Остатокъ дня прошелъ безъ всякихъ событій. Штормъ покачалъ и помочилъ насъ, и затѣмъ сталъ стихать. Три смазчика и механикъ, послѣ жаркаго обмѣна мнѣній съ Волкомъ Ларсеномъ, были снабжены матросскими принадлежностями изъ судовой лавки, распредѣлены гребцами и рулевыми къ разнымъ охотникамъ и отосланы на бакъ. Они отправились туда протестуя, но ихъ голоса звучали не слишкомъ громко. Они прониклись страхомъ къ Волку Ларсену, увидѣвъ то, что произошло на ихъ глазахъ, а то, что имъ затѣмъ разсказали на бакѣ, совершенно отбило у нихъ всякую охоту къ неповиновенію.
Миссъ Брюстеръ, — мы узнали ея имя отъ механика, — все спала и спала. За ужиномъ я просилъ охотниковъ говорить тише, чтобы не разбудить ея; вышла она къ намъ только на слѣдующее утро. Я хотѣлъ было, чтобы ей подавали обѣдать въ ея каюту, но Водкъ Ларсенъ положилъ и на это свою тяжелую лапу.
— Кто она такая, что для нея нашъ столь и общество недостаточно хороши? — спросилъ онь меня, когда я ему сказалъ объ этомъ.
Но ея появленіе за столомъ произвело довольно забавное дѣйствіе. Охотники стали вдругъ молчаливы, какъ устрицы. Только Джонъ Горнеръ и Смокъ не смутились, украдкой бросали на нее любопытные взгляды и даже принимали участіе въ разговорѣ. Остальные четверо опустили свои глаза въ тарелки и усердно жевали, при чемъ ихъ уши двигались въ униссонъ съ челюстями.
Волкъ Ларсенъ вначалѣ говорилъ мало, отвѣчая только на вопросы, когда къ нему обращались. И не потому, что онъ былъ смущенъ. Ничуть не бывало. Но эта женщина была для него новымъ типомъ, совсѣмъ изъ другого міра; такихъ онъ еще не зналъ и съ большимъ любопытствомъ присматривался къ ней. Онъ изучалъ ее и почти не сводилъ глазъ съ ея лица, развѣ только въ тѣхъ случаяхъ, когда смотрѣлъ на ея руки или плечи. Я тоже изучалъ ее и, хотя я именно, главнымъ образомъ, и поддерживалъ разговоръ, но чувствовалъ себя немного смущеннымъ и не по себѣ. Онъ же былъ совершенно спокоенъ и вполнѣ увѣренъ въ себѣ; его самоувѣренность была непоколебима, и его такъ же мало могла смутить женщина, какъ буря или битва.
— А когда же мы придемъ въ Іокогаму? — спросила она, повернувшись къ нему и глядя ему прямо въ глаза.
Такими образомъ, вопросъ былъ, наконецъ, поставленъ прямо. Челюсти перестали работать, уши перестали двигаться, и хотя глаза оставались устремленными въ тарелки, однако всѣ съ жадностью ожидали отвѣта.
— Мѣсяца черезъ четыре, а можетъ быть черезъ три, если сезонъ закончится рано, — отвѣтилъ Волкъ Ларсенъ.
Она съ испугомъ взглянула на него и нерѣшительно произнесла:
— Я… я думала… мнѣ сказали, что до Іокогамы одинъ день пути. Но это… — она запнулась и обвела глазами угрюмыя лица, уставившіяся въ тарелки. — Но это неправильно, такъ не поступаютъ! — сказала она въ заключеніе.
— Этотъ вопросъ вы должны уладить съ мистеромъ Ванъ-Вейденомъ, — отвѣтилъ онъ, лукаво подмигнувъ мнѣ. — Мистеръ Ванъ-Вейденъ, можно сказать, авторитетъ въ этическихъ вопросахъ. Что касается меня, то я только морякъ и смотрю на дѣло съ совершенно другой точки зрѣнія. Возможно, что для васъ несчастіе, что вы должны оставаться съ нами, но для насъ это, конечно, большое счастье.
Онъ, улыбаясь, посмотрѣлъ на нее. Она опустила глаза подъ его взглядомъ, но затѣмъ снова подняла ихъ и недовѣрчиво взглянула на меня. Я прочелъ въ нихъ молчаливый вопросъ: правда ли это? Но я рѣшилъ, что я долженъ оставаться по возможности нейтральнымъ и ничего не отвѣчалъ.
