Сокрушительница врага въ собственныхъ предѣлахъ, Россія, почти безъ отдохновенія, послѣ кровопролитныхъ битвъ, идетъ освобождать Германію отъ ига завоевателя; она простираетъ дружественныя длани къ угнетенной узницѣ, предлагаетъ ей свою безкорыстную помощь для сокрушенія тяжкихъ оковъ неволи, свой вѣрный союзъ, и, вызывая упадшій духъ потомковъ древнихъ Нордманновъ и Тевтоновъ, оживляетъ въ нихъ надежду на пріобрѣтеніе потерянной свободы. Германія, удивленная событіемъ настоящаго, и призываемая Россіею, которую чаяла видѣть, подобно себѣ, порабощенною отъ неравной борьбы съ сильнѣйшимъ врагомъ, Германія смотритъ на ея страшное къ себѣ приближеніе: видитъ язвы глубокія близъ сердца ея, власы, омоченные кровію, но чело грозное, въ рукахъ оружіе мстительное, съ которымъ идетъ разрушать она завоеванія врага своего; видитъ примѣръ ея патріотической жертвы въ сожженіи древней столицы, усиліе Царя, рвеніе народа, и—стыдится своего усыпленія. Но врагъ для Россіи еще существуетъ; силы его едва-ли въ половину сокрушены; еще онъ ужасенъ для побѣжденной Германіи. Усилія одной Россіи едва-ли достаточны оказать существенную помощь узницѣ. Духъ національной свободы медленно пробуждается отъ закоснѣлаго рабства. Начало сдѣлано: Пруссія первая заключила пламенный союзъ дружбы съ Россіею—честь Прусскому Монарху и его народу. Этотъ примѣръ возбудилъ соревнованіе въ прочихъ племенахъ Германскихъ. Только Австрія оставалась долго въ нерѣшимости. Она колебалась въ своихъ политическихъ видахъ; съ одной стороны связи родства съ завоевателемъ и недовѣрчивость къ искренности Россіи, съ другой стороны униженная гордость быть въ зависимости отъ того, кто уже потерпѣлъ сильное пораженіе и приближается къ своему паденію, но еще великъ въ средствахъ, затрудняли ея выборъ. Должно было не дать придти въ зрѣлость новымъ усиліямъ Наполеона, не дать ему времени утвердиться на раменахъ покоренныхъ союзниковъ, и потому Россія поспѣшила вступить въ Германію. Одно мужественное ея присутствіе тамъ, гдѣ могущество врага ничтожно передъ нею, могло оживить духъ возраждающейся независимости въ народахъ: краснорѣчіе дипломатовъ безъ силы оружія не бываетъ дѣйствительно. Германія, жаждущая свободы, но еще стенающая подъ вліяніемъ власти Наполеоновой, могла-бы еще съ новымъ смиреніемъ пожертвовать для него собою; но Русскія войски двинулись, и всѣ замыслы врага остались ничтожными: онъ ускорялъ только средства для собственной гибели.
Съ новымъ 1813-мъ годомъ главная Россійская армія, подъ предводительствомъ Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленскаго, перешла свои границы въ разныхъ мѣстахъ. Государь Императоръ съ Фельдмаршаломъ и войсками, стоявшими около Вильны, перешли р. Нѣманъ при м. Меричѣ, въ первый день новаго года, и дали направленіе главнымъ силамъ въ Западную Пруссію; съ ними считалось около 46,000 войска. Въ Западной арміи Генерала Чичагова, стоявшей въ Маріенбургѣ, находилось 16,000; она присоединилась къ правому флангу главной арміи, имѣвшей свою квартиру въ Іоганнисбургѣ. Правѣе Чичагова, до устья Вислы, простирался 40,000-й Корпусъ Витгенштейна, котораго главная квартира была въ Эльбингѣ.
До выступленія за границу, Корпусъ Генерала Милорадовича состоялъ изъ полковъ 8-й и 11 дивизій, съ принадлежащею къ нимъ артиллеріею, и сводныхъ батальоновъ. Въ авангардѣ его было 6 полковъ казачьихъ съ Башкирцами, 1 полкъ уланскій, 2 гусарскихъ, и 6 драгунскихъ, подъ начальствомъ Генер. Корфа. Всего въ этомъ Корпусѣ считалось около 11,600; корпусная квартира находилась въ Гродно.
Съ квартиръ мы выступили въ первый день новаго года и слѣдовали по Бѣлостокской области въ Ганёнзы.
Въ этой Области жители были столько же бѣдны какъ и въ Литвѣ, хотя избы у нихъ съ трубными печами и съ каминами.
Въ Ганёнзахъ мы стояли три дни. Здѣсь получили укомплектованіе людьми и лошадьми.
За нами слѣдовалъ Корпусъ Генер. Дохтурова, имѣвшій около 8,000. Лѣвѣе насъ, находился Корпусъ Барона Остенъ-Сакена, съ 6,000 человѣкъ.
