Содержание: Сближение с царской семьей. Отношения с мужем. Знакомство с Распутиным. Отношение к Распутину. Переписка с Распутиным. Молитва Распутина. Телеграммы Распутина. Епископ Варнава. «Премудрость». Распутин и Протопопов. «Калинин». Передача просьб. Письма. Бадмаев и Курлов. Трепов. Манасевич-Мануйлов. Митрополит Питирим. Гусева. Протопопов. Политическая записка Орлова. Мария Головина. Бурдуков. Хвостов и Андроников. Штюрмер и Добровольский. Манус. Воскобойникова. Сухомлинов. Тайны хлыстовщины. Революция. Лахтина.[*] Кем себя считал Распутин. Распутин и престиж власти. Хвостов и Белецкий. «Мама» и «папа». Приемы царицы в квартире Вырубовой. Книжка Распутина.
Председатель. — Вас зовут Анна Александровна Вырубова, вы — рожденная Танеева. Сколько вам лет?
Вырубова. — Тридцать два.
Председатель. — Вы состояли фрейлиной двора государыни или просто большого двора?
Вырубова. — Просто большого двора, десять лет тому назад.
Председатель. — Вы православного вероисповедания?
Вырубова. — Да, православного.
Председатель. — Кончили вы курс какого-нибудь учебного заведения?
Вырубова. — Я кончила на домашнюю учительницу.
Председатель. — В котором году?
Вырубова (вспоминает). — Я вышла замуж в 1907 году, родилась в 1884 году, значит, сколько это будет? 16-ти лет я при округе держала экзамен.
Председатель. — Вы стали фрейлиной десять лет тому назад, в 1907 году?
Вырубова. — В 1907 году я вышла замуж, мне было 23 года, а фрейлиной я была сделана 20-ти лет.
Председатель. — Вы родились в 1884 году, стало быть, фрейлиной стали в 1904 году?
Вырубова. — Да.
Председатель. — Когда вы сделались фрейлиной, то вы сразу же стали близкой ко двору?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — Значит, некоторое время вы носили звание фрейлины, но не были знакомы с царской семьей?
Вырубова. — Да.
Председатель. — Когда же вы вступили в личные отношения?
Вырубова. — Первый раз меня взяли дежурить, когда заболела какая-то фрейлина, это было в 1905 году. Я поехала тогда на один месяц в путешествие с ними.
Председатель. — До замужества вы жили при отце вашем; он жил тогда в Царском или в Петрограде?
Вырубова. — В Петрограде жил, на Инженерной.
Председатель. — Значит, впервые вы поехали с семьей бывшего императора в 1905 году?
Вырубова. — Да.
Председатель. — До революционного движения?
Вырубова. — Да, потому что мы потом поехали заграницу, это было в августе месяце, а с ними я провела один месяц.
Председатель. — С этого года начинается ваше сближение с семьей?
Вырубова. — Да, тогда я познакомилась ближе; потом, через год, меня опять взяли дежурить, тоже летом, на месяц, тоже опять кто-то заболел.
Председатель. — Если вас взяли только через год, значит, ваше сближение произошло не тогда?
Вырубова. — Нет, я сблизилась с ними тогда, когда познакомилась, когда впервые поехала на «Полярной Звезде».
Председатель. — Но познакомились вы, вероятно, тогда, когда представлялись по поводу назначения фрейлиной?
Вырубова. — Это я не считаю. Я познакомилась в это путешествие, когда близко их видела.
Председатель. — Значит через год, в 1906 году, когда кто-то заболел, вас опять взяли?
Вырубова. — Опять взяли. Я опять путешествовала с ними в море, тоже осенью, кажется 2 месяца или месяц, не помню. На третий год — опять, три года подряд каждое лето.
Председатель. — Значит, в 1905, 6, 7 году вы продолжали жить у вашего отца в Петербурге?
Вырубова. — Да, у родителей. В 1907 году я вышла замуж, мой муж служил в походной канцелярии, мы взяли дачу в Царском, я жила с ним полтора года. Через год я развелась; у него психоз был.
Председатель. — Вы жили с ним полтора года, когда у него был психоз?
Вырубова. — Я всего замужем была полтора года.
Председатель. — Значит, с 1907 года, скажем, до конца 1908 года?
Вырубова. — Да, приблизительно.
Председатель. — В Царском вы часто встречались с семьей бывшего императора?
Вырубова. — Т.-е. не особенно часто; т.-е. что вы называете часто?
Председатель. — В последнее время, вы не отрицаете, вы были в очень тесной дружбе с семьей, особенно с императрицей?
Вырубова. — Да, конечно.
Председатель. — Нам интересно знать, с какого года это началось?
Вырубова. — Да вот, мой муж служил тогда в походной канцелярии, тогда меня звали вместе с ним. И вот четыре лета я ездила; он ездил в походной канцелярии, а я с ними.
Председатель. — Потом муж ваш был помещен в психиатрическую лечебницу?
Вырубова. — Да, он уехал в Швейцарию. Я забыла, в какой город, в лечебницу; потом мы развелись, так что я его с тех пор не видела.
Председатель. — Значит, в 1908 году кончилась ваша жизнь с мужем в Царском, и вы остались там жить после развода?
Вырубова. — Да, я не хотела возвращаться к родителям в Петербург и осталась там.
Председатель. — Что же вы там делали?
Вырубова. — А так, жила, как все другие.
Председатель. — Вы дежурили при дворе?
Вырубова. — Нет, не дежурила, я уже не могла, как замужняя женщина, нести разные обязанности. Меня иногда звали. Вот, например, брали уроки пения, вместе с государыней, у профессора Ирецкой, преподавательницы консерватории.
Председатель. — Это все внешние факты. Потом вы стали подходить все ближе и ближе?
Вырубова. — Да, т.-е. как?
Председатель. — В последнее время вы были уже самым близким человеком к семье бывшего императора?
Вырубова. — Т.-е., как близким? Часто бывала, они меня очень часто звали.
Председатель. — И они бывали у вас?
Вырубова. — Да, и они бывали у нас часто.
Председатель — На какой почве произошло ваше сближение?
