Наука о языкѣ или лингвистика, имѣя значеніе сама по себѣ въ области человѣческаго знанія, такъ какъ безъ изученія явленія рѣчи не можетъ быть полноты міропониманія, представляетъ особенную важность въ ряду филологическихъ наукъ какъ самостоятельная наука, такъ и по своимъ обширнымъ приложеніямъ: она знакомитъ съ родствомъ языковъ и народовъ, съ сравнительно-генетическимъ методомъ, получающимъ все болѣе широкое примѣненіе въ гуманитарныхъ наукахъ, наиболѣе же строго примѣняемымъ именно въ языковѣдѣніи, представляетъ важность и нѣкоторыми своими прикладными отдѣлами. Въ виду такой сложности науки о языкѣ возникла пропедевтическая дисциплина подъ названіемъ Общаго языковѣдѣнія или Введенія въ языковѣдѣніе, выясняющая основные вопросы науки о языкѣ. Къ ознакомленію съ этой дисциплиной мы и приступимъ, предварительно сдѣлавъ нѣкоторыя общія замѣчанія съ цѣлью облегчить дальнѣйшее изложеніе ея.
Прежде всего нужно уяснить природу самаго языка, а для этого должно оставить взглядъ на языкъ, какъ на сочетаніе буквъ, изъ которыхъ слагается письменность, и имѣть въ виду живую рѣчь. Въ этомъ смыслѣ языкъ есть средство обмѣна мыслей (т. е. средство передавать свою мысль другимъ и воспринимать чужую) наиболѣе совершенное по сравненію съ гораздо менѣе совершеннымъ — жестами. При этомъ обмѣнѣ слова нашей рѣчи являются символами или знаками для выраженія понятій и мыслей. Не трудно понять, что это — наиболѣе удобные символы. Въ самомъ дѣлѣ, что всего легче можетъ служить въ качествѣ таковыхъ для передачи того изобилія понятій и представленій, которыя проходятъ въ нашемъ умѣ? Очевидно, нѣчто такое, что̀ было бы весьма разнообразно, а вмѣстѣ съ тѣмъ съ одной стороны — легко производимо, а съ другой — легко улавливаемо или воспринимаемо другими. Невольно изумляешься передъ тѣмъ, какъ удачно пришло человѣчество къ тому, чтобы воспользоваться такими легкими для производства и воспріятія символами, какіе представляетъ собою звуковая рѣчь; вмѣстѣ съ тѣмъ эти символы, состоящіе изъ звукосочетаній произносимыхъ и слышимыхъ, по разнообразію звуковыхъ элементовъ вполнѣ достаточныхъ для обозначенія разнообразныхъ предметовъ міра, легко переходятъ въ безсознательную дѣятельность, что̀ также чрезвычайно важно, потому что они въ такомъ случаѣ уже не затрудняютъ хода мысли. Что же касается жестовъ, то, пока еще человѣческій языкъ былъ слишкомъ недостаточно развитъ, они могли играть довольно значительную роль, но съ развитіемъ языка значеніе ихъ ослабѣло, такъ какъ они не могли дать такого разнообразія и не были столь удобными символами при передачѣ мысли, какъ звуковая рѣчь; поэтому теперь жесты, какъ символы, имѣютъ лишь побочное значеніе, сопровождая и дополняя живую рѣчь.
