Письмо из Рима (Сенкевич; Лавров)/ДО

Письмо изъ Рима
авторъ Генрикъ Сенкевичъ, пер. Вуколъ Михайловичъ Лавровъ

Оригинал: польск. List z Rzymu. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 410.

Въ Римѣ, собственно говоря, три города: новый, старый папскій и древній. Топографически они не отдѣлены другъ отъ друга. Часто дома, выстроенные сегодня или вчера, стоятъ на древне-римскихъ фундаментахъ, межь обыкновенныхъ каменныхъ построекъ и тамъ и здѣсь возносится римская башня, главы церквей покоятся на античныхъ колоннахъ, — однимъ словомъ, средневѣковая жизнь, какъ плѣсень, появлялась на развалинахъ языческаго міра, потомъ, въ свою очередь, повергалась въ развалины, изъ которыхъ новый человѣкъ сложилъ себѣ гнѣздо. Римъ — это безпорядочная смѣсь трехъ міровъ, и вслѣдствіе этого самый оригинальный городъ во всемъ мірѣ. Его улицъ пока еще не коснулись ватерпасъ и циркуль: дома лѣпятся одинъ надъ другимъ, то повышаются, то понижаются, то выступаютъ цѣлыми группами; улицы пропадаютъ въ какихъ-то тупикахъ, межь домами виднѣются террасы, крѣпостные брустверы, башни, дворцы, церкви, развалины, гигантскіе откосы римскихъ фундаментовъ, фонтаны, кресты, обелиски и опять узкіе корридоро-образные переулки, а на углахъ ихъ изваянія Мадонны, освѣщенныя свѣтомъ лампадъ.

Слѣды древняго Рима видны на каждомъ шагу, но только слѣды. Вообще онъ погрузился въ землю, столѣтія погребли его, какъ усопшаго человѣка, и покрыли толстыми слоями земли, а на этой могилѣ зазеленѣла новая жизнь. Но теперешнее любопытство побуждаетъ раскапывать старыя могилы, — такимъ образомъ и откопали Римскій Форумъ.

Начиная отъ Капитолія вплоть до Колизея тянется древній Римъ, ни въ чемъ не смѣшивающійся съ новымъ. Эта часть составляетъ отдѣльный кварталъ, лежащій на краю теперешняго города. Видъ на него открывается почти неожиданно, и сначала даже трудно отдать себѣ отчетъ въ впечатлѣніи, которое испытываетъ путешественникъ, когда, выбравшись изъ узкихъ переулковъ, онъ сразу охватываетъ взглядомъ весь этотъ городъ развалинъ. Форумъ — огромный прямоугольникъ, ограниченный по сторонамъ Капитоліемъ и Колизеемъ. Направо находятся Тарпейская скала и развалины дворцовъ цезарей, налѣво Мамертинская темница, храмы Антонина и Фаустины и, наконецъ, гигантскія развалины храма Константина. Здѣсь были очагъ и сердце древняго Рима, а нынѣ — конецъ современнаго. Сквозь щели арокъ, сквозь пустыя окна вѣковыхъ руинъ видны огороды, незастроенные участки земли, потомъ опять развалины и кучи камней, подернутыя мглой отдаленія, а дальше тянется печальная, широкая равнина римской Кампаньи.

