Все глухо; ничто тишины не мутитъ.
Вотъ — полночь пробили часы.
У стѣнъ монастырскихъ лишь вѣтеръ шумитъ
Да лаютъ въ окрестностяхъ псы.
Почти догорѣвъ, опустилась свѣча
Въ подсвѣчникъ до самаго дна;
То гаснетъ, то, выбросивъ два-три луча,
Вдругъ съизнова вспыхнетъ она.
Мнѣ страшно… А этотъ нестрашенъ былъ часъ
Когда-то, въ златые года,
Напомнилъ онъ мнѣ, какъ, бывало, не разъ…
Но — прочь! То прошло навсегда.
Я счастья теперь ужь въ той книгѣ ищу…
Наскучило — съ ней разстаюсь:
«Дай къ лучшимъ предметамъ я мысль обращу!» —
И вотъ — то вздремну, то очнусь.
Случалось: порой примечтаются мнѣ
Ликъ милый и лица друзей…
Кидаюсь… гляжу… Только тѣнь по стѣнѣ
Мелькнетъ — и еще мнѣ грустнѣй.
«Дай лучше возьму-ка перо, и въ тиши,
Какъ мысли ужь съ мыслью не свесть,
Начну что-нибудь для друзей отъ души —
Начну… а ужь кончу ль, Богъ вѣсть».
Пособитъ, чай, память о прошлой веснѣ
Мнѣ зимній стишокъ улучшить,
А страшное что-нибудь хочется мнѣ
Сказать — и Марію включить.
Пусть пишетъ съ нея живописецъ портретъ
Чтобъ имя прославить свое!
Пусть выставитъ разумъ и сердце поэтъ,
Избравъ идеаломъ ее!
Но — слава… въ ея не вторгаюсь я храмъ,
А такъ, для забавы пою,
И, если припомню, повѣдаю вамъ
Съ Маріей продѣлку свою.
Марія — на муку людей создана —
На нѣжность скупа была такъ,
Что, сколько въ любви ни клянись ей, она
«Люблю» не промолвитъ никакъ.
Въ отплату за это, бывало, когда
Полуночный часъ наступалъ,
Марію предъ самымъ я сномъ иногда
Такою балладой пугалъ:
