Русские, не довольствуясь очищением правого берега р. Одера, стали неутомимо преследовать французов, не давая им опомниться от претерпенного поражения в России. Начальник рассеянных остатков французских войск, вице-король итальянский, квартировавший во Франкфурте-на-Одере, после перехода русских чрез эту реку принужден был отступить к Берлину, потом к Виттенбергу и к Лейпцигу. Тогда генерал Ренье не мог держаться на р. Шпрее: он отправил баварцев в Мейссен, а с остальными пошел в Дрезден, где намеревался держаться, для чего и привел в оборонительное положение часть города по правую сторону р. Эльбы, но когда русские вытеснили баварцев из Мейссена и подступали к Дрездену, то Ренье, отозванный Наполеоном при своем отъезде, на прощанье велел взорвать прекрасный Эльбинский мост.
Таким образом, в начале марта, уже весь правый берег Эльбы был очищен русскими от Наполеоновых войск, и — освобожденная Пруссия с благодарной слезой пала в дружественные объятия России. Тогда-то воспламенился в пруссаках энтузиазм патриотизма: пристыженные временным порабощением, они вооружались для мщения с большей яростью. Прокламации нашего императора и короля прусского вызывали нацию к священной брани и превращали каждого мирного жителя в отважного воина. Пример русских сильно подействовал на пруссаков: от первого до последнего, все оживились единым духом кровавой брани. Молодые люди без различия состояний спешили толпами на сборные места формировать батальоны и эскадроны; пожилые составили внутреннее ополчение; даже женщины, по приличию своего пола, будучи не в состоянии участвовать в открытой брани, составили патриотические общества для пожертвования своим достоянием и трудами. Этим способом Пруссия, имея на первый раз регулярного войска до 57 000, в короткое время выставила ревностного ополчения до 70 000. Такой пример благородного соревнования нации возвысил ее достоинство перед прочими.
На другой день по выступлении из Мхов заняли мы с артиллерией великолепную пустую мызу, от дворника узнали, что она принадлежала одному бригадному генералу польских войск. Вся мебель комнатная оставалась в целости и берлинские на стенах обои, с сиреневыми кустами и берёзками, своей живостью привлекали наше внимание. В библиотеке оставлено было много немецких и французских книг. Я не мог отказать себе в удовольствии, чтобы не сделать похищения лучших сочинений, и весьма благодарен был хозяину, который так поспешно убрался отсюда, что второпях забыл в своей библиотеке даже кисет с табаком и трубку.
Потом вступили мы в Лиссу, довольно чистое и опрятное местечко, потому что оно принадлежало пруссакам Познанского округа — поляков здесь было очень немного. Отсюда мы думали быть уже в Германии, ибо чем далее, тем более встречалось нам во всем благоустройства и образованности.
1 марта оставили мы последний городок Познанского округа, Фрауштат (женский город), отличающийся множеством ветряных мельниц, которых было на обоих выездах до двухсот, и когда по ветру завертелись их крылья, то они подлинно представили ужасное войско Дон-Кихотовых исполинов. Ежели обитательницы Фрауштата были довольно говорливы, то такое множество ветряных мельниц весьма приличествовало женскому городу.
Для ночлега остановили нас в прусской деревне Курсдорф, на границе Силезии, в десяти верстах от кр. Глогау.
Корпус генерала Милорадовича, в состав которого входила наша артиллерия, остановился тут вместе с отрядами князя Волконского и графа Сен-При для блокирования крепости.
5 марта повели нашу артиллерию назад, мимо Фрауштата, и поставили в пустой деревне Нейлаубе, в окрестностях Глогау. Здесь простояли мы тринадцать дней весьма скучно в крестьянских пустых избах. Французы, составлявшие гарнизон крепости, частым фуражированием разорили все ближайшие селения.