Городскаго движенія здѣсь почти нѣтъ, — неслышно грохота телѣгъ и пролетокъ. Колонны, то стоящія по одиночкѣ, то еще соединенныя другъ съ другомъ, гордо возвышаютъ свои верхушки; изящныя линіи во всѣхъ направленіяхъ перекрещиваютъ темную лазурь неба и вырисовываются на немъ съ необыкновенною чистотою и покоемъ; гигантскіе своды, какъ будто возведенные не человѣческими руками, ничѣмъ неподпертые, висятъ въ воздухѣ, — и кажется вотъ, вотъ рухнутъ подъ собственною тяжестью; надъ всѣмъ вѣетъ какое-то неописуемое величіе воспоминаній, тишины и смерти. Вокругъ живетъ только природа; во впадинахъ стѣнъ цезарскихъ дворцовъ чернѣютъ римскія сосны, кое-гдѣ видна пальма, точно стройная колонна, оканчивающаяся капителью листьевъ; длинныя травы, ползучія растенія и мохъ цѣпляются за всѣ выпуклости, впадины, щели и углы; надъ руинами кружатся птицы, и солнце льетъ на нихъ потоки свѣта; но все, что только вышло изъ рукъ человѣка, тихо и мертво. Короче — это мертвый городъ. Часто, въ особенности лѣтомъ и раннею осенью, когда иностранцы еще не съѣхались, ни одна живая душа не возмутитъ этой тишины. Когда я, въ полуденный часъ, блуждалъ среди этихъ колоннъ, то до меня издали долеталъ только слабый шумъ города, неясный, похожій скорѣе на журчанье отдаленнаго ручья, — я слышалъ только щебетанье птицъ на карнизахъ, да стрекотанье кузнечиковъ, спрятавшихся въ каменныя расщелины. Невольно вспомнились мнѣ стихи Словацкаго: «Здѣсь полевые кузнечики, спрятавшіеся отъ солнца, льющаго потоки своего свѣта на могилы, трещатъ, точно приказывая мнѣ молчать. Страшный конецъ рапсодіи — этотъ трескъ, который слышится среди могилъ! Это и проявленіе, это и пѣсня тишины»^[1].

И, дѣйствительно, подъ аккомпаниментъ этой пѣсни я вошелъ въ эту могилу, которая вмѣстѣ съ тѣмъ казалась мнѣ превращенною въ камень и мраморъ книгою великаго Эпоса. Странныя мысли приходятъ въ голову путешественнику, когда онъ очутится здѣсь и станетъ глазъ-на-глазъ съ прошедшимъ. Всѣ воспоминанія, все, что онъ знаетъ изъ исторіи Рима, все, что онъ читалъ о немъ, и что, несмотря на всю работу воображенія, невольно казалось ему чѣмъ-то отрывистымъ, безсвязнымъ, скорѣе какою-то историческою теоріею, теперь облекается въ осязаемыя формы и выступаетъ какъ истинная реальность. На все это можно смотрѣть, до всего дотрогиваться. Это не смѣна сомнѣнія достовѣрностью, — никто и не сомнѣвался въ этомъ, — а просто подтвержденіе словъ фактами. И какое-то странное настроеніе охватываетъ, когда подумаешь: «я здѣсь, я это вижу!» — наслажденіе, берущее начало въ любопытствѣ, которое пробуждаетъ міръ умершій, и, кромѣ того, такъ не похожій на современный.

Тѣмъ временемъ глазъ скользитъ по окружающимъ предметамъ, какъ будто испуганный ихъ величіемъ и паденіемъ. Все здѣсь разрушено. Желѣзная рука Роберта Гвискарда^[2] разрушила въ конецъ все, что пережило покореніе готовъ и вандаловъ, и весь Форумъ кажется огромнымъ разграбленнымъ кладбищемъ, на которомъ хаосъ монументовъ напоминаетъ дѣянія смерти. Колонны — однѣ поломанныя въ верхней части, другія у основанія, — еще обозначаютъ границы святынь, но стволы большинства изъ нихъ въ безпорядкѣ лежатъ на землѣ въ разныхъ направленіяхъ: въ одномъ мѣстѣ торчитъ только цоколь, въ другомъ ногой топчешь коринѳскій или іоническій капитель, почти вросшій въ землю и подернутый мохомъ. Трава пробивается изъ спаевъ между каменными плитами, какими когда-то былъ выложенъ весь Форумъ. Множество пьедесталовъ, но безъ статуй, то стоятъ, то клонятся къ паденію, то лежатъ, нагроможденныя другъ на друга. Глазъ открываетъ полустертыя надписи, въ которыхъ слово Divo^[3] повторяется то и дѣло. Въ эпоху императоровъ такія статуи воздвигались божественнымъ и обоготворяемымъ людямъ, а теперь мраморные члены этихъ «божественныхъ» лежатъ въ кучахъ мусора, почернѣвшіе отъ пыли, покрытые плѣсенью, забытые. Все пространство устлано осколками статуй. Здѣсь нагое туловище женщины безъ головы, рукъ и ногъ, дальше — мужская рука съ могучими, узловатыми мускулами, головы безъ носовъ, ноги, торсы — то гигантскіе, то обыкновенной величины, и все это страшно перепутано, одно на другомъ: печальные остатки, посреди которыхъ распѣваютъ «конецъ рапсодіи» кузнечики.

