Несмотря на пробудившийся в половине XIX века интерес к записыванию, изданию и изучению памятников народной словесности, на первых порах дело шло еще тихими шагами. В 1860 году акад. А. Н. Пыпину приходилось жаловаться на то, что русская этнография очень мало исполнила одну из своих главных задач — издание памятников народного творчества. „Дух народа“ открывался, поэтому, лишь в клочках песен и преданий, да и то подправленных, урезанных „для приличия“. Целые углы в этой области еще оставались нетронутыми.
Тем не менее с конца 50-х годов и в течение шестидесятых собирание и изучение фольклора делает значительные успехи. Прежнее любительство уступает место вполне научному отношению: материал собирается на местах, записывается с пословесной передачи, сохраняются особенности говоров, освещается, наконец, с точки зрения господствующей научной теории.
На первом месте среди таких собирателей — ученых следует поставить Александра Николаевича Афанасьева (1826—1871). Одаренный поэтическим и народолюбивым чувством, преданный своей задаче не только как ученый, но и как человек с национально-общественными стремлениями, Афанасьев известен своим классическим собранием сказок, 8 томов которого вышли в промежуток 1859—1863 г. Сказки эти, как записанные самим издателем, так и сообщенные ему другими этнографами, были расположены в известной системе: к основному тексту издатель присоединил варианты не только по устным записям, но также из печатных лубочных изданий XVIII—XIX столетий и кроме того — параллели из сказок других народов.
Материал под руками Афанасьева был громадный. Из него, в 1859 году, он отделил особую группу, которую издал отдельно под названием „Народные русские легенды“.[1] В основание издания был положен тот же метод, как и при издании сказок, причем весь материал освещен был с точки зрения мифологической школы, видным представителем которой являлся сам А. Н. Афанасьев.
Шедшая из Германии, развившаяся на основах романтического национализма, мифологическая школа носила характер скорее поэтической, чем научной постройки. Новому поколению, говорит А. Н. Пыпин, под влиянием главы школы Гримма представлялась заманчивая перспектива проникнуть в глубочайшую старину, понять задушевную мысль народа в его преданиях и поэзии. В русском исследователе половины XIX века, действительно, еще не угас «любитель» словесности начала этого века. Повышенное отношение к народной поэзии заставляло ученых исходить не от материала, которого было собрано уже довольно много, а — материал подтягивать под свои априорные выводы. Выдвигая представление о первобытном человеке, как о «младенчествующем», мифологи полагали, что он, как и ребенок, мыслит только конкретными образами. В них представлялись ему силы природы, с которой стоял он в неразрывной связи. Воззрения его на природу были «поэтическими», отсюда — тесная связь поэзии с природой. Но так как явления природы обожествлялись, то и религиозные верования тесно соединялись с поэзией. О божествах природы слагались особые сказания — мифы. Последние и легли в основу поэтических композиций. Памятники народного творчества, несмотря на то, что они сильно искажены позднейшими наслоениями, донесли в достаточной степени неприкосновенными следы этих древнейших языческих сказаний. В песнях, эпических и лирических, сказках, в других мелких формах народного творчества открывалась, по мнению мифологов, довольно стройная система бывших религиозных верований народа.
Под эту стройную систему Афанасьев подводил и народные легенды. Однако в их основе лежит не языческий миф, а христианские представления. Чтобы согласить эту группу памятников народной поэзии с общей теорией, исследователь предложил следующую гипотезу. Признавая, что христианский элемент должен был после крещения Руси в сильной степени повлиять на изменение психологии народа, Афанасьев доказывал, что заимствованный материал легенд недолго удержался в чистоте. Старые языческие преданья и поверья тесно соединились с новым христианским началом, взаимно прониклись, перепутались. Отсюда исследователю представилась та же возможность — искать и в легендах «поэтического творчества народа в древнейший период его истории», иными словами — древнейший миф во все глаза глядел и в этих памятниках, хотя и возникших как результат позднейших влияний.
В доказательство своего предположения Афанасьев проводит мысль, что народная фантазия с водворением христианских начал не позабыла образов, в которых представлялись ей взаимные отношения человека и природы. Например — воззрения первобытного человека на животных, как на существа, одаренные умом и волею, были перенесены в сказания, заимствованные из событий Ветхого и Нового заветов. В своем предисловии к легендам собиратель привел целый ряд примеров подобных ассимилировавшихся сказаний.
Издание народных русских легенд вызвало обстоятельную статью А. Н. Пыпина[2]. Объяснение легенд, предложенное Афанасьевым, мало удовлетворило рецензента, который дал им свое теоретическое определение. Мыслями, высказанными Пыпиным, впоследствии, в 1872 году, воспользовался акад. А. Н. Веселовский и развил их в своей диссертации «Из истории литературного общения Востока и Запада. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине».
