О средних веках (Гоголь)/Арабески 1835 (ДО)
| ← Скульптура, живопись и музыка. | О среднихъ вѣках. | Глава изъ историческаго романа. → |
Изъ сборника «Арабески». Опубл.: 1834[1]. Источникъ:  Арабески. Разныя сочиненія Н. Гоголя. Часть первая. — Санктпетербургъ: Типографія вдовы Плюшаръ съ сыномъ, 1835. — С. 13—40. |
Никогда Исторія міра не принимаетъ такой важности и значительности, никогда не показываетъ она такого множества индивидуальныхъ явленій, какъ въ средніе вѣки. Всѣ событія міра, приближаясь къ этимъ вѣкамъ, послѣ долгой неподвижности, текутъ съ усиленною быстротою, какъ въ пучину, какъ въ мятежный водоворотъ, и закружившись въ немъ, перемѣшавшись, переродившись, выходятъ свѣжими волнами. Въ нихъ совершилось великое преобразованіе всего міра; они составляютъ узелъ, связывающій міръ Древній съ Новымъ; имъ можно назначить то же самое мѣсто въ Исторіи человѣчества, какое занимаетъ въ устроеніи человѣческаго тѣла сердце, къ которому текутъ и отъ котораго исходятъ всѣ жилы. Какъ совершилось это всемірное преобразованіе? какія удержались въ немъ старыя стихіи? что прибавлено новаго? какимъ образомъ онѣ смѣшались? какъ образовалось величественное, стройное зданіе Вѣковъ Новыхъ? — Это такіе вопросы, которымъ равные по важности едва ли найдутся во всей Исторіи. Все, что мы имѣемъ, чѣмъ пользуемся, чѣмъ можемъ похвалиться передъ другими вѣками, все устройство и искусное сложеніе нашихъ административныхъ частей, всѣ отношенія разныхъ сословій между собою, самыя даже сословія, наша Религія, наши права и привилегіи, нравы, обычаи, самыя знанія, совершившія такой быстрый прогрессивный ходъ, — все это или получило начало и зародышъ, или даже развилось и образовалось въ темные, закрытые для насъ Средніе Вѣка. Въ нихъ первоначальныя стихіи и фундаментъ всего новаго; безъ глубокаго и внимательнаго изслѣдованія ихъ не ясна, не удовлетворительна, не полна Новая Исторія; и слушатели ея похожи на посѣтителей фабрики, которые изумляются быстрой отдѣлкѣ издѣлій, совершающейся почти передъ глазами ихъ, но позабываютъ заглянуть въ темное подземелье, гдѣ скрыты первыя всемогущія колеса, дающія толчекъ всему: такая Исторія похожа на статую художника, не изучившаго Анатоміи человѣка.
Отъ чего же, не смотря на всю важность этихъ необыкновенныхъ Вѣковъ, всегда какъ-то неохотно ими занимались? Отъ чего, приближаясь къ нимъ, всегда спѣшили скорѣе пройти ихъ и отдѣлаться отъ нихъ? и рѣдкіе, очень рѣдкіе пораженные величіемъ предмета, возлагали на себя трудъ разрѣшить нѣкоторые изъ приведенныхъ вопросовъ? Мнѣ кажется это происходило отъ того, что Средней Исторіи назначали самое низшее мѣсто. Время ея дѣйствія считали слишкомъ варварскимъ, слишкомъ невѣжественнымъ, и отъ того-то оно и въ самомъ дѣлѣ сдѣлалось для насъ темнымъ раскрытое не вполнѣ, оцѣненное не по справедливости, представленное не въ геніальномъ величіи. Невѣжественнымъ можно назвать развѣ только одно начало, но это невѣжественное время уже имѣетъ въ себѣ то, что должно родить въ насъ величайшее любопытство. Самый процессъ сліянія двухъ жизней Древняго міра и Новаго, это рѣзкое противорѣчіе ихъ образовъ и свойствъ, эти дряхлыя, умирающія стихіи Стараго міра, которыя тянутся по новому пространству, какъ рѣки, впавшія въ море, но долго еще не сливающія своихъ прѣсныхъ водъ съ сильными волнами; эти дикія, мощныя стихіи новаго, упорно недопускающія къ себѣ чуждаго вліянія, но наконецъ невольно принимающія его; это стараніе, съ какимъ Европейскіе дикари кроятъ по своему Римское просвѣщеніе; эти отрывки или, лучше сказать, клочки Римскихъ формъ, законовъ, среди новыхъ, еще неопредѣленныхъ, не получившихъ ни образа, ни границъ, ни порядка; самый этотъ хаосъ, въ которомъ бродятъ разложенныя начала страшнаго величія нынѣшней Европы и тысящелѣтней силы ея — они всѣ для насъ занимательнѣе, и болѣе возбуждаютъ любопытства, нежели неподвижное время всесвѣтной Римской Имперіи подъ правленіемъ ея безсильныхъ Императоровъ.