— Что вы скажете? — спросила она меня.
— Что для васъ это большое несчастье, въ особенности если у васъ есть дѣла, которыя требуютъ вашего присутствія въ теченіе ближайшихъ мѣсяцевъ. Но, такъ какъ вы сказали, что вы намѣревались путешествовать по Японіи для поправленія здоровья, то могу васъ увѣрить, что вы нигдѣ его такъ хорошо не поправите, какъ на борту Призрака.
Ея глаза вспыхнули отъ негодованія и на этотъ разъ я долженъ былъ опустить свои, и лицо мое все вспыхнуло подъ ея взглядомъ. Это было съ моей стороны малодушно, но что же я могъ сдѣлать?
— Мистеръ Ванъ-Вейденъ и въ этомъ отношеніи тоже авторитетъ, — со смѣхомъ сказалъ Волкъ Ларсенъ.
Я кивиулъ головой, и она, оправившись, повидимому, соображала что-то про себя.
— Не скажу, чтобы ему и теперь было чѣмъ хвастаться, — продопжалъ Волкъ Ларсенъ; — но все же онъ удивительно поправился. Вы должны были видѣть его, когда онъ явился къ намъ. Болѣе жалкаго образчика человѣческаго существа трудно было себѣ представить. Не правда ли, Керфутъ?
Это непосредственное къ нему обращеніе заставило Керфута выронить ножъ на полъ, и онъ только промычалъ что-то въ знакъ согласія.
— Онъ развилъ себя чисткой картофеля и мытьемъ посуды. Не такъ ли, Керфутъ?
Тотъ въ отвѣтъ опять утвердительно промычалъ.
Взгляните на него теперь. Правда, его нельзя назвать мускулистымъ, но все же у него теперь мускуловъ гораздо больше, чѣмъ когда онъ явился къ намъ. У него также есть ноги, на которыхъ онъ стоить. Теперь этому какъ-будто трудно повѣрить, но онъ дѣйствительно совершенно не могъ стоять, когда явился къ намъ.
Охотники насмѣшливо хихикали, но она смотрѣла на меня съ сочувствіемъ и это вполнѣ меня вознаграждало за злыя выходки Волка Ларсена. Въ самомъ дѣлѣ, я такъ долго не видѣлъ ни откуда сочувствія, что былъ глубоко тронуть, и съ этой минуты сталъ ея полнымъ рабомъ. Но я въ то же время разсердился на Волка Ларсена. Онъ своими иасмѣшками бросалъ вызовъ моему мужеству, бросалъ вызовъ тѣмъ самымъ ногамъ, который, по его словамъ, имѣлись у меня исключительно благодаря ему.
— Я, можетъ-быть, научился стоять на собственныхъ ногахъ, — сказалъ я въ отвѣтъ. — Но мнѣ предстоить еще научиться топтать ими другихъ.
Онъ нагло взглянулъ на меня.
— Въ такомъ случаѣ ваше образованіе еще не закончено, — сказалъ онъ сухо и обратился къ ней.
— Мы очень гостепріимны на Призракѣ. Мистеръ Ванъ-Вейденъ знаетъ это. Мы дѣлаемъ все, чтобы наши гости чувствовали себя какъ дома, не правда ли, мистеръ Ванъ-Вейденъ?
— Да, вплоть до того, что даемъ имъ чистить картофель и мыть посуду, — отвѣтилъ я. — Не говоря уже о томъ, что мы душимъ ихъ за горло, такъ, просто изъ дружбы.
— Я прошу васъ не составлять о насъ ложнаго впечатлѣнія по сповамъ мистера Ванъ-Вейдена, — сказалъ онъ съ насмѣшливой озабоченностью. — Обратите вниманіе, миссъ Брюстеръ, что онъ носить кинжалъ за поясомъ, что совершенно… не въ обычаѣ для начальствующихъ лицъ на шхунахъ. Къ тому же, хотя мистеръ Ванъ-Вейденъ очень почтенный господинъ, но… какъ бы это сказать… онъ немного сварливъ, и къ нему приходится примѣнять иногда суровыя мѣры. Онъ вполнѣ разсудителенъ и даже миль въ свои спокойные моменты. Вотъ, сейчасъ онъ спокоенъ, но только вчера онъ грозился убить меня.