Из нашей артиллерии только батарейная рота, с капитаном Свистуновым, находилась в действии под крепостью: у него перебили довольно людей и лошадей, и одному офицеру двадцатичетырехфунтовое ядро оторвало руку. Бомбардирование было сильное, город зажгли во многих местах, однако комендант не сдавался и даже весьма грубо отвечал чрез нашего парламентера. Брать крепость штурмом недоставало у нас войска, а для разбития стен не было осадной артиллерии, притом в тогдашнее время русские солдаты ценились дорого. Без осадных орудий бесполезно было тратить полевые артиллерийские снаряды. Вследствие чего генерал Милорадович решился содержать крепость в тесной блокаде: запереть гарнизон в пределах ретраншемента и предоставить времени для вынуждения его к сдаче голодом и болезнями.
Между тем главные силы наших войск приближались к Эльбе, за которой неприятель сосредотачивал свои резервы. Император наш и король прусский желали овладеть Саксонией и тем принудить короля саксонского отложиться от Рейнского союза, чтобы примером этим вовлечь в свой союз владетельных князей Германии — для того надлежало собрать силы в большом количестве. Итак, корпусу генерала Милорадовича приказано было, оставя блокаду крепости Глогау, следовать для занятия Дрездена.
18 марта еще раз прошли мы через Фрауштат до с. Залиш, помещика барона фон Олена. Офицерам нашей роты вместе с командиром ее, подполковником Т***, досталось квартировать в пустой огромной мызе. Во дворе оставались старый дворник и кухарка, с тремя прекрасными девушками, которые при нашем вступлении мяли в сарае лен для пряжи. В доме вся мебель оставалась в целости, так же как библиотека, с которой я не упустил поменяться книгами: вместо французской флоры и других медицинских книг я взял из библиотеки барона сочинения Гёте, Шиллера, Виланда, полагая, что хозяин не будет в претензии за такую мену.
После дневки 20 марта пришли мы в с. Бойадель. Вступая в настоящую Силезию, мы с удовольствием заметили отличное благоустройство в жительстве прусских поселян, которые, можно сказать, наслаждаются бытием своим в полной мере. Это видно было по обширности их домашних заведений, по чистоте и порядку во всем хозяйстве, по опрятству в одежде, и также — по плодовитости семейств. Конечно, истинное благоденствие не скрывается под нищенской наружностью. Нельзя сказать, чтоб счастливы были поселяне, живущие в тесных, мрачных, полуразвалившихся хижинах или землянках, куда едва проницает свет дневной, чтоб счастливы были закоптевшие от дыма, покрытые лохмотьями человеческие существа, с усилием труда снискивающие скудное себе пропитание и часто терпящие голод, не потому чтобы земля отказывала им в дарах своих, но по существующему порядку вещей.
Для нас странно было видеть в Силезии поселян, по-нашему мужиков, в синих куртках из тонкого сукна, в лосинных панталонах и в ботфортах; каждый пожилой мужик носил треугольную шляпу с кокардой, имел на затылке косу и важно курил трубку. Правда, что пожилые пруссаки, вообще, были тощие, с длинными, угрюмыми лицами; зато девушки-пруссачки прекрасны, как майские розы, миловидны, румяны и всё блондинки. Юношей не было видно: все они, одушевленные патриотизмом, шли в ополчение.
Со вступлением наших в Силезию природа стала развивать свои прелести. Весенние ковры мягкой зелени расстилались по полям, и уже почки древесных листьев, трескаясь, зеленели. Всё являло свежесть юности, всё обновлялось — только ненависть людей старилась: одни на других шли для взаимного истребления.
22 марта, при с. Мильцих, переправились мы через Одер по плашкотному мосту. На обоих берегах выставлены были белые доски с означением таксы: по скольку грошей следует платить за переправу с воза, с скотины, с человека. Берега Одера с обеих сторон покрыты дубовым лесом, и вода ниже и выше переправы потопляла деревья, почти до половины роста их.
