Осень (Юшкевич)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Осень |
| Источникъ: Юшкевичъ С. С. Собраніе сочиненій. Томъ IV. Очерки дѣтства. — СПб.: «Знаніе», 1907. — С. 199. |
Осень! Осень!.. Какъ сейчасъ вижу эти одно-красочные мрачные дни, въ которыхъ какъ бы несется тревога съ хмураго утра до темной непривѣтливой ночи. Для меня — все въ ней скорбно! Вотъ стою у окна своей дѣтской, оглядываю длинный, широкій дворъ и чувствую печаль и въ вѣтрѣ и въ дождѣ, и кажется, что непроницаемыя тучи не то стоятъ, не то движутся покорно терпѣливо, словно трудно-больныя. Отовсюду мнѣ слышатся вздыханія, ропотъ. Струи дождя, точно длинныя змѣи, падаютъ во дворъ, расползаются по землѣ, бьютъ голубей на голубятнѣ, а гора кажется такой некрасивой, неуютной, и мрачно глядятъ на меня мокрыя головы ея обнаженныхъ бугровъ, словно жалуясь, словно умоляя… Или это жалуюсь я? Можетъ быть, можетъ быть!..
Нѣтъ, никогда уже не вернется это прекрасное меланхолическое лѣто! Нѣтъ, не увижу я больше красоты умиравшаго дня, когда уставшее жаркое солнце погружалось всѣми лучами своими въ море и пышнымъ кровавымъ свѣтомъ, — такимъ невиннымъ, такимъ грознымъ, — заливало верхушку башни на горѣ, а мы, глядя на небо, думали о правдѣ, о смерти и тихо вздыхали…
Вечеръ былъ печальный. Сережа, засунувъ руки въ карманы, ходитъ по комнатѣ. Коля устроился за столомъ. Я весь — вниманіе.
— Если бы Алеша мнѣ доказалъ еще Бога, — съ силой произнесъ Коля, — я бы повѣсился! Можетъ быть, повѣсился… — прибавилъ онъ задумчиво.
— Вотъ, вотъ, — дрожа подумалъ я. — Сколько страха изъ-за этого слова. Богъ! Но вѣдь это — слово?. И оно рождаетъ рѣшенія!
Какъ будто страшный сталъ за моей спиной и началъ угрожать неопредѣленнымъ и роковымъ.
— Надо вѣрить… — пробормоталъ я растерянно.
— Я вѣрю въ то, что здѣсь нѣтъ жизни, — меланхолично говорилъ Коля, — да нѣтъ ея! Что такое ты, Сережа, я, учитель, книга? Васъ нѣтъ, и я покорился, Сережа. Я вѣрю Алешѣ. Жизни нѣтъ, жизнь «тамъ», а здѣсь сонъ. И на отца, и на мать смотрю и не вѣрю. Снятся ли они мнѣ или я имъ? И что такое отецъ? — вдругъ съ горемъ крикнулъ онъ. — Мнѣ снится, что я сынъ, что онъ отецъ…
— Коля, — съ мольбой выговорилъ я, — Коля!
— Да, Коля, — повторилъ онъ, поблѣднѣвъ, — но что такое Коля? И существуетъ ли самъ Алеша? Но если бы знать о Богѣ, если бы…
— Я существую, — упрямо произнесъ Сережа. — Если не существую, то какъ могу объ этомъ думать? Вотъ Настенька уѣхала съ мамой за-границу и ее нѣтъ здѣсь. Вѣдь уѣхала! Какъ могло уѣхать то, что не существуетъ? Какъ мой сонъ можетъ ѣздить?
— Я не понимаю, — отвѣтилъ Коля растерянно, — я ничего не понимаю.
— О! — съ восторгомъ крикнулъ я, — я люблю Алешу, я страшно, страшно люблю его. И почему только папа не позволяетъ навѣстить его, больного?
