Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Князь Юзеф Яблоновский/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Вызовъ родственниковъ | Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Князь Іосифъ Яблоновскій | Охота на вепря → |
| Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 46. |
Въ Польшѣ существуютъ двѣ фамиліи Яблоновскихъ: одна герба Гржимала, другая герба Пруссъ III; родоначальники обѣихъ фамилій дѣлаются извѣстными въ началѣ XVI столѣтія; значеніе же въ Польшѣ той фамиліи Яблоновскихъ, къ которой принадлежалъ князь Іосифъ, начинается со второй половины XVII вѣка, именно съ великаго короннаго гетмана Станислава-Яна, женатаго на Маріаннѣ Казановской и бывшаго другомъ и сподвижникомъ короля Іоанна Собѣсскаго.
Внукъ Станислава-Яна, Іосифъ Яблоновскій, обладавшій огромными богатствами, извѣстенъ какъ человѣкъ ученый и писатель, но не смотря на эти качества онъ отличался необыкновенными причудами. Іосифъ Яблоновскій родился въ 1711 году, и 16 апрѣля 1743 года, находясь польскимъ посломъ въ Регенсбургѣ, получилъ отъ германскаго императора княжеское достоинство Римской Имперіи, а впослѣдствіи и орденъ Золотаго Руна. По смерти Августа III онъ записался въ число кандидатовъ на польскій престолъ, но встрѣтилъ неудачу и, по избраніи въ короли Станислава Понятовскаго, уѣхалъ въ Лейпцигъ и тамъ посвящалъ свое время литературѣ и ученымъ изысканіямъ, учреждалъ преміи и конкурсы, раздавалъ писателямъ золотыя медали, печаталъ ихъ сочиненія на свой счетъ, кормилъ, поилъ и одѣвалъ ихъ; но соскучившись на чужбинѣ онъ возвратился на родину и началъ вести жизнь чудака.
По пріѣздѣ въ свое имѣніе Ляховицы, онъ выстроилъ посрединѣ большаго пруда на островѣ великолѣпный домъ, или, вѣрнѣе сказать, огромный укрѣпленный замокъ. Ни одно окно этого замка не выходило на очаровательныя окрестности Ляховицъ, но всѣ были обращены во внутрь на дворъ. Подражая примѣру владѣтельныхъ особъ, князь устроилъ въ этомъ замкѣ аудіенцъ-залу, окружилъ себя войскомъ, образовалъ кругомъ себя многочисленный дворъ, въ составѣ котораго были шамбеляны, то-есть камергеры, разставилъ пушки на валахъ кругомъ замка и жилъ тамъ долгое время, не имѣя ни въ комъ надобности. Но крѣпко сжалось сердце Яблоновскаго, когда однажды онъ встрѣтилъ необходимость обратиться съ просьбою къ бывшему своему сопернику тогдашнему королю Станиславу Понятовскому, и жестокій ударъ былъ нанесенъ самолюбію князя, когда просьба его осталась безъ исполненія. Раздраженный Яблоновскій приказалъ вынести портретъ короля изъ своихъ комнатъ и въ наказаніе повѣсить его въ караульнѣ. Вѣсть объ этомъ дошла до короля, который наслышавшись о странностяхъ Яблоновскаго, сдѣлалъ видъ, будто ничего не знаетъ о нанесенномъ ему оскорбленіи. Тогда Яблоновскій рѣшился пойдти на мировую и написалъ къ королю письмо, въ родѣ извиненія въ своемъ поступкѣ. Король отвѣчалъ на письмо князя такъ: «Зная вашъ умъ и ваше сердце, я былъ увѣренъ, что вы, размысливъ о вашемъ поступкѣ, вѣрно сами будете жалѣть о немъ. Портретъ мой, повѣшенный по приказанію вашему въ караульнѣ, могъ замараться, поэтому посылаю вамъ новый, весьма-похожій, для того, чтобы онъ напоминалъ вамъ меня.»
