Мы не даромъ назвали этотъ островъ — островомъ Старанія. Цѣлыхъ двѣ недѣли мы трудились надъ постройкой хижины. Модъ непремѣнно хотѣла помогать мнѣ, а я чуть не плакалъ, видя ея разбитыя и исцарапанныя руки. Однако я безпрестанно восхищался ею. Въ этой слабой, хрупкой женщинѣ было нѣчто героическое, и она такъ стойко переносила тяжелыя условія нашей жизни, какъ-будто родилась крестьянкой. Она собирала камни, изъ которыхъ я складывалъ стѣны хижины, и не обращала вниманія на мои просьбы не слишкомъ усердствовать. Но, въ концѣ концовъ, она согласилась взять на себя болѣе легкій трудъ: варить, собирать щепки и мохъ для запаса на зиму.
Стѣны хижины росли безъ особыхъ затруднений, но я сталъ втупикъ, когда пришлось возводить крышу. Въ самомъ дѣлѣ, для чего стѣны, если нѣтъ крыши? И изъ чего сдѣлать ее?
Правда, у насъ были весла, которыя могли бы служить стропилами, но чѣмъ покрыть ихъ? Мохъ не годился для этого, трава тоже. Парусъ намъ нуженъ былъ для лодки, а небольшой брезентъ сталъ течь.
— Путешественники на голыхъ островахъ, обыкновенно дѣлаютъ крышу изъ моржовыхъ шкуръ, — сказалъ я.
— Но, вѣдь, здѣсь много котиковъ, — напомнила она.
Такимъ образомъ на слѣдующій день началась охота. Я не умѣлъ стрѣлять и мнѣ приходилось учиться. Но когда я истратилъ тридцать патроновъ на трехъ котиковъ, то рѣшилъ, что, пожалуй, всѣ мои заряды уйдутъ на ученье. Такъ какъ я истратилъ восемь патроновъ на зажиганіе костра прежде, чѣмъ научился сохранять жаръ, покрывая его мокрымъ мохомъ, то у меня оставалось не больше сотни патроновъ.
— Мы должны убивать котиковъ палками, — объявилъ я, когда убѣдился въ своей неискусности. — Я слышалъ отъ охотниковъ, что котиковъ можно убивать палками.
— Но они такіе хорошенькіе, — возразила она. — Неужели это необходимо? Вѣдь, это такъ жестоко. Это совсѣмъ не то, что стрѣлять.
— Но, вѣдь, у насъ должна быть крыша, — отвѣтилъ я мрачно. — Зима ужъ близко. Намъ приходится выбирать между своими жизнями и ихними! Къ несчастью у насъ мало патроновъ, къ тому же я думаю, что они гораздо менѣе страдаютъ, когда ихъ убиваютъ палками, чѣмъ когда ихъ стрѣляютъ. Да и бить ихъ буду только я.
— А что же буду дѣлать я? — смущенно спросила она.
— Будете собирать щепки и варить обѣдъ,: — отвѣтилъ я шутливо.
— Но одному идти опасно…
Я хотѣлъ возразить, но она замахала рукой и сказала:
— Я знаю, знаю, что вы скажете: что я только слабая женщина. Но и моя помощь можетъ пригодиться въ случаѣ опасности.
— А кто же будетъ бить котиковъ?
— Конечно, вы. Я, пожалуй, стала бы кричать. Впрочемъ, я не буду смотрѣть, когда…
— Когда будетъ опасно? — замѣтилъ я со смѣхомъ.
— Я буду знать, когда смотрѣть и когда нѣтъ, — недовольно отвѣтила она.
На слѣдующее утро мы отправились вмѣстѣ на охоту. Я въѣхапъ въ сосѣдній заливъ. Котики кишѣли вокругъ насъ въ водѣ и такъ неистово ревѣли, что совершенно заглушали наши голоса.
Я зналъ, что котиковъ убиваютъ дубинами, но вопросъ, какъ ихъ убиваютъ?
— Давайте лучше попробуемъ покрыть крышу мхомъ, — сказала Модъ.
Она испугалась точно такъ же, какъ и я, когда мы увидѣди вблизи сверкающіе клыки и большія пасти, похожія на собачьи.
