— А теперь, Прендикъ, я объяснюсь!—сказалъ докторъ Моро, послѣ того какъ мы пообѣдали.—Я долженъ признать, что вы самый требовательный гость, кого я когда либо встрѣчалъ, и предупреждаю васъ, что это послѣднее одолженіе, которое я дѣлаю по отношенію къ вамъ. Вы можете, если угодно, угрожать лишить себя жизни; я не пошевельну пальцемъ, хотя для меня это было-бы нѣсколько непріятно!
Онъ сѣлъ въ мягкое кресло, держа въ своихъ блѣдныхъ и гибкихъ пальцахъ сигару. Свѣтъ висячей лампы падалъ на его сѣдые волосы; взглядъ былъ обращенъ чрезъ маленькое окно безъ стеколъ къ небу. Я также сѣлъ насколько возможно дальше отъ него, между нами находился столъ и револьверы лежали на разстояніи руки отъ меня. Монгомери не было. Я не особенно желалъ быть вмѣстѣ съ ними въ столь маленькой комнаткѣ.
— Вы допускаете, что вивисекцированное человѣческое существо, какъ вы его назвали, есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, пума?—проговорилъ Моро. Онъ ввелъ меня во внутренность огороженнаго мѣста, чтобы я могъ-бы убѣдиться въ этомъ на самомъ дѣлѣ.
— Да, это пума,—отвѣчалъ я,—пума еще живая, но отпрепарированная и изуродованная такимъ образомъ, что я не желаю никогда болѣе видѣть подобное живое мясо. Всѣ гнусные…
— Мнѣ все равно!—прервалъ Моро.—По крайней мѣрѣ, избавьте меня отъ этихъ благородныхъ изліяній. Монгомери былъ точно такимъ-же. Вы допускаете, что это пума? Теперь, сидите спокойно, въ то время, какъ я буду развивать передъ вами свои идеи о физіологіи!
Немедленно, тономъ безмѣрно скучающаго человѣка, но затѣмъ, мало по малу одушевляясь, началъ онъ излагать свои работы. Онъ выражался просто и убѣдительно. Отъ времени до времени я замѣчалъ въ его тонѣ язвительную иронію и вскорѣ почувствовалъ себя краснымъ отъ стыда за наши взаимныя положенія.
Существа, видѣнныя мною, не были люди; это были животныя—очеловѣченныя животныя—торжество вивисекдіи.
— Вы забыли все, что можетъ сдѣлать съ живыми существами искусный вивисекторъ!—говорилъ Моро.—Что касается до меня, то я все еще спрашиваю себя, почему вещи, испробованныя мною здѣсь, до сихъ поръ не были еще произведены? Безъ сомнѣнія, нѣкоторыя попытки были, какъ-то: ампутаціи, удаленіе болѣзненныхъ частей, выпиливаніе костей, вырѣзываніе больныхъ членовъ тѣла. Конечно, вы знаете, что хирургія можетъ произвести и уничтожить косоглазіе. Въ случаяхъ удаленія болѣзненныхъ частей у васъ происходятъ всякаго рода секретныя измѣненія, органическія нарушенія, модификаціи страстей, преобразованія въ раздражительности тканей. Я увѣренъ, что обо всемъ этомъ вы уже слышали!
— Безъ сомнѣяія,—отвѣчалъ я,—но эти отвратительныя двуногія…
— Все въ свое время!—сказалъ онъ, съ успокоительнымъ жестомъ.—Я только начинаю. Это обыкновенные случаи преобразованія (трансформаціи). Хирургія можетъ сдѣлать лучшее. Можно легко также построить что либо разрушающееся или преобразующееся. Вы слышали, можетъ быть, объ одной часто повторяющейся операціи въ хирургіи, къ которой прибѣгаютъ за помощью въ случаяхъ отсутствія носа? Обрывокъ кожи, содранный со лба и перенесенный на носъ, прививается на своемъ новомъ мѣстѣ. Это прививка одной части тѣла животнаго къ другой части того-же животнаго. Но можно также прививать части, недавно взятыя отъ другого какого-нибудь животнаго. Напримѣръ, зубы. Прявивка кожи и кости употребляется для ускоренія исцѣленія. Хирургъ кладетъ въ середину раны кусочки кожи, срѣзанные отъ другого какого-нибудь животнаго, или обломки кости отъ недавно убитой жертвы.
