Король Генрихъ V.
правитьВремя сочиненія этой пьесы опредѣляется прологомъ къ 5-му дѣйствію, гдѣ описывается, какъ лондонскіе граждане встрѣчаютъ короля, возвращающагося послѣ побѣды при Азенкурѣ.
Въ этихъ стихахъ указывается на графа Эссекса, который усмирялъ возстаніе въ Ирландіи съ 27 марта по 28 сентября 1599 г. Слѣдовательно, «Генрихъ V» былъ написанъ и, по всей вѣроятности, представленъ осенью этого года. Въ августѣ 1600 г. появилось первое изданіе пьесы, въ четверть листа, исполненное, какъ полагаютъ, какимъ-нибудь книгопродавцемъ безъ согласія автора, подъ заглавіемъ: «Лѣтописная исторія о Генрихѣ Пятомъ, съ сраженіемъ, происходившимъ при Эджинъ Кортѣ во Франціи. Съ участіемъ прапорщика Пистоля. Какъ она нѣсколько разъ была играна слугами достопочтеннаго Лорда Камергера». Это изданіе было затѣмъ перепечатано въ 1602 и 1608 гг. Мнѣніе о томъ, что оно вышло безъ вѣдома Шекспира и помимо его воли, основывается на небрежной передачѣ въ изданіяхъ 1600—1608 гг. текста пьесы, подвергшагося здѣсь значительнымъ искаженіямъ и сокращеніямъ, устраненнымъ только въ первомъ in folio 1623 г. Въ упомянутыхъ изданіяхъ въ 4-ку текстъ пьесы является не только въ искаженномъ видѣ, но и сокращенъ почти на половину: такъ, напр., выпущены всѣ прологи и пр. Въ изданіи 1623 г., въ которомъ пьеса явилась уже въ полномъ видѣ, она носитъ названіе: «Жизнь Генриха V».
По содержанію своему, эта хроника стоитъ въ тѣсной связи съ обѣими частями «Генриха IV» и представляетъ дальнѣйшее развитіе характера главнаго дѣйствующаго лица или, лучше сказать, — превращеніе прежняго безпутнаго «принца Галя», проводившаго время въ попойкахъ и разныхъ ночныхъ приключеніяхъ съ Фальстафомъ и его свитой, — въ идеальнаго короля-рыцаря, храбраго воителя и мудраго государя. Фальстафъ, который, какъ видно изъ эпилога къ «Генриху IV», долженъ былъ опять явиться на сцену въ этой новой пьесѣ, исключенъ изъ числа дѣйствующихъ лицъ при окончательной ея обработкѣ; мы слышимъ только разсказъ о смерти толстаго рыцаря отъ кабатчицы Куикли, успѣвшей уже выйти замужъ за бывшаго его собутыльника Пистоля. Вообще, память о Фальстафѣ сохраняется въ новой пьесѣ лишь настолько, насколько это нужно для того, чтобы зритель не забывалъ о прежнемъ принцѣ Генрихѣ.
Весь интересъ разбираемой нами пьесы заключается въ томъ, что она представляетъ дальнѣйшее развитіе характера героя. Развернувъ передъ нами, въ первой части «Генриха IV» беззаботную юность принца Галя, показавъ, во второй части, какъ съ приближеніемъ болѣе зрѣлаго возраста принцъ мало по малу становится серьезнымъ, мыслящимъ человѣкомъ, поэтъ изображаетъ, наконецъ, въ лицѣ короля Генриха V, свой высокій идеалъ государя, одареннаго всѣми наиболѣе привлекательными качествами, — храбростью, мудростью, умѣренностью, простотою и справедливостью. Устами прелатовъ, разсуждающихъ въ первой сценѣ о королѣ, Шекспиръ высказываетъ, что мы должны искать естественныхъ причинъ этой чудесной перемѣны характера принца именно въ той мало обѣщавшей школѣ, въ которой воспитался этотъ, повидимому, вовсе не воспитанный человѣкъ. Тамъ образовалась въ немъ эта многосторонность, которой теперь всѣ удивляются и вслѣдствіе которой онъ легко справляется со всякими дѣлами, и духовными, и свѣтскими, и въ кабинетѣ, и на полѣ сраженія. Теперь онъ уже не тратитъ на пустяки время, ставшее для него драгоцѣннымъ, а взвѣшиваетъ его до послѣдняго зерна; теперь онъ на свою страстную, порывистую натуру набросилъ узду кротости и милости, и даже непріятели начинаютъ догадываться, что его прежняя безпорядочность была только маской, которая подъ видомъ глупости скрывала умъ и характеръ. Въ первой же сценѣ, гдѣ мы встрѣчаемся съ королемъ Генрихомъ, онъ разсуждаетъ со своими совѣтниками о войнѣ съ Франціей. Всѣ одушевлены мыслью объ этомъ славномъ предпріятіи, всѣ сословія въ героическомъ единодушіи одинаково преданы королю; его родственники, дядя и братья, и все дворянство одинаково побуждаютъ его къ войнѣ; духовенство даетъ ему огромную денежную ссуду, какой не давало ни одному изъ его предшественниковъ; всѣ вспоминаютъ о героическихъ временахъ Эдуардовъ и убѣждаютъ Генриха возобновить ихъ подвиги; всѣ проникнуты мужествомъ и самыми лучшими намѣреніями. Даже Бардольфъ, Нимъ и Пистоль, — и тѣ охвачены общимъ патріотическимъ подъемомъ чувствъ и готовы отправиться въ походъ противъ общаго непріятеля. Ирландцы, возставшіе противъ Ричарда II, валійцы и шотландцы, съ которыми приходилось бороться Генриху IV, — всѣ теперь являются какъ земляки въ войскѣ англійскаго короля. Измѣна нѣсколькихъ подкупленныхъ дворянъ оказывается совершенно безсильною…
Война съ Франціей является слѣдствіемъ той политики, которую внушилъ своему сыну умирающій король Генрихъ IV. Къ этой войнѣ молодого государя влечетъ не только сознаніе своего права и основательности своихъ притязаній, но и честолюбіе, побуждающее его загладить великими подвигами ту праздность, какою отличалась его молодость. Онъ говоритъ, что исторія должна во весь голосъ трубить объ его дѣяніяхъ, — иначе пусть его кости будутъ погребены въ недостойной урнѣ, на которой не будетъ никакой надписи. Высокомѣрное презрѣніе со стороны непріятеля и его насмѣшливый намекъ на буйно проведенную Генрихомъ молодость еще болѣе возбуждаютъ воинственный пылъ короля. «Въ бурные дни моей молодости, говоритъ онъ, — я не высоко чтилъ бѣдный тронъ Англіи; но когда я сяду на мой тронъ во Франціи, то я окажу должную честь моему званію и явлюсь королемъ въ такомъ блескѣ, что вы всѣ ослѣпнете!» Но въ то же время Генрихъ является и совершенно простымъ, всѣмъ доступнымъ человѣкомъ: въ его обхожденіи съ людьми часто проглядываетъ прежняя привычка къ безцеремонному обществу, хотя онъ и умѣетъ при этомъ сохранять все свое королевское достоинство. Рядомъ съ воинственною возбужденностью мы видимъ у него полное спокойствіе и хладнокровіе, рядомъ съ царственно-героическимъ на-строеніемъ духа — проявленія простой мѣщанской натуры, одаренной свѣжимъ юморомъ и свѣтлымъ взглядомъ на жизнь.
