Содержание: Прозвище Протопопова в Царском Селе — Калинин. Обычай дворца называть приближенных прозвищами. Прозвища давал Распутин. Отношения Протопопова с Распутиным. Объяснение Протопопова по поводу прошений, написанных им в заключении. Протопопов и Балк в дни революции. Дополнение по вопросу об отношении Протопопова к Перрену. Благодарность корпусу жандармов за действия в дни революции. Телеграмма Балку от государя. Предупреждение Риттиха Протопопову относительно «рока» и влияние этих слов.
Председатель (обращаясь к Протопопову). — Сейчас у нас только один вопрос к вам. В ближайшем будущем мы зададим вам несколько вопросов, потому что здесь есть несколько новых обстоятельств, которые требуют ваших объяснений. Но сегодня один вопрос. Вы, может быть, не будете отрицать того, что в некоторых ваших сношениях там вы носили имя генерала Калинина?
Протопопов. — Калинина — да, но не генерала. Это было не в сношениях, а это прозвище было мне дано в Царском.
Председатель. — Кем?
Протопопов. — Затрудняюсь сказать, но думаю, что так меня прозвал Распутин.
Председатель. — Но вы говорите — в Царском. Распутин, хотя и имел отношение к Царскому, жил в Петрограде.
Протопопов. — Совершенно верно. Кто же мог меня звать Калининым? Это именно там, то-есть у Распутина, у Вырубовой или в придворных кругах.
Председатель. — Значит, и у Воейкова?
Протопопов. — У Воейкова? Не думаю. Может быть.
Председатель. — Зачем нужно было вашим знакомым или лицам, встречающимся с вами при дворе, называть вас не Александром Дмитриевичем, а генералом Калининым?
Протопопов. — Нет, господин председатель, генералом не называли, а просто Калининым. Это обычай такой был там: многих называли там тем или другим прозвищем.
Председатель. — Где? В Царском или у Распутина был этот обычай?
Протопопов. — Распутин ведь только являлся туда. Ну, быть может, и те, и другие прозвища выдумывал. Это он делал часто, а потом так и приклеивалось к человеку.
Председатель. — Вы не припомните, когда вас назвали этим именем?
Протопопов. — Решительно не знаю. Я узнал об этом только в самое последнее время.
Председатель. — Откуда вы это узнали?
Протопопов. — Не помню. Меня все так называли. Я это наверное знаю.
Председатель. — Вы говорите, что обычай таков был. Но каковы корни, каково происхождение этого обычая?
Протопопов. — Цели я не понимаю, не знаю, но обыкновенно так это делалось.
Председатель. — То-есть как обыкновенно?
Протопопов. — Так в разговоре называли.
Председатель. — В разговоре кого и с кем?
Протопопов. — И очень высоко даже.
Председатель. — То-есть?
Протопопов. — Я думаю, цари.
Председатель. — То-есть государь и бывшая государыня называли вас Калининым?
Протопопов. — Да.
Председатель. — Александр Дмитриевич, ведь дача прозвищ это также обычай тайных кружков. Это бывает принято в кругу людей, которые желают скрыть свои отношения.
Протопопов. — Тут, я думаю, не было такой цели. Нет, нет, думаю, нет.
Председатель. — Какая же другая цель могла быть?
Протопопов. — Мне кажется, просто такое остроумие, что-то такое в этом роде, шутка.
Председатель. — Но вы допускаете, что это прозвище дано было вам Распутиным?
Протопопов. — Да ведь Распутин всех постоянно называл, не меня одного.
Председатель. — Например?
Протопопов. — Я помню слово «Маленький», которое я слышал по отношению к одному из больших людей, к Юсупову.
Председатель. — К какому Юсупову, сыну, Феликсу?
Протопопов. — Они оба Феликсы.
Смиттен. — Сыну бывшего московского градоначальника?[*]
Протопопов. — Да. А потом, я не припомню сейчас, но постоянно были прозвища. Например, «Хвост» — Хвостов.
Председатель. — Какой Хвостов? Алексей Николаевич?
Протопопов. — Да, Алексей Николаевич.
Председатель. — Ну, а Штюрмера не называл ли он «Стариком»?
Протопопов. — Не помню прозвища, но оно было.
Председатель. — А Белецкого?
