Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Станислав Август, король польский/ДО

Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Станиславъ-Августъ, король польскій
авторъ Евгеній Петровичъ Карновичъ

Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 198.

Фамилія Понятовскихъ, отъ которой происходилъ послѣдній король польскій, не отличалась въ Польшѣ ни знатностью, ни богатствомъ.

Впрочемъ, надобно замѣтить, по польскимъ гербовникамъ, составленнымъ послѣ возвышенія Понятовскихъ, Понятовскіе вели свое начало отъ Лудольфа, герцога саксонскаго, жившаго около 886 года, и отъ Гвидона Салингуэры, перваго владѣтеля Феррары. По родословнымъ. тамъ помѣщеннымъ, король былъ въ 29-мъ колѣнѣ потомкомъ Лудольфа и въ 20-мъ потомкомъ Гвидона. По сказаніямъ же польскихъ геральдиковъ вообще, прямой родоначальникъ Понятовскихъ, графъ Торели, выѣхалъ въ Польшу изъ Италіи только въ первой половинѣ XVII вѣка; онъ женился здѣсь на наслѣдницѣ имѣнія Понятова и принялъ фамилію Понятовскаго, приписавшись къ гербу «Телецъ». Извѣстно, что въ польской геральдикѣ не каждая дворянская фамилія имѣла свой гербъ, но всего было около двухъ съ половиною сотенъ гербовъ, къ которымъ и приписывались лица, поступившія въ сословіе польскаго дворянства.

Первый изъ Понятовскихъ былъ храбрый воинъ и имѣлъ сына Францишка, родившагося 3 октября 1651 г. и отличившагося впослѣдствіи въ рядахъ Собѣскаго, подъ стѣнами Вѣны; отъ брака съ Еленою Невяровской онъ имѣлъ нѣсколько человѣкъ дѣтей и въ числѣ ихъ былъ Станиславъ, отецъ будущаго короля.

Станиславъ Понятовскій родился въ 1675 году. По своему характеру и по своимъ дѣяніямъ онъ принадлежитъ къ числу замѣчательнѣйшихъ лицъ въ польской исторіи. Молодость свою онъ провелъ въ австрійской службѣ, подъ знаменами принца Евгенія Савойскаго. Король польскій Августъ II, вступивши на престолъ, конфисковалъ имѣнія Понятовскаго, за приверженность его къ королю Станиславу Лещинскому. Будучи преданъ послѣднему, Понятовскій естественно былъ приверженцемъ Карла XII, къ которому онъ и удалился въ 1709 году. Когда Карлъ XII жилъ въ Бендерахъ, Понятовскій отправился въ Константинополь и тамъ успѣлъ вооружить Порту противъ Россіи. Слѣдствіемъ этого былъ прутскій походъ, такъ неудачно кончившійся для Петра Великаго.

Когда Карлъ XII былъ убитъ, Лещинскій, потерявъ надежду возвратить утраченную имъ корону, подписалъ свое отреченіе отъ польскаго престола, и отправилъ это отреченіе съ тѣмъ, кто дѣлилъ всѣ его невзгоды и всѣ опасности: онъ желалъ этимъ самымъ сблизить Понятовскаго со своимъ счастливымъ соперникомъ — королемъ Августомъ. Смѣло и даже гордо явился тогда Понятовскій передъ Августомъ II, и объявивъ ему, что такъ какъ законный король польскій и великій князь литовскій Станиславъ Лещинскій добровольно сложилъ съ себя корону и уступилъ ее курфирсту саксонскому Августу, то онъ, Понятовскій, признаетъ теперь законнымъ государемъ Польши и Литвы курфирста саксонскаго Августа II.

Августъ II оцѣнилъ благородное упорство Понятовскаго; онъ принялъ его чрезвычайно ласково, сдѣлалъ ловчимъ великаго княжества Литовскаго, потомъ старо́стой любельскимъ, потомъ воеводой мазовецкимъ, а наконецъ каштеляномъ краковскимъ. Достигнувъ этого званія, Станиславъ Понятовскій сталъ первымъ сановникомъ королевства; на этой должности, вмѣстѣ съ доходами съ возвращенныхъ ему родовыхъ имѣній, онъ получалъ по крайней мѣрѣ 300.000 злотыхъ ежегодно. Почести и общее уваженіе окружали заслуженнаго воина. Оцѣнивъ вполнѣ умъ и твердость Понятовскаго, Августъ II посылалъ его два раза польскимъ посланникомъ въ Парижъ.

