Из итальянских впечатлений (Сенкевич; Лавров)/ДО

Изъ итальянскихъ впечатлѣній
авторъ Генрикъ Сенкевичъ, пер. Вуколъ Михайловичъ Лавровъ

Оригинал: польск. Z wrażeń włoskich. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 428.

Нерви

О Нерви у насъ едва ли кто-нибудь слышалъ. Пельи, Санъ-Ремо, Ментона, Монте-Карло и Ницца, лежащіе по ту сторону Генуи, передъ пограничной Вентимильей и за нею, кишатъ больными, спасающими остатки своего здоровья, и праздными людьми, тратящими остатки своего состоянія. Здѣсь съѣздъ не великъ: больше всего нѣмцевъ и немного англичанъ. А добраться сюда вовсе не трудно. Отъ Генуи Нерви отдѣляютъ нѣсколько маленькихъ станцій, которыя даже не носятъ названій, а обозначаются просто цифрами. Послѣ получаса, проведеннаго въ вагонѣ, уже оказываешься на мѣстѣ, а дорога, какъ она не коротка, даетъ понятіе о той Ривьерѣ «di Levante»^[1], которая, въ общемъ, смѣло можетъ поспорить съ Ривьерою «di Ponente»^[2].

Но еще лучше ѣхать изъ Генуи въ экипажѣ. Видишь больше, а потеря времени не особенно значительна. Правда, сначала испытываешь нѣкоторое разочарованіе. Хотѣлось бы поскорѣе выѣхать изъ города, увидать широкій просторъ моря, а тутъ скучная итальянская улица тянется себѣ да тянется; высокіе дома, закрывающіе море, кажется, будутъ продолжаться безъ конца. Лавки, какъ обыкновенно бываетъ на окраинахъ города, убогія, народъ сѣрый, портовый, нетипичный. И тамъ и здѣсь на веревкахъ бѣлье и какія-то цвѣтныя тряпки; въ интервалахъ между улицами пустыя и пыльныя площади; вотъ лѣса вновь строющагося дома; вотъ деревянные сараи неизвѣстнаго назначенія, и опять ряды домовъ съ узкой полоской неба вверху, — вотъ все, что видишь при выѣздѣ изъ Генуи.

Но мало-по-малу уличная мостовая смѣняется пыльной дорогой, по которой запряженные гуськомъ мулы подъ аккомпаниментъ бубенчиковъ и хлопанье бичей тащатъ тяжелыя двухъ-колесныя телѣги; сплошная линія домовъ прерывается, промежутки между ними становятся все больше, кругозоръ расширяется. По сторонамъ, вмѣсто каменныхъ построекъ, старыя стѣны, убранныя кактусами, плющемъ, повиликой, виноградомъ или мезембріанте-мумомъ^[3], который, точно гроздья, свѣшиваетъ пучки своихъ листьевъ, покрытые желтыми или лиловыми цвѣтами.

Черезъ минуту кругозоръ дѣлается еще шире. Куда ни взглянешь — все стѣны и террасы. На скатахъ горъ, посреди темной зелени кипарисовъ или пальмъ, напоминающихъ страусовыя перья, бѣлѣютъ виллы; на газонахъ передъ ними бьютъ фонтаны. На дальнѣйшихъ пригоркахъ — всюду дома, пріютившіеся, какъ гнѣзда чаекъ или ласточекъ, то по одиночкѣ, то по нѣскольку вмѣстѣ. Кое-гдѣ мелькаетъ ободраная деревенская хата, когда-то окрашенная въ красный или розовый цвѣтъ, съ неизбѣжнымъ бѣльемъ, развѣшаннымъ на веревкахъ и ярко играющимъ на солнцѣ. И снова стѣна, чрезъ которую льется потокъ зелени, снова виноградъ, лимонные и апельсинные лѣса, сѣрыя и серебристыя оливы, пиніи, смѣло рвущіяся въ лазурь неба съ окраинъ обрывовъ и точно набросанныя рукою опытнаго художника, яблони, словно снѣгомъ усыпанныя цвѣтомъ, розовый миндаль, персики — и повсюду море лавровъ.

