Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/IX
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← VIII | Письма из Африки — IX | X → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источник: Сенкевич Г. Путевые очерки. — М.: Редакция журнала «Русская мысль», 1894. — С. 138. |
На следующий день меня навестил Сева-Гаджи, местный купец и индийский богач. Услыхав, что мы собираемся отправиться на материк, он пришёл с вопросом, не хотим ли мы воспользоваться его посредничеством в составлении каравана. Кто приезжает на Занзибар с целью проникнуть в глубину Африки, тот с делом организации каравана должен обратиться к местным индийцам, иначе совсем потеряет голову или наберёт ораву таких мошенников, из которых половина не явится на сборный пункт в назначенное время, а другая половина разворует бусы и ткани при первой возможности. Прибегнувшие к помощи индуса составляют с ним контракт в консульстве и хотя не избегают тысячи хлопот и неприятностей, но могут утешаться мыслью, что есть кого притянуть к ответственности. Сева-Гаджи ко многим своим занятиям и специальностям присоединяет ещё и обязанность поставщика «пагази»[1] для путешественников. Стэнли всегда пользовался его услугами и упоминает о нём не один раз; с ним точно так же договаривался Мейер, собираясь на Килиманджаро, поэтому я с большим интересом смотрел на столь славную персону. Это человек лет пятидесяти, высокий, чернобородый, с золотистым цветом лица и умными глазами. Одеждою своею он напоминает всех богатых индийцев или арабов. Он, должно быть, очень богат. Ему принадлежат торговые дела в Занзибаре и Багамойо, которые дают ему возможность устраивать разные дела, даже такие, которые в Европе привели бы к некоторым пререканиям с уголовным кодексом. Но Сева-Гаджи свободно показывается повсюду, благодаря своей щедрости и другим особенностям, которые пришли к нему вместе с богатством.
Разговор наш длился недолго, — оказалось, что Сева-Гаджи не знает никакого европейского языка. На мой вопрос, говорит ли он по-английски, он ответил: «I speak Swahili»[2]. При таком условии мы могли объясняться только пантомимами. Кроме того, я не хотел заключать с ним договор, во-первых, потому, что наша скромная экспедиция представляла бы для него мало интереса; во-вторых, у меня были рекомендательные письма к миссионерам. Я рассчитывал, что при их помощи я составлю караван и дешевле, и из более порядочных людей. Как оказалось впоследствии, эта надежда не обманула меня.
К миссионерам я отправился вскоре после прибытия, снабжённый письмом кардинала Лавижери. Миссия Белых братьев лежит у моря, в стороне от улицы, ведущей на Мназимою. Я застал трёх монахов: настоятеля (имени его не могу отыскать в своих заметках), отца Рюби и молодого брата, родом из Эльзаса. Самый дом и люди произвели на меня хорошее впечатление. Повсюду царит нищета и спокойствие. Дом отличается от прочих арабских домов только рукояткою звонка, сделанною в форме креста. Зато внутри настоящая монастырская тишина. Двор, вместе с тем, служит и садом. Входишь и видишь решётчатую аллею, обвитую вьющимися растениями, из которых выделяется изваяние Божией Матери. Ниже пестреют цветы, напоминающие душистый горошек, но преимущественно пурпурные, а между ними порхают ручные зелёные попугайчики. За аллеей расстилается луг, сплошь покрытый цветным ковром, а над лугом высятся стройные пальмы. Двор спускается к берегу, засаженному молодыми манговыми деревьями, дальше взор теряется в бесконечном просторе моря. Море по большей части бывает тихое, так что, когда мимо миссионерского сада проплывает негр в лодке, то внизу видно другую лодку и другого негра.
Когда здесь не бывает детей, то в саду воцаряется тишина, — только солнце смотрит с неба и льёт потоки огня. После полудня между грядами снуют белые рясы монахов, раздаётся смех маленьких негритят, но и тогда над домом и над садом, кажется, звучит слово pax[3]. Там, в городе, кипит торговая жизнь, — арабы, индусы, немцы, англичане, негры продают, покупают, вырывают друг у друга гроши, — здесь волна забот и стремлений такого рода разбивается у порога; здесь другой мир, другие интересы; здесь освободившемуся от жизненной суеты дышится легче и спокойнее.