Все это было невозможно, возмутительно, я задыхался отъ оскорбленія, и мои глаза, конечно, вспыхнули. Онъ тотчасъ же это замѣтилъ.
— Вотъ посмотрите на него теперь. Онъ съ трудомъ сдерживаетъ себя въ вашемъ присутствии Онъ, вѣдь, совершенно не привыкъ къ дамскому обществу Теперь мнѣ нужно вооружиться, прежде чѣмъ идти вмѣстѣ съ нимъ на палубу.
Онъ печально покачалъ головой и прошепталъ:
— Нехорошо, ахъ, какъ нехорошо, — а охотники вдругъ разразились оглушительнымъ взрывомъ смѣха.
Грубый, громогласный, раскатистый хохотъ этихъ людей въ небольшомъ пространствѣ каюты производилъ поистинѣ страшное впечатлѣніе. Все вокругъ было странно, дико и, глядя на эту странную женщину и соображая, какъ не соотвѣтствовала она всей нашей обстановкѣ, я впервые понялъ, что и самъ составляю неотъемлемую часть этой обстановки. Я зналъ этихъ людей, зналъ ихъ несложную психологiю, самъ принадлежалъ къ нимъ, живя вмѣстѣ съ ними промысловой жизнью, дѣля съ ними ихъ промысловой столъ и думая промысловыми мыслями. Для меня уже не были странны ни ихъ грубыя одежды, ни ихъ грубыя лица, ни ихъ дикій смѣхъ, ни качающіяся стѣны каюты, ни раскачивающаяся морскія лампы.
Когда я намазывалъ масло на хлѣбъ, я случайно взглянулъ на свои руки. Кожа на нихъ потрескалась и воспалилась, пальцы распухли, ногти были окаймлены черной каймой. Я чувствовалъ, что шея моя обросла шерстью, что рукава моего пиджака были разорваны, что на воротѣ моей синей рубахи недоставало пуговицы. Кинжалъ, о которомъ упомянулъ Волкъ Ларсенъ, висѣлъ въ ножнахъ у моего пояса. Мнѣ казалось вполнѣ естественнымъ, что я его носилъ, такъ я, по крайней мѣрѣ, думалъ до сихъ поръ; теперь же, когда я взглянулъ на это ея глазами, я понялъ, до чего все это должно ей показаться страннымъ, необычнымъ.
Но она уловила насмѣшку въ словахъ Волка Лхрсена и снова подарила меня сочувствующимъ взглядомъ. Но въ то же время видно было, что она растерялась. Ее еще больше сбивали съ толку эти насмѣшки.
— Меня, можетъ-быть, возьметъ какое-нибудь проходящее судно, — сказала она.
— Кромѣ промысловыхъ шхунъ мы не встрѣтимъ никакихъ другихъ суденъ, — отвѣтилъ Волкъ Ларсенъ.
— Но у меня нѣтъ платья и вообще ничего, — возразила она. — Вы, вѣроятно, не представляете себѣ, сэръ, что я не мужчина и что я не привыкла къ той бродячей, беззаботной жизни, какую, повидимому, ведете вы и ваши люди.
— Чѣмъ скорѣе вы привыкнете къ ней, тѣмъ лучше для васъ, — сказалъ онъ. — Я вамъ дамъ матерію, нитки и иголки; надѣюсь, что для васъ ужъ не будетъ такимъ большимъ трудомъ сдѣлать себѣ одно, два платья?
Она презрительно сжала губы, что должно было означать, что она не умѣетъ шить платья. Было ясно, что она испугалась, но что мужественно старается скрыть это.
— Я полагаю, что вы, подобно мистеру Ванъ-Вейдену, привыкли, чтобы для васъ все дѣлали другіе? Я же думаю, что если вы сдѣлаете кое-что для себя, то врядъ ли вы вывихнете себѣ руки. Кстати, чѣмъ вы зарабатываете свой хлѣбъ?
Она съ нескрываемымъ изумленіемъ посмотрѣла на него.
— Я не хочу васъ обидѣть, повѣрьте мнѣ. Люди ѣдятъ, слѣдовательно, они должны доставать средства на это. Вотъ эти люди, напримѣръ, охотятся на котиковъ, чтобы жить; я плаваю на этой шхунѣ, и мистеръ Ванъ-Вейденъ, по крайней мѣрѣ въ настоящее время, зарабатываетъ свое пропитаніе, помогая мнѣ. А что дѣлаете вы?
