Явление I
Фисочка. Вот и я управилась. (Подсаживается к Адели.) И так сезон открылся!.. Ну, душечка, рассказывай про вчерашний вечер.
Адель (лениво опуская книгу). Да нечего рассказывать: все те же лица, та же толкотня и танцы, точно никто и не разъезжался по дачам, да по деревням.
Фисочка. Ну, а кто лучше всех одет был, и успех имел?
Адель. Французские актрисы, Фисочка.
Фисочка (делает огромные глаза и с ужасом). Неужели они там были?
Адель. Нет, мы заезжали перед вечером в Михайловский; и когда посмотришь, Фисочка, как восторгаются мужчины актрисами — не талантом их, а просто как женщинами, так увидишь, что наши дамы никогда не имеют и десятой доли такого успеха.
Фисочка. А-фи! не говори мне про них. Не говори! слышать не могу про безнравственность. Нет, расскажи, кто из хорошего круга имел успех.
Адель. Да кто имел? За сестрой много увивались, за Кудасовой, что с мужем развелась, и всего больше за Ольгой Жижемской. Отчего это, Фисочка, мужчины все ухаживают за замужними, да безмужними, и чем свободнее те обращаются, тем больше успевают.
Фисочка. Оттого, что мужчины все безнравственны и притом же глупы. Они не знают, какой огонь горит в сердце зрелой (стучит себя в грудь) девушки.
Адель. Только они не очень-то гоняются за нашим огнем.
Фисочка. Оттого, что глупы! Ну, а за тобой, душка, кто ухаживал?
Адель. Да никто особенно: кто же за девушками ухаживает.
Фисочка. Ну, не может быть, чтобы за тобой не ухаживали: ну, душка! душка, расскажи (подвигаясь к ней на стуле) — я ужасно люблю это слушать.
Адель. Да, право же, никто особенно. Так, офицерики разные, да статские петушки; есть и приятные: я с ними люблю танцевать, — да так, мелюзга, без положения, а из настоящих-то Панкратьев что-то удостоил внимания.
Фисочка. Ну, видишь, душка — Панкратьев! ведь это лев большего света.
Адель. Да уж это мне, видно, по сестре честь: он из её свиты. Еще полуумный князь Хилковатый что-то вертелся.
Фисочка. Ну, этот — старик. Нет, из молоденьких, из молоденьких… Душка, ведь не может быть, чтобы у тебя не было какого-нибудь избранного, не было одного, которого бы ты предпочитала всему свету. Душка, ну, откройся мне, откройся; душка, сделай меня поверенной твоего сердца…
Адель. Полно, Фисочка! нечего мне поверять: я тебе говорю что никого не было, кто бы мне нравился: все такие пустенькие вечно болтают все такой вздор, — какой тут избранный!
Фисочка (обиженно). Однако ж это странно, что из всей молодежи, из всех офицеров и штатских не нашлось ни одного, кто бы тебе понравился! В твои года нора подумать, кому подарить сердце! (Колко.) Или, у тебя может и есть предмет, да его в хорошие дома не пускают?
Адель (смотрит на нее лукаво). А пускают в такие, как наш? (В сторону.) Знаю, куда камешек-то летит! (Фисочке.) Такие-то лучше, Фисочка: они не скучны, по крайней мере!
Фисочка. Это тебя все Пенкин твой сбивает. У него вкусы хороши нечего сказать! Этто попался мне под ручку с какой-то стриженой да растрепаной! Фи! Никакого в тебе нет аристократического чувства. Ах, друг мой, осмотрительно отдавай сердце — с этим шутить нельзя, но не медли и не упускай случая: ты еще молода, ты не знаешь, что такое носить в груди огонь, которым некого согреть! (Адель улыбается.) Ах, не улыбайся, душка! Я знаю, — все смеются над нами, пожилыми девушками; но не дай Бог никому испытать того, что мы испытываем…
Явление II
Слуга. Анфиса Алексеевна, пожалуйте в кладовую: провизии нужно.
Фисочка. Ах, как это скучно, и скоро ли воротится эта экономка: терпеть не могу заниматься этими мещанскими заботами. (Уходит, и за ней слуга.)
Явление III
Адель (одна). Аристократические то наклонности куда забрались! Сама хоронит от всех нас, как великую тайну, свою фамилию, потому что она, должно быть, не очень аристократична, а мещанством гнушается: в нашем-то доме, где бабушка мещанка еще здравствует, да и к нам катит! Ах, забавная эта Фисочка. (Задумывается.) А права она: надо подумать, кому отдать — да и не сердце, а всю себя. Да, надо замуж выходить! Что это за жизнь наша хваленая, девичья. Девичья воля? Какая тут воля! нельзя шагу ступить, свободны только замужние… Как это странно: связать себя клятвой и сделаться свободнее… А мы что? Полируют наc, да отделывают только с наружности, готовят только в невесты, и нет другого интереса в жизни: сиди и кротко пленяй, с дозволения родителей, да жди, пока кто-нибудь не ангажирует в жены, как на кадриль. А вот Фисочка тридцать лет, ждет и не дождется, и вся жизнь прахом пошла! А если сватается, да немилый? А если милый-то да не сватается? Ах, мы бедные! Хорошо еще, если есть приданое — спасибо папочке, нажил, — так хоть около него вертятся. (Задумывается.) Надо замуж выходить! а милый-то не сватается! Что же это Пенкин? И любит ли он теперь меня? Когда я была ребенком, он меня любил как сестру, а как вышла из института, стал он отдаляться и отдаляться, и вот нынче летом совсем почти не показывался. Может — разлюбил? полюбил другую? с кем это Фисочка встретила его?.. Отчего же я-то перестала ему нравиться? Отчего он когда встретится со мной становится желчен, все придирается ко мне? странно! А мне он все нравится, все так и тянет к нему: есть в нём что-то серьезное… умный он. Конечно, партию я могла бы сделать и лучше, — у него тоже нет положения, да он сумеет сделать его, особенно с моим приданым. Не такое, как барон: не светское и блестящее, но какое ни будь свое, дельнее, а сделает. Разве он боится, что откажут? Горд он! Или думает, что мне не нравится? Странно: нынче все женщины о равноправности толкуют, а никто из нас не смеет в любви объясниться. Говорят: самолюбие, а как откажут. Ну, что же! ведь у мужчин тоже самолюбия-то не меньше нашего, да им отказывают! Конечно, у нас есть способы и без предложения узнать… Однако ж надо это разъяснить и понять: что он, любит меня или нет. Ну, а если нет… (Вздыхает и пожимает плечами.) надо будет другого.