В один переход отсюда, прошли мы чрез хорошие местечки Вартенберг, Нейзальц и остановились для ночлега в мест. Нейштетеле. Жители, пруссаки в треугольных шляпах и женщины в чепчиках, смотрели на нас с большим удивлением и в квартирах прислуживались весьма усердно. Они нас кормили везде, как будто по заказу, определенными порциями супа, баранины и чернослива. К нашей отраде, в местечке явился трактир. Содержатель для приманки посетителей вместо вывески выставил черную доску с желтой русской надписью: Победа русских! — и наши офицеры невольно входили к затейливому ресторатору играть на бильярде, курить трубку и пить кофе. Кажется, в местечке всё приготовлялось для принятия гостей: улицы и площадь, вымощенные камнем, были чисто выметены, а около ратуши ходил угрюмый часовой, в длинном, до пят, синем кафтане и в треугольной шляпе, будучи перепоясан желтым ремнем, он носил обеими руками заржавленную саблю.
Потом пришли мы в гор. Шпроттау, на р. Бобере. Земля около города песчаная и вблизи сосновый лес. Знакомые предметы эти напоминали нам о России. — Здесь мы дневали. Квартиры отведены были каждому офицеру особо, на площади, в каменных двухэтажных домах. Город, вымощенный камнем, довольно опрятен, только строения ветхи, закоптевших колеров зеленого, розового и желтого, лавки большей частью были пусты, без купцов и без товаров. Пруссаки, не ознакомясь с русскими, кажется, опасались быть разграбленными и не доверяли союзничеству. Ассигнации наши они только рассматривали и то не с большим любопытством — товаров же за них не давали никаких, а требовали своих талеров или русского серебра. Впрочем, на квартирах, по обязанности, все они были услужливы, нельзя сказать гостеприимны: кто живет с строгим расчетом и ставит копейку ребром, тот не расщедрится для угощения незваных гостей. Особенное достоинство немцев, в замену их скупости, есть говорливость и вникательность в мелочные подробности ничтожных предметов, но девушки, немочки, восхитительны, как Душенька Богдановича: почти каждой надобно любоваться. С какой тщательностью и вкусом они одеты! Сколько томности во взорах, скромности в речах, нежности в движениях! Сколько прелести в целом существе их! Это, кажется, настоящие весталки… Польки прекрасны и поражают, подобно молнии, блеском своих прелестей — немочки же пленяют вкрадчиво, подобно тихому пламени древних гебров. Первые действуют более на чувства, вторые — на душу; пылкий юноша скорее пленится полькой, но рассудительный будет обожать немочку.
25 марта прошли мы через гор. Бунцлау, на р. Бобере, и в нескольких верстах от него расположились в с. Нидер-Шенфельд. На пути видели, влево к югу, синий хребет Исполинских гор (Riesengebirge; la chaîne des Sudètes), отделяющих Силезию от Богемии.
На другой день помещик деревни, барон фон Ц***, позвал нас к себе обедать. Дом, комнаты, мебель и всё показалось нам так же ветхо, как сам хозяин с хозяйкой, с дочерью и с моськой. Всякий живет по своему вкусу, характеру и по летам. Например, у молодого, пылкого, ветреного повесы нет никакого порядка в комнатах: всё разбросано, измято, поломано, хотя впрочем всё щегольского вида и дорогой цены. У военного офицера в квартире, кроме чемоданов, трубок, просыпанного табаку, сабель и валяющихся по полу двоек с дамами и валетами, ничего не встречается; напротив, у человека гражданского, степенного, особенно кто думает жениться, является в комнатах мебель красного дерева, занавески, картинки, горки с фарфором и проч. Но у пожилых людей, вкусивших всю сладость и всю горечь супружеской жизни, мебель ветшает вместе с ними и всякая перемена или новость для них крайне неприятна, потому что изменяет привычку видеть всё по-старому, а старое напоминает о радостях, пролетевших с свежим возрастом, радостях, которые не возвращаются более в летах преклонных, когда силы ослабевают, органы чувств притупляются, огнь жизни угасает… Так по мебели в доме можно судить иногда о характерах людей.