— Вы слышали, можетъ быть, о шпорѣ пѣтуха которую Гунтеръ привилъ къ шеѣ быка. А крысьи хвосты на носу алжирскихъ зуавовъ, объ этомъ также слѣдуетъ сказать—уроды, изготовленные посредствомъ кусочка хвоста обыкновенной крысы, перенесеннаго въ надрѣзъ на лицѣ и привившагося въ такомъ положеніи!
— Изготовленные уроды! Такимъ образомъ вы хотите сказать, что…
— Да. Эти созданія, которыхъ вы видѣли, животныя, выкроенныя и обдѣланныя въ новыя формы. На это, т. е. изученію пластичности живыхъ формъ, посвящена моя жизнь. Я занимался годы, постепенпо пріобрѣтая новыя свѣдѣнія. Я вижу ваше изумленіе въ то время, какъ я не говорю вамъ ничего новаго. Все это уже давно находится въ области практической анатоміи, но никто не имѣлъ дерзости касаться этого. Я могу измѣнить не только наружную форму животнаго, физіологія, химическій составъ живого существа также могутъ подвергаться прочному измѣненію!
— Оспопрививаніе и другіе методы прививки живыхъ и мертвыхъ матерій—примѣры, съ которыми вы, навѣрное, хорошо знакомы. Сходную операцію представляетъ переливаніе крови, съ чего, сказать правду, началъ я. Такіе случаи многократны. Менѣе обычныя, но, конечно, гораздо болѣе смѣлыя, были операціи тѣхъ практиковъ среднихъ вѣковъ, которые фабриковали карликовъ, калѣкъ и ярмарочныхъ уродовъ и чудовищъ; остатки такого искусства видны еще въ предварительныхъ манипуляціяхъ, которымъ подвергаются паяцы и акробаты. Викторъ Гюго много говорилъ о нихъ въ своемъ произведеніи. «Человѣкъ, который смѣется»… Но вы, можетъ быть, понимаете лучше, что я хочу сказать? Вы начинаете видѣть, что возможно пересаживать ткань отъ одной частц тѣла животнаго къ другой или отъ одного животнаго къ другому, измѣнять его (т. е. животнаго) химическія реакціи, способы роста, возобновлять суставы членовъ и въ результатѣ измѣнить все внутреннее строеніе животнаго!
— Однако до меня эта необычайная отрасль знаній совсѣмъ не была систематически и полно разработана новѣйшими изслѣдователями.
— Только нѣсколько хирургическихъ попытокъ указывали на случаи подобнаго рода; большинство аналогичныхъ примѣровъ производились, такъ сказать, случайно тиранами, преступниками, заводчиками лошадей и собакъ, всякаго рода невѣжесгвенными и неопытными людьми, работавшими исключительно ради личныхъ выгодъ. Я первый возбудилъ этотъ вопросъ, вооруженный антисептической хирургіей и владѣя дѣйствительнымъ научнымъ знаніемъ естественныхъ законовъ.
— Можно думать, что до сихъ поръ все это практиковалось втайнѣ. Таковы, напримѣръ, сіамскіе близнецы… А также въ казематахъ инквизиціи… Несомнѣнно, главною цѣлью инквизиторовъ было—доставить утонченныя страданія, но, по крайней мѣрѣ, нѣкоторые изъ нихъ должны были имѣть безграничную научную любознательность…
— Но—прервалъ я,—эти существа, эти животныя говорятъ!
Онъ отвѣтилъ, что они дѣйствительно говорятъ. По его словамъ, вивисекція не останавливается только на простомъ преобразованіи внѣшняго вида. Свинья и та можетъ получить воспитаніе. Строеніе, касающееся ума, еще менѣе установлено, нежели строеніе тѣла. Въ развивающемся ученіи о гипнотизмѣ мы находимъ предсказываемую возможность посредствомъ внушеній замѣнять старыя атавистическія понятія новыми, привитыми къ наслѣдственнымъ и прочно занявшими мѣсто послѣднихъ. По правдѣ сказать, многое изъ того, что мы зовемъ моральнымъ воспитаніемъ, есть искусственная модификація и извращеніе природнаго инстинкта. Велико различіе между гортанью человѣка и обезьяны,—продолжалъ онъ,—въ ея способности воспроизводить ясно различные символическіе звуки, которыми можетъ выражаться мысль.
