МУЖИКЪ И НАСТАСЬЯ АДОВНА.
Жилъ мужикъ съ женой; онъ пошелъ Богу молиться; а жену дома оставилъ. И приказываетъ онъ своей хозяйкѣ: «если у тебя домъ пропадетъ, пиши ко мнѣ.» Она сына родила, и то не написала ему письмо. А жиды узнали, что она родила сына. Онъ подходитъ къ колодезю; и жидёнокъ выскочилъ, кричитъ: «дядюшка! что дома не знаешь, отдай мнѣ.»—Онъ говоритъ: я, говоритъ, все дома знаю!—«Нѣтъ, говоритъ, не знаешь: отдай мнѣ.»—Нѣтъ, говоритъ, не дамъ. А жидёнокъ и не далъ ему напиться.—Онъ такъ и пошелъ дальше; шелъ, шелъ, чоботы истопталъ, просфиру изглодалъ, костыль изломалъ. Подошелъ опять къ колодцу, хотѣлъ напиться. Выскочилъ жидёнокъ. «Дядюшка, отдай мнѣ что дома не знаешь!»—Нѣтъ, говоритъ, не отдамъ.—Такъ не напился и пошелъ дальше; шелъ, шелъ, чоботы истопталъ, просфиру изглодалъ, костыль изломалъ. Подошелъ опять къ колодцу, хотѣлъ напиться. Опять жидёнокъ выскочилъ. «Дядюшка, что дома не знаешь, отдай мнѣ!»—Тотъ думалъ, думалъ: «ну, говоритъ, возьми.» Тотъ и далъ ему воды напиться.
Пришелъ мужичекъ домой; хозяйка его встрѣчаетъ, и сынъ выросъ большой. Онъ вдругъ заплакалъ. Она отвѣчаетъ ему: «другъ мой милый! О чемъ ты заплакалъ? Намъ далъ Богъ сынка!» Онъ и говоритъ: «намъ, говоритъ, этотъ сынокъ не кормилецъ, не поилецъ. Я его отдалъ къ жидамъ.» Сынъ заплакалъ. «Ну, говоритъ, батюшка, благослови меня, я пойду!» Онъ благословилъ его; онъ и пошелъ.
Шелъ, шелъ; видитъ: стоитъ избушка на веретенныхъ пяткахъ, на куриныхъ лапкахъ, стоитъ, повертывается. Онъ говоритъ: «избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Избушка повернулась; онъ зашелъ въ избушку. Лежитъ старуха изъ угла въ уголъ; однимъ ухомъ одѣта, а другой въ головахъ. Отвѣчаетъ она: «что, говоритъ, русскимъ духомъ пахнетъ! Что, говоритъ, добрый молодецъ, дѣло пытаешь или отъ дѣла лытаешь? Куда идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, потомъ спрашивай. Она его напоила, накормила, спать положила. Выспался, всталъ. Она его и спрашиваетъ: куда, добрый молодецъ, идешь?—Онъ ей отвѣчаетъ: «я иду, бабушка, къ Аду. Мнѣ, говоритъ, Адъ—троюродный братъ.» Эта старуха ему и отвѣчаетъ: «вотъ на́ тебѣ клубочикъ; куда этотъ клубочикъ покатится, туда и ты ступай!»—Онъ распростился; пошелъ за клубочкомъ.
