Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Покинутый замок/ДО
| ← Охота на вепря | Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Покинутый замокъ | Князь Іеронимъ Радзивилъ, великій хорунжій Литовскій → |
| Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 78. |
Въ Придольскомъ замкѣ дѣлались большія приготовленія къ свадьбѣ Яцека съ Вандою. Свадьба была назначена на весну. Весело и широко жилъ теперь панъ-воевода, гости у него были безвыѣздно. Пиры не прекращались. Но среди шумнаго веселья воевода становился вдругъ печаленъ и сумраченъ, часто онъ что-то шепталъ, крутя въ тяжеломъ раздумьи свой сѣдой усъ. Молиться онъ сталъ еще усерднѣе, а каждую среду, пятницу и субботу лежалъ по нѣскольку часовъ крестомъ на полу посреди своей каплицы. Домашніе и знакомые думали, что воевода оплакиваетъ подъ старость грѣхи и заблужденія своей молодости, какъ это очень часто дѣлывали его современники. Ходилъ даже въ околодкѣ слухъ, будто бы воевода, отпраздновавъ свадьбу Илинича и передавъ ему все свое имѣніе, намѣренъ уйти на покаяніе въ монастырь. Говорили также, что онъ назначилъ нѣсколько тысячъ дукатовъ на постройку обширнаго монастыря во имя св. Андрея, своего патрона, и добавляли даже, что онъ будто бы выбралъ уже мѣсто для этой постройки въ глуши придольскихъ лѣсовъ, недалеко отъ другаго своего замка, называвшагося Ильговымъ.
Странное дѣло вышло въ этомъ замкѣ: изъ него вдругъ, по приказанію воеводы, выѣхала вся прислуга, а между тѣмъ въ этотъ замокъ сталъ ѣздить иногда онъ самъ въ сопровожденіи своего духовника и самаго довѣреннаго при немъ человѣка — старика управляющаго.
Всѣхъ чрезвычайно занимала эта таинственность, но никто однако не рѣшался спросить воеводу о причинахъ его печали и его поѣздокъ въ покинутый замокъ. Развѣдывать же объ этомъ стороной было и неудобно, и безполезно, такъ какъ никто не могъ сказать ничего опредѣлительнаго. Вскорѣ распространилась молва, что въ родовомъ замкѣ воеводы поселилась нечистая сила. Разсказывали, что въ глухую полночь окна замка горѣли иногда такимъ яркимъ свѣтомъ, какъ будто тамъ шли какіе-то пиры, и что въ это время на далекое разстояніе неслись изъ замка шумъ, стукъ, крикъ, хлопанье въ ладоши и какой-то нечеловѣческій хохотъ, которому злобно вторили въ чащѣ лѣса. Говорили также, что въ замкѣ являлись разныя недобрыя предзнаменованія и что между прочимъ, въ одной изъ его залъ, нашли пустой новый гробъ, приходившійся какъ разъ по росту воеводы, и что на дощечкѣ, привѣшенной къ гробу, было написано: гробъ назначается для раба Божія Андрея.
Въ ту отдаленную отъ насъ пору, суевѣріе и предразсудки были еще въ силѣ во всей Европѣ, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, что подобныя явленія впечатлительно подѣйствовали на воеводу, который хотя и былъ безстрашенъ въ виду всевозможныхъ опасностей и даже явной смерти на полѣ битвы, но за всѣмъ тѣмъ крѣпко побаивался дьявольской силы и разныхъ бѣсовскихъ навожденій. Воевода замѣтно осунулся. Часто, отчитавъ молитвы и Спасителю, и Богородицѣ, и первенствующимъ святымъ, а также прославословивъ не разъ Святаго Духа, старикъ начиналъ мысленно перебирать въ подробностяхъ свою жизнь и заботливо отыскивать въ ней слѣды прегрѣшеній.
Конечно, и у воеводы, какъ и у каждаго добраго христіанина, находились кое-какіе грѣхи. Не говоря уже о нѣкоторыхъ грѣшкахъ, свойственныхъ вообще шаловливой юности, оказывалось, что воевода раза два дерзнулъ усомниться въ правосудіи и благости Божіей, что онъ однажды посмѣялся надъ тучнымъ монахомъ, что онъ какъ-то неохотно оказалъ помощь ближнему, что увидѣвъ въ костелѣ образъ какой-то великомученицы, онъ нашелъ, что ликъ ея похожъ на личико одной прехорошенькой пани, на которую не безъ біенія сердца заглядывался молодой въ ту пору Ильговскій. Припоминая свои старые грѣхи, воевода находилъ однако, что всѣ они давно уже искуплены или чистосердечнымъ покаяніемъ, или милостынею, или щедрымъ вкладомъ въ монастырскую и церковную казну, или учащеннымъ чтеніемъ молитвъ и каноновъ, или выкупомъ христіанъ изъ бусурманскаго плѣна. Заботливый воевода не упускалъ при этомъ изъ виду и того еще обстоятельства, что слишкомъ важные грѣхи, особенно по части тѣлеснаго вожделѣнія, были искуплены его спиною и боками подъ ударами ременной плети, которою въ то время бичевали себя истинно кающіеся грѣшники… Короче, при самомъ строгомъ разсчетѣ съ совѣстію, воевода, по крайнему своему разумѣнію и по разсужденію его духовнаго отца, не находилъ въ своей жизни ни одного столь важнаго прегрѣшенія, которое вызывало бы на него кару Божію съ такими страшными предзнаменованіями, какія стали теперь являться въ Ильговѣ.