Явление IV
Людмила. Здравствуй, Адочка! Что это ты одна? а где maman?
Адель. По обыкновению уехала с визитами да поздравленьями: ты знаешь, она, ведь, как огня боится пропустить кого нибудь.
Людмила (презрительно). Да верно еще к своему Паисию заедет.
Адель (улыбаясь). Может быть.
Людмила (пожимает плечами). А Фисочка?
Адель. Фисочка огорчена: у нас экономка отправилась на неделю к дочери погостить, и мама просила Фисочку на это время её обязанности исправлять, — она в отчаянии от этих, как говорит, мещанских забот.
Людмила. И никого у вас не было?
Адель. Никого.
Людмила (про себя). Верно Панкратьев еще не приезжал. Или я ошиблась.
(За сценой голос Фисочки.) Ах, это баронесса приехала, кажется!
Людмила. Ах, эта засохшая фиалка надоест; ну, да я ее спроважу сейчас: она страшно любит на моих лошадях прокатиться!
Явление V
Фисочка. Баронесса! ах, милая аристократочка моя! (Здоровается с ней.)
Людмила. Здравствуйте, Фисочка! У меня есть к вам просьба: съездите, пожалуйста, в гостинный двор и купите мне тонких иголок и булавок черных, с большими головками.
Фисочка. Нет, я, душечка, лучше в английский магазин.
Людмила. Ну, пожалуй, хоть в английский магазин. Вот вам деньги. (Вынимает из портмоне и отдает.)
Фисочка. А вы на ваших серых?
Людмила. Да, на серых.
Фисочка. С удовольствием, душечка, с удовольствием. Ах, да как же я с ключами? (Детски плаксивым голосом.) Ведь я нынче при ключах.
Адель. Ну, доверьте мне их; оно и кстати к моим мещанским вкусам.
Фисочка. Ну, душка, не сердись! (Целует ее в щеку, отдает ключи, подпрыгивает и уходит, говоря скоро про себя.) Надену розовую шляпу, опущу вуаль и меня молодежь за баронессу будет принимать, а я им… (Показывает, как будет раскланиваться направо и налево. Скрывается.)
Явление VI
Адель. Ты как будто устала после вчерашнего: вот что значит много-то поклонников иметь.
Людмила (нетерпеливо). Ах, совсем не то! Я не знаю, что мне делать: муж опять требует, чтобы я у отца денег просила! А как я буду просить: я и без того столько у него выпрашивала, что язык не пошевелится — еще недавно шесть тысяч взяла!
Адель. Да на что ж это ему, милочка? А приданое твое — неужели уже прожито?
Людмила. Все! Все, кроме дома, что отец мне подарил, да и тот уцелел потому, что у отца в залогах.
Адель. Да куда же это все пошло? Правда, зажили вы отлично, однако…
Людмила. Ну, зажили широко, а потом муж вышел в отставку, да в аферы пустился: лошади, да пари, да карты…
Адель. Как же это ты допустила?
Людмила. Да разве я вмешивалась в это? Нас не только не приучают, да и не допускают вмешиваться в денежные дела. Я знала, что я богата; сама привыкла к роскоши, муж мастер хорошо проживать, я его любила и отдалась ему — знаешь, как мы отдаемся, когда любим, да бываем глупы, — вся, как в омут, а очнулась — мы уже разорены…
Адель. Но теперь-то, когда ты знаешь положение, знаешь, что муж мотает и проигрывает, — зачем же ты потворствуешь ему? Неужели ты так его любишь еще, что не можешь ему отказать?
Людмила (нетерпеливо). Какая любовь! Теперь другое… Все же я жена, и не могу идти наперекор; и опять — как его изменишь!
Адель. Ну, нет! Я бы не позволила, и не стала плясать по его дудке… Я бы и сначала приданое-то не вдруг доверила: любовь — любовью, а деньги — деньгами.
Людмила (язвительно). Ну, вы нынче умнее стали и любите осторожнее.
Адель. По крайней мере, теперь-то бы я уже на твоем месте не потворствовала ему. Ну, нужны деньги тебе, так проси для себя: а он, коли проиграл, так пусть сам и ищет.
Людмила (нетерпеливо). Эх ничего ты не понимаешь! Бывают положения, в которых нельзя не помочь, да и… Ну, да что тут говорить: выйдешь когда-нибудь, так увидишь. (Адель качает недоверчиво головой.) Папа дома?
Адель. Дома, кажется.
Явление VII
Слуга. Александр Петрович Панкратьев.
Адель. Да ты бы сказал, что мамы дома нет.
Слуга. Я докладывал, да они вам приказали доложить, а как я думал, что здесь баронесса…
Людмила (в сторону). А! Я так и знала. (Слуге.) Проси его.
Явление VIII
Адель. Зачем ты его велела принять? Как бы мама не рассердилась?
Людмила. Отчего же? Ведь я здесь. А он такой милый: он развлечет нас. (В сторону.) Нет уж пусть лучше видятся при мне: я увижу, каков он будет с ней и как объяснит визит.
Адель. Да, он милый. Но что же он делает на свете?
Людмила. Как что? Живет! И еще лучше многих живет! Ты знаешь, какой он имеет успех. Какие ты вопросы странные задаешь!
