[172]
Изъ Португаліи—а кто говоритъ изъ Испаніи, но это все едино—вывезли утку; прозвали ее Португалкою; она несла яйца, потомъ ее зарѣзали, зажарили и подали на столъ,—вотъ и вся ея исторія. Выводковъ изъ ея яицъ тоже звали Португалками, и это кое-что значило. Наконецъ, изъ всего потомства первой Португалки осталась на утиномъ дворѣ только одна. На этотъ утиный дворъ допускались и куры съ пѣтухомъ, неимовѣрно задиравшимъ носъ.
— Онъ просто оскорбляетъ меня своимъ неистовымъ крикомъ!—говорила Португалка.—Но онъ красивъ,—этого нельзя у него отнять—хоть и не сравнится съ селезнемъ. Ему бы слѣдовало быть посдержаннѣе, но, вѣдь, сдержанность—это цѣлое искусство, требующее высшаго образованія. Этимъ отличаются пѣвчія птички, что гнѣздятся вонъ тамъ въ сосѣдскомъ саду на липахъ! Какъ мило онѣ поютъ! Въ ихъ пѣніи есть что-то такое трогательное, „португальское“—какъ я это называю! Будь у меня такая пѣвчая птичка, я бы замѣнила ей мать, была бы съ нею ласкова, добра! Это ужъ у меня въ крови, въ моемъ португальствѣ.
И какъ разъ въ эту минуту къ ней и свалилась съ крыши пѣвчая птичка. Она шарахнулась оттуда, спасаясь отъ кошки, и отдѣлалась сломаннымъ крыломъ.
— Какъ это похоже на кошку, на эту кровопійцу!—сказала Португалка.—Я знаю ее еще съ той поры, какъ у меня самой были утята! И подумать, что такому созданью позволяютъ жить и бѣгать тутъ по крышамъ! Нѣтъ, ужъ въ Португаліи, я думаю, этого не увидишь!
И она принялась соболѣзновать о бѣдной пѣвчей птичкѣ. Соболѣзновали и простыя утки, не португальскія.
[173]
— Бѣдная крошка!—говорили онѣ, подходя къ ней одна за другой.—Сами мы не изъ пѣвчихъ, но въ насъ есть внутренній резонансъ или, какъ это назвать иначе? Мы чувствуемъ, хоть и не говоримъ о томъ!
— Такъ я поговорю!—сказала Португалка.—И сдѣлаю для нея кое-что! Это прямой долгъ каждаго!—Съ этими словами она подошла къ корыту и зашлепала во водѣ крыльями, такъ что чуть не потопила птичку подъ дождемъ брызгъ, но—отъ добраго сердца.—Вотъ это доброе дѣло!—сказала Португалка.—Пусть смотрятъ и берутъ примѣръ.
— Пипъ!—пискнула птичка; сломанное крылышко не давало ей встряхнуться хорошенько; но она все-таки понимала, что ее выкупали отъ добраго сердца.—Вы очень добры, сударыня!—прибавила она, но о повтореніи душа не просила.
— Я никогда не думала о своей добротѣ!—отвѣтила Португалка.—Но я знаю, что люблю всѣхъ моихъ ближнихъ, кромѣ кошки! А этого ужъ отъ меня и требовать не вправѣ. Она съѣла у меня двухъ утятъ!.. Ну, будьте же теперь здѣсь какъ дома! Это можно! Сама я тоже не здѣшняя, что вы, конечно, видите по моей осанкѣ и оперенію. А селезень мой здѣшній, не моей крови, но я не спѣсива!.. Если васъ вообще кто-нибудь пойметъ здѣсь во дворѣ, то, смѣю думать, это я!
— У нея Портулакія въ зобу!—сострилъ одинъ маленькій простой утенокъ; остальныя простыя утки нашли это безподобнымъ: Портулакія звучитъ, вѣдь, совсѣмъ какъ Португалія! И онѣ подталкивали другъ друга, крякая: Рапъ! Вотъ острякъ!—Потомъ онѣ опять заговаривали съ пѣвчею птичкой.
— Португалка—мастерица поговорить!—сказали онѣ.—У насъ нѣтъ такихъ громкихъ словъ въ клювѣ, но и мы принимаемъ въ васъ не меньшее участіе! И если мы ничего не дѣлаемъ для васъ, то не кричимъ объ этомъ! По нашему такъ благороднѣе.