Вырубова. — Т.-е., я не знаю на какой почве. Мы вместе брали уроки пения. У нее был низкий голос, у меня высокий, так что это подошло. Затем брали уроки рисования, шили, как все дамы там, вместе. Читали вместе.
Председатель. — Беседовали…
Вырубова (смеется). — Конечно, беседовали.
Председатель. — Скажите, когда и при каких обстоятельствах в эту жизнь вашу вошел Распутин?
Вырубова. — Я с ним познакомилась у великой княгини Милицы Николаевны и у Николая Николаевича. Милица Николаевна позвала меня познакомиться с ним в 1907 году, в год моей свадьбы; она сказала, что епископ Феофан привел ей интересного странника, который ясновидящий. Меня это очень заинтересовало, я пошла посмотреть.
Председатель. — Вы тогда интересовались вопросами религии?
Вырубова. — Я никогда особенно не интересовалась вопросами религии. Я верила в бога. Мне сказали, что он интересный странник. Пошла посмотреть. Думаю, наверно в России таких масса.
Председатель. — Кому же принадлежала мысль о том, чтобы ввести его ко двору?
Вырубова. — Мне кажется, они знали его уже до меня.
Председатель. — Т.-е. Александра Федоровна?
Вырубова. — Да, уже знала.
Председатель. — Через ту же Милицу Николаевну?
Вырубова. — Не могу вам сказать наверно. Вероятно, да. Я его первый раз увидела у них, на Английской набережной, за несколько дней до моей свадьбы.
Председатель. — Тогда ваша сестра тоже была там?
Вырубова. — Нет, сестры не было. Я совсем одна была, получила записку и поехала.
Председатель. — Он произвел на вас сильное впечатление?
Вырубова. — Т.-е. я не знаю. Она говорила, что он апостол. Как-то я очень интересовалась. Думаю, что особенного впечатления не произвел; он говорил о боге, я его спрашивала совета — выйти ли мне замуж. Он советовал, говорил, что очень хорошо, я тогда вышла замуж. Это было за несколько дней до моей свадьбы.
Председатель. — Когда же у вас завязались более тесные отношения с Распутиным? Ведь вы не отрицаете того, что были его горячей поклонницей?
Вырубова. — Вы сказали — горячей поклонницей, это слишком много. Во всяком случае, он умный человек, мне казалось, самородок, и я любила его слушать; безусловно, не отрицаю. Я видела, когда приезжала к нему, как он принимает всевозможных людей, как разговаривает с ними, я любила смотреть на это.
Председатель. — Это ведь не был интерес холодного наблюдателя. Это был интерес женщины, захваченной его идеями?
Вырубова. — Нет, захваченной я никогда не была.
Председатель. — Т.-е. вы утверждаете, что идеи Распутина были вашими идеями?
Вырубова. — Как же они могли быть моими? Я же с ним познакомилась только через два года после того, как они были с ним знакомы.
Председатель. — Нет, я выясняю теперь не внешние, а внутренние отношения ваши с Распутиным.
Вырубова. — Да, интересовалась ли я им как-нибудь особенно? Нет, особенно нет. Так.
Председатель. — Значит, неверно, что вы были его горячей почитательницей?
Вырубова. — Нет, неверно. Конечно, я интересовалась им, потому что он был интересен, но истерического какого-нибудь поклонения, — этого не было. Конечно, я никогда не была против него…
Председатель. — Так что вы утверждаете, что интерес к Распутину у вас был, как ко многим другим в вашей жизни? Или он представлял для вас исключительный интерес?
Вырубова. — Нет, безусловно, исключительный, нет.
Председатель. — Когда вас особенно захватило религиозное настроение?
Вырубова. — Я всегда верила в бога. Никогда особенно; мать моя говорила, что сказали про меня в «Новом Времени», будто я нахожусь в религиозном экстазе. Мы смеялись над этим. Никакого религиозного экстаза у меня нет, я верю в бога, как все православные женщины. У меня было очень много горя, муж с ума сошел, при дворе моя жизнь была совсем нелегка.
Председатель — Почему же она была нелегка?
Вырубова. — Потому что, вообще, жить при дворе нелегко. Вы думаете легко? Мне завидовали, меня любили. Вообще, правдивому человеку трудно жить там, масса зависти, клеветы. Я была проста, так что в эти 12 лет, кроме горя, я почти ничего не видела.
Председатель. — Вы были в переписке с Распутиным?
Вырубова. — Нет, потому что он ведь был безграмотен. Так что если писал, только телеграммы.
Председатель. — Но вы ему писали. Не потому, что он был безграмотен?
Вырубова. — Писем безусловно я ему не писала. Что же писать письма, он их не читал, давал посторонним, это не особенно приятно.
Председатель. — Но он вам писал?
Вырубова. — Телеграммы. У меня так: если болезнь бывала сестры или брата, или моя, я писала телеграммы, чтобы он помолился; или, если что-нибудь особенное в семье, я ему писала и получала в ответ телеграммы. Я их, должно быть, все бросила.
Председатель. — Что же было в этих телеграммах?
Вырубова. — Ведь я вам говорю, я очень часто просила о сестре, о брате, о каком-нибудь больном; меня даже просили просить его помолиться.
Председатель. — Чем же вы его считали — пророкам, святым, богом?
Вырубова. — Нет, ни богом, ни пророком, ни святым. — А вот считала, и отец Иоанн считал, что он, как странник, может помолиться.
Председатель. — Т.-е. вы относились к нему, как к обыкновенному страннику?
Вырубова. — Да, знаете, как у нас в деревне, я несколько таких видела, кормили их, просили помолиться.
Председатель. — Вы утверждаете, что Распутин в вашей жизни не играл никакой роли?
Вырубова. — Никакой особенной роли не играл. В смысле веры моей — никакой решительно.
Председатель. — А в жизни царской семьи?
Вырубова. — В их жизни, — какую же роль играл он? Они так же верили ему, как отцу Иоанну кронштадтскому, страшно ему верили; и когда у них горе было, когда, например, наследник был болен, обращались к нему с просьбой помолиться.
Председатель. — И все отношения к нему, и ваши, и бывшего императора, и императрицы — сводились к тому, чтобы помолиться, и больше ничего?
