Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Албанская банда/ДО
| ← Свадьба Каси | Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Албанская банда | Панъ Лада и Фридрихъ Великій → |
| Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 229. |
Часовъ около двѣнадцати ночи все смолкло въ Новогрудскомъ монастырѣ, гдѣ остановился князь Кароль или Карлъ Радзивилъ, воевода Новогрудскій, пріѣхавшій въ городъ на шляхетскій сеймикъ. На обширномъ монастырскомъ дворѣ, между множествомъ нагромажденныхъ въ безпорядкѣ фуръ, нетычанокъ, повозокъ и телѣгъ, кое-гдѣ догорали еще костры, разложенные съ вечера. Сентябрская ночь была свѣжа, а полный мѣсяцъ высоко стоялъ на темноголубомъ небѣ, обливая серебристымъ свѣтомъ старинныя монастырскія зданія. Въ длинномъ монастырскомъ корридорѣ, съ низкими сводами, который велъ въ настоятельской кельѣ, вспыхнулъ въ послѣдній разъ догорѣвшій ночникъ и погасъ, а яркій лучъ луннаго свѣта, ударивъ въ узкое окно корридора, легъ длинной полосой на кирпичномъ его полу. Затихъ въ корридорѣ и шумъ шаговъ, отдававшійся подъ сводами непрерывно въ теченіе цѣлаго дня, потому что комнаты настоятельскія были отданы подъ помѣщеніе князя-воеводы, а къ нему и отъ него весь день, съ утра до вечера, валила шляхта и бѣгала многочисленная прислуга.
Князь въ комнатѣ настоятеля лежалъ на постели, накрывъ одѣяломъ и голову; въ ногахъ его, подъ постелью, улеглась любимица князя большая собака Непта, неразлучной ночной сторожъ князя; а на другой постели, въ той же комнатѣ, улегся отецъ Идзій, духовникъ князя, пользовавшійся особеннымъ его расположеніемъ.
Казалось, всѣ успокоились: и князь, и Идзій, и Непта; но вдругъ собака заворчала, какъ бы почуя въ комнатѣ незримаго гостя, потому что свѣтъ мѣсяца, какъ день, озарялъ ее, въ ней не было видно никого изъ постороннихъ, а между тѣмъ Непта продолжала ворчать оскаливая зубы.
— Да будетъ похваленъ Іисусъ Христосъ! — сказалъ громко Радзивилъ, высунувъ боязливо голову изъ-подъ одѣяла.
— И во вѣки вѣковъ! — добавилъ ксендзъ.
— А ты не спишь еще, отецъ Идзій? — спросилъ князь.
— Сталъ было засыпать, и мнѣ начало сниться…
— А слышалъ-ли, какъ ворчитъ Непта? вѣрно ко мнѣ пришелъ Володковичъ.
— Да будетъ похваленъ Іисусъ Христосъ, — сказалъ ксендзъ, перекрестившись; князь сдѣлалъ тоже. Между тѣмъ Непта, устремивъ глаза на свѣтлую полосу, которую на полу образовалъ свѣтъ мѣсяца, все еще сердито ворчала.
— А что, — спросилъ Радзивилъ, — правда-ли, отецъ Идзій, что души умершихъ приходятъ на этотъ свѣтъ изъ чистилища для того, чтобы просить родныхъ и друзей молиться за нихъ?
— Такъ такъ, ясный князь, — отвѣчалъ отецъ Идзій, — приходятъ, конечно, приходятъ.
— Такъ видно и ко мнѣ пришелъ теперь Володковичъ, — сказалъ Радзивилъ, — онъ все стоитъ у меня передъ глазами. Ты лучше всѣхъ долженъ знать, отецъ Идзій, какъ я любилъ его, и чего я только не дѣлалъ для успокоенія души его. Въ Пизѣ, во время страшной чумы я собственными руками хоронилъ умершихъ отъ этой болѣзни, давши обѣтъ исполнять это за упокой души Володковича; пощусь, какъ тебѣ, отецъ Идзій извѣстно — и какъ еще пощусь: каждую годовщину смерти Володковича ничего не ѣмъ; какіе богатые вклады давалъ я монастырямъ, сколько отслужилъ обѣдень и поминовеній, но видно душа его все еще не успокоилась.
