Явление I
Антонина Григорьевна. Ну хорошо, здесь собак уж нет. Ступай же к Канифольскому, постарайся достать счеты-то. Да там еще писарь у них Горкин есть, которого Харитон-то выгнал, так у него можно тоже многое добыть. Он всю суть знает, и пьяница горькая. Ты ему поставь полуштоф, он на Харитона-то сердит, так поможет тебе.
Павел Маркыч. Ну, хорошо. (Идет.)
Антонина Григорьевна. Паша! Паша! Постой (тот ворочается и мрачно слушает.) Коль Горкин-то будет упрямиться, так надо выбрать время, когда ему с пьянства опохмелиться будет не на что; тогда он за вино отца родного продаст.
Павел Маркыч. Ну! кончила что ли обедню то? Без тебя это знают. (Идет.)
Антонина Григорьевна. Да, знают! Ты все знаешь! Как пошла недовыручка, говорила — перестань взносить. Теперь, по крайней мере, были бы с деньгами. Так нет! Тянулся до последней, пока не лопнул — и остались без откупа, и без денег.
(Голос Павла возвращающегося:) Антоша! а Антоша!
Антонина Григорьевна. Ну что тебе?
Павел Маркыч (мрачно и таинственно). А ты через Анну Васильевну! Та ее слушает!
Антонина Григорьевна. Ну хорошо, хорошо! (Павел Маркин снова уходит.)
Явление II
Антонина Григорьевна (одна). Туда же учит! (качает головой и улыбается.) Эх ты скорбный! без меня совсем бы пропал! Кто придумал Харитоновы-то плутни открыть, да на его место попасть? Да! вот теперь и этому месту рад будешь. Разумеется, лучше как бы Кондрашевская компания городок какой дала! Да где! хоть бы залоги возвратила. (Вздыхая.) Упасть-то легко, а подняться-то куда трудно. Посмотреть дома ли старушка-то. (Идет к заднему крыльцу. Навстречу ей выходит Лукерья с ведром и запирает за собой дверь.)
Явление III
Антонина Григорьевна. Здравствуй Лукерьюшка! Что, дома Феоктиста Гавриловна?
Лукерья (сердито). Вот! В базар да захотели чтоб дома была! И меня-то за посудой послала: вишни купила, да грибов.
Антонина Григорьевна. А скоро воротится?
Лукерья. А кто ее знает! шляется, шляется по базару-то, а купит на медный грош! Как будто некого послать! Что от её гроша-то украдут что ли?
Антонина Григорьевна. А почем вишни-то?
Лукерья (идет). А не я покупала, не меня и спрашивайте! Я вишь и цепы не знаю. Легкое ли дело, невидаль какая на полтину всю-то её провизию искупить! Да я у становихи жила, так и та свою амбицию соблюдала, и сама на базар не таскалась: а все я, да я. И у меня, слава Богу, и копейки её не пропадало! А эта тысячница-то алтынничает! Мне её-то копейки не надо. И без её копейки проживу свой век: с голоду не умру. (Всхлипывает.) Под её окно не приду милостыню просить! У меня, может, и не эдакие деньги бывали на руках!
Антонина Григорьевна. Полно Лукерьюшка! Уж это у неё привычка такая: она не хотела тебя обидеть.
Лукерья. Обидеть? Да чем ей меня обидеть? Да еще позволю ли я ей себя-то обидеть? Велика фря: целовальница! Я не у эдаких жила, да обиды себе не видала! Меня упрекнуть не в чем! А инфалида у меня никто не видал; еще никто не поймал инфалида-то… А бедного человека завсегда обидеть легко. (Всхлипывает, утирает глаза передником и уходя за ворота кричит.) Нет ты застань сперва с инфалидом, да и говори! Я на своем веку, может, и не инфалидов видала…
Явление IV
Ну, теперь пошла на весь город кричать! И что с ней это сделается? Баба бы ничего, — да вдруг ей стрельнет в голову — точно бешеная собака ее укусит, и пойдет и пойдет: хоть святых вон выноси! И какого тут еще инвалида приплела? (Машет рукой.) Однако Феоктисту-то Гавриловну видно не скоро дождешься. Посмотреть: Анна Васильевна не дома ли. (Подходит к крыльцу и пробует отворить дверь.) Нет, заперта! Разве в огороде нет ли. (Идет к калитке заднего двора и хочет ее отворить, как вдруг ей на встречу лезет инвалидный солдат. Она отскакивает.)