Наш барон фон Ц***, угрюмый длинный немец, встретил гостей холодным приветствием, приглашая только одного подполковника сесть на софу. Баронша, в чепчике, сидела вдали за круглым столиком и проворно вязала чулки, а пожилая дочь их шила тут же новое платье; первая сделала легкое наклонение головой, а вторая только повернула шейку и удостоила нас косвенным взглядом. Полагая, что никто из гостей не умеет говорить по-немецки, барон, несколько минут наблюдая строгое молчание, широко зевал; баронша не спускала глаз с гостей и, казалось, с удовольствием рассматривала молодых офицеров, а почтенная девушка прилежно занималась своей работой. Один из товарищей наших решился прервать молчание и, приступив к баронше, сказал по-немецки: «Что за прекрасная погода сегодня!» — Ja wohl! — отвечал барон протяжно. — Sie sprechen Deutsch! — (вы говорите по-немецки?) сказала Баронша с улыбкой. — Ah! Sie sprechen Deutsch! — повторила умильно девушка, поднявшись прямо на стуле и положив свою работу на стол. Общее их удивление заставило нас усмехнуться. Мнение барона и баронши о нашем невежестве дало нам повод находить у них самих много смешного: мы, в продолжение обеда и во весь день часто усмехались между собой. По признанию их, они не ожидали, чтобы русские, живучи среди вечной зимы, между лесами и болотами, могли иметь какое-либо образование, особенно знать иностранные языки. Между тем сели за стол: вассер-суп и жидкие соусы нас довольно забавляли, но когда барон фон Ц***, взяв кусок пшеничного хлеба, спросил у подполковника: имеется ли в России такой чистый хлеб? — то мы все оказали невежливость громким смехом и потом удивленному барону стали объяснять изобилие России в прекрасном хлебе, говоря ему, что одна Москва могла бы прокормить калачами всю Германию, и что пшеничный хлеб наш несравненно превосходнее того, который имеем честь кушать у него. Барон, пожав плечами, едва с нами соглашался.
Ввечеру, почтенная девушка хотела показать, что и она учена чему-нибудь, взяла гитару и пропищала звонким голосом немецкую арию. Мы восхищались на заказ, и в замену этого один из нас поквитался с ней русской песенкой, которая кажется не оскорбила немецкого слуха. Таким образом знакомство наше стало приятнее, и остаток дня был проведен довольно весело между шутками и музыкой.
В последние дни марта не было похода. Войска наши двигались вперед весьма осторожно и часто дневали.
Пользуясь свободным временем, я раза два ездил верхом в Бунцлау для мены ассигнаций на талеры и для разных покупок. Город, с каменной стеной и с кирпичными высокими домами, показался мне весьма древним. Проезжая по улицам, я рассматривал разные вывески; немцы заметили мое любопытство и между прочим указали на один дом, где славный механик показывал удивительные часы, которые делал он восемь лет и употребил на одни материалы более тысячи талеров. Я вошел по узкой лестнице в небольшую комнату, сам механик встретил меня весьма учтиво и, желая показать удивительный механизм своих часов, просил взглянуть на большие стенные часы и, в стороне при них, на ящик за занавеской. Он завел машину, отдернул занавес, и часы заиграли печальную музыку. Ящик был аршина полтора в квадрате, в виде райка, в нем двигались, в продолжение музыки, фигуры в пол-аршина величиной, выходившие из-за кулис. Механик изъяснял действие фигур, представлявших Страсти Христовы, со всей подробностью. В первом акте приходит Иуда-предатель и с ним множество народа с фонарями; во втором представлен Иисус Христос пред судилищем, и Пилат моет себе руки; в третьем акте Иисуса распинают, и при нем стоит плачущая Мария с Иосифом. Для каждого акта механик заводил часы, которые по смыслу представления играли разнообразную музыку, а между тем фигуры без всякой посторонней помощи выходили из-за кулис, действовали и уходили посредством колес под ногами; в каждой кукле скрывались потаенные пружины, посредством которых они представляли свои роли. Механизм всего, точно, был удивителен. Я отблагодарил механика за пьесу талером и сожалел только, что он не употребил своего таланта и долговременных трудов для сооружения чего-либо существенно полезнейшего для себя и своих соотечественников.