Другая причина, почему неохотно занимались Исторіею Среднихъ вѣковъ; это — мнимая сухость, которую привыкли сливать съ понятіемъ о ней. На нее глядѣли, какъ на кучу произшествій нестройныхъ, разнородныхъ, какъ на толпу раздробленныхъ и безсмысленныхъ движеній, не имѣющихъ главной нити, которая бы совокупляла ихъ въ одно цѣлое. Въ самомъ дѣлѣ ея страшная, необыкновенная сложность съ перваго раза не можетъ непоказаться чемъ-то хаоснымъ, но разматривайте внимательнѣе и глубже, и вы найдете и связь, и цѣль, и направленіе; я однако же не отрицаю, что для самаго умѣнья найти все это, нужно быть одарену тѣмъ чутьемъ, которымъ обладаютъ немногіе Историки. Этимъ немногимъ предоставленъ завидный даръ увидѣть и представить все въ изумительной ясности и стройности. Послѣ ихъ волшебнаго прикосновенія происшествіе оживляется и пріобрѣтаетъ свою собственность, свою занимательность; безъ нихъ оно долго представляется для всякаго сухимъ и безсмысленнымъ. Все, что было и происходило — все занимательно, если только о немъ сохранились вѣрныя лѣтописи, выключая развѣ совершенное безстрастіе народовъ; вездѣ есть нить, какъ во всякой ткани есть основа, хотя она иногда совершенно бываетъ заткана утокомъ: какъ въ лучистомъ камнѣ есть невидимый свѣтъ, который онъ отливаетъ, будучи обращенъ къ солнцу — она исчезаетъ только съ утратою извѣстій. Такъ и въ первоначальныхъ вѣкахъ Средней Исторіи сквозь всю кучу происшествій невидимою нитью тянется постепенное возрастаніе Папской власти и развивается Феодализмъ. Казалось, событія происходили совершенно отдѣльно, и блескомъ своимъ затемняли уединеннаго, еще скромнаго Римскаго Первосвященника; дѣйствовалъ сильный Государь, или его Вассалъ, и дѣйствовалъ лично для себя, а между тѣмъ существенныя выгоды незамѣтно текли въ Римъ. И все, что ни происходило, казалось, нарочно происходило для Папы. Гильдебрандтъ только отдернулъ занавѣсъ и показалъ власть, уже давно пріобрѣтенную Папами.
Исторія Среднихъ Вѣковъ менѣе всего можетъ назваться скучною. Нигдѣ нѣтъ такой пестроты, такого живаго дѣйствія, такихъ рѣзкихъ противоположностей, такой странной яркости, какъ въ ней: ее можно сравнить съ огромнымъ строеніемъ, въ фундаментѣ котораго улегся свѣжій, крѣпкій какъ вѣчность гранит, а толстыя стѣны выведены изъ различнаго, стараго и новаго матеріала, такъ что на одномъ кирпичѣ видны Готѳскія руны, на другомъ блеститъ Римская позолота; Арабская рѣзьба, Греческій карнизъ, Готическое окно — все слѣпилось въ немъ и составило самую пеструю башню. Но яркость, можно сказать, только внѣшній признакъ событій Среднихъ Вѣковъ; внутреннее же ихъ достоинство есть колоссальность исполинская, почти чудесная, отвага, свойственная одному только возрасту юноши, и оригинальность, дѣлающая ихъ единственными, не встрѣчающими себѣ подобія и повторенія ни въ древнія, ни въ новыя времена.
