Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Охота на вепря/ДО

Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Охота на вепря
авторъ Евгеній Петровичъ Карновичъ

Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 53.

Длинной и широкой полосой тянулись въ былое время за лѣвымъ берегомъ Вислы къ подножьямъ Карпатовъ Придольскіе лѣса. Прорѣдѣли они потомъ, но все же и теперь еще представляютъ мѣстами густую, а иногда и непроходимую чащу. Мало въ глубинѣ этой чащи просторныхъ тропинокъ, только въ недальнемъ разстояніи отъ опушки лѣса извиваются онѣ какъ змѣйки, то перекрещиваясь, то расходясь во всѣ стороны, то теряясь въ густой травѣ и плотной поросли, то исчезая на выползшихъ изъ земли и обнаженныхъ корняхъ вѣковыхъ дубовъ и сосенъ. Пуста и безмолвна эта лѣсная глубь, изрѣдка развѣ заберется въ нее окольный крестьянинъ для поживы хворостомъ, да промелькнетъ среди зелени и древесныхъ стволовъ охотникъ, отыскивая лося или берлогу залегшаго вблизи медвѣдя.

Если бы иной мечтатель захотѣлъ лѣтнею порою побродить въ этихъ лѣсахъ, то навѣрно ихъ тишина, ихъ свѣжесть и живописная ихъ прелесть навѣяли бы на него поэтическія думы и чудныя грезы; но не легко бы выбрался онъ изъ чащи на какую нибудь поляну, долго бы пришлось ему кружиться на одномъ и томъ же мѣстѣ, и не разъ поподался бы онъ въ такую трущобу, въ которой, быть можетъ, до него никогда еще не ступала нога человѣка.

Въ иномъ мѣстѣ, среди этихъ вѣковыхъ лѣсовъ, медленно струящійся ручей неожиданно пересѣкаетъ и безъ того уже трудно проходимую тропинку. За ручьемъ на большомъ пространствѣ тянется вязкая топь, а между тѣмъ нѣтъ ни мостика, ни жердочки; идти дальше нельзя; а по свѣже-содранной корѣ съ близъ-стоящаго дерева видно, что еще очень недавно посѣтилъ это затишье медвѣдь, котораго, чего добраго, снова заманитъ сюда чутье лакомой добычи.

Невольно, въ тяжеломъ раздумьи останавливается здѣсь прохожій и дрожащимъ голосомъ шепчетъ усердную молитву, а вечерняя заря быстро гаснетъ на верхушкахъ деревьевъ и подходящія украдкой сумерки наполняютъ лѣсъ сгущающеюся мглою. И вотъ въ памяти одинокаго прохожаго оживаютъ всѣ страшныя преданія и всѣ суевѣрные разсказы объ этомъ таинственномъ борѣ. Счастливъ онъ, если засвѣтло успѣетъ напасть на слѣды человѣка, который проходилъ прежде него въ этой пущѣ и былъ такъ остороженъ, что войдя въ нее дѣлалъ топоромъ зарубки на деревьяхъ, чтобы потомъ съ помощью этихъ мѣтокъ, выбраться изъ незнакомой дебри.

Изрѣдка небольшая поляна пересѣкаетъ сплошную гущь лѣса. Пустынно, но вмѣстѣ съ тѣмъ весело разстилается эта поляна зеленымъ ковромъ, испещреннымъ дикими цвѣтами. И почему-то становится жаль помять ногою эту густую, высокую траву и эти простенькіе цвѣты, выросшіе въ такомъ привольѣ. Иногда на этой полянѣ виднѣется хата пасѣчника съ нѣсколькими десятками ульевъ, и тогда тишина нарушается жужжаньемъ пчелъ, которое, долетая до слуха прохожаго, кажется ему то гуломъ неопредѣленныхъ, далекихъ звуковъ, то людскимъ безпокойнымъ говоромъ.

Старый пасѣчникъ давнымъ давно поселился въ этой глуши и полюбилъ ее такъ сильно, что не промѣнялъ бы ея ни на блестящую Варшаву, ни на шумные города Польши, ни на суетливыя ея мѣстечки, въ которыхъ, съ утра до поздней ночи, снуютъ и копошатся евреи.

Не смотря на уединенную жизнь пасѣчника, его хорошо знаютъ всѣ окольные крестьяне; онъ слыветъ у нихъ за знахаря; и дѣйствительно, старику извѣстны и вредныя, и цѣлебныя силы лѣсныхъ травъ и кореньевъ; онъ заговариваетъ ужаленныхъ змѣями; онъ умѣетъ за нѣсколько дней угадать погоду и ненастье; онъ лечитъ всѣхъ и каждаго отъ разныхъ тѣлесныхъ недуговъ, а молодыхъ и отъ сердечныхъ зазнобъ. Старикъ твердо знаетъ всѣ извилистыя тропинки лѣса и, какъ носится молва, можетъ показать тѣ мѣста, гдѣ зарыты богатые клады. Но старикъ пасѣчникъ не говорливъ, отъ него ничего не добьешься.

Въ прорѣдяхъ лѣса виднѣется иногда приземистый шалашъ, который кажется служитъ скорѣе притономъ дикому звѣрю, нежели убѣжищемъ человѣку. Въ этомъ жалкомъ шалашѣ поселился на лѣтнюю пору забредшій откуда-то еврей; онъ жжетъ уголья и гонитъ смолу, онъ трудится безъ устали день и ночь, но недовѣрчивая молва отзывается о немъ по-своему: одни разсказываютъ, что будто бы этотъ исхудалый бѣднякъ оберегаетъ несмѣтныя сокровища, запрятанныя въ лѣсу давнымъ давно, когда на польскомъ престолѣ сидѣла Ядвига съ Ягелло. Другіе говорятъ, что онъ, забравшись въ дремучій лѣсъ, поддѣлываетъ монету. Бѣднякъ знаетъ недобрую молву; онъ и самъ, какъ кажется, не довѣряетъ никому и съ трусливымъ безпокойствомъ оглядываетъ тѣхъ, которые проходятъ мимо его шалаша.