Относительно этого пункта я не былъ согласенъ съ нимъ, но съ нѣкоторою неучтивостыо онъ отказался обратить вниманіе на мое возраженіе. Онъ повторилъ только, что факты на лицо, и продолжалъ изложеніе своихъ работъ. Я снросилъ его, почему онъ взялъ за образецъ человѣка? Мнѣ казалось въ то врсмя, да и теперь еще кажется, что вэтомъ выборѣ проглядывала какая-то странная злость. Онъ признался, что выбралъ эту форму случайно.
— Я также легко могу превратить барановъ въ ламъ и ламъ въ барановъ. Я полагаю, что въ человѣческой формѣ такъ называемый артистическій складъ ума проявляется гораздо сильнѣе, неужели у какой-либо другой животной формы Но я не ограничусь фабрикаціею людей. Одинъ или два раза…
Онъ немного помолчалъ.
— Эти годы! Съ какою быстротою они протекли! И вотъ теперь я потерялъ цѣлый день для спасенія вашей жизни и теряю еще часъ, давая вамъ объясненіе!
— Между тѣмъ,—сказалъ я,—я все еще не понимаю. Вы причиняете массу страданій, въ чемъ-же ваше оправданіе? Одно только практическое примѣненіе могло-бы извинить въ моихъ глазахъ вивисекцію…
— Конечно!—сказалъ онъ.—Но, какъ вы видите, я думаю иначе. Мы смотримъ на дѣло съ различныхъ точекъ зрѣнія. Вы матеріалистъ!
— Я вовсе не матеріалистъ!—живо прервалъ я его.
— Съ моей точки зрѣнія, съ моей точки зрѣнія!
— Именно вопросъ о страданіи раздѣляетъ насъ. Пока видъ страданій или слухъ о нихъ огорчаетъ васъ, пока собственныя ваши страданія управляютъ вами, пока основою вашихъ представленій о злѣ, о грѣхѣ служитъ боль, до тѣхъ поръ вы не болѣе, какъ животное, говорю я, и имѣете довольно смутное представленіе о чувствахъ всякаго другого животнаго. Боль…
Я въ нетерпѣніи пожалъ плечами, слыша подобные софизмы.
— Но, мало того,—продолжалъ докторъ,—умъ, дѣйствительно способный къ признанію научныхъ истинъ, долженъ считать все это сущимъ вздоромъ. Можетъ быть, на всей нашей маленькой планетѣ, представляющей, такъ сказать крупинку міра, невидимую съ ближайшей звѣзды, нигдѣ не встрѣчается того, что называютъ страданіемъ. Мы лишь ощупью пробираемся къ истинѣ… Впрочемъ, что такое боль, даже для тѣхъ, кто живетъ вотъ здѣсь, на этой землѣ?
При этихъ словахъ онъ вынулъ изъ кармана маленькій перочинный ножикъ и, вскрывъ лезвіе, приблизилъ свое кресло ко мнѣ такъ, чтобы я могъ видѣть его бедро; затѣмъ, выбравъ мѣсто, онъ свободно погрузилъ лезвіе въ свое мясо и снова вынулъ его оттуда.
— Вы, безъ сомнѣнія, это уже видѣли? Чувствуется не болѣе, какъ уколъ булавки. Что-же изъ этого слѣдуетъ? Способностъ чувствовать не присуща мышцамъ, она свойственна исключительно кожѣ, и въ бедрѣ, напримѣръ, лишь кое-гдѣ находятся чувствительныя къ боли мѣста!
— Боль только нашъ внутренній совѣтчикъ—медикъ, раздражающій и предостерегающій насъ. Всякое живое мясо не испытываетъ страданій, они ощущаются лишь нервами, да и то не всѣми. Нѣтъ и слѣда дѣйствительной боли въ ощущеніяхъ зрительнаго нерва. Если его ранить, то вы видите одно мерцаніе свѣта, точно также пораненіе слухового нерва обнаруживается исключительно шумомъ въ ушахъ. Растенія не страдаютъ вовсе; возможно, что низшія животныя, каковы морская звѣзда или рѣчной ракъ, также не испытываютъ страданій. Что-же касается людей, то, развиваясь, они съ большимъ упорствомъ будутъ работать для своего блага, и почти не будетъ необходимости предостерегать ихъ отъ сопряженныхъ съ этимъ опасностей. Я еще никогда не видѣлъ безполезной вещи, которая рано или поздно не была-бы уничтожена и лишена существованія, а вы? Итакъ, боль становится безполезной!
