О чудовищность бури! Паруса порвались,
И забились как ленты, и под вихрем сплелись.
Из туманов, угрюмых, как чернеющий гроб,
Вместе с молнией хлынул многоводный потоп.
Напряженные смерчи, как подпоры небес,
Поднимаясь, коснулись этих темных завес,
И тяжелое небо так повисло на них,
Что они пошатнулись и в глубинах морских
Как в могилах сокрылись, между волн разошлись,
Точно море под ними опустилося вниз,
И умолкли в их вопле и пучина, и гром,
Только эхо от ветра пронеслося кругом.
А корабль одинокий, как игрушка ветров,
То исчезнет в обрывках грозовых облаков,
То скользнет по обрыву рассеченной волны,
Опускается в пропасть водяной глубины;
В этих водных стремнинах, где страшит тишина,
Пред стеною другая возникает стена,
Как огромная масса дымно-светлых зеркал;
А вверху, свирепея, разъяряется вал,
И бурун — как подвижный бесконечный погост,
Где смертельное пламя, быстрый хаос из звезд, —
Как вращение лавы, что несется горой, —
И как серные хлопья, ужасающий рой, —
Мчится в бешеной пляске, мчится диким огнем,
Устремляясь за черным и немым кораблем.
Пирамидные глыбы многопенистых вод
Прямо к молнии мчатся и дробят небосвод,
Целым лесом спиралей восходя от зыбей,
Область неба пронзают бледной влагой своей.
Чу! корабль раскололся, он как дуб затрещал,
В час когда его ветви буйный вихрь оборвал.
Он разорван, расщеплен грозовою стрелой,
С раздробленною мачтой, весь окутанный мглой,
Он погибель впивает через каждую щель,
В бурном море он видит гробовую постель.
Мертвый остов несется над живою волной,
Точно труп, окруженный, как сплошной пеленой,
Дуновением смерти. Трюм затоплен, и вот
Волны выхода ищут, влага палубу рвет,
И она разломилась от напора воды,
Как от теплого ветра преломляются льды.
Но один еще целен, еще держится дек,
С человеком там тесно мертвый слит человек,
Друг для друга гробницей трупы служат кругом,
Так убитые в бреши кучей спят пред врагом.
Там два тигра, что, в трюме видя влагу зыбей,
В нестерпимости страха гнет порвали цепей
(То, что дало им смелость, в их темнице, внизу.
Здесь велит быть ручными, возвещая грозу);
Уцепившись когтями за поверхность доски,
Тигры жмутся друг к другу, полны смертной тоски.
Это все? Было тихо целых девять недель;
Все равно как бы севши на подводную мель,
Был корабль без движенья, посреди тишины,
На безветренной глади безглагольной волны;
Солнце в полдень — без тени, смертных полное чар,
Даже в лунном сиянье затаился пожар,
И возникли туманы, как свинцовая тьма,
И от этих дыханий зародилась чума,
И, как веред рождает на колосьях земля,
Сон холодный прокрался в экипаж корабля.
Между утром и ночью, трупы в койки вложив,
Мертвых в воду бросали те, кто был еще жив,
Трупы — трупы бросали в глубину, как бы в ров,
И акулы срывали их могильный покров,
И глотали их с тканью этих трупных завес,
Как евреи глотали дождь из манны с небес.
Моряки умирали, и в тот день, как из туч
Гром прорвался, роняя жгучей молнии луч,
Их лишь семь оставалось. Шесть убило грозой,
Их, как мумии, черной разложив полосой,
А седьмого пронзило в грудь обломком, и он,
На обломке — обломок, был в ветрах вознесен
И над бездной качался. Это все? У руля
Видно женщину. Небо — лик ее, не земля,
Так прекрасно лишь небо, над простором морей,
В свете звездных сияний и закатных огней;
И прекрасный ребенок на коленях ее,
Он во всем выражает восхищенье свое;
Рад он трепету молний и смеется громам,
Полногласному ветру, полнозвучным ветрам,
Манит тигров, чтоб встали и пришли поскорей,
Между тем как от страха столько ярких лучей
В их глазах, что светлее каждый беглый их взор,
Чем летящий по небу огневой метеор;
Бьется сердце ребенка, не стихает гроза,
Но у матери скорбны и без блеска глаза.
«О, не смейся, мой милый, о, не смейся, шутя,
Лучше спи, успокойся, дорогое дитя,
Сон обманет ту муку, что грозит нам с тобой,
В чем она, я не знаю, но страшусь пред судьбой,
Потому что с тобою будет разный нам путь!
Спи же, спи пред разлукой! Эта бледная грудь,
Что трепещет в испуге, — для тебя колыбель,
Для тебя, мой желанный, в ней приют и постель.
Что́ есть жизнь, что́ есть смерть, что́ есть мы, если в час,
Как погибнет корабль, больше нет уже нас?
Как не видеть тебя, быть без ласки твоей?
После жизни быть тем, чем мы были пред ней?
