Отъ Краснаго армія Фельдмаршала Князя Кутузова шла медленно, небольшими переходами, и располагалась въ квартирахъ по селеніямъ, менѣе раззореннымъ. 4-й Корпусъ Графа Остермана-Толстаго шелъ особо колонною; въ обѣихъ дивизіяхъ его считалось войска не болѣе 3000, и 18 орудій артиллеріи. Если прочіе Корпусы были также не велики, то наша армія, приближаясь къ Березинѣ, была не значительна; но кажется нѣкоторые полки и артиллерійскія роты оставлены были въ депо для формированія.
Авангардъ арміи подъ начальствомъ Генерала Милорадовича, переправился черезъ р. Днѣпръ въ мѣст. Копысѣ, 11-го Ноября; мы за нимъ туда-же пришли 12-го числа и передневали.
Здѣсь въ первый разъ, послѣ пяти-мѣсячной ретирады и преслѣдованія, увидѣли мы, хотя въ раззоренномъ, но не выжженномъ мѣстечкѣ, жителей—Жидовъ. Не смотря на отвратительныя фигуры этихъ обманщиковъ, мы довольно обрадовались найдя живыя существа человѣческія, въ теплыхъ жилищахъ, съ семействами; а какъ они въ самой скудости чѣмъ нибудь да питались, то и мы, кромѣ сухарей, могли достать отъ нихъ за деньги кой какихъ припасовъ. Сначала показывались только однѣ старыя Жидовки; потомъ, видя наше смиреніе и деньги, явились Жиды. Обласканные, они разговорились о претерпѣнномъ ими раззореніи отъ Французовъ, которымъ принуждены были угождать.—«Но мы-же знали—говорилъ одинъ Жидъ—что имъ худо будетъ; у нашего Государя сила войска, сила народа—такъ и сбылось. Якъ услыхали мы, же Французи заграбили и сожгли Москву, то-то спугались! Наши Раввины на всихъ Евреевъ наложили постъ: двѣнадцать дней мы ничего ни пили, ни ѣли, и не выходили изъ школы; все молились Богу, жебъ Москали звернулись—такъ и сбылось. Теперь помогай Богъ вашимъ и нашимъ; Французи бѣжатъ, и ужь не звернутся.»—Другой Жидъ признавался, что Французы иныхъ Евреевъ посылали въ нашу армію шпіонами, и давали имъ золото.—«Але, никто не хотѣлъ брать ихъ поганыхъ грошей!»—говорилъ Жидъ сморщившись.—«У насъ были такіе, же ходили къ Москалямъ въ армію до Генераловъ, и даромъ сказывали имъ, что у Французовъ дѣется....» За жилища Жидовъ и они сами уцѣлѣли отъ пріятелей и непріятелей, между тѣмъ какъ Русскія избенки были выжжены, или растасканы на биваки, а крестьяне, разсѣянные по лѣсамъ, терпѣли голодъ и холодъ.
Въ Копысъ успѣли подвезти для нашей арміи разныхъ припасовъ изъ подвижныхъ магазиновъ. Тутъ выдали намъ жалованье, свѣжихъ сухарей, для лошадей овса, и прочее; тутъ мы запаслись сахаромъ, чаемъ, водкой, и всякою всячиною, что̀ могли достать у подъѣхавшихъ маркитантовъ и Жидовъ. Такимъ образомъ, благодаря мудрымъ распоряженіямъ Фельдмаршала, войски подкрѣпились; каждый изъ насъ, освѣженный удовлетвореніемъ первыхъ нуждъ для существованія, приносилъ отъ искренности сердца благодареніе своему попечителю.
Въ Копысѣ Фельдмаршалъ приказалъ оставить орудія отъ двѣнадцати артиллерійскихъ ротъ, изъ которыхъ люди и лошади поступили въ дѣйствующія роты; въ число этихъ назначили и нашу роту, потому-ли, что она была у Фигнера, или за то, что находилась большею частію въ авангардѣ и перенесла много военныхъ тягостей; только для меня весьма пріятно было оставаться въ числѣ дѣйствующихъ.
18-го Ноября мы оставили Копысъ и продолжали идти стороною отъ той дороги, по которой шли Французы; ихъ преслѣдовалъ особеннымъ отрядомъ Генералъ Ермоловъ.