Уяснивши себѣ значеніе словъ, какъ наиболѣе удобныхъ символовъ или знаковъ мысли, мы остановимся теперь нѣсколько подробнѣе на самомъ процессѣ живой рѣчи, предполагающемъ говорящаго и слушающаго. Словесный языкъ или разговоръ, соединяющій говорящаго и слушающаго, возможенъ прежде всего при наличности объективнаго момента, каковой представляютъ колебательныя состоянія воздушной среды, вызываемыя дѣйствіемъ органовъ произношенія говорящихъ и воспринимаемый слухомъ участниковъ разговора; но при этомъ необходимо и другое условіе, именно: словесный языкъ можетъ служить посредникомъ между говорящими лишь тогда, когда въ ихъ умѣ съ одними и тѣми же словами ассоціируются или связываются сходныя представленія. Нужно прибавить, что языковой процессъ не одинъ и тотъ же у говорящаго и слушающаго: у говорящаго рѣчь есть функція мысли, такъ какъ у него мысль ищетъ соотвѣтствующаго словеснаго выраженія изъ запаса словъ и оборотовъ, хранимыхъ его памятью; у слушающаго же наоборотъ — мысль есть функція рѣчи или, точнѣе, слуховыхъ представленій, возбужденныхъ у него слышимою рѣчью; короче: въ процессѣ рѣчи у говорящаго мысль какъ бы ведетъ за собою слова, у слушающаго же — наоборотъ — подъ вліяніемъ словъ складываются мысли. Но, какъ мы уже сказали, все это возможно лишь тогда, когда одинаковыя слова ассоціированы въ умѣ говорящаго и слушающаго съ одинаковыми понятіями, и слѣд. лишь тогда возможна объединяющая или общественная роль языка; это становится прямо осязательнымъ, когда мы попадаемъ въ среду, говорящую на неизвѣстномъ намъ языкѣ. Одинаковость языка, объединяя людей къ общей дѣятельности, становится такимъ образомъ соціологическимъ факторомъ первѣйшей важности.
Однако только что представленное разъясненіе процесса разговора было бы далеко не полнымъ, если бы мы ограничились взглядомъ на языкъ какъ на простой размѣнъ словъ для выраженія мыслей; въ дѣйствительности сущность этого процесса глубже, такъ какъ всякій и даже самый обыкновенный разговоръ представляетъ собою творчество: говорящій выбираетъ наиболѣе соотвѣтствующія выраженія, а слушающій старается не только уловить вѣрнѣе смыслъ воспринимаемой рѣчи, но и создать, по возможности, творческой силой фантазіи образъ, соотвѣтствующій слышимымъ словамъ. Творчество это какъ у говорящаго, такъ и у слушающаго, идетъ не всегда одинаково успѣшно: при сильномъ подъемѣ душевной энергіи оно совершается наиболѣе успѣшно, — тогда у говорящаго удачнѣе подбираются слова и даже создаются новыя, рѣчь становится выразительнѣе, а у слушающаго глубже затрогивается соотвѣтствующій міръ понятій и представленій и рельефнѣе вырисовываются образы. Даже у дѣтей, когда они пріобрѣтаютъ рѣчь, процессъ является не простымъ усвоеніемъ матеріала, но вмѣстѣ и творчествомъ: усваивая слова, дѣти сами пробуютъ образовывать по нимъ другія, хотя бы и съ ошибками. Такъ какъ, далѣе, словесное творчество говорящаго, воплощая въ словѣ новыя комбинаціи идей, все-таки оставляетъ многое не высказаннымъ, то творчество слушающаго должно дополнять эти пробѣлы, а это легко ведетъ къ частичному непониманію, тѣмъ болѣе что представленія и понятія каждаго складываются своимъ путемъ и потому не могутъ быть у разныхъ лицъ вполнѣ тождественными.[1]
Въ послѣднемъ обстоятельствѣ можно видѣть едва ли не основной факторъ прогресса языка, такъ какъ говорящій естественно стремится высказываться такимъ образомъ, чтобы его полнѣе и лучше поняли; въ то же время нетожество пониманія, вызывая столкновеніе мнѣній, является лучшимъ средствомъ для контроля за самою правильностью мысли. Прогрессъ языка въ исторіи человѣчества будетъ намъ особенно нагляденъ, если сравнимъ языкъ какихъ-нибудь дикарей, иногда не имѣющихъ даже особыхъ названій для чиселъ дальше четырехъ или пяти, съ литературнымъ языкомъ народовъ, достигшихъ высокой ступени развитія, при чемъ — повторимъ — главный факторъ этого мощнаго развитія языка заключается въ стремленіи говорящаго къ тому, чтобы въ умѣ слушающаго какъ можно полнѣе отразилась та же мысль; а эта тенденція въ свою очередь основывается на природномъ стремленіи къ общественности. Можно думать, что и самые начатки языка не вызваны лишь одною нуждою во взаимной помощи, но лежатъ въ томъ же природномъ стремленіи людей къ общественности.