Явление IX
Панкратьев. Здравствуйте, mesdames! Вот что называется одним камнем двух птиц убить, да еще каких птиц! Мне кто-то сказал, что сегодня день рождения вашей матушки.
Адель. Нет, вы ошиблись.
Панкратьев. И не ваше?
Адель. И не мое.
Панкратьев. Ну, может, кто-нибудь из ваших предков родился, или был именинник в этот день. Но я очень рад этой ошибке. Когда мне сказали, что вы одни дома, я было, отчаялся: знаю, что до девицы, как до заколдованной принцессы, не допустят нашего брата, если не пройдешь сквозь ряд испытании, в роде тетушек, маменек. Но когда узнал, что здесь баронесса, я решился вломиться.
Баронесса. Так вы меня тоже за испытание приняли?
Панкратьев. Еще бы: и за самое опасное! Так что я не устоял против искушения с ним встроиться. А знаете — это еще вопрос: кого бы из вас следовало отдать под покровительство другой, и я даже думаю, что Аделаида Васильевна лучше бы справилась с этой ролью.
Баронесса. Вот как! Так вы считаете меня легкомысленнее Адели?
Панкратьев. Нет, не легкомысленнее, но вы более способны увлекаться! Да! В Аделаиде Васильевне, несмотря на её молодость и веселость, есть что-то практическое и проницательное. Это единственная девушка, которой я несколько побаиваюсь и с которой чувствуешь, что ее не обойдешь.
Адель. Будто? Если это правда, так я очень рада: побольше бы таких, которых побаивались, а то уж вы слишком загоняли нас. Только вряд ли, чтобы вы-то боялись!
Панкратьев. Нет, я не шучу. Есть в выражении вашего лица что-то простодушно хитрое, что именно — определить трудно. Да нет ли у вас карточки? Фотография лучше всего выдает истинный характер.
Адель (посмотрев на альбомы). Здесь нет.
Людмила. Принеси, пожалуйста, дружок: мне хочется поверить его проницательность.
Адель (смеясь). Пожалуй. (Уходит.)
Явление X
Баронесса (оглядевшись и увидав, что Адель ушла). Как это неискусно придумал ты предлог увидаться с Аделью?
Панкратьев. Бот они, женщины! Я увидел, что она проехала сюда, и нарочно заезжаю, чтобы с ней видеться, а она меня подозревает. И извольте тут искать свидания!
Людмила. В самом деле так?
Панкратьев. Еще бы! Если бы не так, то кто бы мне велел настаивать, чтобы меня приняли. (В сторону.) Не бежать же было! Какой же это чёрт на её лошадях попался мне?
Людмила. Ну, верю, верю! (Берет его за руку.) Спасибо! (Торопливо.) А мне именно хотелось тебя видеть, чтобы предупредить: муж догадывается и подозревает нас.
Панкратьев. Подозревает! гм! (В сторону.) На силу-то начал, дурак! (Ей.) Надо быть осторожнее, мой друг.
Людмила. Я за себя не боюсь, я боюсь за тебя: он нынче раздражителен, он тебе, пожалуй, сцену сделает.
Панкратьев. Нет, за меня ты не бойся: он только делает сцены женщинам. Проигрался и денег нет: тут люди всегда подозрительны и ревнивы.
Людмила (смущаясь). Он говорит, что поручился за кого-то.
Панкратьев. Вздор! В клубе в палки проиграл и его записали в книгу. Мне ужасно досадно, что на тебе, бедной, он все вымещает. (Берет её руку и целует.)
Людмила. Что же делать! Да обо мне не думай! Где же бы нам увидаться.
Панкратьев. Где бы… (Думает. Слышит шаги и торопливо.) Я тебя уведомлю: надо быть осторожнее. (В сторону.) Не муж, а сестрица чтобы не проведала.
Явление XI
Адель. Ну, вот вам и карточка! (Подает пачку.)
Панкратьев. Вот видите тут их… раз, два, три… четыре разные снимка, — и как вас ни сажали, как вы ни старались казаться наивной девицей, а во всех проглядывает «себе на уме» и какое-то пренебрежительное равнодушие. В натуре вы, конечно, это скрываете, а вот на этих карточках, несмотря на свои наивный и равнодушный вид, так глядите, как будто думаете: «вижу вас, друзья мои, какая вы все мелочь», точно вы на горе стоите, а мы под горой.
Людмила (в сторону). Однако, он что-то очень с ней любезничает. (Вслух.) Ого! Я не знала, что вы такой тонкий физиономист и еще более — тонкий льстец. Поздравляю тебя, сестра! Ты действительно должно быть исключение, потому что Панкратьев вообще не говорит любезностей.
Адель. Да я тут особенно любезного и не вижу.
Панкратьев. Да, я, действительно, не говорю любезности, а к Аделаиде Васильевне — с ними и подавно не подступай.
Людмила. Ну, да ведь и вас не учить, к кому с чем подступить.
Панкратьев. Нет, в самом деле, я говорю, что вас словами не обойдешь: у вас много русского «себе на уме», и решимость какая-то есть.
Адель. Я очень рада. Нынче же русское в моду входит; да, впрочем, как же мне и не быть русской: у меня дедушка раскольник даже был. (Людмила смущается.)
Панкратьев. Вот видите, — я правду сказал, что вы исключение: ни одна наша девушка не посмела бы сказать, что у неё дедушка был простой раскольник. За это-то вот я вас и побаиваюсь. Ну, а Лафатеру можно взять одну карточку?
Людмила (с ревнивой насмешкой). Для того, чтобы вы поставили ее под образа? Жалко только, что девицы не дают их молодым людям, потому что не все они так скромны, как вы.
Адель. Слышите, что говорит светская мудрость? Но чтобы показать, что я достойна того, чтобы вы меня считали исключением, — я вам позволяю выбрать…
Людмила (качая головой). Адель!