Отъ Копыса артиллерія 4-го Корпуса, всего 18-ть орудій, подъ начальствомъ Подполковника Тимоѳеева, шла отдѣльно отъ пѣхоты, занимая для постоя цѣлыя деревни. Жителей мы ни гдѣ не находили; селенія были пусты: какъ говорится, ни кошки, ни собаки. Въ амбарахъ и сараяхъ все было чисто: ни зерна, ни крупинки, и ни клока сѣна. По крайней мѣрѣ были цѣлы избы, въ которыхъ мы согрѣвались на соломѣ; ею-же кормили и лошадей.
Зима еще не была жестока. Мы проходили чрезъ глухіе, обширные сосновые лѣса, которые защищали насъ отъ стужи. Наконецъ перешли мы рѣку Березину по бревенчатому мосту, утвержденному противъ теченія воды канатомъ къ берегамъ, которые были плоски и покрыты лѣсомъ; вода неслась съ великою быстротою, грязная и густая отъ снѣга. Рѣка шириною не болѣе 30-ти саженъ; она-то поглотила нѣсколько тысячь бѣглецовъ, мнимыхъ завоевателей Россіи.
Еще не переходя Днѣпра, въ Копысѣ узнали мы о побѣдахъ Графа Витгенштейна, выгнавшаго Французовъ изъ Полоцка, который взялъ онъ штурмомъ, и потомъ погналъ Корпусъ Маршала Удино къ Березинѣ. Узнали, что Генералъ Штейнгель, за Полоцкомъ, разбилъ Баварцевъ, отнялъ у нихъ казну и въ обозѣ знамена. Соображая къ тому побѣды нашей главной арміи, удостовѣрялись, что Фельдмаршалъ не напрасно обѣщалъ усѣять Россію костями непріятелей. Теперь, на походѣ къ Минску, съ удовольствіемъ узнали еще, какъ этотъ городъ дешево достался нашимъ, въ возвратѣ со всѣми магазинами военныхъ и провіантскихъ запасовъ; но какъ въ городѣ было много больныхъ и раненыхъ, то мы прошли мимо его.
По слухамъ, армія Адмирала Чичагова долженствовала совершенно заградить бѣгство Французамъ при Березинѣ, и мы уже полагали скоро увидѣть самого Наполеона въ рукахъ нашихъ; но какъ сильно всѣ были опечалены, когда узнали, что онъ съ частію своихъ войскъ пробился, скрывши отъ Адмирала мѣсто своей переправы. Говорили, что рѣка была запружена Французскими обозами, и даже изъ самыхъ труповъ ихъ составился мостъ. Такой ужасной переправы конечно не бывало въ Военной Исторіи.—Разсказывали, что Фельдмаршалъ нашъ, извѣстившись о прорывѣ Наполеона съ войскомъ, былъ крайне опечаленъ, и самъ поѣхалъ въ армію Адмирала, которая гналась за Французами; главную-же армію оставилъ въ с. Ушь, подъ начальствомъ Генерала Тормасова.
Когда мы вышли на большую дорогу, идущую отъ Минска къ Вильнѣ, или на тотъ путь, по которому бѣжали несчастные непріятели наши, то опять увидѣли опрокинутыя фуры, убитыхъ или замерзлыхъ людей и лошадей, разбросанныхъ по снѣгу и подъ снѣгомъ, черезъ которые надлежало проѣзжать артиллеріи. Однажды, моя пушка увязла колесомъ въ ухабѣ, и чуть не опрокинулась. Я подбѣжалъ съ канонерами, чтобы поддержать ее, и увидѣлъ колесо засѣвшимъ между костями размозженнаго, замерзлаго трупа, который занесенъ былъ снѣгомъ.—Часто видѣли мы, какъ по два и по три черныхъ, обгорѣлыхъ Француза, иные даже съ ружьями, шатались, подобно привидѣніямъ, между снѣжными сугробами, въ сторонѣ отъ дороги—и никто ими не занимался. Однажды встрѣтили мы двухъ Русскихъ бабъ, которыя гнали дубинами, одна впереди, а другая позади, десятка три оборванныхъ, полумерзлыхъ Французовъ. Смотря на торжество бабъ, съ какимъ онѣ вели своихъ плѣнныхъ непріятелей, мы не могли не смѣяться; а съ другой стороны не льзя было не пожалѣть объ униженномъ состояніи, до какого доведены эти, нѣкогда гордые завоеватели Европы.—Не рѣдко попадались намъ отсталые, едва движущіеся Французы, укутанные и скорчившіеся, какъ безобразныя чучелы, которые продолжали съ нами свою ретираду къ Вильнѣ. Видя офицеровъ, они слабымъ голосомъ взывали: Monsieur! du pain![1] — и когда ихъ оставляли безъ вниманія, то испустивъ тяжкій вздохъ, несчастные вскрикивали: O mon Dieu! mon Dieu![2] — Одинъ бѣднякъ, изъ числа ихъ, привелъ насъ въ особенную жалость и удивленіе. Онъ, подобно другимъ, едва передвигалъ ноги, но какія ноги?—обнаженныя, съ примерзлою къ нимъ соломою; ступени его, почернѣвшія отъ грязи, покрылись ледяною корою, подъ которою еще видны были ножные пальцы, между соломою. Ноги до колѣнъ были вовсе отморожены, однако несчастный двигался на нихъ, какъ на колодкахъ, и еще могъ сказать: дайте хлѣба!… Солдаты останавливались смотрѣть на него, и съ содроганіемъ подавали ему сухарей.