Зимою снѣгъ заноситъ и лѣсныя тропинки, и поляны; тяжелыми хлопьями ложится онъ на раскидистыя вѣтви сосенъ. Въ эту пору, чарующая лѣтняя прелесть лѣса замѣняется печальною сонливостью; здѣсь нѣтъ уже душистой свѣжести, здѣсь не слышно веселаго щебетанья птицъ, и не носятся рои игривыхъ мошекъ; все притихло, все мертво, и только иногда на бѣлой пеленѣ снѣга виднѣются слѣды пробѣжавшаго волка.

Эти дремучіе, пустынные лѣса служили не разъ убѣжищемъ для окрестныхъ жителей, когда военная гроза гремѣла надъ Польшей…

Невдалекѣ отъ этихъ лѣсовъ, лѣтъ полтораста тому назадъ, стоялъ на пригоркѣ пышный замокъ воеводы Ильговскаго. Много видѣлъ на своемъ вѣку панъ Ильговскій, много повоевалъ онъ и побывалъ въ разныхъ земляхъ и потомъ на старости лѣтъ пріѣхалъ отдохнуть въ своемъ наслѣдственномъ замкѣ, и любимой его забавой была охота въ сосѣднихъ, дремучихъ пущахъ.

Воевода былъ вдовъ и приближался къ могилѣ съ печальною мыслью, что со смертью его угаснетъ родъ Ильговскихъ, такъ честно и доблестно служившій отчизнѣ въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ.

Наступала осень, а съ нею подходилъ и день св. Андрея, имянины пана воеводы; набожный и богатый Ильговскій всегда съ большою торжественностію праздновалъ день своего патрона, а на этотъ разъ ему почему-то хотѣлось отпраздновать свои имянины съ большею пышностію, нежели въ прежніе годы. Къ этому дню въ замокъ воеводы должно было съѣхаться множество гостей изъ близкихъ и далекихъ сторонъ; для нихъ приготовлялись всевозможные запасы въ несмѣтномъ количествѣ. Не говоря уже объ огромныхъ бочкахъ прадѣдовскаго венгерскаго вина и столѣтняго меда, въ замкѣ воеводы, для угощенія пріѣзжихъ, было назначено: полсотня воловъ, стадо барановъ, двадцать лосей, десять вепрей и безчисленное количество зайцевъ и рыбъ. Еще за три недѣли до съѣзда гостей, всѣ окрестныя мельницы принялись махать крыльями и шумѣть колесами, заготовляя муку, а изъ близкихъ прудовъ и дальнихъ озеръ таскали безпрестанно невода, наполненные множествомъ разныхъ рыбъ. Огромныя залы замка, остававшіяся обыкновенно запертыми въ теченіе цѣлаго года, были теперь отворены, и многочисленная прислуга хлопотливо сметала пыль, покрывавшую стѣны этихъ залъ и насѣвшую толстымъ слоемъ на богатое ихъ убранство, а также уставляла въ столовой бочки съ серебряными и даже золотыми обручами, наполненныя дорогимъ венгерскимъ. Кравчій воеводы, занимавшійся разстановкою бочекъ, особенно заботился о томъ, чтобы онѣ были размѣщены по старшинству лѣтъ налитаго въ нихъ вина.

За нѣсколько дней до св. Андрея потянулись къ замку со всѣхъ сторонъ щегольскія колымаги и простыя телѣжки, наполненныя родственниками, друзьями и знакомыми Ильговскаго. Число гостей не могло затруднить воеводу, богатыя помѣстья котораго раскидывались безъ перерыва въ длину почти на тридцать въ ширину слишкомъ на двадцать миль, и у котораго въ подвалѣ замка, за желѣзными дверями и крѣпкими запорами, стояли боченки серебра и золота.

Воевода, какъ мы сказали, былъ бездѣтенъ, и потому множество близкихъ и дальнихъ родныхъ, и съ отцовской, и съ материнской, и даже съ жениной стороны, съ нетерпѣніемъ выжидало кому-то онъ откажетъ свое громадное богатство. Всѣ родственники наперерывъ одинъ передъ другимъ увивались около старика, и каждый изъ нихъ, разсчитывая быть единственнымъ наслѣдникомъ, не безъ злобы посматривалъ на своихъ соперниковъ.

Но кромѣ родственниковъ, панъ-воевода былъ окруженъ еще толпой чужой ему молодежи изъ шляхты; не одного уже голыша-шляхтича вывелъ онъ въ люди или надѣлилъ достаткомъ, за то, что тотъ служилъ ему вѣрой и правдой и отличался удалью и отвагой. Но никто однако изъ всей молодежи, жившей въ замкѣ богатаго пана, не пользовался въ такой степени его любовью, какъ пользовался ею панъ Яцекъ Илиничъ, статный и красивый юноша. Для него было пустяки — вскочить на степнаго, неукротимаго скакуна, и черезъ нѣсколько времени обратить его въ трусливаго барана; не стоило ему большаго усилія вышибить изъ сѣдла однимъ ударомъ своего противника; онъ считалъ забавой встрѣчу съ непріятелемъ втрое сильнѣйшимъ. Но не одной только удалью отличался панъ Яцекъ, онъ и въ мазуркѣ былъ первый, и всѣ заглядывались на него, когда онъ пускался въ плясъ, подхвативъ пригожую паненку.

Старикъ Илиничъ владѣлъ въ сосѣдствѣ съ воеводой маленькой наслѣдственной деревней. Когда Яцекъ подросъ, Илиничъ привелъ сына въ замокъ Ильговскаго и, поклонившись старостѣ, сказалъ:

— Отдаю вашей вельможной милости моего сына, онъ у меня одинъ только и есть. Малый онъ расторопный и не заставитъ краснѣть за себя своего отца; но я человѣкъ небогатый, такъ пусть мой сынъ послужитъ ясновельможному пану и научится въ его домѣ, какъ быть угоднымъ Господу Богу и людямъ.