Непреклонный въ бояхъ и въ несчастьяхъ, каштелянъ краковскій не устоялъ однако передъ миловидной дѣвушкой, и ужъ подъ-пятьдесятъ лѣтъ женился на княжнѣ Констанціи Чарторыжской, которой въ день свадьбы было не болѣе 18-ти лѣтъ. Этотъ бракъ, несоразмѣрный по годамъ жениха и невѣсты, не принесъ особеннаго счастья каштеляну краковскому; его молодая супруга была женщина гордая и строптивая въ отношеніи къ мужу — и, какъ говорила молва, была вѣтрена въ супружеской жизни. Она подарила каштеляну двухъ дочерей: Людвику и Изабеллу, и пять сыновей; изъ нихъ четвертому, Станиславу, судьба опредѣлила носить польскую корону. Онъ родился 17 января 1732 года, въ мѣстечкѣ Волчинѣ, въ то время, какъ его мать была во всемъ блескѣ женской красоты, а отецъ, удрученный годами и тревогами, испытанными въ жизни, казался уже слабымъ и болѣзненнымъ старикомъ.

Дѣтство свое провелъ будущій король въ деревенскомъ уединеніи, подъ надзоромъ своей матери, которая позаботилась о томъ, чтобъ дать ему если не основательное, то блестящее и разностороннее образованіе. Въ самые молодые годы онъ объѣхалъ почти всю Европу. Съ перваго вступленія своего въ свѣтъ, красивый, ловкій и остроумный Понятовскій нашелъ счастье у женщинъ; а извѣстно, что кого полюбятъ женщины, того полюбитъ и судьба.

Въ Парижѣ Понятовскій пользовался всѣми земными удовольствіями; но они вовлекли его въ неоплатные долги, и будущій король былъ, какъ несостоятельный должникъ, посаженъ въ тюрьму, и только усиленныя хлопоты знаменитой г-жи Жоффренъ, прельщенной прекраснымъ узникомъ, избавили Понятовскаго отъ тюремнаго заключенія.

Изъ Парижа Понятовскій поѣхалъ въ Лондонъ, а оттуда въ 1756 году отправился въ качествѣ секретаря при англійскомъ посланникѣ Вилльямѣ Гембари. Побѣды надъ женщинами слѣдовали повсюду за Понятовскимъ. Нѣкоторыя изъ хорошенькихъ грѣшницъ, поддававшихся его очаровательному вліянію, сохранили въ своихъ запискахъ откровенные разсказы о первой роковой встрѣчѣ со своимъ искусителемъ, а также и о томъ, какъ онѣ для него обманывали своихъ зорко-сторожившихъ мужей, и какъ онѣ пробирались украдкой къ счастливцу, подъ тѣнью ночи, этой вѣрной подруги всѣхъ любовныхъ свиданій.

Въ 1757 году Понятовскій былъ назначенъ польскимъ посланникомъ въ Петербургъ; близость его къ канцлеру Бестужеву, подвергнувшемуся опалѣ, а быть можетъ и другія обстоятельства — заставили петербургскій дворъ просить польскаго министра, графа Брюля, объ отзывѣ Понятовскаго изъ Петербурга. При вступленіи на престолъ Екатерины II, Понятовскій былъ, по ея желанію, назначенъ опять польскимъ посланникомъ въ Петербургъ, и здѣсь этого любимца счастья и женщинъ ждала королевская корона.

Когда умеръ польскій король Августъ II, Екатерина пригласила къ себѣ Понятовскаго и предложила ему домогаться короны Піастовъ. Понятовскій выразилъ императрицѣ свое удивленіе и замѣтилъ невозможность этого домогательства; но русскія войска и сорокъ тысячъ прусаковъ двинулись къ Варшавѣ.

Обстоятельства между тѣмъ благопріятствовали Понятовскому. Сильнѣйшею въ то время партіей въ Польшѣ была партія князей Чарторыжскихъ, ближайшихъ родственниковъ молодаго Понятовскаго по матери. Чарторыжскіе, не надѣясь достигнуть короны сами, такъ какъ они не пользовались расположеніемъ шляхты, замышляли посадить на польскій престолъ своего племянника, разсчитывая, что при этомъ они будутъ властвовать его именемъ. Кромѣ опоры въ партіи Чарторыжскихъ, Понятовскій имѣлъ опору въ общемъ расположеніи и уваженіи къ его отцу. Притомъ вся почти молодежь была на сторонѣ умнаго и образованнаго Понятовскаго, какъ такого молодаго человѣка, который имѣлъ достаточно силъ для того, чтобы произвести необходимыя реформы во внутреннемъ управленіи и во внѣшней политикѣ Рѣчи Посполитой. Не малое число приверженцевъ имѣлъ очаровательный Понятовскій въ женскомъ полѣ, и надобно сказать, вліяніе молодыхъ и хорошенькихъ женщинъ на дѣла государственныя всегда и вездѣ бываетъ сильнѣе, нежели обыкновенно думаютъ.

Но если Понятовскій лично привлекалъ къ себѣ въ Польшѣ много сочувствія и подавалъ много надеждъ, то вся его семья (за исключеніемъ только старика отца), а въ особенности мать его, Констанція, была предметомъ общей ненависти. Гордая и властолюбивая Констанція, не хотѣла вспомнить незнатность Понятовскихъ; она воспитывала своихъ сыновей хотя и весьма тщательно, но въ духѣ высокомѣрія, и мечтала пріобрѣсти для одного изъ нихъ польскую корону. Происки и интриги Понятовской озлобляли противъ нея всѣхъ; вся Варшава называла ее не иначе, какъ «градовой тучей».