Бросимъ взглядъ на тѣ изъ событій, которыя произвели сильное вліяніе. Главный сюжетъ Средней Исторіи есть Папа. Онъ — могущественный обладатель этихъ молодыхъ вѣковъ, онъ движетъ всѣми силами ихъ и, какъ громовержецъ, однимъ мановеніемъ своимъ правитъ ихъ судьбою. Словомъ, вся Средняя Исторія есть Исторія Папы. — Его непреодолимое желаніе властвовать, его постоянныя средства, исполненныя проницательности и мудрости, слѣдствія старческаго возраста, его деспотизмъ, его могущественнаго Духовенства — ревностныхъ поданныхъ духовнаго Монарха, наложившихъ свои желѣзныя оковы на всѣ углы міра, куда ни проникло знаменіе Креста — представляютъ явленіе единственное, колоссальное и не повторявшееся никогда. — Не стану говорить о злоупотребленіи и о тяжести оковъ духовнаго деспота. Проникнувъ болѣе въ это великое событіе, увидимъ изумительную мудрость Провидѣнія: не схвати эта всемогущая власть всего въ свои руки, не двигай и не устремляй по своему желанію народы — и Европа разсыпалась бы, связи бы не было; нѣкоторыя Государства поднялись бы, можетъ быть, вдругъ, и вдругъ бы развратились; другія сохранили бы дикость свою на гибель сосѣдамъ; образованіе и духъ народной разлились бы неровно; въ одномъ уголку выказывалось бы образованіе, въ другомъ бы чернѣлъ мракъ варварства; Европа не устоялась, не сохранила того равновѣсія, которое такъ удивительно ее содержитъ; она бы болѣе была въ хаосѣ, она бы не слилась желѣзною силою энтузіазма въ одну стѣну, устранившую своею крѣпостью Восточныхъ завоевателей и, можетъ быть, безъ этого великаго явленія Европа уступила бы ихъ напору, и Магометанская Луна горделиво вознеслась бы надъ нею, вмѣсто Креста. — Невольно преклонишь колѣна, слѣдя чудные пути Провидѣнія: власть Папамъ какъ будто нарочно дана была для того, чтобы въ продолженіе этого времени юныя Государства окрѣпли и возмужали; чтобы они повиновались прежде, нежели достигнутъ возраста повелѣвать другими; чтобы сообщить имъ энергію, безъ которой жизнь народовъ безцвѣтна и безсильна. И какъ только народы достигли состоянія управлять собою, власть Папы, какъ исполнившая уже свое предназначеніе, какъ болѣе уже ненужная, вдругъ поколебалась и стала разрушаться, несмотря на всѣ сильныя мѣры, на все желаніе удержать гибнущія силы свои. Власть ихъ въ этомъ отношеніи была тоже, что подмостки и лѣсъ для постройки зданія; въ началѣ они выше и кажутся значительнѣе самого строенія, но как только строеніе достигло настоящей высоты, они какъ ненужные принимаются прочь.