Молодой Илиничъ исполнилъ волю отца. Онъ вѣрно служилъ своему покровителю, и панъ-воевода полюбилъ его, какъ сына; окольная молодежь сознавала превосходство Илинича и льнула къ нему со всѣхъ сторонъ, а старики, посматривая на Яцека, нерѣдко говаривали между собою: «Что если бы такихъ молодцовъ было у насъ побольше?» Дѣвушкамъ крѣпко нравился Яцекъ и, бывало, только лишь онъ замолвитъ съ одной изъ нихъ словечко или ловко прислужится, какъ она вся зардѣетъ и сама не знаетъ что и какъ отвѣчать ему.

Только родственники воеводы косо посматривали на его любимца и Богъ вѣсть что толковали о немъ за-глаза; но такъ какъ онъ вѣжливо обходился съ ними, не хвастаясь передъ ними особеннымъ расположеніемъ къ себѣ магната, то и они смягчались, спрашивая самихъ себя: «да за что намъ сердиться на этого молодаго человѣка?» И только мысль о томъ, что Илиничъ можетъ быть ихъ соперникомъ по наслѣдству, снова заставляла ихъ хмурить лбы и почесывать затылки.

Старикъ Ильговскій до такой степени привязался къ молодому Илиничу, что при немъ одномъ веселѣлъ, смѣялся и шутилъ, а безъ него большею частію былъ ворчливъ и пасмуренъ. Иной, пожалуй, на мѣстѣ Илинича, пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, поворотилъ бы, — какъ говорятъ поляки, — воду къ своей мельницѣ; но не такого десятка былъ Яцекъ. У него было одно желаніе — угодить своему покровителю, да полюбить отъ всей души какую нибудь хорошенькую сосѣдку, жениться на ней, вскормить дѣтокъ, пожить, сколько приведетъ Господь Богъ, и потомъ улечься съ миромъ на родномъ кладбищѣ, подъ высокимъ крестомъ и тѣнистой осокорью.

Изъ числа гостей, прежде всѣхъ пріѣхавшихъ на имянины воеводы и желавшихъ раннимъ пріѣздомъ выразить ему особенное уваженіе, были два брата каштеляничи^[1], Пѣшковскіе, и Янъ Кмита, сынъ воеводы. Всѣ они приходились Ильговскому не слишкомъ далекими родственниками. Они-то, какъ ходила молва въ околодкѣ, и старались больше всѣхъ о томъ, какъ бы каждому изъ нихъ захватить въ одиночку все богатство Ильговскаго или, по крайней мѣрѣ, только между собою подѣлить послѣ него наслѣдство, отстранивъ прочихъ соперниковъ. Впрочемъ, не объ одномъ этомъ думалъ Янъ Кмита; онъ разсчитывалъ и на то еще, что ему удастся понравиться восьмнадцатилѣтней черноокой Вандѣ, дочери и богатой наслѣдницѣ подкоморія^[2] Дембинскаго, одного изъ ближайшихъ сосѣдей воеводы.

— Не долго ждать, — думалъ Кмита, — по всей вѣроятности воевода скоро отправится на тотъ свѣтъ… Я сдѣлаюсь богатымъ паномъ, посватаюсь къ Вандѣ, а Илиничу скажу, безъ дальнихъ околичностей: подальше отсюда, любезный, ищи себѣ невѣсты попроще; а на магнатскую дочь не заглядывайся!..

---

Ярко и безоблачно садилось солнце, обливая золотисто-багрянымъ свѣтомъ башни Придольскаго замка и предвѣщая на завтра хорошую погоду. Дворъ замка наполнялся все болѣе и болѣе колымагами, такъ какъ гости безпрерывно съѣзжались къ будущему имяниннику. Хозяинъ стоялъ на порогѣ своего жилища и привѣтливо встрѣчалъ пріѣзжавшихъ. Вотъ наконецъ въ раззолоченной и обитой бархатомъ колымагѣ подкатилъ къ крыльцу замка и панъ-подкоморій^[2] Дембинскій съ своей дочерью, Вандой. Поцѣловавъ въ лобъ воеводу, Ванда украдкой пробѣжала своими черными глазками по толпѣ молодежи, окружавшей хозяина замка, но среди толпы не было того, кого она искала. Ванда замѣтно взгрустнула и призадумалась.

Въ это время на дворѣ замка послышались звуки охотничьихъ роговъ. Обширныя залы замка опустѣли въ одно мгновенье, всѣ кинулись въ дверь, чтобы взглянуть на охотниковъ, въѣзжавшихъ въ ворота замка. Впереди охотниковъ ѣхалъ молодой Илиничъ на отличномъ гнѣдомъ конѣ, который фыркалъ и извивался подъ лихимъ наѣздникомъ. Илиничъ былъ одѣтъ въ зеленый чекмень, черезъ плечо висѣлъ у него мѣдный рогъ и барсучья торба, съ разными принадлежностями для охоты. Винтовка была приторочена къ сѣдлу, а рядомъ съ нею висѣлъ въ кожаныхъ ножнахъ большой охотничій кинжалъ.

Ильговскій поспѣшилъ на встрѣчу въ Илиничу, который, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ воеводы удержавъ коня, проворно соскочилъ съ сѣдла, отдалъ поводья конюху и снявъ шапку поклонился хозяину и всѣмъ гостямъ. Потомъ быстро взглянулъ онъ на крыльцо, гдѣ стояли дамы и дѣвицы и гдѣ онъ ожидалъ увидѣть Ванду. Илиничъ не ошибся, и влюбленные помѣнялись другъ съ другомъ такими взглядами, которые были понятны ей и ему.

— Ну что же, Яцекъ, какъ ты сегодня охотился? — спросилъ, входя на крыльцо замка, воевода Илинича, который почтительно слѣдовалъ за нимъ.

