12-го Октября, между тѣмъ какъ въ Маломъ-Ярославцѣ во весь день продолжалась жестокая битва, и городъ переходилъ изъ рукъ въ руки нѣсколько разъ, нашъ 4-й Корпусъ послѣ всѣхъ пришелъ къ мѣсту сраженія, уже ввечеру. На походѣ мы слышали безпрерывную ружейную стрѣльбу, а потомъ увидѣли городъ въ пламени. Перестрѣлка съ обѣихъ сторонъ почти до полуночи не прекращалась. Казаки, за цѣпью стрѣлковъ, стояли въ линіи передъ горѣвшимъ городомъ, откуда изъ пламени, какъ адскія тѣни, выскакивали Итальянцы и задирали нашихъ стрѣлковъ. Среди глухой ночи, свѣтъ отъ пламени, отражаясь на грозномъ ополченіи Рускихъ и на окружающихъ высотахъ, по всему пространству представлялъ великолѣпную картину военныхъ ужасовъ. За городомъ, по ту сторону рѣч. Лужи, на высокомъ берегу, сверкали бивачные огни непріятелей. 4-й Корпусъ, съ Казаками, во всю ночь оставался въ полномъ вооруженіи передъ пылающимъ городомъ, для прикрытія движенія всей арміи, которая съ прочими Корпусами становилась по Калужской дорогѣ въ боевую позицію, въ 212 верстахъ отъ города.
Кровопролитная битва въ Маломъ-Ярославцѣ замѣчательна, какъ по упорности войскъ, сражавшихся съ обѣихъ сторонъ, такъ и потому, что Генералъ Дохтуровъ, съ отрядомъ Дорохова имѣя не болѣе 10,000 войска, держался цѣлый день противъ 20,000-го Корпуса Вице-Короля Итальянскаго. Если-бы Дохтуровъ позволилъ сбить себя съ мѣста, и далъ-бы свободу непріятелю прорваться по этому пути къ Калугѣ, тогда положеніе нашей арміи было-бы весьма невыгодное. Самъ Наполеонъ казался тутъ нерѣшительнымъ: двигаясь постоянно всѣми силами къ Малому-Ярославцу и далѣе, онъ могъ-бы достигнуть своей цѣли; слабый Корпусъ Генерала Дохтурова не былъ-бы въ состояніи остановить стремленіе всей его арміи.
13-го Октября, на разсвѣтѣ пасмурнаго дня, мы увидѣли передъ собою обгорѣлый, дымящійся городъ, отъ котораго стояли не много далѣе ружейнаго выстрѣла. Не видно было ни одного непріятельскаго стрѣлка; всѣ они, попрятавшись, сидѣли за развалинами домовъ и заборовъ. Мертвая тишина согласовалась съ мрачностію дня и съ предметами опустошеній: тайный ужасъ скрывался въ этой тишинѣ. Вскорѣ приказано было намъ перейдти назадъ за ручей, и присоединиться къ арміи. Полки, стоявшіе всю ночь подъ ружьемъ, стали свертываться въ колонны и отступать въ порядкѣ, медленно; тогда непріятель пробудился и пустилъ въ насъ изъ города нѣсколько гранатъ, которыя лопались на воздухѣ, не причиняя намъ вреда. Мы благополучно перешли ручей и стали въ общую позицію арміи на правый флангъ, оставивъ за собою передъ городомъ одну легкую кавалерію.
Наполеонъ въ Маломъ-Ярославцѣ могъ видѣть ужасные слѣды упорной битвы, показавшей ему отличную храбрость Итальянцевъ и мужество Рускихъ. Съ высоты уцѣлѣвшей колокольни, онъ могъ разсмотрѣть нашу армію, построенную въ боевомъ порядкѣ. Конечно съ изумленіемъ замѣтилъ онъ, что намѣреніе его, пройдти стороною къ Смоленску, было проникнуто нашимъ Фельдмаршаломъ. Что̀ ему оставалось предпринять? Пройдти къ Калугѣ не иначе возможно было, какъ черезъ нашу армію. Для этого надлежало дать генеральное сраженіе; но онъ сверхъ чаянія увидѣлъ Русскую армію столь многочисленную, готовую встрѣтить его, что не могъ рѣшиться на битву, имѣя при себѣ не болѣе 10,000 войска голоднаго, и изнуренную кавалерію; сраженіе могло-бъ быть проиграно, и тогда, разбитый открытою силою, онъ погубилъ-бы свою славу. И такъ невозможность выиграть сраженіе заставила его предпринять, по необходимости, ретираду, черезъ Боровскъ и Верею, на большую Можайскую дорогу, къ Вязьмѣ и Смоленску, чтобы предупредить Русскую армію, которая могла кратчайшимъ путемъ придти прежде него, къ Вязьмѣ черезъ Мядынь и Юхновъ, а въ Смоленскъ черезъ Ельню. Большая Можайская дорого была ужасно опустошена; ретирада по ней представляла всѣ бѣдствія и несмѣтныя потери, однако Наполеонъ рѣшился идти по ней; онъ находился въ великой крайности, и можетъ быть слишкомъ увеличилъ необходимость гибельной своей ретирады по опустошенной дорогѣ. Если-бы, проникнувъ наше намѣреніе защищать Калужскую дорогу, онъ, тотчасъ, не смотря на грозный видъ всей нашей арміи за Малымъ-Ярославцемъ, приказалъ своимъ войскамъ отъ Вереи и отъ Можайской дороги своротить влѣво и пробираться черезъ Юхновъ, который оставался еще безъ защиты, то и самъ съ 70,000 войска могъ-бы фланговымъ маршемъ, чрезъ сел. Болдаково и Кременское, пройдти въ Мядынь, а потомъ въ Юхновъ, выдерживая натискъ нашей арміи, которая не преминула-бы его преслѣдовать. Этотъ путь не произвелъ-бы столь ужаснаго разстройства, потери и гибели его войску, какія послѣдовали вскорѣ на ретирадѣ его по опустошенной дорогѣ. Отъ Юхнова, Наполеонъ могъ-бы безпечно слѣдовать по хлѣбородной и свѣжей для него странѣ, черезъ Масальскъ и Ельню, ведя за собою Русскую армію, и не подвергаясь фланговымъ нападеніямъ. Посему отступленіе на Боровскъ, Можайскъ и Вязьму, для такого полководца какъ Наполеонъ, кажется, непростительно; ежели надобно было ему изъ двухъ золъ избирать одно, то надлежало избрать менѣе вредное, а онъ поступилъ напротивъ.