Случалось намъ по дорогѣ заходить въ корчму, и что-же въ ней?—ужасное зрѣлище!—Посрединѣ курился огонекъ, а около него, вокругъ по всему полу, лежали одинъ на другомъ замерзлые Французы; ближайшіе къ огоньку еще шевелились, а прочіе всѣ, въ искривленномъ положеніи, съ обезображенными лицами, оставались какъ окаменѣлые.
Таковы были бѣдствія, постигшія великую армію Наполеона; бѣдствія, превосходящія самое вѣроятіе!
И мы въ исходѣ Ноября стали чувствовать жестокость зимы, на пути отъ Минска къ Вильнѣ. Солдаты наши также были почернѣлы и укутаны въ тряпки; иные одѣты въ полушубки, или въ тулупы; кто въ кеньгахъ, кто въ валенкахъ и въ мѣховыхъ шапкахъ, такъ, что, отложивъ оружіе, не походили на солдатъ. Офицеры не лучше были одѣты. Я самъ едва могъ уцѣлѣть отъ мороза подъ нагольнымъ тулупомъ и въ двойныхъ валенкахъ, укутавши голову большимъ платкомъ; отъ тяжести одежды не льзя было долго идти пѣшкомъ, но и сидѣть невозможно отъ сильнаго мороза. У нашего Подполковника, передъ артиллеріею, ѣхали всегда саночки, въ которыхъ онъ сидѣлъ, укутанный въ медвѣжью шубу; дежурный изъ офицеровъ обязанъ былъ всегда препровождать роту сзади, а прочіе находились впереди, и могли пользоваться саночками Подполковника. Но кто садился, тотъ долженъ былъ опять скоро соскакивать и нѣсколько верстъ бѣжать, чтобы согрѣться; въ такомъ случаѣ подавалъ намъ не малую отраду драгоцѣнный боченокъ съ Кизлярскою водкою, хранившійся въ саночкахъ, подъ ногами у Подполковника. Не будучи пьяницею и не пивши прежде ни по рюмкѣ водки, я, въ продолженіе этого зимняго похода, выпивалъ стаканчика по два въ сутки, безъ всякой закуски, такъ что, по окончаніи перехода, вступая въ теплую квартиру, послѣ мороза горѣлъ, какъ въ огнѣ; голова кружилась, и я, почти пьяный, едва держался на ногахъ. Отъ такой напряженной жизни многіе изъ офицеровъ и солдатъ сильно заболѣвали, или отмораживали себѣ члены: почти у каждаго что нибудь было тронуто морозомъ, и мои пятки не спаслись отъ него. Будучи въ такомъ состояніи, мы не могли довольно надивиться, какъ еще существовали Французы, лишенные всѣхъ способовъ пропитанія и защиты отъ стужи. Точно, надобно почесть чудомъ, если еще нѣсколько сотенъ несчастныхъ воиновъ могли перенести столь небывалыя въ Военной Исторіи, даже невѣроятныя бѣдствія, въ продолженіе ихъ бѣгства отъ Москвы за границу, и если сохранили еще жизнь въ нѣдрахъ своего отдаленнаго отечества!
