Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/XX/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| ← XIX | Письма изъ Африки — XX | XXI → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 334. |
Нѣсколько маленькихъ деревушекъ, имена которыхъ я не упомню или совсѣмъ безъименныхъ, а потомъ Дигвасу, Тебе, Віанци, Брагиму, — вотъ главные пункты нашей дороги, не считая остановокъ въ мѣстностяхъ необитаемыхъ, но по близости воды. Прежде всего мы перешли черезъ маленькій рукавъ Вами, обрамленный великолѣпнымъ дѣвственнымъ лѣсомъ, и заночевали въ небольшой, совершенно пустой деревушкѣ. Короля Тебе, который пришелъ въ назначенное время въ Мандеру, мы отправили еще раньше въ Брагиму съ приказаніемъ, чтобъ онъ ждалъ насъ тамъ и приготовилъ бы себѣ все, что нужно для похода въ Гугуруму. До Дигвасу мы добрались на второй день. Дорога наша почти все время шла вдоль Вами, по лѣсистой и чрезвычайно красивой мѣстности. Это былъ переходъ трудный и даже не безопасный. По цѣлымъ часамъ мы подвигались по глинистой тропинкѣ, не шире фута, съ одной стороны которой возвышалась отвѣсная стѣна берега, съ другой — прямо подъ ногами — протекала глубокая, спокойная въ этихъ мѣстахъ Вами. Тамъ, гдѣ тропинка искривлялась, тамъ, гдѣ ее заграждали выдающіеся корни деревьевъ, нужно было употреблять всѣ усилія, чтобы не поскользнуться и не упасть въ воду. А упадешь — спасенія нѣтъ: здѣсь такая масса крокодиловъ. То и дѣло я видѣлъ, какъ по спокойной поверхности воды проносились три точки, и это не что иное, какъ оконечность пасти и возвышенія надъ глазами крокодила. Это зрѣлище придавало намъ необыкновенную охоту держаться руками и ногами за нашу закраину, а когда въ нѣкоторыхъ мѣстахъ глина осыпалась подъ нашими ногами, мы подвигались съ легкостью зефира. При такихъ условіяхъ каждый откроетъ въ себѣ небывалые эквилибристическіе таланты.
Не съ особеннымъ удовольствіемъ я думалъ, что, въ концѣ-концовъ, намъ еще придется перейти черезъ эту живописную рѣку, и, признаюсь, въ глубинѣ души желалъ, чтобъ она была менѣе живописна, но зато не такъ богата крокодилами. На счастіе, въ деревнѣ Дигвасу нашлась пиро́га, на которой мы перебрались на другой берегъ безъ всякихъ приключеній, даже не видали и зловѣщихъ черныхъ точекъ.
Деревня лежитъ на полянѣ, посреди зарослей, въ нѣсколькихъ десяткахъ шаговъ отъ рѣки. Круглыя хижины окружаютъ площадку, на которой когда-то совершались «палаверы»[1] подъ тѣнью великолѣпной мимозы. Это было если не самое толстое, то, по крайней мѣрѣ, самое развѣсистое дерево, которое я видѣлъ въ Африкѣ. Можетъ-быть, я ошибаюсь, называя его мимозой, но, во всякомъ случаѣ, его тонкіе, перистые листья очень походили на листья мимозы. Огромная его крона осѣняла пространство на нѣсколько метровъ вокругъ. Наша палатка, стоящая тутъ же около ствола, казалась лепесткомъ бѣлаго цвѣтка. Подъ тѣнью дерева помѣстились не только наши люди, но и всѣ мѣстные жители, которые, по обыкновенію, пришли поглазѣть на насъ.
Послѣ полудня я захватилъ ружье и пошелъ на рѣку, въ надеждѣ, не удастся ли мнѣ подстрѣлить крокодила.
Мнѣ посчастливилось: не успѣлъ я пройти полъ-километра, какъ увидалъ знакомыя мнѣ три точки, медленно подвигающіяся надъ водою. Я хорошенько нацѣлился въ пространство между двумя верхними и потянулъ за курокъ. Стрѣлялъ я на близкомъ разстояніи, при обстоятельствахъ самыхъ благопріятныхъ, поэтому и былъ увѣренъ, что не промахнулся, но послѣ выстрѣла голова исчезла подъ водой, оставивъ меня въ жертву терзаніямъ любопытства. Понятно, что охота такого рода представляетъ мало прелести. Я хотѣлъ было уже возвратиться назадъ, перемѣнить штуцеръ на обыкновенное ружье и отправиться пострѣлять цесарокъ, какъ вдругъ прибѣжали наши люди съ Франсуа во главѣ и дали мнѣ знать, что два крокодила вылѣзли на песчаную отмель, почти напротивъ деревушки.