Явление V
Антонина Григорьевна. Ах, чтоб тебя тут! (Злобно.) Тебе кого надо?
Солдат. А я было тут к куме Лукерье!
Антонина Григорьевна (налетает на него). Какую тебе куму Лукерью! Нет дома твоей кумы Лукерьи. Только развратничать таскаетесь. Убирайся, голубчик, убирайся: я вот твоему поручику скажу.
Солдат (грубо). Чего скажешь! Уйду и без тебя. (Медленно уходит.)
Антонина Григорьевна. Ах, подлец! еще огрызается! Смотрите, пожалуйста! Вишь, распустил вас поручик, — да я и батальонному пожалуюсь. Я найду дорогу! Тьфу! (Плюет и отходит.)
Явление VI
Уйти отсюда, а то еще Лукашка эта, мерзкая, воротится, да кричать начнет. Не даром она про инвалида-то заговорила, видно знает кошка чье мясо съела… (В воротах встречается ей Анна Васильевна.)
Явление VII
Антонина Григорьевна. Ах, Анна Васильевна! как я рада! А я было к вам заходила, да к Феоктисте Гавриловне: ан, нет никого, и дом пустой.
Анна Васильевна. Да ходила я к обедне и молебен служила: сегодня день рождения моего Алеши, Антонина Григорьевна.
Антонина Григорьевна. Ах, вот кстати-то пришлось! А я и не знала, — поздравляю вас, Анна Васильевна, с дорогим новорожденным. (Трижды целуются.)
Анна Васильевна. Благодарю вас, Антонина Григорьевна, очень вам благодарна. Уж подлинно дорогой: одна моя опора, как перст в глазу, одна радость. (Утирает глаза. Антонина Григорьевна делает приличную мину.) Другой-то еще когда на свои ноги встанет, а теперь только тратишь на него. Конечно, и он, благодаренье Богу, мальчик добрый, да все еще молодое деревцо: неизвестно, что выйдет. Сядемте здесь в тени, Антонина Григорьевна: устала я немножко, а ключи-то Феоктиста Гавриловна, видно, унесла. (Усаживаются.)
Антонина Григорьевна. Что же, Анна Васильевна, вам грех жаловаться, дай Бог всякой матери иметь таких детей, особенно как ваш Алексей Иванович: и умен, и учен, сам себе хороший хлеб зарабатывает, — и к вам: и ласков, и почтителен.
Анна Васильевна. Что говорить, Антонина Григорьевна! Ежечасно благодарю Господа за утешение, которое он послал. И любит он меня: пишет к старухе еженедельно и уж ни за что не пропустит, — опять же ведь и живу, можно сказать, на его счет: после покойника пенсии-то всего сто двадцать рублей. Ну можно ли этим жить? Дочь отдавала — он пособил, и за братнино ученье платит. Теперь, говорит, матушка, я на свои ноги стал, могу и тебе пособить. И слава Богу, говорит, хорошо получает. Вот, Василью Степановичу завод сахарный устраивал, и тот пишет: скажите, говорит, маменька, Анне Васильевне, что я очень доволен её сыном.
Антонина Григорьевна. И много получил за устройство-то?
Анна Васильевна. Не пишет он мне этого никогда-только, конечно, уж получил: завод тысяч двести, говорят, стоит. И все бы хорошо, Антонина Григорьевна, да не вижу его, моего голубчика, уж вот 4-й год. Шутка ли, даль какая? Ни мне к нему, ни ему ко мне. Подзывает меня Феоктиста Григорьевна с собой, да где же! Боюсь я в этакую даль и пуститься; а Алешу-то пожалуй стесню, дело холостое — а у чужих людей жить не хочется, — опять же здесь две дочери замужем! Потерплю уж: обещает на будущий год сам приехать, — тоже здесь, у Василья Степановича, строить что-то думает.
Антонина Григорьевна. А который год пошел Алексею-то Ивановичу?