Лошади наши терпѣли крайнюю нужду; кромѣ скудной дачи овса, возимаго на пушкахъ, онѣ не имѣли сѣна и питались только безсочною соломою. Всѣ селенія были пусты до самой Вильны; Поляки, обнаруживъ свою приверженность къ Французамъ, опасались мщенія отъ Рускихъ. Артиллерія наша тащилась медленно, и, при безпрестанной убыли людей и лошадей, едва-ли въ состояніи была тогда дѣйствовать противъ непріятеля. Лошадей надобно было часто перековывать, и, не смотря на то, при всякой горкѣ предстояло много затрудненія встаскивать пушки: къ каждому орудію прицѣпляли вторую упряжку лошадей, потомъ всѣми силами, съ большимъ крикомъ, хлестомъ и нуканьемъ, взвозили тяжесть. Имѣя довольно заводныхъ лошадей, мы не мало бросили ихъ по дорогѣ упалыми. Такимъ образомъ и для насъ самихъ, дѣтей Сѣвера съ желѣзными грудями, преслѣдованіе непріятеля стоило большихъ трудовъ, терпѣнія и потери.
Главная армія Фельдмаршала Князя Кутузова медленно приближалась къ Вильнѣ за войсками Адмирала Чичагова. Въ первыхъ числахъ Декабря мы пришли въ м. Богданово, гдѣ отдыхали и обогрѣвались въ квартирахъ съ недѣлю времени. 8-го Декабря пришли въ гор. Ошмяны. Тутъ видѣли тѣ-же слѣды пораженнаго въ бѣгствѣ непріятеля: трупы погибшихъ, раскиданныя пушки и ящики. Говорили, что здѣсь была истреблена цѣлая дивизія Итальянцевъ отрядомъ партизана Сеславина.
Въ сторонѣ отъ большой дороги, при городѣ, навалено было въ снѣгу нѣсколько сотенъ обнаженныхъ труповъ. Это была для насъ послѣдняя картина бѣдствій, постигшихъ непріятеля: различное положеніе скорченныхъ тѣлъ, искривленныя лица, сжатые кулаки, иногда оскаленные зубы, выпуклые, блестящіе глаза, все это рѣзкою печатію выражало ужасныя страданія и послѣднія муки погибшихъ. Тѣла были навалены одно на другое въ такомъ положеніи, какъ люди въ борьбѣ съ смертію замерзали: иной сидѣлъ оскаливъ зубы, другой стоялъ съ поднятымъ кулакомъ, третій съ распростертыми руками глядѣлъ выпуча глаза, иной лежалъ на спинѣ поднявши ноги, а иной стоялъ на головѣ вверхъ ногами.... Издали эта группа нагихъ труповъ въ снѣгу представляла что-то необычайное, и привлекала любопытныхъ; но видъ человѣческихъ тѣлъ, превращенныхъ въ столь искаженные истуканы лютымъ морозомъ, приводилъ въ содроганіе сердце каждаго зрителя, и заставлялъ съ ужасомъ отходить отъ этого живаго кладбища.
10-го Декабря, наша артиллерія остановилась въ м. Парадомино, въ 15 верстахъ отъ Вильны. Между тѣмъ какъ войски Адмирала Чичагова и Графа Витгенштейна, съ прочими летучими отрядами выгнавъ непріятеля изъ предѣловъ Россіи, преслѣдовали остатки его до самой Вислы, главная армія Фельдмаршала расположилась на кантониръ-квартиры около Вильны, Ошмянъ и Вилькомира.
Сего числа Императоръ нашъ изволилъ пріѣхать въ Вильну. Слухи были, что для принятія Его Величества, Фельдмаршалъ приготовилъ приличную встрѣчу: повергнулъ къ стопамъ Монарха отнятые у непріятеля трофеи: орлы, знамена. Городъ былъ очищенъ отъ труповъ и великолѣпно иллюминованъ; казалось, всѣ человѣческія бѣдствія исчезали отъ одного присутствія добраго Государя.—Не взирая на двусмысленную приверженность Литовскаго дворянства и народа, Императоръ изволилъ милостиво принять депутатовъ, и 12-го Декабря издалъ достопамятный манифестъ всепрощенія, по которому всѣ жители снова возвратились въ домы свои, и, чувствуя благодѣянія законнаго Монарха, раскаялись въ минутномъ заблужденіи, позволивши Наполеону обольстить себя. Фельдмаршалъ Князь Кутузовъ-Смоленскій, за достославный подвигъ спасенія Россіи, получилъ отъ Императора знаки перваго государственнаго военнаго ордена Св. Георгія 1-й степени.