Поперекъ дороги — высохшія русла потоковъ, засыпанныя мелкими камешками, ущелья, изъ которыхъ тянетъ вѣтромъ, насыщеннымъ запахомъ моря, мосты, насыпи, черныя пасти туннелей или огромныя арки віадуковъ, по которымъ то и дѣло со свистомъ и тучами дыма проносятся поѣзда. Край шумный, людный, черезчуръ уже загроможденный, напоминающій комнату, биткомъ-набитую разными вещами, и, вслѣдствіе этого, кажущійся тѣснымъ. Получается впечатлѣніе, что тутъ всего много: глазъ, привыкшій къ однообразнымъ равнинамъ, однообразнымъ краскамъ кругозора и къ безграничнымъ воздушнымъ глубинамъ, невольно тоскуетъ по чемъ-то, на чемъ можно бы остановиться, во что можно бы углубиться надолго. И кажется, что здѣсь нѣтъ какой-то общей ноты, въ которую сливаются всѣ звуки, что тутъ царитъ какая-то тревога, что тутъ ничто не можетъ успокоиться и уснуть, какъ, напримѣръ, иногда въ ясный полуденный часъ спитъ сосновый лѣсъ, и, кажется, наконецъ, что у этого края нѣтъ глубокой, вдумчивой души.

Но это только первыя впечатлѣнія. Мы минуемъ Бизаньо и цѣлый рядъ мысовъ, образующихъ по правой сторонѣ дороги какъ бы вздувшуюся каменную волну, которая заслоняетъ дальнѣйшій видъ, — но вотъ, наконецъ, Стурля. Снова колеса экипажа грохочутъ по каменнымъ плитамъ, и высокіе дома сплачиваются въ узенькую улицу. Но это длится недолго. Стурля вдругъ обрывается и открывается видъ на море.

Дорога идетъ по верху высокаго хребта, у подножія котораго пѣнится волна. Теперь кажется, что вдыхаешь свободнѣе и шире, что кто-то пробилъ въ кругозорѣ огромное окно на открытое пространство, на воздухъ, на спокойствіе и ясность шири голубой, ровной, безпредѣльной. Утомленный обиліемъ разныхъ впечатлѣній и связанный тѣснотою горизонта, глазъ до сихъ поръ былъ точно птица въ клѣткѣ, а теперь онъ можетъ летать, какъ чайка, между водою и небомъ, пока его силъ хватитъ.

Кромѣ того, у моря есть и величіе, и вдумчивость. За минуту до того мнѣ казалось, что край этотъ не въ состояніи никогда заснуть, а теперь, когда вѣтеръ стихаетъ, я вижу, что море спитъ у подножія хребта, тихое, однообразное, огромное, залитое блескомъ. И блескъ этотъ, играющій струйками на поверхности моря, представляется его сномъ.

Отъ Стурли море теряешь изъ вида только по временамъ: тогда, когда его заслоняютъ или обрывы Кварто или пальмы и пиніи парка Квинто, или, наконецъ, дома Нерви. Дома здѣсь, какъ и въ другихъ прибрежныхъ городкахъ, тянутся двойнымъ рядомъ и образуютъ длинную улицу, въ нѣсколько километровъ. Но Нерви больше и значительнѣй Стурли и лежащаго за нимъ Рекко. Хорошо защищенное склонами горы Джуго, оно обратилось въ климатическую станцію; наплывъ чужеземцевъ оживилъ торговое движеніе, открылъ новыя отрасли заработка, вслѣдствіе чего и народонаселеніе городка увеличилось. Мягкость климата Нерви должна была уже давно обратить на себя вниманіе, коль скоро богатыя генуэзскія фамиліи охотно строили здѣсь виллы и дачи. Всѣ эти виллы лежатъ у моря и спускаются къ нему тѣнистой и многоцвѣтной рѣкою пальмъ, пиній, эукалиптовъ, кипарисовъ, апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ и розъ. Между садами — узенькіе переулочки, дающіе возможность добраться до берега. Стороны этихъ переулочковъ составляютъ садовыя стѣны; вѣтви разныхъ деревьевъ перекидываются черезъ ограду съ той и съ другой стороны, мѣстами сплетаются другъ съ другомъ и образуютъ что-то въ родѣ свода. Солнце никогда не проникаетъ въ эти проходы, въ которыхъ царствуетъ вѣчная тѣнь, прохлада и сырость, и откуда выходишь на залитый свѣтомъ морской берегъ, какъ будто бы вышелъ изъ темнаго монастырскаго корридора.