Повременамъ зашедшему сюда кажется, что онъ въ какой-то гигантской скульптурной мастерской. Невольно приходитъ въ голову, какимъ жизненнымъ искусствомъ была скульптура для древняго міра, и никакъ не соглашаешься съ Тэномъ, что время этого искусства уже миновало. Въ древніе вѣка, когда всѣ были помѣшаны на пластикѣ, скульптура являлась удовлетвореніемъ необходимой потребности, которую ощущалъ весь народъ, — нынѣ, оно — искусственное растеніе, воспитываемое по желанію изысканнаго вкуса. Языческій артистъ творилъ, нынѣшній только подражаетъ по извѣстнымъ правиламъ; язычникъ черпалъ изъ своего окружающаго, изъ міра живущихъ представленій и понятій, — религіозныхъ ли, или поэтическихъ, — все равно, — но, однимъ словомъ, былъ чистосердеченъ: нынѣшній художникъ не обращается къ своему міру, не черпаетъ изъ него, но долженъ искать темы въ дѣяніяхъ прошлаго, умершаго для него, не прочувствованнаго имъ. Новыя времена выработали свою собственную поэзію, живопись, музыку и архитектуру, а въ скульптурѣ мы не вышли изъ круга греческихъ боговъ, фавновъ, нимфъ и героевъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, эта столь маложизненная отрасль искусства когда-то была самою жизненною. За рубежомъ муравьинаго, сѣраго житья древняго классическаго города — храмъ, а въ храмѣ рядъ статуй былъ дѣйствительно «ковчегомъ святымъ, сводомъ сопряженія, завѣтомъ вѣчнаго сближенія между отжившимъ и живымъ»^[4], и слово въ слово можно повторить съ поэтомъ^[5], что въ него «народъ слагалъ въ видѣ дани, всю жизнь свою, свои мечты, геройскій мечъ питомца брани, понятій нити, мыслей ткани и чувства свѣжіе цвѣты»^[6], свою религію, свою вѣру въ силу и защиту боговъ. Эти храмы были какъ бы осязательнымъ звеномъ, связывающимъ прошедшее съ будущимъ, дѣйствительность съ идеаломъ, человѣка съ богомъ. И дѣйствительно, Форумъ былъ цѣлымъ городомъ статуй. Варвары разоряли его, время разрушало и покрывало плѣсенью, засыпало землею; музеи другихъ государствъ грабили, и все-таки еще и теперь все пространство около Via Sacra^[7] и вся площадь Форума вымощена обломками этихъ статуй.

По мѣрѣ того, какъ приближаешься къ Колизею, историческія воспоминанія овладѣваютъ тобою все сильнѣе, а буквы S. P. Q. R.^[8] нагоняютъ въ голову цѣлый рядъ картинъ. Здѣсь, subtutela inviolati templi^[9], посреди этого лѣса колоннъ и статуй собирались комиціи. Выше, на горѣ, засѣдалъ сенатъ и прислушивался къ голосу трибуновъ, замѣчанія которыхъ приводили въ гнѣвъ и трепетъ patres conscriptos^[10].

Какой-нибудь Мирабо древнихъ временъ, — какъ Канулій, а впослѣдствіи Люциній Столонъ, посреди шума и крика, не обращая вниманія на нахмуренныя брови и стиснутые зубы аристократовъ, повторяли свое, чреватое послѣдствіями: «ut alterum ex plebe consulem fieri liceret^[11], — а затѣмъ, — aedium, censorem»^[12]. Тогда по Via Sacra^[7] медленно двигались колесницы тріумфаторовъ, а за ними, въ оковахъ тащились цари варваровъ угрюмые, массивные, погруженные въ мечтанія о родной сторонѣ; по бокамъ колесницъ — ликторы съ пучками розогъ и сѣкирами, а дальше легіоны, боевая добыча, орлы и радостный народъ. Въ минуты невзгоды здѣсь гибли сенаторы отъ руки галловъ, потомъ Гракхи отъ руки римлянъ. Сенатъ въ Капитоліи блѣднѣлъ, а Сулла смѣялся, когда стоны убиваемыхъ долетали сюда изъ близкой Мамертинской темницы. Въ этихъ же темницахъ, среди ночной тиши, Цицеронъ съ фонаремъ въ рукахъ заглядывалъ въ глаза трупамъ сообщниковъ Катилины, и повторялъ, какъ теперешній буржуа, дрожащій передъ революціей, свое достопамятное: «jam non vivant!..»^[13]