Клубочикъ катился, катился, да къ избушкѣ и прикатился. Стоитъ избушка на курьихъ лапкахъ, на веретенныхъ пяткахъ, стоитъ, повертывается. Онъ говоритъ: «избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Взошелъ въ избушку. Сидитъ старуха изъ угла въ уголъ. «Что, говоритъ, русскимъ духомъ пахнетъ? Что, добрый молодецъ, отъ дѣла лытаешь или дѣло пытаешь?»—Дѣло пытаю!—«Куда, добрый молодецъ, идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, потомъ спрашивай.—Она его накормила, напоила; спать положила. Всталъ онъ. «Куда, добрый молодецъ, идешь?»—Я, говоритъ, иду къ Аду. Мнѣ Адъ—двоюродный братъ!—Она ему дала клубочикъ: «куда мой клубочикъ покатится, туда ты и ступай.» Онъ распростился, пошелъ за клубочкомъ. Клубочикъ катился, катился, опять подкатился къ избушкѣ. Стоитъ избушка на курьихъ лапкахъ, на веретенныхъ пяткахъ, стоитъ, повертывается. «Избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Онъ взошелъ въ избушку; тамъ старуха. «Что, говоритъ, русскимъ духомъ пахнетъ? Куда, добрый молодецъ, идешь?»—Не скажу; сперва напой, накорми, а потомъ спрашивай.—Она напоила, накормила, спать положила. Всталъ. Она его и спрашиваетъ: куда, добрый молодецъ, идешь?—«Къ Аду.»—Адъ мой родной братъ.—«Какъ мнѣ, бабушка, подойти?» Она и говоритъ: «на́ тебѣ, говоритъ, огоньку; на́ тебѣ крупицъ; на́ тебѣ махоточку (родъ горшка); на́ тебѣ ложечку. Сядь ты возлѣ пруду, кашку сиди да поваривай. Прилетятъ его тридцать три дочери въ прудъ купаться. Ты подкрадься: у Настасьи Адовной унеси сорочку!» Онъ распростился и пошелъ.
Такъ все и случилось, какъ старуха сказала. Тѣ дочери улетѣли; а у Настасьи Адовной онъ укралъ сорочку. Она накрылась платочкомъ и подходитъ въ нему. «Здравствуй, добрый молодецъ!»—Здравствуй, красная дѣвица!—«Не видалъ ли ты, говоритъ, мою сорочку?» Онъ ей отвѣчаетъ: она у меня. «Отдай мнѣ ее!»—Я, говоритъ, не отдамъ: поди за меня за̀мужъ.—«Я иду за тебя за̀мужъ; приходи къ моему батенькѣ.» Онъ ей отдалъ сорочку; она и полетѣла.
Онъ приходитъ къ ея батенькѣ. Взошелъ въ сѣнцы. У него въ сѣнцахъ колокола висятъ, а на колоколахъ мужики висятъ. Онъ испугался. «Знать мнѣ тоже будетъ!» Однако ударилъ въ большой колоколъ. Отецъ ихъ зашумѣлъ (закричалъ): кто тамъ?—Отвѣчаетъ онъ: «я твой нареченный зятюшка!» Онъ къ нему выходитъ; въ горницу его къ себѣ ввелъ; на стулъ его посадилъ. Онѣ всѣ тутъ тридцать три дочери пяльца шьютъ. Онъ сталъ у него спрашивать: которую берешь? Онъ ту и выбралъ, у которой сорочку укралъ. Они сейчасъ пошли вѣнчаться. Обвѣнчались.
Приходятъ къ отцу; онъ сдѣлалъ имъ иную горницу. «Ну, говоритъ, дѣти, вы мнѣ въ ночь спашите пашню и посѣйте пшеницу. Выростетъ пшеничка, вы ее сожните и обмолотите; измелите и мнѣ пирожекъ испеките.» Зять его и заплакалъ: какъ это можно въ одну ночь?—Она ему отвѣчаетъ: «ложися, мой другъ милый. Утро мудренѣе вечера!» Онъ легъ спать; она каши наварила, за окно покидала. «Мыши и крысы, собирайтесь пашню пахать!» Кто пашетъ, кто пшеницу сѣетъ, кто жнетъ, кто возитъ, кто мелетъ, кто пирогъ печетъ. Испекли ему пирожекъ. Она его и будитъ: «вставай, другъ мой милый; вотъ надо тебѣ пирожекъ нести!»—Онъ всталъ да понесъ.