Иныя виллы, какъ, напримѣръ, Гропалло, Серра или Кроче, спрятавшіяся посреди старыхъ пиній, полныя гармоніи и красоты, съ воротами, на которыхъ протекшіе годы наложили уже свою печать, возвышаютъ итальянскій характеръ городка и приводятъ на мысль патриціанское прошлое Генуи, будятъ воспоминанія объ ея быломъ могуществѣ, быломъ богатствѣ, художественномъ вкусѣ и славѣ. Другія, новыя, какъ вилла Понцоне, отражающія безпорядочностью своего стиля современную безпорядочность и эклектизмъ, портятъ всеобщую гармонію и оскорбляютъ своими формами, болѣе пригодными для какой-нибудь пагоды, изящныя чувства избранныхъ людей. Но и здѣсь природа исправляетъ ошибки человѣка. Роскошные эукалипты, устремляющіеся прямо къ небу, на подобіе готическихъ башенокъ, заслоняютъ безвкусіе архитектурныхъ линій, а черезъ нѣсколько лѣтъ закроютъ его совершенно. У подножія зданія серебрятся оливы, рдѣютъ апельсины и плывутъ цѣлые потоки камелій, бѣлыхъ, красныхъ, розовыхъ, похожихъ на стаю пестрыхъ бабочекъ или разноцвѣтныхъ звѣздъ, скатившихся въ темную зелень.

Вилла Понцоне отличается еще тѣмъ, что, открывая свои ворота для обитателей лежащаго напротивъ нея отеля «Эденъ», она облегчаетъ имъ доступъ къ морю. За заднею стѣною сада — высокая скалистая терраса, служащая мѣстомъ прогулки для обитателей отеля. Море лежитъ на нѣсколько метровъ ниже террасы. Вѣтеръ съ трудомъ доходитъ до нея, — на пути у него стоятъ высокія стѣны, — пыль никогда, потому что отъ улицы она отдѣляется всею шириною садовъ. Зато солнце свѣтитъ здѣсь и грѣетъ съ утра до вечера. Узко здѣсь, но тепло и тихо. Позади — стѣна, впереди — море, дикіе изломы скалъ, забѣгающихъ въ воду, — и тамъ и здѣсь лѣсенки, вырубленныя въ скалѣ и ведущія внизъ; таможенный домикъ, башня виллы Гропалло, гдѣ когда-то находилась стража, охраняющая берегъ отъ морскихъ разбойниковъ; на сѣверѣ абрисы Ривьеры «di Ponente»^[2], задернутые синею и розовою мглой, съ другой стороны Рекко, сверкающій на солнцѣ, и море, — вотъ все, что можно увидѣть отсюда.