Миссионеры воспитывают в духе христианства негритянских детей и надеются при их помощи со временем распространить Евангелие по всей Африке. Но миссия бедна, учреждена недавно, поэтому детей в ней немного, и те по большей части выкуплены из рабства и принадлежат к разнообразным племенам, населяющим Чёрный материк. Тут есть представители народа суахили, есть мальчики из земли Узарамо, Удоэ, Узагара, Мафити, Униоре и Уганда. Евангелие им преподаётся на языке суахили, как более распространённом по всей восточной Африке, до Великих озёр и верхнего течения Конго. Кроме того, воспитанников миссии учат ухаживать за полезными растениями и сажать фруктовые деревья. Мальчики, когда они вырастут, будут разосланы, каждый в свой край, сажать плодовые деревья и рассказывать о Боге, который любит и чёрных.
Настоятель показал нам дом, училище для мальчиков и часовню. Всё это, как я уже говорил, очень бедно, но весело. Часовня занимает самую большую комнату на первом этаже дома. В глубине алтарь, украшенный цветами, впереди орган из некрашеного дерева, маленький, не больше средней величины сундука. Позже я был в этой часовне во время вечерни, и странное впечатление произвели на меня эти маленькие, чёрные фигурки, поющие «Ave Maria»[4] на языке суахили. Существует целая категория необыкновенно отрадных впечатлений, когда вспомнишь и найдёшь то, что знал раньше, с чем сжился с детских лет. Вот такого-то рода воспоминания и охватили меня в этой часовне. Я сознавал, что это Занзибар, что в нескольких шагах от меня расстилается Индийский океан, что целые тысячи миль отделяют меня от родины, и всё-таки, слушая эту песнь, которую, к тому же, пели чёрные ребятишки на незнакомом мне языке, — я испытывал впечатление, что я где-то среди своих, в какой-нибудь деревенской церкви, где деревенские дети поют «Богородице Дево». И чем дальше, тем иллюзия эта более волнует. Я испытывал это потом в каждой миссии.
В полдень того же дня отец Рюби повёл нас, по приказанию настоятеля, к монсеньору де Курмону, апостольскому викарию Занзибара. Живёт он в другой миссии, находящейся в средине города, в той лабиринтообразной индийской части, которую я уже описывал в предыдущих письмах. Эта миссия, гораздо больших размеров, учреждена, насколько мне известно, около 1860 года. И число воспитанников её больше; много занзибарцев взросли под её опекой, вышли и завели себе семьи на христианский образец.
Таким образом составился приход, который растёт с каждым годом. Здешняя церковь — главная и, не считая двух часовен, единственная католическая церковь на Занзибаре. Каждое воскресенье она наполняется овцами всех цветов кожи. Приходят сюда белые, даже иноверцы, индийцы гоанезе, индианки с золотистым цветом лица, закутанные в белую кисею и парчу, коричневые малгасу или выходцы из Мадагаскара, занзибарцы и совсем чёрные негры. Кроме обедни, всё богослужение совершается на языке суахили. Проповеди читают иногда и по-английски. Коричневые и чёрные, как мужчины, так и женщины, молятся по книжкам. Кто выходит из миссии, тот умеет читать; молитвенники печатает тоже миссия, у которой есть собственная типография и искусные чёрные наборщики. К другим заслугам миссии нужно причислить и то, что она звучный и богатый язык суахили сделала письменным.
Монсеньор де Курмон происходит из старой французской дворянской семьи. Это человек в цвете сил, с изящным лицом, на котором занзибарский климат положил свой отпечаток. Принял он нас очень любезно и, узнав, что мы собираемся в глубь материка, тотчас же обещал нам помощь миссии в Багамойо. Тогда я в первый раз услыхал о брате Оскаре из Багамойо. Монсеньор уверял нас, что брат Оскар устроит нам весь караван и всё, что нужно, как только возвратится из Момбасы, куда он отправился по делам миссии. Меня, который уже знал, какими гигантскими трудностями сопровождается составление каравана, до некоторой степени удивило, что монсеньор говорит об этом деле как о пустой и лёгкой вещи, и я с беспокойством начал выпытывать, действительно ли брат Оскар может побороть все трудности. Сомнения мои вызвали только улыбку монсеньора, а отец Леруа весело воскликнул:
— Брат Оскар? Да он во всю свою жизнь ничего другого и не делал!
