По направлению к аулу Меана, около которого расположен пост того же названия, местность, постепенно понижаясь, переходит в равнину, расстилающуюся на огромном пространстве до конца горизонта. Здесь снова начинается пустыня, среди которой по дороге встречается оазис около незначительного ручья, протекающего через аул Меана. Совершенно гладкая, как стол, равнина утомляет до крайности своим однообразием, поэтому всю дорогу мы, не обращая внимания на эту унылую картину, занимались разговорами. Словоохотливый пристав Н. с особою любезностью крайне охотно удовлетворял наше любопытство. Изредка перед нами виднелись заросли как будто мертвого саксаула и темно-зеленого гребенщика. Узловатые ветви первого казались как будто высохшими на солнце. Дерево это, имеющее необычайную твердость, годится лишь на топливо, давая огромную, благодаря своей плотности, теплоту. Корни же его, как будто узлы, тянутся под землею совершенно закрытые особою корою в тех видах, чтобы не подвергаться действиям жаров. Заросли же гребенщика разнообразили унылую картину, резко выделяясь среди темно-желтой сожженной солнцем почвы. Жара между тем все увеличивалась и уже к одиннадцати часам утра сделалась невыносимою. Небольшая группа растительности давно была нам видна, но расстояние до нее, казалось, не уменьшалось. Лишь проехав еще часа два, мы наконец подъехали к аулу Меана, недалеко от которого виднелась группа текинцев с аульным старшиною во главе, вышедших навстречу генералу. Аульный старшина, высокий седобородый текинец, с желтыми погонами урядника туркменского, конно-иррегулярного дивизиона, поднеся хлеб-соль, просил в то же время сделать ему честь и заехать к нему в гости.
Спустя четверть часа под тенью нескольких таловых деревьев, мы расположились на богатом текинском ковре, разостланном по земле. Невдалеке от нас на треногом тагане варилась в огромном котле шурпа (суп) из баранины. Тут же грелась вода для чая в чугунных высоких кувшинах, называемых кунганами. Зной палящего солнца казался гораздо меньше после первой же чашки чая, предложенного радушным хозяином. Несколько взрезанных арбузов и дынь лежали около нас, соблазняя своим ароматом.
— Для гостя барана резал, сейчас готов будет, — сообщил нам старшина, усаживаясь лишь после приказания генерала на землю. — Хороший баран, жирный, — соблазнял он нас, подавая плоские большие чашки с кусками душистой вкусной баранины, которой все сейчас же, несмотря на жару и усталость, отдали должную честь.
По обычаю туркмен принято каждого гостя принимать и угощать по мере возможности, причем для встречи особенно почтенного гостя обязательно зарезать барана на угощение. Гостеприимство очень развито среди туркмен, и на гостя принято смотреть как на посланного богом. Причины, способствовавшие развитию гостеприимства, заключаются главным образом в том, что мужское население почти целые дни совершенно свободно, так как все домашние работы возлагаются на женщин, и этот избыток времени породил невольное стремление заполнить хоть чем-нибудь свой досуги. Если же к этому добавить, что каждый кочевник особенно интересуется всякими новостями, то будет понятно то чувство особенного удовольствия, с которым встречали каждого гостя, как вестника всяких новостей.
Аульный старшина, степенно важный по манерам, носил на себе отпечаток военной выправки, полученной им во время службы в туркменском дивизионе.
— Долго был на военной службе, старшина? — обратился генерал к старику.
Тотчас же встав с места и, в знак почтения приложив правую руку к сердцу, старшина довольно правильным русским языком ответил, что прослужив в дивизионе всего пять лет, причем последних два года состоял в звании урядника, с которым и уволен от службы.
— На каких, собственно, основаниях существует этот дивизион? — спросил один из собеседников.