Между тѣмъ молодые Понятовскіе, жившіе въ Варшавѣ и избалованные матерью, принадлежали къ той безпечной молодежи, которая дѣлала долги безъ всякаго разсчета и безъ всякой надежды на уплату, влюблялась въ каждую хорошенькую женщину (и преимущественно въ актрису), бѣгала отъ кредиторовъ, ничего не дѣлала, ничего не совѣстилась и веселилась каждый день до утренней зари, а иногда и подольше.

Одинъ случай въ особенности увеличилъ непріязнь въ Варшавѣ къ Констанціи и къ ея семейству. Однажды у воеводы сандомирскаго, маршала Бѣлинскаго, былъ великолѣпный и многолюдный балъ. Яркими огнями блестѣли огромныя палаты воеводы, громко раздавались рѣзвые звуки мазурки, сливаясь съ веселымъ смѣхомъ варшавскихъ красавицъ. Но танцы вдругъ были прерваны сильнымъ шумомъ; началась, неизвѣстно изъ-за чего, ссора между старшимъ сыномъ Понятовскаго и молодымъ, богатымъ и знатнымъ паномъ Тарло. Казиміръ Понятовскій вызвалъ своего противника на поединокъ; на этотъ поединокъ сбирались съѣхаться родственники обоихъ соперниковъ со своими надворными войсками, и такимъ образомъ частная ссора могла обратиться въ общее кровопролитіе.

Однако поединокъ состоялся прежде пріѣзда родственниковъ обѣихъ сторонъ. Въ день, назначенный для поединка, вся Варшава побѣжала за Маримонтскую заставу; жены оставили своихъ мужей, мужья своихъ женъ, родители своихъ дѣтей и дѣти своихъ родителей, и наконецъ даже ученики самовольно оставили классы. Духовенство опасалось, что при этомъ дѣло дойдетъ до общей схватки, и потому объявило, что не допуститъ въ костелы тѣхъ, кто пойдетъ смотрѣть на поединокъ. Это однако не удержало любопытныхъ, и на другой день послѣ побоища костелы наполнились множествомъ каявшихся грѣшниковъ и въ особенности грѣшницъ, и обрядъ присоединенія ихъ къ церкви былъ совершенъ по тому же самому уставу, по которому совершается этотъ обрядъ надъ отлученными отъ церкви за тяжкіе грѣхи. Между тѣмъ наставники отпускали розги ученикамъ, не бывшимъ въ классѣ въ день поединка. Вслѣдствіе этого, былъ плачъ въ костелахъ и вопль въ школахъ.

На этомъ поединкѣ погибъ Тарло, любимецъ Варшавы. Народная молва громко говорила, что онъ былъ убитъ своимъ противникомъ вѣроломно; а это обстоятельство въ Польшѣ, гдѣ понятія о рыцарской чести на поединкѣ были сильно развиты, — усилило еще болѣе общую нелюбовь къ Понятовскимъ.

Впрочемъ къ той порѣ, когда Станиславъ Понятовскій явился искателемъ польской короны, время уже изгладило до нѣкоторой степени это печальное событіе изъ памяти народной.

За нѣсколько дней до избранія короля, шляхта расположилась подъ Варшавой, раздѣлившись на воеводства и повѣты; надъ каждой изъ такихъ стоянокъ вѣялъ особый значокъ съ гербомъ воеводства и повѣта. Въ день избранія, примасъ королевства, архіепископъ гнѣзненскій, Лубенскій, выѣхалъ изъ своего дворца въ коляскѣ, залитой золотомъ и обитой внутри пунцовымъ бархатомъ съ золотымъ позументомъ. По старопольскому обычаю, въ этомъ случаѣ примасъ, не смотря на то, что онъ былъ духовное лицо, долженъ былъ въѣхать въ поле верхомъ на конѣ, но Лубенскій былъ слабъ и ходилъ сгорбившись, а потому онъ отправился въ экипажѣ, окруженный блестящими всадниками; золотая сбруя ихъ коней ярко блистала на утреннемъ солнцѣ.

При приближеніи примаса, сенаторы пошли къ нему на встрѣчу. Примасъ вышелъ изъ коляски и, стоя среди первыхъ сановниковъ королевства. пропѣлъ «Veni creator»^[1]. Послѣ этого онъ сѣлъ снова въ экипажъ и поѣхалъ по воеводствамъ. Объѣзжая шляхту, раздѣленную на повѣты и земли, примасъ говорилъ: «Привѣтствую васъ, господа и братья, на этомъ полѣ, и спрашиваю васъ, кого вы избираете въ короли?»

Три раза опрашивалъ примасъ шляхту и три раза она повторяла имя Станислава Понятовскаго. Избраніе новаго короля было исполнено стародавнимъ порядкомъ.