В продолжение нескольких дней нашего квартирования в д. Нидер-Шенфельд, мы узнали много приятных новостей, как то: государя императора нашего ожидали в Бунцлау из Калиша, где он заключил дружественный союз с королем прусским, имея перед тем, 3 марта, торжественный въезд с ним в гор. Бреславль при громе пушек и радостном восклицании многочисленного народа. Пруссаки ополчались всенародно; французы собирали великие силы за Рейном. Летучие отряды корпуса графа Витгенштейна выгнали французов из Берлина, Ганновера, потревожили Гамбург, и уже граф Чернышов с казаками залетел на самый Рейн к Майнцу. Говорили, что казаки отняли у французских гвардейцев драгоценное знамя, которое государь наш отправил в подарок к австрийскому императору. Между тем наших войск перешло за Вислу до 126 000. Мы достали берлинские газеты, в которых напечатана была 26 марта прокламация союзных монархов к саксонцам. В газетах писали, что во Франкфурте-на-Майне, в Вестфалии и в королевстве Баварском происходят возмущения, даже в самой Франции завелась королевская партия, вследствие манифеста короля Людовика XVIII-го, и многие французы надели белые кокарды. Тучи скоплялись над главой Наполеона, однако еще все нации страшились его.
31 марта вышли мы из с. Нидер-Шенфельд. Переход был через Бунцлау, три мили до саксонского местечка Вальдау, на половине пути перешли речку Квейс, составляющую границу Силезии. На первом шагу в Саксонию встретил нас слепой музыкант-кларнетист, с мальчиком, который вел его. Это явление, близ рощицы, на лужку, было довольно романтическое. Не слыхавши давно приятной музыки, мы охотно набросали мальчику в шляпу несколько грошей за талант слепца-виртуоза. Несколько верст далее встретил нас горбатый нищий, поющий церковный гимн козлиным гласом — надобно было дать и этому. Еще далее явилось несколько босых, пригожих мальчиков, которые протягивая к нам руки, просили гроши, но видя нашу непреклонность, стали перед нами вертеться колесом, ходить на руках вниз головой и были столько неотвязчивы, что мы, сжалившись над ними, наградили и их. Эта встреча нищих и уродов на первый раз хотя и произвела в нас неприятное впечатление, однако мы полюбили Саксонию, нашед в городах и селах ее благоустройство. Уже в первом местечке Бальдау заметно было, что саксонцы жили просторнее, изобильнее и лучше пруссаков: дома их были четырехэтажные, а близ местечка частые селения по течению речек простирались на несколько верст, при каждом доме находился сад и много пристроек. В обширном хозяйстве поселян отличный порядок и чистота; каждая вещь имеет определенное место. Между тем день ото дня развивалось более весенних красот: яркая зелень уже покрывала все луга, и только деревья еще не распускались совершенно.
1 апреля вступили мы в гор. Герлиц, довольно обширный и окруженный каменной стеной; внутри есть хорошие, хотя довольно ветхие, здания и пять церквей с большими петухами на шпицах, вместо креста. Местоположение вокруг города прелестное: с юга от Богемских гор простираются к городу холмистые отлогости, покрытые рощами, а с прочих сторон окружают его плодоносные долины, пересекаемые речками, на которых, между садами, скрываются беспрерывные селения с красными черепичными крышами на домах. В городе расположилась корпусная штаб-квартира, а для артиллерии нашей отвели селение Гербиндорф. Мы прошли версты четыре от города до показанной нам деревни, близ которой находилась небольшая, красивая гора Ландскрона, увенчанная до половины кустарником, а на вершине имеющая башню.
У саксонских поселян в деревне, или по-нашему у мужиков, нашли мы славные квартиры с мебелью и зеркалами, шкафы с фаянсовой и стеклянной посудой, при дверях стенные часы, на столе скатерть, куверты с салфетками и оловянные ложки: всё чисто и опрятно. Кушанье было хорошо приготовлено, и к нему явилось желтое, кисловатое вино, эльбинского винограда. Мы удивились такому благосостоянию простых поселян. Почтенный хозяин явился к нам в голубой куртке, в кожаных панталонах и в треугольной шляпе без кокарды, а хозяйка в чепчике, в корсете и в белом переднике. В селении многие женщины носили на голове повязки, наподобие русских кокошников, но юбки у них только до колен и ноги обнаженные. Девушки весьма пригожи, стройны и дороднее, чем в Силезии.