Такимъ образомъ снова водворился порядокъ, и Россія возстала отъ болѣзненнаго одра. Хотя роззореніе было ощутительно для многихъ, особенно для бѣдныхъ поселянъ, однако мало по малу изцѣлялись раны: трудолюбіе, при пособіяхъ отъ Правительства, вознаградило потерянное.
Такъ погибла пятисотъ-тысячная армія Наполеонова, съ которою онъ мнилъ завоевать Россію. 50 Генераловъ и 100,000 солдатъ остались въ ней военноплѣнными, какъ будто въ залогъ того, что впредь ни одна Европейская нація, хотя-бы въ союзѣ съ прочими, не осмѣлится никогда предпринимать подобнаго вторженія. Изъ 900 мѣдныхъ орудій, оставленныхъ Наполеономъ по пути своего бѣгства отъ Москвы до Вильны, потомство наше соорудитъ великолѣпный памятникъ событія, необычайнаго въ лѣтописяхъ міра, для славы великой и сильной Имперіи Россійской.
12-го Декабря артиллерія наша выступила изъ Парадомино, по направленію къ Гродно, гдѣ назначены были намъ кантониръ-квартиры.
На другой день пришли въ мѣст. Ойшишки. Тутъ услышали отъ Жидовъ разсказы о вѣроломствѣ Литовскихъ жителей, какъ они въ началѣ кампаніи, при появленіи Французовъ, нападали на наши обозы, оставляемые съ слабыми прикрытіями, истребляли больныхъ, и въ самомъ мѣст. Ойшишкахъ захватили въ плѣнъ команду егерей съ офицеромъ.
Помѣщики и Шляхта были особенно наэлектризованы прокламаціями Герцогства Варшавскаго; они думали видѣть въ Наполеонѣ возстановителя политическаго бытія древней Польши. Великіе подвиги Наполеона, котораго трепетала вся Европа, выключая Россіи и Англіи, его предпріимчивый духъ и непреодолимое счастіе, представляли все возможнымъ. Опытъ показываетъ, что всѣ великія предпріятія тогда только кажутся смѣшными и нелѣпыми когда выйдетъ неудача въ ихъ исполненіи; напротивъ того самыя безразсудныя дерзости при успѣхѣ прославляются, какъ плоды генія, а люди, произведшіе ихъ, именуются великими.
На походѣ, случалось намъ останавливаться для квартированія въ фольваркахъ, у помѣщиковъ. Они принимали насъ, какъ виноватые, съ боязнію и опасеніемъ нашей мнимой ненависти. Но какъ благородный воинъ обыкновенно дѣйствуетъ непріязненно только въ рядахъ, по данному побужденію, то мы скоро ихъ разувѣрили и миролюбіемъ своимъ заставили быть откровеннѣе. Прекрасныя Польки встрѣчали насъ также съ робостію, но милыми улыбками и восхитительными глазками могли обезоруживать самаго ревностнаго Москвитянина. Эти цуречки (дочки), подъ тактъ своимъ Добродзеямъ, изъявляли предъ нами скорбь о томъ только, что война требовала великихъ пожертвованій, приводившихъ въ крайнее раззореніе обывателей; что онѣ не желали-бы и возстановленія отчизны—чѣмъ столь мило ихъ польстили—только-бы оставаться въ покоѣ и не быть нищими. Такое краснорѣчіе изъ устъ прелестныхъ насъ увлекало, и мы имъ вѣрили. Почти въ каждомъ домѣ были портреты Наполеона. Въ такомъ случаѣ Панья, хозяйка, замѣчая наше вниманіе къ портрету, разсказывала, что Наполеонъ велькій самъ себя называлъ незграбнымъ (не красивымъ) Французомъ—«але, глова его, Мосце Добродзею».... прибавляла она значительнымъ тономъ, качая своею головою, и давая чрезъ то уразумѣть остальное.