Тогда примасъ, на другой день, объявилъ на полѣ государемъ Польши и Литвы Станислава Понятовскаго и, ставъ на колѣни, запѣлъ подъ открытымъ небомъ: «Te Deum»^[2]. Звукъ трубъ и громъ литавръ возвѣстили, что наступило новое царствованіе. Окруженный сенаторами и панами, примасъ поѣхалъ къ Понятовскому извѣстить его о высокомъ, выпавшемъ для него жребіи; послѣ этого, примасъ въ каретѣ, а за нимъ король верхомъ на конѣ — поѣхали въ костелъ святаго Яна; густая толпа конныхъ пановъ слѣдовала за Станиславомъ. Въ дверяхъ костела примасъ привѣтствовалъ новаго государя торжественной рѣчью, и принялъ отъ него присягу въ томъ, что новый избранникъ на престолъ будетъ въ точности соблюдать предложенныя ему обязательства такъ называвшіяся «Pacta conventa»^[3].

Такимъ образомъ воцарился Понятовскій.

Въ это время Польшѣ грозили духъ внутреннихъ раздоровъ и замыслы сосѣдей, и только государь, твердый характеромъ и напомниавшій собою тѣни Баторіевъ и Собѣскихъ, могъ отвратить опасность, предстоявшую Рѣчи Посполитой. Но вновь избранный король былъ не таковъ; ему были милы роскошные чертоги, а не воинскій шатеръ; его плѣняло не бранное поле и не звукъ оружія, но офранцуженное общество съ его остроумной бесѣдой. На его сердце болѣе дѣйствовалъ шорохъ шелковаго платья хорошенькой женщины, нежели шумъ родныхъ знаменъ, разорванныхъ и разстрѣлянныхъ въ бояхъ и запечатлѣнныхъ кровью. Новый король не былъ воинъ, и хотѣлъ прославить свое царствованіе такими дѣлами, которыя не пахнутъ порохомъ. Притомъ онъ хотѣлъ пожить среди роскоши и нѣги.

Какъ частный человѣкъ, Станиславъ-Августъ былъ замѣчательной личностью, не говоря уже о его обаятельной внѣшности и о томъ чарующемъ голосѣ, которому невольно поддавался каждый, кто проводилъ съ нимъ въ бесѣдѣ хоть нѣсколько минутъ. Надобно замѣтить, что онъ объяснялся по-французски, по-нѣмецки, по-русски, по-турецки, по-англійски, по-испански и по-итальянски, какъ на своемъ родномъ языкѣ, а по игривости своего ума могъ смѣло мѣриться съ Вольтеромъ, съ которымъ и былъ постоянно въ самой дружеской перепискѣ. Корреспонденція его съ разными дамами всѣхъ націй была обширна, и отличалась той утонченной любезностью и той изящностью, которыя были необходимымъ условіемъ въ сердечныхъ сношеніяхъ свѣтскаго человѣка XVIII вѣка съ прекраснымъ поломъ.

Переписки этого рода занимали послѣдняго короля польскаго гораздо болѣе, нежели всѣ дѣла государственныя и судьбы того народа, главою котораго его сдѣлала слѣпая прихоть счастья.

Мы не будемъ говорить здѣсь о дѣлахъ политическихъ, но взглянемъ собственно на личность короля Станислава-Августа. Въ этой личности было много страннаго и противоположнаго. Тотчасъ по вступленіи своемъ на престолъ, король окружилъ себя послѣдователями Вольтера; но часто, послѣ долгой вечерней бесѣды, проведенной въ ихъ кругу, въ которой онъ не жалѣлъ насмѣшекъ, его можно было видѣть падавшимъ ницъ передъ Распятіемъ, или иконой Богоматери. Каждую пятницу запирался онъ на два часа со своимъ духовникомъ, каялся передъ нимъ въ своихъ грѣхахъ съ сокрушеннымъ сердцемъ и со слезами на глазахъ. Каждый великій четвергъ онъ исповѣдывался всенародно, падая на землю передъ ксендзомъ, сидѣвшимъ посреди костела передъ главнымъ алтаремъ. Каждый праздникъ и каждое воскресенье онъ бывалъ у обѣдни. Но и послѣ обѣденъ, и послѣ тайныхъ и явныхъ покаяній, онъ принимался опять за прежнее въ кругу своихъ остроумныхъ собесѣдниковъ.

Тоже самое было и въ управленіи государствомъ: и здѣсь была видна нетвердость и перемѣнчивость его убѣжденій. Первый его взглядъ на каждое дѣло былъ вѣренъ и находчивъ, но все послѣдующее было никуда не годно. При открытіи какой нибудь должности, онъ тотчасъ же выбиралъ на нее кандидатомъ такое лицо, на сторонѣ котораго было общественное мнѣніе, но потомъ измѣнялъ свое намѣреніе, безъ всякой видимой причины отдавая открывшуюся вакансію какому нибудь своему любимому придворному или какому нибудь ничтожному человѣку, бывшему подъ покровительствомъ молодой или знатной дамы. Дамы знали слабость короля къ ихъ полу и ежедневно осыпали его записочками и личными просьбами, а Станиславъ-Августъ ни въ чемъ не отказывалъ имъ.