Анна Васильевна. Двадцать девятый, Антонина Григорьевна. Двадцать девятый год сегодня пошел!! Уж жениться бы пора; писала я ему не раз: утешь меня, Алеша, устрой себя, голубчик, года-то уходят. Так нет, только посмеивается: погодите, говорит, матушка — некогда, да и невесты подходящей не нашел. А уж как бы мне хотелось видеть его, голубчика, устроенным! Вот приедет — коли Бог даст доживу, — здесь нападу на него и авось приищем кого.
Антонина Григорьевна. Э, полноте, Анна Васильевна, какие ему здесь невесты! А вот, подумываю я, чтобы ему жениться на младшей-то дочери Василья Степановича, на Аделаиде-то Васильевне.
Анна Васильевна. Что вы, Антонина Григорьевна! где же! Пойдет ли она за него!
Антонина Григорьевна. Отчего же, Анна Васильевна? Что же, ведь Василий-то Степанович только что богат, а ведь его здесь многие помнят, как в халатишке-то за прилавком стоял! Ведь ваш-то муж штатский советник был, почти что енерал! И Василий-то Степанович за честь считал с ним знакомство вести! Опять же и Алексей-то Иванович с Аделью вместе росли, почитай с издетства дружны.
Анна Васильевна. Ну, мой-то десятью годками старше её, а на руках точно носил. Да ведь тогда, мать моя, Василий-то Степанович еще только поднимался, а муж мой был председателем палаты — хоть и уголовной — ну да все человек не последний, а под час, неровен грех, и нужный. А теперь что им председательский сын; им князей, да графов надо, или чиновных! А мой-то как нарочно, — Бог его знает, — об чинах совсем и мнения не имеет. Как отправили его в Петербург, тогда дай Бог ему царство небесное, губернатор, покойник, Иван Степанович отправил и хлопотал, по дружбе с моим мужем, так предлагал его в такое училище отдать, где прямо капитанами выпускают, — и так, говорят, они потом по службе происходят и великатно держат себя, так и летят в генералы. Так нет; сам объявил желание в это свое училище — такое название, прости Господи, что и не выговоришь! И теперь, вместо того, чтобы по казенному месту где пристроиться, все у частных людей заводами занимается, и меньшого хочет либо в эдакое же какое заведение, либо в ниверситет. Уж такой странный человек вышел.
Антонина Григорьевна. Да, это странно! А вот бы куда вам Фединьку-то: слышала я от Гаврила Гаврилыча, когда он из Москвы приехал, что там устроено, говорит, удивительное заведение: и не училище оно, и не ниверситет, а еще важнее что-то, — и живут, говорит, это начальство и учителя за городом во дворце — одна, говорит, отделка чего стоила! — И какие, говорит, сады и ранжереи — на удивленье, а для развлечения себе, говорит, и пашеньку небольшую завели и жалованье, говорит, преогромное получают. И только, говорит, и занятие их есть, что эвти цветочки, да по полям и рощам гуляют. И набирают себе, говорит, для кампании учеников взрослых, и делают вид такой, что этих учеников в управляющие готовят. Подержат их годика два и коль видят, что благонравен да почтителен, так не то что капитанами, майорами даже отпускают, да еще и наградят; просто, говорит, рай земной! Так вот, матушка, в это бы заведение вам бы Фединьку.
Анна Васильевна. Полно, так ли, Антонина Григорьевна? На что же управляющих-то майорами делать? кто же майора в управляющие возмет: ведь ему какое жалованье надо дать! Разве, что это для больших бар, а у мелкой-то сошки всех-то и доходов нынче на жалованье не хватит.
Антонина Григорьевна. А это, может, нарочно так и делают, что как теперь жалованье управляющим давать не из чего, так им чины будут идти!
Анна Васильевна. Навряд ли! Опять вы говорите, Алеше жениться на Аделиньке: ведь вот старшую-то дочь Василий Степанович за знатного, говорят, какого-то выдал?
Антонина Григорьевна. И не говорите! Правда ваша, Анна Васильевна: деньги-то, деньги-то что делают! Тогда Фисочка писала мне: вот, говорит, какое нам счастье — отдали, говорит, нашу красавицу за первого, что ни на есть кавалера. Военный, говорит, и адъютант, и знатен, и из себя красавец; а уж танцует, говорит, так танцует, что супротив его никто во всем Петербурге не станцует: за это, говорит, единственно генерал себе и в адъютанты взял! А опять же — знатен-то как, знатен-то!