Вырубова. — Да, и когда был болен кто-нибудь, они сейчас просили его помолиться, когда что-нибудь мучило их, он успокаивал их всегда.
Председатель. — А что вам известно о вмешательстве Распутина в политическую жизнь страны и в разрешение государственных вопросов?
Вырубова. — Вмешивался ли он? По-моему — нет.
Председатель. — Будем говорить не по-вашему, а по-действительному; это факт внешний, действительной жизни, который не мог быть вам неизвестен.
Вырубова. — Нет, безусловно, нет. По крайней мере, я никогда не видела; у него бывала масса народу, у него просили по многим делам; я не была там; все время бывали у него какие-нибудь такие господа.
Председатель. — Это по благотворительной части, а по делам министров, чтобы назначить того или другого?
Вырубова. — Это безусловно нет. Я бывала там близко, сколько же я слышала, — я бы знала.
Председатель. — А какое же вы имели отношение к разрешению некоторых политических и государственных вопросов?
Вырубова. — Безусловно никакого. Весь дворец это на меня валил; за 12 лет я, кроме горя и мучения, ничего не имела.
Председатель. — Вы говорите, что религия не имела отношения к вашей жизни, а Распутин имел большое; это вероятно, ваша тетрадочка, вы писали? (Показывает тетрадку.)
Вырубова. — Да, я писала.
Председатель. — Я оглашаю тетрадь № 1. Молитва Григория Ефимовича (читает): «Господи, ты сам выбрал и нас выбрал из глубины греховной в чертог твой вечный живота». Вы говорите, что вы православная; какое отношение к православию имели Григорий Ефимович и его молитва?
Вырубова. — Ведь всякий человек может составлять молитвы по своему желанию.
Председатель. — А знали вы, что этот Распутин был развратный и скверный человек?
Вырубова. — Это говорили все, я лично никогда не видела; может быть, он при мне боялся, знал, что я близко стою от двора. Являлись тысячи народа, масса прошений, но я ничего не видела. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина бы не согласилась любить его, ведь он старый человек; сколько же ему было, — 50 лет, я думаю.
Председатель. — Тетрадка полна разных записей, на какие-то мистические темы… «Дивный бог», «Ваша благодать»…
Вырубова. — Да, я всегда массу записывала.
Председатель. — Так я вас спрашиваю, играло в вашей жизни роль это религиозное мистическое начало?
Вырубова. — Да, я всегда искала; массу записывала из книг; из того, что он говорил, очень много записывала.
Председатель. — Разве это не свидетельствует о том, что вы интересовались им исключительно?
Вырубова. — Им — нет; всеми, кто говорил что-нибудь.
Председатель. — В вашей тетрадке есть записи только о нем, а ведь вы встречали, наверно, не одного Григория Распутина. Почему нет других?
Вырубова. — Да, конечно, я многих встречала, но у других существуют сочинения, книги разных авторов; он же не писал, а говорил, его записывали, потому что он был неграмотный.
Председатель. — У вас записана телеграмма Распутина, из Покровского: «Ваш ему недоволен или мне я им не нуждаюсь, маленькой немного похворает ничего будет легче». Что это такое?
Вырубова. — Я не помню, это старое. «Маленькой», это, наверно, наследник, он очень часто болел, особенно ногою. Они всегда просили о нем помолиться.
Председатель. — «Отец ничего».
Вырубова. — Это, вероятно, мой отец, я просила помолиться.
Председатель. — «О докладе не беспокойтесь».
Вырубова. — Это, вероятно, я об отце что-то просила. Должно быть, очень старая тетрадка, посмотрите — в каком году.
Председатель. — А новее у вас ничего нет?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — Вы все сожгли? Почему вы сожгли целый ряд документов?
Вырубова. — Я почти ничего не жгла.
Председатель. — Почти.
Вырубова. — Да, сожгла только несколько последних писем императрицы, не хотела, чтобы они попали в посторонние руки. Когда меня захватили, я сожгла несколько писем, но, кажется, у меня еще осталось все там, в домике. Там делали обыск. Я была больна. Не знаю, нашли что-нибудь или нет. Эта тетрадка — не помню какого года.
Председатель. — А по тетрадке вы не можете указать год?
Вырубова. — Я полагаю, что это самый первый год.
Председатель. — А все-таки… «Поручает мою хорошую Веру»… Кто это Вера?
Вырубова. — Правда, не помню совсем; я даже не помню, что у меня такая тетрадка была.
Председатель. — «Рачко бог знай, а Родзянко пусть судит бог»… Странник и Родзянко; это ведь какой-то особенный странник, который занимается немного и политикой?
Вырубова. — Говорят, он занимался политикой, но со мной лично он никогда не говорил о политике.
Председатель. — А вы сами политикой никогда не занимались.
Вырубова. — А зачем мне было заниматься политикой?
Председатель. — Разве вы никогда не устраивали министров, не проводили доклада?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — Но вы сводили императрицу с министрами?
Вырубова. — Я даю вам честное слово, что никогда ничего подобного.
Председатель. — Вы лучше честного слова не давайте.
Вырубова. — Зачем мне министров сводить? Ведь я их совершенно не знала.
Председатель. — А Протопопова, Штюрмера?
Вырубова. — Штюрмера я не знала, Протопопова видела, когда он давно уже был министром.
Председатель. — Вы не можете объяснить это место телеграммы: «Родзянко пусть судит бог»…
Вырубова. — Нет, не знаю, за что судит; может быть, он просил чего-нибудь.
Председатель. — «Благословляю и целую тебя». Разве вы позволяли ему целовать себя?
Вырубова. — Да, у него был такой обычай. Когда я пошла к Милице Николаевне, она мне объяснила, что он всех целует три раза. Она сама подошла к нему, он поцеловал ее, и всех тогда целовал три раза, христосовался.
Председатель. — А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, может быть, он целовался не три раза, а много больше, не только христосовался, а немного больше?…
Вырубова. — При мне — никогда, я ничего не видела. Он был стар и очень такой неаппетитный, так что я не знаю.
Председатель. — Вы не отрицаете, что эта телеграмма — его?
Вырубова. — Да.
Председатель. — А тетрадка ваша к какому году относится?