Они говорили правду. Очевидно, въ Дигвасу никто не охотится на крокодиловъ, поэтому на песчаной отмели лежали два отвратительныхъ пресмыкающихся, лежали совершенно спокойно, не обращая вниманія на крики и болтовню нашихъ людей, столпившихся у берега. Оба крокодила еще не достигли настоящаго роста. Выбравъ того, который побольше, я послалъ ему подъ лопатку пулю со стальнымъ наконечникомъ. Чудовище подскочило на цѣлый метръ кверху и бросилось въ воду, но черезъ нѣсколько минутъ появилось вновь на мели, за нѣсколько десятковъ шаговъ. Симба вызвался тотчасъ же идти за нимъ; но я не позволилъ ему двинуться съ мѣста, до тѣхъ поръ, пока не увидалъ въ бинокль, что крокодилъ, который до сихъ поръ открывалъ конвульсивно пасть, не пересталъ зѣвать и не повернулся кверху брюхомъ. Тогда Симба отправился за нимъ съ нѣсколькими другими неграми, но ихъ и меня ожидалъ еще сюрпризъ. Крокодилъ снова повернулся, направился къ берегу и ни за что не хотѣлъ сдаваться. Черные начали танцовать вокругъ него, тщательно оберегая свои икры; продолжалось это съ полчаса. Наконецъ, удалось накинуть на него петлю и притащить на берегъ. Дѣлалось это съ такою стремительностью, что вода такъ и кипѣла вокругъ.
Когда крокодила подтащили ко мнѣ, онъ былъ уже мертвъ. Осмотрѣвъ его, я понялъ, что пуля со стальнымъ наконечникомъ не только пробила чешую, но и вышла на вылетъ, и, несмотря на то, пресмыкающееся все-таки прожило полчаса. Вообще крокодила, подстрѣленнаго въ водѣ или около воды, не достанешь, также какъ и гиппопотама, а свою добычу мы извлекли только благодаря тому, что она зашла на мель.
На закатѣ солнца мы съ товарищемъ отправились охотиться на птицъ. Я, между прочимъ, убилъ двухъ попугаевъ, но нашелъ только одного, и голубя, должно-быть, самой маленькой породы на всемъ свѣтѣ. Эта прелестная птичка съ бѣлымъ и кирпично-краснымъ опереньемъ не больше нашего жаворонка. Хотѣлось мнѣ, во что бы то ни стало, сохранить ея шкурку, но, къ сожалѣнію, у меня не было никакихъ инструментовъ и никакихъ противогнилостныхъ снадобій.
Удачный исходъ дѣла съ крокодиломъ, казалось, сулилъ мнѣ удачу и въ Гугуруму, поэтому я отправился спать въ самомъ хорошемъ расположеніи духа. Но уснуть, несмотря на всѣ усилія, я не могъ, потому что наши негры опять всю ночь толкли кассаву, а М’Са, усѣвшись на корточкахъ передъ огнемъ, распѣвалъ въ носъ свое вѣчное: «М’буанамъ Куба, Багамойо, венги рупіа»[2], и т. д.
Утромъ пришелъ Брагиму, царь деревни Брагиму, очень странная фигура, вѣчно разговаривающая сама съ собой или разражающаяся смѣхомъ безъ всякаго повода. На меня онъ произвелъ впечатлѣніе сумасшедшаго. Я сейчасъ же отправилъ его домой, чтобъ онъ задержалъ Тебе, а мы сами на ночь отправились въ Віанци, при чемъ по дорогѣ нѣсколько разъ пропуделяли по цесаркамъ. Къ вечеру снова собрались тучи, но вѣтеръ тотчасъ же разогналъ ихъ.
Мы торопились въ Гугуруму и поэтому не щадили ногъ, тѣмъ болѣе, что здоровье не измѣняло намъ. Термометръ для измѣренія температуры тѣла, — а имъ долженъ быть снабженъ каждый человѣкъ, ѣдущій въ Африку, — показывалъ 36° съ чѣмъ-то, — температуру, характеризующую признакъ слабости и анеміи въ Европѣ, но вполнѣ нормальную и желательную въ Африкѣ. При такихъ условіяхъ насъ разбирала охота остаться въ Гугуруму подольше, чтобы захватить «массику»[3] и посмотрѣть, что она изъ себя представляетъ.