— А видите ли, — быстро заговорил капитанъ Н., видимо, не любивший долго сидеть молча, — туркменский конно-иррегулярный дивизион, сформированный вначале как милиция в составе тридцати — сорока человек, переформирован был в сотню, а лет девять — десять тому назад в дивизион. Комплектуется он туркменами, желающими служить в нем добровольно. Каждый из них дает обязательство прослужить всадником в дивизионе два года и по окончании этого срока может по желанию или далее продолжать службу, или же быть уволенным. Во время состояния в дивизионе все всадники должны иметь собственную верховую лошадь. От казны же им дается винтовка и жалованье по двадцать пять рублей в месяц, на которое они должны также содержать и свою лошадь. Охотников служить в дивизионе всегда масса. Это хорошая воинская часть, сидящая на отличных конях. Служба всадников совершенно та же, что и наших казачьих частей. Офицеры же в дивизионе частью назначаются из кавалерийских полков, а частью производятся из тех же всадников без экзамена в офицеры милиции. Вообще туркмены представляют собою прекрасный материал для комплектования нашей кавалерии. По своему характеру и веками усвоенным понятиям это народность, особенно желательная в рядах нашей армии. Поэтому уже, в сущности, пора ввести среди них общую воинскую повинность, комплектуя ими этот же дивизион, который тогда лишь придется развернуть в полк.
Проговорил долго о всевозможных вопросах, касавшихся области, мы тут же легли отдыхать, убаюкиваемые тихим брянчанием струнного инструмента, имевшего вид домры. Тихие, мелодичные, но однообразные звуки туркменской мелодии разносились далеко в тишине. Южная ночь уже наступала. Ярко сияли звезды на прозрачном небосклоне. Край луны, освещая все окрестности мягким бледным светом, медленно начала появляться на горизонте. Где-то невдалеке около самого аула слышался тихий лай шакалов. С рассветом мы были уже снова в седлах, направляясь по равнине к посту Чаача. Снова перед нами во все стороны расстилалась безбрежная, сожженная солнцем раввина. Поднимая облака пыли, несся нам навстречу южный горячий ветер, затрудняя дыхание и не давая возможности нашим коням держать правильное направление. Сидя боком на седле и укрываясь от летевших по ветру масс песчинок, мы все скоро пришли в самое отвратительное настроение, особенно когда солнце стало припекать нас без всякого милосердия. Все сердито ворчали себе под нос, посылая всякие ругательства по адресу ветра.
— Хорошо, что в здешних местах грунт довольно твердый, так еще можно терпеть, — заговорил доктор, кутаясь в полотняный белый башлык, — а дальше около Тахтабазара, если бы попасть в такой ветер, так просто хоть караул пришлось бы кричать. С песком шутки плохие. Когда в песчаных барханах поднимается ветер, так живо можно богу душу отдать. Песок метет с страшною силою, перебрасывая целые песчаные горы с места на место. Пока есть силы, лошади идут, а выбьются, так только и остается, что лечь на землю и умереть. Занесет ведь моментально песком. Бывает что и туркмены, сбившись с дороги, погибают в этом безбрежном море песку, среди которого, если нет звезд на небе, так даже нет никакой возможности ориентироваться. Песчаные холмы все совершенно одинаковы и похожи друг на друга, поэтому раз попали в такой случай и сбились — значит конец.
Жара между тем, казалось, увеличивалась. Кожа на лице и руках, раздражаемая попадавшими песчинками, ныла нестерпимо. Во рту и горле чувствовалась какая-то особенная сухость, которую не могли даже уничтожить глотки воды, выпивавшиеся нами из бутылок с водою, притороченных по сторонам каждого седла. Обшитые солдатским сукном, периодически смачиваемым тою же водою, бутылки эти, подвергаясь действию ветра понижали температуру воды. При частом смачивании поверхности такая вода может сделаться буквально ледяною. Большую часть дня мы испытывали действие ветра и лишь под вечер, с большим трудом сделав по этой безводной пустыне с небольшим пятьдесят верст, добрались до поста Чаача, видневшегося группою своих построек у склона горного хребта.