Но все это носитъ характеръ настолько итальянскій, настолько купается въ свѣтѣ и лазури, что глазъ отвести нельзя. Здѣсь сосредоточивается жизнь Нерви; здѣсь по цѣлымъ часамъ просиживаютъ туристы и больные; здѣсь, въ болѣе широкихъ мѣстахъ, торговцы разставляютъ свои лари, наполненные «тартаругой»^[4] (черепаховыми издѣліями), кораллами и тонкими серебряными филигранами. На другихъ ларяхъ продаются шелковыя матеріи и большіе миткалевые платки, съ пестрыми цвѣтами и деревьями. Босыя дѣвчонки, со всклоченными волосами и черными глазами, угощаютъ иноземцевъ пучками сирени, букетами фіалокъ, ландышей или анемоновъ. Снизу рыбаки предлагаютъ свои лодки. Иногда изъ Генуи пріѣзжаютъ сюда новобрачные, садятся куда-нибудь въ уединенный уголокъ, склоняются другъ къ другу, смотрятъ въ безконечную морскую даль и набираются на всю жизнь запасомъ свѣтлыхъ и лазурныхъ воспоминаній. А море шумитъ и ласково подбѣгаетъ къ ихъ ногамъ. Во всякомъ случаѣ, душа Нерви, это — море, а не виллы, не сады, не пальмы, не лѣса цвѣтущихъ лимонныхъ деревьевъ, не радуга розъ и камелій, — одно только море составляетъ его главное обаяніе. Но не повсюду, въ особенности не вездѣ на Ривьерѣ «di Ponente»^[2], оно одинаково. Въ Пельи, въ Санъ-Ремо, въ Ментонѣ, въ Монте-Карло, Ниццѣ и Каннахъ человѣкъ такъ исключительно не сосредоточивается на морѣ. Тамъ его за другую руку тянетъ жизнь, ея великолѣпіе и ея развлеченія; здѣсь, когда тебя разъединяютъ съ городомъ эти высокія стѣны, сожженныя солнцемъ, когда ты очутишься на этой узкой скалистой террасѣ, тебѣ остается только море и ничего болѣе. Испытываешь впечатлѣніе, что находишься гдѣ-то въ открытомъ морѣ, вдали отъ жизни свѣта, посреди необъятнаго пространства. И кто придетъ сюда, тотъ братается съ моремъ, научается отдаваться ему, любить его и не съумѣетъ забыть воспоминаній, связанныхъ съ нимъ. Потому что оно соединяетъ въ себѣ двѣ особенности, на видъ противуположныя. Оно вѣчно одинаково и вѣчно измѣнчиво, — оно и успокоиваетъ насъ, и, вмѣсто того, чтобы наводить скуку, оживляетъ. Кто знаетъ — для болѣе глубокой человѣческой души спокойствіе въ формѣ разнообразія не представляется ли чѣмъ-то близкимъ къ счастію? Я просиживалъ въ Нерви надъ моремъ по цѣлымъ днямъ и чувствовалъ ясно, что всѣ картины, которыя развертывались передъ моими глазами, — утреннія ли, полуденныя или вечернія, — одухотворены какой-то одной общей душой, но вмѣстѣ съ тѣмъ ни двухъ одинаковыхъ картинъ, ни двухъ одинаковыхъ минутъ не видалъ.

Утромъ море свѣжо, прозрачно какъ кристаллъ, и подвижно болѣе, чѣмъ въ другую пору дня, точно оно подкрѣпило себя сномъ. У береговъ сильно пахнетъ водорослями, выброшенными за ночь. Въ маленькихъ заливчикахъ рыбаки снаряжаютъ ладьи, которыя готовятся выйти въ открытое море, а надъ ними кружатся стаи чаекъ. Солнце, поднимавшееся изъ-за Джуго, бросаетъ все бо́льшія и бо́льшія массы свѣта въ даль, тогда какъ ближе къ берегу, тамъ, куда косой лучъ не сразу доходитъ, все море испещрено полосками, дорожками, словно морской сумракъ, какъ флеръ, растянутый по всему пространству, прежде, чѣмъ солнце окончательно сорветъ его, цѣпляется за гребни волнъ. По этимъ дорожкамъ стремятся къ свѣту бѣлые паруса. Вода, у берега волнующаяся, вдали такъ спокойна, что отражаетъ въ себѣ не только паруса, но и окрашенные бока лодокъ.

Но по мѣрѣ того, какъ солнце поднимается, темныя дорожки таютъ, исчезаютъ, и море изъ конца въ конецъ принимаетъ однообразный синій цвѣтъ, надъ которымъ возвышается немного болѣе блѣдная лазурь вогнутаго свода неба. Вдали виднѣются большіе пароходы, идущіе изъ Генуи куда-то въ Африку. Рыбачьи паруса жителей Нерви и Рекко обращаются въ ярко-свѣтящіяся пятнышки, которыя, по мѣрѣ отдаленія, все болѣе и болѣе принимаютъ голубоватый оттѣнокъ и становятся все болѣе и болѣе неясными.