Протопопов. — Тоже было, не помню, какое. Но ведь наверху его не знали.
Председатель. — Но Распутин его хорошо знал?
Протопопов. — Да.
Иванов. — С какого момента вы получили это прозвище? С момента назначения министром?
Протопопов. — Не знаю.
Иванов. — И по телефону вас так называли?
Протопопов. — Кто? Никогда.
Иванов. — Распутин.
Протопопов. — Распутин ни единого раза не звонил.
Иванов. — А вы к Распутину звонили?
Протопопов. — Нет, не звонил ни единого раза.
Иванов. — Вырубовой вы называли себя своей фамилией?
Протопопов. — Конечно. Ведь это была приклейка какая-то к человеку, прозвище…
Иванов. — Так что вы всегда под своей фамилией звонили по телефону Вырубовой?
Протопопов. — Всегда.
Председатель. — Когда вы узнали, что и при дворе, очень высоко, как вы говорите, и у Распутина существовал обычай давать прозвища?
Протопопов. — Я не могу сказать, чтобы это было у Распутина, потому что я в кружке Распутина не бывал. Как я вам сказал первый раз, я Распутина видел раз 15–16. Я долго думал, и положительно это так и есть. Вообще моя близость к Распутину в значительной мере преувеличена.
Председатель. — Вы это говорили уже. Но не можете ли вы припомнить, при каких обстоятельствах вам была дана кличка «Калинин»? И когда вы узнали, что вообще существует обычай давать клички?
Протопопов. — Это постепенно так вышло. Постепенно я увидел, что дают разные клички.
Председатель. — Увидели при встречах с кем?
Протопопов. — То с одним, то с другим.
Председатель. — То-есть с кем? С членами государственной думы?
Протопопов. — Нет.
Председатель. — Александр Дмитриевич, отвечайте же прямо. При встречах с кем, у кого?
Протопопов. — У Вырубовой. Сестра была в лазарете старшая.
Председатель. — В каком лазарете?
Протопопов. — В Царском.
Смиттен. — Сестра Воскобойникова?
Протопопов. — Да. Она мне сказала, что есть несколько кличек.
Председатель. — А при встречах с бывшей императрицей?
Протопопов. — Императрица меня звала Калининым. Это факт, я это знаю.
Председатель. — Почему вы знаете?
Протопопов. — Потому что она сама, улыбаясь, мне говорила.
Председатель. — Постарайтесь припомнить, в какой связи.
Протопопов. — Вырубова в записках называла меня Калининым.
Председатель. — В какой связи императрица вам сказала, улыбаясь, что вы носите кличку Калинина?
Протопопов. — Я не припомню, но я знаю, что она называла меня Калининым.
Иванов. — А у Вырубовой какая была кличка?
Протопопов. — Я хочу сказать — Аня, но не знаю, Аня или нет.
Иванов. — А дети Распутина как вас называли?
Протопопов. — Я у них никогда не бывал.
Председатель. — А у самой императрицы была какая-нибудь кличка?
Протопопов. — Ее называл Распутин мамой, это знали и другие лица. Точно так же, как государя — папой.
Председатель. — А кто назывался Саной?
Протопопов. — Сана? Не знаю.
Председатель. — Будем считать, что этот вопрос выяснен.
Протопопов. — Господин председатель, может быть, вы мне разрешите сказать по прошлому вопросу?
Председатель. — По какому вопросу?
Протопопов. — О Перрене.
Председатель. — Это то, что есть в вашем прошении?
Протопопов. — Я сегодня стал писать другое прошение.
Председатель. — Я получил одно прошение, где вы говорите о Перрене; затем, что вы сделали?
Протопопов. — Я подписал приказ по корпусу жандармов. Это верно. А кроме того я припомнил, что в день, кажется 25-го или 26-го… в день, когда, я 27-го пошел в государственную думу, а это было накануне… Было уже очень большое движение, революция была в разгаре… И вот мне, в Мариинский дворец, позвонил Балк и говорит, что он думает с частью конных городовых, которые остались, пробиться в Царское Село. Буквально он мне сказал — «пробиться».
Председатель. — Это было какого числа?
Протопопов. — Кажется, 26-го. Это было в то время, когда мы были в Мариинском дворце.
Иванов. — В тот день, когда вы ночевали в государственном контроле?