— Посмотрите-ка, издали Чаача кажется порядочным поселком — так много сгруппировано тут построек, а подъедете близко, так окажется, что кроме дома поста ничего нет. Все остальные будки, домики, сараи — это остатки бывшего здесь в 1898 году противочумного пункта. Когда была чума в Индии и частью в Афганистане, а затем и у нас в кишлаке Анзопе, Самаркандской области, так была образована особая комиссия, под председательством его императорского высочества, принца Ольденбургского, для борьбы с чумною заразою. Комиссия эта выстроила на границе целый ряд карантинно-врачебных противочумных пунктов с нужным персоналом врачей и огромным имуществом. Пункты эти были размещены в особых временных постройках, в том числе и в Чаача. Здесь были устроены приспособления для дезинфекции, продовольствия и лечения значительного количества людей, прибывающих к нам из Персии. Просуществовали эти пункты года полтора — два, а затем были закрыты. Постройки без ремонта приходили в упадок и разваливались; имущество также сделалось негодным. Теперь в одном из этих домиков помещается переходный таможенный пункт и живет управляющий таковым — старый отставной майор. Интересный в своем роде человек.
Временное помещение, в котором жил майор, представляло собою небольшой дощатый барак, сбитый из досок, в широкие щели которых свободно влетал ветер пустыни, внося с собою массу пыли, ложившейся густым слоем на всех предметах, составляющих обстановку помещения. Радушный, но совершенно отвыкший от людей, хозяин приложил все свое старание, чтобы разместит своих гостей поудобнее в этом тесном и неуютном домике, который вдобавок ко всему еще был весь как будто источен какими-то насекомыми. Древесная пыль лежала толстым слоем на всех выступах, и каждая доска обшивки была покрыта сплошным узором дырочек.
— Это термиты, — удовлетворил наше любопытство майор. — Насекомое, имеющее отдаленное сходство с муравьем, но летающее, благодаря паре крыльев, имеющихся на спине. Термиты — это бич здешних мест. Во всей области более страшного врага, разрушающего постройки, найти нельзя. Нет такой вещи из дерева, бумаги, шерсти, которую бы ни уничтожали полчища этих насекомых. Целые бревна ими истачиваются в течении нескольких месяцев и при этом иногда снаружи даже не видно никаких следов, зато внутри остается лишь одна труха. Бывают иногда случаи, что крыши обрушиваются на домах, совершенно незаметно испорченные этими насекомыми.
— Неужели вы здесь и зиму прожили, майор? — заинтересовался доктор, присматриваясь все время к обстановке совершенно летнего помещения.
— Как же, прожил… — утвердительно закивал майор головою. — И даже, если хотите, недурно прожил. Холодновато только порою бывало, а так в общем ничего.
С невольным изумлением мы еще раз осмотрели барак, удивляясь этой замечательной непритязательности… С чем только не мирится русский человек, когда нужно!
Против поста Чаача находится персидский аул Чаача, через который ведется довольно значительная торговля. Караваны направляются на душакскую таможню. Извиваясь, протекает около Чаача небольшой ручей, но растительность имеется лишь около персидского Чаача.
От Чаача до Ясы-Тепе идет все та же равнина, до того ровная, что на пространстве свыше девяноста верст не видно никакой, даже самой незначительной складки местности. Гладкая поверхность земли имеет вид утрамбованного тока. Полное отсутствие воды делает этот переход очень затруднительным, поэтому, чтобы избежать дневную жару, мы выехали с наступлением ночи и всю ночь, шаг за шагом, плелись, покачиваясь в седлах и частенько клюя носом. Ветер давно уже стих, но раскаленный воздух и согретая солнцем почва давала себя чувствовать. Освещенные светом луны, наши фигуры верхом на лошадях бросали огромные тени, скользившие по поверхности земли. Пройдя половину перехода, мы остановились биваком в местности называемой Кальгаузом, около значительной ямы, наполненной дождевою водою, которая, собираясь в этой впадине в течение весенних дождей, сохраняется в ней вплоть до половины июня. Лишь при полном отсутствии воды и страшной жажде, вызванной палящим солнцем, возможно употреблять эту воду, имеющую какой-то особенно противный, гнилой вкус. Хорошо, что свет луны, серебря поверхность этого маленького пруда, не дал в то же время возможности рассмотреть цвет воды, бывший, как надо полагать, далеко не привлекательным. Даже уставшие и томимые жаждой кони наши, сделав два-три глотка воды из ямы, уныло отворачивались и били копытами землю, как бы высказывая свой протест против подобного питья. Лишь неприхотливые овцы в состоянии пить ее и поэтому Кальгаузская яма в начале лета осаждается стадами кочевников, пасущихся на равнине, пока солнце не выжжет травы на ней.