Перед вечером ходил я на Ландскрону, которая показалась мне вышиной не более 300 сажен, она имеет вид конуса. На вершине есть башня, открытая со всех сторон, с которой видны прекрасные окрестности: в плане — расстилавшиеся деревеньки, рощицы, поля и луга, между которыми вились речки, обсаженные ивами; вдали — синие Богемские горы; вблизи — город и при нем голубая полоса р. Нейссе, всё это представлялось мне живой панорамой. Заходящее солнце, позлащавшее все предметы, яркая зелень юной весны, свежий, чистый воздух и приятная пестрота общей картины меня восхищали. Я радовался, что встречаю весну в благословенной Саксонии, на горе Ландскроне.
2 апреля пришли мы в небольшой, красивый городок Лебау, лежащий у подошвы предгорий, близ границ Богемии. Окрестности города весьма приятные: холмы с рощицами и долины, пересекаемые речками. Лебау, как говорили нам, существует более 700 лет, жители почти все купцы и промышленники. Строения каменные, высокие, сплошные; улицы вымощены камнем и весьма чисты. По уверению жителей город их всегда был славен красавицами: точно, нигде нам не встречалось их столько, даже между простыми служанками, как здесь. Мужчины также благообразны, и юноши-немчики весьма пригожи, зато часто встречаются здесь уроды, горбатые или хромые. Произношение или наречие немецкого языка здесь гораздо правильнее и чище, нежели в Силезии. Полиция по образцу французской: жандармы в светло-синих мундирах, с желтыми аксельбантами и большими эполетами, но часовые около ратуши всегда угрюмые антики, в синих, длиннополых кафтанах.
В домах здесь единственные прислужницы женщины. Целый дом в руках одной служанки: она убирает комнаты, она носит дрова и воду, она и кушанье готовит. Воду служанки носят здесь в овальных ушатах, ведра́ в три величиной, которые на ремнях надевают они на плечи, за спину, и снизу поддерживают руками. В услугу нанимаются большей частью бедные девушки, которые впрочем ведут себя честно и благопристойно, одеваются опрятно и не без щегольства, особенно в праздничные дни, из домов отпускают их в церковь или на гулянье, где они привлекают к себе женихов и, накопив службой несколько талеров приданого, с добрым именем выходят замуж за какого-либо честного ремесленника.
Гуляя по городу с товарищем, нарочно мы замечали женщин и девушек — редкая из них не была красавицей: всё блондинки с румяными, веселыми личиками, в разговорах всегда с улыбкой и милой стыдливостью. Товарищ мой, один из баронов, будучи довольно сентиментален, признавался, что он весь бы истаял и превратился бы в эхо от любви, если бы надолго здесь остался. Мы заметили притом, что красавицы-жидовки в нашей Польше, кажется, переняли для привлекательности покрой платья от прелестных саксонок, ибо носят такие же кофточки, нагрудники и фартуки.
После дневки 4 апреля мы прошли мимо гор. Бауцена, окруженного каменной стеной, и для ночлега остановились в с. Блезау. В городе расположилась корпусная штаб-квартира. Здесь жители говорят особенным славяно-немецким наречием; они называют себя вендами или вандалами. Наши солдаты весьма удивились, нашедши тут почти земляков своих, с которыми могли объясняться по-русски и понимать их, причем делали свое заключение, что, верно, когда-нибудь эта сторона была Россией, и не худо бы теперь снова завоевать ее. Далее прошли к местечку Бишофсверде. Поселяне здесь очень богаты, живут в больших двухэтажных домах с обширными пристройками и садами, не только для гостей, но и сами употребляют эльбинское вино. Смотря на их обильное сельское житье, в котором едва ли могут сравниться с ними многие из наших мелкопоместных дворян, нельзя не удивляться, как могли простые поселяне, по-нашему мужики, достигнуть такого благосостояния! — Уж русская ли земля не плодородна, и русский ли крестьянин не трудолюбив! Но всё он беден и далек от подобного благосостояния. Кто может объяснить причину этого? — Всякому известно, что по мере просвещения народа совершенствуется порядок вещей, от которого зависит его благо, а разность между саксонским поселянином и русским мужиком в этом отношении столь велика, как между студентом и простым школьником.