— Не хорошо, очень не хорошо, — грустно отвѣчалъ Илиничъ, — вепрь ушелъ изъ нашихъ рукъ, а что еще хуже, онъ сильно изуродовалъ старика Бартоша и положилъ на мѣстѣ четырехъ гончихъ.

— Видно онъ хочетъ, чтобъ я самъ на старости лѣтъ пошелъ противъ него? — проговорилъ Ильговскій, и при воспоминаніи о былой удали ярко блеснули подъ сѣдыми бровями большіе, темно-сѣрые глаза Ильговскаго, которые онъ пристально уперъ въ лицо Илиничу. Молодой человѣкъ въ сильномъ смущеньи опустилъ свой взглядъ, точно стыдясь какого-то непохвальнаго поступка. — Въ мое время, продолжалъ старикъ, — высмѣяли бы такихъ охотниковъ, у которыхъ изъ-подъ носу убѣгаютъ вепри; право, имъ не дали бы нигдѣ проходу.

Илиничъ растерялся въ конецъ, но потомъ, оправившись немного, сказалъ твердымъ голосомъ:

— Правда ваша, ясновельможный; хоть я сегодня и удачно поохотился на оленей и зайцевъ, но жалѣю, что мнѣ не пришлось положить къ ногамъ вашей милости вепря; надѣюсь однако, что если встрѣчу его завтра, то онъ уже не уйдетъ отъ меня…

— Ты мнѣ это повторяешь, мой любезный, каждый день, — проговорилъ воевода, — а не забудь, однако, что черезъ два дня будутъ мои имянины. Пріѣдетъ ко мнѣ мой старый пріятель, каштелянъ Завиходскій, да и спроситъ: «Ну, пріятель, а гдѣ же вепрь?» Вѣдь стыдно будетъ и тебѣ, и мнѣ; право, намъ обоимъ будетъ стыдно, да еще какъ! Ей, господа! — кликнулъ громко панъ Ильговскій, — объявляю вамъ, что тотъ изъ васъ, кто завтра убьетъ въ Придольской пущѣ вепря, будетъ наслѣдникомъ всего моего имѣнія.

Шопотъ изумленія пробѣжалъ въ толпѣ молодежи, и многіе изъ среды ихъ какъ-то недовѣрчиво посмотрѣли на воеводу.

— Я говорю, — началъ еще громче староста, — что тотъ изъ васъ, кто убьетъ завтра вепря, будетъ наслѣдникомъ всего моего имѣнія, и кромѣ того… — добавилъ панъ Ильговскій, взглянувъ пристально на Ванду.

Щечки Ванды вспыхнули яркимъ румянцемъ, а молодой Илиничъ посмотрѣлъ на дѣвушку такъ, какъ будто хотѣлъ сказать ей:

— Я знаю, Вандочка, о чемъ идетъ дѣло; не бойся, никому не уступлю тебя.

Никто однако не отвѣтилъ на вызовъ магната. Быть можетъ, въ толпѣ молодежи и не было трусовъ, но никто не рѣшался похвастаться заранѣе, что пойдетъ на такое предпріятіе, которое большею частію оканчивалось смертью удальца, такъ какъ, при несовершенствѣ огнестрѣльнаго оружія, въ ту пору легко было промахнуться по вепрю или только ранить разсвирѣпѣвшее животное, съ которымъ послѣ неудачнаго выстрѣла приходилось бороться въ плотную.

— Что вы, господа, — заговорилъ съ усмѣшкою воевода, — развѣ нѣтъ теперь въ Польшѣ такихъ молодцовъ, которые пошли бы на вепря даже такъ себѣ, изъ одной только охоты и безъ предложенной мною награды?

Молчаніе продолжалось, никто не хотѣлъ быть выскочкой.

— Что же, господа, вы молчите? — спросилъ панъ Ильговскій. — Кто же отправится завтра на вепря?

— Я!.. — рѣзко проговорилъ панъ Кмита, выступая впередъ.

— Мы!.. — закричали въ одинъ голосъ братья Пѣшковскіе.

— Я! Я! Я! — раздавалось отовсюду.

Кто бы въ то время взглянулъ на Ванду, тотъ замѣтилъ бы ея печаль и смущеніе. Опустивъ голову и свѣсивъ внизъ на шелковую ткань своего платья сложенныя ручки, она стояла неподвижно, ожидая услышать голосъ Илинича; но Илиничъ стоялъ молча, скрестивъ на груди руки и думая о томъ, что кстати ли будетъ отнимать у другихъ то имѣніе, которое ему не принадлежитъ, и при томъ за такое дѣло, на какое онъ отважился бы и безъ всякой награды. Но вотъ онъ вспомнилъ недоговоренныя слова воеводы и пристальный взглядъ Ильговскаго на молодую дѣвушку. Воспоминаніе это задѣло за живое Илинича, который теперь въ душѣ боролся съ самимъ собою.

— Что же ты, мой любезный Яцекъ, ничего не говоришь? — спросилъ воевода, подойдя къ Илиничу и дружески положивъ руку на его богатырское плечо.

— Я не пойду завтра на охоту, — проговорилъ не совсѣмъ внятно Илиничъ.

— Это почему?.. — вскрикнулъ изумленный старикъ, отскочивъ на нѣсколько шаговъ отъ Илинича.

— Потому что тамъ будетъ идти дѣло не о доставленіи тебѣ удовольствія, а о наслѣдствѣ послѣ вашей милости.

— Ну, не сердись, — сказалъ улыбаясь Ильговскій, — еслибъ я зналъ, что ты такъ обидчиво примешь мое предложеніе, то я лучше бы согласился отказаться отъ вепря.

— Но мы безъ тебя не пойдемъ на охоту! — отозвалось вдругъ нѣсколько голосовъ изъ толпы молодежи, любившей Илинича.

— Тебѣ, панъ Илиничъ, — вмѣшался отецъ Ванды, — не слѣдуетъ отказываться отъ предложенія пана-воеводы.