По всѣмъ соображеніямъ, Малый-Ярославецъ рѣшилъ перевѣсъ нашей арміи надъ непріятельскою. Довольно странно, что въ одну и ту-же ночь, съ 13-го на 14-е Октября, обѣ арміи отступили отъ города. Казалось, оба полководца были въ недоумѣніи одинъ къ другому, и оба не довѣряли своимъ силамъ. Наполеонъ потянулъ войски къ Боровску, оставивъ только Корпусъ Даву и кавалерійскую дивизію въ Маломъ-Ярославцѣ, для замаскированія своего отступленія. Князь Кутузовъ, также со всею арміею, отступилъ къ с. Гончарову, и даже, говорятъ, намѣренъ былъ идти за Оку, если-бы Наполеонъ пошелъ за нимъ. Противъ Малаго-Ярославца остался только авангардъ, состоявшій изъ двухъ пѣхотныхъ и двухъ кавалерійскихъ корпусовъ, подъ начальствомъ Генерала Милорадовича.
14-го Октября, по утру, непріятельскіе фланкёры начали задирать Казаковъ, которые отступали; видя это, и пѣхота наша поднялась съ мѣста. Мы отошли назадъ 16 верстъ, и никакъ не полагали избѣгнуть дѣла, а потому стали въ боевой порядокъ на избранномъ мѣстѣ. Но Маршалъ Даву, отдаливши насъ, пошелъ съ своимъ Корпусомъ къ Боровску, и оставилъ передъ нами только одну кавалерію.
Отсюда начались тѣ ужасныя и небывалыя въ военной Исторіи бѣдствія, истребившія прекрасную, побѣдоносную армію Французскую. Жизненныхъ припасовъ у нея вовсе не было; отъ недостатка фуража лошади падали сотнями и служили въ пищу тѣмъ, кого на себѣ носили. Непріятель бросалъ повозки и фуры на дорогѣ, а зарядные ящики взрывалъ отъ недостатка упряжныхъ лошадей. Туча всѣхъ бѣдствій: голодъ, холодъ, болѣзни, огнь и мечъ обрушились на великую армію Наполеонову; завѣса гибели надъ нею опустилась, и смерть, лютая смерть, являясь въ ужасныхъ видахъ, стала поглощать своихъ жертвъ. Такъ возлетѣло мщеніе изъ пепла сожженной Москвы.
15-го Октября еще продолжали мы отступать, и заняли новую позицію, удивляясь, что не только не видимъ за собою непріятеля, но даже не слышимъ отдаленнаго выстрѣла, какъ вдругъ получили радостное извѣстіе, что передъ нами нѣтъ ни души Французской; всѣ они улетѣли.... Мы тотчасъ двинулись впередъ, и къ вечеру заняли Малый-Ярославецъ.
Взирая на обгорѣлыя развалины домовъ и церквей, на обезображенные трупы убитыхъ, на мертвую тишину и пустоту, на курящійся смрадъ, нельзя было не содрогаться отъ такихъ ужасовъ ожесточенной брани. Одна церковь еще оставалась на площади, до половины съ верха обгорѣвшая; въ каменныхъ стѣнахъ нижней ея части были пробиты ружейныя бойницы; внутренность церкви, какъ будто служила цитаделью для защищавшихся, и была предѣломъ стремленія Рускихъ. За церковью стояли вблизи каменныя ворота съ простѣнками, и надъ воротами изображеніе Нерукотворнаго образа Іисуса Христа. Эти ворота обратили на себя наше вниманіе: по всему ихъ пространству, отъ верха до низа, они были избиты пулями Рускихъ, которые подступали къ церкви; не оставалось на вершокъ мѣста безъ пятна отъ пули; даже едва можно было по краскамъ различить надъ воротами образъ Спасителя. Впрочемъ, всѣ пули, сбивши только штукатурку, оставались подъ стѣною на землѣ сплюснутыми. По этимъ пулямъ и пятнамъ на стѣнѣ въ воротахъ, можно было судить о жестокости ружейнаго огня со стороны Рускихъ.