Съ мыслію о Среднихъ вѣкахъ невольно сливается мысль о Крестовыхъ Походахъ — необыкновенномъ событіи, которое стоитъ какъ исполинъ въ срединѣ другихъ, тоже чудесныхъ и необыкновенныхъ. Гдѣ, въ какое время было когда-нибудь равное ему своею оригинальностью и величіемъ? Это не какая нибудь война за похищенную жену, не порожденіе ненависти двухъ непримиримыхъ націй, не кровопролитная битва между двумя алчными властителями за корону или за клочокъ земли, даже не война за свободу и народную независимость. Нѣтъ! ни одна изъ страстей, ни одно собственное желаніе, ни одна личная выгода не входятъ сюда: всѣ проникнуты одною мыслію — освободить гробъ Божественнаго Спасителя! Народы текутъ съ крестами со всѣхъ сторонъ Европы; Короли, Графы въ простыхъ власяницахъ; монахи, препоясанные оружіемъ, становятся въ ряды воиновъ; Епископы, пустынники съ крестами въ рукахъ предводятъ несмѣтными толпами — и всѣ текутъ освободить свою Вѣру. Владычество одной мысли объемлетъ всѣ народы. Нѣтъ ли чего-то великаго въ этой мысли? И напрасно Крестовые Походы называются безразсуднымъ предпріятіемъ. Не странно ли было бы, если бы отрокъ заговорилъ словами разсудительнаго мужа? Они были порожденіе тогдашняго духа и времени. Предпріятіе это — дѣло юноши, но такого юноши, которому опредѣлено быть геніемъ. А какія безчисленныя, какія удивительныя и непредвидѣнныя слѣдствія Крестовыхъ Походовъ! Нужно было всю массу образовать и воспитать, дать ей увидѣть свѣтъ, который часто заслоняло духовенство и вся масса для этого извергается въ другую часть свѣта, гдѣ потухающее Аравійское просвѣщеніе силится передать ей свой пламень и — вся Европа вояжируетъ по Азіи. Не въ травѣ ли мы изумляться? Обыкновенно какой-нибудь выходецъ изъ земли образованной одинъ приноситъ просвѣщеніе и первыя свѣденія въ неизвѣстную страну и постепенное образуетъ дикарей; но образованіе это тянется медленно, неровно. Здѣсь же, напротив, народы сами всею своею массою приходятъ за образованіемъ, и, не смотря на долгое пребываніе, не сливаются съ своими учителями, ничего не перенимаютъ у нихъ роскошнаго и развратнаго, удерживаютъ свою самобытность при всемъ заимствованіи множества Азіатскихъ обыкновеній, и возвращаются въ Европу Европейцами, а не Азіатцами. Я уже не говорю о тѣхъ слѣдствіяхъ, тѣхъ перемѣнахъ въ феодальномъ правленіи, для которыхъ нужно было временное удаленіе многихъ сильныхъ.
Но бросимъ взглядъ на другія происшествія наполняющія Среднюю Исторію. Они хотя въ сравненіи съ Крестовыми Походами могутъ почесться второстепенными, но тѣмъ не менѣе всѣ исполнены чудесности, сообщающей Среднимъ Вѣкамъ какой-то фантастическій свѣтъ, всѣ — порожденіе юношества прекраснаго, исполненнаго самыхъ сильныхъ и великихъ надеждъ, часто безразсуднаго, но плѣнительнаго и въ самой безразсудности. Разсмотримъ ихъ по порядку времени; возмемъ то блестящее время, когда появились Аравитяне — краса народовъ Восточныхъ. И одному только человѣку и созданной имъ религіи роскошной какъ ночи и вечера Востока, пламенной какъ природа близкая къ Индійскому Морю, важной и размышляющей, какую только могли внушить великія пустыни Азіи, — обязаны они всѣмъ своимъ блестящимъ, радужнымъ существованіемъ! Съ непостижимою быстротою они, эти смуглые чалмоносцы воздвигаютъ свои Калифаты съ трехъ сторонъ Средиземнаго моря. И воображеніе ихъ, умъ и всѣ способности, которыми Природа такъ чудно одарила Араба, отпечатываясь со всею роскошью на ихъ дворцахъ, мечетяхъ, садахъ, фонтанахъ, и такъ же внезапно, какъ въ ихъ сказкахъ, кипящихъ изумрудами и перлами Восточной Поэзіи. Вѣкъ вперед — и уже онъ исчезъ, этотъ необыкновенный народъ, такъ что въ раздумьи спрашиваешь себя: точно ли онъ жилъ и существовалъ, или онъ — самое прекрасное созданіе нашего воображенія?