Въ сношеніяхъ своихъ съ лицами, которыя были ему обязаны, Яблоновскій обнаруживалъ доброе сердце, не отказывалъ никому, кто просился къ нему въ службу, и если кто нибудь изъ служившихъ у него навлекалъ на себя неудовольствіе князя, то онъ запрещалъ виновному являться къ нему иногда впродолженіе нѣсколькихъ дней, иногда недѣль, а иногда и мѣсяцевъ, отправлялъ его на одинъ изъ своихъ фольварковъ и самъ записывалъ день высылки и срокъ, на который виновный былъ имъ удаленъ.
Между тѣмъ во все это время онъ безпрестанно спрашивалъ окружавшихъ его: «Что подѣлываетъ такой-то? вѣроятно онъ сильно тоскуетъ? да, да, — прибавлялъ онъ, — какое ужасное наказаніе не видать моего лица!»
Послѣ опредѣленнаго срока виновный былъ возвращаемъ въ замокъ князя, выслушивалъ его наставленія, послѣ чего въ награду за наказаніе, которое лишало высланнаго возможности видѣть лице князя, онъ получалъ пару коней или нѣсколько десятковъ червонцевъ. Такой способъ взысканія вскорѣ всѣмъ понравился, и служившіе при князѣ, сговорившись между собой, устроивали дѣло такъ, что всѣ поочередно подвергались его гнѣву.
Но въ припадкахъ вспыльчивости князь наказывалъ так-же свою любимою дочь Теофилію, посылал ее подъ арестъ въ караульню, гдѣ княжеская милиція стояла на часахъ; туда же отправлялъ онъ и тѣхъ изъ своихъ гостей, кто нарушалъ или установленный имъ этикетъ, или, по обычаю Рѣчи Посполитой, позволялъ себѣ обходиться съ нимъ за пани-брата.
Но самымъ торжественнымъ днемъ, въ который князь являлся во всемъ своемъ величіи, былъ день его имянинъ, день Св. Іосифа, или Юзефа; день этотъ былъ также днемъ хозяйственныхъ распоряженій, потому что тогда отдавались имѣнія въ аренду, и получались съ нихъ доходы, и всѣ жившіе во владѣніяхъ князя пріѣзжали къ нему съ поклономъ.
Вотъ какъ проходилъ этотъ день въ Ляховицахъ: въ двѣнадцать часовъ утра князь, богато одѣтый, украшенный всѣми своими орденами, являлся въ аудіенцъ-залу, окруженный шамбелянами, толпою прислуги и pontificaliter[1], какъ выражались поляки, садился на кресло, обитое бархатомъ, украшенное золотыми галунами и стоявшее на возвышеніи, подъ богатымъ балдахиномъ. Шляхта и арендаторы, разрядившись кто какъ могъ, собирались въ этому времени въ сосѣдней залѣ и послѣ доклада особо о каждомъ, они поодиночкѣ допускались на аудіенцію къ князю. Каждый изъ арендаторовъ обязанъ былъ принести слѣдующую съ него за аренду годовую плату въ мѣшкѣ, и три раза низко поклонившись князю и поздравивъ его съ днемъ ангела въ самыхъ торжественныхъ и напыщенныхъ выраженіяхъ, клалъ къ подножію его сѣдалища мѣшокъ съ деньгами. Исполнившій этотъ обрядъ отходилъ въ сторону и оставался въ аудіенцъ-залѣ до тѣхъ поръ, пока всѣ не оканчивали своихъ поздравленій князю.
Отъ исполненія этого обряда не была освобождена и жена князя, рожденная княжна Воронецкая. По окончаніи поздравленія князь-воевода (онъ былъ воевода новогрудскій) въ сопровожденіи всѣхъ прибывшихъ къ нему лицъ отправлялся въ каплицу, гдѣ торжественно съ музыкой совершалась обѣдня, послѣ чего онъ съ тою же пышностью возвращался въ свои покои.