Вырубова. — Вероятно, к 1907 или 1908; я потом ничего не писала никогда.
Председатель. — «Поцелуй всех». Что это значит?
Вырубова. — Всем привет передавал.
Председатель — (читает телеграмму). — «Духом радостно молимся отрадно всех вся тяжестей не надо не забудьте владыке за гулянку по Костроме всем дайте пусть и он носит просто напишите премудрости скоро увидимся. Тобольск Тоболяне». Что это значит: — «не забыть владыке за гулянку по Костроме?»
Вырубова.— Может быть, это про Варнаву.
Председатель. — Не относится ли это к 1913 году? Может быть, владыке не дали какой-нибудь награды?
Вырубова. — Вероятно, Варнаве; я не помню.
Председатель. — «Напишите премудрости». Кто назывался «Премудрость»? Вероятно, Николай Александрович?
Вырубова. — Подождите, «Премудростью», кажется, называли обер-прокурора. Нет?
Председатель. — Вы ошибаетесь. Итак, вы говорите, что ваши отношения с министрами были отношениями внешней вежливости, т.-е. они вам, как фрейлине и как близкому к семье императора человеку, наносили визиты?
Вырубова. — Да, безусловно, они ездили.
Председатель. — И вы не были с ними ни в каких сношениях по поводу государственных дел политической важности?
Вырубова. — Никогда.
Председатель. — Вы утверждаете, что Распутин никогда ни в какие дела не вмешивался?
Вырубова. — Безусловно не вмешивался. Мне говорили, что Протопопов ездил к нему.
Председатель. — И не только при вас, но через вас делал дела.
Вырубова. — Я никогда таких вещей не делала. Может быть, когда он бывал у них, у царей, может быть, он говорил с ними о чем-нибудь, потому что и Протопопов, и Штюрмер, и прокурор бывали у него.
Председатель. — Вы говорите, это старые телеграммы. Я беру новую — от 2 ноября 1916 года из Петрограда. Срочно. Вырубовой. Поезд ее величества. Ставка главнокомандующего. Калинин пускай пробудет только сутки. Кто это Калинин?
Вырубова. — Кого он называл Калининым? Кого-то из этих господ, кажется, Протопопова.
Председатель. — Не кажется, а наверное. — «Калинин пускай пробудет только сутки, более зависть будет хуже. Пошлите куда-нибудь на неделю побыть. Так долго в одних гостях только нельзя и те пока успокоятся. Не задерживайте его никак дольше». Эту телеграмму вы получили от кого?
Вырубова. — От Распутина. Между прочим, эти телеграммы не были переданы мне в ставку, я получила их здесь, когда мы вернулись, почему, — неизвестно. Вероятно, они были задержаны.
Председатель. — Во всяком случае, он писал и писал так, чтобы вы понимали. Какое вам дело до того, сколько времени Протопопов должен пробыть в ставке?
Вырубова. — Никакого дела.
Председатель. — Почему вам пишет этот Распутин, который тоже, по вашим словам, не имел отношения к политическим делам?
Вырубова. — Он очень хорошо относился к Протопопову.
Председатель. — Вы знаете, что он через вас его в министры поставил?
Вырубова. — Это, кажется, не через меня. Им очень увлекались. Протопопов, когда приехал из-за границы, хорошее впечатление произвел.
Председатель. — На кого?
Вырубова. — На бывшего императора.
Председатель. — И на вас, и на Александру Федоровну?
Вырубова. — Александра Федоровна его совсем не знала. А он ездил в ставку после заграницы; и тогда уже государь решил, что он будет одним из министров.
Председатель. — А вы какое принимали участие?
Вырубова. — Никакого. Я его тогда не знала… Вероятно, Распутин никому другому больше не мог телеграфировать, не хотел, только мне.
Председатель. — Значит, он телеграфировал вам, вместо Александры Федоровны?
Вырубова. — Да.
Председатель. — А она интересовалась какими-нибудь политическими вопросами: сменой министров, уходом министров?
Вырубова. — Она — совсем нет.
Председатель. — Почему же люди, не имеющие никакого отношения к политике, интересующиеся только молитвой и постом, находятся друг с другом в переписке политического содержания?
Вырубова. — Я говорю, что он очень хорошо относился к Протопопову; хотел ему хорошо сделать.
Председатель. — Через вас и Александру Федоровну?
Вырубова. — Через меня, главным образом, потому что — к кому же он будет телеграфировать?
Председатель. — Значит, вы интересовались этим вопросом?
Вырубова. — Я говорю, что я не интересовалась; но ко мне все лезли со всякими вопросами; это — да.
Председатель. — Ну лезли, скажем, день, месяц, год; но тут, лезли много лет подряд.
Вырубова. — Ужас что такое! Я говорю у меня вечно не было покоя от людей!
Председатель. — И вы передавали все эти бумаги и письма?
Вырубова. — Обыкновенно нет. Что я могла, — какое-нибудь прошение несчастных…
Председатель. — Это дело вашей совести. Если бы вы интересовались только благотворительностью, мы бы вас не допрашивали. Комиссию интересует вопрос о той государственной роли, которую вы играли, и о том вреде, который вы, благодаря Распутину, принесли стране своим политическим влиянием.
Вырубова. — Тысячи людей меня просили, я думаю, вы массу нашли телеграмм и писем.
Председатель. — Вы знаете, что телеграммы относятся как раз к тому времени, когда Государственная Дума была в борьбе с Протопоповым и требовала его смещения? А Распутин в этих телеграммах на ваше имя настаивает на том, чтобы вы и Александра Федоровна поддержали Протопопова.
Вырубова. — Я знаю. Вы думаете, просили только о нем одном?
Председатель. — Но это — не просьба о детях, которых нужно накормить, не просьба о вдове, которой нужно дать пенсию; это просьба содействовать утверждению власти министра, неугодного народному представительству.
Вырубова. — Что же я могла сделать? Он меня просил. Я не все передавала. Так и лежало.
Председатель. — Значит, вы не исполняли?
Вырубова. — Не могла исполнить. Меня не слушали, во всяком случае; иначе бы я здесь не была. Вы не можете себе представить, как меня люди просили!