Явление XII
Кондрашова (скидая шляпку). А! Здравствуйте. (Целует Людмилу и подает руку Панкратьеву.) Что это вы делаете?
Панкратьев. Да вот, Аделаида Васильевна позволили мне взять свою карточку, я и выбираю.
Кондрашова. Адель! Как же это можно! Нет, уж вы извините, Александр Петрович, а этого нельзя: это не водится! Молодым людям не следует давать карточек девушек. Вы сами знаете, что могут заговорить!..
Панкратьев. Да, ведь это если делается тайно и при каких нибудь особых отношениях, а тут какая же тайна? А знаете, Глафира Петровна, чтобы не могло выйти никакого истолкования, так вы напишите на карточке — знаете, как цензор на книге пишет: «дозволяется отдать сию карточку Александру Панкратьеву», — год, месяц и число — родительница такая-то.
Кондрашова. Ну, уж вы чего не придумаете! Вам хорошо шутить, но мать этим шутить не может. Дайте-ка их сюда!
Панкратьев (отдавая). Аделаида Васильевна, заступитесь!
Адель. Нет, я не вмешиваюсь. Я, с моей стороны, позволила, а как решает родительская власть — это уж не мое дело.
Панкратьев (к Людмиле). Значит, полнейшее равнодушие! А вас я уж и не прошу: вы также за все приличия.
Людмила (значительно). Да и я не люблю злых шуток! А вы где были, мама?
Кондрашова. Была у княгини Прасковьи Аркадьевны: ты знаешь, какое место получил её муж. Потом заезжала в магазин, купила вот этакого эмалевого попугайчика — прехорошенькая игрушка — и отвезла ее Дарье Андревне: у неё воспитанница сегодня именинница, так ей подарила. А Дарья Андревна уж непременно возьмет ее себе: ты знаешь, какая она охотница до этих безделушек.
Панкратьев. Очень приятно будет воспитаннице! Однако ж поехать и мне к ним. До свиданья, mesdames! (Откланивается, подает руку баронессе, та холодно дает ему свою. В то время, как он прощается, вбегает подпрыгивая Фисочка.)
Явление XIII
Фисочка. А вот и я! Здравствуйте, m-r Панкратьев! А вы уже собираетесь?
Панкратьев. Да! Вижу, что вас нет, пождал и решился ехать. А это не вы ли мне попались на лошадях баронессы?
Фисочка. Да, я! А вы меня приняли за баронессу?
Баронесса. И поэтому поспешили меня здесь сыскать?
Адель (в сторону). А! так он отыскивал сестру.
Панкратьев. Да, совершенно был убежден, что баронесса… M-lle?.. извините, я забываю вашу фамилию…
Фисочка. К чему вам она? (Сентиментально.) «Что в имени тебе моем» — сказал Пушкин.
Панкратьев. Однако ж, надо же вас называть как-нибудь.
Фисочка. Ну, меня зовут Анфиса, и зовите — мадмуазель Аифис.
Панкратьев (иронически баронессе). И прекрасно Я хотел сказать, что m-lle А-н-ф-и-с так похожа на вас, что весьма легко ошибиться. До свиданья! (Уходит.)
Людмила (в сторону). А! так он пошутил! А все-таки с Аделью что-то очень любезен.
Явление XIV
Фисочка. Искупила вам все: вот булавки и иголки, вот сдача. Ах, как бегут ваши серые: прелесть! какой это барон знаток во всем и как все умеет устроить!
Людмила (в сторону). Да! особенно денежные дела. (В слух.) Спасибо душечка.
Кондрашова. Ах, Фиса! тебе все еще 15 лет! Адель, как же это можно, дружок, холостым людям карточки давать: ты не знаешь, какие могут выйти из этого сплетни и что могут подумать.
Адель. Э, полноте, мама! Ну, что же подумают: что я влюблена в Панкратьева? Ну, пусть думают: раздумают когда-нибудь.
Кондрашова. Вот это прекрасно! — подумают, да раздумают. Да ведь когда думают, так это девушку компрометирует. Ведь кто же на тебя в это гремя может иметь виды? Или — мы здесь свои, так можно говорить — ты, может быть, сама думаешь выйти за Панкратьева? Конечно, предосудительного тут ничего нет: он человек милый и везде прекрасно принят, да ведь это положение хорошо для холостого человека, — а женится он — что же он может тебе предоставить? ни состояния, ни чинов, ничего солидного. Об этом надо подумать серьезно. А наконец, если и нравится, так это можно иначе выказать. Прими себе за правило: прежде венца никогда не давать мужчинам ничего существенного, ничего, что бы могло дать им какие нибудь права и доказательства привязанности. Как знать — иногда и перед венцом расходятся, а несвязанные ничем привязанности разрываются сплошь да рядом: тогда что будет с твоими знаками? Ведь это может совсем скомпрометировать девушку; с этим надо быть осторожнее, друг мой: можно все это как-нибудь иначе делать, не компрометируя себя!.. на все это есть другие средства…
Адель (все это выслушивает). Какие же это средства, мама?
Кондрашова (внушительно и сердито). Ну, вот говорите с ней; я ее учи как нравиться! А вот, сударыня: быть скромной и приличной девушкой, да не умничать и не выдумывать своих правил — вот какие средства! Свет постарее нас, и недаром выработал свои правила.
Адель. Но, мама, что ж мне делать — не знаю я и не понимаю весь этот светский устав. Да и нравиться не ищу: понравлюсь, так пусть понравлюсь, такая, какая есть; но если я полюблю кого, так не ручаюсь, что, пожалуй, и скомпрометирую себя.
Кондрашова. Слышите! Ну, да с тобой не сговоришь. Ну, и компрометируйся, и сиди в девках. Да мне-то за что в чужом пиру похмелье! Скажут — не учила, не внушала правил, а ей внушение-то мое как к стене горох! Фиса, пойдем со мной: мне нужно распорядиться кой-чем. (Бросает на стол карточки и уходит. Адель собирает их.)