— У васъ прелестный голосъ!—сказала одна изъ пожилыхъ утокъ.—То-то, должно быть, пріятно сознавать, что радуешь многихъ, какъ вы! Я, впрочемъ, мало смыслю въ пѣніи! Оттого и держу языкъ въ клювѣ. Это лучше, чѣмъ болтать глупости, какихъ вамъ столько приходится выслушивать.
— Не надоѣдайте ей!—вмѣшалась Португалка.—Ей нуженъ отдыхъ и уходъ. Хотите, я опять васъ выкупаю, маленькая пѣвунья?
[174]
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Позвольте мнѣ остаться сухою!—попросила та.
— А мнѣ только водяное лѣченье и помогаетъ!—продолжала Португалка.—Развлеченіе тоже очень полезно! Вотъ скоро придутъ въ гости сосѣдки куры; между ними есть двѣ китаянки; онѣ ходятъ въ панталончикахъ и очень образованы. Онѣ тоже не здѣшнія, и это очень подымаетъ ихъ въ моихъ глазахъ.
Куры явились; явился и пѣтухъ. На этотъ разъ онъ былъ настолько вѣжливъ, что не грубіянилъ.
— Вы настоящая пѣвчая птица!—сказалъ онъ птичкѣ.—И дѣлаете изъ своего крохотнаго голоска, что можете. Но надо имѣть свистокъ посильнѣе, чтобы слышно было, что ты—мужчина!
Обѣ китаянки пришли отъ птички въ восторгъ: она послѣ купанья была вся взъерошенная и напомнила имъ китайскаго цыпленка.—Какъ она мила!—сказали онѣ и вступили съ нею въ бесѣду. Говорили онѣ шопотомъ и все на „пе“, какъ породистыя китаянки.
— Мы, вѣдь, вашей породы! Утки, даже сама Португалка, принадлежатъ къ водянымъ птицамъ, какъ вы, вѣроятно, замѣтили. Вы насъ еще не знаете, но и многіе-ли насъ здѣсь знаютъ, или даютъ себѣ трудъ узнать? Никто, даже изъ куръ никто, хотя мы и рождены для болѣе высокой нашести[1], нежели большинство! Ну да пусть! Мы смирно идемъ своею дорогой среди другихъ, хотя у насъ и другіе принципы: мы смотримъ только на одно хорошее, говоримъ только о хорошемъ, хотя и трудно найти его тамъ, гдѣ нѣтъ ничего! Кромѣ насъ двухъ, да пѣтуха, во всемъ курятникѣ нѣтъ даровитыхъ и въ то же время честныхъ натуръ. Объ утиномъ дворѣ и говорить нечего. Мы предостерегаемъ васъ, милая пѣвунья! Не вѣрьте вонъ той короткохвостой уткѣ,—она хитрая! А вотъ та пестрая, съ кривымъ узоромъ на перьяхъ, страшная спорщица, никому не даетъ сказать послѣдняго слова, и сама всегда неправа! Та жирная утка обо всѣхъ отзывается дурно, а это противно нашей природѣ: ужъ если нельзя сказать хорошаго, лучше молчать! Португалка одна отличается хоть нѣкоторымъ образованіемъ, и съ нею еще можно водиться, но она тоже пристрастна и слишкомъ много говоритъ о своей Португаліи.
— И что эти китаянки расшептались!—удивлялась пара простыхъ утокъ.—На меня онѣ наводятъ скуку; я никогда съ ними не разговариваю.
[175]
Вотъ, явился и селезень. Онъ принялъ пѣвчую птичку за воробья.
— Ну да, я много не разбираю!—сказалъ онъ.—Все едино! Она изъ породы шарманокъ; есть онѣ—ну и ладно.
— Пусть себѣ говоритъ, а вы не обращайте вниманія!—шепнула птичкѣ Португалка.—Онъ зато весьма дѣловитый селезень, а дѣла, вѣдь, главное!.. Ну, а теперь, я прилягу отдохнуть. Это прямой долгъ по отношенію къ самой себѣ, если хочешь разжирѣть и быть набальзамированною яблоками и черносливомъ.
И она улеглась на солнышкѣ, помигивая однимъ глазомъ. Улеглась она хорошо, сама была хороша, и заснула хорошо. Пѣвчая птичка почесала сломанное крылышко и прилегла къ своей покровительницѣ. Солнышко такъ славно пригрѣвало, тутъ было чудесное мѣстечко.
Сосѣдскія куры принялись рыться въ землѣ; онѣ въ сущности и приходили сюда только за кормомъ. Потомъ онѣ стали расходиться; первыя ушли китаянки, за ними и остальныя. Остроумный утенокъ сказалъ про Португалку, что она скоро впадетъ въ „утиное дѣтство“. Другія утки закрякали отъ смѣха. „Утиное дѣтство!“ Ахъ, онъ безподобенъ! Вотъ острякъ!“ И онѣ повторяли и прежнюю его остроту: „Портулакія“. Ужасно забавно было! Затѣмъ улеглись и онѣ.