Протопопов. — Да, в контроле. А в день, когда я ушел, — это было 26-го, — мне позвонил Балк в Мариинский дворец и говорит, что он думает пробиться. Я говорю: «А командующий войсками где? Отчего вы его не спросите?» Он сказал, что не может его найти. Тогда я ему посоветовал, — ведь я совершенно не был причастен к этим бывшим распоряжениям, —посоветовал так: «Как же вы, градоначальник, думаете уйти из Петрограда? Что же это такое будет?» Я посоветовал остаться. Он тогда сказал: «Я остаюсь».
Председатель. — Вот этот инцидент вы и хотели рассказать?
Протопопов. — Вот это я и хотел дополнить. А потом относительно Перрена: все отношения, которые у меня с ним были, они остались письменно, они должны существовать в тех письмах, которые я от него получал. В первом письме он мне написал… думается мне, что это в первом письме есть такое выражение: «С первого раза, как я вас увидел…» Он написал по-английски, а так как я затруднялся писать по-английски, то это письмо перевели в канцелярии, и в канцелярии оно должно быть.
Председатель. — В какой канцелярии?
Протопопов. — Министерства внутренних дел. Полный перевод, потому что у меня был русский перевод.
Председатель. — В каком же деле это может быть?
Протопопов. — Надо спросить Писаренкова. Он это помнит несомненно. Он составил ответ, который я послал Перрену. В первом письме он мне пишет: «Первый раз, как я вас видел». Отсюда ясно видно, что этого человека я не знал. Совершенно ясно! Он мне преподносил страшно хвалебные вещи; необыкновенные.
Председатель. — То-есть по вашему адресу?
Протопопов. — Дифирамбы мне говорил. Затем говорил, что моя планета — Юпитер, которая проходит под Сатурном, и разные гороскопические вещи. Это меня всегда трогало. Предсказания эти были всегда верные. И потом он предсказывал разные великие блага. А затем пишет, что это не есть какое-нибудь шарлатанство, а настоящая наука, и что он может мне действительно передать известную часть силы.
Председатель. — Александр Дмитриевич, может быть, мы подробности извлечем из писем, о которых вы говорите. Мы постараемся найти их, так как они служат вашим оправданием. Тогда мы вам их предъявим.
Протопопов. — Я буду очень благодарен. Все мои письма и телеграммы есть. И это все. Вы мне поставили вопрос, господин председатель, как я мог сноситься с человеком, который является, может быть, тайным врагом моего отечества. Это, действительно, меня задело, потому что если на мне много грехов, много в жизни зла я сделал, то этого зла не делал.
Председатель. — Александр Дмитриевич, ваша просьба направлена к выяснению вопроса, а это совершенно совпадает с интересами Комиссии — выяснить вопрос.
Протопопов. — Разрешите мне еще одно слово сказать. Когда я получал эти письма и отвечал, то, действительно, я тогда не знал, что в чем бы то ни было был замешан Перрен. И потом только я узнал это, через месяц после первого письма, когда он хотел приехать из Стокгольма и обратился ко мне с просьбой помочь ему. Тогда я сказал Васильеву: «Помогите ему приехать». Васильев тогда поехал в генеральный штаб, вернулся оттуда и говорит: «Там возражали, там есть обстоятельства по военному времени». Он мне сказал так мягко, что я не понял. Я себя проверял: у меня чувства гадливости и чувства опасения не получалось, вот почему я ему ответил. Васильев мне сказал слишком мягко. Он сказал: «Нет, это лучше оставить». Я понял так, что, может быть, это пустяки какие-нибудь.
Председатель. — Мне кажется, что одну деталь вашей мысли я уловил, а именно, что тон вашей телеграммы был вызван не только вашей обычной мягкой манерой обращаться к людям, но и мягкостью доклада Васильева. Так я вас понял?
Протопопов. — Да, господин председатель, совершенно определенно я это говорю.
Председатель. — Скажите, при чем же тут Куколь? В каком отношении он стоит к тем русским переводам писем Перрена, о которых вы пишете, что они лежали у вас на столе?
Протопопов. — Я показывал их ему.
Председатель. — Показывали Куколю? Почему?
Протопопов. — Показывал Куколю-Яснопольскому, потому что я ужасно интересовался совпадениями дней.
Председатель. — Какими совпадениями?