Характеръ короля представлялъ тѣ же противоположности. Станиславъ-Августъ былъ чрезвычайно кротокъ и не могъ безъ живаго участія не только видѣть чужія страданія, но даже и слушать разсказы объ нихъ; а между тѣмъ, въ теченіе своего царствованія, онъ допустилъ столько жестокостей, надъ которыми бы остановился въ раздумьи самый грозный властитель. Притомъ, жестокости эти были сдѣланы безъ всякой надобности и вдобавокъ нѣкоторыя изъ нихъ надъ лицами, совершенно невинными.

Хотя король не былъ вовсе мстителенъ, — онъ былъ скорѣе забывчивъ на все дурное, — однако онъ преслѣдовалъ нѣкоторыхъ изъ провинившихся передъ нимъ разными способами, недостойными его высокаго сана. Такъ, напримѣръ, если кто нибудь обидѣлъ чѣмъ-либо короля и потомъ имѣлъ какое нибудь частное тяжебное или судебное дѣло, то король секретными письмами склонялъ его судей на сторону его противниковъ или же внушалъ имъ, чтобы они постановили надъ нимъ приговоръ безъ малѣйшаго послабленія. Этими поступками онъ потерялъ общее уваженіе. Преслѣдуя однихъ до мелочности, Станиславъ-Августъ въ то же время осыпалъ иногда безконечными милостями самыхъ явныхъ своихъ враговъ.

Въ обращеніи короля проявлялись опять тѣ же крайности: учтивый, любезный и снисходительный безъ мѣры, онъ иногда разгорячался до того, что давалъ пощечины своей прислугѣ или билъ своихъ лакеевъ палкой; но потомъ щедро награждалъ обиженныхъ имъ и просилъ у нихъ извиненія.

Что касается женщинъ, то и въ этомъ отношеніи у короля были свои особенныя странности: часто онъ оставался совершенно равнодушнымъ къ такой очаровательной женщинѣ, отъ которой сходили всѣ съ ума, и влюблялся до безумія въ такую женщину, въ которой не было ничего привлекательнаго. Однѣхъ изъ своихъ любовницъ, съ которыми онъ расходился не мирно, онъ награждалъ съ непомѣрною щедростью; другихъ же, которымъ онъ былъ какъ нельзя болѣе преданъ; оставлялъ въ нуждѣ, очень близкой къ нищетѣ. Вообще, завоеваніе женскихъ сердецъ было едва ли не главною дѣятельностію этого миролюбиваго государя. У однихъ магнатовъ онъ соблазнялъ хорошенькихъ молодыхъ женъ, у другихъ сманивалъ и увозилъ любовницъ. Волокитство короля доставляло ему множество враговъ, которые при каждомъ удобномъ случаѣ обращались въ его политическихъ непріятелей и колебали твердость его трона. Такъ, напримѣръ, Станиславъ-Августъ за похищенную имъ коварно у гетмана Огинскаго молодую дѣвушку — нажилъ себѣ въ гетманѣ, одномъ изъ сильнѣйшихъ магнатовъ Польши и Литвы, непримиримаго и опаснаго врага, долго безпокоившаго короля своею непокорностью и своими происками.

При всемъ этомъ, король любилъ науки и искуства. Обыкновенно въ то время, когда по утру завивалъ короля, въ продолженіе двухъ часовъ, парикмахеръ-англичанинъ, онъ былъ окруженъ учеными, поэтами и художниками, разговаривалъ съ каждымъ изъ нихъ о чемъ нибудь очень дѣльно, или приказывалъ читать себѣ какое нибудь сочиненіе, весьма метко оцѣнивая всѣ его слабыя и хорошія стороны.

Обращеніе короля вообще было чрезвычайно любезно; съ шляхтой онъ постоянно обходился какъ нельзя болѣе привѣтливо. Обыкновенно во время королевскаго туалета, шляхтичи, пріѣзжавшіе въ Варшаву изъ воеводствъ и областей, собирались въ сосѣдней комнатѣ, для того, чтобы представиться королю послѣ его туалета. Привыкшіе свободно и безцеремонно толковать на сеймахъ и сеймикахъ, шляхтичи не оставляли своей кровной привычки и въ чертогахъ королевскихъ. Унять шляхту прямо повелѣніемъ его величества было неловко, а между тѣмъ ея громкіе разговоры и нерѣдко запальчивые споры въ покояхъ королевскихъ — мѣшали королю заниматься въ сосѣдней комнатѣ ученой бесѣдой въ подобающей для этого тишинѣ. Одинъ изъ дежурныхъ камергеровъ поднимался однако на хитрость: въ то самое время, какъ шляхта, забывавшая, что она находится въ королевскомъ дворцѣ, начинала слишкомъ громко толковать между собою, канарейки подъ шумный говоръ принимались (какъ онѣ дѣлаютъ это всегда) пѣть все громче и громче. Догадливый камергеръ выходилъ въ это время изъ королевской уборной и, махая платкомъ на клѣтки, въ которыхъ сидѣли канарейки, сердито кричалъ на нихъ: «Ахъ вы, безпокойныя, тише! Королю мѣшаете!» Шляхтичи смекали, къ кому относилось это, и переглянувшись другъ съ другомъ прекращали на время громкую болтовню.