Ночлеги въ заросляхъ теперь насъ освѣжали меньше, потому что мы вновь спускались въ низкое поморье, гдѣ ночи бываютъ душныя и жаркія. Впрочемъ, во время переходовъ тучи отъ времени до времени заслоняли солнце, что доставляло намъ необыкновенное облегченіе.
Царя Брагиму мы нагнали въ Віанци. На слѣдующій день онъ служилъ намъ проводникомъ къ своей резиденціи. Идя быстро впередъ, онъ всю дорогу разговаривалъ самъ съ собою, размахивалъ руками и отъ времени до времени разражался смѣхомъ. То былъ огромный переходъ, потому что мы вышли еще на разсвѣтѣ и до Брагиму добрались только къ часу дня. Въ концѣ-концовъ, я чувствовалъ себя такъ же утомленнымъ, какъ послѣ погони за антилопами у М’Понгве. При каждой деревушкѣ мы думали, что наше путешествіе кончилось, но на вопросъ: «Брагиму карибу?»[4] — наши негры постоянно отвѣчали намъ: «бали!»[5].
Я обратилъ вниманіе на одну вещь. Когда мы проходили мимо женщинъ, занимающихся въ полѣ, вдали отъ деревни, то всѣ онѣ, при видѣ чужихъ людей, въ испугѣ бросали свои орудія и спасались бѣгствомъ. Это остатокъ отъ старыхъ временъ, когда еще охотились на невольниковъ и когда женщина являлась самою желательною добычею.
Въ Брагиму, за все время нашего путешествія, я видѣлъ негритянку, которая могла считаться красивою. Это была дѣвочка, лѣтъ пятнадцати. Тебе принесъ ее къ намъ на плечахъ, — до сихъ поръ она не видала бѣлыхъ и страшно боялась ихъ. Прильнувъ къ здоровому негру и охвативъ его руками и ногами, она казалась любопытнымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, испуганнымъ звѣркомъ. Формы ея были почти еще дѣтскія, волосы, не уложенные въ искусную африканскую прическу, торчали во всѣ стороны, что очень мало украшало ее. Однако, дикая красавица очень скоро освоилась съ нами.
Брагиму положительно бѣсилъ меня. Если онъ вслухъ не разговаривалъ съ самимъ собою, то обращался къ намъ съ однимъ и тѣмъ же словомъ: «диваи!»[6], протягивалъ впередъ руки и размахивалъ ими, какъ капризный ребенокъ. Мы сами уже пили воду съ коньякомъ, потому что у насъ оставалась только одна бутылка невыносимо горькаго хиннаго вина. Чтобы наказать нахала, я налилъ ему полъ-стакана этого нектара. Брагиму выпилъ, облизался, сказалъ: «мсури»[7] и попросилъ еще. Я прогналъ его прочь.
Аптека моя въ этотъ день была въ полномъ ходу, потому что, кромѣ хиннаго вина, изъ нея пришлось отпустить и еще кое-что. Вечеромъ пришелъ ко мнѣ нашъ носильщикъ М’Камба. Лицо его все посѣрѣло, — онъ поминутно съ страдальческимъ видомъ хватался за животъ. Изъ этого жеста я понялъ, въ чемъ дѣло, и далъ ему три огромныхъ капсюли. М’Камба сгрызъ капсюли, какъ черносливъ, и заявилъ, что лѣкарство «мсури»[7], а на другой день былъ здоровъ, какъ левъ, и несъ свой тюкъ съ самою бодрою миною. Еще по дорогѣ въ Занзибаръ я слышалъ, что подъ этими широтами рициновое масло почти отрава, но миссіонеры увѣрили меня въ противномъ, и теперь на примѣрѣ М’Камба я убѣдился, что они были правы.