Анна Васильевна. Кто же он такой? сказывали мне, да забыла я: не могу я этих званий-то понять.
Антонина Григорьевна. От немецких он рыцарей, говорят, и очень, очень что-то древней фамилии: такая древняя, Фисочка говорит, что никто и не помнит, когда зачалась! — А под Ригой, говорит Фисочка, замок у него есть, — так тот весь от древности теперь до кусочка развалился, да и камни-то все мохом обросли. И не князь он, и не граф, а что-то еще важнее…
Анна Васильевна. Что же, мать моя, не немецкий же он владетельный принц какой.
Антонина Григорьевна (горячо). А может и владетельный принц! что-то очень уж, очень важный! Вот что деньги-то значат, Анна Васильевна! Опять же, пишет мне Фисочка: зимой был, говорит, здесь бал в пользу бедных; наши красавицы были, говорит, так одеты, что просто и описать невозможно: платья им шила модистка, которая ни на кого там, ни на кого во всем Петербурге не шьет, — только на одних светлейших княгинь: на силу, говорит, умолили ее. А на голове-то у них, Анна Васильевна, вы не поверите: у брунетки-то чистым золотым песком посыпано, а у шатенки-то серебряным! Роскошь-то, роскошь-то, Анна Васильевна! Ну да что ему значит: у него ведь свои золотые-то прииски.
Анна Васильевна (качая головой). Экая роскошь, подумаешь! Ну, а как же, мать моя, что же это, в пользу бедных деньги что ли тут собирают?
Антонина Григорьевна. А вот этот песок-то золотой да серебряный, что из головы-то после вычешут, так его, говорят, и пожертвовали.
Анна Васильевна. Ишь, что выдумали! Ну, так где же, мать моя, моему-то тут соваться: где у него золотые-то пески, жене голову-то посыпать?
Антонина Григорьевна. Василий Степанович даст! За старшей-то что дали приданого-то — никак полтораста, тысяч. Да и тут, говорят, жених как в церковь ехать, еще сорвал: дайте, говорит, все двести, так поеду, а то меньше, говорит, — никак не могу: мой генерал не велит! (Немного помолчав.) А знаете, что мне в голову пришло, Анна Васильевна? Феоктиста Гавриловна соглашается никак на просьбу-то сына, и в Петербург собирается. Ну, а как ей ехать одной в такие годы? Конечно, Харитон Харитоныч должен ее отправить, да с кем? А мне бы по нашим делам нужно было съездить, похлопотать, нельзя ли, хоть часть залогов освободить; а мой-то — сами вы знаете, как одного отпустить! Так вот, если бы мне это удалась, я уж бы, Анна Васильевна, — там коль не уладила — так все бы это разузнала. Фисочка — мне старая подруга, и мы с ней душа в душу живем, а она, вы знаете, родня им и в одном доме живет заместо компаньонки, да, говорит, и любят ее дочери-то: уж я бы все могла разузнать, а может, кто знает, и уладить. Ведь Алексей Иванович ваш — человек совестливый, деликатный; может он из мнительности только этой одной не осмеливается попробовать, а там это все можно будет увидать, как барышня, и как сам Василий Степанович на этот счет. А уж я так люблю вашего Алексея Ивановича, что за удовольствие себе поставила бы доставить ему всякое удовлетворение.
Анна Васильевна (расчувствовавшись). Ах, какие вы добрые, Антонина Григорьевна, право! Да нет уж, где же, чай! А знаете: вы это хорошо придумали проводить Феоктисту-то Гавриловну: ну как ей, в самом деле, одной пускаться в эдакую даль! А ведь у неё, от скупости, и горничной нет, ведь ей не с Лукерьей же ехать! Положим, горничную наймут какую, — да ведь это все народ продажный, — а уж вас чего бы лучше.
Антонина Григорьевна. Не ловко мне только предложить это: ведь вы знаете, какая она, Бог с ней, расчётливая, да сомнительная! Василии Степанович для неё ничего не жалеет; да и какой для него расчёт, а она и над его-то копейкой дрожит — себя на старости успокоить не хочет.