Внутренность церкви представила намъ особенно непріятное зрѣлище. Набожные солдаты содрогались при видѣ слѣдовъ нечестія непріятельскаго къ святынямъ: содранные съ образовъ мѣдные оклады, съ слабою позолотою, или посеребрёные, обманувши блестящею своею наружностію алчныхъ грабителей, валялись по полу вмѣстѣ съ поверженными и расколотыми образами, съ лоскутьями ризъ, между соломою, среди всякой нечистоты. Царскія двери выломаны, алтарь поколотъ, вся священная утварь разбита, разбросана.... Но когда мы прошли далѣе къ ризницѣ, насъ поразило новое явленіе: мы увидѣли почти столѣтняго, сѣдаго, измученнаго, съ подбитыми глазами, едва движущагося старца — церковнаго старосту. Пребывая вѣрнымъ своей обязанности въ священномъ храмѣ, и не устрашаясь видимой гибели, онъ оставался среди всѣхъ ужасовъ въ твердомъ упованіи на промыслъ Всевышняго. Дрожащимъ голосомъ разсказывалъ онъ намъ, какъ сдѣлалась вдругъ въ городѣ тревога, жители разбѣжались, кто какъ успѣлъ, а врагъ, ворвавшись, предался всякаго рода безчинству; нѣсколько изъ вбѣжавшихъ въ церковь стали драть съ образовъ оклады, все ломать, бросать, и опрокидывать съ крикомъ и бранью. Между тѣмъ самъ старецъ спрятался въ каморку, подъ ризы, но алчный врагъ, всюду обшаривая добычи, добрался и до него. Бѣднаго старика вытащили на середину: иной грозилъ ему штыкомъ, другой саблею; стали его бить, и допрашивать по-Русски, гдѣ спрятанъ хлѣбъ и деньги? Объятый ужасомъ, старецъ не могъ имъ ничего отвѣчать; его хотѣли было заколоть, но одинъ Полякъ сказалъ: «Что марать саблю въ крови бездушнаго? бросьте его!» — Потомъ, видно, врагъ узналъ о приближеніи Русскаго воинства; тотчасъ поднялась въ городѣ тревога, забили въ барабаны, и всѣ нечестивцы изъ церкви повыскакали вонъ. Тогда старикъ, собравшись кой-какъ съ силами, уплелся въ отдаленный уголокъ, прикрылся лоскутьями порванныхъ ризъ, и ни живъ, ни мертвъ, творя молитву, ожидалъ что̀ будетъ. Вдругъ вбѣжали въ церковь еще буяны, и во всю ночь пробивали дыры въ стѣнахъ. Съ наступленіемъ дня явились для старца новые ужасы: онъ слышалъ, какъ начали стрѣлять изъ пушекъ и ружей; видѣлъ, какъ загорѣлся надъ его головою храмъ, угрожавшій ежечасно подавить всѣхъ своими горящими развалинами. Не смотря на пламень, церковь нѣсколько разъ наполнялась врагами; трескъ ружейныхъ выстрѣловъ, мѣшаясь съ крикомъ сражающихся внѣ церкви, усиливался, и опять отдалялся; потомъ старецъ слышалъ стонъ раненыхъ, говоръ идущихъ на смерть, и снова трескъ выстрѣловъ приближался и пули разсыпались надъ его головою. Однимъ словомъ, онъ увѣрялъ, что на томъ свѣтѣ, въ аду, не можетъ быть страшнѣе того, что онъ видѣлъ на яву. Дня три старецъ ничего не ѣлъ, и въ немъ едва оставался духъ жизни. Солдаты съ священнымъ изумленіемъ смотрѣли на него, какъ на святаго, удивлялись его спасенію, и кто что̀ имѣлъ отдавалъ сердешному изъ послѣдняго: грошъ или сухарь. Старикъ, увидѣвши своихъ, былъ внѣ себя, и какъ будто ожилъ отъ радости; съ напряженіемъ голоса разсказывалъ каждому о своемъ спасеніи и о всѣхъ ужасахъ сраженія. Остался-ли онъ въ живыхъ, чтобъ пользоваться достойно всеобщимъ уваженіемъ?… Мы спѣшили за р. Лужу, подняться на крутой берегъ, и для ночлега заняли оставленные непріятелемъ биваки.
16-го Октября, авангардъ Генерала Милорадовича пошелъ къ Мядыни, а съ нами за Малымъ-Ярославцемъ остались только два полка, Елецкій и Полоцкій, и мои 8 пушекъ (четыре находились въ отрядѣ Генерала Дорохова); сверхъ того три Казачьи полка. Этотъ отрядъ, подъ начальствомъ Генерала Карпова, составленъ былъ для преслѣдованія непріятеля. Но мы не видѣли Французовъ; они такъ скоро уходили, что Казаки не успѣвали догонять ихъ.