Этнографическая терминология, делящая памятники, записанные из уст народа, на песни, поверья, преданья, сказки — не может претендовать на точное разграничение. Все эти виды творчества находятся в тесном взаимоотношении, незаметно переходят один в другой. Отличают их друг от друга лишь преобладающие особенности. Для легенд последние состоят в том, что содержание преимущественно сосредоточено на предметах, относящихся к области христианских верований и религиозной морали. У народа нет определенного термина для легенд; в них он выражает свои поверья, считает их поучительным развлечением. Сатирический элемент, частый спутник этого вида народного творчества, объясняется тем, что содержание легенды направлено, в некоторых случаях, на лица, почему либо уклонившиеся от праведного пути, т. е. изложение выдержано в духе назидательного рассказа.
Поэтическое воображение при создании легенды пользовалось прежде всего рассказами евангельскими; легенда по происхождению, следовательно, была чисто христианской. Впоследствии в рассказы вошли личности, которые поражали своим возвышенным характером и святостью жизни, наконец — местные предания о чудесах святых.
История народной легенды стоит в тесной и необходимой связи с легендой литературной. Классическим временем образования легенд были средние века, когда христианство распространилось и утвердилось во всей Европе. Личности и события священного писания «заняли место языческой мифологии, хотя наивная бессознательность тогдашних людей нередко мешала языческое с христианским и даже повторяла ту же языческую старину под новыми формами»[3]. Паломники, в том числе и русские, были первыми распространителями легендарных сказаний. Пришедшие разными путями, сказания эти обжились в новой среде, превратились в произведения национальные. По готовым образцам фантазия народа продолжала работать, появлялись самостоятельные композиции, источников которых проследить не представляется возможности. К книжным переживаниям присоединялись предания, жившие в народе, в виде песен и сказок. Смешение русского обряда и быта с христианскими представлениями можно найти в собрании Афанасьева. Легенда сохранялась или в форме народных житий святых, в свое время попавших на листы лубочных картинок, или в форме духовных стихов, или наконец — в виде простого прозаического рассказа. Если песня при повторном записывании подвергалась значительным изменениям, то еще более превращений испытала сказка или легенда, изложение которых, не связанное особой формой, бесконечно варьируется. Сказатели мешают между собой легенды, соединяют и разделяют их, так что «ученому собирателю нужно много внимания, чтобы передать их в должном целом виде», говорит Пыпин. Записанная довольно уже поздно, русская легенда являет следы значительного распада. Упадок её выражается в присутствии элемента шуточного, делающего из легенд уже подобие анекдота, сцены из народного быта. Религиозный элемент местами вовсе исчезает, и на первый план выдвигаются детали, с большим или меньшим остроумием излагающие подробности собственной жизни народа.
Материал, предложенный Афанасьевым в своем издании, был собран в губерниях: Архангельской, Воронежской, Гродненской, Казанской, Киевской, Нижегородской, Орловской, Пермской, Рязанской, Саратовской, Тамбовской, Тверской и Ярославской. Лично самим собирателем записаны легенды Бобровского и Воронежского уездов Воронежской губернии. Остальное доставлялось ему корреспондентами, преимущественно Далем, П. В. Киреевским и Якушкиным. Случайность корреспонденции определяет и синкретизм сборника, заключающего в себе материал столь различных губерний Европейской России. При этом списки легенд, которые получал издатель, не могли быть им проверены в смысле правильности записи. Современная изданию критика обращала внимание на этот недостаток, сопровождавший не только собрания Афанасьева. «В этом виде, говорит Пыпин, изложение легенд становится очень случайным: рассказчик, со слов которого пишется легенда, мог дать ей иной тон, чем следует, мог пропустить иные подробности, которые можно было бы дополнить на том же месте от других».
Несмотря на эти недостатки, издание Афанасьева и до сих пор не утратило своего интереса и значения. Историку словесности приходится постоянно обращаться к этой книге, теперь чрезвычайно редкой и недоступной. В Истории русской этнографии Пыпин в таких словах характеризует это издание: «Кроме известных Русских народных сказок вторым замечательным изданием Афанасьева было собрание легенд, к сожалению потом, по цензурным причинам, не повторенное и ставшее библиографическою редкостью».
Кое-что из народных легенд, в других вариантах и в записях, сделанных в Архангельской и Олонецкой г., было повторено в Северных сказках, изданных в 1909 году Н. Е. Ончуковым. Однако и до сих пор легендарного материала собрано, к сожалению, весьма немного. И до сих пор имеют значение заключительные слова Пыпина в его рецензии на книгу Афанасьева: «Для полного разбора легендарного мира, кроме новых народных легенд, нужна еще разработка рукописного материала, в котором остается еще богатое разнообразие преданий, особенно расходившихся у нас в последние два века старой России. Именно от шестнадцатого и семнадцатого века осталось нам довольно много чисто легендарных произведений, которые с успехом могли бы заменить недостаток других литературных памятников, как указатель того, что и как думал народ в то время. Необходимо заметить также и те литературные вещи, которые остались в ходу у раскольников; они издавна дорожат стариной и в самом деле сберегли ее иногда лучше наших библиотек и древнехранилищ».