— Да, ясный князь, воля Божія для насъ тайна непроницаемая.
При этомъ и князь, и ксендзъ набожно перекрестились.
Помолчавъ немного, князь сказалъ:
— А что, отецъ Идзій, ты не спишь еще?
— Сталъ было засыпать; а что угодно вашей княжеской милости?
— Сотвори прежде молитву за упокой души Володковича, а потомъ я скажу новость.
Ксендзъ исполнилъ желаніе князя.
— Я хотѣлъ сказать тебѣ, что отецъ Матій получитъ завтра 50 дисциплинъ за упокой души Володковича; вѣдь онъ проигралъ закладъ, венгерское было не сорока, а только тридцатипятилѣтнее.
— Ничего, — отвѣчалъ позѣвывая ксендзъ, — онъ человѣкъ здоровый, — и повернувшись на другой бокъ громко захрапѣлъ.
Для объясненія новости, сообщенной Радзивиломъ своему духовнику, нужно замѣтить слѣдующее: въ католическихъ монастыряхъ есть родъ покаянія, или, вѣрнѣе сказать, вообще богоугоднаго дѣла, состоящій въ томъ, что смиренный рабъ Божій стегаетъ себя самъ, или, по его просьбѣ, его стегаютъ другіе ременной плеткой, называемой дисциплиной. Радзивилъ, который, какъ мы видѣли, всего болѣе заботился объ упокоеніи души своего прежняго друга и сподвижника пана Володковича, придумалъ съ этою цѣлью особое средство. Онъ держалъ съ ксендзами, а особенно съ бернардинами, о чемъ нибудь закладъ съ тѣмъ условіемъ, что если проиграетъ онъ, то онъ платитъ, смотря по уговору, десять, тридцать, пятдесятъ и болѣе дукатовъ; а если проиграетъ противникъ, то онъ долженъ получить, тоже смотря по уговору, извѣстное число дисциплинъ за упокой души Володковича. Много такимъ образомъ было выдано дукатовъ, но за то и много спинъ было изхлестано порядкомъ. Въ тотъ день, къ которому относится нашъ разсказъ, князю пощастливилось выиграть закладъ, и потому онъ, чрезмѣрно боявшійся и чертей, и домовыхъ, а въ особенности Володковича, былъ нѣсколько покойнѣе обыкновеннаго, зная, что завтра утромъ жирная спина бернардина будетъ искупать земные грѣхи Володковича. Подъ вліяніемъ этой успокоительной мысли, князь поцѣловалъ висѣвшій у него на груди образъ Богоматери, наслѣдственно дошедшій къ нему чрезъ длинный рядъ радзивиловскихъ поколѣній, перекрестился, вздохнулъ и, по примѣру отца Идзія, перевернувшись на другой бокъ лицемъ къ стѣнѣ, скоро захрапѣлъ.
Непта тоже успокоилась и только изрѣдка ворчала сквозь сонъ.
Но кто же былъ Володковичъ, такъ пугавшій Радзивила своимъ приходомъ съ того свѣта? Объ немъ мы разскажемъ, такъ какъ онъ былъ однимъ изъ характеристическихъ представителей своего буйнаго времени, но прежде нужно разсказать объ албанской бандѣ, къ которой принадлежалъ Володковичъ, будучи однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ и смѣлыхъ ея членовъ.