На другой день отрядъ нашъ соединился съ авангардомъ Генерала Милорадовича, при с. Егорьевскомъ; потомъ пошли мы прямо на Гжатскъ, и у сел. Головина ночевали.
Во время нашихъ переходовъ черезъ селенія, мы не видали въ нихъ ни души крестьянъ, выключая однѣхъ старухъ, которыя кой-гдѣ показывались, какъ пустынныя привидѣнія. Войски, для ночлеговъ располагались на биваки близъ самыхъ селеній, гдѣ находили для себя довольно дровъ и соломы, покуда еще не приблизились къ большой опустошенной дорогѣ. Тяжело, грустно смотрѣть, какъ, расположившись близъ деревушки, пойдутъ изъ всѣхъ полковъ команды за дровами и соломою: заборы трещатъ, крыши распадаются, и цѣлые домишки мигомъ исчезаютъ. Потомъ всѣ солдаты, какъ муравьи, съ тяжелыми ношами тащатся въ лагерь, и строятъ себѣ—новую деревеньку. Большія селенія доставляли пристанище и офицерамъ; иногда мнѣ съ товарищемъ доставалась крайняя избушка, въ которой мы съ удовольствіемъ валялись на соломѣ, послѣ продолжительной бивачной жизни.
На походѣ встрѣчались намъ воины-мужички, верхомъ на своихъ возовикахъ: иной съ косою, утвержденною на длинномъ древкѣ, другой со штыкомъ, прикрученнымъ къ дубинѣ, третій съ большимъ гвоздемъ, прикрѣпленнымъ къ дрючку, на подобіе пики, или съ рогатиною за спиною; рѣдкій являлся съ правильнымъ оружіемъ. Выѣзжая къ намъ изъ лѣса, гдѣ скрывались ихъ семейства съ имуществомъ, они насъ привѣтствовали, поздравляли съ бѣгствомъ врага супостата, и, являя грозный видъ вооруженія, разсказывали о своихъ подвигахъ. Мы охотно вступали съ ними въ разговоры, и слышали довольно любопытные анекдоты о ихъ войнѣ.
«Сперва—говорилъ одинъ воинъ-мужичекъ—мы боялись бить Француза, чтобы насъ за то не потянули въ судъ; когда и удавалось въ одиночку загубить нехристя, то прятали окаянныхъ въ колодцы и подъ солому. Ну, ужь какъ пришелъ приказъ изъ Губернскаго, и намъ Исправникъ сказалъ: Ребята! бей Француза на пропалую!—тогда-то мы развернулись.»—
У такихъ воиновъ были предводителями отставные солдаты, или Казаки; иные сами выбирали изъ своихъ ребятъ въ воеводы дюжаго бурмистра, или удалаго цѣловальника. Съ приближеніемъ непріятельской партіи къ селенію, пономари трезвонили во всѣ колокола; тогда вооруженные, кто чѣмъ, со всѣхъ сторонъ стекались на площадь, и если мародёры были по ихъ силамъ, то на нихъ нападали и одолѣвали, а иначе разбѣгались въ лѣсъ, куда уже напередъ прятали женъ, дѣтей и лучшіе пожитки.
Замѣтивъ нѣсколько Французскихъ бродягъ, зашедшихъ въ пустыя избы, они тотчасъ собирались вокругъ домовъ, заваливали двери, и, обложивъ соломою, угрожали сжечь, если не спардонятся. «Такимъ способомъ — говорилъ другой воинъ-мужичекъ — къ нашему Выборному залѣзли въ избу трое Французишковъ; вотъ мы, и слышь ты, ихъ окружили, и пукомъ зажженной соломы грозили запалить; тогда они закричали: Пардонъ! помилуйте! — Выборный, взявши топоръ подъ руку, сталъ съ боку у двери и крикнулъ: «Ну, пардонъ! вылѣзай вонъ! — Вотъ одинъ высунулъ изъ дверей голову; Выборный хвать его топоромъ — и тотъ свалился. Немного погодя, полѣзъ другой и высунулъ руки; Выборный и этого сшибъ. Третій долго не хотѣлъ выходить, хотя его стращали огнемъ. Ну, не бойсь, и тебя помилуемъ, сказали ему. — Что дѣлать! полѣзъ сердечный, только не головой, а высунулъ сперва ноги; Выборный хватилъ его по ногамъ, а мы придушили. — Изъ нашихъ, продолжалъ мужикъ, у иныхъ была такая охотишка бить этого поганаго звѣря, что для охоты покупали ихъ у Казаковъ. Можно-ль, батюшко, стерпѣть; вѣдь посмотри, какъ запаскудилъ окаянный храмы Божіи, и Москву-то раззорилъ злодѣй. Никакъ въ немъ сидитъ самъ сатана — туда ему и дорога.» —