— Впрочемъ, я религіозенъ, Прендикъ, какимъ долженъ быть всякій здравомыслящій человѣкъ. Можетъ быть, думается мнѣ, что я немного лучше васъ знакомъ съ законами Творца вселенной, потому что всю свою жизнь отыскиваю ихъ своимъ собственнымъ способомъ, между тѣмъ вы, какъ кажется, собираете однѣхъ бабочекъ. И я ручаюсь вамъ, что радость и горе не имѣютъ ничего общаго съ небесами и адомъ. Удовольствіе и горесть! Ба! Что такое экстазъ богослова, какъ не смутно представляющаяся райская дѣва Магомета? То, что мужчины и женщины, въ большинствѣ случаевъ, дѣлаютъ изъ-за удовольствія и горя, Прендикъ, служитъ признаками звѣря въ нихъ, звѣря, до котораго они опускаются!
— Удовольствіе и горесть!…
— Мы ощущаемъ ихъ только до тѣхъ поръ, пока валяемся въ пыли. Вы видите, я продолжалъ свои изслѣдованія этимъ путемъ, къ которому они меня привели. Это единственный способъ, которымъ я умѣю вести изслѣдованія. Я ставлю вопросъ, отыскиваю какимъ-нибудь образомъ отвѣтъ на него и въ результатѣ имѣю… новый вопросъ. Возможно ли то, или другое? Вы не можете себѣ представить, что обозначаетъ это для изслѣдователя! Какая духовная страсть овладѣваетъ имъ! Вы не можете вообразить себѣ удивительныхъ прелестей этихъ духовныхъ стремленій. Существо, находящееся передъ вами, не болѣе, какъ животное, созданіе, подобное вамъ, но въ немъ все загадка. Страданіе изъ-за симпатіи—обо всемъ этомъ я знаю, и оно сохранилось у меня, какъ воспоминаніе о чемъ то, что я уже много лѣтъ тому назадъ пережилъ. Я ж[?]—это мое единственное желаніе—найти крайніе предѣлы пластичности живой формы!
— Но,—возразилъ я,—это мерзость…
— До сего дня я нисколько не заботился объ этикѣ матеріи. Изученіе природы дѣлаетъ человѣка но меньшей мѣрѣ такимъ же безжалостнымъ, какъ сама природа. Я дѣлалъ свои изслѣдованія, не заботясь ни о чемъ другомъ, какъ о вопросѣ, который я желалъ разрѣшить, и матеріалы для него… тамъ, въ хижинахъ. Скоро уже одиннадцать лѣтъ, какъ прибыли мы сюда, Монгомери и я, вмѣстѣ съ шестью Канаками. Я вспоминаю о тишинѣ острова и пустынномъ океанѣ вокругъ насъ, какъ будто это было вчера. Мѣсто, казалось, ждало меня!
— Запасы провизіи были выгружены на берегъ, и для нихъ выстроенъ амбаръ. Канаки построили свои хижины близъ лощины. Я принялся работать здѣсь надъ тѣмъ, что привезъ съ собою. Въ началѣ получались плачевные результаты. Началъ я съ барана, но послѣ полуторадневной работы скальпель мой былъ невѣрно направленъ, и животное поколѣло!
— Изъ другого барана получилось скорбное и боязливое ,_%D1%81%D1%82%D1%80.81.jpg)
«Между нами находился столъ на которомъ лежали револьверы»…
(къ стр. 74). существо; я перевязалъ ему раны, чтобы оно не погибло. Баранъ казался мнѣ совершенно очеловѣченнымъ, но, приглядываясь къ нему ближе, я остался недоволенъ. Вспоминая обо мнѣ, полученное существо испытывало неизъяснимый страхъ, и ума въ немъ было не болѣе, чѣмъ у барана. При каждомъ новомъ взглядѣ на него, оно становилось мнѣ все болѣе и болѣе противнымъ, и, наконецъ, я прекратилъ страданія моего чудовища. Эти животныя безъ всякаго мужества, существа боязливыя и чувствительныя къ боли, безъ малѣйшей искры жизненной энергіи, не умѣютъ презирать страданія и совершенно не годятся для фабрикаціи изъ нихъ людей.