Князь Кароль Радзивилъ основалъ албанскую банду, или союзъ албанчиковъ, изъ людей ему преданныхъ, въ имѣніи своемъ близъ Несвижа, называемомъ Алба, въ то время когда онъ еще былъ мечникомъ литовскимъ. Чтобъ попасть въ это общество нужно было быть порядочнымъ, осѣдлымъ шляхтичемъ, удалымъ рубакой, лихимъ наѣздникомъ на самой бѣшеной лошади, хорошимъ охотникомъ и вообще бодрымъ и отважнымъ; нужно было, какъ говорятъ поляки, умѣть держать черта за рога. Князь не могъ дать никому патента на званіе албанца безъ согласія, по крайней мѣрѣ, двухъ третей всего общества. Обязанность членовъ была: на всякій призывъ князя являться къ нему на конѣ въ полномъ вооруженіи и, не смотря на опасность, подставлять лобъ за честь князя-воеводы, за свою собственную и каждаго изъ членовъ. Въ уставѣ банды между прочимъ было сказано, что два албанчика, поссорившись между собой, не должны были тягаться судебнымъ порядкомъ, но должны были обратиться къ посредничеству одного изъ своихъ товарищей, который, смотря по существу дѣла и по сопровождавшимъ его обстоятельствамъ, могъ назначить соперникамъ поединокъ на сабляхъ, или кончить между ними дѣло миролюбивымъ соглашеніемъ. Вельможи вмѣняли себѣ за честь быть членами албанской банды. Патенты на званіе членовъ подписывались княземъ, канцлеромъ банды былъ упоминаемый нами панъ Володковичъ, а уставъ этого полурыцарскаго и полуразгульнаго общества написалъ панъ Пищалло, бывшій наставникъ князя и, какъ увидятъ читатели, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ педагоговъ и древнихъ, и среднихъ, и новѣйшихъ временъ.
Какъ-то однажды, послѣ жаркаго іюльскаго дня, панъ Пищалло, чиншовый шляхтичъ, вышелъ на крыльцо своего небольшаго домика; солнце уходило на ночной отдыхъ и яркими багровыми лучами обливало верхушки литовскихъ сосенъ. Передъ домикомъ пана Пищалло вилась изгибами и терялась въ опушкѣ лѣса проселочная дорога, ведшая на Несвижъ; часто съ томительнымъ ожиданіемъ посматривалъ на эту дорогу бѣдный шляхтичъ, ожидая то княжескаго гонца, то своего фактора изъ Несвижа. Но въ настоящее время панъ Пищалло смотрѣлъ на дорогу какъ-то безсознательно, любуясь только тою картиною, которую такъ привлекательно рисовала для него сама природа.
Вдругъ на концѣ дороги показался несшійся во весь опоръ всадникъ; зоркій глазъ Пищалло тотчасъ увидалъ, что это не былъ одинъ изъ тѣхъ наѣздниковъ, которыми въ то время славилась Польша, и которые были настоящими центаврами, т. е. людьми, приросшими къ лошадямъ. Напротивъ, всадникъ, который явился предъ паномъ Пищалло, казалось, каждую минуту готовъ былъ свалиться съ лошади; онъ не только подпрыгивалъ на ней, но длинныя ноги, перетягиваемыя тяжестію туловища, теряли равновѣсіе и поднимались по временамъ до самыхъ ушей лошади. Въ этомъ наѣздникѣ панъ Пищалло узналъ несвижскаго фактора, Ицку. Отломивъ огромный сукъ, сынъ Израиля нещадно колотилъ по бокамъ тощее животное, на хребтѣ котораго онъ сидѣлъ безъ сѣдла и безъ стремянъ; разныя понуканія скакавшему коню онъ перемѣшивалъ съ восклицаніями: ню, ню, ай, ай, ихъ велъ диръ гебенъ, т. е. я тебѣ дамъ, и безъ милосердія валялъ хворостиной своего буцефала.
Ицко подъѣхавъ, противъ обыкновенія, почти къ самому крыльцу панскаго дома, соскочилъ съ коня, который, пользуясь освобожденіемъ отъ ноши, сталъ тяжело вздыхать; а Ицко, приподнимая свою широкополую шляпу, подогнувъ колѣни, съежась и кланяясь на каждомъ шагу, подошелъ къ пану Пищалло.