Разведя костер и сосредоточенно смотря на огонь, извивавшийся по горящим кускам саксаула, мы все легли тут же невдалеке на бурках. Доктор ворочался с боку на бок и разворчался не на шутку.
— Положительно нет никакой возможности заснуть на такой чудной постели, а я, право бы, заснул с удовольствием, — говорил он, выбирая более удобное положение. — В песках лучше, там хоть по крайней мере бока не так болят. Ведь это все равно, что на камнях спать, — постучал он по твёрдому грунту. — Да еще здесь, чего доброго, каракурт укусит. Говорят, по этим местам их встречается очень много.
— Что такое каракурт, про которого вы упоминаете?
— Да, как вам сказать, это в сущности небольшой, но страшно ядовитый паук черного цвета, покрытый сверху как будто волосами. Весною его укус смертелен даже для верблюда, на овцу же яд его не действует. Но зато и каракурт в свою очередь боится овцы, которая обыкновенно, говорят, съедает его с большим удовольствием. Для человека каракурт является очень опасным врагом, так как укус его безусловно смертелен.
Спать не хотелось и поэтому все молча смотрели на огонь.
— Это, верно, бояр, что человек, умирает, если его укусит каракурт, — заговорил один из джигитов, сидевших около нас, — только каракурт умного человека никогда не укусит. Умный человек всегда убережется от него — кошму постелет или что другое. Каракурт боится всего, что бараном пахнет. Ну, а глупый человек не то. Глупого человека может и зверь, и всякое животное укусить, потому что он не думает, как и что нужно сделать, чтобы этого не было. У нас про глупых людей есть сказка…
— Какая сказка. Расскажи Анна-Гельды, — заинтересовался доктор.
— Вы не можете себе представить, как интересны по своему содержанию бывают у них сказки, — обратился он к нам.
Джигит выдвинулся вперед, погладил свою седую бороду, собираясь с мыслями, и затем тихим голосом немного нараспев начал.
— Давно, очень давно жили в старом Рухнабаде восемь друзей, из которых семерых звали Магометами и одного Али. Все они занимались плотничьим мастерством, изготовляя арбы и сбывая их на базаре. Из них Али работал лучше и оканчивал один в день арбу, а все семеро Магометов одну в день; завидуя успеху Али, они однажды в отсутствие его сговорились и сожгли у него только что оконченную арбу.
Возвратившись Али нашел от своей арбы только одни угли. Опечаленный этим он немного подумал и, собрав угли в мешок, решил продать их на базаре. Во время дороги он встретился с купцом, который, увидя человека с ношей, остановился и спросил, что он несет в мешке. Али ответил, что он несет золото продавать. Купец, желая узнать цену, спросил его, что он возьмет за весь мешок. Немного подумав, Али ответил: променяю его тебе на двадцать верблюдов, если хочешь. Решив, что сделка выгодна, купец захотел лишь посмотреть на него, но Али сказал, что при дневном свете золота смотреть нельзя, ибо оно может превратиться в угли и что его можно вынимать из мешка сколько угодно, а в мешке даже не будет видно убыли, но только это нужно делать в темном месте. Прельстившись этим неистощимым богатством, чтобы еще больше разбогатеть, купец решил променять на мешок с золотом свои двадцать верблюдов и, взявши у Али драгоценный мешок, взвалил его на плечи и немедля ушел, боясь, чтобы Али не раздумал, но Али, в свою очередь, с теми же самыми мыслями быстро сел на верблюда и направился обратно к своему дому.
Магометы, увидя его, ведущего большой караван, стали узнавать, где именно он мог приобрести столько верблюдов и каким образом. Али тогда объяснил им, что на базаре настолько дороги угли, что двадцать верблюдов дали ему лишь за один мешок. Не подозревая в этом объяснении обмана, Магометы решили сжечь свои арбы и последовать примеру Али. Явившись каждый с мешком углей на базар, Магометы начали с навязчивостью предлагать их желающим променяет на двадцать верблюдов. Люди, увидя такую глупость Магометов, только смеялись, а базарные стражники прогнали их палками с базара. Возвратившись с пустыми руками домой, Магометы страшно рассердились на Али, и, не застав его дома, накинулись все на его мать, которую и убили. Вернувшись домой и найдя свою мать мертвою, Али сильно загоревал, но потом придумал следующий выход: одев труп в богатое платье и посадив на верблюда, он отправился в путь.