Не чувствуя собственно за самимъ собою чрезвычайной вины предъ Господомъ, набожный воевода обращался въ дѣяніямъ своихъ предковъ и полагалъ, что онъ, какъ послѣдній въ родѣ, долженъ былъ, по всей вѣроятности, искупить какіе нибудь тяжкіе грѣхи прародителей. Надобно сказать, что между разными повѣріями у польской шляхты было сознаніе, что если родовитый шляхтичъ пользовался особымъ почетомъ и выгодами за доблестныя дѣянія предковъ, то онъ вмѣстѣ съ этимъ не долженъ былъ забывать и того, что иногда за самые отдаленные грѣхи его прародителей онъ, безъ собственной вины, могъ быть наказанъ десницею Божіею.
Воевода тщательно перебиралъ всѣ фамильныя преданія, и въ крайней своей скорби находилъ, что въ длинномъ ряду предковъ были и такіе, которые своимъ жестокосердіемъ дѣйствительно могли накликать кару Господню на послѣдняго представителя ихъ имени.
Панъ Ильговскій тосковалъ и молился, а между тѣмь приготовленія къ свадьбѣ его наслѣдника шли своимъ чередомъ.
Молва о ночныхъ ужасахъ, происходившихъ въ Ильговѣ, увеличивалась все болѣе и болѣе, и наконецъ съ достовѣрностію стали разсказывать, что тамъ дѣло дошло уже до того, что, какъ-то въ полночь, одного стараго слугу воеводы, рѣшившагося переночевать въ конюшнѣ, схватили страшные черти, подняли на вилы и затащили въ лѣсную глушь, гдѣ и посадили чуть ли не на самую верхушку огромной сосны.
Насталъ Духовъ день; въ этотъ праздникъ ведется въ Польшѣ, какъ и у насъ русскихъ, обычай ставить около жилищъ молоденькія березки. Въ ту пору, о которой идетъ рѣчь въ нашемъ разсказѣ, этотъ обычай соблюдался весьма строго, и потому въ Духовъ день, какъ въ богатыхъ замкахъ, такъ и въ убогихъ лачугахъ всѣ пороги и стѣны были обставлены молодыми березками, а вѣтки ихъ висѣли на потолкахъ; полы всюду были устланы травой, за иконы были заткнуты пучки душистыхъ растеній; рога у коровъ и барановъ были обвиты зеленью, а у коней, шедшихъ въ этотъ день въ упряжкѣ, были вплетены въ гриву цвѣты и зелень. Все казалось садомъ или лѣсомъ, такъ что поляки не даромъ называютъ этотъ день «Зеленымъ праздникомъ».
Весь Придольскій замокъ былъ покрытъ снаружи свѣжею зеленью, а комнаты замка были наполнены запахомъ душистыхъ травъ. Сюда съѣхалось къ этому дню множество гостей; все было шумно и весело; но не такъ выглядывалъ въ этотъ день другой, покинутый всѣми замокъ воеводы. Онъ стоялъ пустъ и мраченъ, яркая весенняя зелень не украшала его стѣнъ и башенъ; замокъ смотрѣлъ вовсе не празднично, а окружавшій его сосновый дремучій боръ придавалъ этой почернѣлой громадѣ какой-то особенный, печальный видъ.
Гости, смотря на воеводу, старавшагося какъ будто насильно быть веселымъ, перешептывались въ тихомолку о томъ, что дѣлалось въ Ильговѣ, и по временамъ въ полголоса толковали между собою о конфедераціи, составлявшейся въ то время противъ короля. Нѣкоторые изъ гостей увѣряли, что главнымъ мѣстомъ сбора для конфедератовъ были назначены лѣса, окружавшіе Ильговскій замокъ, и заявляли догадку, что по всей вѣроятности воевода ѣздитъ теперь туда но этому дѣлу. Всѣ желали знать, дѣйствительно ли пристанетъ въ противникамъ короля такой богатый и знатный магнатъ, какимъ былъ Ильговскій, но такъ какъ на первыхъ порахъ конфедерація составлялась втайнѣ, то никто не рѣшался заговорить объ этомъ съ воеводой, а между тѣмъ его задумчивый и безпокойный видъ ясно показывалъ, что воевода слишкомъ озабоченъ какою-то думою.
Не смотря на это обстоятельство, праздникъ шелъ очень шумно. На дворѣ замка молодежь устроила скачки. Всадники, носясь во всю прыть на лихихъ коняхъ, снимали саблями кольца, развѣшенныя на столбахъ, и рубили на всемъ скаку татарскія головы, сдѣланныя изъ дерева. Гостьи между тѣмъ смотрѣли съ крыльца на эту забаву. Вечеромъ начались танцы. Илиничъ первенствовалъ во всемъ; никто изъ гостей не снялъ столько колецъ и не снесъ столько головъ, сколько онъ; никто изъ гостей съ такой ловкостью и съ такимъ увлеченіемъ не плясалъ мазурки, какъ онъ, въ особенности когда становился въ кругъ съ своей стройной и хорошенькой невѣстой.