На вопросы Пищалло Ицко прежде всего отвѣчалъ обыкновенными возгласами евреевъ: уй! ой! причмокивалъ языкомъ, что служитъ у нихъ выраженіемъ сильныхъ ощущеній, потомъ обнаруживалъ удивленіе, какимъ образомъ панъ Пищалло не знаетъ еще о чемъ толкуютъ не только «жиди», но и всѣ большіе паны въ Несвижѣ, Слуцкѣ, Минскѣ, Варшавѣ и Краковѣ, и наконецъ заговорился до того, что началъ увѣрять пана Пищалло, будто самъ великій князь литовскій, наияснѣйшій панъ круль[1], егомосць[2], только о томъ и толкуетъ цѣлый день съ бискупами, сенаторами воеводами, гетманами.
Выведенный изъ терпѣнія болтовней Ицки, панъ Пищалло рѣшительно потребовалъ, чтобы онъ объяснилъ въ чемъ дѣло, и тогда Ицко, сложивъ на правой рукѣ большой палецъ съ указательнымъ въ видѣ кружка, сталъ мѣрно помахивать ими и сказалъ торжественно-таинственнымъ голосомъ, что княгиня Радзивилъ хочетъ непремѣнно научить своего сына князя Кароля читать и писать, и въ заключеніе вскрикнулъ: «ой! аклоценъ, кто бендзе[3] у него рабитомъ? ой!» т. е. кто же будетъ у него учителемъ.
Конечно, пріисканіе учителя не могло быть, особенно въ то время, важнымъ событіемъ въ Литвѣ; но въ настоящемъ случаѣ важно было слѣдующее обстоятельство: княгиня Радзивилъ объявила, что она подаритъ два самыхъ лучшихъ изъ всѣхъ своихъ фольварковъ тому, кто научитъ сына ея Кароля читать и писать безъ принужденія, по собственной его охотѣ. Такимъ образомъ къ педагогическому ремеслу примѣшалось феодальное право, и, конечно, получить два радзивиловскихъ фольварка было дѣло не шуточное. Только что объ этомъ провѣдали жиды въ Несвижѣ, какъ каждый изъ нихъ поскакалъ къ своему пану съ объявленіемъ объ этомъ. Что нужды, если самъ панъ едва умѣетъ читать и писать, разсуждали они; на то онъ и панъ, чтобы выдумать, какъ поступать въ трудномъ дѣлѣ. Съ этою вѣстію поспѣшилъ и Ицко къ пану Пищалло, который самъ былъ вовсе не грамотѣй, но готовъ былъ взяться за что угодно; учить-ли въ Сморгоняхъ медвѣдя ходить на заднихъ лапахъ, или просвѣщать князя Радзивила.
Получивъ такую вѣсть отъ Ицки и давши ему за труды злотъ, панъ Пищалло на другой день, подъ предлогомъ, что хотѣлъ засвидѣтельствовать свое почтеніе княгинѣ, отправился въ Несвижъ, желая на самомъ дѣлѣ узнать изподтишка тѣ условія, которыя княгиня предлагаетъ воспитателю своего сына. Тамъ онъ узналъ, что уже маленькаго князя пытались учить ксендзы, но дѣло кончилась тѣмъ, что они, выведенные изъ терпѣнія его неохотою учиться, принимались хлестать его огурками, т. е. деревянными головками кисточекъ, которыя находятся на концахъ толстыхъ шнуровъ, служащихъ вмѣсто поясовъ для католическихъ монаховъ нѣкоторыхъ орденовъ. Панъ Пищалло узналъ также, что одинъ запальчивый ксендзъ отхлесталъ бѣднаго Кароля чуть не до полусмерти; что вслѣдствіе этого княгиня, дѣйствительно, ищетъ наставника, который бы научилъ ея сына читать и писать, безъ помощи розогъ, дисциплины и огурковъ.
Панъ Пищалло думалъ не долго и рѣшился предложить себя въ наставники молодому князю. Дѣло было слажено. Едва-ли всѣ методы преподаванія представятъ что нибудь похожее на ту, которой придержался шляхтичъ, неожиданно попавшій въ педагоги, изъ желанія владѣть двумя фольварками.