Явление XV
Людмила (в сторону). Что это — неужели и ей Панкратьев нравится? У них в самом деле не затевается ли что-нибудь? Надо это разъяснить и принять меры. (К Адели.) Послушай, Адель, да что, в самом деле, есть у вас что нибудь с Панкратьевым?
Адель (нетерпеливо). Дался вам этот Панкратьев. Все им охота в чужую душу заглянуть, да там и хозяйничать. Ну, (с иронией) да! положим, что есть у нас что-то, положим — мы любим друг друга тайно: ну, что же из этого?
Людмила (с сдерживаемым волнением). Ничего; но я думаю, что от сестры можно бы и не скрывать! И далеко у вас зашло?
Адель. Ну, это определить довольно трудно: как же чувства мерить.
Людмила. Однако ж! ну, по крайней мере было объяснение?
Адель. С его стороны, да!
Людмила (едва сдерживаясь). И что же: какой ты ответ дала. За чем же дело?
Адель (нетерпеливо). Да никакого ответа не дала, потому что он ни о чём и не спрашивал: ведь при тебе сегодня он объяснял мне свои чувства!
Людмила (взволнованно). Ах, Адель, Бога ради не шути! Послушай, этим шутить нельзя. Ради Бога скажи: так у вас кроме этого ничего и не было?
Адель (в сторону). Э-ге! что-то ее очень задевает! (Сестре.) Да говорю, что ничего и не было.
Людмила. И он тебе не делал предложения?
Адель. Да нет же, Боже мой! И что это тебя беспокоит?
Людмила. Меня?! Мне что? (Спохватывается.) Душа моя, да разве ты мне не дорога? Ну а если бы он тебе сделал предложение, что бы ты сказала?
Адель. Я?! Я не знаю, что бы ответила. Если бы не было ничего лучше, может быть и согласилась бы: надо ведь это кончить чем-нибудь. Разве это жизнь, что я веду здесь теперь?
Людмила. Друг мой, только не выходи Бога ради за Панкратьева: он милый — это правда, но мама права — какой он муж! какое он положение тебе доставит: он любит жить, а его дела плохи. Притом он ветрен и нерасчетлив, — он промотает все, как мой муж, и будет тебя мучить. Такие люда очень милы в свете, но не годятся в мужья.
Адель. А только в любовники?
Людмила (вспыхнув). Почему ты это говоришь?
Адель. Да как же? И ты и мама все говорите, что люди, как Панкратьев, милы, и в состоянии нравиться, и умны — а в мужья не годятся: ну, так что же с ним делать, как такой понравится?
Людмила. Ну, да! пожалуй, их можно любить, потому что сердцу не прикажешь. Но они вовсе не годятся для устройства дома, семьи, положения: они слишком ветрены и не обстоятельны в этом. Умоляю тебя, друг мой, подумай серьезнее — это будет несчастье всей жизни: я но себе знаю.
Адель. Полно, Милочка, ты расстроена, друг мой, и принимаешь все это так близко к сердцу. Поверь, я к Панкратьеву совершенно равнодушна! Впрочем если бы я и вышла за него, так бояться за меня нечего: я ему приданым моим распоряжаться не позволю, а если он будет изменять, так сколько угодно: мне не он нужен, — мне вырваться на волю нужно!
(Голос Кондрашовой из-за кулис.) Адель, у тебя ключи? Подай их сюда.
Адель. Сейчас, мама. (Хочет идти.)
Явление XVI
Адель. Что это?
Слуга. Глафира Петровна с собой привезли из магазина.
Адель. Дай сюда. (Лакей подает и уходит.)
Адель (разглядывая черную материю, тихонько говорит). Паисию. (Показывает на платье, смеется и уходит.)
Людмила (машет ей рукой. Подумав). Час от часу не легче! Эта рвется замуж, Александр ветрен и стареет; он поговаривает, что пора ему жениться и на покой — теперь-то он очень озабочен! Что, если ему вздумается жениться на Адели? Он ни с кем не бывает так серьезен и так почтителен, как с ней; да и какой ему лучше невесты: богата, умна, хороша. Не нравится ему только, что «себе на уме». — Да, эта не так, как я, своего приданого не даст растерять! Думала я, что она не совсем равнодушна к Пенкину, но она так холодно говорит о замужстве, впрочем, ведь у ней не узнаешь скоро! Да за Пенкина не отдадут ее, и сам он противный: все только ссорится с ней и пропадает. А Адель рвется на свободу и, пожалуй, вздумает выйти за Александра! Боже мой, вышла я замуж без всяких расчётов, потому только, что любила человека; отдалась ему вся, и вот, он проматывает состояние, занимается только картами, лошадьми, мотовством, всем, кроме жены. Я была оставлена, делать я ничего не умею, к труду не приучена, — нас, как баядерок, учат только нравиться и пленять. — Что же было делать? Я и стала нравиться! и полюбила! Теперь и этот человек готов изменить, и в сестре я нахожу соперницу. Этого только недоставало! Нет, я не допущу этого брака: это будет действительно несчастье и для сестры, и для меня. К счастью она ищет только свободы: надо найти ей мужа. (Думает.) А этот полоумный князь? Она ему нравится, но он с рассеянности все забывает жениться: надо подбить его!
Явление XVII
Людмила (увидав входящего Пенкина). А! вот кого напустить бы еще! За него не отдадут, да может он займет ее; а мужчину легко подбить, стоит только задеть самолюбие, да ревность: они на это глупы. (Пенкину.) А-а! Алексей Иваныч! Что вас не видно?
Пенкин (здоровается за руку). Здравствуйте, Людмила Васильевна. Да где же нам часто встречаться: мы ведь в разных стихиях живем.
