Эта вещь в себе (удержим кантовский термин, как устойчивую формулу), которая, как такая, никогда не бывает объектом (потому что всякий объект — лишь ее проявление, а уже не она сама), эта вещь должна была, для того чтобы сделаться все-таки объективно мыслимой, заимствовать себе название и понятие у какого-нибудь объекта, у чего-нибудь данного объективно, следовательно — у какого-либо из своих проявлений; но последнее, для того чтобы послужить объясняющим моментом, должно из всех ее проявлений быть самым совершенным, т. е. самым ясным, наиболее развитым, непосредственно освещенным силой познания: такое проявление — это именно человеческая воля. Надо однако заметить, что мы конечно пользуемся лишь denominatione а potiori, вследствие чего понятие воля получает бо̀льший объем, чем оно имело до сих пор. Познание тождественного в разных явлениях и разного в сходных и служит, как это столь часто замечает Платон, условием философии. Но до сих пор тождество сущности каждой стремящейся и действующей силы в природе с волей не было познано, и поэтому на многообразные явления, представляющие собою только различные виды одного и того же рода, смотрели не так, а принимали их за гетерогенные: вот почему и не могло быть слова для обозначения понятия этого рода. Я поэтому называю весь род по самому выдающемуся из его видов, познание которого, лежащее к нам ближе и непосредственное, ведет нас к косвенному познанию всех других. Таким образом, во власти безысходного недоразумения оказался бы тот, кто не был бы способен выполнить требуемое здесь расширение понятия и под словом воля подразумевал бы всегда лишь один доселе носивший это имя вид, т. е. волю, которая сопровождается познанием и обнаруживается исключительно в силу мотивов, при этом даже только в силу абстрактных мотивов, иначе говоря, — под руководством разума; между тем она, как сказано, служит только самым ясным проявлением воли. Непосредственно известную нам внутреннюю сущность именно этого проявления мы должны мысленно выделить и перенести ее затем на все более слабые, менее ясные проявления той же сущности, — чем и выполним необходимое расширение понятия воли.
Но в противоположную сторону извратил бы мою мысль тот, кто подумал бы, что в конце концов безразлично — называть ли эту внутреннюю сущность всех явлений словом воля или каким-нибудь другим. Так было бы, действительно, в том случае, если бы эта вещь в себе была чем-нибудь таким, к бытию чего мы бы только умозаключали и что таким образом познавали бы лишь косвенно и лишь in abstracto: тогда, разумеется, ее, эту вещь, можно было бы называть как угодно, — имя было бы только простым знаком неизвестной величины. В настоящем же случае термин воля, который, как волшебное слово, должен раскрыть нам сокровенную сущность каждой вещи в природе, обозначает вовсе не неизвестную величину, какое-то нечто, достигнутое умозаключениями: нет, он обозначает познанное вполне непосредственно и настолько известное, что мы гораздо лучше знаем и понимаем, что такое воля, чем всякая другая вещь.
До сих пор понятие воли подводили под понятие силы, я же поступаю как раз наоборот и каждую силу в природе хочу понять как волю. Да не подумают, что это безразличный спор о словах: напротив, это в высшей степени значительно и важно. Ибо в конечном основании понятия силы, как и всякого другого, лежит наглядное познание объективного мира, т. е. явление, представление, из которого это понятие и почерпнуто. Оно абстрагировано из той области, где царят причина и действие, т. е. из наглядного представления, и означает именно наличность причины как причины, — в том пункте, где эта наличность совершенно не поддается дальнейшему этиологическому объяснению, а сама служит необходимой предпосылкой всякого этиологического объяснения. Напротив, понятие воли — единственное из всех возможных, которое имеет свой источник не в явлении, не в простом наглядном представлении, а исходит изнутри, вытекает из непосредственнейшего сознания каждого, сознания, в котором каждый познает собственную индивидуальность в ее существе, непосредственно, вне всякой формы, даже вне формы субъекта и объекта, и которым он в то же время является сам, ибо здесь познающее и познаваемое совпадают.
Поэтому, сводя понятие силы к понятию воли, мы на самом деле сводим менее известное к бесконечно более известному, даже к тому, что одно только в действительности нам непосредственно и совершенно известно, — и тем очень расширяем свое познание. Подводя же, как это делалось до сих пор, понятие воли под понятие силы, мы отказываемся от единственного непосредственного познания, которое мы имеем о внутренней сущности мира, потому что мы растворяем его в понятии, отвлеченном из явления, — а с таким понятием мы никогда не можем выйти за пределы явления.