Два года минули, а голос к Петьке не вернулся. Что же ожидало нашего юного друга в будущем? Господин Габриэль предполагал, что из него мог выйти отличный школьный учитель; это всё-таки карьера, хотя, конечно, и не для женатого человека. Но Петька и не думал ещё жениться, как ни интересовала его дочка аптекаря. «Школьным учителем!» — сказала госпожа Габриэль. — «Это значит сделаться таким же скучнейшим созданием, как мой Габриэль! А вы рождены артистом! Вы можете стать величайшим актёром в мире! Это не то, что быть учителем!»
Да, быть артистом — вот это цель! И Петька написал учителю пения письмо, в котором открыл ему всю свою душу, свои заветные мечты, надежды и тоску по столице, где жили его мать и бабушка. Он не видался с ними вот уже два года! А, ведь, их разделяли всего какие-нибудь тридцать миль, шесть часов пути! Так почему же они не повидались? Да потому, что с Петьки при отъезде было взято слово оставаться на месте и не помышлять ни о какой поездке, у матери же были полны руки дела. Несмотря на это, она частенько мечтала о поездке, не пугаясь даже страшных расходов, но мечты так и остались мечтами. Бабушка могла бы, конечно, навестить внука, да смерть боялась железных дорог; пуститься в такой путь, значило, по её понятиям, искушать Господа. Нет, уж её на машину и калачом не заманят! Стара она больно, чтобы разъезжать! Её ждет иной путь по призыву Господа Бога. Всё это она говорила в мае, а в июне одна одинёшенька отправилась за тридцать миль в чужой город, к чужим людям! Принудило её к этому очень важное и печальное событие.
Кукушка в ответ на вторичный вопрос Петьки, сколько лет ему жить, прокуковала несчётное число раз. Цветущее здоровье его и в самом деле обещало ему долгую жизнь, освещённую, как солнышком, весёлым расположением духа. И как ему было не веселиться, не радоваться! Покровитель его, учитель пения, прислал ему такое ласковое письмо, разрешил ему вернуться в столицу! Он желал посмотреть, что может выйти из Петьки, раз голос его пропал. «Выступайте в роли Ромео!» — твердила Петьке госпожа Габриэль. — «Теперь вы как раз в таком возрасте! Да и возмужали вы так, что даже гримироваться не надо!» «Будьте Ромео!» — твердили и аптекарь с дочкой. У самого Петьки просто голова кругом шла от наплыва мыслей. Но «никто не знает, что случится завтра».
Петька сидел в саду, прилегавшем к лугу. Был вечер; луна так и сияла. Щёки юноши горели, кровь кипела, и холодный ветер так приятно освежал его. Над лугом клубился туман; Петьке невольно пришли на ум рассказы о пляске лесных дев и старинная песня о рыцаре Олуфе, ехавшем сзывать гостей на свою свадьбу и перехваченном на пути лесными девами. Они увлекли его в свой хоровод и закружили до смерти. И вот этот туман, освещённый бледными лучами луны, рисовал теперь картины к старой народной песне. Скоро Петька совсем ушёл в мир фантазии, стал грезить наяву. Кусты мало-помалу приняли очертания человеческих и звериных фигур; они стояли неподвижно, а туман, напротив, беспрерывно клубился, колебался в воздухе, как кисея. Нечто подобное видел Петька в балете; там лесных дев изображали танцовщицы, порхавшие и кружившиеся по сцене, размахивая кисейными шарфами. Но это зрелище было куда прекраснее, диковиннее! Такой большой сцены не было ни в одном театре, такого ясного прозрачного воздуха, такого яркого лунного света тоже!.. Вот из тумана выделилась женская фигура, из одной сделались три, потом много… Рука об руку закружились они в пляске. Ветер нёс их к изгороди, за которою сидел Петька. Они манили его к себе, говорили с