Забавный анекдотъ разсказывалъ намъ мужичекъ о двухъ Французскихъ латникахъ, зашедшихъ къ нимъ въ деревню. Эти кавалеристы были рослые, и въ полномъ кирасирскомъ вооруженіи, а потому мужики боялись подступить къ такимъ рыцарямъ. Великаны вошли въ избу, и показывая крестьянамъ деньги, давали разумѣть, чтобъ принесли водки и хлѣба. Мужики долго совѣщались, какъ-бы этихъ страшныхъ гостей сбыть съ рукъ; наконецъ рѣшились накормить и напоить. «Послѣ чего, конечно-де, великаны лягутъ спать, тогда и душу вонъ.» — Тотчасъ принесли водки, хлѣба, молока, и съ этими дарами послали къ богатырямъ старую бабу. Французы обрадовались пищѣ, и давали бабѣ деньги, но она ихъ не приняла, боясь, чтобъ ея не заморочили ими. Вотъ они стали пить да ѣсть — говорилъ мужикъ — и, поглядывая на насъ, по своему бормотали. Мы будто-бы разошлись, и оставили одного парня подсматривать за ними…» Исторія продолжалась такимъ образомъ: наѣвшись и напившись, одинъ кирасиръ скинулъ латы, шишакъ, и легъ на скамью, положивъ подлѣ себя обнаженный палашъ; другой не ложился и не скинулъ ни латъ ни шишака, но сѣлъ за столъ, положилъ передъ собою пистолетъ, и, облокотившись, оперся лицомъ на оба кулака. Богатыри, опасаясь крестьянъ, довольно взяли предосторожности, и, казалось, посмѣнно хотѣли отдыхать; но какъ они оба были чрезвычайно утомлены, то, послѣ порядочнаго угощенія, кирасиръ, лежавшій на скамьѣ, скоро захрапѣлъ, да и часовой на кулакахъ то-же прикурнулъ. Тогда парень далъ знать міру, что заснули. Мужики того и ждали; собравшись вновь и перешептываясь на дворѣ, совѣтовались, какъ приступить. Вызвались охотники: одинъ съ топоромъ, другой съ затяжною петлею на канатѣ. Оба разулись, и, перекрестившись, вошли тихонько въ избу; потомъ подкрались, каждый съ своимъ снадобьемъ, къ соннымъ богатырямъ, и, взглянувшись, разомъ, одинъ хватилъ топоромъ въ голову лежачаго, а другой накинулъ петлю на сидячаго. Первый богатырь только что вздрогнулъ и протянулся, а другой вскочилъ, но за концы каната крестьяне уже держались міромъ при дверяхъ, снаружи: онъ не успѣлъ опомниться и схватить пистолета, какъ былъ уже вытащенъ силою каната за шею вонъ. Этотъ богатырь старался только удержать давленіе петли, чтобы не задушили. Слѣдуя притяженію каната, онъ сунулся прямо на мужиковъ, но они ухитрились развести концы каната въ противныя стороны; тогда богатырь сталъ между двумя силами: сунется-ли къ одной сторонѣ, другая его тянетъ, бросится-ли къ этой, первая поправится. Такимъ образомъ долго они съ нимъ возились, какъ съ добрымъ медвѣдемъ; напослѣдокъ, боровшись и напрягая силы, великанъ (продолжалъ мужикъ) умаялся, батюшко, и повалился, какъ глыба; тутъ-то мы его доколотили, чѣмъ попало.»—
Слыша такіе разсказы, не льзя было не содрогаться ожесточенію Русскаго народа противъ своихъ раззорителей: возбужденный фанатизмъ выходилъ за предѣлы человѣчества. Такъ въ народной войнѣ исчезаютъ всякія правила, и непріятели слѣдуютъ единственно побужденію ожесточеннаго сердца—истреблять другъ друга утонченнымъ варварствомъ.
20-го Октября, авангардъ Генерала Милорадовича находился въ 10-ти верстахъ отъ Гжатска. Мы видѣли пламя, пожиравшее городъ, который занятъ былъ Казаками. Приближаясь къ Можайской дорогѣ, слышали взрывы пороховыхъ ящиковъ. Большая дорога была у насъ уже передъ глазами; сквозь аллею высокихъ деревъ мы видѣли Французовъ, шедшихъ густыми колоннами, съ великою поспѣшностію. Солдаты горѣли нетерпѣніемъ ударить на нихъ; уже Генералъ Чоглоковъ повелъ свой полкъ и крикнулъ: Ребята! за мной!… но его остановили, потому что стало смеркаться, и покуда онъ успѣлъ-бы дойдти до непріятелей, ночь скрыла-бы ихъ. Только кавалерія Генерала Корфа имѣла небольшую сшибку при Царево-Займищѣ. На ночь мы стали въ боевую позицію и расположились биваками; но какъ огни наши могли быть замѣчены непріятелемъ, и мы сами, по близости къ нему, подвергались нечаянному нападенію, то въ полночь опять перемѣнили мѣсто, и стали такъ, что насъ не было видно. Холодный вѣтеръ съ морозомъ предзнаменовали скорую зиму. Приближаясь къ опустошенной дорогѣ, мы сами начали терпѣть нужду, и особенно лошади наши: фуража вовсе не было, и бѣдныя животныя кормились только гнилою соломою съ крышь. Еще у меня былъ небольшой запасъ овса отъ Тарутинскаго лагеря; будучи хозяиномъ въ Фигнеровой ротѣ артиллеріи, я весьма экономилъ овсомъ, и только лакомилъ имъ лошадей. День ото дня становилось тягостнѣе; исправность артиллеріи зависѣла отъ лошадей, а потому я старался сберегать ихъ, покрывая попонами; канонеры-же кормили ихъ иногда сухарями.