Этих рук не касаться, не знать этих грез —
Этих губ, этих глаз, этих нежных волос?
И не знать этой речи, что ласкает мне слух,
Всей телесной одежды, одевающей дух,
Что моим был ребенком, был родимым, — и вот,
Погасает, бледнеет, точно радуги свод,
Чьей улыбке была я — вниз упавшим дождем?»
Вот корабль содрогнулся, как разрушенный дом,
Погружается в воду, чтоб уйти навсегда;
Тигры вспрыгнули в страхе, дюйм за дюймом вода
Наползает как туча и растет как гроза,
Коченеют от страха лапы, уши, глаза;
И в груди их внезапно с тяжкой силой возник
Продолжительный, хриплый, потрясающий крик,
Он пронесся по горным пенным долам волны,
И, как эхо, от высей он достиг глубины,
Смешан с хлещущим свистом встречно-бьющих дождей
И влеком ураганом над пространством зыбей:
Он от запада мчался, ураган грозовой,
И к восточному ветру бросил яростный вой,
Поперечным теченьем разделяя объем
Возмущенного вихря с разрешенным дождем;
Как в глуши первобытной, меж деревьев и трав,
На слона, выскользая, нападает удав, —
Как проворный и черный, быстрокрылый баклан, —
Над глухим океаном как другой океан, —
Буря мчится, домчалась вплоть до тех облаков,
Что для мира восстали колоннадой основ,
Опершися на море, вознеслись до небес
И окутали бурю целым храмом завес;
Но она порвала их, как гремучий ручей
Глыбы скал разрывает, чтобы мчаться звончей:
И огромные тучи раздробились вдали,
Точно камни от храма при трясенье земли;
Точно пыль от паденья этих тяжких камней,
Тучи в буре распались, разметались по ней;
Из расщелины страшной облаков грозовых,
Там, где утренний воздух был и ясен и тих,
Точно полчища света, протянулись лучи,
Златоцветны, кристальны и светло-горячи,
Проницательно-остры, устремились, и вот
Эти полчища слились у рассветных ворот.
Все растет, все яснее в черной буре пролом,
И пещеры туманов озарились кругом,
И свирепые ветры погружаются в сны,
Убаюканы качкой монотонной волны
И продольным сияньем колыбельных зыбей;
А вверху, разгораясь в яркой славе своей,
Златоцветным туманом, еще страшный на вид,
Сумрак туч отшумевших блеском солнца горит.
Волны, скучившись, видят высоко над собой
Углубленный, спокойный, свод небес голубой,
И, как страсти, пожаром запылавши в крови,
Утихают пред взором светлоликой Любви,
Так, увидевши ясный голубой небосвод,
Легкой зыбью трепещет успокоенность вод.
Смотрят Анды и Атлас, — между ними, светла,
Темно-синяя влага протянулась, легла,
Острова и утесы, тени чаек морских,
Все воздушно и нежно, мир как будто притих.
Мир воды чуть трепещет. Где ж корабль? На волне,
Где он в водном провале медлит, точно во сне,
Тигр — в чудовищной схватке с водяною змеей.
Пар и пена от стычки, взрыв родя над водой,
Сонмом радуг пятнают светлый воздух, и в плеск
Вмешан звук от хрустенья, сильны кости, но треск
В них рождают объятья смертоносной змеи,
Развернувшей все звенья и сплетенья свои,
И шипение крови, из змеиных боков,
Что под лапами тигра брызжет в пену валов,
Слито с свистом и всплеском, — точно страшный снаряд
Влагу с ветром бросает и вперед и назад,
Их как жерновом мелет, превращая их в звук,
Что ползет сколопендрой в океане вокруг.
Голубая акула в голубой глубине
В ожиданье застыла, медлит словно во сне,
Плавники распростерла, победителя ждет,
Как немая гробница в неподвижности вод.
И, увидевши тигра в бездне вод, как в гробу,
Брат его поспешает встретить ту же судьбу.
Приближается шлюпка, и двенадцать гребцов
Острый киль устремляют меж соленых валов.
Дула к тигру направив, три стрелка у кормы
Целят, выстрелы громки, и из вспыхнувшей тьмы
Пули вынеслись метко тигру в крепкую грудь,
И он должен во влаге беспробудно уснуть.
Под кипучей волною чуть концом шевеля,
Лишь обломок остался от того корабля,
Погружается в бездну, вот почти не видать,
Но за это спасенье побледневшая мать
Ухватилась упорно цепкой левой рукой
И красавца ребенка поднимает в другой.
Смерть, Надежда и Ужас, Красота и Любовь
Реют, слившись над нею, разделяются вновь,
Блещут ярким испугом в исступленных глазах
И горят метеором вкруг нее на волнах,
А ребенок смеется, как смеялась волна,
Перед тем как проснулась под грозой глубина.
Океан и ребенок друг на друга глядят,
И загадкой исполнен этот радостный взгляд.
См. также одноимённые страницы.