Прошелъ часъ, вдругъ на дворъ выплеснули помои и всякіе кухонные отброски. Отъ этого всплеска вся спящая компанія проснулась и забила крыльями. Проснулась и Португалка, перевалилась на другой бокъ и пребольно придавила пѣвчую птичку.
— Пипъ!—пискнула та.—Вы наступили на меня, сударыня!
— Не попадайтесь подъ ноги!—отвѣтила Португалка.—Да не будьте такою нѣженкой! У меня тоже есть нервы, а я никогда не пищу!
— Не сердитесь!—сказала птичка.—Это у меня такъ вырвалось!
Но Португалка не слушала, бросилась на поживу и отлично пообѣдала. Покончивъ съ ѣдой, она опять улеглась. Птичка снова подошла къ ней и хотѣла было доставить ей удовольствіе своимъ пѣніемъ:
Чу-чу-чу-чу!
Ужъ я не промолчу,
Я васъ воспѣть хочу!
Чу-чу-чу-чу!
[176]
— Теперь мнѣ надо отдохнуть послѣ обѣда!—сказала утка.—Пора вамъ привыкать къ здѣшнимъ порядкамъ! Я спать хочу!
Бѣдная птичка совсѣмъ растерялась: она, вѣдь, хотѣла услужить! Когда же госпожа Португалка проснулась, птичка ужъ опять стояла передъ нею и поднесла ей найденное зернышко. Но утка не выспалась, какъ слѣдуетъ, и, разумѣется, была не въ духѣ.
— Отдайте это цыпленку!—крикнула она.—Да не стойте у меня надъ душой!
— Да вы сердиты на меня?—спросила птичка.—Что же я сдѣлала?
— Сдѣлала!—повторила Португалка.—Выраженіе не изъ изящныхъ, позвольте вамъ замѣтить!
— Вчера свѣтило солнышко,—сказала птичка:—а сегодня такъ сѣро, темно! Мнѣ такъ грустно!
— Вы не сильны во времеисчисленіи!—сказала Португалка.—День еще не кончился! Да не смотрите же такъ глупо!
— Теперь у васъ точь въ точь такіе же злые глаза, какъ тѣ, отъ которыхъ я спаслась сюда!..
— Ахъ, безстыдница!—сказала Португалка.—Вы меня приравниваете къ кошкѣ, этой хищницѣ? Въ моей крови нѣтъ ни единой злой капельки! Я приняла въ васъ участіе и научу васъ приличному обхожденію!
И она откусила птичкѣ голову; птичка упала мертвая.
— Это еще что?!—сказала Португалка.—И этого перенести не могла? Ну, такъ она и не жилица была на этомъ свѣтѣ! А я была для нея матерью, это я знаю! Сердце у меня есть!
Сосѣдскій пѣтухъ просунулъ голову на дворъ и закукурекалъ, что твой паровозъ.
— Вы изводите меня своимъ крикомъ!—сказала утка.—Это все вы виноваты! Она потеряла голову, да и я свою скоро потеряю!
— Не много-то мѣста она теперь занимаетъ!—сказалъ пѣтухъ.
— Говорите о ней почтительнѣе!—сказала Португалка.—У нея былъ голосъ, она умѣла пѣть, была образована! Она была нѣжная и любящая, а это также приличествуетъ животнымъ, какъ и такъ называемымъ людямъ!
Вокругъ мертвой птички собрались всѣ утки; утки вообще
[177]сильно чувствуютъ и выражаютъ свои чувства: и зависть и жалость. Тутъ завидовать было нечему, такъ онѣ жалѣли. Пришли и куры-китаянки.
— Такой пѣвчей птички намъ ужъ не нажить! Она была почти что китаянка!—И онѣ всхлипывали; другія куры тоже, а утки ходили съ красными глазами.
— Сердце-то у насъ есть!—говорили онѣ.—Этого ужъ у насъ не отнимутъ!
— Сердце!—повторила Португалка.—Да, этого-то добра у насъ здѣсь почти столько же, сколько и въ Португаліи!
— Подумаемъ-ка лучше, чѣмъ бы набить зобы!—замѣтилъ селезень.—Это важнѣе всего! А если и разбилась одна шарманка, что-жъ? Ихъ еще довольно осталось на свѣтѣ!