Председатель. — Мы спрашиваем вас ради выяснения истины, которая нужна для народа. Разве при таких серьезных обстоятельствах ваша совесть не велит вам сказать правду?
Вырубова. — Я понимаю. Это правда. Я все время телеграммы получала, но какое действие они имели…
Председатель. — Вы не только получали телеграммы; нам известно, что вы делали по этим письмам и телеграммам.
Вырубова. — Я их передавала.
Председатель. — Теперь выходит, что вы их передавали.
Вырубова. — Все, что я получала, я передавала. Но эти телеграммы насчет Калинина я получила почему-то в Царском Селе, их в ставку не пустили.
Председатель. — Перейдем к письмам: «Многоуважаемая Анна Александровна. Все, что нужно было сообщить вам, многоуважаемая Анна Александровна, и ее величеству государыне императрице по трем вопросам, я вчера поздно вечером сообщил дорогому нашему Григорию Ефимовичу. По этим вопросам он также говорил и очень хорошо понимает значение серьезного их разъяснения. Разрешение этих трех вопросов в желательном направлении принесет, несомненно, спокойствие при дворе и в стране. Разрешить их надлежит задолго до созыва Государственной Думы, иначе она распространяет слухи, что все делается в России под давлением членов Государственной Думы и особенно председателя. Такое самомнение Думы я нахожу излишним в самодержавном государстве… В этом же духе я пишу ее величеству, так как ее просил принять меня и выслушать — теперь этого не нужно, ибо вы всегда можете видеть Григория Ефимовича, узнать от него и доложить ее величеству, если это найдете важным». Вы помните это письмо?
Вырубова. — Откуда это письмо? У меня этого письма нет.
Председатель. — Вы его уничтожили, но Бадмаев, который писал его вам, не уничтожил черновика. Итак, вы докладывали ее величеству по вопросам политической важности. «Глубоко благодарен вам и Григорию Ефимовичу за Павла Григорьевича, которого дорогой наш государь принял ласково и выслушал». Вы знаете, кто это — Павел Григорьевич?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — Курлов.
Вырубова. — Препротивный человек, гадкий человек.
Председатель. — Может быть, он противный; тем не менее, вам благодарны, что Павла Григорьевича принял государь. Это письмо от 9 сентября 1916 года.
Вырубова. — Это Бадмаев пишет?
Председатель. — Да. «Ее превосходительству Анне Александровне Танеевой».
Вырубова. — Я не Танеева.
Председатель. — Ну, рожденная Танеева.
Вырубова. — Я такого письма никогда не получала. Это интересно. Во-первых, я Бадмаева видела только раз в жизни. Такой маленький старичок.
Председатель. — Вот документ, который вы получили. Какое вы имели отношение к тому, что Трепов, министр путей сообщения, «плохо ведет свое дело, нужно его заменить другим человеком?»
Вырубова. — Никакого решительно отношения.
Председатель. — Тем не менее, у вас найдена записка, которая посвящена именно этому вопросу.
Вырубова. — Я говорю, что мне со всех сторон писали и я все, что получала, передавала.
Председатель. — Значит, передавали механически?
Вырубова. — Механически.
Председатель. — Вы знаете дело Манасевича-Мануйлова, который совершил преступление?
Вырубова. — Отчаянный, гадкий человек.
Председатель. — Но вы принимали участие в том, чтобы его не судили?
Вырубова. — Меня так просила какая-то дама, кажется, жена его. Валялась в ногах. Она подала какое-то прошение, я передала, больше ничего.
Председатель. — Вы знаете, что это прошение имело успех?
Вырубова. — Его, кажется, осудили?
Председатель. — Его судили и осудили, но, после того, как вы передали прошение, министр юстиции получил шифрованную телеграмму за подписью бывшего императора о том, чтобы этого человека не судили.
Вырубова. — Я помню, может быть, за месяц до того, как меня взяли, приходила женщина и валялась у меня в ногах.
Председатель. — А того, что она приходила раньше, вы не помните?
Вырубова. — Во всяком случае, это было не через меня.
Председатель. — А зачем вам нужно было хлопотать против какого-то архиерея, когда митрополит Питирим послал вам выдержку из газеты, направленную против него?
Вырубова. — Я вам говорю, мне вся Россия присылала всякие записки. Это, вероятно, осталось у меня?
Председатель. — Нет, у вас не осталось. Получив от Питирима эту вырезку, вы написали письмо В. Н. Воейкову: «Посылаю вам, милый Владимир Николаевич, послужной список епископа от митрополита и вырезку из газеты. Сердечный привет».
Вырубова. — Что, он просит за него или как?
Председатель. — Да. Питирим прислал вырезку из газеты «Свет» о том, что нужно уволить какого-то епископа. Вот еще телеграмма на ваше имя от Распутина: «Скажите строжее Гусева жила в Царицыне».
Вырубова. — Это — Гусева, которая его ранила в первый раз. Наверное, он просил, чтобы ее судили?
Председатель. — Чтобы ее построже держали. Что и исполнено.
Вырубова. — Я не знаю, что сделали с этой женщиной. Кажется, она была выпущена?
Председатель. — А что вы сделали по этому поводу?
Вырубова. — Кому же было передать это?
Председатель. — Вероятно, бывшему императору Николаю Александровичу; он же, вероятно, передал министру юстиции и министру внутренних дел по принадлежности; и все это исполнилось.
Вырубова. — Кажется, не исполнилось, потому что эту женщину освободили.
Председатель. — Вы ошибаетесь, ее заключили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом; освободили ее только тогда, когда произошла революция.
Вырубова. — Я не слыхала этого. Вы у меня, вероятно, массу нашли? Мне писали со всех сторон России.
Председатель. — Вы говорите, что ни к чему никакого отношения не имели. Вот письмо: «Глубокоуважаемый Александр Дмитриевич. Меня просили вам передать, что вас не приглашают к завтраку, чтобы лишние любопытные не спрашивали и не рассматривали. Храни вас Господь. Искренно вас уважающая Вырубова».
Вырубова. — Это было в ставке, потому что был страшный скандал; там было две партии, одна — за него, другая — против. И тогда несколько людей не приглашали к завтраку, чтобы не делать особенного любопытства.
Председатель. — Вы были за него?