Людмила. Да, в нашу-то вы редко заглядываете. А я очень рада, что вас встретила: мне хотелось вас увидеть.
Пенкин (улыбаясь). Ну, так я понимаю вашу радость: чем могу быть полезен?
Людмила. Ну, вот как вы поняли. А за это вас стоит разбранить. Как будто вы не знаете, что вас здесь все любят и вовсе не тогда только, когда нуждаются в вас; а вы, как нарочно, с каждым днем все больше и больше удаляетесь.
Пенкин. Дела были у меня и на даче жил далеко. Да признаться, я и не думал, чтобы мое-то отсутствие было очень заметно: здесь всегда такая пропасть гостей толчется…
Людмила (выразительно). Да вот видите, замечают и гораздо более, нежели вы думаете.
Пенкин. Да? ну, очень рад. А зачем я нужен вам?
Людмила. Я хотела переговорить с вами насчет сестры. Она что-то хандрит. Вы на нее имеете влияния больше, чем кто-нибудь: поговорите с ней.
Пенкин. Я?! Да о чём же?
Людмила. Между нами, на нее, кажется, имеет виды Панкратьев. Ну, сами посудите, что это за партия для Адели?
Пенкин. Отчего же? Напротив, мне кажется — партия очень хорошая; вкусы у них одинакие…
Людмила (вспыхнув). Как одинакие?
Пенкин. Да, и он, и она думают только о том, как бы время убить, — ну, вместе и будут придумывать, и выдумают успешно.
Людмила. Полноте, Алексей Иваныч, вы несправедливы: сестра, правда, любит иногда и блеск, и веселости, но им она отдается потому, что не находит чем занять себя; а у неё есть влечение к жизни серьезной, — она непохожа на меня — я сознаюсь. Ей нужен муж умный и дельный, или, если не муж, так по крайней мере друг, который бы дал ей направление. А она теперь скучает; и я боюсь, чтобы она не решилась на что-нибудь необдуманно. Вы знаете — женщина от скуки или на зло кому-нибудь на все решается.
Пенкин. Так я-то что могу тут сделать?
Людмила. Ну-ну! рассказывайте! Вы очень хорошо знаете, что Адель с детства очень привязана к вам и что вы имеете на нее влияние. Да уж не от того ли она и хандрит, что у вас что нибудь вышло с ней и вы изволите дуться на нее? От вас ведь станется: вы, мужчины, всегда то из мухи слона сделаете, то слона не замечаете.
Пенкин. Да уверяю вас, что я тут не причем.
Людмила. Хорошо! Хорошо! Пусть будет так, я ваших откровенностей и не спрашиваю: ну, так поговорите с ней просто, по дружески. Успокойте ее, Алексей Иваныч, и скажите, чтобы она глупостей не делала. Я знаю, вы это можете. Пожалуйста! Она сейчас выйдет, а мне некогда. Папа один?
Пенкин. Я его оставил одного.
Людмила. Мне нужно с ним переговорить. Так я на вас рассчитываю. (Кивает ему головой и уходит.)
Явление XVIII
Пенкин. Что эта бабенка наговорила мне тут? И что у неё за дружба ко мне явилась: она, вечно занятая разными фи-фи-фи, всегда так мило меня в грош не ставила? Панкратьев! А! так тут сватовство идет: ну, что же, и с Богом! (Задумывается, стискивает зубы и хватает себя за голову.) Гг-а! Какой это греческий дурак первый выдумал, что любовь слева! Или она прозрела, с тех пор? Нет, это одурение какое-то! Видишь, что пропасть перед тобой, знаешь очень хорошо, что тут только голову сломаешь и больше ничего — нет! лезешь! Знаешь и лезешь, как глупая птица, которая, говорит, сама удаву в рот влетает: съешь, говорит, меня дуру! Ну, зачем я таскаюсь сюда? Ведь я очень хорошо знаю, что я не пара Адели, что она не думает обо мне; больше того: если бы она полюбила меня, так я сам бы не женился на ней, потому что это было бы и её, и мое несчастье; так нет! тянет! Вижу все её недостатки, вижу, как она избалована; знаю, что из неё никогда не выйдет спокойной, дельной жены, которая нужна нашему брату работнику, что в ней есть порывы страсти и все они направлены на вздор, блеск, пыль, тщеславие, — всякий раз, как встречу ее, — злюсь; видя, как испорчена эта чудная натура, — желчь, поднимается во мне; стараюсь ее избегать, а нет, все-таки тянет и все-таки люблю, люблю, люблю ее, как… А! идет! по шороху платья знаю, что она идет!
Явление XIX
Адель. А! Алексей Иваныч! Здравствуйте! здравствуйте! Что это вы тут одни делаете?
Пенкин. Вас поджидал!
Адель. Меня?! не верю! Нет, вы нынче не очень меня поджидаете: я вас почти все лето не видала.
Пенкин. Занятия были, да и жил я совсем в другой стороне.
Адель. Может и еще были другие влечения и тоже в другой стороне?
Пенкин. Нет, других влечений не было. Да признаться, и некогда заниматься ими: дела было довольно.
Адель. Ну, на это, я думаю, достанет его. При том же теперь, говорят, появились девушки, которые не требуют много ухаживаний, — знаете… эти… они все стриженые ходят.
Пенкин. У меня почти нет знакомых между ними; но надо вам сказать, что эти девушки имеют все одно великое качество: они сами и своим трудом стараются заработать себе кусок хлеба и поэтому их можно любить, не справляясь ни с их, ни с своим карманом.
Адель. Да, это вещь хорошая; но не все же поставлены в такое положение, чтобы думать о своем куске хлеба: над чем же и зачем же эти-то будут трудиться?
Пенкин. Разумеется! они даже не понимают и потребности труда, хотя собственно говоря, и они трудятся, потому что есть же у них цели и желания! только труд этот не очень производителен, например: убить позабавнее время, перещеголять кого нибудь, вообще бархатным хвостом в глаза пыль пустить. Тоже труд своего рода! Правда ли, я слышал, что вы несколько хандрите?