— Затѣмъ я взялъ гориллу и, работая надъ нимъ съ величайшимъ стараніемъ, преодолѣвая одно затрудненіе за другимъ, создалъ своего перваго человѣка. Я обдѣлывалъ его цѣлую недѣлю, день и ночь, въ особенности его мозгъ нуждался въ большой поправкѣ, необходимо было многое добавить и измѣнить въ немъ. Когда, по окончаніи работы, онъ, связанный и обвязанный, неподвижно лежалъ передо мною, то, по моему мнѣнію, это былъ превосходный образецъ негрскаго типа. Я до тѣхъ поръ не отходилъ отъ него, пока не убѣдился, что онъ выживетъ; придя же въ эту каморку, я нашелъ въ ней Монгомери въ состояніи, довольно близкомъ къ вашему. Онъ слышалъ нѣкоторые крики животнаго, по мѣрѣ того, какъ послѣднее становилось человѣкомъ, крики, подобные тѣмъ, которые такъ смутили васъ. До того дня я не посвящалъ его всецѣло въ свои тайны. Канаки, тѣ также были смущены, и одинъ мой видъ страшилъ ихъ. Пріобрѣтя вновь до извѣстной степени довѣріе Монгомери, я съ громадными усиліями помѣшалъ канакамъ покинуть насъ. Въ концѣ концовъ, имъ это удалось, и мы потеряли яхту. Много дней, почти цѣлыхъ три или четыре мѣсяца, ушло на воспитаніе моего звѣря. Я обучилъ его первоначальнымъ правиламъ англійскаго языка далъ понятіе о числахъ и выучилъ азбукѣ. Онъ соображалъ медленно, хотя мнѣ попадались идіоты, соображавшіе несомнѣнно еще медленнѣе. У моего созданія перемѣнился образъ мыслей, и не сохранилось никакого воспоминанія о своемъ прошедшемъ. Когда зажили совершенно его шрамы, такъ что онъ не казался болѣе больнымъ и угловатымъ и могъ произносить нѣсколько словъ, а свелъ его туда, внизъ, и представилъ канакамъ ихъ новаго товарища.
Сначала они ужасно боялись его,—это меня нѣсколько оскорбляло, такъ какъ я гордился своимъ произведеніемъ,—однако, манеры его были такъ милы, и онъ казался такимъ уничтоженнымъ, что немного времени спустя канаки приняли его и взялись за воспитаніе. Учился онъ быстро, подражая и усваивая себѣ все; построилъ себѣ хижину, сдѣланную даже лучше, какъ казалось мнѣ, другихъ хижинъ. Среди канаковъ нашелся одинъ, который выучилъ мое созданіе читать или, по крайней мѣрѣ, складывать буквы и далъ ему нѣсколько основныхъ понятій о нравственности. По всему было видно, что привычки звѣря совершенно отсутствовали въ немъ, а это представлялось наиболѣе желательнымъ.
— Послѣ этого я отдыхалъ нѣсколько дней и собирался написать отчетъ обо всемъ дѣлѣ, чтобы расшевелить европейскихъ физіологовъ.
— Но однажды я нашелъ свое твореніе сидящимъ на деревѣ, оно безъ умолку кричало и дѣлало гримасы двоимъ, дразнящимъ его, канакамъ. Я погрозилъ ему, упрекнулъ въ безчеловѣчности подобнаго поступка, пробудилъ въ немъ чувство, стыда, а возвратясь домой, рѣшилъ, прежде чѣмъ познакомить публику съ моими работами, сдѣлать еще болѣе удачный опытъ. И мнѣ удалось, но, какъ бы ни было, звѣрство упорно возвращалось къ моимъ созданіямъ, день ото дня одерживало верхъ надъ человѣкомъ. Я всѣми силами стремлюсь въ моихъ работахъ къ совершенству и достигну цѣли. Эта пума…
— Однако, возвратимся къ разсказу. Ни одного изъ канаковъ нѣтъ теперь въ живыхъ. Одинъ вывалился за бортъ шлюпки, другой умеръ отъ раны наконечникомъ копья, отравленнымъ имъ, какимъ-то образомъ, сокомъ растенія. Трое бѣжало на яхтѣ и, по всей вѣроятности, утонуло. Послѣдній былъ… убитъ. Я замѣнилъ ихъ другими существами. Монгомери велъ себя такъ-же, какъ вы, и собирался сдѣлать то же, что и вы. Затѣмъ…
— Что стало съ послѣднимъ канакомъ, — живо спросилъ я, — съ тѣмъ, который былъ убитъ?