Косо однако смотрѣли на него братья Пѣшковскіе, пріятели пропавшаго папа Кмиты, обманувшіеся въ надеждахъ на счетъ воеводскаго наслѣдства, перешедшаго къ Илиничу. Цѣлый день они старались превзойти его въ рыцарскихъ забавахъ, но имъ не удавалось это, потому что Яцекъ постоянно бралъ надъ ними верхъ. Во время танцевъ они подсмѣивались надъ женихомъ и очень часто, отходя въ уголъ залы, шептались о чемъ-то съ худо скрытою злобою.
За ужиномъ они какъ будто нарочно повели рѣчь объ Ильговѣ, и говоря о происходившихъ тамъ диковинкахъ, стали утверждать, что безъ сомнѣнія между присутствующими не найдется никого, кто бы отважился переночевать въ страшномъ замкѣ.
— Я думаю, — добавилъ одинъ изъ братьевъ Пѣшковскихъ, — что даже у храбрѣйшаго между нами, у пана Илинича, не достанетъ на это храбрости.
— Развѣ дѣло пойдетъ о другомъ какомъ нибудь наслѣдствѣ?.. — колко замѣтилъ одинъ изъ недоброжелателей Илинича.
Между гостями начались споры; одни утверждали, что храбрость Илинича не знаетъ границъ, другіе же, напротивъ, подзадоривали молодаго человѣка, замѣчая, что храбрость храбрости рознь, и что въ одномъ случаѣ можно быть храбрецомъ, а въ другомъ трусомъ.
— Это правда, — подхватилъ Викентій Пѣшковскій, — я, напримѣръ, вполнѣ увѣренъ, что панъ Илиничъ, если я оскорблю его, непремѣнно вызоветъ меня на поединокъ, но я знаю также очень хорошо, что онъ не пойдетъ ночевать въ Ильговскій замокъ.
Илиничъ не могъ долѣе выдержать этихъ подстреканій и колкостей, тѣмъ болѣе, что онъ догадывался изъ-за чего шло все дѣло.
— Я согласенъ переночевать въ замкѣ, — сказалъ Илиничъ, — но съ тѣмъ однако условіемъ, что если я исполню это, то панъ Викентій съ своей стороны долженъ будетъ отлаять подъ столомъ свои рѣчи. Если онъ согласенъ на это, то пусть протянетъ мнѣ руку.
— Согласенъ, — проговорилъ рѣшительнымъ голосомъ Пѣшковскій, подавая Илиничу руку.
Чтобъ объяснить предложеніе Илинича на счетъ отлаяванія, надобно сказать, что въ старинной Польшѣ велся такой обычай: тотъ, кто признанъ былъ клеветникомъ, долженъ былъ, для удовлетворенія оскорбленнаго, подлѣзть подъ столъ и оттуда при свидѣтеляхъ три раза пролаять по собачьему. Смыслъ такого удовлетворенія очень ясенъ: принужденный такимъ образомъ удовлетворить своего противника терялъ уже навсегда доброе имя.
— Остановитесь господа, — сказалъ суровымъ голосомъ воевода, — такіе споры могутъ идти только между пустыми вѣтрогонами, а людямъ разсудительнымъ они вовсе не кстати.
— Опоздали уже твои совѣты, ясновельможный панъ, — сказалъ почтительно, но твердо Илиничъ, — меня обозвали трусомъ; но еще до сей поры я не прощалъ этого никому, хотя я и былъ бѣдный и не знатный шляхтичъ.
— Я ничего не сказалъ бы противъ этого, — возразилъ воевода, — если бы вы поспорили о дѣлѣ обыкновенномъ; но знаете ли вы что дѣлается въ Ильговѣ?
Всѣ смолкли и съ любопытствомъ смотрѣли на воеводу, ожидая его разсказа.
— Тамъ работаетъ нечистая сила, — проговорилъ глухимъ голосомъ Ильговскій, — и связываясь съ нею можно погубить душу великою отвѣтственностію передъ Богомъ.
— Одно изъ двухъ, ясновельможный панъ, — подхватилъ не безъ нѣкоторой запальчивости Илиничъ, — или нужно идти на это дѣло во имя Божіе и, что бы тамъ ни случилось, смѣло ожидать конца, или же нужно проститься навсегда съ доброй славой.
— Правда, правда, — проговорилъ воевода, — жаль только, что нечистый подбилъ тебя, панъ Викентій, на такой разговоръ, — добавилъ Ильговскій, обращаясь въ Пѣшковскому. — Теперь, конечно, нечего дѣлать; поѣзжай завтра въ Ильговъ, мой любезный Яцекъ, да сохранитъ тебя крестъ Господень отъ всякой напасти!
На другой день вечеромъ Илиничъ сталъ прощаться съ воеводою; онъ схватилъ руку своего благодѣтеля и крѣпко поцѣловалъ ее. Нужно было проститься и съ невѣстой.