Она пожала плечами.
— Вы сами себя кормите? Или кто-нибудь другой кормить васъ?
— Я боюсь, что другіе кормили меня большую часть моей жизни, — сказала она со смѣхомъ, мужественно пытаясь отвѣтить въ духѣ его допроса, хотя я видѣлъ въ ея глазахъ, когда она смотрѣла на Волка Ларсена, все возрастающій ужасъ.
— И я полагаю, что другіе приготовляли для васъ даже постель?
— Мнѣ приходилось и самой приготовлять себѣ постель, — отвѣтила она.
— Часто?
Она покачала головой съ грустной усмѣшкой.
— Знаете ли вы, что дѣлаютъ съ бѣдными людьми въ штатахъ, когда они не работаютъ, чтобы прокормить себя?
— Я очень невѣжественна, — сказала она. — Что же дѣлаютъ съ тѣми бѣдняками, которые не работаютъ, какъ я?
— Ихъ садятъ въ тюрьму. Ихъ преступленіе, заключающееся въ томъ, что они не зарабатываютъ себѣ на жизнь, называется бродяжничествомъ. Если бы я былъ мистеромъ Ванъ-Вейденомъ, который всегда разрѣшаетъ вопросы съ точки зрѣнія справедливости, то я бы спросилъ, справедливо ли, что вы живете, когда вы не дѣлаете ничего, чтобы заслужить свое существование?
— Но такъ какъ вы не мистеръ Ванъ-Вейденъ, то я могу и не отвѣчать; не такъ ли?
Въ ея испуганныхъ глазахъ мелькнулъ насмешливый огонекъ, и мнѣ стало невыразимо жаль ее. Я долженъ былъ какъ-нибудь вмѣшаться въ разговоръ и перевести его на другую тему.
— Заработали ли вы когда-нибудь хоть долларъ собственнымъ трудомъ? — продолжалъ онъ съ торжествомъ въ голосѣ, будучи заранѣе увѣренъ въ ея отвѣтѣ.
— Да, — отвѣтила она медленно;— я чуть не расхохотался при взглядѣ на его вытянутое лицо. — Я помню, что уже когда мнѣ было только девять лѣтъ, отецъ какъ-то далъ мнѣ допларъ, чтобы я въ теченіе пяти минуть посидѣла совершенно тихо.
Онъ снисходительно усмѣхнулся.
— Но это было давно, — продолжала она. — И врядъ ли вы можете потребовать отъ девятилѣтней дѣвочки, чтобы она зарабатывала свой хлѣбъ. Въ настоящее же время, — сказала она послѣ небольшой паузы, — я зарабатываю около тысячи восьмисотъ долларовъ въ годъ.
Всѣ глаза моментально поднялись съ тарелокъ и уставились на нее. На женщину, которая зарабатываетъ тысячу восемьсотъ долларовъ въ годъ, стоило посмотрѣть. Волкъ Ларсенъ не могъ скрыть своего восхищенія.
— Вы получаете жалованье или поштучную плату? — спросипъ онъ.
— Поштучную плату, — отвѣтила она быстро.
— Тысяча восемьсотъ долларовъ, — началъ высчитывать онъ, — это значить сто пятьдесятъ долларовъ въ мѣсяцъ. Ну, что жъ, миссъ Брюстеръ, для Призрака это вполнѣ по средствамъ. Считайте, что вы получаете жалованье все время, пока будете съ нами.
Она ничего не отвѣтила. Она еще не привыкла къ фантазіямъ этого человѣка, чтобы относиться къ нимъ съ должнымъ хладнокровіемъ.
— Я забылъ спросить васъ, — продолжалъ онъ ласково, — какого рода ваше занятіе. Что вы производите и какіе вамъ требуются матеріалы и инструменты?
— Бумага и чернила, — отвѣтила она со смѣхомъ. — Да! еще пишущая машина.
— Вы — Модъ Брюстеръ, — сказалъ я медленно и увѣренно, точно я обвинялъ ее въ какомъ-то преступленіи.
Она съ любопытствомъ посмотрѣла на меня.
— Откуда вы знаете?
— Развѣ это не такъ? — спросилъ я.