Какъ чудесно и какой сильной исполнено противоположности появленіе Норманновъ — народа, котораго гнѣвный Сѣверъ свирѣпо выбросилъ изъ ледяныхъ нѣдръ своихъ. Горсть людей дерзкихъ, за которыми какъ будто гонятся по пятамъ мрачный ихъ Одинъ и снѣговыя горы Скандинавіи, наводитъ паническій страхъ на обширныя Государства! По Сѣверному Океану плывутъ ихъ движущіяся Королевства под начальствомъ морскихъ своихъ Королей, — и все падаетъ ницъ передъ этими малолюдными пришлецами, воспитанными бурею, морями, страшною бѣдностію Скандинавіи и дикою религіею.
Колоссальныя завоеванія и распространенія Монголовъ были также дѣломъ почти сверхъестественнымъ. Необъятная внутренность Азіи, которая была скрыта отъ глазъ всѣхъ народовъ, освѣтилась вдругъ въ самомъ страшномъ величіи. Эти степи, которымъ нѣтъ конца, озера и пустыни исполинскаго размѣра, гдѣ все раздалось въ ширину и безпредѣльную равнину, гдѣ человѣкъ встрѣчается какъ будто для того, чтобы собою увеличить еще болѣе окружающее пространство; степи, шумящія хлѣбомъ, никѣмъ не сѣяннымъ и не собираемымъ, травою, почти равняющеюся ростомъ съ деревьями, степи, гдѣ пасутся табуны и стада, которыхъ отъ вѣка никто не считалъ, и сами владѣльцы не знаютъ настоящаго количества, эти степи увидѣли среди себя Чингисъ-Хана, давшаго обѣтъ передъ толпами своихъ узкоглазыхъ, плосколицыхъ, широкоплечихъ, малорослыхъ Монголовъ завоевать міръ, и — многолюдный Пекинъ горитъ цѣлый мѣсяцъ, милліонъ народа выстрѣливается Монгольскими стрѣлами, Государь Тунгусскій гибнетъ съ сотнями тысячь подданныхъ на замерзшемъ озерѣ, стада пригоняются къ границамъ Индіи, табуны кишатъ при Волгѣ. Словомъ, какъ будто на завоеваніяхъ ихъ отразилась колоссальность Азіи. Такого быстраго распространенія тоже не видала ни Древняя, ни Новая Исторія.
Я уже ничего не говорю о важной торговлѣ Венеціи — этого небольшаго лоскутка земли, которую всю занималъ одинъ городъ, и городъ безъ Государства, выжималъ золото со всего міра, и коего царственные купцы своими кораблями, горделиво обошедшими всѣ моря, и дворцами при Адріатическомъ морѣ далеко превосходили многихъ Монарховъ. Этого явленія я не считаю единственнымъ и необыкновеннымъ. Оно повторяется въ Исторіи міра часто, хотя въ другихъ формахъ и съ разными измѣненіями. Несравненно оригинальнѣе жизнь Европы во время и послѣ Крестовыхъ Походовъ, когда въ ней все еще темны и неопредѣленны границы Государствъ; когда еще Государь звучитъ однимъ именемъ своимъ, и вмѣсто того милліоны владѣльцевъ, изъ которыхъ каждый — маленькой Императоръ въ своей землѣ, когда вся Европа облекается въ неприступные замки съ башнями и зубцами, и твердыя крѣпости усѣеваютъ ея поверхность; когда воспитанная взаимнымъ страхомъ и битвами сила рыцарей дѣлается почти львиною и заковывается съ ногъ до головы въ желѣзо, тяжести котораго еще не выносилъ человѣкъ, и грубо, независимо развивается самостоятельная гордость души. Казалось, эта дикая храбрость должна бы совершенно закалить ихъ и сдѣлать такъ же безчувственными, какъ непроницаемыя ихъ латы. Но какъ удивительно они были укрощены и такимъ явленіемъ, которое представляетъ совершенную противуположность съ ихъ нравами! это — всеобщее безпредѣльное уваженіе къ женщинамъ. Женщина Среднихъ Вѣковъ является божествомъ; для ней турниры, для ней ломаются копья, ея розовая или голубая лента вьется на шлемахъ и латахъ и вливаетъ сверхъестественныя силы; для ней суровый рыцарь удерживаетъ свои страсти также мощно, какъ Арабскаго бѣгуна