7-го Января вышли мы изъ Ганёнзы и, перейдя р. Бобръ, вступили въ Герцогство Варшавское. Офицеру быть въ первый разъ за границами своего отечества, столько-же лестно, какъ кадету получить прапорщичій чинъ. Все заграничное обращало на себя мое вниманіе; какое-то пріятное чувство льстило самолюбію. Вотъ и мы за границею, думалъ я; теперь старые товарищи не будутъ хвастать, что только они одни и видѣли свѣтъ, иную землю, иныхъ людей. Каждый ничтожный предметъ занималъ меня. Уже я сталъ усматривать различіе въ настоящемъ отъ прошедшаго; все мнѣ представлялось лучшимъ. Не смотря на то, что жители Герцогства Варшавскаго были раззорены непомѣрными требованіями Французовъ, они казались въ лучшемъ состояніи противъ Литовцевъ: избы ихъ чище и по хозяйству они зажиточнѣе. Въ селеніяхъ, около каменныхъ костеловъ, полубритые, подобно Малороссіянамъ, Польскіе мужики являлись въ синихъ кафтанахъ: народъ крупный и здоровый. На квартирахъ они принимали насъ съ глупою боязнію, но видя кротость мнимыхъ непріятелей своихъ, услуживали намъ охотно изъ послѣдняго, что имѣли. Вездѣ находили мы достаточное продовольствіе, за которое съ насъ не требовали никакой платы.
Такимъ образомъ, при благопріятной погодѣ, подошли мы къ р. Вислѣ, оставивъ отъ себя большую дорогу изъ Бѣлостока въ Варшаву.
15-го Января вступили мы въ Праашницы. Войски прошли чрезъ мѣстечко церемоніальнымъ маршемъ мимо корпуснаго командира Генер. Милорадовича.
Цѣлію нашего движенія было занятіе Варшавы, защищаемой 35,000-мъ Корпусомъ Австрійцевъ, подъ командою Князя Шварценберга, и 8,000-мъ Корпусомъ Поляковъ. Австрійцы занимали еще правую сторону Вислы, но съ приближеніемъ Рускихъ уступали имъ, со всею вѣжливостію враговъ, готовыхъ помириться; въ авангардѣ Австрійскіе офицеры встрѣчались съ нашими дружелюбно, и оставляли намъ свои магазины въ цѣлости.
19-го Января вступили мы въ гор. Сухоцинъ. Мнѣ съ товарищами показали квартиру у Ксёнза, который, волею или неволею, угощалъ насъ чѣмъ могъ, и весьма негодовалъ на Наполеона, причинившаго ему такое безпокойство. Здѣсь на нѣсколько дней насъ остановили. По вечерамъ, у Бригаднаго Командира нашего Полковника Малеева собирались музыканты; причемъ имѣлъ удовольствіе слышать одного Польскаго виртуоза на віолончели. Будучи всѣмъ довольны въ продолженіе похода, и не встрѣчая нигдѣ непріятелей, мы проводили время въ своемъ обществѣ весело.
Въ городѣ Плонскѣ находилась корпусная квартира Генер. Милорадовича. Къ нему пріѣзжали Варшавскіе депутаты, въ присутствіи которыхъ наши войски парадировали. Князь Шварценбергъ, имѣя 45,000, могъ-бы защищать Варшаву и всю линію крѣпостей по Вислѣ до нѣкотораго времени, но онъ, какъ видно, не намѣренъ былъ жертвовать силами Австрійцевъ для поддержанія упадающаго величія Наполеонова, ненавистнаго для его націи. Шварценбергъ вступилъ въ переговоры съ Генер. Милорадовичемъ объ отступленіи своемъ изъ древней столицы Польши; для этого было заключено перемиріе между Рускими и Австрійцами. Въ продолженіе переговоровъ, Французскіе чиновники, члены Конфедераціи, Министры, и всѣ патріоты, правители Герцогства, удалились въ м. Ченстохово, на границу Силезіи, предавши участь своего отечества дѣйствію обстоятельствъ. По силѣ договора, Князь Шварценбергъ съ Австрійцами отошелъ въ Галицію, Поляки съ Княземъ Понятовскимъ отдалились въ Петрикау, а Генералъ Ренье съ Саксонцами пошелъ къ Калишу. Послѣ этого, 16-го Января авангардъ нашъ вступилъ въ опустѣвшую столицу Герцогства Варшавскаго.
Въ крѣпости Модлинѣ оставался еще упрямый гарнизонъ. Генералъ-Лейтенанту Маркову поручено было обложить крѣпость. 24-го Января мы переправились черезъ Вислу, при д. Смошевѣ. За Вислою представлялось болѣе отличія близъ окрестностей столицы, нѣкогда процвѣтавшаго Королевства: селенія были чаще и благовиднѣе, жители состоятельнѣе, и нарѣчіе языка правильнѣе. Берега Вислы покрыты были хорошимъ дубовымъ лѣсомъ; еще не было весны, но мѣстоположеніе являло прелестные виды.