Главнымъ источникомъ для изображенія историческихъ событій служила Шекспиру извѣстная хроника Голиншеда. Отчасти онъ пользовался также и старинной пьесой: «3наменитыя побѣды Генриха V». Историческіе факты переданы у Шекспира вполнѣ согласно съ источниками. Король Генрихъ V царствовалъ съ 1413 по 1422 гг. Въ самомъ началѣ своего царствованія онъ предпринялъ тотъ смѣлый завоевательный походъ во Францію, который и служитъ содержаніемъ и предметомъ патріотическаго прославленія въ пьесѣ Шекспира. Поводомъ къ этой войнѣ послужили притязанія англійскаго короля на французскій престолъ, — притязанія, основанныя на мотивахъ, которые въ наше время представляются болѣе, чѣмъ сомнительными, но въ средніе вѣка, — да и во времена Шекспира, — признавались вполнѣ достаточными. Во Франціи дѣйствовалъ старый салическій законъ, исключавшій женскую линію отъ престолонаслѣдія. Но, какъ передаетъ лѣтописецъ Холлъ, жившій въ царствованіе Елизаветы, англійское духовенство всегда возражало противъ этого закона и доказывало права Генриха на французскую корону, такъ какъ прадѣдъ Генриха, король Эдуардъ III, былъ сыномъ Изабеллы, дочери французскаго короля Филиппа Красиваго; къ ея то потомкамъ, по мнѣнію англичанъ, и долженъ былъ перейти французскій престолъ съ прекращеніемъ, за смертью Карла IV, мужской линіи Капетинговъ, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности французскимъ королемъ сдѣлался не родной племянникъ Карла Эдуардъ III, а двоюродный племянникъ — Филиппъ VI Валуа. Правда, впослѣдствіи Эдуардъ III, по торжественному мирному договору въ Бретиньи, отказался не только отъ своихъ притязаній на французскую корону, но и отъ своихъ правъ на давнишнія вассальныя владѣнія Плантагенетовъ во Франціи, — на Нормандію, Турэнь, Анжу, Мэнъ и пр. — взамѣнъ крупнаго денежнаго вознагражденія со стороны Франціи; но этотъ договоръ былъ уничтоженъ позднѣйшими войнами и, въ сущности, никогда не исполнялся. Во владѣніи англичанъ все еще оставалось во Франціи нѣсколько укрѣпленныхъ городовъ, какъ напр. Калэ, Байонна, Бордо. Въ царствованіе Ричарда II и Генриха IV внутреннія междоусобія въ самой Англіи препятствовали предпринять что либо противъ сосѣдняго королевства, и взаимныя отношенія между Англіей и Франціей были, въ сущности, похожи скорѣе на перемиріе, такъ какъ спорный вопросъ о престолонаслѣдіи еще нельзя было считать окончательно рѣшеннымъ. Такимъ образомъ, молодой король Генрихъ V, жаждавшій подвиговъ и славы, смотрѣлъ на свой походъ не только какъ на продолженіе славнаго дѣла, начатаго его предками и только пріостановленнаго неблагопріятными событіями, но и какъ на вполнѣ законное «возстановленіе» принадлежащаго ему права на французскую корону. Въ этомъ и убѣждаетъ его епископъ Кентерберійскій, въ уста котораго Шекспиръ вложилъ историческіе и политическіе доводы, почерпнутые изъ хроники Голиншеда. Независимо отъ этого, Генрихъ полагалъ, что завоеваніе Франціи англичанами будетъ благодѣяніемъ для самой этой страны, которая въ царствованіе слабоумнаго Карла VI пришла въ самое жалкое положеніе. Но Шекспиръ не останавливается на этомъ соображеніи: тѣхъ аргументовъ, которые онъ нашелъ у Голиншеда, ему было вполнѣ достаточно для того, чтобы не только вполнѣ оправдать, но и возвеличить своего героя.
Изъ исторіи извѣстно, что вся Англія единодушно поддержала своего короля въ задуманномъ имъ предпріятіи. Со стороны Франціи въ ту пору мы вовсе не видимъ того высокомѣрія, какое приписываетъ ей Шекспиръ, основываясь на своихъ позднѣйшихъ и не всегда достовѣрныхъ источникахъ. Когда Генрихъ отправилъ во Францію торжественное посольство, съ требованіемъ, чтобы ему отдали французскую корону или, по крайней мѣрѣ, треть государства, руку принцессы Екатерины и 3,600,000 франковъ приданаго, — французы, ради сохраненія мира, предложили ему значительную часть Аквитаніи, половину Прованса и приданое въ размѣрѣ 800,000 франковъ. Когда же эти предложенія были отвергнуты, французское правительство само отправило въ Англію посольство, чтобы по возможности предупредить вооруженное столкновеніе; но это посольство не имѣло успѣха. Лѣтомъ 1415 г. Генрихъ уже собралъ войско и флотъ въ Саутгэмптонѣ и былъ готовъ къ переправѣ во Францію; но въ это время открытъ былъ опасный заговоръ среди ближайшихъ къ королю лицъ. Двоюродный братъ Генриха, сынъ его дяди Іорка, графъ Ричардъ Кембриджскій, и лордъ Скрупъ, къ которому король всегда относился съ братскимъ довѣріемъ, оказались во главѣ заговора, который, впрочемъ, вовсе не былъ затѣянъ по соглашенію съ французами, какъ это предположилъ Шекспиръ на основаніи хроникъ, а имѣлъ въ виду исключительно англійскія политическія цѣли. Этотъ заговоръ явился отголоскомъ возмущенія Перси, и такъ сказать, прологомъ къ войнѣ Алой и Бѣлой Розы, такъ какъ дѣло касалось правъ Іоркскаго дома на престолъ, находившійся въ рукахъ Ланкастеровъ. Графъ Ричардъ былъ женатъ на Аннѣ Мортимеръ, происходившей отъ третьяго сына Эдуарда III, Ліонеля герцога Кларенса; а такъ какъ дѣдъ Генриха V, Джонъ Гантъ, былъ четвертымъ сыномъ Эдуарда, то, слѣдовательно, Анна являлась представительницею старшей линіи. Ея братъ, Эдмундъ Мортимеръ, графъ Марчскій, былъ холостъ, а потому графъ Ричардъ и разсчитывалъ, что права Эдмунда со временемъ перейдутъ къ его сестрѣ или къ ея потомству. Минута, когда Генрихъ готовъ былъ отправиться въ походъ, представилась заговорщикамъ весьма удобною для государственнаго переворота, который былъ предупрежденъ только своевременнымъ обнаруженіемъ заговора. Генрихъ былъ пораженъ этимъ открытіемъ. Онъ чувствовалъ себѣ въ полной безопасности, такъ какъ вся Англія безъ исключеній признала его законнымъ государемъ, и онъ до такой степени далекъ былъ отъ всякихъ опасеній, что сейчасъ же по вступленіи на престолъ освободилъ единственнаго опаснаго претендента, именно этого самаго Мортимера, заключеннаго въ тюрьму Генрихомъ IV. Теперь Генрихъ призналъ необходимымъ дѣйствовать противъ внутреннихъ враговъ со всею строгостью: всѣ заговорщики были тотчасъ же преданы суду и казнены въ Соутгэмптонѣ.
Въ августѣ 1415 г. англійская эскадра, состоявшая изъ полутора тысячъ кораблей, на которыхъ находилось 6000 конницы, 23000 стрѣлковъ, 1000 канонировъ и саперовъ, явилась въ устьѣ Сены. Гарфлёръ былъ взятъ послѣ четырехнедѣльнаго геройскаго сопротивленія. Но вскорѣ послѣ этой первой удачи, въ англійскомъ войскѣ обнаружилась чума, истребившая чуть не половину всей арміи. Франція не была истощена; населеніе вовсе не было расположено признать надъ собою власть англійскаго короля, и на средней Сенѣ постепенно собралось довольно сильное войско подъ начальствомъ дофина, коннетабля, герцога Алансонскаго и другихъ вельможъ. Наиболѣе осторожные изъ англійскихъ вождей стали уговаривать Генриха вернуться домой; но король не допускалъ и мысли объ этомъ; онъ отослалъ въ Англію только 5000 больныхъ, да 2000 оставилъ гарнизономъ въ Гарфлерѣ, а съ остальными, которыхъ было не болѣе 12000, двинулся въ походъ внутрь Франціи, въ дождливую погоду и среди всевозможныхъ затрудненій. Французскій король прислалъ въ лагерь своихъ герольдовъ, чтобы побудить Генриха или къ отступленію, или къ рѣшительному бою. «Скажите своему господину», отвѣчалъ имъ Генрихъ, «что на сей разъ я не стану искать встрѣчи съ нимъ; но если онъ или его полководцы станутъ искать встрѣчи со мною, то я, съ Божьей помощью, пойду на нихъ. Но я думаю, что вы будете благоразумны и не подадите мнѣ повода окрасить вашу черную землю вашей алой кровью». Съ этими словами и съ подаркомъ въ сто кронъ король отпустилъ герольдовъ, а вскорѣ послѣ того, 24 октября, встрѣтился съ главными силами непріятеля: болѣе 50-ти тысячъ французовъ заградили путь англичанамъ; все это были свѣжія и хорошо вооруженныя войска, въ томъ числѣ — не менѣе 14-ти тысячъ всадниковъ. Французамъ казалось совершенно невѣроятнымъ, чтобы Генрихъ могъ устоять противъ такого войска, имѣя не больше 1000 конницы и 10-ти тысячъ стрѣлковъ, тѣмъ болѣе, что къ пѣхотѣ французскіе рыцари относились съ полнымъ презрѣніемъ. Никто не сомнѣвался въ рѣшительномъ пораженіи англичанъ; французы уже заранѣе дѣлили между собою плѣнныхъ, которыхъ разсчитывали захватить на слѣдующій день, и всю ночь пировали, предвкушая свое торжество. И въ самомъ дѣлѣ, со стороны Генриха было безумною дерзостью принять сраженіе; но эта безумная дерзость соединялась у него съ разсчетливымъ хладнокровіемъ. Онъ позаботился, въ виду тяжелаго боя, подкрѣпить своихъ солдатъ пищей, питьемъ и сномъ и постарался воспользоваться всѣми выгодами мѣстности. Въ его лагерѣ было тихо и темно; шелъ проливной дождь; многіе исповѣдывались и причащались. Утро 25 октября, въ день свв. Криспина и Криспіана, началось у англичанъ обѣдней; потомъ король, въ блестящемъ вооруженіи и въ шлемѣ, увѣнчанномъ короною, построилъ свои войска къ бою длинной линіей, не больше, какъ въ четыре ряда, — какъ еще и въ наше время строится англійская пѣхота. Передъ каждымъ стрѣлкомъ былъ наискось воткнутъ въ землю длинный и острый колъ, для защиты отъ натиска непріятельской конницы. Противъ англичанъ тремя отрядами выступило пестрое, блестящее и шумное французское войско. «О, если бы сюда явились сегодня всѣ англичане, владѣющіе мечемъ!» воскликнулъ одинъ рыцарь изъ свиты Генриха. «Мнѣ не нужно больше людей», отвѣчалъ король: «Богъ можетъ даровать побѣду и малочисленному войску». Онъ нимало не сомнѣвался въ своей побѣдѣ, — и эта увѣренность оправдалась. Французы сражались безпечно, не дружно, не слушались приказаній коннетабля и, такимъ образомъ, утратили всѣ свои преимущества. Пушки и лошади вязли въ полѣ, размокшемъ отъ дождя, а 8000 спѣшившихся рыцарей, составившіе передовой отрядъ, въ своемъ тяжеломъ вооруженіи едва могли двигаться.