— Дѣло въ томъ, что я создалъ нѣсколько человѣческихъ существъ, и, вотъ одно изъ нихъ…
Наступила пауза.
— Ну, что же дальше? — проговорилъ я.
— Онъ былъ убитъ!
— Мнѣ не понятно. Вы хотите сказать, что…
— Одно изъ моихъ созданій убило канака… Да!
— Оно уничтожило многое, что попало ему въ руки. Мы преслѣдовали его въ теченіе двухъ дней. Оно было случайно выпущено безъ всякаго желанія съ моей стороны предоставить ему свободу. Это было просто испытаніе. Работа надъ существомъ не была закончена. Оно, лишенное конечностей, извивалось на солнцѣ, какъ змѣя. Уродъ обладалъ непомѣрною силою и обезумѣлъ отъ боли; онъ двигался съ большою быстротою, подобно плавающей морской свинкѣ.
— Въ теченіе нѣсколько дней пряталось чудовище въ лѣсу, уничтожая все живое, попадавшееся ему въ пути; когда же мы погнались за нимъ, оно уползло въ сѣверную часть, и мы раздѣлились, чтобы окружить его. Монгомери не захотѣлъ отдѣлиться отъ меня. У канака былъ карабинъ; когда же мы нашли его трупъ, дуло его оружія было изогнуто въ видѣ французской буквы S и почти насквозь прогрызено зубами… Монгомери выстрѣломъ изъ ружья убилъ чудовище… Съ того времени у меня явился особый взглядъ относительно идеаловъ человѣчества!
Онъ замолчалъ. Я продолжалъ сидѣть неподвижно, изучая его лицо.
— Такимъ образомъ, — продолжалъ докторъ, — цѣлыхъ двадцать лѣтъ, считая въ этомъ числѣ девять лѣтъ въ Англіи, — я работаю, и все еще есть нѣчто въ моихъ работахъ, что раздражаетъ меня, разрушаетъ мои планы и вызываетъ на новые труды. Иногда у меня выходитъ лучше, въ другой разъ хуже, но все сще я далекъ отъ своего дѣла. Человѣческая форма, а она дается мнѣ въ настоящее время почти легко, имѣю ли я дѣло съ слабымъ граціознымъ животнымъ, или съ сильнымъ и неуклюжимъ, но часто меня приводятъ въ смущеніе руки и когти — болѣзненные придатки, которые я не осмѣливаюсь обдѣлывать слишкомъ рѣшительно. Однако, главныя мои затрудненія — въ преобразованіяхъ, которымъ необходимо подвергнуть мозгъ животныхъ. Часто онъ остается совершенно первобытнымъ съ необъяснимыми пробѣлами въ понятіяхъ. Менѣе всего меня удовлетворяетъ, и чего я не могу достигнуть и точно рѣшить, — это, гдѣ находится источникъ эмоціи. Вкусы, инстинкты, стремленія, вредныя человѣчеству — странный и скрытный резервуаръ, который неожиданно воспламеняется и всецѣло преисполняетъ существа гнѣвомъ, ненавистью и страхомъ. Эти изготовленныя мною существа показались вамъ странными и опасными при первомъ же наблюденіи за ними, а мнѣ съ перваго начала казались, внѣ всякаго сомнѣнія, человѣческими существами. Затѣмъ, при дальнѣйшемъ наблюденіи за ними, мое убѣжденіе разсѣивалось. Сначала одна звѣрская черта, за ней другая появлялись на свѣтъ Божій и повергали меня въ уныніе. Но я еще достигну цѣли. Каждый разъ, какъ я погружаю живое созданіе въ эту жгучую бездну страданій, я говорю себѣ: на этотъ разъ все животное будетъ выжжено, и моими руками создается вполнѣ разумное сушество. Къ тому же, что значатъ десять лѣтъ? Понадобились сотни, тысячи лѣтъ, чтобы создать человѣка!