Мы подходили къ предмѣстію города, Воля называемому, гдѣ нѣкогда бывали шумные сеймы для избранія Королей Польскихъ; потомъ направили путь къ Модлину, и, сдѣлавши переходъ болѣе 40 верстъ, въ полночь стали передъ крѣпостью, на лѣвомъ берегу Вислы, гдѣ, въ первый разъ отъ своихъ границъ, вступили опять на сырые биваки.
Кр. Модлинъ построена въ 1811-мъ году, на правомъ берегу Вислы, при устьѣ р. Бобра; въ ней оставалось гарнизона около 5,000 Поляковъ, Саксонцевъ и Французовъ, подъ командою калѣки Коменданта, Генерала Денделя. Крѣпость была снабжена достаточно съѣстными и военными припасами; земляной валъ, хотя не могъ-бы выдержать правильной осады, однако упорное сопротивленіе осажденныхъ могло быть продолжительно. Не смотря на то, что мы крѣпость обложили со всѣхъ сторонъ и пресѣкли ея внѣшнее сообщеніе, отчаянный Комендантъ всякое приближеніе нашихъ войскъ встрѣчалъ ядрами.
За ночь на 26-е Января выпалъ большой снѣгъ: такъ, съ начатіемъ военныхъ дѣйствій, Польская зима мстила намъ за жестокость Русской. Висла еще оставалась подъ ледяною корою.
Пользуясь дневкою, я вздумалъ прогуляться, поѣздить верхомъ по берегу, и осмотрѣть крѣпость, лежащую по ту сторону рѣки. Биваки наши были скрыты за лѣскомъ, и въ ожиданіи формальной осады, войски отдыхали. Въ товарищи для рекогносцировки пригласилъ я Поручика Бодиско. Накинувъ на себя шинели, мы безъ всякаго вооруженія поѣхали по берегу къ крѣпости, черезъ лѣсокъ, вовсе не ожидая встрѣтиться съ непріятелями. Каково-жь было наше изумленіе, когда, выѣхавъ изъ лѣса, вдругъ очутились мы на ружейный выстрѣлъ отъ укрѣпленія, или тетъ-де-пона, по сю сторону рѣки! Передъ воротами укрѣпленія стояли двѣ большія фуры съ сѣномъ, и при нихъ непріятельскіе фуражиры; на валу ходили часовые. Увидѣвши насъ, они остановились и разсматривали. Но какъ мы были безъ оружія и ѣхали шагомъ, то могли привести ихъ въ сомнѣніе, такъ что они не знали, принять-ли насъ за своихъ, или за непріятелей. Товарищъ мой хотѣлъ повернуть лошадь назадъ, чтобъ ускакать, но я остановилъ его, и совѣтовалъ лучше продолжать путь ближе къ укрѣпленію, чтобы оставить непріятелей въ сомнѣніи; иначе пріударятъ въ насъ изъ ружей, и мы, встревоживъ своихъ, будемъ виноваты. Такимъ образомъ, не перемѣняя вида, мы продолжали ѣхать къ укрѣпленію, мимо фуражировъ, которые, не почитая насъ для себя опасными, пошли своимъ путемъ перевозить фуражъ по льду въ крѣпость; часовые все на насъ смотрѣли, однако оставались въ нерѣшимости. Намъ надобно было только проѣхать мимо куртины и фаса бастіоннаго, на которомъ стояли пушки; будучи на полуружейный выстрѣлъ отъ вала, мы не безъ причины опасались, чтобы какой-либо изъ стрѣлковъ не вздумалъ въ насъ прицѣлиться и испытать свою мѣткость. Но только мы выѣхали за уголъ бастіона, какъ вдругъ ударили по лошадямъ, пустились во всю прыть, и тогда только себя обнаружили. Проскакавши сажень сто, мы опять попались было на бѣду къ своимъ Казакамъ. Они, видя насъ скачущихъ отъ крѣпости, приняли было за непріятелей, и, опустивъ пики, стали лавировать для встрѣчи; но мы, махая шапками, давали имъ разумѣть, что для нихъ ни мало не опасны; кокда-же подъѣхали, то одинъ бородачъ сказалъ: «Какая нелегкая сила занесла васъ туда! вѣдь вы-бы могли пропасть ни за денежку. То-то молодость!»—«Своя охота, дядюшка, пуще неволи,» отвѣчалъ я, и мы возвратились въ биваки, какъ ни въ чемъ не бывалые.