Анна Васильевна. Правда, правда, мать моя: уж как скупа! Дружны мы с ней, — дружны, а замедли я ей первого числа за квартиру заплатить, так ведь сколько раз намекнет да спросит! А однако я ей поговорю о вас, может и согласится. Да и с кем же ей ехать-то? Сын-то Василий Степанович пишет — надо ему отдать справедливость, примерный он сын и вообще человек родственный — всю родню свою пристроил и не забывает, — так он пишет ей: маменька, успокаивайте вы себя, не жалейте ничего; а она вот горничную себе не наймет — все со своей Лукерьей возится, да бранится.
Антонина Григорьевна. Уж не говорите Анна Васильевна! А Лукашка-то эта… (увидав входящих умолкает).
Явление VIII
Феоктиста Гавриловна. Так ты смотри же, перемой грибы-то, откинь на решето, да дай обсохнуть, а то они отсыкнут!
Лукерья. Знаю, разве впервой!
Феоктиста Гавриловна. То-то не первой — не первой и гноить то! А, компания какая! (Пенкиной и Ерындиковой, которые встали и подошли к ней.) Здравствуйте! Уф, устала! Так разопрела, таскаясь но жаре — индо в поясницу ступило, дайте передохнуть: в холодке-то здесь хорошо продувает (Распахивает платок с красной шеи и помахивает им.)
Анна Васильевна. Садитесь на мое место; а мне дайте ключ, я пойду кофейку сварю, да к вам сюда с ним и выйду. Здесь хорошо, а в горнице-то мух этих, — мух — так куска съесть не дадут, так в рот и лезут.
Феоктиста Гавриловна (роется в кармане, вынимает связку ключей и, поискав в ней, подает один ключ Пенкиной). Дело, матка, дело; можно тебе нас и кофейком побаловать — сегодня у тебя праздник.
Анна Васильевна. Да вот, что-то моя Устинья нейдет. Послала я ее к дочке за крендельками — та хотела мне крендельков напечь. А, да вот и она!
Явление IX
Анна Васильевна.. Что долго?
Устинья. Да неготовы были, Анна Васильевна; как из печи, так я и к вам.
Анна Васильевна. Ну, а что дочка?
Устинья. Приказали кланяться, приказали поздравить; я, говорит, к обеду приду, а теперь никак нельзя — с детишками возится.
Анна Васильевна. Да, как их пятеро-то, так повозишься (вздыхает). Ведь вот мне жить бы, да жить на старости с дочкой, да ей помогать; так с тещей-то её не уживемся. И коротай век одна. Хоть бы Алешу-то устроить привел Господь! о, хо-хо! Ну, пойдем, Устинья (Уходит.)
Явление X
Антонина Григорьевна. Что, Феоктиста Гавриловна, подумываете сынка-то навестить?
Феоктиста Гавриловна. Зовет он меня, больно зовет, и хотелось бы мне и его, и внучат посмотреть, да жена у него модна больно: порядки у них не по мне! Пишет он: приезжайте, маменька; я вам все устрою, как дома у вас. Да своих-то, ведь, он не переделает! Я вот видеть здесь не могу, как Лукашка моя тащит: с тех пор как замуж вышла — пятьдесят лет — всякий кусок сама куплю, да осмотрю; а там, я думаю, как воронье около него все тащит! Да у меня сердце кровью изойдет, глядя на это. Я вот здесь этого пуза греческого видеть не могу.
Антонина Григорьевна. Какого пуза?
Феоктиста Гавриловна. Ну вот Харитона-то.
Антонина Григорьевна. А, Папандопузо.
Феоктиста Гавриловна. Длинно больно! натощах и не выговорить. Так и его-то желудок мой не варит: чую я, — что он Васю-то обворовывает: глаза у него воровские.
Антонина Григорьевна. Это вы в своей справедливости, Феоктиста Гавриловна! Слышала я, что дело его очень нечисто, и, признаться сказать, велела своему Паничке присматривать за ним. Говорю: Василий Степанович может в несчастий не оставит нас, и мы должны наблюдать за его антересом.