Въ одиннадцать часовъ король Генрихъ воскликнулъ: «Впередъ!» Старый маршалъ сэръ Томасъ Эрпингэмъ подалъ знакъ къ наступленію, и вся линія стрѣлковъ съ громкимъ боевымъ кличемъ устремилась на непріятельскій центръ. Въ то же время съ боковъ англичане осыпали пѣшихъ французскихъ рыцарей цѣлымъ градомъ стрѣлъ. Отрядъ герцога Алансонскаго бросился было на англичанъ, но былъ встрѣченъ сильнымъ отпоромъ; завязался ожесточенный рукопашный бой дубинами, топорами, мечами, и вскорѣ французами овладѣлъ паническій страхъ, и они бросились бѣжать. Цѣлыя тысячи безъ боя сдавались побѣдителямъ. Въ это время другой отрядъ французовъ неожиданно напалъ на англичанъ съ тылу. Генрихъ быстро принялъ ужасное и по тому времени очень убыточное рѣшеніе: онъ приказалъ перебить всѣхъ плѣнныхъ, чтобы не имѣть помѣхи для новаго боя. Вскорѣ оказалось, что причиною тревоги было только нападеніе мародеровъ на оставшійся почти безъ прикрытія англійскій обозъ.
Англичане одержали полную и рѣшительную побѣду. Убито было болѣе 10,000 французовъ; герцогъ Орлеанскій и 1500 рыцарей взяты были въ плѣнъ. Перечень убитыхъ рыцарей, приводимый Шекспиромъ въ 8-ой сценѣ IV дѣйствія, исторически вѣренъ. Потери англичанъ были крайне незначительны, хотя, разумѣется, превышали 25 человѣкъ, — число, приводимое Шекспиромъ. Между прочимъ, въ этомъ сраженіи былъ убитъ герцогъ Іоркскій, — тотъ самый, который выведенъ въ «Ричардѣ II» подъ именемъ Омерля.
Генрихъ обратился къ своимъ войскамъ съ рѣчью, въ которой говорилъ, чтобы они не превозносились этой побѣдой, такъ какъ она дарована имъ Богомъ, который навелъ слѣпоту на непріятеля. Когда въ англійскій лагерь явились французскіе герольды, чтобы освѣдомиться о числѣ убитыхъ, король спросилъ ихъ, какъ называется замокъ, возвышавшійся надъ полемъ битвы, и, узнавъ, что это — Азинкуръ, назвалъ свою побѣду азинкурской; день же св. Криспина онъ приказалъ праздновать по всей Англіи.
Англичане безпрепятственно продолжали свой походъ до Калэ и оттуда переправились на родину съ огромной добычей. Когда король прибылъ въ Лондонъ, все населеніе города, съ мэромъ и ольдерменами во главѣ, вышло къ нему навстрѣчу и провожало его по украшеннымъ цвѣтами улицамъ въ соборъ св. Павла и въ Вестминстеръ.
Сдѣлавъ Азинкурскую побѣду и ея ближайшія послѣдствія центральнымъ фактомъ своей пьесы, Шекспиръ лишь слегка коснулся событій дальнѣйшей англо-французской войны, продолжавшейся еще цѣлыхъ четыре года, и отъ изображенія побѣды прямо перешелъ къ заключенію мира. При этомъ онъ даже не объяснилъ тѣхъ мотивовъ, которые заставили французовъ пожертвовать интересами своего дофина и признать иностраннаго государя наслѣдникомъ французской короны. Герцогъ Іоаннъ-Бургундскій былъ измѣннически убитъ въ Парижѣ, въ присутствіи самого дофина и не безъ соучастія послѣдняго; его родная мать, королева Изабелла, въ ярости поклялась ему за это отомстить. Съ нею заодно дѣйствовалъ и наслѣдникъ убитаго, Бургундскій герцогъ Филиппъ, и имъ не трудно было заставить неспособнаго Карла заключить позорный для Франціи мирный договоръ въ Труа (1420), фактически предавшій Францію во власть иноземнаго государя. И дѣйствительно, Генрихъ V въ продолженіе двухъ лѣтъ управлялъ Франціей — «великодушно, мужественно и умно», какъ говоритъ старинный лѣтописецъ, замѣчая при этомъ, что король былъ «превосходнымъ судьею въ крупныхъ и мелкихъ дѣлахъ и пользовался уваженіемъ какъ своихъ подданныхъ, такъ и сосѣдей». Онъ скончался всего 35-ти лѣтъ отъ роду, въ Венсенѣ, 31-го августа 1422 года, девять мѣсяцевъ спустя послѣ рожденія наслѣдника, — будущаго короля Генриха VI. На смертномъ одрѣ онъ сдѣлалъ всѣ распоряженія для того, чтобы обезпечить своему малолѣтнему преемнику мирное и благополучное царствованіе, и жалѣлъ только объ одномъ, что ему не суждено было совершить крестовый походъ въ Св. Землю, о которомъ онъ уже давно мечталъ.
Тѣло скончавшагося такъ преждевременно короля перевезено было въ Англію и погребено въ Вестминстерскомъ аббатствѣ. Англія была глубоко опечалена вѣстью объ его смерти, въ которой всѣ справедливо видѣли потерю невознаградимую. И чѣмъ хуже были времена впослѣдствіи, тѣмъ чаще вспоминали англичане о своемъ «безпутномъ принцѣ», который съумѣлъ сдѣлаться такимъ идеальнымъ государемъ. Преданія о немъ жили въ памяти народа и дали матеріалъ для того величественнаго апоѳеоза, которымъ почтилъ его Шекспиръ въ своей драматической хроникѣ. Комментаторы Шекспира и историки англійской литературы любятъ сравнивать «Генриха V» съ «Персами» Эсхила. И въ самомъ дѣлѣ, обѣ пьесы представляютъ большое сходство въ томъ отношеніи, что обѣ онѣ являются торжественными побѣдными гимнами въ драматической формѣ; обѣ «полны Ареева духа» и высокаго патріотизма. Во времена Шекспира азинкурская побѣда считалась однимъ изъ величайшихъ событій англійской исторіи, точно такъ же, какъ ея герой — Генрихъ V — признавался однимъ изъ величайшихъ англійскихъ королей, не взирая на то, что матеріальныя выгоды этой побѣды исчезли вскорѣ послѣ смерти побѣдителя. Значеніе французскаго похода Генриха V для Англіи сравниваютъ съ значеніемъ крестовыхъ походовъ для Европы: ничтожные въ смыслѣ завоевательномъ, они имѣли огромное вліяніе на подъемъ національнаго самосознанія. Смѣлое предпріятіе молодого короля, проведенное съ такимъ упорствомъ и хладнокровіемъ и увѣнчавшееся успѣхомъ вопреки всякой вѣроятности, внушило Англіи сознаніе своихъ силъ и могущества тѣхъ качествъ, которымъ она обязана своимъ выдающимся положеніемъ въ средѣ европейскихъ государствъ. Въ особенности же важно было то, что въ походѣ Генриха V маленькіе люди, крестьяне и мелкіе землевладѣльцы, сражались рядомъ съ представителями крупнаго дворянства: здѣсь уже не видно было прежней противоположности между норманскими рыцарями и саксонскими мужиками; всѣ являлись представителями единой британской націи, которая впервые здѣсь дала почувствовать всю свою силу непріятелю, несравненно болѣе многочисленному. «Съ этого историческаго момента», говоритъ Боденштедтъ, «и ведетъ свое начало та самоувѣренность, которая въ позднѣйшіе вѣка такъ часто вела англичанъ къ успѣху въ самыхъ рискованныхъ предпріятіяхъ и обезпечила имъ господство надъ морями и надъ отдаленными государствами. Та специфически-британская національная гордость, съ какою даже простолюдинъ смотритъ на всѣ прочіе народы, а особенно — на народы романскаго происхожденія, въ значительной степени обязана своимъ развитіемъ этой удивительной побѣдѣ мужества и энергіи англичанъ надъ французами при Азинкурѣ».