Подходя въ той комнатѣ, которая была отведена въ замкѣ воеводы для Ванды, женихъ ея чувствовалъ, что у него билось и замирало сердце и что колѣни его дрожали. Илиничъ самъ не зналъ на что ему рѣшиться: перенести ли всю тоску томительнаго прощанія или уѣхать изъ замка, не повидавшись съ Вандой. Въ то время, когда онъ раздумывалъ объ этомъ, въ сосѣдней комнатѣ послышались легкіе шаги молодой дѣвушки, и Ванда, блѣдная, съ заплаканными глазами, кинулась въ своему жениху.
— И тебѣ не жаль, что я такъ страдаю?.. — проговорила она съ легкимъ упрекомъ, съ трудомъ сдерживая слезы, набѣгавшія въ ея черныя очи.
— Ванда, другъ мой, — говорилъ ласково Илиничъ, — неужели же ты хочешь имѣть такого мужа, на котораго всѣ станутъ показывать пальцемъ, приговаривая: вотъ это тотъ самый Илиничъ, который перенесъ обиду потому только, что побоялся вздорныхъ сказокъ? Неужели ты думаешь, что если бы я былъ трусомъ, то я былъ бы достоинъ тебя? Развѣ рука мужчины, не съумѣвшаго оборонить свою собственную честь, можетъ пожать руку женщины, которая отдаетъ ему себя.
— Какая мучительная ночь ожидаетъ меня! — вскрикнула съ отчаяніемъ Ванда.
Она схватила себя за голову, и бѣлые ея пальчики потонули въ прядяхъ темныхъ волосъ, которые отъ сильнаго движенія разсыпались по плечамъ.
— Не тревожься мое сокровище. Я не боюсь дьявольской силы — имя Божіе защититъ меня отъ напастей; а отъ злыхъ людей обережетъ меня моя сабля.
— Я всю ночь останусь въ каплицѣ, — лепетала Ванда, — я предчувствую что-то недоброе; я буду молиться за тебя и быть можетъ Господь услышитъ мою горячую молитву. А теперь, — добавила Ванда, — снимая съ шеи цѣпочку съ серебрянымъ ковчежцемъ, — возьми эту наслѣдственную нашу святыню. Она была привезена намъ издалека…
Илиничъ съ благоговѣніемъ принялъ отъ невѣсты ковчежецъ съ мощами великомученицы Варвары. Онъ надѣлъ цѣпочку на шею, крѣпко прижалъ къ своей груди плакавшую невѣсту, и продолжительный поцѣлуй окончилъ ихъ горькое прощаніе.
— Кто знаетъ, — подумали разомъ и Ванда и Илиничъ, — быть можетъ этотъ первый поцѣлуй былъ также и послѣднимъ.
Яцекъ опрометью кинулся на крыльцо замка; подлѣ крыльца ждалъ уже своего хозяина гнѣдой конь; проворно вскочилъ на него Илиничъ, поднялъ голову и увидѣлъ въ окнѣ Ванду, которая посылала ему рукою прощальный поцѣлуй…
Во весь опоръ скакалъ Илинпчъ къ Ильговскому замку, за нимъ едва поспѣвали ѣхавшіе позади его два всадника. Наступали сумерки, а между тѣмъ густыя тучи стали заволакивать небо. Но вотъ, показались уже не вдалекѣ и башни Ильгова. Его почернѣлыя стѣны и осыпавшаяся черепичная кровля какъ будто говорили, что надъ этой молчаливой громадой уже пронеслось нѣсколько столѣтій. Изъ разщелинъ крыши и стѣнъ выступалъ кудрявый мохъ и поросли деревьевъ. Глубокіе рвы, грозно смотрѣвшія бойницы и узкіе висячіе мосты напоминали, что замокъ этотъ старались сдѣлать когда-то недоступной твердыней. Внутреннее устройство замка подтверждало назначеніе его какъ крѣпости; подъ нимъ, между прочимъ, были устроены длинные подземные ходы; эти ходы извилисто шли въ глубь окрестныхъ лѣсовъ, гдѣ жители замка, въ случаѣ непріятельскаго погрома, могли найти для себя надежное убѣжище.
Замокъ этотъ съ незапамятныхъ временъ принадлежалъ Ильговскимъ, которые по немъ и получили свое фамильное прозваніе. Долгое время Ильговъ былъ роскошнымъ мѣстомъ пребыванія польскихъ магнатовъ, и тогда изъ бойницъ смотрѣли пищали, а многочисленная стража постоянно ходила на валахъ и на башняхъ. Когда же одинъ изъ Ильговскихъ лишился вдругъ въ этомъ замкѣ самымъ нежданнымъ образомъ любимой жены и двоихъ сыновей, то печально и тоскливо стало казаться ему жилище, въ которомъ онъ прежде проводилъ такъ счастливо время среди самыхъ отрадныхъ надеждъ.