Адель. Я?! с чего вы взяли: меня совершенно удовлетворяет мое занятие и я с большим удовольствием, как вы сказали, бархатным хвостом пускаю пыль в глаза.
Пенкин. Помилуйте! я вовсе не об вас.
Адель. Ну, хорошо! Кто это только сказал вам про мою хандру?
Пенкин. Людмила Васильевна, — здесь сейчас говорила о вас; она говорила, впрочем, что находится и средство против этой хандры.
Адель. Именно?
Пенкин. Заискиванье Панкратьева.
Адель. А! это она вам сказала. Ну, и что же: как она его находит?
Пенкин. Да она отзывается невыгодно о нём и даже, признаться, просила меня тоже в этом духе поговорить с вами, но я… во-первых, я полагаю, что мое мнение тут ничего не значит, а во-вторых, я нахожу напротив, что это, кажется, партия была бы во всех отношениях приличная…
Адель. Да? Вы это находите? Вы находите это приличной для меня партией? и действительно мне ее советуете?
Пенкин (несколько смущаясь). То есть, видите ли… я для вас желал бы всего наилучшего, и Панкратьев, конечно, далек от идеала… но сходство вкусов, и при том он, говорят, так умеет нравиться женщинам, что я полагаю… может быть и вы тоже находите…
Адель. Другими словами, что он такой же пустой, как и я, и мы будем пара? (Пасмурно.) Что ж, это и правда. Спасибо вам, Алексей Иваныч, что вы это высказали: теперь я знаю, чего я стою и мне ясно, за что вы, который с детства был так расположен ко мне, теперь совсем переменились.
Пенкин. Ну, полноте, Аделаида Васильевна! Я пошутил. Да и нисколько я к вам не переменился! Верьте, что вы и ваше расположение мне дороги по прежнему.
Адель. Я и мое расположение?! этой девушки-то, что умеет только бархатным хвостом пыль в глаза пускать! (С усмешкой.) Вы шутите, Алексей Иванович! можно ли дорожить расположением тех, к кому нет ни капли уважения…
Пенкин. Да нет же, милейшая Аделаида Васильевна! не об вас я совсем говорил, и клянусь вам, что вы мне дороги по прежнему. Признаюсь, мне досадно было, что люди, подобные Панкратьеву, рассчитывают на ваше расположение…
Адель. Отчего же нет? Что я — выше их? Нет, не отрекайтесь, Алексей Иваныч: вы высказали, может быть, более, нежели желали, но высказали то, что думали, и я теперь знаю себе дену в ваших глазах и поняла ваше отчуждение.
Пенкин. Так нет же, не знаете и не поняли! Вы не знаете, до какой степени вы мне дороги; вы не знаете, что если я отчуждаюсь от вас, так потому… потому что вижу, как с каждым днем ваше положение, образ жизни, вкус, все, все разъединяет нас, вижу, что мне и моим советам не осилить влияния жизни и среды. Стена встает между нами, через которую мне не пройти… и я удалился.
Адель (с недоумением). Да… зачем же?
Пенкин (посмотрев на нее, медленно и пасмурно). Затем, чтобы не сойти с ума и не разбить себе голову об эту стену.
Пенкин. Ну, да, я вас люблю, люблю со всеми вашими недостатками. Вижу все, что разделяет нас и потому… что же мне остается делать, как не удалиться? (Наклоняет голову.) И я удаляюсь! (Уходит.)
Адель (когда Пенкин уже в дверях). Алексей Иваныч!.. Постойте!..
Адель. Послушайте! я… я бы не хотела так расстаться с вами… Я… дорожу вашим мнением и мне хотелось бы знать, неужели я так переменилась? Не представляете ли вы эту стену выше, нежели она есть?.. (Пенкин смотрит с изумлением. Она опускает глаза.)
Явление XX
Кондрашов. Да! так и скажи ему: пусть сам приедет! Пусть приедет сам, а нечего тебя-то подсылать. А это тебе. Не давай ему.
Людмила (целует его руку, он ее в голову). Спасибо, папочка. Я ему скажу.
Адель (сияющая. В сторону). А! Так вот что! Я не думала, что мне так отрадно будет узнать про его любовь.
Кондрашов (Адели и Пенкину). Беспокоит меня очень матушка. Пишет мне Папандопузо, что она выехала уже две недели назад, а ее нет, как нет! Ума не приложу — отчего она так долго не едет? Беспокоит меня она, очень беспокоит.
Адель. Может в Москве зажилась, папочка. Ты бы телеграфировал в Москву.
Кондрашов. Думал я, да не знаю, кто ее там увидит и к кому телеграфировать. (Задумывается.) Беспокоит! беспокоит.
Адель. Ну, полно думать, папочка: верно, она в Москве по церквам замолилась. Если бы что случилось, давно бы дали знать! Полно беспокоиться! (Ласкается к нему.)
Людмила (Пенкину). Что вы ей — отсоветовали?
Пенкин (значительно). Да, отсоветовал!
Явление XXI
Сын. Здравствуйте папа! (Здоровается.) Здравствуйте, сестренки! Уф, как я устал. Сейчас с ученья, в вагон и сюда.
(За сценой голос Кондрашовой.) Ах! Виктор! Это ты…
Явление XXII
Сын. Здравствуйте, мама. Ах, как я устал! Прямо с ученья и в вагон. А ночь почти не спал: провожали мы одного товарища у Четырех рук — почти до свету. Лег я отдохнуть, только просыпаюсь, — приехала какая-то старушенция со свитой, — представьте себе, из Москвы едет по шоссе, — и в Четырех руках остановилась чай пить. Я говорю: что же вы до Петербурга-то не потерпели? — Нет, говорит, батюшка, привыкла я в восьмом часу чай пить, так и буду. — Я ей: вы, я говорю, милая старушенция, у триумфальных ворот позавтракать остановитесь и лошадей перемените.