Подобно тому, какъ Эсхилъ въ «Персахъ» и въ трагедіи «Семеро противъ Ѳивъ» проводитъ мысль, что «цвѣтъ тщеславія даетъ плодомъ бѣдствіе, а жатвою — слезы», такъ и Шекспиръ противопоставляетъ въ своей пьесѣ французскій лагерь и французскихъ принцевъ съ ихъ высокомѣріемъ и нечестіемъ — маленькой горсти британцевъ и ихъ неустрашимому и богобоязненному вождю. Между изображенными имъ французскими полководцами нѣтъ ни одного, который бы не соперничалъ съ другими въ пустомъ хвастовствѣ и заносчивости, не обнаруживалъ бы дѣтской радости при видѣ пышныхъ нарядовъ и красиваго оружія и проявлялъ бы хоть нѣсколько той серьезности, того спокойнаго мужества и той преданности, какими одушевлены англичане. И между французами всѣхъ превосходитъ дофинъ своимъ мелкимъ самодовольствомъ, легкомысленной кичливостью и простодушной ограниченностью. Эти сцены, благодаря вплетенію въ нихъ осколковъ французской рѣчи, подходятъ къ карикатурѣ… «Мнѣ кажется болѣе нежели вѣроятнымъ», говоритъ Гервинусъ, «что Шекспиръ, изображая своего Генриха, былъ руководимъ ревностно-патріотическою мыслью — противопоставить своему блистательному современнику — Генриху IV французскому своего народнаго героя Генриха, который на англійскомъ престолѣ не уступалъ французскому королю ни въ величіи, ни въ оригинальности. Но величіе этого героя проявилось бы съ еще большимъ достоинствомъ, если бы поэтъ обрисовалъ его враговъ въ менѣе недостойномъ видѣ. Однимъ только древнимъ свойственно было уважать своихъ враговъ: Гомеръ не унижаетъ троянцевъ; у Эсхила нѣтъ и слѣда презрѣнія къ персамъ, даже тамъ, гдѣ онъ изображаетъ и караетъ ихъ безбожіе. Что Шекспиръ изображалъ карикатурно враждебныхъ Англіи французовъ, это составляетъ одну изъ тѣхъ немногихъ чертъ, которыхъ не хотѣлось бы встрѣчать въ его сочиненіяхъ; это — та національная ограниченность, вслѣдствіе которой англичанинъ въ немъ затмевалъ человѣка. Народы древности, при всемъ томъ, что національный отпечатокъ сказался на нихъ гораздо явственнѣе, были чужды подобной узкой національной гордости, — даже римляне: возлѣ своихъ тріумфальныхъ арокъ они ставили статуи плѣнныхъ варварскихъ царей, придавая имъ облагороженный внѣшній видъ и то возвышенное внутреннее выраженіе, которое свидѣтельствовало объ ихъ врожденомъ чувствѣ сопротивленія и независимости»…
Дѣйствительно, Шекспиръ въ этой пьесѣ является вполнѣ національнымъ поэтомъ-патріотомъ, со всею односторонностью исключительнаго патріотизма: то высокое безпристрастіе, которое онъ проявляетъ въ другихъ своихъ произведеніяхъ, здѣсь совершенно покидаетъ его. Онъ смотритъ на французовъ положительно какъ на низшую расу; наряду съ дофиномъ и коннетаблемъ даже рядовые англійскіе солдаты являются героями, а въ 4-мъ актѣ французскій рыцарь, ради спасенія своей жизни, пресмыкается даже передъ трусомъ и негодяемъ Пистолемъ. Очевидно, поэтъ имѣлъ въ виду публику, въ высокой степени одушевленную тѣмъ же національнымъ патріотизмомъ и вѣрою въ превосходство Англіи предъ всѣми странами міра. Старинныя притязанія англійскихъ королей на французскій престолъ не совсѣмъ были забыты даже и въ XVI вѣкѣ: о возобновленіи ихъ помышлялъ одно время Генрихъ VIII, и еще много лѣтъ спустя по смерти Шекспира послѣдній англійскій король изъ дома Стюартовъ включалъ въ свой гербъ, наряду съ англійскими и шотландскими, также и французскіе знаки. Въ эпоху Елизаветы, когда воинствующій патріотизмъ въ Англіи былъ чрезвычайно силенъ, вполнѣ естественно было воспоминаніе о славныхъ подвигахъ прежнихъ государей и возвеличеніе рыцарственнаго Генриха V.
Кромѣ азинкурскаго сраженія и сценъ, имѣющихъ съ нимъ непосредственную связь, Шекспиръ рисуетъ своего героя и въ мирныхъ отношеніяхъ къ придворнымъ, полководцамъ и пр., и въ сценахъ сватовства къ французской принцессѣ Екатеринѣ. Эти послѣднія сцены окрашены слегка комическимъ характеромъ, такъ какъ Шекспиръ представилъ короля говорящимъ только по-англійски, а принцессу — говорящею только по-французски; исторически это, конечно, невѣрно, потому что въ XV вѣкѣ французскій языкъ все еще продолжалъ быть въ Англіи языкомъ двора и высшаго общества; поэтъ допустилъ эту неточность именно ради комическаго эффекта; онъ даже заставляетъ принцессу брать урокъ англійскаго языка и сравнивать между собою французскія и англійскія слова, сходныя по звуку, но имѣющія совершенно разное, и по-французски — даже неприличное значеніе. Вообще, французскій языкъ, которымъ говорятъ иныя лица пьесы, очень неправиленъ; но, очевидно, это — тотъ самый языкъ, который Шекспиръ слышалъ въ Лондонѣ и который для его цѣли былъ совершенно достаточенъ.