— Я думалъ, что они боятся людей, — сказалъ я. — А можетъ быть они дѣйствительно боятся и, если смѣло пристать къ берегу, то они разбѣгутся, и я не поймаю ни одного.
— А я слышала, что одинъ человѣкъ попалъ въ мѣсто высидки дикихъ гусей, — сказала Модъ, — и они убили его.
— Гуси?
— Да, гуси. Мнѣ это разсказывалъ братъ, когда я была маленькой.
— Однако я навѣрное знаю, что ихъ убиваютъ дубинками, — настаивалъ я.
— Право изъ травы и мха можно сдѣлать превосходную крышу, — сказала она.
Слова эти привели меня въ большое раздраженіе. Не могъ же я оказаться трусомъ въ ея глазахъ! — Вотъ идетъ одинъ, — сказалъ я, быстро приставая къ берегу. Я вышелъ изъ лодки и смѣло подошелъ къ большому самцу, лежавшему среди своихъ женъ. У меня въ рукахъ была палка, которой гребцы добиваютъ раненыхъ охотниками котиковъ. Она была около аршина длины, и я даже не подозрѣвалъ, что палка, которую употребляютъ на берегу, должна быть не менѣе пяти футовъ длины. Самки уходили отъ меня и разстояніе между мной и самцомъ уменьшалось. Когда между мной и имъ оставалось около двѣнадцати футовъ, онъ сердито поднялся на свои плавники. Но я все-таки шелъ впередъ, ожидая каждую минуту, что онъ повернетъ и убѣжитъ.
Когда я находился въ трехъ шагахъ отъ него, меня охватилъ страхъ. А что, если онъ не убѣжитъ? Ну что жъ, тогда я долженъ убить его, отвѣтилъ я самъ себѣ. Отъ страха я совершенно забылъ, что я пришелъ сюда, чтобы убить его, а не для того, чтобы заставить его убѣжать отъ меня. Вдругъ онъ зарычалъ и бросился на меня. Глаза его были налиты кровью, пасть широко раскрыта и въ ней зловѣще сверкали бѣлые, огромные клыки. Признаюсь, что не онъ, а я повернулся и побѣжалъ. Онъ грузно, но довольно быстро бѣжалъ за мною. Онъ былъ въ двухъ шагахъ отъ меня, когда я вскочилъ въ лодку, и, когда я отталкивался весломъ, онъ вцѣпился въ него зубами. Твердое дерево сломалось, какъ яичная скорлупа. Мы были поражены. Въ спѣдующій моментъ онъ нырнулъ подъ лодку, схватился зубами ва киль и сильно ее потрясъ.
— Боже, — сказала Модъ, — поѣдемъ скорѣе назадъ.
Я отрицательно покачалъ головой.
— Я могу сдѣлать то же, что дѣлаютъ другіе; а я знаю, что другіе убиваютъ котиковъ. Только я больше не буду трогать большихъ самцовъ.
— Я бы васъ просила совсѣмъ не трогать котиковъ, — сказала она.
— Нѣтъ, только не вздумайте просить, — отвѣчалъ я съ раздраженіемъ. Она, должно быть, обидѣлась и замолчала.
Мы проѣхали вдоль берега еще футовъ двѣсти, я совершенно успокоился и снова вышелъ на берегъ.
— Будьте осторожны, — сказала она.
Я кивнулъ головой и продолжалъ пробираться къ ближайшимъ котикамъ. Все шло хорошо пока я не нацѣлился и не ударилъ одного изъ нихъ по головѣ. Это была самка; она фыркнула и попыталась убѣжать, но я догналъ ее и еще разъ ударилъ ее, но не по головѣ, а по плечу.
— Берегитесь! — услышалъ я крикъ Модъ.
Подъ вліяніемъ возбужденія я совершенно не замѣчалъ, что дѣлалось кругомъ, и, только когда она закричала, я увидалъ самца, собиравшагося броситься на меня. Я снова пустился бѣжать къ лодкѣ и вскочилъ въ нее, когда онъ почти догналъ меня. Но на этотъ разъ Модъ уже не предлагала вернуться обратно.