Все это было, жило, дѣйствовало и миновало. Поколѣніе за поколѣніемъ сходило въ могилу, и только народъ статуй множился на Форумѣ. Отъ Капитолія остался кусокъ стѣны, на которомъ Микель Анджэло построилъ дворецъ въ стилѣ возрожденія; на Форумѣ отъ времени республики не осталось почти ничего, такъ что желѣзный Гвискардъ громилъ только памятники имперіи. Но теперь и ихъ немного. Уцѣлѣла только одна арка Септимія Севера. Вандалы и норманы обгрызли ее до основанія, какъ волки обгрызаютъ кость мамонта, но не могли сокрушить ея могучихъ связей. Капители колоннъ обстригли ножницы времени, мраморъ пожелтѣлъ, барельефы стерлись и отчасти покрылись пятнами, вся арка вросла въ землю, но еще держится крѣпко. Наконецъ, не считая стоящихъ дальше арокъ Тита и Константина, это единственный памятникъ чисто римской архитектуры на Форумѣ. Всѣ остальные — дѣти Эллады.

Осталось еще восемь колоннъ Юпитера, три — Кастора и Поллукса и нѣсколько небольшихъ колоннъ Сатурна. Въ большинствѣ случаевъ ихъ верхушки еще соединены лицевыми перекладинами, на которыхъ видны остатки надписей; коринѳскій стиль преобладаетъ всюду, то-есть большинство колоннъ оканчивается роскошною, высокою капителью, широко развертывающею свои листья и цвѣты; іоническихъ съ завитками по угламъ я видѣлъ не много; часто попадаются смѣшанныя — іоническо-коринѳскія; гладкихъ дорическихъ, оканчивающихся кольцомъ и простымъ четырехъ-угольникомъ, безъ всякихъ украшеній, совсѣмъ нѣтъ. Когда я смотрѣлъ на колонны, которыя стоятъ на Форумѣ, то мои историческія воспоминанія отходили на задній планъ передъ впечатлѣніемъ его красоты. Гармонія его построекъ какъ-то успокоительно дѣйствуетъ на душу. То же самое я испытывалъ при видѣ Милосской Венеры въ Луврѣ и Аполлона Бельведерскаго въ Ватиканѣ. Въ греко-римскихъ храмахъ путешественника не охватываетъ дрожь, какъ въ угрюмыхъ, темныхъ притворахъ готическихъ храмовъ; умъ его не угнетаетъ безумная фантазія индѣйскихъ па́годъ, вниманіе не развлекается при видѣ избытка украшеній новѣйшихъ построекъ. Чары, заключающіяся въ словѣ гармонія, дѣйствуютъ иначе, — онѣ основываются на полномъ равновѣсіи всѣхъ силъ души и впечатлѣній, на гармоніи извѣстнаго внутренняго успокоенія. Подобныя впечатлѣнія водворяютъ въ душу умиротвореніе, — человѣкъ чувствуетъ, что ему хорошо. Въ классическихъ зданіяхъ нѣтъ никакой исключительной мысли, которая брала бы верхъ надъ другими и старалась бы возвысить свой голосъ; есть только одно: гигантская мысль божественной гармоніи, вполнѣ соотвѣтствующая человѣку и природѣ.

Повторяю: и природѣ, потому что эти колонны и капители также сливаются въ общее, полное гармоніи, цѣлое со всѣмъ окружающимъ пейзажемъ, и съ небомъ, и съ солнцемъ. Покрытыя зеленью равнины еще болѣе увеличиваютъ ихъ легкость и высоту, голубой фонъ неба выдѣляетъ бѣлизну и словно смягчаетъ линіи ихъ очертаній, а солнце оживляетъ, ярко вырисовываетъ то, что нужно, оттѣняетъ и дополняетъ рѣзьбу. Этимъ іоническимъ или коринѳскимъ колоннамъ нужна греческая или итальянская лазурь, греческое или итальянское солнце. Архитекторы разсчитывали на содѣйствіе этихъ факторовъ. Перенесенные въ сѣверные туманы, подъ сѣрое небо эти прелестные цвѣты съежились бы, уменьшились въ объемѣ, увяли.