Въ день, назначенный для перваго урока, панъ Пищалло не взялъ ни букваря, ни понудительныхъ инструментовъ, бывшихъ въ то время въ большомъ ходу, а велѣлъ притащить въ садъ, гдѣ хотѣлъ давать уроки, большую бѣлую деревянную доску и кусокъ угля, а самъ между тѣмъ зарядилъ шесть пистолетовъ.
— Ну, князь, — сказалъ Пищалло Радзивилу, — примемся съ помощію Божію за ученіе, — и отмѣривъ сорокъ шаговъ отъ скамейки, на которую онъ положилъ пистолеты, поставилъ въ этомъ разстояніи доску и потомъ на ней написалъ углемъ букву A.
— То A! — громко крикнулъ Пищалло, указывая князю своею саблею, замѣнившею указку. — Помни же, что это A; па́ль-го[4], т. е. стрѣляй въ него, — вдругъ вскрикнулъ Пищалло, показавъ Радзивилу глазами на лежавшіе передъ нимъ пистолеты. Князь схватилъ одинъ изъ нихъ, быстро откинулъ назадъ рукава своего кунтуша, раздался выстрѣлъ и A было подстрѣлено въ самую перекладину.
Такимъ образомъ почтенный педагогъ перешелъ въ буквѣ B, тамъ въ C, потомъ къ D и такъ далѣе. Послѣ этого онъ сталъ учить князя складывать по слѣдующему способу: написавъ цѣлый алфавитъ, онъ приказывалъ своему ученику стрѣлять въ одну букву, потомъ въ другую, и такимъ образомъ выходили склады, а потомъ и слова.
Маленькій Радзивилъ сдѣлалъ непомѣрные успѣхи, а Пищалло получилъ обѣщанное вознагражденіе, и кромѣ того въ Литвѣ заговорили, что многіе государи убѣдительно просятъ пана Пищалло въ наставники къ своимъ дѣтямъ. Какъ бы то ни было, но панъ Пищалло имѣлъ въ глазахъ князя Кароля значеніе человѣка необыкновенно-ученаго, и потому, учреждая албанскую банду, онъ поручилъ Пищалло написать ея уставъ.
Число албанчиковъ было огромное: они составляли главную опору могущества князя Радзивила. Въ Слонимскомъ уѣздѣ число албанчиковъ доходило до того, что если, какъ говорили современники, замахнешься палкою на собаку, то непремѣнно ударишь албанчика. Хотя главнымъ образомъ большинство албанчиковъ состояло изъ убогой шляхты, было привязано къ Радзивилу за его щедрость, потому что они ѣли его хлѣбъ, и хлѣбъ вкусный, а онъ, какъ сильный магнатъ, помогалъ членамъ основаннаго имъ общества всѣмъ — и деньгами, и силою, однако къ чести албанчиковъ надобно сказать, что они не измѣнили своему покровителю и въ то время, когда его постигло несчастіе, когда онъ, по приговору короля и сейма, былъ наказанъ банниціей[5], то-есть изгнаніемъ изъ предѣловъ отечества, и когда несмѣтныя его богатства были конфискованы. Конфискованное имѣніе слѣдовало по закону отдавать въ аренду, и албанчики условились между собою взять на себя всѣ конфискованныя имѣнія князя Кароля. Только-что провѣдала объ этомъ шляхта, какъ никто не рѣшился брать въ аренду имѣнія изгнанника, боясь мщенія его приверженцевъ — албанчиковъ, поэтому они сами и разобрали радзивиловскія волости за самую ничтожную плату въ пользу казны и постановили между собою посылать къ князю за границу половину всѣхъ доходовъ; такимъ образомъ мильоны переходили ежегодно чрезъ варшавскихъ банкировъ въ Римъ, Венецію, Стамбулъ, всюду, куда ни являлся изгнанникъ, по видимому лишенный насущнаго хлѣба, а между тѣмъ жившій съ такою роскошью, которая, какъ чудо, поражала современниковъ, и которая потомъ уже казалась баснословною. Это обстоятельство породило, между прочимъ, выдумку о какомъ-то неразмѣнномъ радзивиловскомъ дукатѣ, величиною съ жерновой камень.