Вырубова. — Я его почти не знала.
Председатель. — А Александра Федоровна была за него, или против?
Вырубова. — Я думаю, что они оба были за него. Тогда мне, наверное, велели написать, чтобы они не обиделись. Нескольких министров не звали: его, еще кого-то… чтобы не возбуждать…
Председатель. — Передо мной записка на политическую тему за подписью Орлова. Вы знаете эту фамилию?
Вырубова. — Я его лично не знаю.
Председатель. — Это — председатель главного совета патриотического союза, археолог. Записка на тему о Государственной Думе и о политическом устройстве России. Здесь надпись очень интересная: «Я очень прошу дорогую Анну Александровну прочесть и доложить». Вы говорите, что интересовались благотворительностью и религиозными вопросами, а политические записки зачем к вам попадали?
Вырубова. — Я там сидела при дворе, ко мне и левые и правые писали.
Председатель. — А вы знаете, что эту записку прислал Протопопов?
Вырубова. — Может быть.
Смиттен. — Вы говорите, что к вам писали и правые и левые. Не можете ли мне сказать, кто именно из левых к вам обращался?
Вырубова. — Ой, милый, право не могу сказать. И правые и левые. Я говорю, что все ко мне, все, кто мог, обращались.
Председатель. — Вы знали Марию Головину?
Вырубова. — Конечно, она belle soeur моей сестры.
Председатель. — «Многоуважаемый милый Александр Дмитриевич. Была сегодня в Царском у Анны Александровны, говорила ей, что хотела бы вас видеть, чтобы передать одно письмо и другие дела — она также хочет, чтобы мы повидались и вообще просила меня не прерывать моих отношений со всеми и не зарываться, а особенно с вами, — нашим общим другом». Видите, Протопопов был ваш друг.
Вырубова. — Я не могла считать его другом, я его мало знала. Он постоянно бывал у меня в лазарете.
Председатель. — Вы знаете Бурдукова?
Вырубова. — Знаю.
Председатель. — Вы передавали это длинное письмо на политическую тему?
Вырубова. — Ах, да. Если бы знали, как они все мне надоедали. Бурдуков всегда всем надоедал, он, кажется, нигде не состоял, но писем всем писал страшно много.
Председатель. — Вы с А. Н. Хвостовым были знакомы?
Вырубова. — Он у меня два раза был. Раз — с визитом и раз, кажется, обедал.
Председатель. — А вы не помните, что вы сами им заинтересовались, как политическим деятелем, после его речи в Думе по немецкому вопросу?
Вырубова. — Я заинтересовалась?
Председатель. — Не лично, а как политическим деятелем. Вы просили привезти Хвостова к вам, и он к вам приехал.
Вырубова. — Я скажу: это не Хвостов, это был такой ужасный князь Андроников, который ко всем лез. Я не знаю — знаете ли вы Андроникова. Он ко всем министрам лез и ко мне лез, всякие конфекты присылал. Отчаянный тип. Этот Андроников и привез мне Хвостова.
Смиттен. — А вы бывали у Андроникова на квартире?
Вырубова. — Нет, никогда в жизни.
Председатель. — И вы устроили Хвостову свидание с императором и императрицей?
Вырубова. — Это, вероятно, он сам устроил, потому что я его совсем не знала. Я помню, что Андроников страшно его рекомендовал.
Председатель. — Если Андроников такой отчаянный человек, вы бы просто его не приняли.
Вырубова. — Нет, Андроникова я приняла. Я его боялась; он отвратительный тип; он все время страшно врал.
Председатель. — А это большой недостаток — врать?
Вырубова. — Очень большой.
Председатель. — Я с вами согласен. Скажите, вы не звонили к Распутину перед назначением Штюрмера министром внутренних дел и не спрашивали, кого назначить министром внутренних дел?
Вырубова. — Я не могла телефонировать. Спрашивать Распутина, кого назначить министром внутренних дел? Это глупость. Они сами могли. Кто мог это сказать?
Председатель. — Вы не только телефонировали. Вы бывали у Распутина.
Вырубова. — Очень часто.
Председатель. — А Добровольского не вы устроили министром юстиции?
Вырубова. — Нет, не я. Я его не знала… тоже ужасный. Он был у меня в лазарете месяц тому назад.
Председатель. — С какого времени месяц назад?
Вырубова. — С тех пор, как меня взяли. До моей болезни, до кори. Я просила его заехать.
Председатель. — Значит, в декабре прошлого года?
Смиттен. — До его назначения министром или после?
Вырубова. — После назначения, когда он был с докладом, он приезжал в качестве министра.
Смиттен. — А до назначения он у вас не бывал?
Вырубова. — Нет, я его не знала.
Председатель. — Почему Протопопов в телеграммах назывался не Протопоповым, а Калининым?
Вырубова. — Он всегда себя так называл и письма подписывал — Калинин.
Смиттен. — Отчего же вы с таким трудом вспомнили, если это всегда так было?
Вырубова. — За последнее время он сам себя называл Калининым. Он себе такое прозвище дал.
Председатель. — Вы знаете Мануса?
Вырубова. — Знаю. Он был у меня в лазарете.
Председатель. — Вы знаете, какая кличка у него была, «Зеленый»?
Вырубова. — «Зеленый»? Не знаю, нет, не знаю. Он был жид какой-то.
Председатель. — Вы Воскобойникову знавали?
Вырубова. — Это — старшая сестра милосердия у меня в лазарете. Ее провели в старшие сестры. Протопопов был с ней очень дружен. Мы были сначала в хороших отношениях, а потом у меня явилось подозрение, что Воскобойникова поставлена, чтобы за мной следить. Протопопов ездил каждый раз после доклада в мой лазарет.
Смиттен. — Почему вы могли бояться, что за вами следят?
Вырубова. — Я ничего дурного не делала, но разве приятно иметь шпионов у себя в лазарете?
Председатель. — Чем вызывалось желание министра внутренних дел иметь в лазарете, где вы работаете, надзор за вами?