Яцекъ еще колебался и украдкой посматривалъ въ ту сторону, гдѣ стояла Ванда; ея черные глаза были устремлены теперь на Илинича, она, казалось, просила его не отказываться отъ участія въ охотѣ.

— Видитъ Богъ, — проговорилъ съ жаромъ Илиничъ, обращаясь къ Ильговскому, — что я не хочу домогаться твоего богатаго наслѣдства; и если завтра пойду на охоту, то потому только, что это угодно твоей милости!

Стоявшій сзади Илинича панъ Кмита насупилъ брови и сильно дернулъ за руку своего соперника.

— Кто тебѣ позволяетъ оскорблять насъ? — высокомѣрно сказалъ панъ Кмита, — не забывай, любезный, что въ числѣ насъ есть близкіе родственники его милости, пана воеводы; а ты ему что?..

— Я не оскорбляю никого, — твердо, но не грубо отозвался Илиничъ, — а до родственниковъ пана-воеводы мнѣ нѣтъ никакого дѣла; если же тебя оскорбили мои слова, то моя сабля дастъ тебѣ удовлетвореніе.

Панъ Кмита поблѣднѣлъ и съ замѣтной злобой, крутя свой усъ, готовился отвѣчать что-то Илиничу.

— Полноте, полноте, господа! — примиряющимъ голосомъ заговорилъ панъ Ильговскій, становясь между соперниками, — поберегите вашу храбрость на завтра, а теперь возьмемся лучше за кубки и выпьемъ за успѣхъ завтрашней охоты. А ты, Яцекъ, — добавилъ воевода, обращаясь къ Илиничу, — прикажи, чтобъ къ утру все было готово, какъ слѣдуетъ. Посмотрите-ка, господа, какъ великолѣпно сѣло солнце, нѣтъ ни облачка; пожалуй ночью будутъ заморозки, охота будетъ славная, такая что и мы, старики, не усидимъ дома за печкой… Да быть можетъ, и мои дорогія гостьи захотятъ посмотрѣть нашу охоту, — добавилъ Ильговскій, обращаясь къ дамамъ, — статься можетъ, что онѣ пожелаютъ поздравить того, кто останется побѣдителемъ. Не такъ ли, милостивыя пани?

— Хорошо, очень хорошо, мы согласны завтра ѣхать на охоту, — заговорили въ одинъ голосъ всѣ гостьи.

Молчала одна только Ванда.

— Вели же, Яцекъ, приготовить къ завтрашнему дню шатры на Волчьей Горѣ, — сказалъ панъ-воевода Илиничу, — съ этой горы, я думаю, все будетъ видно, если только намъ удастся выгнать вепря изъ чащи. Впрочемъ ты самъ умѣешь отлично распорядиться, не тебя мнѣ учить. Нужно только подумать о томъ, чтобы наши гости встали завтра раньше солнышка и птичекъ. Теперь прикажи, панъ-маршалокъ^[3], — добавилъ Ильговскій, обращаясь къ одному изъ окружавшихъ шляхтичей, — протрубить сборъ.

По знаку, данному маршалкомъ^[3], загремѣли трубы. Хозяинъ предложилъ свою руку гостьѣ, старѣйшей и по лѣтамъ, и по званію, каждый изъ гостей послѣдовалъ его примѣру, взялъ подъ руку даму и попарно за хозяиномъ пошли въ столовую.

Нечего, кажется, и говорить, что въ одной изъ паръ были Ванда и Илиничъ.

— Желаю тебѣ успѣшно охотиться завтрашній день, — съ волненіемъ прошептала дѣвушка, склоняясь нѣсколько къ плечу Илинича.

— О, я и самъ желалъ бы этого, — отозвался съ глубокимъ вздохомъ Яцекъ.

— Я предчувствую, что охота тебѣ удастся; я буду молиться Богородицѣ, чтобы она помогла тебѣ, — тише прежняго пролепетала Ванда.

Звуки трубъ и литавръ, раздавшіеся въ это время съ такимъ громомъ, что, казалось, отъ нихъ дрожали стѣны замка, заглушили отвѣтъ Илинича, который слегка пожалъ руку молодой дѣвушки.

Гости вошли въ столовую. Стѣны этой залы и полукруглый сводъ ея потолка были сѣроватаго цвѣта. На стѣнахъ было развѣшано дорогое оружіе и разныя охотничьи принадлежности, въ перемежку съ оленьими и буйволовыми рогами, а также портретами давнихъ владѣльцевъ Придольскаго замка и гербами какъ ихъ фамиліи, такъ и тѣхъ фамилій, которыя были съ ними въ родствѣ. Въ простѣнкахъ же между оконъ и по бокамъ дверей были сдѣланы дубовыя полки, уставленныя грудами серебряной и золотой посуды.

Гости усѣлись по старшинству кругомъ столовъ, загроможденныхъ разными кушаньями. Начался продолжительный ужинъ и послѣ десятаго блюда пошелъ ходить между гостями круговой кубокъ; при питьѣ изъ этого кубка начались громкіе виваты въ честь гостей и хозяина, а среди виватовъ слышались поцѣлуи, шутки, остроты и разныя пожеланія. По всему замку разносились веселые клики, смѣхъ и говоръ, и долго бы еще продолжался пиръ, если бы заботливый хозяинъ не напомнилъ гостямъ, что завтра еще до разсвѣта они должны будутъ отправиться на охоту.

---

Предсказаніе старо́сты на счетъ погоды сбылось какъ нельзя лучше: золотистые лучи утренней зари быстро разгоняли ночную мглу, и порѣдѣвшій туманъ бѣлыми клубами разстилался по землѣ, обѣщая прекрасную погоду. Заря гасла, между тѣмъ дневной свѣтъ приливалъ все сильнѣе и сильнѣе, и казалось, что вотъ сейчасъ изъ-за ближняго лѣса выйдетъ солнышко во всемъ своемъ величіи и утреннемъ блескѣ; однако обитатели замка предупредили его ранній восходъ.