Она утвердительно кивнула головой. Теперь настала очередь Волка Ларсена удивляться. Ея имя ничего не говорило ему. Я былъ очень радъ, что оно кое-что говорило мнѣ, и въ первый разъ за все время своего пребыванія на шхунѣ, я почувствовалъ удовлетвореніе отъ сознанія своего превосходства надъ нимъ.
— Я помню, что я однажды написалъ критическій разборъ небольшого томика… — началъ я небрежно, но она перебила меня.
— Вы? — вскричала она. — Значитъ, вы…
Она смотрѣла на меня широко раскрытыми отъ изумленія глазами.
Я утвердительно кивнулъ головой.
— Гёмфри Ванъ-Вейденъ? — докончила она, и затѣмъ прибавила съ облегченіемъ, не сознавая, что этотъ вздохъ относится болыце всего къ Волку Ларсену, я такъ рада…
— Я помню эту статью, — продолжала она поспѣшно, понявъ вдругъ всю неловкость своего замѣчанія; — она была очень лестна для меня.
— Нисколько, — возразилъ я. — Вы этими словами понижаете значеніе моего искренняго убѣжденія. Къ тому же вы, конечно, помните, что всѣ мои коллеги-критики были того же мнѣнія, что и я. Развѣ Лангъ не назвалъ вашъ «Невольный Поцѣлуй» однимъ изъ лучшихъ четырехъ стихотвореній, написанныхъ женщинами на англійскомъ языкѣ! Я могъ сказать о васъ только то, что думалъ. У меня имѣются всѣ семь томиковъ вашихъ стихотвореній и два тома очерковъ, которые ни въ чемъ не уступаютъ имъ по своимъ достоинствамъ. Я искренно считаю васъ самой крупной нашей поэтессой.
— Вы очень снисходительны, право, — прошептала она; и ея слова и тонъ, какимъ они были произнесены, все напоминало мнѣ о прежней жизни на другомъ концѣ мира, и заставило сладко забиться мое сердце; хотя въ то же время его охватила острая тоска по родинѣ.
— Такъ, значить, вы Модъ Брюстеръ, — сказалъ я торжественно, глядя на нее.
— А вы Гёмфри Ванъ-Вейденъ, — отвѣтила она тѣмъ же тономъ и такъ же пристально посмотрѣла на меня. — Какъ это все необыкновенно! Неужели ваше трезвое перо собирается писать романтичеекіе морскіе разсказы?
— Нѣтъ, повѣрьте, что я объ этомъ и не помышляю, — отвѣтилъ я. — У меня нѣтъ ни способностей, ни желанiя приниматься за беллетристику.
— Скажите пожалуйста, почему вы всегда прятались въ Калифорніи? — спросила она. — Это было нехорошо съ вашей стороны. Вы такъ рѣдко появлялись въ Нью-Іоркѣ, слишкомъ рѣдко для нашего второго по значенію писателя!
Я поклонился и запротестовалъ противъ этого комплимента.
— Я чуть не встрѣтилъ васъ однажды въ Филадельфіи, гдѣ вы должны были читать о Браунингѣ. Къ сожалѣнію, мой поѣздъ опоздалъ на четыре часа.
Перебирая эти воспоминанія, мы совершенно забыли гдѣ мы, не замѣчая Волка Ларсена, молча сидѣвшаго и слушавшаго нашу болтовню. Охотники одинъ за другимъ ушли изъ-за стола и отправились на палубу, а мы все говорили и говорили. Остался только Волкъ Ларсенъ. Вдругъ я замѣтилъ его; онъ сидѣлъ у стола и съ любопытствомъ слушалъ нашъ, чуждый ему, разговоръ о томъ мірѣ, котораго онъ не зналъ.
Я остановился на полуфразѣ. Настоящее со всѣми его ужасами и опасностями вдругъ нахлынуло на меня съ страшной силой. Оно захватило также и миссъ Брюстеръ, и въ глазахъ ея снова появился ужасъ, когда она посмотрѣла на Волка Ларсена.
Онъ всталъ и неловко засмѣялся.
— О, не обращайте на меня вниманія, — сказалъ онъ, махнувъ рукой. — Продолжайте, продолжайте, прошу васъ.
Но наши уста уже сомкнулись, и мы тоже встали изъ-за стола и неловко засмѣялись.