Долго он ехал и на другой день к вечеру, подъезжая к какому-то аулу, он на вопрос встречных ответил, что везет себе невесту из-за моря. Благодаря любопытству, жителя аула выскочили из юрт и испугали верблюда, который, прыгнув, уронил мнимую невесту Али. Али, притворившись, что очень огорчен случившимся, поплакав над мертвою, объявил аулу, что он пойдет к падишаху с жалобой на них и взыщет с них деньги за смерть своей невесты. Затем, взявши своего верблюда, он отправился к падишаху и заявил свою жалобу. Падишах был человек справедливый и сейчас же потребовал к себе виновных в причинении смерти невесты Али. Выслушав обе стороны, падишах посудил отдать самую красивую девушку из аула. Тут Али, поклонившись и получив девушку, вернулся к себе с домой. Магометы же, увидя у него красавицу, спросили, где он ее взял. Али тогда ответил им, что милостивый падишах за умерших всех старух-матерей из сострадания к несчастью выдает своим подданным по девушке. Магометы, посоветовавшись между собою, решили убить своих матерей и последовать примеру Али, что и исполнили, а затем, явившись к падишаху с трупами их, просили последнего дать им самых красивых девушек… Но велико было их удивление, когда падишах приказал страже посадить их в темницу, а тело велел похоронить. Отбыв присужденное падишахом наказание, озлобленные Магометы вернулись домой и решили раз навсегда покончить с ненавистным им Али, для чего придумали убить Али и потащили с этою целью его в море, чтобы утопить, но, боясь, что мешок с Али не утонет, посадили его в него, пошли искать хороший камень, чтобы вложить в мешок, причем оставили его на берегу моря. В их отсутствие мимо прогонял пастух стадо баранов и, увидя мешок, захотел полюбопытствовать, что в нем находится, но только что он успел развязать его, как оттуда быстро выскочил Али. Пастух сначала испугался, но когда опомнился, то спросил Али, зачем он сидел в мешке. Хитрый Али, не задумываясь, ответил ему, что он от рождения был на один глаз крив и по совету муллы, просидевши в этом мешке несколько времени, совершенно излечился и теперь видит отлично обоими глазами. Пастух, который был тоже на один глаз крив, пожелал в свою очередь вылечиться, для чего просил Али позволить ему сесть в мешок на некоторое время. Али как бы нехотя согласился на просьбу пастуха, но когда тот сел в него, хитрец немедленно завязал мешок; затем стадо баранов погнал к своему дому, между тем Магометы возвратились к месту, где оставили меток. Ничего не зная о происшедшем, они привязали к нему тяжелый камень, какой только они были в состоянии поднять, подтащили мешок к морю и бросили свою жертву с крутого берега, а сами с торжеством направились в дом Али и забрали себе все его имущество и его красавицу невесту. Но каково же было их удивление, когда они увидели через несколько времени, что Али спокойно гонит большое стадо баранов к себе во двор. Видят они и не верят своим глазам. Даже решили, что это не Али, а человек лишь на него похожий. Решившись проверить, действительно ли это Али, они спросили его, кто он такой, и тот доказал им, что он только что брошенный ими в море Али, возвратившийся обратно и видевший, что на дне моря пасется несметное количество баранов, из которых он только для себя взял пятьсот штук. Услышав это, Магометы, забыв всякую вражду к Али, просили его указать им то место, — где он нашел это богатство. Али, не задумываясь, повел их к берегу моря. Тогда Магометы взяли каждый по хворостине и послали старшего по летам выгонять из моря баранов. Тот бросился в воду и начал тонуть, размахивая в это время хворостиной.
Оставшиеся на берегу Магометы, думая, что он один не может справиться с массою баранов, прыгнули в свою очередь за ним в море, чтобы помочь ему, но потонули все в бурных водах. Али же, посмеявшись над их глупостью, вернулся домой и, сделавшись богатым человеком, зажил с своей молодой женой в свое удовольствие.
— Вот как, бояр, глупые люди делают, — закончил джигит свой рассказ.