— Коля, — донесся изъ столовой голосъ матери, — пора идти чай пить.
Я знаю, что папа уже пришелъ, сидитъ за столомъ, но идти такъ не хочется, такъ жаль потерять наслажденіе оттого, что сидишь въ теплой комнатѣ, разговариваешь о таинственномъ, иногда вздрагиваешь отъ страха и сейчасъ же радуешься своему страху, такъ какъ всѣмъ существомъ знаешь и чувствуешь, что въ сосѣдней комнатѣ сидятъ взрослые, сильные люди, которымъ ты дорогъ, которые отъ всего защитятъ… И еще хорошо оттого, что на дворѣ слякоть, дождь, осень, что не вѣрится, наступитъ ли свѣтлый день, но все же знаешь, что онъ будетъ, и хоть сѣрый тусклый, но придетъ свѣтъ, отъ котораго разбѣгутся всѣ призраки и попрячутся на горѣ въ ожиданіи ночи.
— Мнѣ страшно… — протянулъ я и прижался къ теплой печкѣ пылающими щеками.
— Не понимаю, почему страшно, — сердито отозвался Сергѣй.
— Вотъ, напримѣръ, земля, — произнесъ Коля, подходя къ географической картѣ. — Здѣсь Америка, Австралія, океаны; ну а дальше, а тамъ что? Безконечность? Что такое безконечность?
— Павлуша, — опять донесся голосъ мамы.
Я переглянулся съ Колей. Отецъ недоволенъ, — надо идти чай пить.
— Безконечность, Богъ, — прошепталъ Коля, — отъ этого можно съ ума сойти.
— Какъ бы я хотѣлъ съ ума сойти, — прошепталъ и я, выходя вслѣдъ за ними.
— Они похожи на мертвецовъ, — произнесла мать, увидѣвъ насъ. — Что съ вами, Сережа?
Сережа усѣлся за столомъ рядомъ съ Колей и ничего не отвѣтилъ. Я устроился подлѣ бабушки и она своими мягкими и морщинистыми руками погладила мою голову.
— Сегодня, — произнесъ отецъ, обращаясь то къ мамѣ, то къ бабушкѣ, — со мной произошелъ странный случай… Дай имъ еще бисквитовъ, Лиза… Да, странный случай… Я встрѣтился съ товарищемъ, съ которымъ не видался со дня моей женитьбы…
Мы сосредоточенно пьемъ чай и мечтаемъ лишь о томъ, чтобы поскорѣе улизнуть. Бабушка вся повернулась къ отцу и мнѣ съ боку видны пряди ея бѣлыхъ-бѣлыхъ волосъ.
— Какіе не интересные разговоры ведутъ между собой взрослые! — подумалъ я. — И имъ это кажется занятнымъ! А вотъ о Богѣ никогда не подумаютъ. Есть ли Онъ? Безконечность!..
Я похолодѣлъ и покосился въ уголъ. Да что же это со мной? Ужели больше не будетъ, не наступитъ часа отдыха отъ сомнѣній, отъ недоумѣніи? Развѣ слова такъ могущественны? Безконечность, правда? Зачѣмъ мнѣ знать объ этомъ? Я гляжу въ уголъ, — и открывается что-то длинное, худое, съ злыми глазами и упорно, упорно тонкимъ пальцемъ указываетъ вдаль. Куда? Ужели не уйдутъ проклятыя чары словъ, — волшебныхъ словъ и не вернется снова беззаботность незнанія, неподозрѣванія? Папа, папа! Вотъ и онъ не знаетъ, нѣтъ, не знаетъ.
— Старымъ людямъ сказки нужны, — произнесла бабушка и грустно улыбнулась.