Когда входилъ король въ пріемную, всѣ почтительно склонялись передъ нимъ и старались выслушать каждое его слово. Король говорилъ увлекательно, то серьезно, то шутливо, полнымъ звучнымъ голосомъ, внушавшимъ къ нему довѣріе и расположеніе, такъ что всякій, говорившій съ нимъ, поддавался какому-то пріятному обаянію.

Любя самъ непринужденный и откровенный разговоръ, король очень скоро допускалъ его и со стороны своихъ подданныхъ. Онъ самъ повторялъ по нѣскольку разъ тѣ остроумные отвѣты, которые приводилось ему слышать въ разговорахъ съ ними. Такъ, между прочимъ, онъ разсказывалъ, что въ какомъ-то воеводствѣ жилъ шляхтичъ, нѣсколько помѣшанный на томъ, что онъ король польскій. Во время проѣзда Станислава-Августа мнимый король представился настоящему.

— Привѣтствую мнѣ равнаго, — сказалъ ласково король шляхтичу.

— Ваше величество, — отвѣчалъ шляхтичъ почтительно, — дѣйствительно, по рожденію я равенъ съ вами, и по смерти мы опять будемъ равны между собою; но въ настоящее время вы мой государь, избранный мною вмѣстѣ съ другими моими братьями шляхтичами, а я — вѣрный подданный вашего величества.

Король любилъ роскошь и пышность. До него польскіе короли жили лѣтомъ въ Вилановѣ. Жилище это, въ которомъ умеръ славный Собѣскій и которое сохранилось донынѣ въ своемъ первобытномъ видѣ, было скорѣе домомъ богатаго польскаго пана, чѣмъ жилищемъ короля одного изъ самыхъ обширнѣйшихъ государствъ въ Европѣ того времени. Понятовскій не удовольствовался этой скромной резиденціей и выстроилъ подъ Варшавою лѣтній королевскій дворецъ Лазенки, не уступавшій въ ту пору, по своей роскоши, ни одному изъ увеселительныхъ дворцовъ тогдашнихъ европейскихъ государей. Около Лазенокъ явились обширные пруды съ лебедями, страусами и павлинами; на деревьяхъ, въ дорогихъ клѣткахъ, были развѣшаны обезьяны, попугаи и разныя рѣдкія птицы, а между темной зеленью тополей и каштановъ мелькали бѣлыя мраморныя статуи, купленныя въ Италіи дорогою цѣною. Роскошные цвѣты, разсаженные въ клумбахъ, наполняли воздухъ своимъ благоуханіемъ. Въ этомъ прекрасномъ убѣжищѣ король польскій, какъ частное лицо, съ любезностью и предупредительностью свѣтскаго человѣка, встрѣчалъ пріѣзжавшую къ нему въ гости варшавскую публику, и съ большимъ удовольствіемъ показывалъ каждому всѣ свои постройки, свои статуи, картины, древнія монеты и разныя рѣдкости. Само собою разумѣется, что прекрасный полъ пользовался въ этомъ случаѣ со стороны короля особымъ почетомъ и особымъ вниманіемъ.

Вообще, царствованіе Понятовскаго имѣло большое вліяніе на утонченность и развитіе общественной жизни. Тѣ попойки, которыми такъ щеголяла Польша при короляхъ изъ саксонскаго дома, стали исчезать при дворѣ Понятовскаго. Самъ король отличался чрезвычайною трезвостью, хотя и любилъ роскошный столъ; повара его, нѣмецъ Шютцъ и французъ Тремо, пользовались за свое искуство громадною, европейскою извѣстностью. Изъ всѣхъ любимцевъ короля только одинъ генералъ Конаржевскій славился страстью къ попойкамъ и неодолимою въ нихъ крѣпостью своей головы; всѣ же другія лица, приближенныя къ королю, были въ этомъ отношеніи люди новаго покроя, — люди ученые, предпочитавшіе серьёзный или остроумный разговоръ продолжительнымъ вакханаліямъ.

Въ толпѣ щеголеватыхъ и пудреныхъ царедворцевъ короля Станислава-Августа являлись: ученый историкъ Польши Нарушевичъ, неразлучный спутникъ короля въ его поѣздкахъ по государству; Богомолецъ, жизнеописатель древнихъ поляковъ; поэты: Венгерскій, Трембицкій и Красицкій; Богуславскій, творецъ польской сцены; глубокомысленные законовѣды: Віельгорскій и Сташицъ; славный польскій граматикъ, монахъ піарскаго ордена Коптинскій, Ваза, Осинскій, двое Потоцкихъ, Игнатій и Станиславъ, Парамовичъ и Ѳадей Чацкій. Всѣ эти лица, приближенныя къ королю, славились своимъ умомъ и образованіемъ; а Чацкій былъ одинъ изъ тѣхъ дѣятельнѣйшихъ и благороднѣйшихъ ревнителей просвѣщенія, какихъ мало вообще встрѣчалось въ цѣлой Европѣ.