своего, налагаетъ на себя обѣты изумительные и неподражаемые по своей строгости къ себѣ, и все для того, чтобы быть достойнымъ повергнуться къ ногамъ своего божества. Если эта возвышенная любовь изумительна, то вліяніе ея на нравы и того болѣе. Все благородство въ характерѣ Европейцевъ было ея слѣдствіемъ. А вся эта странническая жизнь, которая обратила Европу въ какую-то движущуюся столицу, доставившая тысячи опытовъ и приключеній каждому и произведшая въ послѣдствіи въ Европейцахъ жажду къ открытію новыхъ земель! Какъ самыя ихъ взаимныя брани и битвы, вѣчно неспокойное положеніе, вмѣсто того, чтобы ослабить всеобщій духъ и напряженіе, какъ то обыкновенно дѣлается въ періодахъ Исторіи, когда роскошь разъѣдаетъ раны нравственной болѣзни народовъ и алчность выгодъ личныхъ выводитъ за собою низость лесть и способность устремиться на всѣ утонченные пороки, — вмѣсто этого они только укрѣпили и развили ихъ! Пороки народовъ образованныхъ не смѣли коснуться рыцарства Европы. Казалось, Провидѣніе бодрствовало надъ нимъ неусыпно, и съ заботливостью преданнаго наставника берегло его. Едва только возникли улучшенія для жизни, которыя подносила Венеція и Ганза, и начали отдалять рыцарей отъ ихъ обѣтовъ и строгой жизни, подогрѣвать желаніе наслажденій и уменьшать энтузіазмъ религіозный, какъ появившіяся чудныя, небывалыя никогда дотолѣ Общества стали грозными соглядатаями, неумолимою совѣстью передъ народами Европы. Никогда Исторія не представляла Обществъ, связанныхъ такими неразрывными узами, какъ эти Духовные Ордена рыцарей. Ничего для своей пользы, или для своего существованія, что всегда составляло цѣль обществъ! Уничтожить все, что составляетъ желаніе человѣка, и жить для всего человѣчества; жить, чтобы быть грозными хранителями міра, чтобы носить въ себѣ одно: защиту Вѣры Христовой; все принести ей въ жертву и отказаться отъ всего, что отзывается выгодою жизни! Не чудесно ли это явленіе! Эта энергія и сила для него могла быть только вычерпнута изъ Среднихъ Вѣковъ. И какъ только Ордена рыцарскіе стали уклоняться отъ своей цѣли и обращать глаза на другія, какъ только начали заражаться желаніемъ добычи и корысти, и роскошь заставляла ихъ живѣе привязываться къ собственной жизни, и они стали походить сами на тѣхъ, за которыми наложили на себя сами же смотрѣніе, — какъ возникаютъ уже страшные Тайные Суды, не умолимые, не отразимые, какъ высшія предопредѣленія, являющіеся уже не совѣстью передъ вѣтреннымъ міромъ, но страшнымъ изображеніемъ смерти и казни. Ни сила, ни обширныя земли, ни даже самая корона не спасаютъ и не отмѣняютъ произнесеннаго ими приговора. Незнаемые, невидимые какъ судьба, гдѣ нибудь въ глуши лѣсовъ, подъ сырымъ сводомъ глубокаго подземелья, они взвѣшивали и разбирали всю жизнь и дѣла того, которому, посреди необьятныхъ своихъ земель и сотни покорныхъ Вассаловъ и въ мысль не приходило, есть ли гдѣ въ мірѣ власть выше его. И если эти подземные судьи разъ произносили обвиняющее слово — все кончено. Напрасно Властитель грозою могущества своего затрудняетъ къ себѣ приближеніе, напрасно его золото залѣпляетъ уста и заставляетъ всѣхъ прославлять его — неумолимый кинжалъ настигаетъ его на концѣ міра, крадется мимо пышной толпы и разитъ его изъ-за плеча друга. — Несоставляетъ ли это чудесности почти сказочной? Только тамъ такъ неотразимо, такъ сверхъестественно, такъ неправильно дѣйствуетъ человѣкъ, оторванный отъ общества, лишенный покрова законной власти, не знаюшій что такое слово: невозможность.