Но что въ особенности видно въ классическихъ постройкахъ, такъ это неизмѣримая вѣра древнихъ людей въ земную жизнь, въ ея значеніе и ея счастіе. Мы понимаемъ Ахиллеса, когда онъ говоритъ на половину грустно: «Слушай, равнобожный Одиссей, я предпочиталъ бы быть рабомъ и жить на землѣ, чѣмъ какъ тѣнь блуждать по полямъ Елисейскимъ»^[14]. И дѣйствительно, счастія, наслажденія и цѣлей, которыя можетъ поставить себѣ человѣкъ, тогда искали только на землѣ. Отсюда и дополненіе жизни гармоніею поэзіи, художества, скульптуры, музыки и архитектуры. Изящныя искусства для насъ являются тѣмъ, что заставляетъ забывать жизнь, отрѣшаться отъ нея, а для древнихъ они составляли содержаніе, букетъ жизни. Средневѣковой монахъ, смотрящій на землю, какъ на юдоль скорби, не могъ выносить подобныхъ храмовъ. Его храмъ рвался къ небу стрѣльчатыми башнями, какъ рвалась и его душа… Средніе вѣка потеряли вѣру въ настоящую жизнь, новые теряютъ вѣру въ будущую… Право, иногда приходитъ охота спросить, зачѣмъ и чѣмъ мы будемъ жить?..

Но это забота будущаго. Совершенно другія и менѣе горестныя мысли возбуждаетъ видъ классическихъ остатковъ Рима. Стоя на Форумѣ и отвернувшись отъ угрюмой арки Септимія Севера, мало-по-малу забываешь, что ты въ Римѣ, и кажется, что тебя окружаетъ Греція. Всѣ эти коринѳскія и іоническія колонны, эти статуи — цвѣты греческаго духа, его родныя дѣти, идеалы. Здѣсь, въ побѣдоносномъ Римѣ, побѣжденная Греція соорудила себѣ безсмертный памятникъ. Римъ понималъ и поддерживалъ только великую государственную идею, всецѣло посвятилъ ей себя, создалъ самое сильное правительство въ мірѣ, завоевалъ весь земной шаръ, захватилъ его, овладѣлъ имъ, пользовался имъ и повсюду распространилъ римскую власть. Греціи не хватило на великій государственный синтезъ, но своею внутреннею исторіею она освѣтила великолѣпное развитіе индивидуальности человѣка, и Римъ рухнулъ подъ собственною тяжестью, а Греція не только возродилась въ византійскомъ царствѣ, но и въ самомъ Римѣ пережила Римъ. Современный аѳинянинъ! Юркій аѳинянинъ, «погорюй, подумай надъ памятникомъ славы»^[15]. Въ особенности подумай. Что за удивительныя перемѣны судьбы! Раздумья о нихъ не должны быть горьки.