ним. Голоса их звенели серебряными колокольчиками. Скоро они очутились в саду, окружили Петьку, и он, сам того не сознавая, стал плясать вместе с ними, но по-своему. Он кружился вихрем, словно в тот памятный вечер, когда изображал вампира. Но теперь он и не думал об этом, да и ни о чём вообще не думал, упоённый чудным зрелищем. Луг был собственно болотом, а в одном месте раскинулось и настоящее озеро, глубокое, тёмно-синее, поросшее кувшинками. Лесные девы перенесли Петьку на своих шарфах на другой берег озера, где богатырский курган, сбросив с себя дерновый покров, тянулся к за́мку из облаков. Облака эти были, однако, мраморные; цветущие растения из золота и драгоценных камней обвивали мощные мраморные глыбы; каждый цветок был сияющей разноцветной птицей, распевавшей человеческим голосом. Слышался как будто хор тысяч радостных детских голосов. Куда попал Петька — на небо, или в лесной холм?.. Стены за́мка раздвинулись, потом сошлись опять и замкнули Петьку; он был отрезан от человеческого мира! Его охватил страх, какого он ещё не испытывал в жизни. Выхода не было, но с полу, с потолка, со всех стен глядели на него улыбающиеся девичьи лица. Они смотрели живыми, и всё-таки Петьке чудилось, что они только нарисованы. Он хотел заговорить с ними, но язык его не ворочался, голос пропал. Тогда он в отчаянии бросился на землю. Никогда ещё не чувствовал он себя таким несчастным. Одна из лесных дев приблизилась к нему; она по-своему желала ему добра и приняла на себя наиболее приятный ему облик дочки аптекаря. Он сначала и поверил было, что это она сама, но скоро заметил, что у неё нет спины, что она хороша только спереди, а сзади и внутри её одна пустота. «Один час здесь — век там!» — сказала она. — «А ты пробыл здесь уже целый час. Все, кого ты знал и любил там, умерли! Оставайся же с нами! Да ты и останешься поневоле! Иначе стены сойдутся и стиснут тебя так, что из твоего лба брызнет кровь!» И стены зашевелились, воздух спёрся, стало душно, как в раскалённой печи. Тут к Петьке вернулся голос. «Господи! Неужели Ты покинул меня!» — вскричал он полный смертельного отчаяния. Глядь, перед ним его бабушка! Она обняла его и принялась целовать в лоб и в губы. «Мой милый, дорогой мальчик!» — сказала она. — «Господь не покинет тебя, Он никого не покидает, даже величайших грешников. Слава ему во веки веков!» И она вынула молитвенник, тот самый, по которому она и Петька пели каждое воскресенье псалмы. Громко зазвучал её голос, воздавая хвалу Творцу. Лесные девы склонили усталые головы, прилегли отдохнуть, а Петька запел вместе с бабушкой, как он бывало певал прежде. Как громко, сильно и в то же время нежно зазвучал его голос! Стены за́мка зашевелились и растаяли, как туман. Бабушка вышла с ним из холма, и они пошли, озаряемые яркою луною, по густой траве, в которой блестели Ивановы червячки[1]. Но Петька был так слаб, ноги не держали его больше, и он опустился в траву, как в мягкую постель. Славно отдохнул он и проснулся от пения псалмов.
Возле него в самом деле сидела бабушка; он лежал в своей комнатке, в доме господина Габриэля. Горячка прошла, жизнь и здоровье возвращались к нему. А болен он был серьёзно. Его нашли в тот вечер лежащим без чувств в саду. Началась сильная горячка. Доктор сказал, что он вряд ли выживет. Дали знать матери. Обеим вместе — и матери и бабушке нельзя было ехать, и поехала одна бабушка, поехала по железной дороге. «Это только ради Петьки!» — говорила она. — «И ехала я с именем Божиим на устах, а то бы я всё думала, что лечу на помеле на шабаш ведьм в Иванову ночь».