Каждый членъ албанской банды подписывался «радзивиловскій пріятель» и назывался другомъ дома, «домовникомъ». Въ разговорѣ съ албанчикомъ князь называлъ его «пане-коханку»[6], т. е, почти то же, что: мой любезный, а такъ какъ онъ постоянно говорилъ съ албанчиками, то онъ до того привыкъ къ этимъ словамъ, что они сдѣлались его постоянною поговоркою, и онъ кстати и не кстати повторялъ ихъ въ разговорѣ съ кѣмъ бы то ни было, даже съ самимъ королемъ, и это было причиною, что онъ во всей Польшѣ былъ извѣстенъ подъ именемъ: «пане-коханку»[6]! Хотя между албанчиками съ ихъ главою ясно проглядывали отношенія покровительствуемыхъ въ своему покровителю, тѣмъ не менѣе однако князь Радзивилъ переносилъ ихъ дерзости не съ запальчивостію магната, но съ снисходительностію добраго человѣка. Такъ однажды онъ крѣпко поссорился съ однимъ изъ албанчиковъ паномъ Игнатіемъ Боровскимъ; долго продолжалась эта ссора, наконецъ пріятели уговорили Боровскаго отправиться въ Радзивилу на мировую. Богато-разодѣтый Боровскій явился въ князю въ день его ангела, когда князь былъ окруженъ огромною толпою гостей.
— Ну что слышно новаго? — спросилъ Радзивилъ Боровскаго, стараясь заговорить съ нимъ.
— Что слышно новаго? — повторилъ Боровскій. — Слышно, что въ Литвѣ явилось два дурака.
— Кто-жь они? — спросилъ Радзивилъ.
— Кто они? — повторилъ опять Боровскій, — одинъ — князь Радзивилъ, а другой — шляхтичъ Боровскій.
— Отчего-жъ это?
— Оттого, что оба поссорились другъ съ другомъ, сами не зная за что.
Радзивилъ, вмѣсто того, чтобы разсердиться, дружески поцѣловалъ шляхтича, сказавъ ему отъ сердца:
— Ну пане-коханку[6], перестанемъ же быть дураками, помиримся.
И пріязнь между магнатомъ и шляхтичемъ скрѣпилась еще болѣе.
Для членовъ банды былъ особый мундиръ, онъ состоялъ въ слѣдующемъ, весьма-красивомъ одѣяніи: при желтыхъ сафьянныхъ сапогахъ были надѣваемы красныя шаровары, крѣпко стянутыя пониже таліи, на желудкѣ, шелковымъ шнуркомъ съ кисточками, жупанъ или нижнее платье изъ голубаго атласа, застегнутый на шеѣ и на груди четырьмя шелковыми пуговками того же цвѣта, а среди ихъ запонки изъ голубой эмали съ брильянтовыми буквами X. K. R. какъ начальными литерами титула, имени и фамиліи Радзивила; на шеѣ, изъ-за жупана выпускался пальца на два бѣлый воротникъ рубашки. Сверхъ жупана надѣвался кунтушъ соломеннаго цвѣта изъ плотной шерстяной матеріи, въ родѣ сукна, называемой сайета, съ синимъ воротникомъ, подбитый шелковою матеріею такого же цвѣта, какъ былъ цвѣтъ жупана. Литой серебряный поясъ перехватывалъ кунтушъ; на этомъ поясѣ были разсѣяны незабудки и астры; пояса эти выдѣлывались въ Слуцкѣ для однихъ албанчиковъ; съ боку привѣшивалась большая кривая сабля; на рукоятку ея, украшенную иногда дорогими камнями, клали голубую бархатную шапку съ околышемъ изъ крымской мерлушки. Рукава кунтуша забрасывали назадъ и зашпиливали на крючекъ.