Въ полдень войскамъ приказано сняться съ лагеря, и идти къ Варшавѣ. Это много насъ обрадовало, потому что мы опасались засидѣться подъ Модлиномъ въ блокадѣ. Вся пѣхота, построившись въ дивизіонныя колонны, съ барабаннымъ боемъ и музыкою пошла по льду, мимо крѣпости; артиллерію пустили по берегу. Храбрый колченогій Комендантъ не позволилъ мимо себя парадировать Рускимъ столь отважно; онъ изъ крѣпости пустилъ въ нашихъ музыкантовъ нѣсколько ядеръ, которыя однако силою гармоніи были отведены въ сторону, не сдѣлавъ никакого диссонанса. Перебѣжавшіе изъ крѣпости говорили, что Комендантъ очень сердитъ на Рускихъ, и, прыгая на одной ногѣ (другая была отстрѣлена), упивается отважностію до изнеможенія. Блокировать эту крѣпость осталось нѣсколько полковъ 2-го Корпуса.
27-го Января ночевали мы въ 15 верстахъ отъ Варшавы, въ небольшомъ селеніи. Генералъ Милорадовичъ уже занялъ городъ, и Генералъ Дохтуровъ съ Корпусомъ оставленъ былъ въ немъ Военнымъ Губернаторомъ. Городскіе старшины встрѣтили побѣдителей съ хлѣбомъ и солью, и представили ключи на бархатной подушкѣ. Войски наши входили парадно, при великомъ стеченіи народа. На квартирахъ приготовлены были для нихъ лакомые обѣды, однако на этотъ разъ гостепріимству доброхотовъ не довѣряли: приказано было солдатамъ кушать свою Спартанскую кашицу съ дебелыми сухарями, а Польскія потравы оставить неприкосновенными. Одна знатная Варшавская Армида, говорили, приготовила въ очаровательномъ саду своемъ, въ загородномъ домѣ, великолѣпный столъ, разукрашенный цвѣтными гирляндами, гдѣ прелестныя нимфы ея были прислужницами—для угощенія Генераловъ и штабъ-офицеровъ, побѣдителей Наполеона; однако эта привѣтливость казалась также подозрительною, и Рускіе не ввѣрялись сладкой отравѣ лукавыхъ патріотокъ Польскихъ.
На другой день перешли мы въ Градискъ, по направленію къ Калишу, за Генераломъ Ренье, который съ войсками тамъ расположился. Чѣмъ далѣе отходили отъ Варшавы, тѣмъ явственнѣе обнаруживалось благосостояніе жителей, не смотря на то, что они много пожертвовали Французамъ.
За м. Стрембово сошлись мы съ Австрійцами. Намъ надобно было проходить чрезъ одну деревню, которой они еще не занимали. Разохотившись идти впередъ, мы поднялись съ ночлега слишкомъ рано, а потому принуждены были дожидаться, покуда дружественные непріятели наши кончили свой завтракъ и уступили намъ мѣсто. Небольшой ручей передъ деревнею раздѣлялъ враждующія силы. На крутой берегъ нашей стороны столпились Чугуевскіе уланы, егери, и артиллерія, составлявшіе авангардъ, подъ начальствомъ Генерала Мелиссино. На противоположномъ берегу, за мостикомъ, стояла корчма, и при ней пикетъ Австрійскихъ кирасировъ, въ шишакахъ безъ плюмажа. Мы-бы могли начать военныя дѣйствія, если-бы не сдѣлано было перемирія; но чтобы поторопить Нѣмецкую медлительность, съ нашей стороны послали парламентера; на встрѣчу ему выѣхалъ Австрійскій офицеръ. Они вступили въ пріятельскій разговоръ, послѣ котораго поѣхали въ деревню къ начальнику войскъ; чрезъ полчаса Австрійцы уступили намъ свои квартиры.
Такимъ образомъ проходили мы Герцогство Варшавское безъ боя и не встрѣчая непріятеля. Прошли чрезъ мѣстечки Скерневицы и Парженчово, изъ которыхъ первое довольно значительно; оно принадлежало одному Французскому Маршалу и приносило ему, съ окрестными дачами, около 50,000 франковъ годоваго дохода. Наполеонъ награждалъ своихъ Генераловъ щедро арендами изъ завоеванныхъ земель; отъ того-то, будучи обязаны ему своимъ достояніемъ, они столь ревностно служили для его пользы.