Феоктиста Гавриловна. Это хорошо, мать моя, — да где же уж твоему-то усмотреть за ним! За своими-то усмотреть не мог!
Антонина Григорьевна. Нет, это вы напрасно, Феоктиста Гавриловна: вы не смотрите, что он такой, его не скоро проведешь это я могу вас заверить!
Феоктиста Гавриловна (в сторону). Ну, как тебе этого не знать — чай, часто пыталась.
Антонина Григорьевна. А что наши дела в упадок пришли, так это совсем от других причин: два года неурожая — у мужиков хлеба не было, не токмо что на вино; а туг казенное управление назначили, имущество описали, — и пошло все наше добро прахом! Этто к исправнику зашли, гляжу, а наши-то фортепьяны уж к нему попали. Дочка его — польку-трамблан на них так-то барабанит, а у меня, верите ли, слезы-то так и подступают к горлу, так и душат.
Феоктиста Гавриловна. Это чего и говорить! Уж это последнее дело смотреть, как твое-то добро тащут. Ну, думаю себе опять: как я здесь все свое-то оставлю?
Антонина Григорьевна. А Анна-то Васильевна на что? об этом вам и думать нечего. А вот, с кем вам ехать-то?
Феоктиста Гавриловна. Вася хотел, коли соглашусь, так и горничную и человека оттуда прислать. Опять и тут трата: из Питера присылать, да еще вора какого-нибудь пришлет.
Явление XI
Анна Васильевна. Бог и я управилась. Устинья, ставь сюда стол, да сбери нам тут кофейку-то.
Антонина Григорьевна (Феоктисте Гавриловне). Это вы действительно в своей справедливости: Бог весть кого еще пришлет. А дорога дальняя, мало ли чего случиться может; надо бы своего человека иметь. Вот и мы тоже раздумываем и давеча я с Анной Васильевной советовалась; нам бы, по нашим делам, тоже нужно бы в Петербурге побывать, а как этакую даль пуститься!
Анна Васильевна. Да вот бы вам, Феоктиста Гавриловна, чего бы лучше — Антонину-то Григорьевну да и Павла Маркыча с собой взять: и свои люди, и компания, и услужат, коли что надо. Опять же поедете пароходами да чугунками, — там лакея не ну но — а мужчину иметь необходимо: без мужчины нельзя!
Феоктиста Гавриловна. Что же, это бы можно! Вы за одну-то лошадь прогоны заплатите?
Антонина Григорьевна (несколько смущенно). Да ведь ваши-то издержки, Феоктиста Гавриловна, Василий Степанович на себя берет, так что же вам значит.
Феоктиста Гавриловна. Вот те и раз! что значит? Да разве Вася-то мне не сын? Кому же о его-то добре радеть?
Антонина Григорьевна (кротко). Это, конечно, Феоктиста Гавриловна; да я полагаю, что Василью Степановичу это никакого расчёта не составит.
Феоктиста Гавриловна. Эво на! да что же, у него деньги-то слепые что ли, бросать-то их зря и на свой счет всех развозить?
Анна Васильевна (дергает Антонину Григорьевну, и дает знать, чтобы не спорила). Ну, ну, как-нибудь сладитесь! Ведь Василью Степановичу горничную-то да лакея высылать дороже станет. А дело так решить: коль он потребует, так Антонина Григорьевна заплатит, а захочет уважить, так уважит. (Феоктиста Гавриловна чихает.)
Антонина Григорьевна. Ну, вот, значит правда. Будьте здоровы. (Феоктиста Гавриловна еще чихает.)
Антонина Григорьевна. И еще будьте здоровы. (Феоктиста Гавриловна машет рукой и еще чихает.)
Анна Васильевна. Уж вы оставьте ее; она всегда до четырех раз.
Феоктиста Гавриловна (чихает). Ну и баста. (Антонине Григорьевне.) У меня на всякое чиханье не наздравствуешься. Сперва все по два раза чихала, потом но три пошла, а нынче до четырех дошла.
Антонина Григорьевна. А у меня бабушка до девяносто лет дожила, так та по восемнадцати раз чихала. Может, Бог даст, и вы до этого доживете.
Феоктиста Гавриловна. Нашла чего пожелать! А прогоны-то все-таки заплати, без этого не возьму!