Тяжелая постройка замка и печальное однообразіе окружавшаго его бора наводили безотчетную тоску на непривычнаго посѣтителя этихъ мѣстъ. Замокъ смотрѣлъ еще сумрачнѣе послѣ того, какъ покинули его сперва владѣльцы, а наконецъ и прислуга; дворъ заросталъ густой травою, цѣпи подъемныхъ мостовъ, а также желѣзныя скобы на воротахъ и ихъ огромныя петли покрывались красно-желтой ржавчиной, флюгера на башняхъ замка покривились и уныло скрипѣли въ вѣтряную погоду, трубы осыпались, а во рвахъ вода покрылась густою тиною. Все было въ забросѣ и въ запустѣніи.
Страшная молва, которая, какъ мы сказали, начала распространяться о покинутомъ замкѣ, отгоняла отъ него проѣзжихъ и прохожихъ во всякую пору, въ особенности же тогда, когда начинало садиться солнце и близились сумерки и ночь. Всѣ съ ужасомъ спѣшили удалиться отъ этого заклятаго мѣста, и потому окрестные поселяне не мало подивились, когда они увидѣли въ позднія сумерки трехъ всадниковъ, скакавшихъ къ страшному мѣсту.
Илиничъ и его спутники подъѣхали въ замку; изъ нихъ первый въѣхалъ во дворъ замка; двое же другихъ затворили за нимъ плаксиво заскрипѣвшія ворота и забили ихъ большимъ воломъ, такъ что теперь уже не было никакой возможности выйти изъ замка безъ посторонней помощи извнѣ.
Войдя во дворъ замка, Илиничъ соскочилъ съ коня и отвелъ его въ конюшню. Изумился Илиничъ, найдя тамъ и засыпанный овесъ, и большой ворохъ сѣна. Борясь и съ невѣріемъ къ діавольскимъ навожденіямъ, и съ суевѣрнымъ страхомъ, который такъ свойственъ людямъ, Илиничъ не зналъ, какъ объяснить эту странность.
Привязавъ коня, одинокій Яцекъ вошелъ въ замокъ. Какими-то безконечными пропастями казались ему въ полутемнотѣ пустыя и огромныя залы. Все было тихо, и только эхо повторяло каждый шагъ и каждый шорохъ Илинича; нѣсколько разъ останавливался онъ посреди залъ и, притаивъ дыханіе, желалъ удостовѣриться въ тишинѣ, господствовавшей вокругъ него.
Переходя изъ залы въ залу, Илиничъ вошелъ въ круглую комнату, составлявшую часть башни; замѣтно было, что комната эта служила нѣкогда оружейной. На стѣнахъ ея оставалось еще кое-какое старое оружіе, висѣли оленьи рога и кабаньи клыки.
— Вотъ здѣсь переночую я, — подумалъ Илиничъ.
Въ это время набѣгавшія на небо тучи стали мало по малу разсѣяваться и въ прорѣдяхъ ихъ выглянулъ мѣсяцъ, бросившій полосы золотистаго свѣта въ узкія окна замка. Илиничъ, пользуясь этимъ, подошелъ къ окну и при свѣтѣ луны осмотрѣлъ винтовку и саблю. Оказывалось, что нечистая сила не свернула замка на винтовкѣ и не забила ея дула и не надломила клинка сабли. Успокоившись отъ суевѣрнаго страха, Илиничъ снялъ съ груди ковчежецъ, данный ему невѣстой, поцѣловалъ его и положилъ его передъ собою на столѣ, а потомъ, ставъ на колѣни, началъ молиться. Долго и усердно молился онъ, поминая въ своей молитвѣ Ванду, которая какимъ-то легкимъ призракомъ носилась въ его тревожныхъ мысляхъ.
Окончивъ молитву, Илиничъ, въ ожиданіи разсвѣта, прилегъ на дубовой скамьѣ.
Онъ уже начиналъ полудремать, когда въ отдаленныхъ покояхъ замка послышался какой-то шумъ. Илиничъ привсталъ, взялся сперва за ружье, потомъ за рукоятку сабли, и крѣпко сжавъ ее началъ прислушиваться. Шумъ становился все явственнѣе, и наконецъ въ сосѣдней комнатѣ, послышались тяжелые шаги нѣсколькихъ человѣкъ.
— Пресвятая Богородица, помоги мнѣ!.. — прошепталъ Илиничъ и приготовился къ оборонѣ.
Едва начало свѣтать, а ужъ въ Придольскомъ замкѣ всѣ поднялись на ноги.
Какъ только проснулся воевода, то первыми его словами были: «А что, панъ Яцекъ вернулся изъ Ильгова?»
Опечалился Ильговскій, получивъ отрицательный отвѣтъ. Онъ приказалъ закладывать поскорѣе лошадей и въ сопровожденіи нѣсколькихъ шляхтичей, жившихъ при его дворѣ, отправился въ Ильгов, запретивъ сказывать гостямъ и въ особенности Вандѣ объ этой поѣздкѣ. Не успѣлъ, впрочемъ, воевода выѣхать изъ воротъ, какъ въ замкѣ поднялась суматоха — Ванда пропала.
Долго искали ее всѣ, а въ томъ числѣ и самъ воевода, который однако нашелъ молодую дѣвушку, заглянувъ въ каплицу. Тамъ, заливаясь слезами, Ванда лежала на ступеняхъ алтаря. Она не замѣтила, какъ взглянулъ на нее воевода; Ильговскій же не велѣлъ тревожить Ванду и поспѣшилъ выѣхать изъ замка.