Из дальнейшего разговора оказалось, что даже сам Сева-Гаджи в деле организации каравана не что иное, как неопытный мальчишка в сравнении с братом Оскаром. Миссии, разбросанные в глубине материка и состоящие под непосредственною властью монсеньора де Курмона, требуют от времени до времени, чтоб им присылали разные запасы, а также ткани и бусы, за которые они выкупают детей и приобретают живность. Товары эти посылаются с караванами, которые иногда по целым месяцам идут до места назначения. Вот этим делом и занимается «frère Oscar»[5] ни более, ни менее, как двадцать семь лет. Посылает он их в Мрогоро, в Лонгу, в Мгонду, в Тунунго и в другие миссии, лежащие то на севере, около Момбасы, то на юге, у Великих озёр. Иногда брат Оскар сам становится во главе экспедиции, иногда поручает её опытным проводникам. Он же устраивает караван для монсеньора, когда тот, в сопровождении отца Леруа, отправляется осматривать свою епархию, — одну из величайших во всём мире, — или на поиски новых мест, удобных для учреждения новой миссии. Имя брата Оскара гремит по всей центральной Африке; никто так хорошо не знает негров, за исключением отца Стефана, настоятеля в Багамойо, не говорит на стольких негритянских наречиях, никто не умеет так обращаться с чёрными, привязывать их к себе и заслуживать их расположение.
Очевидно, что, зная всё это, монсеньор де Курмон и отец Леруа имели право улыбаться, когда я спрашивал, сумеет ли брат Оскар преодолеть все трудности и составить для нас караван. Что касается меня, то я пришёл в прекраснейшее расположение духа: теперь мне нечего бояться, Сева-Гаджи меня не ограбит; теперь я уже вполне уверен, что заберусь в глубь материка. В лице отца Леруа мы нашли отличнейшего советника. Оказалось, что Африку он знает не только как миссионер, но и как учёный географ и охотник. Несколько дней спустя он подарил мне географическую карту своего изделия. Реки, горы, холмы, большие негритянские поселения были обозначены на ней в подробности, а слово gibier[6], рассеянное повсюду и подчёркнутое в разных местах цветным карандашом, показывало, где можно найти лучшее место для охоты. Видались мы потом довольно часто, — то мы приходили в миссию посоветоваться насчёт чего-нибудь, то отец Леруа приносил нам известия о брате Оскаре, — вообще, это было одно из самых лучших знакомств, которое удалось нам сделать за всё наше путешествие. Вообразите себе человека молодого, подвижного как искра, который, даже гуляя по Мназимое, не ходит, а бегает, как будто дело идёт о чём-нибудь не терпящем отлагательства, который в день переделает тысячу дел, учит, совершает службу, печатает словарь и пишет письма. При этом он отличается высоким образованием и почти детскою весёлостью. Не улыбающимся отца Леруа я видал только на амвоне во время обедни, но даже и тогда лицо его было совершенно ясно. Лихорадка начертила на его лбу adsum[7], но в весёлости его нет ничего лихорадочного. Его смех — это проявление радости и спокойствия человека, убеждённого, что он избрал благую часть. Любопытный психический тип даже для тех, которые не могут идти и не пойдут подобной дорогой.
Кроме того, он обладает недюжинным писательским талантом. Когда, по возвращении с материка, я хворал лихорадкой, отец Леруа принёс мне описание путешествия, которое он сделал с монсеньором к истокам реки Тани, — в самую беспросветную глушь. Путешествия написанного так ярко, дающего читателю такую выпуклую картину страны и людей, я не читал давно, хотя читаю почти всё, что пишут о малоизвестных странах. Пейзаж сделан так, как будто его писал Лоти, только без манеры Лоти и его монотонности; местами из описаний края и людей брызжет истинный юмор. И я тогда же подумал: «Сколько красок у него на палитре, и как мало он пользуется ими!»
Мы с товарищем жалели об одном, что не попали ко времени епархиального объезда монсеньора де Курмона, — тогда и караван был бы готов, и компаньоны чудесные. Кто подумает, что такие объезды далеко не простираются, тот глубоко ошибётся. Простираются они иногда до стран ещё неизведанных, дальше пределов, куда заходили известные путешественники, которые потом пишут книжки о своих экспедициях и добывают лавры неустрашимых исследователей.