За Варшавою часто встрѣчались намъ мѣстечки и города съ хорошими строеніями. Для ночлеговъ мы останавливались на мызахъ, гдѣ насъ принимали съ боязнію и невольнымъ доброхотствомъ; но мы вездѣ обходились дружелюбно. Послѣ большихъ трудовъ прошедшей кампаніи въ Россіи, и скуднаго продовольствія въ раззоренной Польшѣ по ту сторону Вислы, мы входили въ благословенныя страны трудолюбія и образованности, гостили въ покойныхъ квартирахъ, и начали отвыкать отъ своей походной кашицы съ сухарями. Впрочемъ, на мызахъ рѣдко гдѣ оставались хозяева; насъ встрѣчали большею частію управители, которыхъ благоразумію ввѣрено было отъ господъ охраненіе оставшагося. Начальство наше строго предписывало, чтобы войски обходились съ жителями миролюбиво, и ничего не требовали излишняго; за прихоти-же всякому предоставлялось платить наличными, у кого были. Къ чести Русскихъ солдатъ, они не прихотливы: теплая квартира и сытный обѣдъ для нихъ были нѣкоторою наградою за труды и нужды, перенесенные въ своемъ отечествѣ. Кто болѣе разумѣлъ и чувствовалъ, тотъ вмѣсто мщенія оказывалъ болѣе снисхожденія къ покоряющимся. Поляки были, съ своей стороны, признательны за наше снисхожденіе и прославляли подвигъ истребленія Наполеоновой арміи, увѣряя притомъ, что мы отнынѣ безпрепятственно дойдемъ до Парижа, ибо Французы боятся духа Рускихъ.
3-го Февраля, при м. Уніево, перешли мы р. Варту; берега ея низки и покрыты лѣсомъ. Зима уже начинала распускаться, и мы, подходя къ мосту, были по поясъ въ водѣ. На берегу, среди лѣса, встрѣтились намъ развалины древняго замка, гдѣ нѣкогда скрывалась прекрасная Лодоиска.
На другой день остановились близъ м. Домбра, въ деревнѣ одного помѣщика, называвшагося Смоленскимъ. Самъ хозяинъ былъ вдовъ и страдалъ подагрою; единственное утѣшеніе его составляли двѣ миленькія дочери, отъ осьми до девяти лѣтъ. Онѣ были незастѣнчивы, и съ перваго свиданія познакомились съ нами, забавляя насъ своею дѣтскою откровенностію. Старшая особенно была остра и любезна; она, какъ искусный хиромантикъ, смотрѣла намъ въ ладони, и по чертамъ ихъ предсказывала, кому долго жить и кому скоро умереть. Ладонь моей руки она долго разсматривала, и наконецъ сказала: «О! Панъ бендзешь длуго жиць! Слова малютки-пророчицы врѣзались въ мою память, и если я подлинно буду долго жить, то ея невинное изрѣченіе останется для меня священнымъ пророчествомъ. Самого хозяина мы рѣдко видали; онъ едва могъ выходить за столъ. Между разными извѣстіями объ остаткахъ разбитой Наполеоновой арміи, разсказывалъ онъ намъ, въ какомъ жалостномъ и бѣдственномъ состояніи спѣшили удалиться въ свое отечество полумерзлые, обгорѣлые, оборванные, проголодавшіеся воины Наполеона! Съ какимъ смиреніемъ входили они въ домы, и, притаившись около теплой печи, умаливали хозяина дать имъ кусокъ хлѣба! Опасно было оставлять ихъ въ домѣ; они несли съ собою заразу смертоносныхъ болѣзней. Нѣкоторые, менѣе претерпѣвшіе бѣдствій, и сохранившіе воинственный видъ, не щадили оставляемаго ими края, забирали послѣднее что̀ имъ попадалось, даже не уважая гостепріимства, уносили со стола серебряныя ложки и другія вещи, если хозяинъ имѣлъ неосторожность выставлять ихъ. Такъ одни и тѣ-же люди измѣняются по обстоятельствамъ: жестокія бѣдствія физически и нравственно обезображиваютъ существо человѣка.
Погостивъ два дни у добраго подагрика и простившись съ его любезными дочками, 6-го Февраля пришли мы въ одно селеніе, не доходя десяти верстъ до Калиша. Здѣсь услышали о славной побѣдѣ, одержанной Генераломъ Винценгероде, разбившемъ 10,000-й Корпусъ Французовъ подъ начальствомъ Генерала Ренье. Въ началѣ Февраля правый берегъ Одера былъ уже очищенъ отъ непріятелей, и Старая Пруссія освобождена отъ ига Французовъ.
На другой день пришли въ гор. Плещевъ, гдѣ и пробыли три дни. Городокъ небольшой; въ немъ довольно каменныхъ строеній и онъ чище прочихъ, пройденныхъ нами, потому что между жителями находилось болѣе Пруссаковъ, нежели Поляковъ и Жидовъ; послѣднихъ въ Прусскихъ владѣніяхъ мы рѣдко встрѣчали: они наиболѣе гнѣздятся въ Литвѣ, Бѣлоруссіи и Польшѣ.