Путь былъ не слишкомъ далекъ, и воевода скоро подъѣхалъ къ покинутому жилищу своихъ предковъ. Проворно прислужники его отбили колъ, припиравшій ворота, и Ильговскій, съ живостію юноши выскочивъ изъ колымаги, пошелъ въ замокъ въ сопровожденіи всѣхъ пріѣхавшихъ съ нимъ.
Сердце старика сильно забилось, когда при самомъ входѣ на лѣстницу онъ увидѣлъ на ея ступеняхъ слѣды еще не запекшейся крови; тревожно спѣшилъ онъ изъ покоя въ покой по кровавому слѣду и наконецъ вошелъ въ оружейную.
— Боже мой! Что здѣсь такое?.. — вскрикнулъ съ ужасомъ Ильговскій.
Посреди залы лежалъ Илиничъ, облитый кровью; одной рукой онъ силился зажать рану на головѣ, какъ будто желая удержать струившуюся изъ нея кровь, другой рукой онъ сжималъ окровавленную саблю.
— Зачѣмъ ты не послушалъ меня, дорогой мой Яцекъ… — бормоталъ старикъ, ломая въ отчаяніи руки.
Ильговскій сталъ на колѣни подлѣ раненаго и тревожно смотрѣлъ, не таится ли еще въ немъ признаковъ жизни.
— Онъ еще живъ! — радостно вскрикнулъ Ильговскій, продолжая смотрѣть на Илинича, который въ это время силился открыть глаза.
Между спутниками воеводы находились и такіе, которые ужъ не разъ бывали въ битвахъ и умѣли обращаться съ ранеными. При Илиничѣ нашли кусокъ хлѣба, кусокъ этотъ обмотали паутиной и сдѣлавъ изъ него родъ пластыря приложили къ ранѣ. Кровь вскорѣ унялась. Принесли воды, обмыли лицо и голову Илиничу, и послѣ этого признаки возвращавшейся въ нему жизни сдѣлались замѣтнѣе. Бережно положили раненаго въ колымагу, а между тѣмъ воевода разослалъ бывшихъ при немъ шляхтичей во всѣ стороны искать лекарей.
Колымага двинулась въ обратный путь шагомъ. Воевода боялся, что скорая ѣзда раскроетъ рану Илинича, и старикъ безпрестанно напоминалъ, чтобъ ѣхали какъ можно осторожнѣе.
Когда въ Придольскомъ замкѣ увидѣли медленно двигавшійся поѣздъ воеводы, то всѣ догадались, что навѣрно случилось что нибудь недоброе.
— Пойдемъ, пойдемъ на встрѣчу! — говорила дрожащимъ голосомъ Ванда, судорожно схвативъ за руку своего отца и силясь увести его за собою.
Панъ Дембинскій исполнилъ желаніе дочери, и когда они въ торопяхъ выбѣжали на крыльцо, колымага ужъ въѣзжала въ ворота замка.
Блѣдная какъ лилія и неподвижная какъ мраморная статуя стояла растерянная Ванда.
Колымага подъѣхала въ крыльцу. Ванда въ одно мгновенье какъ будто ожила. Воевода, не говоря ни слова, отворилъ дверцы колымаги. Быстро вскочила молодая дѣвушка на подножку, и съ нея упала безъ чувствъ на руки своего отца.
Полумертваго Илинича стали вынимать изъ колымаги, и между тѣмъ кругомъ раздавалось аханье и оханье, сожалѣнія и разспросы.
Всѣ горевали о молодомъ человѣкѣ, поплатившемся, какъ казалось, жизнію за свою безумную отвагу.
Ильговскій замокъ сдѣлался послѣ этого еще страшнѣе, нежели былъ прежде. Всѣ чудесные о немъ разсказы получили теперь полную вѣру.
Спустя три дня послѣ привоза Илинича въ Придольскій замокъ, изъ воротъ этого замка, въ свѣтлое майское утро, медленно выступало погребальное шествіе. Жалобно пѣли ксендзы надгробныя молитвы; за ксендзами шло множество народа со свѣчами и факелами, далѣе шесть молодыхъ людей несли обитый пунцовымъ бархатомъ гробъ, на крышкѣ гроба лежало подъ миртовымъ вѣнкомъ оружіе покойнаго. За гробомъ медленными неровными шагами шелъ старикъ-воевода съ поникшей головой, невдалекѣ отъ него едва переступала рыдающая Ванда. Дембинскій поддерживалъ и утѣшалъ дочь, но всѣ усилія были напрасны. По сторонамъ и сзади Дембинскаго шла толпа гостей, пріѣхавшихъ на свадьбу и попавшихъ на похороны.
Разнорѣчиво толковали о смерти Илинича тѣ, которые шли за его гробомъ. Передавали между прочимъ достовѣрно, что когда умиравшій Яцекъ пришелъ на нѣсколько времени въ память, и когда Ванда, стоя у его постели на колѣняхъ, со слезами умоляла его разсказать о томъ что съ нимъ случилось въ Ильговѣ, то будто онъ отвѣчалъ на всѣ просьбы своей невѣсты, что не можетъ ничего разсказать, такъ какъ онъ связанъ клятвою молчать обо всемъ что съ нимъ было въ Ильговѣ.