6 апреля подошли мы к р. Эльбе и расположились квартирами в д. Лешвиц, в 3-х верстах ниже Дрездена. Берега реки здесь прелестны: домики деревушки рассеяны по всей крутизне правого берега, между фруктовыми и виноградными садами.
Отсюда Дрезден кажется не велик. Он разделяется рекой на две половины: по ту сторону большая часть называется Старым городом, а по сю сторону — Новым, который белокаменными палатами своими точно кажется новее и лучше старого. Из всех строений Старого города отличаются: собор Св. Петра, с острыми шпицами колоколен и высоким корпусом, стоящий против большого каменного моста с арками; еще другой собор Фраункирхе, с обширным куполом, наподобие бывшей Исакиевской церкви в С.-Петербурге. Все прочие здания, по тому берегу реки, закрыты густыми каштановыми аллеями; берега над водой обнажены и не имеют набережной, в этом отношении наша Нева несравненно красивее и величественнее.
Квартира в д. Лешвиц досталась мне у крестьянина в небольшом, красивом, чистом домике, на самой крутизне берега, среди фруктовых дерев и виноградных лоз, которые вились по наружной стене шпалерами; над домом, вверху, деревья были еще без листьев, а внизу черешни и яблони одевались млечным и красноватым цветом; крыжовник яркой зеленью своей покрывал берега ручейка, стремящегося с шумом под гору. Перед каждым домиком были мостики через канавы, которыми они ограждались. Из окон открывались на Эльбу прелестные виды. Жители здесь промышляют единственно виноградом и фруктами. В окрестностях Дрездена, по сю сторону реки, земля песчаная, покрытая сосновым лесом, позволяет разводить только картофель, но по ту сторону Эльбы расстилаются плодоносные, хлебородные равнины лучшей почвы. Поселяне здесь сами делают вино, которое хотя довольно кисловато, но не противно: старое эльбинское, густое и желтого цвета, в России продается за рейнское. Можно сказать, поселяне здесь благоденствуют; они дружелюбны в обхождении — и почему не так? Коль скоро человек доволен своим состоянием, то он не имеет причины ненавидеть других и сам быть предметом ненависти. Если нужды его удовлетворены, душа спокойна, тогда внутреннее ощущение своего блага, разливаясь по всему существу его, отражается в веселых чертах лица: он делается добр и дружелюбен к окружающим его людям. Только нужда делает преступников и злодеев. Хозяин мой не знал как угостить меня и был весьма разговорчив. Он рассказывал мне, что пять недель назад (7 марта) генерал Ренье взорвал мост их, единственную драгоценность всей Саксонии, украшение р. Эльбы, мост, существовавший 450 лет и сто́ящий 30 000 талеров, до которого прежде никто не смел касаться враждебной силой. Я спросил: «Как же вы позволили французам это сделать, имея в городе свой гарнизон, гражданскую милицию?» — «В городе не знали злого умысла, — отвечал хозяин, — но после ужасного взрыва жители схватили инженерного офицера, сделавшего мину, и бросили его в реку; они то же хотели сделать с самим Ренье, но он успел укрыться во дворце, загородившись войсками; однако жители бросали каменьями в окна к нему, после чего многих из них за эту дерзость посадили в тюрьму, а Ренье тайно уехал в Париж. О, долго саксонцы, — продолжал немец, — будут помнить эту обиду! Они уже начинают мстить: наши солдаты, видя погибающее отечество и ничтожность могущества Наполеонова, оставляют ряды его; уже внутри королевства тайно формируется 60 000 войска, которое присоединится к русским». Я однако не во всем верил доброму патриоту.
Мы на Эльбу принесли с собой зиму: за ночь выпал большой снег. Странно было видеть поутру следующего дня всю зелень под белым покровом снега, но только что солнце поднялось выше, как весь снег исчез и напоил землю.