Какъ и въ «Генрихѣ IV», серьезное дѣйствіе пьесы окружено разными веселыми эпизодами; но здѣсь этотъ комическій элементъ не имѣетъ такого значенія, какъ въ «Генрихѣ IV», и ограничивается лишь небольшими сценками. Мы уже говорили о томъ, что Шекспиръ первоначально желалъ вывести и въ этой пьесѣ Фальстафа, но потомъ отказался отъ своего намѣренія и только заставилъ кабатчицу Куикли повѣствовать о смерти толстаго рыцаря; изъ прежнихъ сотоварищей ночныхъ похожденій принца Галя остались въ пьесѣ только Бардольфъ, Пистоль и Нимъ; но ихъ роль здѣсь уже совершенно не та, что прежде: Бардольфа король приговариваетъ къ смертной казни за святотатство; Пистоль является жалкимъ трусомъ и наглымъ хвастуномъ; Нимъ — личность совершенно безцвѣтная. Взамѣнъ этихъ старыхъ фигуръ, оказавшихся теперь неумѣстными, Шекспиръ выводитъ на сцену типы иного порядка, — представителей войска и народа. Наряду съ положительнымъ и достойнымъ Гоуэромъ, суровымъ Уильямсомъ и сухимъ Бэтсомъ, самою видною и типичною фигурою является валліецъ Флюелленъ, землякъ короля. Онъ, какъ выражается о немъ и самъ король, — человѣкъ очень мужественный и очень заботливый, но нѣсколько старомодный. Въ сравненіи съ прежними собесѣдниками Генриха, распущенными, грубыми и пьяными хвастунами, Флюелленъ является воплощеніемъ дисциплины, добросовѣстности, честности и храбрости. Сначала онъ простодушно даетъ одурачить себя хвастуну Пистолю, повидимому, равнодушно переноситъ отъ него оскорбленія, но потомъ съ лихвой отплачиваетъ ему за все, заставляетъ его съѣсть пучекъ валлисскаго порею и, напослѣдокъ, даетъ ему грошъ, чтобы залѣчить его разбитый черепъ. Точно такъ же онъ устроилъ одно дѣло и съ Уильямсомъ, по порученію ко-роля, хотя это и стоило ему удара; но когда король награждаетъ Уильямса полной перчаткой кронъ, то и Флюелленъ не хочетъ отстать отъ своего государя въ великодушіи, и тоже даритъ Уильямсу шиллингъ. О своихъ начальникахъ онъ отзывается, смотря по ихъ достоинству, хорошо или дурно, будучи глубоко убѣжденъ въ значеніи и важности своихъ отзывовъ; но долгъ свой онъ одинаково исполняетъ при каждомъ начальникѣ. Онъ бываетъ болтливъ весьма не кстати, перебиваетъ чужія слова и сердится, когда его перебиваютъ; но въ ночь передъ битвой умѣетъ быть тихимъ и спокойнымъ, потому что въ его глазахъ нѣтъ ничего выше военной дисциплины, о которой ему случалось читать въ римской исторіи. Своего земляка-короля онъ высоко чтитъ въ особенности за то, что король съумѣлъ избавиться отъ своихъ старыхъ товарищей. Дѣлая сравненіе между Генрихомъ V и Александромъ Македонскимъ, онъ видитъ самое существенное различіе между ними въ томъ, что Александръ подъ пьяную руку убивалъ своихъ друзей, а Генрихъ, протрезвившись, прогоняетъ ихъ. Съ этихъ поръ онъ вписалъ своего земляка въ свое честное сердце, между тѣмъ какъ прежде считалъ его только пустозвономъ; теперь ему уже нечего опасаться, что кто-нибудь узнаетъ о томъ, что онъ — землякъ королю, потому что ему не придется краснѣть за Генриха, — «пока его величество будетъ оставаться честнымъ человѣкомъ». Счастье для Генриха, что онъ можетъ на такой приговоръ искренно отвѣчать: «Аминь! Да сохранитъ меня Богъ такимъ!» — иначе капитанъ Флюелленъ тотчасъ же прекратилъ бы съ нимъ всякую дружбу. Вообще, во всѣхъ чертахъ этого характера превосходно выдержано убѣжденіе въ своей непоколебимой правотѣ и не поддающейся никакому искушенію честности. Въ ряду многочисленныхъ типовъ, созданныхъ Шекспиромъ, капитанъ Флюэленъ — одна изъ очень замѣтныхъ и интересныхъ фигуръ.
Что касается техники «Генриха V», то въ этой пьесѣ обращаетъ на себя вниманіе весьма широкое пользованіе поэта хоромъ. Въ разныхъ пьесахъ Шекспира мы встрѣчаемся съ прологами, — напр. въ «Зимней Сказкѣ», «Ромео и Джульетѣ», во 2-йчасти «Генриха IV»; но въ «Генрихѣ V», кромѣ пролога, которымъ пьеса начинается, и эпилога, которымъ она заключается, мы имѣемъ еще хоры въ началѣ каждаго акта, — пріемъ, къ которому Шекспиръ не обращался нигдѣ, кромѣ этой пьесы. Эти хоры, какъ объясняетъ и самъ поэтъ, введены имъ для того, чтобы восполнить недостающія подробности дѣйствія. Весьма вѣроятно также, что они послужили выраженіемъ внутренней потребности поэта высказать свое личное мнѣніе объ изображаемыхъ имъ событіяхъ, чего онъ не могъ сдѣлать рѣчами своихъ дѣйствующихъ лицъ.
Король Генрихъ V.
правитьКороль Генрихъ V
Герцогъ Глостер }
Герцогъ Бэдфордъ } братья короля.
Герцогъ Эксетеръ, дядя короля.
Герцогъ Іоркъ, двоюродный братъ короля.
Графъ Сэлисбёри.
Графъ Вестморлэндъ.
Графъ Варвикъ
Архіепископъ Кэнтерберійскій.
Епископъ Элійскій.
Графъ Кэмбриджскій.
Лордъ Скрупъ.
Сэръ Томасъ Грей.
Сэръ Томасъ Эрпингемъ, Гоуэръ, Флюэлленъ,Мак-Моррисъ, Джэми — офицеры арміи короля Генриха V.
Джонъ Бэтсъ, Александръ Куртъ, Михаилъ Уильямсъ солдаты той же арміи.
Пистоль. Нимъ. Бардольфъ. Мальчикъ. Герольдъ. Карлъ VI король французскій. Людовикъ, дофинъ. Герцогъ Бургундскій. Герцогъ Орлеанскій. Герцогъ Бурбонъ. Коннэтабль Франціи.
Рамбюръ }
Гранпрэ } французскіе дворяне.
Коммендантъ Гарфлеръ.
Монжуа, французскій герольдъ.
Послы короля англійскаго.
Изабелла, королева французская.
Екатерина, принцесса, дочь Карла VI и Изабеллы.
Алиса, фрейлина принцессы,
Хозяйка таверны (бывшая Нелли Квикли, недавно ставшая женой Пистоля).
Xоръ (входитъ).
О, еслибъ муза, пламени подобно,
Взвилася къ небесамъ за вдохновеньемъ,
И еслибъ царство намъ служило сценой,
Князья актерами, а государи
Смотрѣли бы на мощный драмы ходъ —
Явиться-бъ могъ себя достойнымъ Генрихъ,
Какъ истый Марсъ, съ лежащими у ногъ,
Какъ свора псовъ, сигнала жадно ждущихъ,
Мечомъ, огнемъ и голодомъ. Итакъ,
Простите, господа, коль слабый умъ
Рѣшился на такихъ подмосткахъ жалкихъ
Изобразить высокій столь предметъ!
Какъ здѣсь, гдѣ пѣтухамъ лишь впору биться,
Вмѣстить равнины Франціи? Иль скучить
Здѣсь въ деревянномъ О одни хоть шлемы,
Наведшіе грозу подъ Азинкуромъ?
Простите-же! Но если рядомъ цифръ
На крохотномъ пространствѣ милліоны
Изобразить возможно, то позвольте
И намъ, нулямъ ничтожнымъ въ общей суммѣ,
Воображенья силу въ вамъ умножить!
Себѣ представьте вы, что въ этихъ стѣнахъ
Заключены два мощныхъ государства,
Чьи братски-близкіе и вмѣстѣ съ тѣмъ
Враждебные другъ другу берега
Проливъ опасный, узкій раздѣляетъ;
Пополните всѣ недочеты наши
Фантазіей своей, и единицы
На тысячи умноживъ, возсоздайте
Воображаемую мощь и силу!
Рѣчь о коняхъ зайдетъ, а вы представьте,
Что слышите копытъ могучій топотъ;
Прикрасьте въ мысляхъ нашихъ королей
И мчитесь имъ во слѣдъ; переноситесь
Чрезъ тьму временъ; событія годовъ
Въ единый часъ соединяйте смѣло!
Все объяснять вамъ будетъ хора дѣло.
Теперь, прологъ закончивъ, просимъ васъ
Судить поснисходительнѣе насъ!
Архіепископъ.
Скажу вамъ, лордъ, на очередь поставленъ
Опять законъ, что былъ бы уже принятъ,
Намъ вопреки, въ одиннадцатый годъ
Правленія покойнаго монарха,
Когда-бъ не тѣхъ временъ волненья, смуты.
Епископъ.
И какъ теперь ему намъ помѣшать?
Архіепископъ.
Подумать надо, лордъ. Пройдетъ законъ —
Мы добрую утратимъ половину
Изъ нашего имущества. Вѣдь, дѣло
О томъ идетъ, чтобъ взять у насъ всѣ земли,
Которыми владѣетъ наша церковь
По завѣщаньямъ набожныхъ людей.
Онѣ дадутъ возможность содержать,
Во славу короля, пятнадцать графовъ,
Пятнадцать сотенъ рыцарей и цѣлыхъ
Шесть тысячъ двѣсти латниковъ-дворянъ;
Затѣмъ для немощныхъ, больныхъ и старыхъ,
Что неспособны болѣе къ труду,
Сто обезпеченныхъ вполнѣ пріютовъ,
И отчислять въ монаршую казну
Десятокъ сотенъ фунтовъ ежегодно.