— Я думаю, что было бы гораэдо лучше, если бы вы оставили въ покоѣ гаремы и охотились бы на одинокихъ котиковъ, — сказала она. — Я какъ-то читала о томъ, что молодые самцы, у которыхъ нѣтъ еще гаремовъ, держатся отдѣльно; ихъ называютъ холостяками. Объ этомъ подробно писалъ Джорданъ. Если бы найти ихъ…
— Мнѣ кажется, что въ васъ просыпаются боевые инстинкты, — сказалъ я со смѣхомъ.
Она покраснѣла.
— Нѣтъ, мнѣ совсѣмъ не нравится убивать такихъ красивыхъ и безобидныхъ животныхъ. — Красивыхъ, нечего сказать! — фыркнулъ я. Я ничего не замѣтилъ красиваго въ тѣхъ свирѣпыхъ экзепмлярахъ, которые съ пѣною у рта преслѣдовали меня.
— Это зависитъ отъ точки зрѣнія. У васъ не было перспективы. Если бы вы такъ близко къ нимъ не подходили…
— Вотъ, вотъ! — вскричалъ я. — Чего мнѣ недостаетъ, такъ это длинной палки. И я сейчасъ снова попробую вотъ этимъ сломаннымъ весломъ.
Я только что вспомнила, что капиталъ Ларсенъ разсказывалъ мнѣ, какъ бьютъ котиковъ. Сначала ихъ раздѣляютъ на небольшія стада и гонять внутрь острова.
— Ну, я бы не хотѣлъ погнать одинъ изъ этихъ гаремовъ.
— Но вѣдь есть же холостяки, которые сами идутъ внутрь острова; какъ говорить Джорданъ, между гаремами есть тропинки, и, пока холостяки держатся ихъ, главы гаремовъ ихъ не трогаютъ.
— Вотъ одинъ изъ нихъ, — сказалъ я, указывая на молодого самца, плывшаго мимо лодки. — Посмотримъ, какъ онъ выйдетъ на берегъ.
Котикъ подплылъ къ берегу и выбрался на него въ небольшомъ проходѣ между двумя гаремами. Старые самцы издали предостерегающее рычаніе, но не тронули его. Мы слѣдили, какъ онъ медленно ползъ внутрь острова по проходу.
— Теперь пойду я, — сказалъ я, выпрыгивая изъ лодки; но сознаюсь, что сердце у меня забилось отъ страха при мысли, что мнѣ надо пройти сквозь это огромное стадо.
— Лучше привязать лодку, — сказала Модъ, выскакивая изъ нея.
Я съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нее. Но она утвердительно кивнула головой. — Да, я иду съ вами, такъ что привяжите лодку и дайте мнѣ тоже палку.
— Поѣдемте лучше назадъ и покроемъ крышу травой…
— Вы прекрасно знаете, что это невозможно. Что же? хотите, чтобы я шла впередъ?
Я пожалъ плечами, но въ глубинѣ души я восхищался и гордился этой женщиной. Я вооружилъ ее сломаннымъ весломъ, а другое взялъ себѣ. Первые нѣсколько шаговъ мы трепетали отъ страха. Вдругъ Модъ вскрикнула, когда одна самка съ любопытствомъ потянулась носомъ къ ея ногамъ, и я самъ нѣсколько разъ ускорялъ шаги по той же причинѣ. Но, помимо предостерегающаго рычанія, мы не замѣчали никакихъ другихъ признаковъ враждебности. Здѣсь люди еще никогда не охотились и поэтому котики не были злы и не боялись.
Въ самой серединѣ стада стоялъ просто оглушительный шумъ. Отъ него кружилась голова. Я остановился и улыбнулся Модъ; она была страшно напугана. Она подошла ко мнѣ и крикнула:
— Я страшно боюсь.
Но я уже не боялся, мирное поведеніе котиков успокоило меня. Но Модъ дрожала всѣмъ тѣломъ. — Я боюсь, и въ то же время не боюсь, — говорила она трясущимися губами. — Боится мое жалкое тѣло, а не я.
— Не бойтесь, не бойтесь, — успокаивалъ я ее обнявъ рукою за станъ.