Ежели языкъ и вѣра составляютъ главнѣйшее различіе между народами, отъ чего они не могутъ сродниться и питаютъ взаимную ненависть, не разумѣя другъ друга, чуждаясь въ обрядахъ вѣры, то Поляки по необходимости должны сродниться съ Рускими въ одно великое Племя народа Славанскаго, подъ одну Державу, подъ одни законы и вѣру. Языкъ Польскій весьма немногимъ разнится отъ Русскаго; корень ихъ одинаковый; въ искреннемъ союзѣ братства онъ могъ-бы составить одно общее нарѣчіе; Вѣра та-же Христіанская, съ нѣкоторымъ различіемъ въ обрядахъ; нужна только любовь, чтобъ быть безъ ненависти братьями одного племени. Сообразивъ это, безпристрастнымъ сужденіемъ, очевидно, что Поляки тогда только будутъ счастливыми, когда потушатъ въ сердцахъ своихъ ненависть къ Рускимъ, безвиннымъ соплеменникамъ своимъ, и соединятся съ ними братскимъ союзомъ подъ одну державу. По географическому положенію въ Европѣ, Польша не можетъ существовать отдѣльно отъ Россіи, ибо она никогда не можетъ быть сильнѣе этой обширной Имперіи для избѣжанія отъ вліянія ея могущества; и такъ надлежитъ смириться, надлежитъ пріятную мечту національной свободы промѣнять на существенность необходимой зависимости, и наслаждаться тѣмъ спокойствіемъ, которое нынѣ Россія даритъ Польшѣ, охраняя ее подъ могущественнымъ крыломъ своимъ.
18-го Декабря вступили мы въ Гродно. Послѣдній переходъ былъ несносенъ: вѣтръ и дождь встрѣчали насъ, заслѣпляя глаза. Русская зима смягчилась, совершивъ свой подвигъ для пораженія врага чужеземнаго.
Городъ казался довольно значительнымъ; въ немъ были хорошія каменныя зданія, отъ древности однако закоптѣлыя и приходившія въ ветхость. На площади замѣтенъ былъ великолѣпный костелъ Фаро; въ числѣ частныхъ строеній лучшія были старая обержа, и домъ, гдѣ квартировалъ Генералъ Милорадовичъ. Жители города, шляхта, или всѣ дворяне, и праздные Французы, съ приближеніемъ Рускихъ ушли въ Варшаву; отъ того многіе домы были пусты. Хотя городъ, уже дней семь назадъ, былъ занятъ партизаномъ Давыдовымъ, однако все еще оставались въ немъ слѣды проходящей военной тучи. Вмѣсто обывателей встрѣчались большею частію свои солдаты, и вышедшіе изъ госпиталя Австрійцы или Венгерцы. Больныхъ непріятелей оставлено въ городѣ множество; по крайней мѣрѣ не видно было на улицахъ труповъ, обгорѣлыхъ развалинъ домовъ, и вообще признаковъ тѣхъ бѣдствій, какихъ до того мы были свидѣтелями. Старый дворецъ съ конюшнями, превращенный въ госпиталь, вмѣщалъ въ себѣ нѣсколько тысячь больныхъ и раненыхъ Австрійцевъ и Французовъ. Одна Русская церковь была превращена въ фуражный магазинъ; смиренные лики Святыхъ, съ благословляющими десницами, являлись на стѣнахъ храма изъ-за насыпей овса и пучковъ сѣна. Солдаты наши, видя это, въ негодованіи говорили, что по дѣломъ Чудотворцы наказали нечестивцевъ. Въ провіантскомъ магазинѣ было оставлено Французами нѣсколько тысячь порцій бѣлыхъ сухарей, которыхъ роздали нашимъ солдатамъ. Эти сухари, на подобіе бѣлыхъ кирпичиковъ, были прѣсны, и потому не нравились Рускимъ: чернаго, кислаго земляка своего они предпочитали бѣлому и прѣсному иностранцу.
Къ нашей отрадѣ находилось въ городѣ нѣсколько обержей, или ресторацій, гдѣ за умѣренную плату могли мы, послѣ черствыхъ сухарей, понѣжить вкусъ свой Польскими потравами, изразами, гультайскимъ бикосомъ, и выпить филижанку густой кавы съ жирною смѣтанкою изъ рукъ миловидной каси;—извѣстно, что въ цѣлой Европѣ нигдѣ не приготовляютъ столь хорошо кофе, какъ въ Польшѣ. По обычаю всѣхъ Польскихъ городовъ, и здѣсь содержались въ обержахъ прелестныя магнитизёрки, которыя притягивали къ себѣ нашу братью съ раціонами; онѣ бываютъ душею веселой компаніи офицеровъ, и своею любезностію часто приправляютъ пересолъ или недоваръ неискусной поварихи.