Но многія хорошія качества Станислава-Августа, какъ частнаго человѣка, были недостаточны для той поры, когда ему привелось править судьбами Польши. Среди тогдашнихъ бурь необходимъ былъ Польшѣ король-воинъ; но Понятовскій не былъ рожденъ воиномъ. Притомъ, къ сожалѣнію, онъ свои личныя выгоды и удобства своей жизни предпочиталъ истинному благу возвеличившей его родины.

Противъ короля составлялись частыя конфедераціи шляхты, и въ іюнѣ 1767 года было уже 178 конфедерацій, условившихся соединиться въ Радомѣ; а въ 1771 году даже составился заговоръ овладѣть особою короля. Во главѣ заговорщиковъ были: Косинскій, Стравинскій и Лукавскій; и только счастливое стеченіе обстоятельствъ избавило короля отъ замысла этихъ заговорщиковъ. Въ это время жилъ въ Парижѣ одинъ изъ мелкихъ владѣтельныхъ князей, которыми въ ту пору изобиловала Германія и которые искали по всей Европѣ или службы, если были храбры, или престола при помощи брачныхъ союзовъ, если были миловидны собой и имѣли длинную родословную. Владѣтельный князь, о которомъ идетъ теперь рѣчь, не думалъ ни о томъ ни о другомъ, но веселился въ столицѣ Франціи до тѣхъ поръ, пока кредиторы не рѣшились упрятать его въ тюрьму, какъ несостоятельнаго должника. Заговоръ противъ Понятовскаго помогъ нѣмецкому принцу избавиться отъ преслѣдованій заимодавцевъ.

Какъ только его свѣтлость, а быть-можетъ и его высочество, изволилъ узнать объ этомъ, тотчасъ, по совѣту бывшаго въ то время въ Парижѣ варшавскаго банкира Теппера, учрежденъ орденъ «Божьяго Провидѣнія», въ память избавленія польскаго короля отъ грозившей ему опасности. Звѣзда этого ордена была золотая, съ изображеніемъ посрединѣ всевидящаго ока и съ надписью: «Vide cui fide»^[4]. Лента была самая щегольская — небеснаго цвѣта съ золотыми каймами. Тепперъ открылъ у себя бюро этого ордена. Сначала патенты на этотъ орденъ продавались по 100 червонцевъ, потомъ упали въ цѣнѣ до 25. Въ Варшавѣ, въ Вильно, въ Парижѣ, на Волыни и Подолѣ явилось множество кавалеровъ этого ордена, не сознававшихъ въ чемъ состояло ихъ отличіе и за что они украшены такой блестящей звѣздой и такой великолѣпной лентой. Вскорѣ все это обратилось въ смѣхъ; на кавалеровъ нѣмецкаго ордена стали показывать пальцами; звѣзды и ленты исчезли; но тѣмъ не менѣе нѣмецкій принцъ поправилъ свои дѣла: онъ не только вывернулся изъ своихъ долговъ, но еще зашибъ, при помощи ордена, кое-какія деньжонки.

Гетманъ Браницкій публично укорялъ Понятовскаго въ томъ, будто бы онъ самостоятельностію своей родины пожертвовалъ своему личному честолюбію… Область за областью отходила отъ Рѣчи Посполитой, и король утверждалъ эти отдѣлы, довольствуясь тѣмъ, что ему были оставляемы доходы съ отбираемыхъ отъ Польши областей.

Современныя польскія сказанія передаютъ, между прочимъ, о присоединеніи къ Пруссіи польскихъ областей слѣдующія подробности: отъ Пруссіи въ каждый повѣтъ было послано два комисара; они пріѣзжали въ городъ, собирали народъ и объявляли ему по-нѣмецки, оффиціально, а затѣмъ частнымъ образомъ объясняли на ломаномъ польскомъ языкѣ, что такой-то городъ принадлежитъ его величеству королю прусскому, и что здѣсь уже не Польша, а Пруссія. Послѣ этого ставили столбъ, прибивали къ нему бляху съ чернымъ орломъ и отправляли въ приходскій костелъ столько экземпляровъ о присоединеніи какой-либо области къ Пруссіи, сколько было въ этомъ приходѣ шляхетскихъ дворовъ.

Король переносилъ все это безъ особеннаго соболѣзнованія, и былъ озабоченъ болѣе собственными, нежели государственными дѣлами. Самая главная его забота состояла въ томъ, какъ бы добывать деньги. Онъ жилъ роскошно, тратилъ много, раздавалъ не мало на убогихъ и на госпитали, а самъ, вслѣдствіе всего этого, былъ постоянно безъ денегъ. Его факторы бѣгали по Варшавѣ съ готовыми росписками, даже въ 500 злотыхъ, и занимали деньги въ особенности у монаховъ, пугая ихъ отнятіемъ монастырскихъ имуществъ.