Чрезъ арку Тита, стоящую у развалинъ дворца цезарей, путешественникъ проходитъ въ Колизей. Эта арка — прекраснѣйшій остатокъ чисто-римскаго зодчества; ея огромныя размѣры и великолѣпные барельефы отличаютъ ее отъ арки Константина, стоящей на дорогѣ къ банямъ Каракаллы. Во внутренней, вогнутой сторонѣ арки барельефы изображаютъ тріумфальное шествіе легіоновъ Тита, согбенныхъ подъ тяжестью добычи, награбленной въ Іерусалимѣ. Между другими предметами виденъ и знаменитый семисвѣчникъ изъ храма Соломона. Евреи изъ здѣшняго Гетто далеко обходятъ этотъ памятникъ страшныхъ для нихъ событій. Пройдешь арку и ты уже въ предѣлахъ Колизея. Здѣсь царитъ безраздѣльно имперія, а въ голову прежде всего приходятъ, словно высѣченныя изъ камня, слова Тацита: «Ruerunt in servitutem patres, senatores, equites, plebs»^[16]. Но на имперію можно также смотрѣть, какъ на реакцію человѣческаго духа противъ всепоглощающей идеи государства. Міръ уже былъ побѣжденъ, а гражданинъ, растлѣнный тріумфами, терзался этою постоянною потребностью посвященія всѣхъ силъ духа и тѣла государству. Съ другой стороны, человѣкъ захотѣлъ жить, какъ индивидуумъ, не пропадая безъ слѣда въ нирванѣ государства, и сложилъ весь гигантскій трудъ правленія въ руки одного цезаря, а самъ отдыхалъ, забавлялся и веселился. Правда: ruerunt in servitutem^[17], но зато цезарь Веспасіанъ воздвигъ имъ Колизей, а Титъ приказалъ убивать въ немъ тысячи людей и звѣрей. И народъ былъ удовлетворенъ. Цезари купали его въ баняхъ, раздавали хлѣбъ на рынкахъ, баловали. Народъ любилъ даже и Нерона, который былъ для него и главнымъ интендантомъ, и главнымъ шутомъ. Только болѣе высокія головы подрѣзывались подъ общій уровень, но вкорень развратившейся толпѣ такой монетой и платили за ея свободу. Въ особенности платили зрѣлищами. Теперь громады Колизея угрюмо смотрятъ пустыми просвѣтами своихъ оконъ, но когда-то здѣсь, подъ аккомпаниментъ рычанія звѣрей и хрипѣнья умирающихъ, девяносто тысячъ голосовъ выло: «macte!»^[18] пальцы поднимались кверху или опускались внизъ; гладіаторы кричали: «Ave, Caesar! Moriturite salutant!»^[19] по аренѣ скользили германцы, галлы, гиганты-даки, люди, настолько же отличные отъ другихъ, какъ звѣри, которыхъ поставляла Африка. Здѣсь же тихо умирали христіане. Потомъ этотъ адскій хоралъ криковъ и стоновъ, то дикихъ и бѣшеныхъ, то отчаянныхъ и горестныхъ, умолкъ разъ навсегда, а на аренѣ, пропитанной кровью, посреди нѣмаго молчанія, крестъ распростеръ свои широкія объятія.

Теперь здѣсь нѣтъ креста. Свѣтскія власти приказали его убрать. Наконецъ и возвышался-то онъ среди развалинъ. Гигантское зданіе начало разваливаться само по себѣ; норманъ Гвискардъ отчасти разрушилъ его, остальное сдѣлало время и человѣческая жадность. Quod non fecerunt barbarae, fecere Barberini!^[20] Дворцы Барберини и Фарнезе построены изъ кирпичей, похищенныхъ изъ Колизея, — а потомъ цѣлые вѣка его грабилъ, кто хотѣлъ. Только при Наполеонѣ начали, какъ будто поправлять крышу, сложили, или вѣрнѣе, подновили нѣсколько сводовъ, но попытки эти были, по отношенію къ цѣлому, только каплею въ морѣ. Вся масса до сихъ дней возвышается почти безформенною, почернѣвшею грудою, мертвою и почти непохожею на дѣло рукъ человѣческихъ. Я видѣлъ Колизей и при свѣтѣ солнца, и лунною ночью. Ночью онъ почти страшенъ своею громадою, разрушеніемъ и запустѣніемъ. Теперь въ немъ живутъ лишь скорпіоны, летучія мыши и молчаніе.

Подъ сводомъ арки Константина выходишь на дорогу, ведущую къ банямъ Каракаллы. Дорога прелестная, перерѣзанная маленькими овражками, вершины которыхъ покрыты зонтичными соснами, а бока обсажены виноградомъ и высокой кукурузой. Все кругомъ носитъ итальянскій отпечатокъ: все мягко, свѣтло, и взоръ тонетъ въ прозрачной лазури неба. Тишину прерываетъ только щебетанье воробьевъ на деревьяхъ, — движенія здѣсь очень мало. Я встрѣтилъ только одну телѣгу, высокую, нагруженную до верха, съ мулами, обвѣшанными бубенчиками, — и больше ни одной души. Дорога извивается такъ, что бани открываются совершенно неожиданно. Я заплатилъ франкъ, вошелъ, осмотрѣлся и невольно началъ спрашивать себя: «гдѣ я?» Колизей, по сравненію съ этими развалинами, кажется малымъ. Ни одно современное зданіе не даетъ понятія о размѣрахъ бань Каракаллы. Огромныя, молчаливыя комнаты открываются одна за другою.