Въ полдень, если вѣтеръ нагонитъ тучъ изъ-за Джуго, по морю ползаютъ тѣни, точно злыя или угрюмыя мысли. Если, напротивъ, погода установится, а солнце начнетъ припекать сильнѣе, то волна тяжелѣетъ, дѣлается сонною и вмѣстѣ съ тѣмъ ярко сверкаетъ на солнцѣ. Вотъ тогда-то и наступаетъ минута такого полусна, полузадумчивости, о которой я упоминалъ раньше. Терраса пустѣетъ, тишина охватываетъ воду, маленькіе заливчики, и на всемъ берегу воцаряется нѣмое молчаніе полудня.

Но ничто не можетъ сравниться съ закатомъ солнца въ погожій день. Такой зари я не видалъ нигдѣ, тѣмъ болѣе подъ тропиками, потому что тамъ ночь спускается сразу. Однажды я поѣхалъ въ Санъ-Иларіо, — это церковка, на половинѣ горы Джуго. Хотя отсюда до моря нѣсколько километровъ, но, благодаря наклону, оно покажется очень близкимъ. Стоя на маленькой террасѣ возлѣ церкви, я своими глазами охватывалъ все пространство отъ Приморскихъ Альпъ Ривьеры «di Ponente»^[2] сплошь до Понтофино по другую сторону. Вѣтра не было ни малѣйшаго; тонкія вѣтви и листочки оливъ висѣли неподвижно. Повсюду — вечерній покой. Только въ церкви звонили къ вечернѣ, и черезъ открытыя двери до меня доходили голоса дѣтей, поющихъ «Ave Maria»^[5]. И эти голоса, и звонъ колокола звучали и мягко и вмѣстѣ съ тѣмъ громко и, казалось, словно на крыльяхъ, летѣли съ горы къ городу и къ морю. Но прошло нѣсколько минутъ, дѣти кончили пѣть, шумною толпою пробѣжали по террасѣ и исчезли. Солнце опускалось все ниже и, наконецъ, погрузилось въ воду, свѣтящуюся яркимъ пламенемъ. И съ той минуты, когда оно зашло, начали твориться какія-то чудеса. На небѣ и землѣ образовались золотыя, розовыя и золотисто-зеленыя полосы, нити, кружева, — словно какія-то большія дороги и малыя тропинки, по которымъ фантастическіе корабли, вытканные изъ огня, стремятся къ дворцамъ, созданнымъ изъ радуги, опаловъ, изумрудовъ и хризолитовъ. Фіолетовый, розовый, пурпуровый, золотистый, — всевозможные цвѣта, всевозможные оттѣнки бенгальскихъ огней, самоцвѣтныхъ каменьевъ и павлиньихъ перьевъ играли на небѣ и въ водѣ. Потомъ одинъ пурпуровый тонъ взялъ верхъ надъ всѣми, охватилъ ихъ, затмилъ, претворилъ въ себѣ. Наконецъ, и самъ онъ началъ блѣднѣть, ослабѣвать и мало-по-малу переходить въ лиловый тонъ, все болѣе и болѣе неопредѣленный, мистическій, чудный, почти неземной…

Я стоялъ и смотрѣлъ. Теперь не было видно ни моря, ни неба, ни той границы, гдѣ вода сходится съ горизонтомъ, — ничего не было видно, кромѣ одной лиловой нирваны, мягкой, умиротворяющей какимъ-то неземнымъ успокоеніемъ.

А потомъ пришла ночь!

Но ночь не усыпляетъ воспоминаній, и кто такую лиловую симфонію видѣлъ хоть разъ, — у того память еще вернется къ ней, — и душа вернется.

Примѣчанія

1. итал. Riviera di Levante — Восточное побережье Лигурійскаго моря. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
2. итал. Riviera di Ponente — Западное побережье Лигурійскаго моря. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
3. Мезембріантемумъ (лат. Mesembryanthemum) — Родъ однолѣтнихъ или двулѣтнихъ небольшихъ суккулентныхъ растеній семейства Аизовыя (лат. Aizoaceae), распространенныхъ въ Южной Африкѣ. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
4. итал. Tartaruga — Черепаха. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
5. лат. Ave Maria — Радуйся, Марія. — Примѣчаніе редактора Викитеки.