Мавр (Каррер; Минаев)/Дело 1869 (ДО)

Мавръ : Венеціянская легенда
авторъ Луиджи Каррер, пер. Дмитрий Дмитриевич Минаев
Оригинал: итальянскій, опубл.: 1850. — Перевод опубл.: 1869. Источникъ: az.lib.ru

МАВРЪ.

править
(Венеціянская легенда).
(Изъ Люиджи Карреръ).

— "Слушай, Мавръ, рукою щедрой

Дамъ тебѣ цехиновъ много,

Если мнѣ служить ты станешь.

Какъ шпіонъ, покорно, строго.

"Генуэзцевъ, нарентинцевъ

Покорилъ я, но, мой Боже,

Мнѣ любовь моей Аннины

Всѣхъ побѣдъ была бъ дороже!

"Но она, отдавъ мнѣ руку,

На меня глядитъ безстрастно…

Межъ другихъ венеціянокъ

Было бъ мнѣ искать напрасно

«Черныхъ глазъ, волосъ подобныхъ.

И плѣнительнѣе рѣчи.

Ей завидуютъ всѣ жены

Млѣютъ юноши при встрѣчѣ;

Но меня она не любитъ…

Какъ герой, я торжествую,

Я великъ, но для Аннины

Я едва-ли существую»…

Такъ герой Фоскари Мавру

Выдалъ боль сердечной муки…

И невольникъ чернокожій,

На груди сложивши руки.

Отвѣчалъ ему покорно:

— «Рабъ послушенъ властелину!..

Прикажи, я все исполню.

Что угодно господину»…

Между тѣмъ въ своихъ покояхъ

Скука гложетъ жизнь Аннины;

Ей докучны шумъ и говоръ,

Свѣта пестрыя картины…

То сидитъ она безъ слова.

То молиться начинаетъ,

Словно ангелъ покаянья,

Хоть грѣховъ въ себѣ не знаетъ.

Съ каждымъ днемъ невыносимѣй

Тяготитъ надъ ней страданье,

Скрыть его она желаетъ,

Но — напрасное желанье!

Постоянно и упорно,

Неотступный, какъ видѣнье.

Мужъ слѣдитъ за каждымъ вздохомъ,

Ловитъ каждое движенье,

Даже мысль въ лицѣ Аннины

Онъ угадывать умѣетъ;

И подъ этимъ вѣчнымъ гнетомъ

Чуть дышать Аннина смѣетъ.

Только розовая греза

Ей порою улыбнется

Въ снахъ тревожныхъ на мгновенье,

Но когда она проснется,

То опять вблизи встрѣчаетъ

Тотъ же взглядъ косой, суровый,

И страданіе Аннины

Оживаетъ съ силой новой.

Дождь-ли льется, или взглянетъ

Къ ней въ окошко мѣсяцъ ночи,

Грусть съ лица ея не сходитъ

И слезами полны очи.

Въ ней тоски не разгоняютъ

Звуки музыки пріятной;

На цвѣты она не смотритъ,

Въ садъ вступая ароматный.

Въ блескѣ солнца нѣтъ отрады,

Нѣтъ въ цвѣтахъ благоуханья

Для того, кто носитъ въ сердцѣ

Безконечное страданье.

Что же, въ глубь души Аннины

Развѣ ненависть запала?

Нѣтъ, она такого чувства

Никогда не понимала.

Ей любить хотѣлось сильно.

Но кого? она смущалась

И признаться въ томъ желаньѣ

И самой себѣ боялась.

Чуждо было ей до нынѣ

Страсти первое движенье,

Только призракъ чей-то милый

Ей являлся въ сновидѣньи;

Но дѣйствительность живая

Въ мигъ Аннину охлаждала…

Для ревниваго Фоскари

Подозрѣнье все рождало:

Двери скринъ и стукъ задвижки,

Взглядъ, исполненный кручины…

Безотвязное шпіонство

Окружало жизнь Аннины.

Къ исповѣднику Аннина

Обратилась за совѣтомъ,

Со слезами обвиняя

Лишь одну себя при этомъ.

Но отецъ ея духовный

Далъ одно ей наставленье:

«Дочь моя! блюди ты строго

Постъ, молитву и терпѣнье,

Награждай подъ праздникъ нищихъ…

На землѣ терпѣть намъ надо, —

За земную добродѣтель

Ждетъ всѣхъ на-небѣ награда»…

Разъ Анинна разсердилась:

— «Для чего слѣдитъ за мною

Этотъ мавръ? Чего онъ хочетъ?

Иль Фоскари за женою

Наблюдать раба поставилъ,

Чтобъ жена его боялась?..

О, позоръ»! И въ первый разъ въ ней

Итальянки кровь сказалась.

Мавръ въ то время думалъ тоже:

— «Для чего ты такъ прекрасна?

Если-бъ внять могла ты только,

Какъ мучительно -ужасна

Эта пытка — быть съ тобою

И тобою любоваться.

На меня бы съ меньшимъ гнѣвомъ

Ты смотрѣла, можетъ статься…

Что сказалъ я? Ненавидѣть

Ты меня бы больше стала…

Ненавидь меня! Лишь только-бъ

Чувствъ раба ты не узнала;

Ненавить меня. Найду я

Наслажденье въ гнѣвномъ взглядѣ,

Проклинай, и о проклятьяхъ

Я молю, какъ о наградѣ.