На другой день войски шли параллельно съ непріятелемъ, верстахъ въ трехъ отъ большой дороги, и не предпринимали ничего до слѣдующаго дня. На биваки, для ночлега, остановились при с. Спасскомъ.
22-го Октября, въ 12-ти верстахъ отъ Вязьмы, на разсвѣтѣ дня, услышали мы впереди пушечные выстрѣлы. Тамъ кавалерія нашего авангарда уже вступила въ дѣло; тогда пѣхотѣ велѣно было поспѣшить, и всѣ побѣжали впередъ. За дер. Максимовой пѣхота построилась въ колонны; егери и мои два орудія пошли впередъ. Генералъ Чоглоковъ приказалъ намъ занять лежащій впереди лѣсъ, примыкавшій къ большой дорогѣ. Между цѣпью стрѣлковъ, я на отвозахъ пошелъ съ двумя заряженными единорогами впередъ. Стрѣлки вошли въ лѣсъ тихо, безъ выстрѣла, и, не доходя большой дороги, остановились. Вскорѣ я увидѣлъ по большой дорогѣ идущую Французскую артиллерію; тотчасъ крикнулъ егерямъ, чтобъ они ударили изъ ружей, а самъ бросилъ изъ единороговъ двѣ гранаты, и, зарядивъ ихъ картечью, пошелъ къ дорогѣ. Ко мнѣ тотчасъ явились Казаки, которыхъ одинъ Гаврильичъ приманилъ, махая шапкою. Французы выставили противъ насъ стрѣлковъ, отъ которыхъ я долженъ былъ отбиваться картечью; за стрѣлками ихъ, противъ моихъ орудій, показались красные гусары; но увидѣвши за мною Казаковъ, они не осмѣлились сдѣлать нападенія. Я со стрѣлками все подвигался впередъ, по тропинкѣ, между кустарникомъ; Французы не хотя уступали, отъ чего завязалась у насъ жаркая перестрѣлка съ ними. Скоро мы вышли на большую дорогу и, вправо за нею, въ лощинѣ, увидѣли притаившуюся колонну Французской пѣхоты, въ сѣрыхъ шинелькахъ. Опасаясь, чтобъ они не ударили намъ во флангъ, я остановилъ егерей, велѣлъ единорогамъ приготовиться встрѣтить непріятеля, а самъ поскакалъ назадъ, и привелъ рысью еще двѣ свои пушки, которыя поставилъ вправо на возвышеніи. Только что успѣли изъ нихъ пустить въ колонну два ядра, какъ вся она изъ лощины побѣжала черезъ поле; тогда Казаки бросились черезъ дорогу и кололи бѣгущихъ безъ пощады. Послѣ того, я съ егерями и Казаками совершенно овладѣлъ дорогою; оставшіяся позади насъ непріятельскія войски должны были своротить вправо и пробираться къ городу черезъ поле. За ними посланъ былъ Елецкій полкъ съ Маіоромъ Тишинымъ, и 6-ть орудій 2-й легкой роты съ Поручикомъ Дядинымъ, къ которымъ я велѣлъ примкнуть и своимъ двумъ пушкамъ, а самъ, съ двумя единорогами, остался на большой дорогѣ; потомъ, вмѣстѣ съ егерями и Казаками, напирая на Французовъ и выдерживая жестокій огонь ихъ, наткнулись мы на обозъ. Тутъ прикрытіе встрѣтило насъ градомъ пуль и ядрами; но моя картечь, штыки егерей и пики Казаковъ общимъ ударомъ разстроили защитниковъ: весь обозъ достался намъ въ добычу. Въ этой схваткѣ увидѣлъ я трогательное зрѣлище: старый Казакъ, съ сѣдою бородою, пробитый въ грудь пулею, шатался на лошади, съ потупленными взорами; смертная блѣдность покрывала лицо его. Онъ былъ поддерживаемъ двумя молодыми Казаками, которыхъ горестныя лица и слезы на глазахъ давали ясно разумѣть, что это былъ ихъ отецъ. Но прочіе товарищи ихъ веселились найденною въ обозѣ добычею. Я подъѣхалъ къ одной опрокинутой фурѣ, изъ которой высыпалось множество книгъ; ихъ никто не трогалъ: это была моя добыча. Наскоро пересмотрѣвъ кой-какія, я наполнилъ ими оба передка единорожныхъ лафетовъ. Книги большею частію были медицинскія; мнѣ достались сочиненія Боннета, Флора Ботаническая, и еще нѣсколько физическихъ. Въ то-же время мой барабанщикъ нашелъ въ кусту Французскаго стрѣлка, который, не успѣвъ уйдти съ своими, спардонился; но барабанщикъ, вытащивъ его за шиворотъ, торжественно спросилъ меня: Ваше Благородіе! что прикажете съ нимъ дѣлать?—«Отдай Казакамъ!»—И только что онъ выпустилъ Француза и сказалъ: Ребята! возьмите его! какъ нѣсколько пикъ устремилось на беззащитнаго, который, видя неминуемую гибель, сталъ бѣгать и увертываться, но скоро былъ сбитъ и заколотъ… Я укорялъ себя въ смерти этого несчастнаго, не ожидая такого лютаго мщенія отъ ожесточенныхъ.—Вскорѣ подъѣхалъ къ намъ Генералъ Милорадовичъ, похвалилъ наше стремленіе, и, подкрѣпивъ еще пѣхотою и драгунами, велѣлъ сильнѣе давить непріятеля.