Вырубова. — Я не хочу клеветать. Может быть, это не он устраивал. Ради бога, не берите это, как факт. Во всяком случае, они были в хороших отношениях. Воскобойникова, когда это все началось, когда началась революция, — я была больна корью, — влетела ко мне и сказала, что ни одной минуты больше оставаться не может; сказала всем раненым, что мой лазарет будет сожжен, всех санитаров тоже подговорила уйти, так что был целый скандал; на другой день она ушла, куда-то пропала; но я знаю, что он ездил к ней почти каждый раз. Это мне было неприятно. Я даже сказала ему: «Что вы делаете, Александр Дмитриевич, как министр, ездите в лазарет. Мне это неприятно». Он говорит: «Извините, мне очень приятно там побыть, в такой обстановке простой». Она ему устраивала обеды, и сестра ее, — она свою сестру поставила ко мне сестрой, — и, они постоянно к нему ездили; с Воскобойниковой, я не знаю, что у них было, флирт какой-то. Она, безусловно, была влюблена в него.
Председатель. — Кого называли у вас Саной?
Вырубова. — Всех Александр.
Председатель. — А какие у вас были близкие Александры?
Вырубова. — Сестра моя Александра.
Председатель. — Александра Федоровна?
Вырубова. — Только ее так не называли.
Председатель. — Вы видели г-жу Сухомлинову?
Вырубова. — Видела — у Распутина. Она приезжала с прошением, чтобы освободили ее мужа.
Председатель. — Вы помогли ей?
Вырубова. — Это было невозможно.
Председатель. — Вы дали ей возможность видеться с царицей?
Вырубова. — Нет, она не виделась никогда; императрица не хотела ее видеть; у Сухомлинова дело какое-то невозможное: он был осужден…
Председатель. — Вероятно, при старом режиме он не был бы осужден. Откуда вы знаете, что императрица не хотела ее видеть?
Вырубова. — Говорили, что она хотела подать прошение императрице, но императрица не хотела принять.
Председатель. — Вы интересовались хлыстовщиной?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — А почему эта записка была у вас найдена? (Показывает записку.)
Вырубова. — «Тайны хлыстовщины». — Кто-нибудь на Распутина писал; говорили, что Распутин — хлыст. (Рассматривает.) Ах, это Гофштеттер!
Председатель. — Вы не знали, что Распутин — хлыст?
Вырубова. — Я не видала ничего хлыстовского, при дворе никто ничего не говорил. Хлыстовщина — против церкви. Он, по крайней мере при мне, никогда ничего не говорил против церкви.
Председатель. — В революционные дни, когда был низвергнут старый режим, вы были в Царском?
Вырубова. — Я была в Царском. У меня была корь, меня взяли 21 марта, я была в постели.
Председатель. — А до того вы были под домашним арестом?
Вырубова. — Нет, я лежала во дворце; не знаю, была ли я арестована; во всяком случае, я была со всеми вместе, я ничего не знала. От меня даже скрывали тогда. Я помню, войско было вокруг, стреляли. Я была очень больна, у меня была корь и воспаление легких.
Председатель. — Когда вы заболели?
Вырубова. — Трудно вспомнить. Двадцать первого был месяц, что я заболела. Это в день отъезда бывшего государя в ставку; мы все заболели в один день тогда. Когда это было?
Председатель. — 21 февраля. Вы Лахтину[*] знали?
Вырубова. — Знала, я приезжала к ней. Распутин жил у нее.
Председатель. — Вы очень часто видели Распутина?
Вырубова. — Первый год — раз, два, три, а потом чаще.
Председатель. — А последний год?
Вырубова. — Последний год он чаще был здесь. Я не знаю, что вы называете часто? Я, в сущности, больная; не могла ездить часто, я ездила в моторе. Знают же там, как часто я бывала; я не могу сказать; раз в неделю. Каждый раз, как бывала в городе; раз или раза два в неделю.
Председатель. — Вы помните встречу с Распутиным в Мраморном дворце несколько лет назад?
Вырубова. — В Мраморном дворце у Константина Константиновича? Нет, он там никогда не бывал. Его, наоборот, там очень не любили, кажется, я у Константина Константиновича никогда не бывала.
Смиттеи. — Для вас не было секретом, кем сам себя считал Распутин?
Вырубова. — Кем он себя считал? Он всегда говорил, что он — один из странников одухотворенных; проповедывал слово божие.
Председатель. — В чем же заключалась эта проповедь?
Вырубова. — Это бывало довольно интересно. Я даже записывала. Я не знаю… Объяснял св. писание.
Председатель. — Разве он был начитан в св. писании?
Вырубова. — Он знал все св. писание, библию, все…
Председатель. — Но ведь он был неграмотен?
Вырубова. — Он все знал, все говорил, все объяснял.
Председатель. — Вам приходилось слышать от него, что его призвание — снимать страсти с людей, делать их бесстрастными?
Вырубова. — Этого я никогда не слыхала. Мне он никогда не говорил ничего подобного. Мне он много рассказывал про свои путешествия, массу; в Иерусалим, не знаю где, по всей России он ходил в веригах, пешком. Это очень меня интересовало. Я слушала.
Председатель. — Это было раньше; потом он ходил в шелковых рубашках и вериг не носил.
Вырубова. — Да, ему все дамы шили. Мне, кажется, он носил что-то такое.
Председатель. — Почему вам это кажется?
Вырубова. — Он говорил, что у него все тело болит от того, что он на себя надевал.
Председатель. — Как он называл вас?
Вырубова. — Аннушка … Анна Александровна, разно называл.
Смиттен. — Скажите, пожалуйста, вам, как фрейлине двора ее величества, не казалось, что допущение к престолу такого лица, как Распутин, роняет престиж царя и царицы?
Вырубова. — Я боялась этого. Последнее время особенно. Говорили много гадостей.
Смиттен. — До вас доходили слухи, что Распутин — пьяница и развратник?
Вырубова. — Да. Я боялась…
Смиттен. — Вы говорили что-нибудь об этом царице?
Вырубова. — Они редко его видели, государь и государыня.
Смиттен. — Что вы называете редко?
Вырубова. — Раз или два, когда он приезжал.
Смиттен. — А приезжал он каждый день?
Вырубова. — Т.-е. в Петроград?
Председатель. — Не в Петроград, а в Царское Село.
Вырубова. — Редко приезжал.
Смиттен. — Что вы называете редко?