Въ Плещевѣ мнѣ съ товарищемъ досталась квартира у Нѣмца табачника и фабриканта выбоекъ. Онъ отвелъ намъ свою мастерскую залу, наполненную по всѣмъ стѣнамъ и угламъ разною утварью. Нѣмецъ старался сколько можно лучше приспособить помѣщеніе для нашихъ кроватей, и въ суетахъ ворчалъ про себя: Verdammter Napoleon! was hat er gemacht! (Проклятый Наполеонъ! что онъ надѣлалъ!). Вскорѣ потомъ акуратный Нѣмецъ представилъ намъ свою дородную супругу и двухъ малютокъ, рекомендуя ихъ весьма чинно; толстая Нѣмка, въ ушастомъ чепцѣ, въ бѣломъ фартукѣ, сдѣлала передъ нами книксенъ, и, повернувшись кругомъ, стала приготовлять столъ для обѣда. Фабрикантъ выбоекъ не могъ быть зажиточнымъ, однако на столѣ у него явились чистая скатерть и салфетки, фаянсовая посуда и блестящія жестяныя ложки. Дѣти носили кушанье. Первый явился намъ Нѣмецкій вассеръ-супъ или водяная похлебка, заправленная масломъ, въ которую пущено было нѣсколько кусочковъ бѣлаго хлѣба; потомъ жареная баранина съ картофелемъ, и вареный черносливъ. Это было обыкновенное кушанье, которымъ насъ кормили во всей Пруссіи, съ тою только отмѣною, что у иныхъ хозяевъ вмѣсто чернослива подавали иногда яичницу, или блины. Но какъ для насъ, Рускихъ, привыкшихъ къ фундаментальной пищѣ, нѣмецкіе супы и госпитальныя порціи баранины и чернослива были не ощутительными въ желудкѣ, то мы не рѣдко, въ дополненіе такихъ обѣдовъ, требовали отъ удивленныхъ хозяевъ молока, масла, сыру, и своимъ аппетитомъ разстроивали ихъ чуланную экономію. Вмѣсто музыки за обѣдомъ, хозяинъ, перемѣняя тарелки, разсказывалъ намъ анекдоты о Французахъ, бѣжавшихъ изъ Россіи: иной, по его словамъ, былъ безъ носа, другой безъ ушей, третій безъ пальцевъ; всѣ они походили болѣе на нищихъ, а не на тѣхъ гордыхъ завоевателей свѣта, какими казались идучи въ Россію. Нѣмецъ удивлялся, какъ мы, Рускіе, можемъ жить среди столь жестокой зимы своего отечества, а еще болѣе удивлялся, какъ могли мы сберечь отъ мороза свои носы и уши! Чтобы совершенно угостить насъ, доброхотный Нѣмецъ сбѣгалъ въ лавочку, и принесъ стараго, кислаго, какъ уксусъ, рейнвейна. Мы прихлебнули за его здоровье, и, доливъ рюмку, подчивали его самого. Экономный Нѣмецъ отговаривался, но видя нашу настойчивость, взялъ рюмку и позвалъ жену; потомъ за здоровье наше отхлебнулъ половину, а другую далъ женѣ; она, обтерши руки фартукомъ и сдѣлавъ книксенъ, выпила размѣрно еще половинку, а остальное раздѣлила дѣтямъ. Такимъ образомъ они четверо выпили одну рюмку вина.
Это Нѣмецкое оригинальное угощеніе насъ не мало забавляло. Впрочемъ мы довольны были и тѣмъ; заграничное содержаніе намъ почти ничего не стоило. Правительства между собою разсчитывались, а мы гостили у Нѣмцевъ на квартирахъ по билетамъ изъ ратгаузовъ.
По утрамъ хозяйка приносила намъ ячменный кофе со сливками, и сахару кусочковъ шесть, величиною съ горошину; но у насъ былъ свой запасъ сахару, а чай мы брали иногда изъ аптеки. Во всей Германіи рѣдко гдѣ подчивали насъ чаемъ; вездѣ его почитаютъ тамъ за лекарственную траву, и держатъ въ аптекахъ, откуда отпускаютъ желающимъ лотами и золотниками.
Водка здѣсь большею частію картофельная и такъ слаба, что Рускому, привыкшему пить передъ обѣдомъ по рюмкѣ, надобно выпивать по стакану. Нѣмцы ужасались, когда видѣли, что наши солдаты могли, безъ вреда, выпивать ихъ водки сразу по квартѣ и болѣе.
По Высочайшей милости Государя Императора всѣ офицеры получили здѣсь не въ зачетъ полугодовое жалованье. Ассигнаціи мы тотчасъ размѣняли на Прусскіе талеры. Деньги тутъ намъ весьма кстати пригодились: вступая въ предѣлы Германіи, страны преисполненной предметами, вовсе для насъ новыми, страны населенной людьми, болѣе насъ образованными, мы хотѣли все видѣть, всѣмъ насладиться; кажется, многіе изъ нашихъ мѣлкопомѣстныхъ дворянъ не живутъ такъ изобильно, опрятно, экономно и съ такою доброю нравственностію, какъ большая часть Нѣмецкихъ поселянъ.
11-го Февраля пришли мы въ с. Вискитки, и остановились для ночлега въ бѣдной мызѣ помѣщицы, шестидесятилѣтней паненки, которая была весьма не рада гостямъ своимъ.