Французскій Корпусъ Вице-Короля, по лѣвую сторону дороги, еще держался на выгодной позиціи; но когда мы, стремясь по дорогѣ, стали сбивать лѣвый флангъ его и охватывать тылъ, тогда онъ началъ отступать къ городу. Съ этой стороны дѣйствовала на него почти вся наша 11-я дивизія; особенно батальонъ 33-го егерскаго полка, Казаки и мои два единорога не позволяли Французамъ ни минуты держаться на дорогѣ. Послѣ выстрѣловъ картечью изъ единороговъ, колонна непріятельская разстроивалась, егери съ крикомъ: ура! бросались на нее въ штыки, а Казаки кололи бѣгущихъ; тогда новый градъ пуль всѣхъ насъ останавливалъ, и заставлялъ опять начинать съ картечи. Въ этомъ дѣйствіи у меня ранили одного фейерверкера, трехъ канонеровъ, и двухъ убили. Генералъ Милорадовичъ, замѣтивъ наше удальство, прислалъ Адъютанта спросить, чьей роты артиллерія?—отвѣчали: Фигнера!—и Адъютантъ записалъ мою фамилію и двухъ фейерверкеровъ.
Въ подкрѣпленіе 11-й дивизіи, по полудни, Генералъ Милорадовичъ прислалъ 26-ю дивизію Генерала Паскевича. Тогда войски большою массою стали тѣснить непріятеля къ городу, передъ которымъ Вице-Король и Маршалъ Даву съ своими Корпусами стояли въ твердой позиціи, и встрѣтили насъ батареями. Съ нашей стороны выставили также батарею, и съ обѣихъ сторонъ открылась сильная канонада. Тутъ я не былъ въ дѣйствіи; находившись съ самаго утра въ горячемъ дѣлѣ со стрѣлками, мои канонеры измучились и прострѣлялись зарядами.
Между тѣмъ кавалерія Генерала Уварова, присланная отъ большой арміи, ударила въ правый флангъ непріятеля; Генералъ Платовъ сталъ съ Казаками обходить лѣвый флангъ; тогда Французы принуждены были сойдти съ позиціи, и отступили къ городу. Колонны 11-й и 26-й дивизій двинулись за ними. Генералы Чоглоковъ и Паскевичъ, съ наступленіемъ вечера, довершили пораженіе: первый съ Перновскимъ, а второй съ Бѣлозерскимъ полками вошли въ пылающій со всѣхъ сторонъ городъ, и штыками очистили улицы отъ непріятеля; всѣ оставшіеся въ домахъ для защиты были истреблены или взяты въ плѣнъ. Непріятель, вытѣсненный за городъ, потерялъ-бы остальное, если-бы Маршалъ Ней, расположивъ Корпусъ свой по Дорогобужской дорогѣ, не прикрылъ спасавшихся.
Въ этомъ сраженіи участвовала большая часть Наполеоновой арміи противъ авангарда Генерала Милорадовича. Смѣлость, съ которою ученикъ Суворова напалъ на превосходнаго въ силахъ непріятеля, показывала въ немъ увѣренность въ мстительной храбрости Рускихъ. Преимущество нашего оружія было очевидно: непріятель почти вовсе не имѣлъ кавалеріи, и артиллерія его противу прежняго дѣйствовала слабо и неудачно.
Къ ночи я собралъ свою роту артиллеріи, сдѣлалъ счетъ убитымъ и раненымъ при 4-хъ орудіяхъ, находившихся въ дѣйствіи, и потомъ расположился близъ самаго города, при чемъ занялъ для себя съ артиллеристами мѣсто у стѣны большаго каменнаго дома, стоявшаго при въѣздѣ, на краю улицы; тутъ приладились мы безъ балагановъ, развели веселые огни, и заварили кашицу. Пламень распространялся по всему городу, при чемъ слышны были иногда взрывы и выстрѣлы. Около насъ валялись убитые и полумертвые Французы. Передъ нами, по дорогѣ взадъ и впередъ, безпрестанно ѣздили и ходили. Отъ пожарнаго и бивачнаго огня было такъ свѣтло, какъ въ торжественные дни отъ иллюминаціи. Мы точно торжествовали славную для насъ побѣду, при чемъ уже видѣли свое превосходство надъ страшнымъ непріятелемъ, и надѣялись вскорѣ увидѣть послѣднее его истребленіе. Къ нашему огоньку подъѣзжали офицеры погрѣться, или выпить стаканъ чаю съ черствыми сухарями, которые оставались у насъ единственными кормильцами; но удовольствіе, что гонимъ непріятеля изъ отечества, замѣняло всѣ лакомства.