Изъ Брагиму мы пошли дальше, по болѣе или менѣе пустынному краю. Еще два перехода отдѣляли насъ отъ Гугуруму, но мы рѣшили сдѣлать ихъ въ одинъ день. Первый постой выпалъ намъ въ страшно густыхъ кустахъ, у лужи съ вонючею водою, цвѣта кофе съ молокомъ. Такъ какъ мы должны были идти дальше, то я и не приказалъ разбивать палатку, и мы съ товарищемъ оба легли въ тѣни кустовъ. Въ большой дорожной шляпѣ спать невозможно — нельзя приклонить голову, — я надѣлъ легкую полотняную фуражку и уснулъ какъ убитый, а тѣмъ временемъ солнце обошло длинную дугу, такъ что лучи его пробрались сбоку сквозь листья и упали мнѣ на лобъ. Я проснулся тотчасъ же съ головною болью, которая съ каждой минутой все увеличивалась. Я намочилъ платокъ и положилъ его на лобъ подъ шляпу, — это принесло мнѣ значительное облегченіе. Около двухъ часовъ, значитъ раньше обычнаго времени, когда начинается послѣобѣденный походъ, наши негры сами стали собираться, потому что до Гугуруму было еще далеко, а намъ необходимо дойти туда до захода солнца. Прошли мы нѣсколько километровъ и моя головная боль исчезла безъ слѣда, хотя я все-таки чувствовалъ какую-то необыкновенную тяжесть во всемъ тѣлѣ. Съ трудомъ я могъ удерживаться во главѣ каравана. Впереди меня шелъ только Тебе и, какъ на зло, все ускорялъ шаги, поминутно поглядывая на солнце.
Уровень земли понижался все болѣе и болѣе, террасами. На одной изъ нихъ Тебе остановился и, указывая въ пространство, залитое ослѣпительнымъ блескомъ, произнесъ:
— Багари[8]!
Слово это облетѣло весь караванъ и возбудило всеобщую радость. Путешествіе наше не было ни черезчуръ долго, ни черезчуръ утомительно, но не только негры, неумѣющіе скрывать своихъ чувствъ, но и мы съ волненіемъ смотрѣли въ даль, на сверкающую полосу моря. Мнѣ казалось, что кто-то отворилъ передо мною ворота, ведущія домой, а за этими воротами все, что я видѣлъ — горы, рѣки, лѣса, негритянскія деревушки, ночлеги въ палаткѣ — все покроется голубою дымкою дали и отойдетъ въ область воспоминаній.
Съ каждой минутой мнѣ становилось какъ-то все больше и больше не по себѣ. Мы еще болѣе ускорили шагъ и бѣжали точно на приступъ. Солнце заходило за нашею спиною все ниже, а наши тѣни становились все длиннѣе. Дѣло клонилось уже почти совсѣмъ къ вечеру, какъ вдругъ въ совершенно пустомъ полѣ Тебе остановился, люди наши послѣдовали его примѣру и начали сбрасывать съ себя ношу.
— Что это значитъ? — спросилъ я у Франсуа.
— Гугуруму! — отвѣтилъ переводчикъ.
Ага! такъ это Гугуруму? Я думалъ, что названіе это что-нибудь обозначаетъ, — ну, какую-нибудь деревушку, какое-нибудь поселеніе, хотя бы изъ нѣсколькихъ хатъ, — оказалось, что вокругъ не видно никакого слѣда человѣка, — степь и степь, куда ни глянь, и лишь кое-гдѣ группы деревьевъ, — настоящая пустыня.
Оказалось, что въ травѣ есть яма, а на ея днѣ вода, вѣрнѣе сказать — супъ какой-то, густой, желтый, грязный. Наши негры съ жадностью набросились на него. Я хотѣлъ было удержать ихъ, но Бруно успокоилъ меня, утверждая, что вычерпанная вода тотчасъ же прибываетъ снова изъ-подъ земли. Это была правда. Очевидно, здѣсь подземный источникъ. Эта особенность обращаетъ Гугуруму и его окрестности въ одинъ изъ самыхъ лучшихъ охотничьихъ уголковъ, потому что всѣ ближайшія воды, не исключая и близкой отсюда Кингани, соленыя. Всякій звѣрь волей-неволей долженъ приходить къ единственной ямѣ съ прѣсною водою, а такъ какъ вокругъ нѣтъ никакого жилья, то, очевидно, звѣрей должно-быть много. Въ особенности кабаны, такъ называемые ндири[9], водятся здѣсь въ великомъ изобиліи.
Въ травѣ такъ и кишатъ скорпіоны, которые могли бы сдѣлать честь своему роду, — огромные, какъ креветы. Палатку нашу установили; я выдалъ провизію на ужинъ, но чувствовалъ себя все хуже и хуже. Головная боль возвратилась, а въ костяхъ, въ особенности въ колѣняхъ, я чувствовалъ страшную ломоту. Тѣмъ временемъ спустилась ночь и на небо выплыла полная луна. Сбросивъ съ себя шляпу, сумку, манерку и бинокль, я началъ ходить вокругъ палатки, чтобы на ночномъ воздухѣ освѣжить пылающую голову и унять боль въ костяхъ, которая, несмотря на два перехода, не позволяла мнѣ сидѣть на мѣстѣ.