Кондрашов. Гм! Старушка! Какая же старушка?
Виктор. Уморительная! и все уморительные: закутанные, завязанные в платках да платочках вылезали… (За сценой голоса, дверь растворяется и укутанная в семи платках лезет Феоктиста Гавриловна, за ней в капоре и разных одеждах Антонина Григорьевна, дворецкий во фраке и Павел Маркыч в затрапезном сюртуке и в пуху.)
Явление XXIII
Феоктиста Гавриловна. Ну, ведь посторонних-то нет, так можно и допустить мать-то к сыну.
Василий Степанович. Ах! маменька! (Бросается к ней и обнимаются.)
Феоктиста Гавриловна. Здравствуй милый ты мой, здравствуй, привел Бог увидать. (Обнимает его, приплакивает и говорит между поцелуями.)
Дворецкий (в дверях Ерындиковой принимая ее за прислугу). А вы куда же лезете: пойдемте я вас проведу в девичью…
Антонина Григорьевна (гордо). Ты разве не видишь, что компаньонка идет: или не можешь отличить — что барыня, что служанка!
Дворецкий (ворчит). Кто вас отличит? (Ерындикову.) А ты куда же?
Ерындиков. За женой, братец, за женой! (Дворецкий только махает рукой.)
Феоктиста Гавриловна (обнимаясь но очереди. Глафире Петровне). Здравствуй, мать моя, здравствуй. Может не больно рада, да делать нечего. А это Милочка, да Аделичка? ах, голубки, какие большие да красивые, — ну, не брезгайте старухой, полюбите!
Адель. Полноте бабушка! (Разматывает ей платки и ухаживает за ней.)
Феоктиста Гавриловна (глядит на Виктора). А это кто?
Кондрашов. Внучек ваш, Виктор, маменька.
Феоктиста Гавриловна (Виктор целует у нее руку). Ба! это ты, голубчик, советовал мне у заставы-то лошадей кормить? Сам, слышь, там целую ночь бражничал… хорош! хорош!
Виктор (целуя руку). Я вас не узнал, бабушка…
Феоктиста Гавриловна. Не мудрено не узнать, как от роду не видел. Да над старухой-то незнакомой смеяться зачем? Ну уж! (Грозит ему. Входит Фиса.) А это Фиса. Здравствуй! что, все в девках сидишь? Ну уж видно так и застрянешь мать моя. (Увидав Пенкина.) А и ты здесь! Здравствуй голубчик! Мать поклон прислала… Ух укачало. (Сыну.) А это провожатые мои, Ерындиковы — знаешь чай. (Антонина Григорьевна приседает, муж кланяется.) Спасибо проводили меня, да и дело до тебя есть: приюти их.
Кондрашов. Хорошо маменька. (Подзывает дворецкого.) Спроси в конторе: нет ли свободной квартиры вот им. (Дворецкий уходит.) (Матери.) Как же это вы, маменька, не по железной дороге?
Феоктиста Гавриловна. А что меня в шею гонят что ли ехать по ней? И так из Нижнего посадили; скачут, как сумасшедшие на этой, прости Бог, чёртовой машине, ни тебе чаю напиться, ни тебе косточки расправить. Доехала до Владимира, говорю своим: стой, ночую здесь; да нанимай повозку. Нет, спасибо! я не великая барыня, да люблю делать, так как я хочу, а не так, чтобы тебя в клетку заперли, да выпускали где захотят! Стара я стала, командовать-то мной. (Внучкам.) Ну, а вы голубки, дайте-ка насмотреться на себя.
Явление XXIV
Конторщик. Есть две квартиры: одна в четыре комнаты, в 3-м этаже, а другая в две в 4-м.
Василий Степанович. Ну, так ты две-то им приготовь. Вели мебель какую поставить. (Ерындикову.) Вот, милости просим, он вас проводит. (Те уходят с конторщиком.)
Фисочка (все время нежно шепталась с Ерындиковой, которая инквизиторски осматривала все вокруг). Друг мой, как я рада, что у меня теперь есть друг! (Жмет ей руку.)
Явление XXV
Феоктиста Гавриловна. Ух! умаялась! ведь другой месяц, как все собираюсь: то-то держит, то другое. Ну, да ведь не скоро оберешься этакую даль, коли от роду из губернии не выезжала! Да захотелось перед смертью-то взглянуть, как вы живете, да на внучек-то взглянуть. Ну, а вы, милые, не брезгуйте, что у вас бабушка-то старуха простая. Как бы не эта простая старуха, так вы может не ходили бы в этих-то шелках: Васюту я на ноги-то поставила.
Адель. Э, полно, бабушка! Как это тебе в голову проходит! (Обнимает и целует ее.)
Феоктиста Гавриловна. Ну, ты, я вижу, умница:, ты попросту, по-родственному. Это я люблю…
Явление XXVI
Слуга. Княгина Мухрабакаева.
Глафира Петровна. Ах, я право не знаю! Ну, проси. Феоктиста Гавриловна, вы бы отдохнули; вот вам вашу комнату покажут.
Феоктиста Гавриловна. Уйду, мать моя, уйду! сама знаю! Ну, прячьте мать-то поскорее!
Адель. Пойдемте, бабушка; я вас провожу
Василий Степанович. Пойдемте, маменька-с; мы вас успокоим. (Уходят.)
Адель (уходя, Пенкину). Вы завтра навестите бабушку?
Явление XXVII
Глафира Петровна (дворецкому тихо и скоро). Зачем ты их по парадной лестнице пустил: провел бы с задней.
Дворецкий. Я так и хотел, сударыня, да они подъехали прямо к парадному подъезду. Барыня и хотели было пройти, да это компаньонка ихняя: как, говорит, это мать родную, да не с парадной лестницы принять.