Едва только началъ рѣдѣть ночной мракъ, какъ въ замкѣ пана Ильговскаго всѣ захлопотали и засуетились, шумъ и бѣготня усиливались все болѣе и болѣе, и вскорѣ дворъ замка началъ походить на ярморочную площадь, — на немъ кишила пестрая толпа; въ этой толпѣ стрѣлки, сотворивъ крестное знаменіе, осматривали свои винтовки, желая увѣриться, не заговорилъ ли ихъ какой нибудь колдунъ; псари между тѣмъ вязали на своры гончихъ, которыя громкимъ лаемъ выражали свою радость и нетерпѣніе. Доѣзжачіе подучивались трубить въ рога, а конюхи выводили изъ конюшенъ или держали подъ уздцы коней, которые ржали, становились на дыбы и выбивали копытами глыбы земли, слегка охваченной утренними заморозками. Нѣсколько далѣе на томъ же дворѣ нагружали возы кушаньями, напитками и котлами, а также приготовляли колымаги, въ которыхъ должны были отправиться на охоту молодыя и старыя гостьи, выглядывавшія теперь изъ оконъ замка на всю эту суетню. По огромнымъ запасамъ съѣстнаго и питій, нагружаемымъ на возы, можно было подумать, что хозяинъ и его гости выбирались изъ замка на такую охоту, которая должна была продлиться цѣлый годъ.

Когда все было готово, Илиничъ, въ своемъ зеленомъ чекменѣ, опушенномъ лисицей, ловко вскочилъ на лихаго, гнѣдаго коня. Вокругъ Илинича столпились конные и пѣшіе охотники; а гостьи размѣстились по колымагамъ.

Прежде отбытія самой охоты тронулся со двора замка обозъ, псы нетерпѣливо завыли, кони рвались вслѣдъ за обозомъ, но сѣдоки сдерживали ихъ, такъ какъ, по обычаю того времени, охотники и гости не могли тронуться съ мѣста до тѣхъ поръ, пока старшій лѣтами охотникъ не затрубитъ въ рогъ. Всѣ съ нетерпѣніемъ ожидали этого знака, и едва только выглянуло изъ-за лѣса яркое осеннее солнце, какъ осмидесятилѣтній каштелянъ Завиходскій, еще бодро сидѣвшій на турецкомъ конѣ, громко затрубилъ въ серебряный рогъ, и при послѣднемъ звукѣ этого сигнала двинулись за ворота замка охотники и поѣзжане.

---

Въ Придольскихъ лѣсахъ, съ которыми мы уже познакомили нашихъ читателей, поднимались въ это время съ своего ночлега встрепенувшіяся птицы, встрѣчая громкими криками пробудившее ихъ солнце; имъ вторила перекличка поселянъ, обходившихъ облавою часть бора и приближавшихся къ его опушкѣ.

На Волчьей Горѣ, которая отдѣлялась отъ лѣса оврагомъ, поросшимъ мелкимъ кустарникомъ, были разбиты шатры для дамъ и хилыхъ стариковъ. Вблизи шатровъ пылалъ огромный костеръ, около котораго шла дѣятельная стряпня.

Звуки роговъ, крики охотниковъ, шумъ колымагъ, лай собакъ и ржаніе коней сливались въ какой-то неопредѣленный гулъ, съ которымъ приближалась охота на назначенное ей мѣсто. Панъ Илиничъ, ѣхавшій впереди охоты, замѣняя хозяина, провожалъ гостей до шатровъ, и когда всѣ размѣстились, то онъ во весь опоръ поскакалъ къ опушкѣ лѣса. Тамъ онъ развѣдалъ у лѣсничихъ о вепрѣ и напомнилъ столпившимся около него охотникамъ о стыдѣ, который ожидаетъ ихъ, если они станутъ стрѣлять не по вепрю, а по недоросшимъ вепрятамъ или оленямъ. Послѣ этого онъ сталъ распоряжаться всѣми подробностями охоты.

По данному Илиничемъ знаку вытянулся рядъ доѣзжачихъ; одинъ изъ нихъ имѣлъ небольшой барабанъ, другой трещетку, третій булаву, увѣшанную бубенчиками. Всѣ доѣзжачіе были на лихихъ коняхъ, которыми славились на всю Польшу воеводскія конюшни, и сами смотрѣли молодцами. Подлѣ доѣзжачихъ расположились псари со сворами, и когда Илиничъ махнулъ рукою, то всѣ они кинулись въ лѣсъ по заранѣе-условленнымъ дорожкамъ, чтобы окружить логовище вепря. Между тѣмъ Илиничъ, сойдя съ коня, перебѣгалъ отъ одного охотника къ другому и осматривалъ ихъ винтовки; онъ освѣдомлялся, хорошо ли онѣ вычищены, не слабы ли курки, надежно ли отточены кремни. Илиничъ спросилъ также всѣхъ охотниковъ по очереди о томъ, есть ли у нихъ въ готовности запасные заряды. Покончивъ осмотръ и разспросъ, онъ громко крикнулъ:

— Благородные паны! Вотъ мѣста для стойки охотниковъ. Пусть выбираетъ себѣ каждый изъ васъ, какое ему угодно мѣсто; но только прошу васъ поторопиться, потому пора подать сигналъ къ травлѣ.

Тутъ между охотниками началось движеніе; поднялись было споры и говоръ. Однако дѣло скоро уладилось, и спустя нѣсколько времени всѣ охотники были уже на мѣстахъ. Не безъ волненія каждый занималъ свое мѣсто, на которомъ могъ или получить огромное богатство, или попасть на клыкъ вепря. Случайно самому Илиничу пришлось стать около пана Кмита. Съ замѣтнымъ спокойствіемъ Яцекъ занялъ свое мѣсто и протрубилъ сигналъ для начатія охоты.

Въ лѣсу послышался тревожный лай гончихъ псовъ, облавщики приготовили рогатины, и всѣ пришли еще въ большее движеніе, когда не въ далекѣ отъ опушки лѣса увидѣли землю, взрытую клыкомъ вепря. Казалось, что мѣсто это было глубоко перепахано сохою.

