Я удержал нахлынувшие слезы,
Я твердым был и лишь слегка вздохнул,
Свои глаза, как бы страшась угрозы,
Я от твоих в испуге отвернул,
И я не знал, что ты, меня жалея,
Глядела и любила, не робея.
Согнуть себя и бешенство души,
Что лишь своим питается мученьем,
Проклятья повторять в глухой тиши,
Томиться беспросветным заключеньем,
Да, быть в цепях, не сметь стонать в тюрьме,
От глаз чужих скрываться в душной тьме.
И ты одна, в мучительные годы,
Меж тем как на тебя я не глядел,
Во мне лучом любви взрастила всходы
И положила тягостям предел,
И я, под блеском этого мгновенья,
От горького восстал самозабвенья.
Твои слова, в которых мир дышал,
Упали в сердце, как роса живая
На тот цветок, что не совсем завял;
Твои уста к моим, изнемогая,
Прильнули; взор твой вспыхнул, как в огне,
И сладко убедил печаль во мне.
О, милая! Тоска и опасенье
Еще грозят так странно мне с тобой,
Еще нам нужно слово утешенья;
Превратности с томительной борьбой
Пусть к нам свои не обращают взгляды,
А то совсем не будет нам отрады.
Ты так кротка, ты так добра, мила,
И я не мог бы жить на этом свете,
Когда бы ты такою не была,
Когда б ты отказала мне в привете,
Надела б маску, — лишь в душе, на дне,
Скрывая ото всех любовь ко мне.