Но едва я отдалился на нѣсколько шаговъ отъ костра, какъ Тебе и Франсуа точно тѣни выросли передо мною.
— М’буанамъ Куба[10], здѣсь нельзя удаляться отъ огня.
Я вернулся назадъ. Мнѣ было все хуже и хуже. Ни сидѣть, ни лежать, ни стоять, — хоть изъ шкуры вонъ вылѣзай. М’Са подалъ ужинъ, но я вдругъ почувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ пищѣ. Поставилъ я термометръ и увидалъ, что температура моего тѣла равняется 39,5°, — температура огромная въ Африкѣ, гдѣ и 37° считается уже признакомъ ненормальнаго состоянія.
Я взялъ записную книжку, которая не покидала меня никогда, и при свѣтѣ огня написалъ крупными буквами надъ датой дня: «Лихорадка». Черезъ какой-нибудь часъ въ моей головѣ началась борьба между сознаніемъ и горячкой. Колебалось это то на ту, то на другую сторону. Однако, я не поддался, и, несмотря на мимолетныя галлюцинаціи, вообще отдавалъ себѣ отчетъ во всемъ, какъ человѣкъ здоровый. Помню, что я нарочно не ставилъ во второй разъ термометръ: мнѣ пришло въ голову, что если я увижу 40° или больше, то пойму, что спасенія уже нѣтъ, и неминуемо поддамся болѣзни, а я хотѣлъ побороть ее и возвратиться домой.
Я сознавалъ также, что лихорадка въ Гугуруму меня пересилитъ, но если я окажусь въ Багамойо, подъ опекою миссіонеровъ, то не отдамся въ ея власть. При этой мысли я сейчасъ же позвалъ Бруно и приказалъ, чтобы къ утру была готова половина нашихъ людей. Палатки не нужно, — взять только мою походную кровать, на которой меня и понесутъ въ случаѣ нужды.
Товарищъ мой во что бы то ни стало хотѣлъ идти вмѣстѣ со мной, но я представилъ ему резонъ, что въ дорогѣ онъ все равно помочь мнѣ ничѣмъ не можетъ, а я въ теченіе дня добреду кое-какъ въ Багамойо подъ крыло отца Стефана. Послѣ долгихъ переговоровъ дѣло покончилось на томъ, что если завтра я буду чувствовать себя лучше, то останусь охотиться въ Гугуруму, если нѣтъ, то уйду.
Огромная доза хинина подрѣзала мою лихорадку. Явилась только слабость и полнѣйшее равнодушіе ко всему, — равнодушіе, доходящее до такой степени, что когда я, сидя у палатки на полотняномъ охотничьемъ стулѣ, услыхалъ рычаніе льва, то оно не произвело на меня никакого впечатлѣнія, не пробудило ни моихъ охотничьихъ инстинктовъ, ни чувства самосохраненія. Просто-на-просто, я принадлежалъ какъ будто къ другому міру. Я даже допускалъ предположеніе, что это рычаніе было не что иное, какъ галлюцинація моего слуха; но нѣтъ — оно было черезчуръ ясно, черезчуръ слышно, — наконецъ, и другіе также слышали его. Очевидно, звѣрь приближался къ водѣ, но, завидѣвъ огонь и силуэты человѣческихъ фигуръ, громовымъ рычаніемъ заявилъ свое неудовольствіе по поводу появленія незваныхъ пришлецовъ. Въ Гугуруму львы появляются не случайно, какъ въ Багамойо, а живутъ постоянно. Доказательствомъ этому служитъ самое названіе мѣстности: Гугуруму на языкѣ суагили значитъ — рычаніе льва.
Къ утру припадокъ прошелъ, осталась только ужасная слабость. Для меня теперь стало ясно, что я схватилъ ту злую лихорадку, два приступа которой можно пережить, но третій всегда кончается смертью. Я твердо рѣшилъ допустить самое большее — второй припадокъ, но отъ третьяго отказаться, а чтобы легче сдержать свой обѣтъ, на утро двинулся въ Багамойо, хотя ноги почти подламывались подо мной.