Я никогда не заабуду, какъ въ ту же минуту я почувствовалъ, что я мужчина. Въ самыхъ глубинахъ моего существа прснулся первобытный, боевой самецъ, зашевелилось сознаніе моего мужского достоинства, я почувствовалъ себя покровителемъ слабой и любимой женщины. Она прильнула ко мнѣ такая легкая и хрупкая, и во мнѣ проснулась какая-то удивительная сила. Я почувствовалъ, что я могъ бы сразиться съ самымъ свирѣпымъ самцомъ изъ стада, и я знаю, что, если | бы онъ напалъ на меня, то я встрѣтилъ бы его совершенно спокойно и, весьма возможно, что убилъ бы его,
— Я уже теперь успокоилась, — сказала она, глядя на меня съ благодарностью. — Теперь пойдем дальше.
Сознаніе, что моя сила успокоила ее и придала ей увѣренность, наполнило меня радостью. Во мнѣ проснулась раняя юность моей расы, мужество, которымъ она обладала въ прежнюю, охотничью эпоху. Мнѣ за многое приходится быть благодарнымъ Волку Ларсену, думалъ я, когда мы подвигались впередъ по проходу между гаремами.
Въ четверти мили отъ берега, мы, наконецъ, увидали холостяковъ — гладкошерстныхъ молодыхъ самцовъ, которые проводили свои дни въ одиночествѣ, собираясь съ силами, чтобы потомъ пробить себѣ дорогу въ ряды избранныхъ.
Теперь все пошло гладко. Я вдругъ научился, что дѣлать и какъ дѣлать. Крича и грозно размахивая палкой, подгоняя ударами наиболѣе лѣнивыхъ, я быстро отдѣлилъ около двадцати молодыхъ самцовъ отъ ихъ товарищей. Когда какой-нибудь изъ нихъ дѣлалъ попытку вернуться къ морю, я его загонялъ обратно. Модъ принимала горячее участіе въ загонѣ, и ея крики, а также размахиванія сломаннымъ весломъ, оказывали мнѣ значительную помощь. Я замѣтилъ, однако, что если какой-нибудь котикъ казался усталымъ и отставалъ, она давала ему возможность ускользнуть; но зато, когда какой-нибудь воинственный котикъ собирался пробиться и удрать, то ея глаза загорались и она ударами палки загоняла его обратно.
— Да вѣдь это очень занятно! — воскликнула она. — Только я посижу… я очень устала.
Я отогналъ небольшое стадо, головъ въ двѣнадцать, еще ярдовъ на сто дальше, и, къ тому времени, когда она подошла ко мнѣ, я уже убилъ ихъ и начиналъ сдирать съ нихъ шкуры. Черезъ часъ мы, нагруженные шкурами, гордо спускались по проходу между гаремами. Еще, дважды мы возвращались за шкурами, и, наконецъ, я рѣшилъ, что ихъ хватить на крышу. Я поставилъ парусъ и мы быстро понеслись по спокойному морю.
— Мы точно дикари, возвращающіеся домой съ охоты, — сказала Модъ, когда лодка мягко остановилась на песчаномъ берегу.
Ея слова пріятно взволновали меня и я сказалъ.
— Мнѣ кажется, что я всегда жиль этой жизнью. Міръ книгъ и книжныхъ людей представляется мнѣ гдѣ-то далеко, въ туманѣ, словно далекій сонь. Я же всю жизнь охотился и боролся за существованiе. Вы, мнѣ кажется, тоже всегда были со мною. Вы… — я чуть было не сказалъ «моя женщина, моя самка», но вмѣсто этого я прибавилъ: — …очень хорошо переносите трудности нашей теперешней жизни.
Но отъ нея не скрылось мое колебаніе и она быстро взглянула на меня.
— Вы не то хотѣли сказать. Вы говорили…
— Что знаменитая американская писательница великояѣпно приспособляется къ жизни дикарки.
— А! — сказала она; но я готовъ поклясться, что въ ея голосѣ было разочарованіе.
Но слова «моя женщина, моя самка», долго еще звучали въ моихъ ушахъ, особенно въ тотъ вечерь, когда она снимала мохъ съ тлѣющихъ углей, раздувала Костеръ и варила ужинъ. Во мнѣ проснулись чувства дикаря и вмѣстѣ съ ними и потрёбность дать женщинѣ прежнее, забытое имя.