Далѣе, прогрессъ языка тѣсно связанъ съ прогрессомъ цивилизаціи, такъ какъ появленіе у человѣка новыхъ идей и понятій неизмѣнно сопровождается появленіемъ новыхъ словъ и выраженій; такимъ образомъ языкъ является какъ бы лѣтописью пережитой культурной и соціальной исторіи даннаго народа. Отсюда становится намъ понятною и любовь каждаго народа къ своему языку, которымъ говорили отцы и дѣды; каждый человѣкъ легче и лучше мыслитъ и излагаетъ свои мысли при помощи словъ того языка, къ которому привыкъ сдѣтства. Поэтому-то угнетение языка народности было бы не только тѣмъ несправедливымъ и жестокимъ запретомъ на свободу слова, который столь художественно представленъ гр. А. Толстымъ въ его поэмѣ „Іоаннъ Дамаскинъ”, но сопровождалось бы ущербомъ и вообще для человѣческой культуры. Для лучшаго уясненія себѣ этого пункта обратимъ вниманіе хотя бы на то обстоятельство, что сходныя слова-понятія въ разныхъ языкахъ представляютъ нерѣдко различіе не только по своему образованію, но вмѣстѣ съ тѣмъ и по оттѣнку или нюансу мысли (такъ, напр., русское слово „причина“ и нѣм. „Ursache“ не покрываются вполнѣ одно другимъ, представляя нѣкоторое различіе по своему, такъ сказать, смысловому тембру), при чемъ это различіе способно возбуждать своеобразіе въ направленіи мысли. Такимъ образомъ, различіе языковъ заставляетъ человѣчество идти къ истинѣ какъ бы разными путями, освѣщая ее съ разныхъ точекъ зрѣнія, а это служитъ залогомъ наиболѣе полнаго достиженія истины, а не односторонняго.[2]
Нашъ языкъ не только служитъ для выраженія мыслей, онъ въ значительной мѣрѣ является и орудіемъ мысли. Уже самое существованіе словъ, какъ нѣкоторыхъ объективныхъ символовъ, содѣйствуетъ переходу нашихъ представленій изъ низшихъ стадій въ высшія, расплывчатыхъ и легко теряющихся представленій — въ болѣе устойчивыя и фиксированныя въ словѣ понятія, а чрезъ то и самое мышленіе пріобрѣтаетъ опредѣленность и ясность.[3] Но роль языка не ограничивается этимъ; приспособляясь къ развивающейся мысли, онъ служитъ вмѣстѣ съ тѣмъ показателемъ успѣховъ классифицирующей дѣятельности ума. Для примѣра остановимся на роли суффиксовъ по отношенію къ нашему языковому мышленію. Въ нашемъ умѣ явленія и предметы міра классифицируются въ группы, которыя закрѣпляются въ языкѣ при помощи суффиксовъ; такъ, напр., суф. -тель обозначаетъ разнаго рода дѣятелей, -ніе или -тіе — дѣйствія, даже такая частная группа, какъ ягоды, отмѣчена особымъ суффиксомъ -йка или -ни́ка (въ разныхъ языкахъ такого рода группировка можетъ представлять большія или меньшія отличія). Такимъ образомъ элементы языка воплощаютъ успѣхи познающей мысли и въ свою очередь служатъ исходною точкою для послѣдующаго развитія ея;[4] безъ такого фиксирующаго свойства языка въ человѣчествѣ не могла бы развиться ни одна наука.