Въ этомъ мундирѣ нужно было ходить въ Несвижѣ, а если кто нибудь надѣвалъ его, не имѣя на то права, то съ того албанчики снимали его силою. Радзивилъ самъ носилъ такой же мундиръ, только на запонкѣ былъ у него не его вензель, а буквы F. A. F., что значило: fiducia amicorum fortis, т. е., силенъ вѣрностію друзей.
Одѣтые такимъ образомъ албанчики, большею частію, были молодецъ къ молодцу, кто съ черными, кто съ свѣтло-русыми, кто съ сѣдыми усами. Особенно живописна была та минута, когда они, стоя плотною толпою въ несвижскомъ костелѣ, вдругъ, во время чтенія молитвы Богородицѣ, по старопольскому обычаю, всѣ надѣвали на головы шапки, и обнаживъ сабли, махали ими, выражая этимъ, что они готовы идти ратовать во имя Пресвятой Дѣвы.
Среди этихъ молодцовъ особенно отличался панъ Володковичъ, и тотъ кто видалъ его портретъ не пожелалъ бы встрѣтиться съ подлинникомъ не только ночью, но и днемъ — такой ражій изъ себя и такой съ виду привѣтливый былъ этотъ дѣтина!
Въ молодости Радзивилъ любилъ тоже пошаливать, какъ и вся польская молодежь того времени, а поэтому и албанская банда была сборище не безгрѣшное. Въ Польшѣ, по смерти короля начиналось еще болѣе неурядицы, чѣмъ бывало даже при самомъ слабомъ королѣ; страсти начинали кипѣть; до собранія большаго сейма бывали маленькіе мѣстные сеймы, слѣдовательно были многочисленные съѣзды шляхты, а съѣзды эти, само собою разумѣется, не обходились безъ попоекъ и разгула. Въ такомъ состояніи была Литва и Польша по смерти послѣдняго короля изъ саксонскаго дома Августа III и предъ воцареніемъ Понятовскаго. Трибуналы, въ небытность короля, бездѣйствовали, ихъ временно замѣняли такъ называемые каптуровые суды[7]. И вотъ однажды возный новогрудскаго каптуроваго суда[7] повѣстилъ албанчикамъ, чтобы всѣ они явились въ этотъ судъ для объясненій по жалобамъ, принесеннымъ на нихъ въ судъ, касательно безчинствъ и гвалтовъ въ шляхетскихъ домахъ. Когда повѣстка объ этомъ дошла до Володковича, онъ тотчасъ далъ подписку въ томъ, что явится въ судъ съ своимъ адвокатомъ. При этомъ, чтобы познакомить вознаго съ своимъ адвокатомъ, онъ показалъ ему его — это была ременная нагайка. У Володковича ихъ было три: ременная на судью Хрептовича, другая на Понятовскаго, о которомъ уже громко говорили, что онъ будетъ королемъ, тоже была ременная, но обвитая шелкомъ, и третья на виленскаго епископа князя Мосальскаго, тоже ременная, но обвитая золотою нитью. Возный пожалъ плечами и уѣхалъ, исполнивъ свою обязанность.
Но выполнилъ также и Володковичъ свою подписку: онъ собралъ немедленно шесть самыхъ лихихъ рубакъ изъ албанчиковъ и отправился на судъ въ Новогрудокъ. Только что издали завидѣлъ судья своего подсудимаго, какъ убѣжалъ задними дверями въ монастырь. Володковичъ вошелъ въ судъ и спросилъ гдѣ судья?
— Онъ вышелъ, — отвѣчалъ регентъ.
— Нечего сказать, хорошъ судья, — замѣтилъ Володковичъ, — зоветъ подсудимыхъ, а самъ уходитъ. Впрочемъ, — добавилъ онъ, — въ небытность судьи мѣсто его заступить регентъ.