Протопопов. — Например, там сказано: 14, 15 и 16-го. Это есть открытие государственной думы. Это очень серьезные числа.
Председатель. — С чем же это совпадало?
Протопопов. — С числами, которые он писал. Он мне писал, что в такие-то дни мне нужно быть осторожным.
Иванов. — Это было пророчество?
Протопопов. — Именно пророчество. Удивительные совпадения.
Председатель. — Мы к этому вернемся, когда у нас будут письма.
Протопопов. — Васильеву я тоже говорил про Перрена, что несомненно; я не точно помню, но это несомненно.
Председатель. — Чтобы исчерпать ваше прошение, расскажите вкратце о вашем заявлении касательно приказа начальника корпуса жандармов.
Протопопов. — Это было так: у меня был начальник корпуса жандармов Николаенко…[*]
Председатель. — Когда это было?
Протопопов. — Это было 24-го или 23-го февраля.
Председатель. — Вы пишете в вашем прошении, что после 23-го или 24-го.
Протопопов. — Это верно. 23-го — это был первый день.
Председатель. — Значит, после того, как был у вас Николаенко, — а это было 23-го или 24-го…
Протопопов. — Это было после 23-го.
Председатель. — Вы подписали приказ, составленный в штабе корпуса жандармов?
Протопопов. — Где, вследствие тех потерь, которые случились в корпусе жандармов…
Председатель. — Когда?
Протопопов. — Кажется, 24-го.
Председатель. — Вследствие тех потерь, которые понес корпус жандармов во время событий?…
Протопопов. — Я подписал приказ. Содержание его есть благодарность и мое обещание доложить царю о том, как они себя вели.
Председатель. — Почему вы нашли нужным сообщить об этом Комиссии?
Протопопов. — Потому что я все время думал о том, какие распоряжения я в то время давал. Буквально никаких не давал. И затем еще с генералом Балком был разговор. Еще одно мое распоряжение, это — когда 25-го решено было закрыть… прервать занятия Государственной Думы. Тогда я поехал в градоначальство, помнится, для того, чтобы передать это командующему войсками.
Председатель. — Вы поехали, когда что именно произошло?
Протопопов. — Когда было решено прервать занятия государственной думы. Меры охранительные всегда принимаются, и вот я поехал туда, чтобы ему сказать… Тогда командующий войсками сказал мне, что он получил телеграмму от государя, в которой было изложено, что нужно подавить или, как сказано, остановить это движение, эти недопустимые волнения во время войны. Он получил и мне показал эту телеграмму.
Председатель. — Вы читали сами эту телеграмму?
Протопопов. — Читал.
Председатель. — Там были такие слова: «Повелеваю завтра же восстановить спокойствие в столице».
Протопопов. — Нет, не так.
Председатель. — А как?
Протопопов. — Повелеваю — это слово было… недопустимые беспорядки во время войны. Вот так я помню.
Председатель. — Александр Дмитриевич, нам в Комиссию передана господином комендантом крепости черновая тетрадь с вашей рукописью. Это ваши заметки о первых днях. Вы подтверждаете правильность того, что там написано?
Протопопов. — Безусловно. Я очень искренно писал все, что там было.
Председатель. — Александр Дмитриевич, так в ближайшие дни мы вас опять допросим, потому что явился целый ряд обстоятельств, которые нужно выяснить при помощи ваших объяснений.
Протопопов. — Слушаюсь, господин председатель. Я только об одном прошу… Я чувствую страшную тяжесть того дела, которое я на себя принял. Я сделался, не желая того, сделался каким-то чудовищем. И не скажу, чтобы я не делал таких вещей, которые заслуживали большого порицания. Но есть вещи, которых я не делал. Я злой воли не имел. Вот эта перреновская история — я определенно отрицаю ее, определенно, господин председатель. Еще скажу одну вещь. Быть может, я слишком несчастный сам, чтобы теперь людей винить, но я всегда был, насколько можно, религиозный человек, теперь же больше, чем прежде. Я могу присягу на кресте и евангелии принять, что говорю правду. Может быть, были дурные чувства ко мне со стороны разведки… Может быть, я их не виню…
Председатель. — Что это значит: дурные чувства?