Приноситъ къ отцу; онъ ему опять приказываетъ: «теперь ты мнѣ въ ночь мостъ построй; бархатомъ убери, а тафтой убей.» Онъ пришелъ опять, заплакалъ. Хозяйка ему и говоритъ: «о чемъ ты плачешь?»—Батюшка приказываетъ мостъ сдѣлать, тафтой услать, бархатомъ убрать.—«Ложись спать! Утро вечера мудренѣе.» Онъ легъ спать; она опять каши наварила, за окно покидала: «мыши, крысы, собирайтесь мостъ дѣлать!»—Тотчасъ кто лѣсъ рубитъ, кто столбы становитъ, кто устилаетъ, кто убиваетъ. Она его будитъ: «ну, другъ мой милый! вставай; пора батюшкѣ идти сказывать.»
Онъ пошелъ, сказалъ. Отецъ и говоритъ: «любезный мой зятюшка! сдѣлайте мнѣ въ ночь церковь; мнѣ къ обѣднѣ ѣхать.» Пришелъ ея хозяинъ (мужъ), опять заплакалъ. Она и говоритъ: «что ты плачешь!»—Какъ же мнѣ не плакать; батюшка приказалъ въ ночь церкву построить!—И она заплакала. Мыши не влѣзутъ и крысы не влѣзутъ: какъ же онѣ станутъ ее работать. Они поставили самоваръ; чаю напилися; обернулися голубчиками и полетѣли. Летѣли, летѣли. Она ему и говоритъ: «другъ мой милый, Иванъ царевичъ! Прислонись къ землѣ: не гонится ли за нами батюшка родимый?» Онъ опустился къ землѣ, говоритъ: близко! Онъ обернулся пастухомъ, а жена его обернулась скотиной. Вотъ отецъ подходитъ къ зятю, не узнаетъ его; говоритъ: «здравствуй! Не видалъ ли тутъ, говоритъ, двое пробѣжали?» Я, говоритъ, не вижу, какъ вороны летаютъ.—Отецъ и мать уѣхали дальше. Они опять обернулись голубочками и полетѣли……
Летѣли, летѣли; она ему и сказываетъ: «другъ мой милый! опустись къ землѣ: не гонится ли за нами батюшка родимый?» Онъ опустился къ землѣ, говоритъ: «близко!» Онъ обернулся прудомъ, она уточкой. Они подъѣхали, хотятъ эту утку поймать; она все ныряетъ. Мать догадалась: «это моя дочь.» Взяла перстень, швырнула (бросила) его въ воду. «Какъ этотъ перстень пропадетъ, такъ и ты пропадешь!» И уѣхала мать-то. Эта дочь нырнула, перстень подняла и на ручку надѣла.
«Что жь намъ съ тобою дѣлать? Давай состроимъ хоромы и будемъ жить.» Они жили, жили; онъ соскучился. «Я пойду, говоритъ, къ своему отцу, матери побывать.» Она ему отвѣчаетъ: ступай, мой другъ милый! со всѣми поздоровайся, только съ большой снохой не здоровайся!
Онъ приходитъ домой; со всѣми поздоровался, только съ большой снохой не поздоровался. Думаетъ: «что же я съ большой-то снохой не поздоровался?» Взялъ да и поздоровался. Какъ поздоровался, такъ и забылъ про свою хозяйку (жену). Она безъ него три года жила одна. А онъ на другой женѣ женится. Старуха шла, да къ ней и зашла. «Ты, милая тетенька, не знаешь, что твой хозяинъ женится!» Онѣ приходятъ къ нему; онъ ужь женился, сидитъ за столомъ, чай пьетъ. Новая жена-то сахару кусокъ уронила; старая-то кусокъ подняла и подала. Онъ по перстню, что̀ въ прудъ былъ брошенъ, и узналъ. Онъ эту жену бросилъ, а съ старой опять сталъ жить.