О чемъ они? Сказки нужны… Милая бабушка! Сказки! Мы всѣ въ сказкѣ! Мы не существуемъ, и жизнь приснилась намъ. Но вы не знаете и никто не знаетъ. Я гляжу на нее и что-то поднимается въ душѣ, полное слезъ, полное жалости. Она сидитъ, повернувшись ко мнѣ, и въ спокойномъ лицѣ ея и въ маленькихъ чуть мерцающихъ глазахъ мнѣ чудится печаль, усталость…
— Старому человѣку сказки нужны, — повторила она, тряся головой.
Смѣются папа и мама, но смѣхъ ихъ робкій, въ тайнахъ смѣхъ, и та же печаль летитъ на меня отъ нихъ и я готовъ заплакать отъ жалости къ нимъ, слабымъ, — ко всѣмъ людямъ…
— Сколько уже морщинъ у папы на лицѣ, — мелькнуло у меня, — и если бы онъ зналъ, что мы не существуемъ…
Но если жизни нѣтъ, если жизнь сонъ, то почему же мы такъ любимъ ее? Какъ страстно я люблю ее! И я, и Коля, и Сережа — мы говорили «жизнь», но что она, кто она, это невѣдомое и всѣмъ извѣстное? Душа, воздухъ, время? Какъ бы когтями мы вцѣпились въ нее, страшно держимся и плачемъ о ней и хотимъ ее, и не оттого ли, что я не понималъ ея, была разлита грусть во всемъ моемъ существѣ, въ моей любви и дѣтскомъ горѣ, и не оттого ли мнѣ былъ такъ близокъ Алеша, что я и онъ думали объ одномъ, не понимали одного? Не оттого ли взглядъ человѣка такъ грустенъ, когда онъ ни о чемъ не думаетъ? Не оттого ли такъ часто, такъ часто я могъ задрожать всѣмъ сердцемъ, замучиться отъ одного услышаннаго слова, отъ одного жеста, который не заслуживалъ ни состраданія, ни участія?
Чай выпитъ… Опять отецъ разсказываетъ мѣрнымъ голосомъ, мѣрными словами, о людяхъ, о жизни, о суетѣ и снова благоговѣйное молчаніе, вниманіе къ тому, чего нѣтъ, чего не можетъ быть! О, если бы можно было раскрыть свое сердце, разсказать, что происходитъ во мнѣ, разсказать, какъ ясно я чувствую теперь призрачность нашего существованія, призрачность его словъ, которыми онъ, точно заживо-погребенный, кричитъ кому-то вверхъ, перекликается съ нимъ и нѣтъ отвѣта!.. Кого зовешь, папа? о, скажи, кого?..
Наступила ночь, тяжелая, дѣтски-угарная, полная ласковыхъ призраковъ. Коля спитъ или притворяется спящимъ. Лампа погасла. Но кто это стоитъ подлѣ меня, озаренный сіяніемъ? Алеша? Есть ли міръ?
Ахъ, не то! Я люблю Алешу. Я безумно люблю его. Я люблю тебя, Алеша! Разскажи мнѣ о призракахъ!
— Коля, — прошепталъ я.
— Я хочу спать, — внезапно раздался его голосъ.
— Я тебѣ не буду мѣшать… я скажу только два слова… Папа постарѣлъ, — да, постарѣлъ!
— Зачѣмъ я это сказалъ? — мелькнуло у меня.
— Оставь меня!
— Ты не сердись, Коля… Папа постарѣлъ, и не оттого ли онъ становится ласковѣе? Ты любишь папу?
Во тьмѣ мнѣ рисуется строгое недовольное лицо Коли, и сразу рядъ его лицъ летитъ сверху внизъ, куда-то во тьму. Они окрашены въ разные цвѣта, зеленые, красные, лилово-розовые и я съ наслажденіемъ слѣжу за ними. Внезапно меня охватываетъ страхъ. Коля молчитъ, но я по дыханію его знаю, что онъ еще не спитъ. Я осторожно схожу съ кровати и также осторожно усаживаюсь подлѣ него. Онъ остается неподвижнымъ. Я ложусь рядомъ и дрожу. Хочется говорить о любви, объ Алешѣ, о жаркихъ чувствахъ, хочется прижаться къ нему страстно, задохнуться и умереть въ блаженствѣ.