Теперь вступили мы въ Познанскій округъ, населенный Пруссаками; деревни ихъ выстроены правильно, съ прямыми улицами, и жилища красивы, какъ карточные домики.
На другой день ввечеру пришли въ с. Мхи, принадлежащее Пану Подстольному Беньковскому. Званіе Подстольнаго принадлежало къ придворному штату Королей, гдѣ находились также Паны Подчашіе, Виночерпіи, Сокольничьи, Паны Конюшные, Подстременные и проч. Въ Россіи, при Царяхъ до Петра I-го, придворный штатъ состоялъ изъ подобныхъ-же званій.
Послѣ большаго перехода въ дождливую погоду, по грязной дорогѣ, намъ пріятно было вступить для отдыха въ великолѣпную мызу Пана Подстольнаго. Я[1], командующій ротою, два моихъ товарища Барона, и третій офицеръ изъ фельдфебелей, обмокшіе отъ дождя и закиданные грязью, совѣстились входить въ богатоубранныя комнаты, и остались въ нижнемъ этажѣ, въ простыхъ покояхъ.
Тутъ въ первый разъ стали мы квартировать, истинно по-барски. Въ первый вечеръ, покуда переодѣвались, ливрейный слуга принесъ намъ чай въ Саксонскомъ фарфорѣ, съ густыми сливками и съ бисквитами: послѣ утомительнаго, дождливаго перехода мы приняли этотъ даръ слаще небесной манны. Вскорѣ доложили намъ, что на верху хозяинъ съ хозяйкою ожидаютъ насъ къ столу. Мы вошли въ залу, освѣщенную блескомъ аргантскихъ лампъ и свѣчей въ канделабрахъ; насъ встрѣтилъ весьма почтенный, пожилой, одѣтый въ кунтушѣ хозяинъ, и принялъ дружески, съ пожатіемъ руки; потомъ рекомендовалъ свое семейство. Мы, какъ умѣли, отвѣчали на привѣтствія, извиняясь, что противъ воли своей причинили имъ безпокойство. Хозяйка, весьма любезная дама, хотя, къ сожалѣнію, слабая здоровьемъ, просила насъ распоряжаться въ ея домѣ, какъ въ собственномъ своемъ, требовать все, что намъ угодно будетъ, и ежели кому либо изъ насъ понадобится куда ѣхать, то предлагала даже свой экипажъ и лошадей. Всѣ наши благодаренія были слабы за такое привѣтствіе. Кромѣ хозяйки мы поклонились еще двумъ миленькимъ паннамъ, изъ которыхъ одна была очень хороша. Здѣсь, подлинно, нашли мы походный рай, когда узнали, что въ этой мызѣ назначены намъ кантониръ-квартиры на неопредѣленное время. Россійскія войски, очистивъ правый берегъ Одера, остановились въ ожиданіи дальнѣйшихъ событій, по соображеніямъ политиковъ и дипломатовъ. Мы не могли надивиться своему переходу изъ одной крайности въ другую: послѣ трудовъ походной и скудной жизни, вдругъ теперь очутились среди всякаго довольства для вкуса и сердца. Послѣдствія прошедшей кампаніи въ Россіи стали для насъ ощутительны. Не льзя было не прославлять до небесъ рѣшимости Государя Императора нашего, двинувшаго свои войски для освобожденія Германіи. Онъ доставилъ намъ славу и удовольствіе прогуляться за границею, увидѣть то, чего мы не видали, и погостить вволю у пріятелей и непріятелей—gratis[2].
Первый ужинъ и всѣ послѣдующіе обѣды у Пана Подстольнаго были для насъ очень лакомы; послѣ грубой военной пищи мы не скоро привыкли къ Французскимъ супамъ и соусамъ. Одному изъ нашихъ офицеровъ они вовсе не нравились. Поручикъ К***, въ началѣ Россійской кампаніи, служилъ въ нашей ротѣ фельдфебелемъ. Фигнеръ взялъ его къ себѣ въ партизаны, и за усердіе къ службѣ онъ былъ произведенъ въ Поручики, послѣ чего изъ рядовыхъ сталъ нашимъ товарищемъ. Родившись солдатомъ, Поручикъ К*** не былъ деликатенъ, а потому, за границею, въ обхожденіи съ иностранцами весьма забавлялъ насъ своею неловкостію. Теперь, первый разъ въ жизни, привелось ему гостить въ великолѣпныхъ палатахъ, сидѣть за большимъ столомъ, гдѣ болтаютъ вовсе непонятнымъ для него языкомъ, кушать на фарфорѣ серебромъ, знакомить желудокъ, вмѣсто добрыхъ пахучихъ щей, съ разноцвѣтными супами и соусами, наконецъ отвѣчать пантомимою и пальцами на затѣйливые вопросы прекрасныхъ дамъ. Такое положеніе было ему въ тягость, и онъ самъ чувствовалъ, что попалъ не въ свою тарелку.
