Председатель. — Вы все сожгли? Почему вы сожгли целый ряд документов?
Вырубова. — Я почти ничего не жгла.
Председатель. — Почти.
Вырубова. — Да, сожгла только несколько последних писем императрицы, не хотела, чтобы они попали в посторонние руки. Когда меня захватили, я сожгла несколько писем, но, кажется, у меня еще осталось все там, в домике. Там делали обыск. Я была больна. Не знаю, нашли что-нибудь или нет. Эта тетрадка — не помню какого года.
Председатель. — А по тетрадке вы не можете указать год?
Вырубова. — Я полагаю, что это самый первый год.
Председатель. — А все-таки… «Поручает мою хорошую Веру»… Кто это Вера?
Вырубова. — Правда, не помню совсем; я даже не помню, что у меня такая тетрадка была.
Председатель. — «Рачко бог знай, а Родзянко пусть судит бог»… Странник и Родзянко; это ведь какой-то особенный странник, который занимается немного и политикой?
Вырубова. — Говорят, он занимался политикой, но со мной лично он никогда не говорил о политике.
Председатель. — А вы сами политикой никогда не занимались.
Вырубова. — А зачем мне было заниматься политикой?
Председатель. — Разве вы никогда не устраивали министров, не проводили доклада?
Вырубова. — Нет.
Председатель. — Но вы сводили императрицу с министрами?
Вырубова. — Я даю вам честное слово, что никогда ничего подобного.
Председатель. — Вы лучше честного слова не давайте.
Вырубова. — Зачем мне министров сводить? Ведь я их совершенно не знала.
Председатель. — А Протопопова, Штюрмера?
Вырубова. — Штюрмера я не знала, Протопопова видела, когда он давно уже был министром.
Председатель. — Вы не можете объяснить это место телеграммы: «Родзянко пусть судит бог»…
Вырубова. — Нет, не знаю, за что судит; может быть, он просил чего-нибудь.
Председатель. — «Благословляю и целую тебя». Разве вы позволяли ему целовать себя?
Вырубова. — Да, у него был такой обычай. Когда я пошла к Милице Николаевне, она мне объяснила, что он всех целует три раза. Она сама подошла к нему, он поцеловал ее, и всех тогда целовал три раза, христосовался.