Таковъ законъ.
Епископъ.
Изрядный кусъ, однако.
Архіепископъ.
Да, съ кусомъ тѣмъ языкъ не проглотить бы.
Епископъ.
Но какъ же намъ предотвратить бѣду?
Архіепископъ.
Король нашъ милостивъ и здраво судитъ.
Епископъ.
И вѣрный церкви сынъ.
Архіепископъ.
Не подавалъ
Онъ въ юности такихъ надеждъ. Едва-же
Отецъ его скончался, вмѣстѣ съ нимъ
Какъ будто умерло безпутство сына;
Разсудокъ свѣтлый вмигъ къ нему явился,
Какъ ангелъ съ небеси, въ немъ уничтожилъ
Адама ветхаго и плоть его
Обителью, подобной раю, сдѣлалъ,
Достойною вмѣщать небесныхъ духовъ.
Да, никогда еще не становился
Законченнымъ такъ быстро ученикъ,
И въ душу никогда такой могучей
Волной не приливало исправленье,
Смывая всѣ пороки и грѣхи;
Да никогда и гидра своеволья
Съ такою быстротой, однимъ ударомъ,
Низвержена съ престола не была,
Какъ этимъ королемъ.
Епископъ.
На наше счастье
Такъ измѣнился онъ.
Архіепископъ.
Послушать только,
Какъ свѣдущъ онъ въ ученіи церковномъ, —
Смѣшается съ восторгомъ въ васъ желанье
Невольное узрѣть его прелатомъ;
Послушать, какъ о благѣ государства
Онъ рѣчь ведетъ, признаете, что это
И есть его предметъ; иль о войнѣ —
Упьетесь музыкой грозы военной,
А до политики дойдетъ — развяжетъ
Онъ узелъ Гордіевъ любой предъ вами
Легко и просто, какъ свою подвязку.
Заслушаться его и самый воздухъ,
Насмѣшникъ вѣтренный, способенъ, право;
Свой слухъ преклонитъ каждый въ восхищеньи,
Медъ мудрости впивая съ устъ его.
Подумаешь, что опытъ, знанье жизни
Его теоріямъ такимъ учили.
Но диво, гдѣ онъ ихъ набраться могъ
Съ своею склонностью къ пустымъ забавамъ,
Въ кругу друзей — невѣждъ, тупыхъ и грубыхъ;
Онъ время короталъ гулякой празднымъ,
Не зная склонности къ труду, къ тиши
Уединенія; искалъ, напротивъ,
Онъ гульбищъ низменныхъ, якшался съ чернью.
Епископъ.
Ростетъ-же подъ крапивой земляника,
И благородный плодъ порою зрѣетъ
Роскошнѣе среди плодовъ простыхъ.
Таилъ подъ маскою безпутства Генрихъ
Свой свѣтлый умъ, который незамѣтно,
Какъ лѣтняя трава ночами, росъ
Да росъ, и взросъ тѣмъ лучше и пышнѣе.
Архіепископъ.
Ну, да, пора чудесъ прошла, и намъ
Подыскивать приходится причины
Всему, что совершается на свѣтѣ.
Епископъ.
Но какъ намъ быть, милордъ, чтобъ не прошелъ
Законъ, одобренный палатой нижней?
Какъ самъ король относится къ нему?
Архіепископъ.
Ни за пока, ни противъ онъ. Однако,
Сдается мнѣ, готовъ скорѣй склониться
На нашу сторону, чѣмъ оказать
Поддержку нашимъ недругамъ. Къ тому же
Я королю на видъ поставилъ, что,
Внимая нуждамъ времени, — предъ этимъ
О Франціи у насъ бесѣда шла, —
Мы, пастыри, готовы всѣмъ соборомъ
Вотировать ему такую сумму,
Какой не получалъ отъ духовенства
Никто изъ прежнихъ королей.
Епископъ.
И какъ,
Милордъ, онъ къ этому отнесся?
Архіепископъ.
Съ полнымъ
Благоволѣніемъ. Позволь намъ время,
Со мной охотно онъ, какъ я замѣтилъ,
Поговорилъ бы о своихъ правахъ
На герцогства, а также на корону
Всей Франціи, наслѣдованныхъ имъ
Отъ Эдуарда-прадѣда.
Епископъ.
Но кто-же
Прервалъ вашъ разговоръ?
Архіепископъ.
Пришли съ докладомъ,
Что прибыло французское посольство.
Пріема часъ теперь насталъ, пожалуй;
Часа четыре есть?
Епископъ.
Какъ разъ четыре.
Архіепископъ.
Пойдемъ же въ залъ и мы. Хочу послушать
Я рѣчь посла, хоть знаю, что услышимъ,
И прежде, чѣмъ французъ промолвитъ слово.
Епископъ.
И я горю желаніемъ послушать.
Король Генрихъ.
Лордъ Кэнтербери здѣсь?
Эксетеръ.
Его здѣсь нѣтъ.
Король Генрихъ.
Пошлите же за нимъ, любезный дядя.
Вестморлэндъ.
Пора ввести пословъ, мой государь?
Король Генрихъ.
Прошу повременить, кузенъ. Сначала
Намъ предстоитъ рѣшить одинъ вопросъ,
Что на душѣ у насъ лежитъ; и насъ
И Франціи касается онъ близко.
Архіепископъ.
Господь и ангелы Его священный
Вашъ тронъ да защитятъ и вамъ даруютъ
Его собой надолго украшать!
Король Генрихъ.
Благодаримъ, и выслушать отъ васъ,
Ученый лордъ, желаемъ разъясненье,
Согласное съ законами людскими
И Божьими: лишаетъ ли насъ правъ
На Францію салическій законъ?
Но Богъ избави васъ свою ученость
Употребить во зло, взять грѣхъ на совѣсть
И, мудрствуя лукаво, защищать
Права, что истины цвѣтовъ не носятъ
Въ своемъ гербѣ. Господь единый знаетъ,
Какое множество людей погибнетъ
Во цвѣтѣ лѣтъ, отстаивая то,
Къ чему теперь склонить насъ вамъ удастся.
Не забывайте-же о томъ, какую
Отвѣтственность возложите на насъ,
Нашъ мечъ побѣдный пробудивъ отъ сна.
Васъ заклинаю именемъ Господнимъ
Не забывать о томъ! Еще ни разу
Два государства мощныхъ не боролись,
Чтобъ не лилась потокомъ кровь невинныхъ,
А капля каждая ея — что вздохъ,
Что вопль къ Творцу противъ того, чья кривда
Точила мечъ. Иль не ужасно жизни
И безъ того срокъ краткій сокращать!…
Итакъ, во имя Господа, начните,
И будемъ слушать мы, всѣмъ сердцемъ вѣря,
Что слово каждое отъ васъ исходитъ
Омытымъ совѣстью, какъ грѣхъ крещеньемъ.
Архіепископъ.
Внимайте-жъ мнѣ, мой государь и пэры,
Обязанные трону всѣмъ — и жизнью
И службою, всѣмъ существомъ своимъ.
Препятствіе для вашихъ притязаній
На Францію единое въ законѣ, —
Его приписываютъ Фарамонду —
«In terram Salicam mulieres
Ne succedant»: наслѣдія для женщинъ
Въ землѣ Салійской нѣтъ. Но примѣняютъ
Французы къ Франціи названье это
Неправильно, равно и Фарамонда
Считаютъ авторомъ того закона.
Французскіе ученые даютъ
Въ своихъ трудахъ свидѣтельство прямое:
Находится Салійская земля
Въ Германіи, межъ Эльбою и Салой,
Гдѣ саксовъ Карлъ Великій побѣдилъ
И поселилъ своихъ французовъ. Эти,
Смотря съ презрѣніемъ на женъ германскихъ
За вольность ихъ обычаевъ и нравовъ,
И издали законъ, лишавшій женщинъ
Наслѣдованья правъ въ землѣ Салійской,
Но та земля, какъ сказано, лежитъ
Межъ Эльбою и Салою, и Мейсенъ
Ея названіе теперь. Отсюда
Понятно, что «салическій законъ»
Во Франціи имѣть не можетъ силы,
Земля-жъ салійская сдалась французамъ
Четыреста и двадцать слишкомъ лѣтъ
Уже спустя по смерти Фарамонда,
Кому законъ приписываютъ тотъ.
Скончался онъ въ четыреста и двадцать
Шестомъ году по Рождествѣ Христовомъ,
А саксовъ Карлъ Великій побѣдилъ
И франковъ поселилъ въ землѣ салійской
Лишь въ пятый годъ девятаго столѣтья.