Какъ начался первый день, такъ продолжались и всѣ прочіе въ продолженіе цѣлыхъ двухъ недѣль. Каждое утро ливрейный слуга приносилъ намъ въ Саксонскомъ фарфорѣ кофе и чай съ бисквитами; обѣдъ всегда былъ изобильный и лакомый. Къ намъ стали пріѣзжать въ гости сосѣди, съ которыми пріятно было знакомство. Офицеры другихъ ротъ нашей бригады, не имѣя подобной квартиры, завидовали нашему благополучію. Мы проводили время чрезвычайно пріятно и весело. Каждый вечеръ было у насъ собраніе дамъ и кавалеровъ: шутили, играли, рѣзвились. Со мною въ походѣ была гитара; мы пѣли романсы и танцовали мазурки. Хозяйская племянница, панна Текла, болѣе всѣхъ одушевляла наше общество. Мы забывали о военномъ времени, и предавались нѣжнѣйшимъ упоеніямъ сердца. Здѣсь мы испытали въ полной мѣрѣ, какъ Польки образованы, любезны и привлекательны. Замужнія любятъ содержать домъ въ отличномъ порядкѣ. Не льзя не замѣтить, что онѣ были единственныя обладательницы воли и мыслей своихъ мужей, ревностнѣйшія патріотки, способныя возжечь пламя національнаго энтузіазма легкимъ дуновеніемъ. Чтобъ быть достойнымъ обладанія сердцемъ благородной Польки, быть достойнымъ горячей любви ея, кажется, самъ мужчина долженъ имѣть совершенства во всѣхъ отношеніяхъ.
Въ сосѣдствѣ съ нашимъ хозяиномъ жилъ одинъ скупой, богатый Панъ, Діогеновской физіогноміи, которая столько впечатлѣлась, съ перваго раза, въ моей памяти, что я нарисовалъ въ нашей комнатѣ углемъ портретъ его надъ каминомъ; онъ имѣлъ прелестную цуречку (дочь), панну Анну, которая соперничала красотою съ нашею Теклой, и была предметомъ обожанія нѣкоторыхъ сантиментальныхъ артиллеристовъ. Мы туда часто ѣздили въ гости къ бригадному командиру, квартировавшему съ своею ротою у отца панны Анны. Тамъ также было весело, какъ и у насъ: тѣ-же шутки, игры, пѣсни и танцы. Не смотря на скупость Польскаго Діогена, жена умѣла расшевелить его, для удовольствія молодыхъ гостей, къ разнымъ затѣямъ, въ томъ предположеніи, что можетъ быть кто изъ нихъ женится на паннѣ Аннѣ—безъ приданаго. Точно, одинъ изъ ротныхъ командировъ готовъ былъ рискнуть на это, но панна Анна сама казалась довольно разборчивою, и, видно, дорожила своими прелестями столько-же, сколько и выборомъ по сердцу.... Маменька ея была очень любезная дама. Не рѣдко, выдавши изъ чулана для ужина припасы, она входила въ залу, гдѣ, отирая о платочекъ замучнённые пальчики свои, становилась въ кружокъ съ нами, и прелестно вертѣлась въ мазуркѣ, не уступая дочери.
Но время летѣло быстрѣе молніи и уносило наши радости—только въ горестяхъ оно идетъ медленно, свинцовыми стопами. Двѣ недѣли протекли для насъ, какъ двѣ минуты; сказанъ походъ, и—все умолкло. Всѣ стали задумчивы, печальны; мѣсто разговорчивости заступила унылая молчаливость; слышны были одни вздохи, и даже являлись слёзки. Столько насъ очаровало гостепріимство нашихъ непріятелей!
26-го Февраля насталъ день разлуки. Хозяинъ искренно благодарилъ насъ за мирное квартированіе съ ротою въ его селеніи, хозяйка благодарила за удовольствіе, доставленное нашимъ обществомъ въ ея семействѣ; но мы болѣе почитали себя обязанными благодарить ихъ за радушное гостепріимство, котораго не ожидали. Комплиментамъ тутъ не было мѣста; чувства взаимной признательности изливались въ искреннихъ выраженіяхъ. Мы простились съ теплымъ участіемъ дружбы. Съ обѣихъ сторонъ невольныя слезы были вѣрнымъ залогомъ искренности. Тяжко разлучаться тамъ, гдѣ мы оставляемъ свои радости, счастіе сердца, прелесть жизни....
Съ мрачною думою пустились мы опять въ печальную существенность настоящаго. Долго, долго обитатели Мховъ не исчезали изъ мыслей нашихъ, и кто былъ тамъ со мною, тотъ, прочитавши это, конечно вспомнитъ съ живѣйшимъ удовольствіемъ о любезной и доброй фамиліи Беньковскихъ.