Въ заключеніе общихъ замѣчаній о природѣ и роли языка мы должны замѣтить, что не всѣ движенія нашей психіи могутъ воплощаться въ простомъ словѣ; нѣкоторыя изъ нихъ требуютъ для своего воплощенія участія искусствъ, напр. музыки, живописи, поэзіи. Языкъ съ своей стороны даетъ возможность удовлетворять этимъ художественнымъ стремленіямъ человѣка, такъ какъ содержитъ въ себѣ кромѣ звуковъ рѣчи также элементы ритма, музыкальности, созвучій, которые, придавая слову красоту, позволяютъ ему принимать художественное развитіе. Такимъ образомъ уже въ самой природѣ языка содержатся элементы для возникновенія и развитія поэзіи или языка художественнаго, приспособляющагося къ развитію художественной мысли, подобно тому какъ языкъ научный или прозы приспособляется къ успѣхамъ научной мысли.[5]
Разсматривая природу языка и основныя свойства его, мы не коснулись еще его весьма важной черты — измѣнчивости во времени и пространствѣ, благодаря которой и получилось въ теченіе вѣковъ все языковое многообразіе, какое видимъ теперь на земномъ шарѣ. Главнѣйшими факторами этой измѣнчивости языка и связаннаго съ нею діалектическаго роста языковъ являются смѣна генерацій и разселеніе племенъ, вступающихъ при этомъ въ новыя условія.[6] Въ настоящее время наука о языкѣ распредѣляетъ всѣ языки земнаго шара на рядъ отдѣльныхъ семействъ (напр. аріо-европейское, угро-финское, турецко-татарское и цѣлый рядъ другихъ въ разныхъ частяхъ свѣта), настолько различныхъ, что оказывается не возможнымъ обнаружить родство между ними и, слѣдовательно, одно общее ихъ происхожденіе, хотя со временемъ, быть можетъ, и удастся открыть родство по крайней мѣрѣ между нѣкоторыми изъ нихъ. Каждое изъ этихъ семействъ въ свою очередь распадается на языки, нарѣчія и говоры. Такъ, къ аріо-европейскому семейству принадлежатъ сохранившіеся въ письменности древніе языки — санскритскій, древне-греческій, латинскій и проч.; изъ современныхъ языковъ этого семейства назовемъ, напр., романскіе, германскіе, славянскіе и др. Родство между языками, образующими то или другое семейство, языковѣдѣніе доказываетъ путемъ сопоставленія ихъ словъ и грамматическихъ формъ, что и составляетъ предметъ сравнительной грамматики этихъ языковъ.
Ознакомившись съ природою языка, какъ объекта лингвистическихъ изученій, мы обратимся къ самой наукѣ о языкѣ и укажемъ на главныя ея подраздѣленія. Языковѣдѣніе распадается прежде всего на чистое и прикладное. Въ область чистаго языковѣдѣнія входитъ сравнительно-историческое изученіе языковъ того или другаго семейства, какъ со стороны грамматическаго строя, такъ и лексическаго запаса (т. е. запаса словъ). Сложность подобныхъ изслѣдованій станетъ для насъ понятной, если предварительно представимъ себѣ лингвистическое изученіе одного отдѣльнаго языка. Сюда входитъ, помимо лексическаго состава, изученіе его фонетическое (т. е. со стороны звуковаго состава и звуковыхъ законовъ) въ связи съ физіологіею звуковъ, морфологическое (со стороны знаменательнаго состава словъ) и синтаксическое (со стороны способовъ сочетанія словъ въ предложенія); въ послѣднее время болѣе и болѣе упрочивается еще изученіе языка со стороны семазіологической (т. е. въ отношеніи развитія смысловыхъ оттѣнковъ словъ)[7] при этомъ изученіе знаменательной стороны словъ опирается на психологію. Затѣмъ всѣ явленія языка, къ какой бы изъ этихъ категорій они ни относились, должны быть изучаемы не только въ современномъ ихъ состояніи, но также и въ историческомъ развитіи, при чемъ изслѣдованіе не ограничивается языкомъ (если таковой существуетъ), но считается и съ народными говорами, во всемъ ихъ разнообразіи (діалектологія). На основаніи такого частнаго изученія отдѣльныхъ языковъ формируется болѣе общее сравнительное изученіе языковъ отдѣльныхъ вѣтвей (напр. въ области аріо-европейскаго языковаго семейства — сравнительное изученіе славянскихъ языковъ, языковъ романской вѣтви и т. д.) и наконецъ вѣтвей цѣлаго семейства (такова, напр., сравнительная грамматика аріо-европейскихъ языковъ), хотя прибавимъ, что и изученіе отдѣльнаго языка не можетъ обойтись безъ сравненія съ его родичами. Въ каждомъ языковомъ семействѣ, при сравнительно-историческомъ его изученіи, лингвистъ старается возсоздать въ качествѣ исходнаго пункта его праязыковое состояніе, т. е. опредѣлить грамматическій строй и лексическій составъ въ ту эпоху, когда оно еще не раздѣлилось на вѣтви, а затѣмъ уже слѣдитъ и за дальнѣйшимъ діалектическимъ развитіемъ до настоящаго времени, при чемъ онъ долженъ возсоздавать и праязыковое состояніе отдѣльныхъ вѣтвей, которые затѣмъ постепенно дѣлятся на болѣе мелкія, перешедшія наконецъ въ современные языки. Что касается прикладнаго языковѣдѣнія, то сюда относится главнымъ образомъ возсозданіе первобытной культуры отдѣльныхъ семействъ и ея послѣдующаго развитія по даннымъ языка, при чемъ лингвистика близко соприкасается съ другими культурно-историческими науками; кромѣ того, педагогическіе вопросы о пріемахъ изученія языковъ, какъ роднаго, такъ и иностранныхъ, получаютъ надлежащее освѣщеніе также въ наукѣ о языкѣ, въ прикладномъ ея отдѣлѣ.[8]
Примѣчанія править
- ↑ На рѣчь съ указанной здѣсь точки зрѣнія, т. е. какъ на процессъ и творчество, смотрѣлъ уже основатель общаго языковѣдѣнія — нѣмецкій ученый первой половины прошлаго столѣтія В. Гумбольдтъ, говорившій, что языкъ есть не ἔργον, а ἐνέργεια (не фактъ, а дѣятельность); а та черта словеснаго языка, что мысль въ умѣ говорящаго и слушающаго не можетъ быть вполнѣ тожественною, дала поводъ тому же ученому высказать, что рѣчь представляетъ сочетаніе пониманія съ непониманіемъ (см. О различіи организмовъ человѣческаго языка и о вліяніи этого различія на умственное развитіе человѣческаго рода. Посмертное сочиненіе Вильгельма фонъ-Гумбольдта. Введеніе во всеобщее языкознаніе. Переводъ И. Билярскаго. СПб. 1859, стр. 40, 62). Мы особенно рекомендуемъ читателю прочитать и продумать въ указанномъ сочиненіи § 9 (стр. 47—63), озаглавленный «Природа и существенныя свойства языка». Укажемъ также на превосходныя страницы о воззрѣніяхъ В. Гумбольдта на языкъ — въ сочиненіи покойнаго проф. Харьковскаго ун-та А. А. Потебни «Мысль и языкъ» (2-е изд., Харьковъ 1892, гл. III, стр. 27—48).
- ↑ Срв. В. Гумбольдтъ, ук. соч., стр. 31.
- ↑ Срв. тамъ же, стр. 51.
- ↑ Дѣти, учась родному языку, безсознательно усваиваютъ и всѣ эти результаты классифицирующей мысли своего народа, такъ что изученіе языка является для нихъ какъ бы школой естественной логики ума. Ничего нѣтъ удивительнаго въ томъ, что въ настоящее время и наука логики старается сблизиться съ наукой о языкѣ. Въ другомъ мѣстѣ я разъясняю вліяніе, которое должно было оказывать слово на развитіе философской мысли (см. мои Очерки по языковѣдѣнію и русскому языку, 1910, стр. 327).
- ↑ См. тамъ же — очеркъ 20-ый подъ заглавіемъ «Психологія поэтическаго творчества въ соотношеніи съ научнымъ».
- ↑ Подробнѣе о вліяніи этихъ факторовъ см. въ нашемъ Краткомъ очеркѣ діалектологіи и исторіи русскаго языка (1911)) — начальныя страницы.
- ↑ Срв. напр. Bréal M. Essai de sémantique (science des significations), 1904.
- ↑ Изъ пособій на русскомъ языкѣ по общему языковѣдѣнію можно назвать слѣдующія: Крушевскій Н. Очеркъ науки о языкѣ (1883). Томсонъ А. Общее языковѣдѣніе (1910)2. Поржезинскій В. Введеніе въ языковѣдѣніе (1910)2 и его же Элементы языковѣдѣнія и исторіи русскаго языка (1910). Богородицкій В. Очерки по языковѣдѣнію и русскому языку (1910)3 и его же Общій курсъ русской грамматики (1907)2 — введеніе и главы I, III, VI и XII. Бодуэнъ-де-Куртенэ И. Введеніе въ языковѣдѣніе (литогр. изданіе по рукописи проф. Бодуэнъ-де-Куртенэ), 1908—1909 г.