Между тѣмъ лай гончихъ продолжался; онъ то отдалялся отъ охотниковъ, то приближался къ нимъ; но вдругъ стаи гончихъ залились какимъ-то злобнымъ воемъ; охотники встрепенулись, въ лѣсу послышался шумъ и трескъ отъ ломки деревьевъ. Псы завидѣли вепря и наскочили на него, но тутъ же раздался жалобный ихъ визгъ: потому что нѣсколько гончихъ было поднято на клыкъ вепря.

— Смотрите! смотрите! Не зѣвайте! — раздавалось по цѣпи охотниковъ, и одинъ изъ нихъ хватался торопливо за винтовку, а другой за кинжалъ, готовясь встрѣтить разъяреннаго звѣря.

Панъ Кмита былъ взволнованъ сильнѣе всѣхъ; онъ какъ будто растерялся; изъ-подъ шапки, крѣпко надвинутой на брови, выступалъ крупными каплями холодный потъ. Въ это время изъ чащи лѣса бѣжалъ разсвирѣпѣвшій вепрь, за нимъ въ погоню неслась стая гончихъ псовъ, которыхъ онъ по временамъ разметывалъ клыками во всѣ стороны, очищая себѣ дорогу.

У всѣхъ охотниковъ дрогнуло сердце. Одинъ Илиничъ стоялъ спокойно, опершись на винтовку и ожидая, гдѣ появится вепрь, который на нѣсколько мгновеній скрылся въ кустахъ оврага.

Но вотъ вблизи Илинича послышался трескъ и хрустъ ломающихся вѣтвей и вепрь, величиною съ годовалаго теленка, съ пѣною на мордѣ, съ прокусанными во многихъ мѣстахъ боками, облитыми кровью, очутился вблизи Илинича и его сосѣда Кмита. Ощетинившееся животное пускало изъ ноздрей клубы пара и мчалось впередъ во всю прыть.

Панъ Кмита приложилъ винтовку къ дрожавшему плечу и не твердою рукою спустилъ курокъ, — выстрѣлъ раздался; но панъ Кмита промахнулся и вепрь съ яростію бросился на него. Выхвативъ изъ-за пояса охотничій ножъ, Кмита хотѣлъ-было дать отпоръ вепрю, но поскользнулся немного и, растерявшись отъ этого въ конецъ, пустился бѣжать. Звѣрь кинулся за нимъ въ погоню, а между тѣмъ стрѣлять никто не рѣшался, опасаясь попасть вмѣсто звѣря въ охотника. Поднялась страшная сумятица; вепрь уже нагонялъ Кмиту, который, къ довершенію бѣдствія, споткнулся и упалъ. Всѣ обмерли отъ ужаса, предвидя страшный конецъ охоты.

Но въ это время мѣткимъ глазомъ и твердою рукою прицѣлился въ вепря Илиничъ, и горсть рубленныхъ пуль пронизала лѣвый бокъ вепря. Бѣшеный звѣрь оставилъ Кмиту и быстро бросился на Илинича, который сдѣлалъ ловкое движеніе въ сторону, успѣлъ, съ кинжаломъ въ рукѣ, вскочить на хребетъ звѣря и, нанеся ему между лопатокъ сильный ударъ кинжаломъ, всадилъ лезвее по самую рукоятку. Вепрь дико взвылъ, зашатался и покатился на бокъ, а подоспѣвшія гончія накинулись на него съ ожесточеніемъ. Раненный вепрь упорно отбивался отъ нихъ, но Илиничъ подскочилъ снова къ озлобленному животному и другимъ ударомъ кинжала покончилъ его.

На Волчьей Горѣ загремѣли трубы и литавры, и въ честь побѣдителя отовсюду раздались громкія одобренія. Илиничъ, вынувъ изъ ноженъ саблю, отсѣкъ у вепря оба клыка и понесъ ихъ пану Ильговскому. Торжественно шелъ теперь Илиничъ, окруженный толпою охотниковъ, дивившихся его отвагѣ.

При приближеніи Яцека къ шатрамъ снова ударили въ литавры, и панъ воевода поднялъ одною рукою золотой кубокъ, наполненный венгерскимъ, а другою обнялъ Илинича и громко крикнулъ:

— Виватъ, панъ Яцекъ Илиничъ, наслѣдникъ моего имѣнія!

— Виватъ! виватъ! — раздалось со всѣхъ сторонъ.

Среди этихъ кликовъ, воевода осушилъ кубокъ до послѣдней капли и, приказавъ слугѣ наполнить его снова, передалъ кубокъ подкоморію^[2], отцу Ванды, которая, не успокоясь еще отъ волненія, тревожно посматривала то на отца, то на Илинича.

— Да помогаетъ Господь Богъ отважному юношѣ всегда и вездѣ! — съ чувствомъ произнесъ панъ Дембинскій, — намъ нужно такихъ молодцовъ, которые смѣло шли бы и въ огонь, и въ воду.

Съ этими словами, поклонясь Илиничу, Дембинскій выпилъ кубокъ за его здоровье до самаго дна; и затѣмъ кубокъ сталъ ходить кругомъ, посреди громкихъ возгласовъ, въ честь смѣлаго Яцека. Когда же окончились эти тосты, то воевода взялъ подъ руку молодого охотника и, подведя его къ скамьямъ, на которыхъ сидѣли гостьи, сказалъ:

— А что, вельможныя пани, развѣ мой Яцекъ не молодецъ?

Дамы и дѣвицы спѣшили на перерывъ выразить свое удивленіе той смѣлости, съ которой Илиничъ напалъ на свирѣпаго звѣря.

Ванда не утерпѣла, какъ птичка вспорхнула она съ своего мѣста и съ раскраснѣвшимся лицомъ кинулась къ Илиничу.

— О какъ я боялась за твою жизнь! — прошептала Ванда прерывающимся отъ волненія голосомъ. — Прошу тебя, не ходи другой разъ на такую опасность, — добавила она, складывая на груди руки и смотря умоляющимъ взглядомъ на молодаго человѣка.