Антонина Григорьевна (которой Анна Васильевна снова делает знак). Да уж если вы беспременно желаете этого, так можно будет и заплатить на одну лошадку. Опить же мы с Паничкой хотели и Василью Степановичу услужить. У него все, говорят недовыручка, да недовыручка, а Харитон-то Харитоныч себе все откладывает, да откладывает. Паничка писал Василью Степановичу: они левизора присылали, он и левизира обошел. Василии Степанович ему пуще верит теперь. Мы с Паничкой хотим — может удастся — подлинные его счеты достать, да нам он все не поверит, если вы сами, Феоктиста Гавриловна, не убедите его, какой это есть человек, этот Харитон, и как он его раззоряет. Уж, для этого одного, вам следовало бы повидаться с Васильем Степановичем: а то, пожалуй, ведь, не к тому будь сказано, и здешний откуп лопнуть может.
Феоктиста Гавриловна (задумывается). Гм! Это подумать надо. Панандопузо — вор, и говорить нечего: да поймать его трудно, хорошо, как бы твоему-то удалось счеты-то достать, да где! Блаженный он у тебя.
Антонина Григорьевна (несколько обидясь). Напрасно вы его так понимаете, Феоктиста Гавриловна. Конечно, если кто поверхностно его будет судить, так может и все такое подумать. а если… (Входит Панандопузо и Антонина Григорьевна умолкает.)
Явление XII
Папандопузо. Феоктиста Гавриловна, наше наиглубочайшее! От Василья Степановича вам сыновнее почтение и поручение есть. Анна Васильевна, Антонина Григорьевна, честь имею кланяться!
Феоктиста Гавриловна. А, пузо греческое! ну, что Вася-то пишет? здоров?
Папандопузо. Благодаренье Богу! Пишет по своим делам. Между прочим поручают вновь просить вас… да вот… (Вынимает письмо, ищет и читает). Проси, говорят, маменьку и убеждай ее приехать ко мне, и порадоваться на мое житье: как я живу, и какие люди бывают у меня; а время теперь самое для сего удобное: здесь мы ее успокоим, и курятничек, коль пожелает, выстроим.
Феоктиста Гавриловна. Курятничек?! А кур-то я отсюда что ли повезу? Там, чай, и куры-то такие, что на нашу братью свысока смотрят, да норовят, как бы объесть тебя… А что ты мне не скажешь: как выручка-то идет?
Папандопузо (в сторону). А! уж это верно Антоха (кивает на Антонину Григорьевну) жучка-то подпустила! (К Феоктисте Гавриловне.) Выручка ничего-с, конечно, не бойко, а идет-с. А вот, Василий Степанович, прислали мне еще штучку, и приказали всем, кто помнит его, прочитать. (Ищет в кармане.)
Феоктиста Гавриловна. Да ты штучкой-то мне зубы не заговаривай, а говори дело. (В сторону.) Вор! вор! Уж глаза то одни так и говорят: «воровские мы».
Папандопузо. Да я же вам докладываю, что ничего, а впрочем Василью Степановичу все известно из рапортичек. (Насмешливо.) Угодно и вам подавать буду.
Феоктиста Гавриловна. Очень нужно! Бумагу-то только переводить: что ты наврать-то в них что ли задумаешься? ты, чай, не только в них, да и на исповеди попу от роду правды-то не говорил. Ну, читай, что Вася-то пишет.
Папандопузо (вынимает большой лист бумаги, расставляет ноги и обращаясь к Антонине Григорьевне и Анне Васильевне). Прошу прислушать. (Прокашливается и начинает читать, выговаривая слова по-книжному: так как они пишутся, а не говорятся.) Кхм! От коммерции советника и кавалера Василья Степановича Кондрашова, всем меня знающим и вспоминающим привет и повесть! (Несколько наклоняется, вновь растопыривает ноги, принимает торжественный вид и читает громко.)
О благословении дома моего!
Родился я убог и не знатен, мещанином города Бирюча. Учился в приходском училище и с 11 лет был сидельцем в питейном заведении.