— Я люблю Настеньку, — неожиданно для себя прошепталъ я.
Зачѣмъ я солгалъ? Вѣдь я влюбленъ въ Алешу? Но развѣ я знаю, развѣ я понимаю свое волненіе, это состояніе сладостныхъ тисковъ, въ которыхъ нахожусь? Во тьмѣ выплываетъ Настенька, и я говорю себѣ: это Алеша. Оба сливаются въ одно лицо, въ одну фигуру, и снова падаютъ сверху внизъ, рядъ ихъ, зеленыхъ, красныхъ, лилово-розовыхъ…
— Я тоже… — произнесъ вдругъ Коля.
Онъ повернулся ко мнѣ, задышалъ быстро, будто взбирался бѣгомъ на гору, и внезапно, неловко какъ-то обнялъ меня и крѣпко прижалъ къ себѣ.
— Я люблю Настеньку, — шопотомъ повторилъ онъ, — я люблю…
«Сказать ли ему правду?» — мелькаетъ у меня. Я прижмусь къ нему, но я вѣдь люблю Алешу, а не его!
— Коля — произнесъ я робко…
Слова сами замерли. Я почувствовалъ его губы у своихъ губъ и съ непонятнымъ упрямствомъ, какъ бы на зло себѣ, я сжимаю его судорожно, и уже покорно, чтобы не обидѣть его, съ подогрѣтымъ жаромъ, твержу:
— Я люблю Настеньку.
— Я ее съ перваго раза полюбилъ! — признался Коля.
— Зажги, Коля, лампу.
— Нѣтъ, не нужно, такъ лучше. У меня есть ея платочекъ… Онъ пахнетъ удивительно, какъ она. Я люблю, Павлуша? Развѣ я люблю?
— Что такое любовь? — вырвалось у меня.
— Я не хочу теперь знать, — пробормоталъ онъ, цѣлуя меня. — И Бога не хочу, ничего не хочу. Я люблю…
— А я не могу, Коля, — я хочу знать, что со мной. Раньше я влюбился въ Алешу. Я хотѣлъ убѣжать съ нимъ въ лѣсъ. Почему я хотѣлъ убѣжать съ нимъ?
— Какъ ты сказалъ, Павка? Въ лѣсъ? Но я тоже мечталъ убѣжать съ ней въ лѣсъ. Она даже согласилась…
Никогда бы не повѣрилъ, чтобы Настенька согласилась… Я морщусь отъ какого-то непріятнаго чувства и холодно говорю:
— Мы счастливы теперь, Коля… Правда, мы счастливы?
— Я разскажу тебѣ сказку, — таинственно прошепталъ онъ, прижавшись ко мнѣ.
На мигъ наступаетъ тишина. И сейчасъ же въ этой черной тишинѣ прорывается взволнованный хорошій голосъ. «Музыка играетъ! Музыка играетъ! Мы въ подземельѣ», — говоритъ Коля. Я вижу подземелье. Музыка играетъ отчетливо-нѣжно, отчетливо-прекрасно. Мы спускаемся внизъ по винтовой лѣстницѣ и вступаемъ въ туннель, стѣны котораго сверкаютъ разноцвѣтными камнями. Камни горятъ, переливаются, зеленые, красные, лилово-розовые. Музыка играетъ!
— Мы въ лѣсу, Павлуша, — видишь?
— О, вижу, вижу! Лѣсъ, лѣсъ! Вотъ идетъ Настенька… Алеша… Музыка, музыка!
Какъ сладко засыпать подъ тихіе звуки, окруженному милыми видѣніями! Лѣсъ, лѣсъ, безъ конца… Зеленый, кудрявый! Зеленый, кудрявый!