Онъ погрузился въ глубокое размышленіе.
— Всетаки я приближаюсь къ цѣли, я узнаю секретъ; этотъ пума, котораго я... — Онъ снова замолчалъ.
— А они снова возвращаются къ своему прежнему состоянію, — произнесъ онъ. — Лишь только я оставлю ихъ въ покоѣ, какъ въ нихъ обнаруживается звѣрь и предъявляетъ свои права...
Наступило новое продолжительное молчаніе.
— Въ такихъ случаяхъ, — сказалъ я, — вы отсылаете своихъ чудовищъ въ оврагъ?
— Они сами идутъ туда, я отпускаю ихъ при первомъ появленіи въ нихъ звѣря, и вскорѣ они поселятся тамъ, внизу. Всѣ они боятся этого дома и меня. Въ лощинѣ одна пародія на человѣчество. Монгомери знаетъ кое-что объ этомъ, такъ какъ онъ вмѣшивается въ ихъ дѣла. Одного или двухъ онъ пріучилъ служить намъ. Онъ стыдится, но, мнѣ кажется, у него особаго рода страсть къ нѣкоторымъ изъ тѣхъ существъ. Это его дѣло, и меня не касается. На меня мои жертвы производятъ непріятное впечатлѣніе и внушаютъ мнѣ отвращеніе. Я думаю, что онѣ придерживаются правилъ, завѣщанныхъ имъ канакомъ-миссіонеромъ, и ведутъ слабое подобіе разумной жизни — бѣдные звѣри! У нихъ есть нѣчто, что называется Закономъ, они напѣваютъ пѣсни, въ которыхъ возсылаютъ славу какому-то «ему». Они сами строятъ себѣ берлоги, собираютъ плоды, нарываютъ травъ и даже вступаютъ въ браки. При всемъ этомъ, однако, внутри ихъ самихъ не видно ничего, кромѣ душъ звѣрей, загубленныхъ звѣрей съ ихъ яростью и другими жизненными инстинктами, требующими удовлетворенія... Тѣмъ не менѣе, среди всѣхъ живущихъ на свѣтѣ это удивительно странныя существа. Въ нихъ есть нѣкоторое стремленіе къ высшему — частью изъ хвастовства, частью изъ излишняго возбужденія, частью изъ присущаго имъ любопытства. Конечно, это только обезьяничанье, одна насмѣшка... Я питаю надежду на своего пуму. Я тщательно трудился надъ его головой и мозгомъ.
— А теперь, — продолжалъ онъ, поднявшись послѣ продолжительнаго молчанія, въ теченіе котораго каждый изъ насъ предавался своимъ мыслямъ, — что скажете вы обо всемъ этомъ? Боитесь ли вы еще меня?
Я посмотрѣлъ на него и увидѣлъ блѣднаго человѣка, съ сѣдыми волосами и спокойными глазами. Своимъ удивительно яснымъ взоромъ и красотою, гармонировавшей съ замѣчательнымъ спокойствіемъ его мощной фигуры, онъ совершенно походилъ на почтеннаго старца. Мною овладѣла дрожь. Въ отвѣтъ на вторично предложенный вопросъ я протянулъ ему револьверъ.
— Оставьте его у себя! — произнесъ онъ, скрывая зѣвоту.
Онъ всталъ, съ минуту глядѣлъ на меня и усмѣхнулся.
— Теперь у васъ, по крайней мѣрѣ, на два дня хватитъ работы!
Онъ въ задумчивости вышелъ черезъ внутреннюю дверь. Я быстро повернулъ ключъ въ наружной двери.
Я снова усѣлся, погруженный нѣкоторое время въ состояніе столбняка и какой-то тупости.
Сильно усталый умственно, физически и нравственно, я не могъ привести въ порядокъ своихъ мыслей. Окно смотрѣло на меня большимъ чернымъ глазомъ. Наконецъ, съ усиліемъ, потушилъ я лампу, растянулся въ гамакѣ и вскорѣ заснулъ глубокимъ сномъ.