А самый образъ занятій, царствовавшій въ срединѣ и концѣ Среднихъ Вѣковъ — это всеобщее устремленіе всѣхъ къ чудесной Наукѣ, это желаніе выпытать и узнать таинственную силу въ Природѣ, эта алчность, съ какою всѣ ударились въ волшебство и чародѣйственныя Науки, на которыхъ ясно кипитъ признакъ Европейскаго любопытства, безъ котораго Науки никогда бы не развились и не достигли нынѣшняго совершенства! Самая даже простодушная вѣра ихъ въ Духовъ и обвиненія въ сообщеніи съ ними имѣютъ для насъ уже необыкновенную занимательность. А занятія Алхиміею, считавшеюся ключемъ ко всѣмъ познаніямъ, вѣнцемъ учености Среднихъ Вѣковъ, въ которой заключилось дѣтское желаніе открыть совершеннѣйшій металлъ, который бы доставилъ человѣку все! Представьте себѣ какой нибудь Германскій городъ въ Средніе Вѣки, эти узенькія, неправильныя улицы, высокіе, пестрые готическіе домики, и среди ихъ какой нибудь ветхій, почти валящійся, считаемый необитаемымъ, по растреснувшимся стѣнамъ котораго лѣпится мохъ и старость, окна глухо заколочены — это жилище Алхимика. Ничто не говоритъ въ немъ о присутствіи жувущаго, но въ глухую ночь голубоватый дымъ, вылетая изъ трубы, докладываетъ о неусыпномх бодрствованіи старца, уже посѣдѣвшаго въ своихъ исканіяхъ, но все еще неразлучнаго съ надеждою, — и благочестивый ремесленникъ Среднихъ Вѣковъ со страхомъ бѣжитъ отъ жилища, гдѣ, по его мнѣнію, Духи основали пріютъ свой, и гдѣ вмѣсто Духовъ основало жилище неугасимое желаніе, непреоборимое любопытство, живущее только собою и разжигаемое собою же, возгорающееся даже отъ неудачи — первоначальная стихія всего Европейскаго духа — которое напрасно преслѣдуетъ Инквизиція, проникая во всѣ тайныя мышленія человѣка: оно вырывается мимо, и облеченное страхомъ, еще съ большимъ наслажденіемъ предается своимъ занятіямъ.
А самая Инквизиція? Какое мрачное и ужасное явленіе! Инквизиція свирѣпая, слѣпая, владѣвшая безчисленными сводами и подземельями монастырей, не вѣрящая ничему, кромѣ своихъ ужасныхъ пытокъ, на которыхъ человѣкъ показалъ адскую изобрѣтательность; Инквизиція, выпускавшая изъ подъ монашескихъ мантій свои желѣзные когти, хватавшіе всѣхъ безъ различія, кто только ни предавался страннымъ и необыкновеннымъ занятіямъ; подтвердившая великую истину, что если можетъ физическая природа человѣка, доведенная муками, заглушить голосъ души, то въ общей массѣ всего человѣчества душа всегда торжествуетъ надъ тѣломъ.