Я поднимаю глаза къ небу, потомъ опускаю къ подножію стѣнъ, и эти стѣны, съ кирпичами, которые время покрыло стекловиднымъ налетомъ, высокія, выщербленныя наверху, заросшія густою зеленью, кажутся мнѣ скалами, окружающими какую-то горную долину. Стаи галокъ, съ крикомъ перелетающихъ съ вершины одной стѣны на другую, еще болѣе увеличивали это заблужденіе. Остатки сводовъ, повисшихъ въ воздухѣ, огромныя глыбы камней, валяющихся всюду — чистый хаосъ. По временамъ мнѣ казалось, что я гдѣ-то въ горахъ, въ какомъ-то американскомъ каньонѣ^[21]. Глухо здѣсь, какъ и въ тѣхъ горахъ, просторно и пусто, только галки кричатъ, зато шумъ города почти вовсе не доходитъ. А вѣдь это дѣло рукъ человѣческихъ! Это бани Каракаллы! Въ углахъ еще лежатъ обломки статуй, туловища, головы, а тамъ, гдѣ трава и верескъ не покрываютъ земли, виденъ великолѣпнѣйшій мозаичный полъ, съ изображеніемъ цвѣтовъ, людей и звѣрей. Я обошелъ всѣ комнаты, по жалкимъ остаткамъ лѣстницы вскарабкался наверхъ высокой стѣны, откуда легче могъ охватить глазами все окружающее. Громадность этой постройки рѣшительно превосходитъ всѣ наши понятія, — конечно, это дѣло природы, вокругъ скалы и скалы! Но обломки кирпичей съ шумомъ начали обсыпаться изъ-подъ моихъ ногъ, — нужно было сойти, тѣмъ болѣе, что и солнце клонилось къ закату. Послѣдніе его лучи бросали золотыя пятна на выщербленныя стѣны, галки заснули, только небо краснѣло все больше и больше; голосъ сторожа, громкимъ эхомъ отдающимся въ развалинахъ, заставилъ меня сойти внизъ. Дойдя до заворота дороги, я еще разъ оглянулся назадъ. При свѣтѣ зари развалины казались красными, какъ кровь. Наконецъ я вышелъ на дорогу, ведущую къ аркѣ Константина. Долго она была пуста, а теперь на ней виднѣлись толпы крестьянъ и дѣвушекъ, вѣроятно, они возвращались домой съ работы, и пѣли хоромъ пѣсни. Свѣжіе и звучные голоса красиво раздавались среди вечерней тишины. Тѣмъ временемъ смеркалось все больше и больше, — спустилась ночь, но ночь итальянская, теплая, звѣздная. Мѣсяцъ уже набросилъ на Форумъ и Колизей волшебную сѣть своихъ блѣдныхъ лучей. Поющая толпа еще долго шла вмѣстѣ со мной и расплылась только въ лабиринтѣ узкихъ переулковъ, окружающихъ Капитолій.

Примѣчанія

1. Необходим источник цитаты
2. Нормандскій выходецъ, знаменитый своими подвигами въ Италіи въ XI столѣтіи и впослѣдствіи возведенный папой Николаемъ II въ санъ герцога Апулійскаго и Калабрійскаго. Прим. пер.
3. лат.
4. Необходим источник цитаты
5. Мицкевичемъ. Изъ «Конрада Валленрода». Прим. пер.
6. Необходим источник цитаты
7. лат. Via Sacra — Священная дорога. Прим. ред.
8. лат. S.P.Q.R. (Senatus Populusque Romanus) — Сенатъ и народъ Рима. Прим. ред.
9. лат.
10. лат.
11. лат.
12. лат.
13. лат.
14. Необходим источник цитаты
15. Необходим источник цитаты
16. лат.
17. лат.
18. лат.
19. лат.
20. лат.
21. Ущельи.