Протопопов. — Дурные чувства, потому что меня безусловно ловили. Чего проще — прийти и сказать: «Что это такое? Вы послали телеграмму?» Это так просто. «Вот письмо, почему оно?» Это так просто. Ведь, когда я писал, я не думал о том…
Председатель. — Вы не припомните ли в связи с этим одного обстоятельства: когда вы имели доклад товарища министра по этому поводу?
Протопопов. — Положительно отрицаю.
Председатель. — Товарища министра Степанова…
Протопопов. — Степанова — нет! Про Мануйлова — да. Степанову я верил. Но мне никто не говорил. Если бы кто-нибудь сказал, я понял бы, что это опасно. Я шел прямо, интересуясь этими числами, я к этому возвращался — по числам. Потом, разрешите мне сказать: какая же могла быть цель? Какая цель? Я ведь никому вреда этим не сделал.
Председатель. — Вы о чем говорите?
Протопопов. — О том, что я получал от него письма. Они на-лицо. Вы посмотрите. Я посылал телеграмму, но посмотрите, что там написано. Ничего! Если плохо немного… Хотя бы это ultérieurement![*] Ведь это значит: после войны. Я сразу не понял, это не мое выражение, оно поставлено канцелярией. Когда вы меня спросили, я не понял. Ultérieurement[*] — это значит: когда война кончится, тогда это и будет…
Председатель. — Я бы думал, что нам не следует на этом обстоятельстве останавливаться. Мы разъясним это, когда у нас будут письма. На то, что вы говорите, я должен сказать, во-первых, что никакой присяги с целованием креста и евангелия в подтверждение правдивости ваших слов не требуется: она недопустима, а во-вторых, вы можете быть уверены, что все обстоятельства вашего дела и в особенности те, которые вы указываете, будут Комиссией исследованы и проверены. Вы должны быть поэтому совершенно спокойны.
Протопопов. — Я могу одно сказать: я третий раз допрашиваюсь, я глубоко чувствую, насколько вы ищете правду.
Председатель. — Вы чувствуете?
Протопопов. — Я чувствую и с радостью это скажу. Но есть одна правда, которая меня убила: это то, что я сказал в одном заявлении относительно изъятия писем. Это — распоряжение, которое я сделал. Я это сделал, а теперь спрашиваю, почему я это сделал? Зачем я сделал такую выемку, когда можно было положить в шкаф и достигнуть того же. Но я просто думал, что это клочки бумажек, которые никому не нужны.
Председатель. — Как вы не справились с законностью, прежде всего, как вы, министр внутренних дел, не поставили себе вопроса: «А правильно ли я это сделал? Мало ли, что мне этого хочется, мне, министру внутренних дел, или некоторым другим лицам»…
Протопопов. — Определенно говорю, что я в этом глубоко виноват.
Председатель. — Позвольте вам сказать: ведь вы связали свое имя с колоссальными событиями в России, и если они нас волнуют, как граждан, это невольно сказывается при допросе. Но вы можете быть уверены, что по существу это наше волнение нисколько не скажется, и мы останемся в известном…
Протопопов. — Это я чувствую, господин председатель, всей душой я чувствую благожелательное отношение.
Председатель. — Этого вы не имеете основания сказать. Тут есть то отношение, которое испытывает каждый человек, поставивший себе задачей отыскание истины. И мы, конечно, ее установим.
Протопопов. — Вы понимаете, господин председатель, мне хочется вам сказать, что я чувствую тот грозный рок, про который мне сказал Риттих. Он раз сказал мне в совете министров: «Знаете, опасайтесь, на вас глядит то, чего опасались римляне: на вас глядит рок».
Председатель. — Когда он вам это сказал?
Протопопов. — Он сказал это недели за 3—2½ до конца.
Председатель. — А вам не представляется, что в вашем рассказе, занесенном в вашу тетрадочку, о ваших скитаниях в дни революции, отразилась мысль Риттиха, что некоторый рок над вами тяготел?
Протопопов. — Я чувствовал это. Возьмите несчастного Перрена… это пустяк, а между тем выходит, что решается жизнь человека. Я не боюсь решить свою жизнь, вы это понимаете, но я говорю, как странно! Действительно, рок, действительно, рок! Ну что в этом, какая важность: гадальщик, которым я интересуюсь, а это играет роль…
Председатель. — Это мы условились установить, когда перед нами будут письма.