Спутники Володковича поняли смыслъ этого замѣчанія, и чрезъ нѣсколько минутъ несчастный регентъ лежалъ растянутый на присутственномъ столѣ, крѣпко придерживаемый шестерней дюжихъ парней, а самъ Володковичъ съ широкаго своего плеча отсчитывалъ сотню нагаекъ исправляющему должность судьи. Отсчитавъ сполна регенту то, что было назначено его начальнику, Володковичъ забралъ изъ суда всѣ производившіяся въ немъ дѣла и уѣхалъ изъ Новогрудка, какъ ни въ чемъ не бывало.
Но когда воцарился Понятовскій, въ Новогрудкѣ собрался трибуналъ; къ этому же времени, какъ будто для свиданія съ княземъ Каролемъ Радзивиломъ пріѣхалъ туда же виленскій епископъ князь Мосальскій. Въ это же время стоялъ въ Новогрудкѣ королевскій полкъ, которымъ командовалъ братъ епископа. Положено было расправиться съ Володковичемъ.
Одинъ изъ маіоровъ полка, переодѣвшись евреемъ, отправился въ Несвижъ къ Радзивилу — увѣрить князя, что полкъ Мосальскаго готовъ пристать къ конфедераціи, и просилъ только, чтобы Радзивилъ отпустилъ съ нимъ Володковича, какъ самаго дѣятельнаго ея члена, къ которому королевскіе солдаты окажутъ всего болѣе расположенія. Володковичъ согласился и предъ самымъ разсвѣтомъ пріѣхалъ въ Новогрудокъ, прямо на квартиру маіора. Едва успѣлъ Володковичъ осмотрѣться вокругъ, какъ цѣлый полкъ Мосальскаго окружилъ домъ, въ которомъ остановился Володковичъ. Онъ увидѣлъ западню, ему приготовленную, но уже было поздно. Однако онъ успѣлъ выбить дверь и кинулся въ садъ, думая пробраться въ поле между деревьями; но всѣ дороги были пресѣчены, куда ни кидался онъ, всюду встрѣчалъ рядъ штыковъ; солдаты не стрѣляли въ него, имъ было приказано взять его живымъ, и 100 червонцевъ было обѣщано тому, кто исполнитъ это. Не смотря на неравный бой, Володковичъ, одаренный необыкновенной силой, успѣлъ пробиться черезъ нѣсколько рядовъ; смѣльчаки подступили было въ нему, стараясь схватить его, но онъ или убивалъ ихъ, или наносилъ имъ тяжелыя раны. Противникамъ Володковича хотѣлось взять его живымъ, чтобы придать этому дѣлу не видъ насилія, но законнаго суда.
Наконецъ силы Володковича истощились; онъ спустился въ яму, бывшую въ саду, и оттуда продолжалъ обороняться чѣмъ ни попало. Любопытные евреи, которымъ, надо сказать правду, крѣпко доставалось отъ Володковича, толпами бѣжали смотрѣть на его схватку съ цѣлымъ полкомъ. Уй! ой! вай! и прочее слышались во всемъ Новогрудкѣ; но никто не догадывался, какъ овладѣть Володковичемъ безъ новыхъ потерь въ людяхъ. Тогда одинъ изъ евреевъ подалъ слѣдующій совѣтъ: бросать въ яму, въ которой укрылся Володковичъ, разный хламъ; всѣ жиды отъ малаго до великаго кинулись за работу: кто тащилъ ломаный стулъ, кто столъ, кто доску, кто полѣно, кто ведро, кто лохань, кто перину, и все это летѣло въ яму, гдѣ отбивался Володковичъ. Тѣсно въ ней стало молодцу, и онъ сдался.
Тогда его взяли, связали, отнесли въ судъ и тамъ прочитали ему декретъ, обвиняя его во множествѣ преступленій. Менѣе чѣмъ черезъ часъ Володковичъ былъ уже разстрѣлянъ, вслѣдствіе приговора суда. Спустя шесть часовъ, Радзивилъ, узнавшій о бѣдственномъ положеніи своего друга, пришелъ въ нему на выручку, но уже было поздно, и онъ въ отмщеніе за смерть Володковича разбилъ на голову полкъ князя Мосальскаго.
Со смертію Володковича значительно ослабѣла разгульная дѣятельность албанской банды.