Прекрасный полъ въ Польшѣ столько отличенъ, что даже изъ простыхъ шляхтянокъ много есть очень прелестныхъ. Русскіе офицеры могутъ похвалиться особеннымъ къ нимъ расположеніемъ милыхъ Полекъ: онѣ признаютъ въ нихъ мужество и силу, какъ достоинства, въ нѣкоторомъ отношеніи, преимущественныя.
Но кто болѣе всѣхъ обрадовался возвращенію Рускихъ? конечно Жиды. И подлинно: имъ-ли не житье съ Москалями! Офицеры щедро награждаютъ ихъ за факторство.... а у простыхъ солдатъ Жиды покупаютъ сходно разныя вещицы. Не смотря на военное время, лавки въ городѣ были открыты, и Жидовки, сидя въ нихъ надъ жаровнями, какъ древнія Пиѳіи, торговали всякой всячиною.
Мы занимали лучшія квартиры не по гостепріимству, а потому, что большая часть домовъ были пусты; въ городѣ оставались только Жиды и мѣлкая шляхта. Всѣ энтузіасты-патріоты, страшась мщенія Рускихъ, удалились вмѣстѣ съ мнимыми своими избавителями, покуда Всемилостивѣйшій манифестъ 12-го Декабря о всепрощеніи не разувѣрилъ ихъ въ пустомъ страхѣ, и не заставилъ возвратиться въ свои жилища, признавая великодушіе сильнаго Монарха Россіи.
Такъ кончилась знаменитая война Россійская! Приготовленія къ ней были сильны, дѣйствіе ея ужасно, послѣдствія чрезвычайны. Какъ страшный ураганъ убійственнымъ вихремъ ниспровергаетъ все на пути своемъ, или какъ пламенная лава пожираетъ все существующее на землѣ, такъ Наполеонъ пробѣжалъ съ своею ратію пространство тысячи верстъ, отъ Нѣмана до Москвы и обратно, со всѣми ужасами гибельной войны, со всѣми бѣдствіями человѣчества, истребившими великія силы Франціи, вооруженіе цѣлой Европы, и положившими начало сокрушенію его колоссальнаго могущества. Въ шесть мѣсяцевъ исчезли всѣ его обширныя предпріятія, грозившія ниспроверженіемъ Россійской Монархіи, неприкосновенной шесть вѣковъ въ своей самобытности—и только слѣды пораженій, слѣды пламени и гибели указали путь на всемъ пространствѣ, по которому пробѣжалъ этотъ геній, истребитель человѣчества.
Двѣ державы еще могли оспоривать могущество Наполеоново, и только на Россіи могъ онъ сокрушиться, какъ бурное море разбивается о гранитную скалу; ея возвышенная глава, твердая въ своемъ основаніи, презрѣла всѣ усилія ярой стихіи. Ежели Европа стонала подъ тяжкимъ игомъ власти своего завоевателя, и ежели нынѣ она наслаждается бытіемъ своимъ въ прежнемъ порядкѣ вещей, то этимъ обязана, конечно, Россіи: пожаръ Москвы, эта безпримѣрная жертва любви народа къ отечеству, освѣтила надежду спасенія въ стенающей узницѣ. Гигантъ былъ потрясенъ въ своемъ могуществѣ: сотни тысячь бездушныхъ труповъ покрыли путь, и онъ сталъ—обезоруженъ.
Тщетны были послѣдующія усилія Наполеона производить магически новыя арміи; онъ творилъ уже не воиновъ, окрѣплыхъ въ мужествѣ побѣдами, но слабыхъ юношей, изнемогавшихъ подъ тяжестію оружія.
Европейскія державы, постигнувъ безсиліе завоевателя, попиравшаго дотолѣ права ихъ, и обезоруженнаго Россіею, пробудились: онѣ уразумѣли возможность сбросить тягостное иго для пріобрѣтенія національной независимости, и тогда только, съ оружіемъ поднятымъ противъ Россіи—пристали подъ ея эгиду: грозный видъ и силы великой державы Русской невольно увлекли ихъ въ союзъ съ нею. Поразивъ врага, посягнувшаго на ея собственную свободу, она пошла сокрушать оковы рабства, наложенныя имъ на Европу.