Скажемъ кстати, что послѣ своего отреченія отъ престола Понятовскій оставилъ долгу на 34.000.000 польскихъ флориновъ. Онъ былъ долженъ и Евангелическому Обществу въ Варшавѣ, и какой-то вдовѣ Якобсонъ, и кармелитскому монастырю, и купцу Ришару 1800 флориновъ, и за книги 2700 флориновъ, и своимъ камергерамъ, Трембицкому, Пжецкому, и графинѣ Тышкевичъ, и своему повару, и графинѣ Мнишекъ за брильянты, и нѣкоей г-жѣ Камели 1.187.535 флориновъ по невыплаченнымъ пенсіонамъ. О родѣ пенсіоновъ, подлежавшихъ вѣденію этой кассирши, догадаться не трудно. Такъ, однажды, королю устроили на Вислѣ особаго рода праздникъ: на великолѣпной лодкѣ посадили шесть самыхъ красивыхъ, полуобнаженныхъ дѣвушекъ въ видѣ сиренъ. Онѣ пѣли гимнъ въ честь короля. Послѣ этого каждую дѣвушку ему представили порознь, и каждая изъ нихъ получила пожизненную пенсію, смотря по тому, въ какой мѣрѣ понравилась его величеству. Кромѣ того на королѣ было множество долговъ по заложеннымъ въ разныхъ мѣстахъ брильянтамъ, а также золотымъ и серебрянымъ вещамъ.

Бъ 1795 году, послѣ взятія Варшавы, Суворовъ объявилъ королю волю императрицы Екатерины о выѣздѣ изъ Варшавы. Король медлилъ; а народъ, не оказывавшій до того времени расположенія къ Понятовскому, собирался съ шумомъ передъ королевскимъ дворцомъ… Король выѣхалъ изъ Варшавы между двумя рядами солдатъ, разставленныхъ Суворовымъ по тѣмъ улицамъ, по которымъ долженъ былъ двигаться королевскій поѣздъ.

25 ноября 1795 года Станиславъ-Августъ отрекся въ Гроднѣ отъ престола.

Онъ собирался отправиться на житье въ Римъ, когда неожиданно получилъ отъ императора Павла приглашеніе пріѣхать въ Петербургъ. Король долго не соглашался на это, но его жена и окружавшія его дамы уговорили Станислава отправиться въ Петербургъ… Всѣ королевскія драгоцѣнности, при посредствѣ евреевъ, были проданы въ Гамбургъ, и король отправился въ Петербургъ.

Здѣсь онъ поселился въ Мраморномъ дворцѣ и жилъ уединенно.

Въ первый день 1798 года Павелъ пріѣхалъ въ гости къ Понятовскому. Съ радостнымъ лицомъ проводилъ король императора, послѣ продолжительной съ нимъ бесѣды, и обратившись къ окружавшимъ его придворнымъ весело сказалъ имъ: «Наконецъ судьба устала преслѣдовать насъ, — скоро мы увидимъ Варшаву!»

Ожиданія короля не сбылись. 12 февраля, въ полдень, онъ сталъ жаловаться на головную боль. Призванный для поданія пособія, докторъ Бедлеръ пустилъ ему кровь. Узнавъ о болѣзни короля, Павелъ поспѣшилъ къ нему, но засталъ его ужъ лишеннымъ сознанія. Императоръ не отходилъ отъ умирающаго короля ни на минуту. Послѣ исповѣди Станиславъ-Августъ скончался въ 10 часовъ вечера. Веденныя имъ записки перешли, какъ пишутъ нѣкоторые, въ руки императора. Говорятъ, что король простудился, присутствуя на Іорданѣ.

На мертваго короля самъ императоръ надѣлъ корону, а въ день его погребенія ѣхалъ за гробомъ верхомъ до самаго костела, съ опущенной къ низу шпагой. Прахъ Понятовскаго лежитъ въ Петербургѣ, въ римско-католической церкви св. Екатерины, по правую сторону главнаго алтаря.

Король былъ женатъ на Грабовской, урожденной Шидловской, съ которой онъ жилъ долго внѣ брака и съ которой обвѣнчался тайно въ 1784 году, но до своего выѣзда изъ Варшавы не объявлялъ ее своей женой, потому что, предъ избраніемъ его въ короли, сеймъ обязалъ его жениться только на той, на которую ему укажутъ государственные чины, а между тѣмъ выборъ ихъ не падалъ на Грабовскую.

Понятовскіе герба «Телецъ», получившіе въ 1764 году, 18 декабря, по опредѣленію сейма, княжеское достоинство, существуютъ и понынѣ въ потомкахъ братьевъ короля; одни изъ нихъ носятъ свою родовую польскую фамилію, а другіе живутъ въ Италіи подъ именемъ князей ди Монте-Ротондо.

Примѣчанія

1. лат.
2. лат.
3. лат. Pacta conventa — Всеобщее соглашеніе
4. лат.