Затѣмъ, французы сами пишутъ, что
Пипинъ, низвергшій съ трона Хильдерика,
Свои права наслѣдныя на тронъ
Основывалъ на томъ, что былъ потомкомъ
Блитхильды, дочери Клотара; далѣ
Гуго Капетъ, похитившій корону
У Карла Лотарингскаго, — что былъ
Послѣднимъ изъ прямыхъ потомковъ Карла
Великаго по линіи мужской, —
Чтобъ свой захватъ прикрыть хоть тѣнью права,
Весьма сомнительнаго, правду молвить,
Свой отъ Лингарды родъ производилъ,
Отъ Карломана дочери и внучки
Людовика, родного сына Карла
Великаго. Людовикъ же Десятый,
Наслѣдникъ узурпатора Капета,
Съ покойной совѣстью носить корону
Тогда лишь сталъ, какъ доказалъ, что бабка
Его и королева Изабелла
Ведетъ отъ Ирмингарды Лотарингской,
Отъ дочери низвергнутаго Карла,
Свой родъ прямой, и что такимъ путемъ
Опять коронѣ Франціи родъ Карла
Великаго былъ пріобщенъ. Итакъ,
Яснѣе солнца лѣтняго, что право
Свое на тронъ Пипинъ, и свой захватъ
Гуго Капетъ, спокойствіе Людовикъ —
Основывали всѣ на правѣ женщинъ
Наслѣдовать. И зиждется на немъ
Власть королей французскихъ и понынѣ,
Хотя они «салическій законъ»
Противу васъ охотно выставляютъ,
Запутаться готовы въ сѣти лжи,
Чтобы прикрыть свое кривое право
На тронъ, похищенный у вашихъ предковъ
И вашего величества.
Король Генрихъ.
Могу-ли
Я съ чистой совѣстью и полнымъ правомъ
Потребовать его?
Архіепископъ.
Мой государь,
Пусть на голову мнѣ падетъ весь грѣхъ!
Но въ книгѣ Числъ написано, что если
Скончался сынъ, наслѣдница есть дочь.
Возстаньте, государь, за ваше право!
Взовьется пусть вашъ стягъ кровавый къ небу!
На предковъ рядъ могучій оглянитесь,
Къ могилѣ славной прадѣда ступайте,
Кому обязаны вы этимъ правомъ,
И призовите духъ его геройскій,
А съ нимъ и дѣда Эдуарда духъ,
Духъ принца Чернаго, что разыгралъ
Во Франціи трагедію на славу.
Онъ въ бѣгство обратилъ всю мощь французовъ;
И, стоя на холмѣ, могъ любоваться
Отецъ его великій тѣмъ, какъ львенокъ
Его отважный жажду утолялъ
Въ крови французскихъ рыцарей. Хвала
Вамъ, храбрецы британскіе! Всѣ силы
Французовъ вы развѣяли одной
Лишь половиной вашихъ силъ, другая-жъ
Стояла на холмѣ, смѣясь и ежась
Отъ холода бездѣйствія!
Епископъ.
Пусть память
Вамъ воскреситъ тѣхъ доблестныхъ героевъ,
А вы дѣла ихъ воскресите вашей
Могучею рукой. На тронѣ ихъ
Сидите вы; вы ихъ прямой преемникъ;
Ихъ кровь геройская и въ васъ течетъ.
Теперь достигли вы поры расцвѣта
И юношескихъ лѣтъ и силъ, созрѣли
Для славныхъ подвиговъ и гордой цѣли!
Эксетеръ.
Монархи, короли — собратья ваши —
Всѣ ждутъ, когда-жъ воспрянете и вы,
Подобно львамъ могучимъ, вашимъ предкамъ.
У васъ права, и средства есть, и силы.
Вестморлэндъ.
Все, государь, за васъ. Ни у кого
Изъ королей англійскихъ не бывало
Дворянъ богаче, подданныхъ вѣрнѣе;
Здѣсь въ Англіи теперь лишь ихъ тѣла,
Сердца-жъ во Франціи разбили лагерь.
Архіепископъ.
Такъ и тѣламъ туда летѣть велите,
Чтобы на тронъ французскій ваше право
Огнемъ, мечомъ и кровью подтвердить!
И церковь вамъ помочь готова суммой,
Какой изъ вашихъ предковъ ни одинъ
Не получалъ заразъ отъ духовенства.
Король Генрихъ.
Не противъ Франціи одной должны
Вооружаться мы, но также противъ
Шотландцевъ быть готовыми къ защитѣ;
Тѣ не упустятъ случая къ набѣгу.
Архіепископъ.
Живущіе близъ ихъ границъ британцы
Сомкнутся какъ стѣна и не пропустятъ
Грабителей въ страну.
Король Генрихъ.
Не мелкихъ шаекъ,
Вторженья всѣхъ шотландскихъ силъ боюсь.
Шотландія всегда дурной сосѣдкой
Была для насъ. Извѣстно вамъ, мой прадѣдъ
Во Францію не могъ отплыть съ войсками,
Чтобъ въ беззащитную страну къ намъ тотчасъ
Не хлынули шотландцы, какъ потокъ
Въ плотину прорванную, затопляя
Несчастную страну и раны ей
Кровавыя безъ счету нанося,
Держа въ осадѣ города и замки.
Да, Англія, оставшись безъ защиты,
Не разъ предъ злой сосѣдкой трепетала.
Архіепископъ.
Не столько тутъ вреда, какъ страха было,
Мой государь. И вотъ, какъ превзошла
Себя однажды Англія: въ то время,
Какъ рыцарство ея на полѣ брани
Во Франціи все было, и сидѣла
Она вдовицею осиротѣвшей,
Не только отразить врага съумѣла,
Но короля шотландскаго плѣнила
И плѣнникомъ во Францію послала,
Чтобы тріумфъ украсить Эдуардовъ,
И хронику свою уподобить
Сокровищницѣ, славою богатой,
Какъ моря дно обломками судовъ
И разными богатствами безъ счета.
Вестморлэндъ.
Но старая пословица права:
«Чтобъ Францію завоевать,
Должны съ Шотландіи начать».
Не то, едва умчится за добычей
Англійскій нашъ орелъ, въ его гнѣздо,
Какъ ласочка, Шотландія вползаетъ,
И яица орлиныя сосетъ.
Чуть кошки дома нѣтъ, раздолье мышкѣ,
Напортитъ болѣе, чѣмъ съѣстъ.
Эксетеръ.
Итакъ,
Должна сидѣть весь вѣкъ свой дома кошка.
Постыдная необходимость! Есть-же
Замки и кладовыя для запасовъ,
А для воришекъ западни найдутся.
Пока вооруженная рука
Внѣ дома борется, пусть защищаетъ
Себя разумно дома голова!
Хоть въ государствѣ власть раздроблена
На высшую, затѣмъ пониже и пониже,
Но все-жъ гармонія, какъ въ музыкѣ, въ ней есть, —
Сливаются созвучія въ аккордѣ.
Архіепископъ.
Поэтому и раздѣлило небо
Сословія людскія по призваньямъ,
Вложило въ каждое свое влеченье,
Объединивъ повиновенья долгомъ.
Подобное-жъ находимъ и у пчелъ,
Которыя порядкомъ жизни могутъ
Дать образецъ любому государству.
У нихъ и королева есть и разныхъ
Сословій граждане; одни, подобно
Чиновникамъ, порядокъ правятъ въ ульѣ;
Другіе торгъ ведутъ внѣ стѣнъ его;
А третьи воины, — ихъ жала копья, —
И грабятъ лѣта бархатныя почки,
Съ добычею веселымъ роемъ мчатся
Въ станъ королевы вновь, а та, полна
Заботы царственной, слѣдитъ, какъ съ пѣсней
Прилежные строители выводятъ
Ей золотыя келіи, какъ медъ
Готовятъ граждане и какъ простые
Чернорабочіе съ тяжелой ношей
У входа узкаго толкутся роемъ;
Какъ блѣднымъ палачамъ, жужжа сурово,
Судья лѣнивца-трутня отдаетъ.
Закончу такъ: въ согласіи бываютъ
Вполнѣ различныя по виду вещи;
Въ одну мишень вонзаются же стрѣлы
Хотя и съ разныхъ пущены сторонъ;
Дорогъ ведетъ немало въ каждый городъ,
Немало прѣсныхъ водъ впадаетъ въ море,
И сходятся всѣ радіусы въ центрѣ;
Такъ почему-жъ и сложная задача,
Разъ къ ней приступимъ мы, не можетъ быть
Разрѣшена вполнѣ благополучно.