Илиничъ, вмѣсто отвѣта, сталъ на одно колѣно передъ дѣвушкой и поцѣловалъ ея руку.

Веселый говоръ пробѣжалъ среди всѣхъ свидѣтелей этихъ изъявленій юношеской любви, такъ неожиданно вырвавшейся наружу.

— Ого! — радостно воскликнулъ воевода, — да какъ видно, они любятъ другъ друга!

— Разумѣется, разумѣется!.. Это ясно, какъ Божій день! — заговорили молодыя пани, извѣдавшія сами на опытѣ что значитъ пылкая любовь.

— Ну, и прекрасно, чего жъ болѣе?.. Послушай, панъ Дембинскій, — продолжалъ живо воевода, — посмотри-ка на нашу молодежь, вѣдь по глазамъ видно, что они любятъ другъ друга! Да какъ еще любятъ!

Ванда, поникнувъ головкой, стояла на одномъ мѣстѣ, не выдергивая своей бѣлой ручки изъ руки Илинича.

— А что, вѣдь сегодняшную охоту можно закончить свадьбой! — весело крикнулъ воевода.

Ванда и Яцекъ вздрогнули.

— Илиничъ былъ бѣдный шляхтичъ, — продолжалъ Ильговскій, — но теперь онъ богатый панъ, потому что мое благородное слово…

— Нерушимо, — подсказалъ твердымъ голосомъ подкоморій^[2], — что-жъ, и прекрасно!

Гости и подоспѣвшіе къ этому времени съ разныхъ сторонъ охотники плотной толпой окружили воеводу, подкоморія^[2] и помолвленныхъ.

— Прошу слушать что я разскажу вамъ, — началъ воевода. — Лѣтъ пятдесятъ тому назадъ, когда я и подкоморій^[2] были еще молоды и когда въ жилахъ у насъ кипѣла горячая кровь, мы среди жестокой сѣчи дали взаимное обѣщаніе породниться другъ съ другомъ въ будущихъ нашихъ дѣтяхъ. Причина для этого была весьма важная, потому что, если бы не сабля пана Дембинскаго, то я погибъ бы подъ татарскими ятаганами, но если бы потомъ не рука пана Ильговскаго, то не вернулся бы домой панъ Дембинскій. Просто на просто — мы спасли другъ друга…

Панъ подкоморій^[2] исполнилъ свое обѣщаніе, — посмотрите какая у него красавица-дочь! Но я обманулъ его ожиданія, у меня нѣтъ сына. Погоревавъ объ этомъ, мы старики положили между собою, что тотъ, кто будетъ сдѣланъ наслѣдникомъ моего имѣнія, будетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и наслѣдникомъ нашего обѣщанія; потому теперь и наше обѣщаніе досталось пану Илиничу… Слышишь ли ты, любезный мой Яцекъ, что ты наслѣдникъ всего моего достоянія? Попроси же теперь пана подкоморія^[2], самъ знаешь, о чемъ…

— Я уже далъ свое согласіе, — подхватилъ панъ Дембинскій, — и да благословитъ васъ Господь Богъ, мои дѣтки! Подойдите ко мнѣ!..

Ванда со слезами радости на глазахъ кинулась цѣловать отца, а Илиничъ посмѣнно душилъ въ своихъ крѣпкихъ объятіяхъ то воеводу, то подкоморія^[2].

Панъ Дембинскій соединилъ руки невѣсты и жениха, который послѣ этого, слѣдуя старопольскому обычаю, поклонился въ ноги своему будущему тестю.

Излишнимъ кажется говорить, что опять, въ честь молодыхъ, начали наполнять и осушать заздравные кубки при громѣ трубъ, литавръ, охотничьихъ роговъ и безпрестанныхъ восклицаніяхъ: «виватъ! виватъ!» Пиръ продолжался до позднихъ сумерекъ.

Вскорѣ послѣ этой неожиданной помолвки спохватились пана Кмита, его искали всюду, но онъ пропалъ безъ вѣсти. Разсказывали только, что въ то время, когда Илиничъ кинулся на вепря, Кмита приподнялся съ земли и опрометью побѣжалъ въ кусты по скату глубокаго оврага. Однако самые тщательные поиски, произведенные въ этомъ мѣстѣ, не открыли слѣдовъ исчезнувшаго пана Кмиты. Поговорили объ этомъ происшествіи въ замкѣ пана Ильговскаго и во всемъ околодкѣ, а потомъ, какъ водится, позабыли о пропавшемъ.

Общее мнѣніе было то, что панъ Кмита, пристыженный и въ любви, и въ охотѣ, и въ наслѣдствѣ, забрался, по всей вѣроятности, куда нибудь на Украйну, съ тѣмъ, чтобы въ схваткахъ съ крымцами позабыть свое горе и, составивъ себѣ имя отважнаго воина, тѣмъ самымъ загладить свою прежнюю оплошность.

Добавимъ къ этому, что охота весело возвратилась въ замокъ воеводы. На возвратномъ пути Илиничъ ѣхалъ верхомъ около колымаги, въ которой сидѣла Ванда, слушавшая съ улыбкой радостныя рѣчи своего суженаго.

За поѣздомъ везли на телѣгѣ убитаго вепря. Возвращавшуюся домой охоту замыкалъ конь пана Кмиты. Онъ шелъ порожнякомъ позади всѣхъ, печально опустивъ свою голову…

Примѣчанія

1. Дѣти каштеляна. Каштеляны въ эту эпоху были сенаторами, и въ военное время начальствовали надъ ополченіемъ извѣстнаго участка.
2. Званіе подкоморія при дворѣ королевско-польскомъ соотвѣствовало званію камергера.
3. Въ домахъ богатыхъ польскихъ пановъ дворяне, завѣдывавшіе разными увеселеніями, назывались маршалками. Уменьшительное отъ слова: маршалъ.