Не единственны ли всѣ эти явленія? Не даютъ ли они права назвать Средніе Вѣка вѣками чудесными? Чудесное прорывается при каждом шагѣ и властвуетъ вездѣ во все теченіе этихъ юныхъ десяти вѣковъ. Юныхъ потому, что въ нихъ дѣйствуетъ все молодое, кипящее отвагою, порывы и мечты, не думавшія о слѣдствіяхъ, не призывавшія на помощь холоднаго соображенія, еще не имѣвшія прошедшаго, чтобы оглянуться. Все было въ нихъ — поэзія и безотчетность. Вы вдругъ почувствуете переломъ, когда вступите въ область Исторіи Новой. Перемѣна слишкомъ ощутительна, и состояніе души вашей будетъ похоже на волны моря, прежде воздымавшіяся неправильными, высокими буграми, но послѣ улегшіяся, и всею своею необозримою равниною мѣрно и стройно совершающія правильное теченіе. Дѣйствія человѣка въ Среднихъ Вѣкахъ кажутся совершенно безотчетны; самыя великія происшествія представляютъ совершенные контрасты между собою и противорѣчатъ во всемъ другъ другу. Но совокупленіе ихъ всѣхъ вмѣстѣ въ цѣлое являетъ изумительную мудрость. Если можно сравнить жизнь одного человѣка съ жизнію цѣлаго человѣчества, то Средніе Вѣка будутъ тоже, что время воспитанія человѣка въ школѣ. Дни его текутъ незамѣтно для свѣта, дѣянія его не такъ крѣпки и зрѣлы, какъ нужно для міра: объ нихъ никто не знаетъ, но за то они всѣ — слѣдствіе порыва и обнажаютъ за однимъ разомъ всѣ внутреннія движенія человѣка, и безъ нихъ не состоялась бы будущая его дѣятельность въ кругу общества.
Теперь разсмотрите, между какими колоссальными событіями заключается время Среднихъ Вѣковъ! Великая Имперія, повелѣвавшая міромъ, двѣнадцативѣковая нація, дряхлая, истощенная, падаетъ; съ нею валится полсвѣта, съ нею валится весь Древній Міръ съ полуязыческимъ образомъ мыслей, безвкусными Писателями, гладіаторами, статуями, тяжестью роскоши и утонченностью разврата. Это ихъ начало. Оканчиваются Средніе Вѣка тоже самымъ огромнымъ событіемъ: всеобщимъ взрывомъ подымающимъ на воздухъ все и обращающимъ въ ничто всѣ страшныя власти, такъ деспотически ихъ обнявшія. Власть Папы подрывается и падаетъ, власть невѣжества подрывается, сокровища и всемірная торговля Венеціи подрываются, и когда всеобщій хаосъ переворота очищается и проясняется, предъ изумленными очами являются Монархи, держащіе мощною рукою свои скипетры; корабли, расширеннымъ взмахомъ несущіеся по волнамъ необъятаго Океана мимо Средиземнаго моря, въ рукахъ у Европейцевъ вмѣсто безсильнаго оружія — огонь; печатные листы разлетаются по всѣмъ концамъ міра; и все это результаты Среднихъ Вѣковъ. Сильный напоръ и усиленный гнетъ властей, казалось, были для того только, чтобы сильнѣе произвесть всеобщій взрывъ. Умъ человѣка, задвинутый крѣпкою толщею, не могъ иначе прорваться, какъ собравши всѣ свои усилія, всего себя. И отъ того-то, можетъ быть, ни одинъ вѣкъ не представляетъ такихъ гигантскихъ открытій, какъ XV; вѣкъ, которымъ такъ блистательно оканчиваются Средніе Вѣка, величественные, какъ колоссальный готическій храмъ, темные, мрачные, какъ его пересѣкаемые одинъ другимъ своды, пестрые, какъ разноцвѣтныя его окна и куча изузоривающихъ его украшеній, возвышенные, исполненные порывовъ, какъ его летящіе къ небу столпы и стѣны, оканчивающіяся мелькающимъ въ облакахъ шпицемъ.
Примѣчанія.
править- ↑ Впервые — въ «Журналѣ министерства народнаго просвѣщенія», 1834, часть 3, № 9, отд. II, стр. 409—427 съ подзаголовкомъ «Вступительная лекція, читанная въ С. Петербургскомъ Университетѣ, Адъюнктъ-профессоромъ Н. Гоголемъ». Затѣмъ, съ измѣненіями — въ книгѣ Арабески. Разныя сочиненія Н. Гоголя. Часть первая. — СПб.: Типографія вдовы Плюшаръ съ сыномъ, 1835. — С. 15—40..