Вырубова. — К нам, во дворец, раза два в месяц, даже меньше. В сущности, когда государя не было, он никогда не бывал.
Смиттен. — Вы говорили с императрицей, что его нельзя допускать ко двору?
Вырубова. — Да, мы все говорили очень много.
Смиттен. — Но двор, как вы говорите, был против вас, все против вас интриговали?
Вырубова. — Мне было очень трудно. Они сами боялись этого; но они верили, что безусловно, когда кто-нибудь болен, когда его призовут, лучше будет. С наследником было так. А наследник был очень много болен.
Олышев. — Отвечая члену Комиссии, вы все-таки сказали, что предупреждали бывшую императрицу о том, что Распутина лучше дальше держать от двора.
Вырубова. — Я боялась, безусловно.
Олышев. — По указанию свидетелей, вы несколько раз в день виделись с императрицей и, когда уезжали к себе домой, вам часто приносили от нее записки; говоря обыкновенным языком, императрица не могла без вас жить?
Вырубова. — Не могла жить. Я была, как дочь совершенно там.
Олышев. — Отчего же вы не сказали: пусть вы меня не слушаете, но я в своем доме вам свиданий не буду устраивать; вы ведь не отрицаете факта, что, когда приезжал Распутин, у вас бывала не только императрица, но и вся царская семья?
Вырубова. — Они несколько раз приезжали, но я безусловно говорю, что мне часто это было тяжело. Но как я могла сказать? Они всегда были выше меня.
Олышев. — Раз вы сами относились отрицательно к Распутину, зачем вы устраивали свидание?
Вырубова. — Но, раз они требовали?
Олышев. — Они могли принимать у себя во дворце.
Вырубова. — Да, я знаю. Мне часто сестра говорила: «они за твоей спиной»; но я всегда была готова все сделать.
Олышев. — После того, как Андроников привез вам Хвостова, вы устраивали ему обед вместе с Белецким?
Вырубова. — Обедал у меня Хвостов, вместе ли с Белецким, не могу сказать, не помню.
Олышев. — В вашем же доме произошло свидание государя с Хвостовым?
Вырубова. — Государь очень редко бывал у меня, раз или два в год; когда я бывала больна.
Олышев. — А кто такая — Прилежаева, которая посылала вам телеграммы от Распутина?
Вырубова. — Мне? Прилежаева? Это не мне, кому-нибудь другому.
Председатель. — Телеграмма от Распутина, которую вы признали, подписана Прилежаевой. Она его поклонница?
Вырубова. — Я не помню.
Председатель. — Кто в телеграммах назывался «мама»?
Вырубова. — Государыня.
Председатель. — А «папа»?
Вырубова. — Государь. Вот почему, я вам говорила, он не мог быть «премудрость».
Смиттен. — А кого называли при дворе «цветком»?
Вырубова. — Не знаю.
Смиттен. — Вы говорите, что видели Добровольского только раз, после того, как он был с докладом, в качестве министра юстиции. Мне хочется, все-таки, еще напомнить о Добровольском; это особенная встреча, она предшествовала назначению Добровольского, который был вызван из Царского Села через гоф-фурьера и явился к вам на квартиру, где имел свидание с императрицей; она была в костюме сестры милосердия.
Вырубова. — Я вам говорю, я столько народу видела и принимала, что не могу помнить. Может быть, было. Если бы мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада.
Смиттен. — Постарайтесь вспомнить содержание беседы. Это было так недавно, Добровольский был назначен 20 декабря 1916 года.
Вырубова (думает). — Это теперешний, который был министром юстиции, толстый, был ли он у меня? Может быть, очень часто бывали такие вещи с просьбами, что государыня у меня принимала.
Смиттен. — Почему такой прием?
Вырубова. — Всегда с посетителями, или у меня в лазарете, или у себя в лазарете, она много принимала.
Смиттен. — Специально назначались приемы у вас на квартире?
Вырубова. — Были часто.
Смиттен. — Почему императрица не приглашала во дворец?
Вырубова. — Во дворец труднее вызывать. Она предпочитала у меня: последние года два, три была полиция, следящая за всеми. У меня было на простой ноге, они любили просто приезжать.
Смиттен. — Если любили, они могли установить какой угодно простой порядок у себя. — Ведь гофмаршальская часть не записывала посещения ваши и Распутина при дворе?
Вырубова. — Этого я не думаю; не знаю, кто ведет эти записки, Бенкендорф, кажется?
Смиттен. — Позвольте поставить вопрос прямо; встречаясь у вас в квартире с разными лицами, которые занимали то или другое положение в государстве, императрица хотела скрыть эти встречи?
Вырубова. — Скрыть невозможно ничего. В Царском Селе у меня последние года два-три, была полиция, следящая за всеми, кто приходил и уходил.
Смиттен. — В чьих руках находилась полиция?
Вырубова. — В руках дворцового коменданта Воейкова.
Смиттен. — Каковы были ваши отношения с Воейковым?
Вырубова. — Не с ним, а с ней. Я видалась с нею.
Председатель. — Вы писали ему: «Милый Владимир Николаевич».
Вырубова. — Безусловно. Я знала его хорошо, особенно семью Фредерикс, дочерей Эмму и Нини, хотя они гораздо старше меня.
Председатель. — Пока мы прерываем ваш допрос.
Вырубова. — Мне ничего писать не надо?
Председатель. — А вы хотите писать?
Вырубова. — Нет, не то, что хочу, но если надо.
Председатель. — Хорошо, может быть, вы напишете все то, что знаете; хотелось бы, чтобы это было действительно то, что вы знаете.
Вырубова. — Если бы вы мне несколько вопросов поставили, так ведь трудно.
Председатель (предъявляет документ). — Что это такое?
Вырубова. — Это — Распутин, все его писание.
Председатель. — Это вы записывали?
Вырубова. — Нет, это было напечатано. Есть книжка такая.
Председатель. — Вы ее составляли?
Вырубова. — Нет, не я составляла, она в продаже была. Мы все покупали эту книжку. Вероятно, она существует. Это ведь на машинке написано, я не могла писать на машинке; это кто-нибудь мне дал, вероятно, с книжки переписанное.