Ванда послѣ смерти жениха ушла въ монастырь. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ умеръ воевода, не сдѣлавъ никакого завѣщанія, и потому всѣ его богатства перешли къ одному изъ самыхъ дальнихъ его родственниковъ, который вовсе не ожидалъ такого несмѣтнаго наслѣдства.
Минуло слишкомъ сорокъ лѣтъ со дня смерти Илинича.
Однажды осенью въ небольшомъ домикѣ шляхтича Свобельскаго собрались гости, и одинъ изъ нихъ сталъ разсказывать о томъ, какъ въ его странѣ какой-то богатый недобрый панъ лишилъ убогаго шляхтича послѣднихъ крохъ, а потомъ коварно погубилъ его.
— А вотъ постойте-ка, — сказалъ хозяинъ, — я разскажу вамъ любопытный случай изъ собственной моей жизни. Есть что послушать.
Всѣ призамолкли; старикъ откашлялся и началъ разсказывать слѣдующее:
— Вы вѣрно слышали, что лѣтъ сорокъ тому назадъ, знатный и богатый въ свое время воевода Гаданскій поднимался противъ короля Яна-Казиміра. Этотъ панъ былъ человѣкъ чрезвычайно надменный, хотя и былъ набоженъ и носилъ монашескую одежду. Усердствовалъ воевода Гаданскій церкви Божіей, дѣлая богатые вклады на костелы и монастыри, а между тѣмъ угнеталъ бѣдныхъ и подвластныхъ. Захотѣлось пану попасть въ краковскіе каштеляны, но онъ обманулся въ своихъ разсчетахъ, такъ какъ король назначилъ на эту важную должность не его, а другаго. Разсердился воевода на короля и началъ составлять въ одномъ изъ городовъ недалекихъ отъ Кракова конфедерацію противъ короля Яна-Казиміра, и когда воеводѣ былъ предъявленъ королевскій приказъ, въ силу котораго онъ долженъ былъ удалиться изъ города, то онъ во всеуслышаніе сказалъ: «хорошо; я уйду изъ города, но за то и король уйдетъ изъ Польши».
Правда, что предсказаніе его не сбылось, но за то панъ Гаданскій много надѣлалъ хлопотъ и королю, и тѣмъ магнатамъ, которые держали сторону его королевской милости. Вы конечно знаете Придольскій замокъ и Придольскіе лѣса, или по крайней мѣрѣ слышали о нихъ. Вотъ въ этихъ-то лѣсахъ и стали собираться конфедераты, а чтобъ имъ никто не мѣшалъ, пока дѣло велось въ тайнѣ, они и распустили слухи о разныхъ чудесахъ, которыя будто бы дѣялись въ этомъ давнымъ-давно заброшенномъ замкѣ. Народъ то въ ту пору былъ еще полегковѣрнѣе, чѣмъ теперь. Стали вѣрить, и пошли ходить страшные разсказы о замкѣ по всему околодку, всѣ стали бояться этихъ мѣстъ до такой степени, что и проѣзжіе, и прохожіе старались миновать Придольскій замокъ и его окрестные лѣса.
Въ то время я былъ куда какъ молодъ. Кровь сильно кипѣла во мнѣ; мнѣ очень хотѣлось побывать въ бою, а между тѣмъ въ эту пору Польша жила мирно со всѣми своими сосѣдями, воевать было не съ кѣмъ. Вотъ я и воспользовался конфедераціей пана Гаданскаго, да и пробрался къ нему въ лѣсъ.
Около осени пріѣхали къ намъ туда какіе-то три панича и приказали, чтобы ихъ прямо вели къ пану воеводѣ, нашему предводителю. Поговоривъ особнякомъ съ паномъ Гаданскимъ, молодые люди записались въ нашъ отрядъ; одинъ изъ нихъ назывался Кмита; двое другихъ были братья Пѣшковскіе.
Должно быть у всѣхъ у нихъ было что-то недоброе на сердцѣ, потому что они избѣгали людей и общихъ разговоровъ; они держались ото всѣхъ въ сторонѣ и только украдкой шептались о чемъ то между собою. Впрочемъ па такіе пустяки никто изъ конфедератовъ не обращалъ тогда большаго вниманія, потому что каждый изъ насъ былъ занятъ своимъ дѣломъ. Однажды, какъ теперь помню, на другія сутки послѣ Духова дня, я и двое другихъ моихъ товарищей получили отъ воеводы приказъ — быть во всякое время готовыми на призывъ пана Кмиты. Въ военной службѣ разсуждать не приказываютъ, и хотя каждый изъ насъ по поводу такого неожиданнаго распоряженія и подумалъ многое, однако мы исполнили приказъ въ точности. Не долго впрочемъ намъ пришлось ожидать, потому что бъ этотъ же день вечеромъ панъ Кмита повелъ насъ въ Придольскій замокъ; вмѣстѣ съ нами пошли туда нѣсколько его прислужниковъ съ факелами.