Близь тебя мнѣ мило рабство,

Мнѣ не страшны истязанья,

И на родину вернуться

Я теперь не въ состояньи.

Здѣсь тобою я любуюсь.

Презираемъ и униженъ,

Тамъ твой голосъ не услышу

Я вблизи родимыхъ хижинъ

Тамъ съ родимаго порога

Я увижу звѣздъ мерцанье,

Но всѣхъ звѣздъ ночныхъ дороже

Мнѣ очей твоихъ сіянье.

Каждый разъ, когда съ балкона

Смотришь ты на даль морскую,

Я въ лицѣ твоемъ всѣ тѣни

Замѣчаю, и тоскую.

Сколько разъ, лишь ты Скрывалась,

Я хотѣлъ въ глубокомъ морѣ,

Вмѣстѣ съ жизнью безполезной,

Утопить любовь и горе.

Въ часъ ночной, когда уснешь ты,

Сердце мавра злобой пышетъ:

Тотъ, кто сонъ твой охраняетъ

И твоимъ дыханьемъ дышетъ,

Возбуждаетъ эту злобу…

О, тираннъ! Меня приставилъ

Онъ къ огню, гдѣ безконечной

Пыткой мучиться заставилъ,

Гдѣ терплю я муки ада…

О, злодѣй! Пусть онъ страшится.

Если ненависть, какъ пламя,

Въ сердцѣ мавра разгорится.»

Есть пустынная равнина,

Гдѣ вблизи рѣки прозрачной

Видѣнъ домъ уединенный,

Непривѣтливый и мрачный.

Этотъ замокъ посѣщаетъ

Каждой раннею весною

Старый пасмурный Фоскари

Вмѣстѣ съ бѣдною женою.

— «Отчего, скажи, Аннина,

Ты скучаешь постоянно,

Въ заперти не замѣчаешь,

Какъ весна благоуханна?

Ко всему, что вкругъ ты видишь,

Холодна ты чрезвычайно…

Или грѣхъ лежитъ на сердцѣ?

Иль на совѣсти есть тайна?»

— «Не распрашивай! Ты знаешь:

Я сжилась съ уединеньемъ;

Не преслѣдуй же меня ты

Постояннымъ подозрѣньемъ.»

— «О, бездушное созданье!

Не былъ я такимъ когда-то!

Если сталъ я злымъ и хмурымъ,

Не сама-ль ты виновата?..»

Разомъ вспыхнула Аннина,

Но отвѣтила молчаньемъ,

Оскорбленье выражая

Только сдержаннымъ рыданьемъ.

Полонъ бѣшенства, Фоскари

Внѣ себя отъ изступленья:

Онъ въ слезахъ Аннины видитъ

Лишь улику преступленья,

— «А, такъ ты виновна, если

Мой присмотръ тебя тревожитъ!»

— «Этихъ словъ ужь слишкомъ много:

Въ нихъ раскаешься, быть можетъ, —

Очень скоро ты, Фоскари!.»

— «А, угрозы!» Въ мигъ единый

Онъ, собою не владѣя,

Поднялъ руку надъ Анниной.

Но Аннина отшатнулась

Отъ Фоскари, какъ отъ гада,

И изчезла въ темной чащѣ

Густолиственнаго сада.

Черезъ часъ въ угрюмомъ замкѣ

Тишина опять настала,

Только садомъ пробѣгая,

Въ немъ Аннина потеряла

Дорогое ожерелье.

Слугъ по саду разослали,

Но потери драгоцѣнной

Слуги въ немъ не отыскали.

Въ замкѣ шумъ и суматоха,

Съ страхомъ всѣ кругомъ глядѣли:

Почернѣвшій трупъ Фоскари

Найденъ утромъ былъ въ постели.

Умеръ онъ подъ петлей мавра…

И раздался крикъ по заламъ:

— «Пусть покается убійца

Предъ священнымъ трибуналомъ!

Заковать его въ оковы!

Стоитъ смерти онъ позорной!»

И въ тюрмѣ венеціанской

Очутился узникъ черный.

И сказалъ, явившись въ судъ, онъ:

« Поскорѣй меня казните!

Не прошу у васъ пощады,

Не прибѣгну я къ защитѣ!»

— «Можетъ быть, спросили судьи,

По чужому наущенью

Совершилъ ты злодѣянье?»

— «Нѣтъ, по собственному мщенью!

„Чернымъ псомъ“, меня звалъ извергъ,

Билъ кнутомъ своимъ позорнымъ,

И подъ петлею моею

Сталъ и онъ такимъ же чернымъ,

Какъ любой изъ чернокожихъ.

Осуждайте жъ, не жалѣя;

Долю рабскаго позора

Презираю на землѣ я.

Лучше смерть, чѣмъ истязанья

Лишь за то, что цвѣтомъ кожи.

Цвѣтомъ кожи нашей черной,

Мы на „бѣлыхъ“ не похожи…

Лучше смерть!..» И къ мѣсту казни

Съ тихой пѣснью похоронной

Потянулся мрачный поѣздъ,

Вкругъ народомъ окруженный.

Въ тотъ же часъ въ саду Аннина

Ожерелье отыскала,

И при немъ была бумажка,

Гдѣ Аннина прочитала:

«Съ этихъ поръ не бойся, донна;--

Въ этомъ можетъ мавръ поклясться! —

Ни одна рука не смѣетъ

На тебя теперь подняться

Д. Минаевъ.

"Дѣло", № 1, 1869