Затѣмъ слѣдовалъ обѣдъ. Князь, не желая стать и въ этотъ день вровень съ кѣмъ бы то ни было, уходилъ въ кабинетъ, а въ смежной съ кабинетомъ огромной залѣ былъ приготовленъ столъ для гостей, къ числу которыхъ принадлежала и княгиня. Въ кабинетѣ князь обѣдалъ одинъ, и двери въ залу были заперты; онѣ отворялись настежь только въ то время, когда приходила пора пить за здоровье имянинника. Тогда при звукахъ музыки, громѣ пушекъ и кликахъ «виватъ!» гости входили въ кабинетъ воеводы и пили за его здоровье, а онъ самъ выпивалъ огромный кубокъ въ честь своихъ гостей. Послѣ этого гости выходили, и двери кабинета плотно запирались за ними.
Послѣ обѣда князь изъ принесенныхъ ему дукатовъ дѣлалъ свитки разной величины и, окончивъ эту работу, выходилъ другими дверьми кабинета въ танцовальную залу. Гости, извѣщенные о его выходѣ, отправлялись туда же, конечно, на-веселѣ, а князь, сидя у столика, заваленнаго свитками червонцевъ, раздавалъ ихъ дѣтямъ, говорившимъ ему поздравленія, а они въ знакъ благодарности цѣловали его руку.
Послѣ этой раздачи начинались танцы; въ нихъ принималъ участіе и самъ воевода, если онъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа. Вечеръ заключался иллюминаціей и фейерверкомъ. Разумѣется, что гости изподтишка посмѣивались надъ чудакомъ-хозяиномъ, но тѣмъ не менѣе на каждомъ шагу оказывали ему глубочайшее уваженіе, что весьма льстило его самолюбію.
Приближаясь къ старости, воевода дѣлался страннѣе и страннѣе; часто, раздѣвшись до рубашки, но за то надѣвъ всѣ свои ордена и ленты, онъ прохаживался въ комнатѣ, увѣшанной зеркалами и разсуждалъ самъ съ собою о своемъ величіи, умѣ, знатности и талантахъ.
Часто слышали, какъ онъ разговаривалъ самъ съ собою такъ: «Кто я такой? князь? — князь, но этого мало! Король польскій? — король польскій, но и этого мало! Епископъ и кардиналъ? — епископъ и кардиналъ, но и этого мало! Императоръ римскій? — императоръ римскій, но и этого мало! Папа? — папа, но и этого мало, да и вообще нѣтъ такого высокаго сана, который бы соотвѣтствовалъ моему достоинству.»
Но разъ случилось вотъ что: одинъ изъ молодыхъ прислужниковъ князя, замѣтивъ подобныя его разсужденія, забрался въ каминъ, и когда воевода предложилъ себѣ вопросъ: «Кто я?» раздался громкій и страшный голосъ: «Дуракъ, дуракъ и больше ничего!» Испуганный князь выскочилъ изъ замка во дворъ и увидѣвъ на крышѣ трубочиста, принялъ его за чорта и закричалъ часовому: «Стрѣляй въ этого чорта, стрѣляй!» Часовой исполнилъ приказаніе воеводы, и несчастный трубочистъ былъ застрѣленъ. Тогда обрадованный князь закричалъ: «Пусть же и черти научатся какъ должно уважать меня!»
Между тѣмъ прислужникъ успѣлъ выскочить изъ комнаты и сохранялъ это происшествіе въ тайнѣ до самой смерти князя, для котораго оно было поводомъ къ увеличенію его гордости, потому что онъ, не смотря на свой природный умъ и образованіе, любилъ говорить о томъ, какъ онъ за неуваженіе къ себѣ велѣлъ застрѣлить чорта, и чрезвычайно сердился, если кто нибудь выражалъ сомнѣніе въ истинѣ этого разсказа.
Не смотря на свои странности, Яблоновскій былъ любимъ всѣми за его готовность помогать бѣднымъ и за уклоненіе отъ всякихъ тяжбъ и ссоръ. Онъ умеръ 1 марта 1777 г. Изъ сочиненій его нѣкоторыя были напечатаны въ Лейпцигѣ, въ томъ числѣ и «L’Empire des Sarmates»[2], заслужившее въ то время похвальные отзывы, но большая часть его ученыхъ трудовъ осталась въ рукописяхъ.