Мы вошли въ замокъ, миновали нѣсколько комнатъ и наконецъ вошли въ круглую залу, которая, казалось, была когда-то оружейной. Здѣсь мы застали какого-то молодаго человѣка. Охъ! какъ гнѣвно взглянулъ онъ на насъ; не смотря однако на весь гнѣвъ, лицо его было чрезвычайно привлекательно. Видно было, что онъ сперва принялъ насъ за нечистую силу, однако не струсилъ и ея, и выхватя саблю готовился вступить въ бой даже съ чертями.
Когда же онъ узналъ Кмиту и Пѣшковскаго, то опустилъ саблю и грозно, не говоря ни слова, смотрѣлъ на нихъ; Кмита съ своими товарищами начали укорять и оскорблять его, и тутъ-то мы догадались, что дѣло кончится не шуткой. А сначала мы подумали, что вѣроятно молодежь наша хотѣла позабавиться надъ какимъ нибудь смѣльчакомъ, который, желая показать свою удаль, забрался одинъ въ проклятый замокъ.
О чемъ они между собою спорили въ эту пору нельзя было разобрать хорошенько, но споръ кончился тѣмъ, что наши предложили ему драться со всѣми ими по очереди, грозя, въ случаѣ отказа его выдти на такой неравный бой, жестокимъ оскорбленіемъ. Панъ Илиничъ, — такъ назывался, какъ я узналъ послѣ, этотъ молодой человѣкъ, — засвидѣтельствовалъ передъ Богомъ и нами, что напасть троимъ на одного значитъ поступать безчестно и затѣмъ сталъ готовиться къ поединку.
Передъ боемъ противники Илинича потребовали отъ него клятву, что если онъ останется въ живыхъ, то не скажетъ никому что съ нимъ было. Илиничъ безъ упорства далъ благородное слово, что исполнитъ ихъ желаніе.
Не разъ послѣ этой страшной ночи приводилось мнѣ быть въ кровавыхъ бояхъ и видѣть смерть моихъ храбрыхъ товарищей, но такого боя и такой смерти, какіе привелось мнѣ видѣть въ ту ночь, я не видывалъ никогда…
Противники стали тянуть жребій: первый узелокъ достался одному изъ Пѣшковскихъ. Завязался бой, но онъ былъ непродолжителенъ, потому что Илиничъ ловко рубнулъ своего противника по лѣвому плечу. Раненаго вынесли. Второй узелокъ достался другому Пѣшковскому, тотъ бился удалѣе своего брата и послѣ нѣсколькихъ ожесточенныхъ схватокъ онъ ранилъ Илинича въ руку, но Илиничъ, не смотря на это, успѣлъ отбить готовившійся ему смертельный ударъ и всадилъ свою саблю въ правый бокъ Пѣшковскаго; вынесли и этого.
Илиничъ былъ утомленъ до крайности, кровь текла изъ его раны; онъ тяжело дышалъ, и ему былъ нуженъ хотя маленькій отдыхъ, но панъ Кмита настаивалъ, чтобъ онъ тотчасъ же дрался и съ нимъ. Легко было догадаться, что надъ усталымъ Илиничемъ возьметъ верхъ еще бодрый Кмита. Но этого была мало, и прежде чѣмъ Илиничъ успѣлъ приготовиться къ отпору, его противникъ напалъ стремительно и нанесъ ему въ голову тяжелый ударъ. Илиничъ закачался и упалъ на полъ, укоряя Кмиту въ вѣроломствѣ. Тотъ вышелъ изъ себя и, бросившись на лежавшаго Илинича, еще разъ со всего размаха рубнулъ его по головѣ…
Илиничъ глухо стоналъ, но панъ Кмита, не обращая на то никакого вниманія, велѣлъ оставить его одного въ замкѣ, а самъ со всѣми, кто провожалъ его, вышелъ оттуда въ лѣсъ подземными ходами. Признаться, я хотѣлъ было испытать мою саблю на головѣ пана Кмиты, но дѣло мое было подначальное, да притомъ я подумалъ, что око Господне видѣло все это и что рано или поздно Господь Богъ накажетъ Кмиту за неправое дѣло.
На другой день послѣ этого, я подъ предлогомъ, что мнѣ нужно видѣть старика-отца, оставилъ наше сборище, давши честное слово не говорить о случившемся въ замкѣ никому до тѣхъ поръ, пока будутъ въ живыхъ Пѣшковскіе и Кмита; теперь ихъ уже нѣтъ на свѣтѣ, и потому клятва моя не обязательна.
Бродя послѣ того долго по свѣту, я прислушивался къ людской молвѣ и наконецъ узналъ, что поединокъ съ Илиничемъ былъ за богатое наслѣдство и за дочь какого-то подкоморія, которая нравилась крѣпко и пану Кмитѣ.
— Ну, а что же потомъ было съ Кмитой? — спросила робко одна изъ дѣвушекъ, слушавшихъ разсказъ старика.
— Панъ Кмита погибъ страшною смертью, — отвѣчалъ разсказчикъ, — въ одной неудачной стычкѣ онъ, избѣгая погони, поворотилъ въ чащу Придольскаго лѣса, тамъ наткнулся на стаю волковъ и былъ растерзанъ ими.