Между многими гостями, къ нашему огоньку подсѣлъ одинъ мушкетеръ Перновскаго полка, раненый въ руку, и державшій въ другой рукѣ золотой штабъ-офицерскій эполетъ. Этотъ солдатъ съ энтузіазмомъ разсказывалъ, какъ полкъ ихъ, предводимый Генераломъ Чоглоковымъ, распустивъ знамена, съ барабаннымъ боемъ бросился первый въ штыки на Французовъ, чрезъ ихъ пули; какъ Французы, устрашась столь смѣлаго нападенія, давили и гнали другъ друга, а Перновцы любаго кололи и мигомъ очистили улицу; какъ изъ домовъ, сквозь окна, много вредили имъ Французскіе стрѣлки, которыхъ однако они выгнали, и половину перекололи, а остальныхъ, спардонившихся, полонили. Самъ мушкетеръ въ первой стычкѣ пырнулъ штыкомъ во Французскаго Полковника, и сорвалъ съ него эполетъ; но будучи раненъ штыкомъ Французскаго гренадера, упалъ, и остался для перевязки раны, не позволяя никому взять у себя эполета. Онъ гордился этимъ трофеемъ. За такой подвигъ не льзя было не дать молодцу стакана чаю.
Занимательнѣе всего была одна Русская женщина, Московская мѣщанка довольно хорошо одѣтая. Она пришла къ нашему огоньку съ воплемъ и слезами, укутывая на рукахъ груднаго младенца. «Ахъ! батюшки, родимые! спасите!» кричала она. Я подозвалъ ее, и, посадивъ подлѣ себя, сталъ утѣшать, потомъ далъ чаю, и распрашивалъ откуда она и какъ зашла сюда? Ободрившись, женщина объявила, что взята изъ Москвы въ услуги къ одному женатому Французскому Полковнику, который въ нынѣшнемъ сраженіи убитъ, а жена его съ обозомъ попалась за городомъ Казакамъ; она-же, кормилица, успѣла уйдти и спрятаться въ одномъ домѣ, но среди пожара и всѣхъ ужасовъ теперь не знаетъ, куда приклонить голову, чтобы спасти, не столько себя, какъ бѣднаго сиротку. Она безпрестанно его нянчила, давала груди, и обливала горькими слезами.—«Да вѣдь онъ Француженокъ?» сказалъ я: «что тебѣ жалѣть его?»—«Ахъ, если-бъ вы знали, говорила она, какъ были добры и ласковы эти господа! Я жила у нихъ, какъ у родныхъ своихъ. Можно-ли мнѣ не любить ихъ бѣднаго сиротки? Онъ со мной не разстанется: развѣ только одна смерть разлучитъ насъ!»—Добрая женщина заливалась слезами, и прижимая къ груди спокойнаго малютку, нянчила его, повторяя: «О, бѣдный, бѣдный сиротка!»—Это явленіе было для всѣхъ очень трогательно. Любопытные собирались вокругъ женщины, которая, желая укрыться отъ нескромныхъ взоровъ глазѣющихъ солдатъ, и будучи уже нѣсколько успокоена, поблагодарила меня за пріемъ, и потомъ отходя сказала, что пойдетъ искать себѣ безопаснаго пристанища, покуда можно будетъ добраться до Москвы.
Военный шумъ началъ мало по малу утихать; настала полночь, огни угасли. Подъ открытымъ небомъ, зарывшись въ солому и накрываясь тулупами и бурками, засыпали мы въ различныхъ мечтахъ воображенія, полнаго сильными впечатлѣніями цѣлаго дня.
Такъ, на военномъ поприщѣ не рѣдко встрѣчаются явленія, какихъ не бываетъ въ мирной жизни. Война представляетъ всѣ ужасы и бѣдствія человѣческіе, потрясающіе душу; они возвышаютъ насъ среди всякихъ опасностей. Кто не бывалъ на войнѣ, тотъ не научился презирать смерть. Обыкновенныя несчастія въ мирной жизни ничтожны предъ военными бѣдствіями. Здѣсь не достаетъ ни вздоховъ, ни слезъ: источникъ ихъ изсякаетъ, и сердце воина твердѣетъ, подобно той стали, которою онъ наноситъ смерть врагу отечества.
_%D1%81%D1%82%D1%80.234.jpg){kind=link}
_%D1%81%D1%82%D1%80.235.jpg){kind=link}
_%D1%81%D1%82%D1%80.240.jpg){kind=link}
_%D1%81%D1%82%D1%80.241.jpg){kind=link}