Ныне Божиим соизволением состою советником от коммерции, имею медали: серебряную на Станиславской ленте, златую на анненской, орден св. Анны 2 степени на шее. Имею откупа в трех губерниях и четыре золотые прииска. Супругу поял из древнего дворянского рода; от неё имею детей, составляющих мою гордость и на старости лет утешение: сына, служащего в кавалерии, дочь в замужестве за древнего рыцарского рода бароном, и дщерь девицу, имеющую, может быть, еще более возвысить убогий род мой. Состою членом ученых и иных обществ: испытателей природы, любителей российской словесности, Императорского вольного экономического, географического, садоводства, коннозаводства, хоругвеносства…
Явление XIII
Кухарка (вбегает растрепанная и с азартом). Нет! позвольте вас спросить: что же это такое будет, что куму к куме придти нельзя! Приходит человек, а его выгоняют! Да я в благородных домах жила, и там завсегда кумовьев принимать не токма не запрещают, а и сами благородные барыни при себе их имеют, а этто: фу-ты, ну-ты! Барский дом из посконного ряда: богатые люди, — норовят как бы из блохи, голенище скроить!
Феоктиста Гавриловна. Да ты что: белены что ли объелась, что так глотку-то во все ворота растворила? Чего тебе?
Кухарка. А того мне, что жить у тебя не хочу: подай мой расчёт! Вот тебе и весь мой сказ!
Феоктиста Гавриловна. Да чего тебе недостало, что ты вдруг как курица с нашести налетела?
Кухарка. А всего мне недостает! Билась, билась — моченьки моей нет: ни ты купи, — ни ты возьми; — да еще родного человека в гости не принимай! У самой день деньской работа, да еще и души с добрым человеком не отводи! А кому какое дело, что кума с кумом сидела? Подай расчёт!
Феоктиста Гавриловна. А вот тебе расчёт… коли так, вот тебе весь мой расчёт. (Показывает ей кукиш.)
Кухарка. Сама им, сухим, подавись! а мне расчёт подай. Я месяц зажила, подавай мне денежки, а не то я дорогу найду: завтра губернатор проезжать будет, е́му в ноги паду, а тебе, скареду, копейки не прощу! (У ворот сходятся бабы и мужики, глазеют.)
Феоктиста Гавриловна. Что? Ты со мной тягаться вздумала?
Папандопузо. Э, Феоктиста Гавриловна, плюньте вы на нее: что тут срамиться-то, и то народ собирается. Позвольте, я ее сейчас рассчитаю. (Вынимает бумажник.) На, тебе, твои два рубля.
Феоктиста Гавриловна (налетает как птица и вырывает деньги). Как два рубля? — Кто тебе сказал? Рубль я ей всего плачу: на, тебе, твой рубль, подавись им, убирайся!
Папандопузо (смущенно). Да ведь вы от меня два рубля на нее получаете.
Феоктиста Гавриловна. А тебе какое дело: хочу — три получу, а сколько платить, это я знаю!
Кухарка. Так ты это на меня десятый месяц лишний рубль получала, а мне хоть бы тряпку подарила; — ай да барыня! Это ты у нищих-то суму хочешь отнять? Да подавись ты моим-то рублем, чтобы он тебе неотесанным колом сквозь все нутро прошел, чтоб ты…
Феоктиста Гавриловна. Вон мразь! (Папандопузо.) А ты что глаза-то, как рогатины, уставил: гони ее.
Папандопузо (кухарке). Убирайся, убирайся.
Кухарка. Нечего гнать — сама уйду! А тебе, чтобы за мою денежку на том свете чёрт весь век верхом ездил да не заездил, чтобы тебя… (Папандопузо выгоняет ее за ворота и затворяет их.)
Народ. Ай, да баба! молодец! вот так молодец!
Феоктиста Гавриловна (Папандопузе). А ты, что это, вздумал меня при всем свете, да при бабе моей усчитывать?
Панандопузо. Помилуйте, да я разве знал…
Феоктиста Гавриловна (перебивая). Сам-то воруешь у сына-то, чай, обеими руками, а мне не даешь его копейки сберечь? Постой, я тебя выведу на свежую воду: чего белками-то ворочаешь? — меня не обойдешь! Пиши Васе — что еду! Завтра же еду! Антоша, собирайтесь! на пол-лошади только, прогонов возьму.
