Они ни на минуту не убавляли быстрого шагу и успели уже далеко уйти.
Заря еще не занималась, но мягкий, теплый ночной воздух уже посвежел; из далекого, невидного за неясными очертаниями дальних лесов, монастыря разносился слабый благовест; какой-то особый тихий звон пробегал по прибрежным камышам, и река, залившись далеко в мягкий берег сонною струею, возвращалась оттуда, словно внезапно разбуженная и взволнованная, катилась вперед и бурлила беспорядочно и шумно, потом всё более и более унимала порывы волн и брызги, и исчезала из глаз с глухим ропотом.
У этого залива они повернули.
Ни дороги не было, ни тропинки, но Маруся хорошо знала места и скоро вывела сечевика в чистую степь.
На них пахнуло сильным, крепким, трезвым ароматом свежескошенных степных трав и цветов от огромных, разбросанных по степи стогов сена; сечевик пристально оглянулся во все стороны. За собою невдалеке он увидал в полутьме жилые строенья, укутанные в сень густых деревьев.
— Это наша хата, сказала ему Маруся. — Загородь близко — впереди.
— Веди, Маруся, — сказал сечевик.
И хоть нигде поблизу не видно было и признака никакой загороди, он, нимало не сомневаясь, зашагал по легким следкам Маруси.
Не успели они сделать пяти шагов, как Маруся промолвила: здесь! и они очутились над чем то вроде обширной впадины посреди ровной степи, спустились в нее и на самом дне сечевик разглядел вербовую загородь, а в ней две пары величавых круторогих волов, представлявшихся крутыми холмами на ровной поверхности.
Маруся отворяла загородь и дрожащею рукою слегка погладила прежде одну, потом другую рогатую голову. Легкое ласковое мычанье было ей в ответ и, будто уразумев, что самое главное теперь осмотрительность и тишина, волы, выведенные из загороди, пошли по степи, как тяжелые ладьи по тихим волнам — бесшумно, ровно и быстро.
Воз стоял неподалеку у стога, доверху уже наваленный сеном.
— Что? спросила Маруся, видя, что сечевик остановился и глядит на нее.
— Какая же ты малая, Маруся! промолвил сечевик. — Какая же ты малая! Всякий тебя скорее примет за степного жаворонка, чем за деловую особу!
И вправду Маруся не велика была, а среди безбрежной степи, у громадного воза, запряженного мощными волами, подле исполинского сечевика, она казалась еще того крохотнее, еще хрупче и еще беззащитней.
— А вот, мамин большой платок забыт у воза, ответила Маруся. — Я его надену по-старушечьи, и как сяду на воз, то покажусь старушкою….
И уже её большие глаза глядели на сечевика из под старушечьей повязки, под которою исчезла кудрявая светлошелковистая головка и розовые плечики.
Сечевик не мог не улыбнуться и несколько минут не мог или не хотел промолвить ни одного слова.
Голос его был очень тихий, когда он снова заговорил.
— Ты хорошо знаешь шлях, Маруся?
— Знаю. Всё прямо до озерца, а у озерца шлях повернет вправо и уже виден будет хутор пана Кныша, а за хутором уже вольный путь до Чигирина, сказывал пан Крук батьку…
— А ты знаешь папа Кныша?
— Знаю. Он ездит к батьку, разные разности покупает.
— А как он тебя, думаешь, примет?
— Не знаю, как меня примет.
— А как худо?
— Но он ведь не изменит?… и ответила и вместе спросила Маруся. — Он к батьку ходит… он приятель…
— А знаешь, Маруся, что теперь повсюду войска стоят, всюду враги шатаются? — Знаешь, Маруся, что теперь вместо цветов должно быть по обеим сторонам дороги дым клубится от стрельбы? — резня идет!
— Знаю! отвечала Маруся.
— Будут глядеть недобрые вражеские глаза тебе в лицо, и если ты собьешься в одном словечке, если только дрогнешь — всё пропало!
— Я не собьюся в слове, не дрогну… Я не боюсь врага, а только боюсь неудачи.
— Маруся, знаешь, может смерть нас постигнет…
— О, прежде до Чигирина тебе добраться! промолвила Маруся.
И столько мольбы и решимости прозвучало в её тихих словах!
На этом разговор у них прервался. Волы быстро были запряжены.
— Маруся, сказал сечевик, — если кто тебя остановит, не падай около воза, как пташка около гнездушка… разумеешь?
— Разумею! Надо быть как ты.
— Всем говори, что везешь сено пану Кнышу, а коли благополучно доберемся до Кнышова двора, то ты скажи тому, кто выдет на встречу; «чудесные зеленя у вас, — хоть и неспелыми жать — так хорошо!» Слышишь?
— Слышу, ответила Маруся.
Сечевик зарылся в громаду сена, наваленного на возу, Маруся заняла место возницы, волы тронули и воз, пошатываясь и переваливаясь, потянулся по росистой степи.
Звезды уже начинали меркнуть; ветерок стал живее и капельки росы виднее заиграли по траве.