Итакъ, во Францію, мой государь!
Всѣ силы Англіи подраздѣлите
Вы на три части равныя; съ одной
Всю Галлію вы смѣло покорите,
А если мы не сможемъ съ остальными
Отгрызться отъ собакъ шотландскихъ, то
Да будетъ стыдно намъ! Пусть нашъ народъ
Съ тѣхъ поръ ни мудрымъ не слыветъ, ни храбрымъ!
Король Генрихъ.
Пусть пригласятъ сюда пословъ дофина.
Рѣшились мы и съ помощью Господней
И вашею, милорды, — нашей силы
Стальные мускулы, — иль подчинится
Намъ Франція, иль будетъ стерта въ прахъ!
Возсѣсть на тронъ хотимъ, принявъ подъ скипетръ
Всю Францію и герцогства ея,
Что съ королевствами тягаться могутъ;
Не то пусть сложимъ кости мы безъ славы
И память самая о насъ умретъ.
Коль не за что воспѣть насъ будетъ громко
Исторіи, — пускай уподобится
Нашъ гробъ нѣмымъ гробамъ турецкимъ; пусть
Не будетъ даже надписью почтенъ.
Мы выслушать готовы, что угодно
Отъ насъ кузену нашему дофину;
Мы слышали, васъ онъ сюда отправилъ,
А не король.
Посолъ.
Позволитъ ли монархъ
Начистоту намъ рѣчь вести, иль лучше
Дофина рѣчь и цѣль посольства намъ
Намеками лишь передать?
Король Генрихъ.
Предъ вами
Монархъ-христіанинъ, а не тиранъ.
Находятся въ плѣну всѣ наши страсти
У нашей милости, въ цѣпяхъ надежныхъ,
Какъ заключенные у насъ въ темницахъ.
Скажите смѣло все мнѣ безъ утайки,
Что поручилъ дофинъ.
Посолъ.
Я буду кратокъ.
Отъ вашего величества посольство
Къ намъ прибыло, чтобъ заявить о вашихъ
Правахъ на герцогства, къ вамъ перешедшихъ
Отъ прадѣда великаго. На это
Въ отвѣтъ нашъ принцъ и господинъ велѣлъ
Вамъ передать, что требованья ваши
О юности зеленой говорятъ.
Нѣтъ ничего во Франціи такого,
Что добывается веселой пляской,
И герцогства нельзя стяжать разгуломъ.
А вотъ, онъ вамъ въ боченкѣ этомъ шлетъ
Такую дань, что болѣ къ вамъ подходитъ;
Взамѣнъ-же проситъ васъ забыть на вѣки
О герцогствахъ. Вотъ рѣчь дофина.
Король Генрихъ.
Что-же,
Любезный дядя, тамъ, въ боченкѣ этомъ?
Эксетеръ.
Мячи для тениса.
Король Генрихъ.
О, намъ пріятно,
Что любитъ пошутить дофинъ. Спасибо
Ему за даръ, а вамъ за трудъ. Къ мячамъ
Мы подберемъ ракеты и сыграемъ
Во Франціи, при помощи Господней,
А ставкою назначимъ тронъ французскій.
Пусть знаетъ вашъ дофинъ: онъ нарвался
На игрока такого, что заставитъ
Мячей своихъ полетомъ трепетать
Всю Францію. Мы поняли, что хочетъ
Онъ насъ безумства днями попрекнуть,
Но смыслъ безумствъ тѣхъ дней ему не вѣдомъ.
Англійскій тронъ не очень мы цѣнили,
И оттого, вдали его держась,
Безъ удержа веселью предавались.
«Изъ дому вонъ и веселись во всю» —
Такъ изстари ведется у людей.
Но пусть дофинъ узнаетъ, что теперь
Я постою за санъ свой королевскій;
Съумѣю показать себя монархомъ,
На парусахъ величья плыть, когда
На тронъ французскій мой взойду. Недаромъ
Я въ сторону откладывалъ пока
Величіе свое и, какъ поденщикъ
Простой, работалъ день-деньской. Теперь
Готовъ возстать я въ полномъ блескѣ славы
И Францію тѣмъ блескомъ ослѣпить, —
Въ глазахъ дофина самого стемнѣетъ!
Скажите шутнику: его насмѣшки
Мячи его преобразили въ ядра,
И тяжко на душу его падетъ
Та месть, которую они обрушатъ
На Францію, гдѣ много тысячъ женъ
Заплатятъ мнѣ мужьями за насмѣшки,
Сынами матери, а всѣ французы
Развалинами городовъ и замковъ.
Глумленіе дофина клясть придется
И тысячамъ не зачатыхъ еще
И не родившихся на свѣтъ младенцевъ.
Но, впрочемъ, все въ рукахъ Господнихъ. Онъ
Разсудитъ насъ. Скажите же дофину:
Благословясь, я въ путь отправлюсь скоро,
По мѣрѣ силъ за оскорбленье мстить,
За дѣло правое свое вступиться.
Ступайте-же, да передайте принцу:
Шутникъ плохой, кто сотню забавляетъ,
А сотни тысячъ плакать заставляетъ. —
Пускай проводятъ съ миромъ ихъ. Прощайте!
Эксетеръ.
Веселое посольство!
Король Генрихъ.
Покраснѣть
Заставимъ мы пославшаго, надѣюсь.
Теперь же времени не тратьте, лорды,
Но ревностно готовьтеся въ походъ.
Мы послѣ Господа одно лишь держимъ
Въ умѣ теперь — французскую корону.
Итакъ, къ войнѣ готовьте все, милорды,
Обдумайте и взвѣсьте все, что можетъ
Успѣхъ нашъ окрылить. И дай Богъ намъ
Навлечь на голову дофина срамъ
Въ его-жъ землѣ! Горимъ мы славы жаждой, —
Такъ пусть теперь свой долгъ исполнитъ каждый!
Хоръ (входитъ).
Вся юность Англіи огнемъ объята;
Долой атласъ, шелка и всѣ причуды!
Для оружейниковъ же чистый праздникъ.
Bо всѣхъ сердцахъ пылаетъ жажда славы;
Сбываютъ земли, чтобъ коня купить
И мчаться вслѣдъ за королемъ, достойнымъ
Быть зеркаломъ монарховъ христіанскихъ.
Ни дать — ни взять Меркуріевы крылья
У всѣхъ повыростали за пятами!
Надежда въ воздухѣ паритъ, скрывая
Свой мечъ, унизанный до рукоятки
Коронами всѣхъ величинъ, отъ графской
До императорской, — для короля
И для сподвижниковъ его. Французы,
Освѣдомленные объ этихъ грозныхъ
Приготовленіяхъ, дрожатъ отъ страха
И гнусною политикой хотятъ
Заставить Англію свернуть съ дороги.
О, Англія! Ты, истый образецъ
Величія душевнаго! Геройскій
Великій духъ таишь ты въ маломъ тѣлѣ!
Какихъ высотъ ты не смогла-бъ достигнуть,
Будь всѣ твои сыны тебѣ вѣрны,
Будь всѣ воистину тебѣ сынами!
Но зри свой стыдъ! Французы, отыскавъ
Въ тебѣ гнѣздо пустыхъ сердецъ, съумѣли
Ихъ золотомъ наполнить до краевъ.
Нашлись продажныхъ три души: сэръ Ричардъ
Графъ Кэмбриджскій, лордъ Скрупъ, сэръ Грей. Они-то
За злато красное, о стыдъ багровый!
Съ трусливой Франціей стакнулись въ тайнѣ.
И еслибъ клятвъ своихъ держались адъ
И подлая измѣна, — цвѣтъ монарховъ
Погибнуть долженъ былъ отъ рукъ злодѣевъ,
Садясь въ Соутгэмптонѣ на корабль,
Чтобы отплыть во Францію. — Терпѣнье!
Увидите, препоны разстоянья
Всѣ сгладимъ мы для васъ на нашей сценѣ.
Представьте, что подкуплены злодѣи,
И что король изъ Лондона уѣхалъ
Въ Соутгэмптонъ, куда за нимъ и вы
И мѣсто дѣйствія перенесетесь.
Оттуда васъ во Францію отправимъ
И вновь назадъ, заклявъ проливъ бурливый
Вамъ даровать спокойный переѣздъ.
Мы ни за что-бъ на свѣтѣ не желали,
Чтобъ вы отъ пьесы нашей захворали!
Бардольфъ. Въ добрый часъ, капралъ Нимъ!
Нимъ. Здравствуйте, лейтенантъ Бардольфъ!
Бардольфъ. Ну, все еще дружите съ прапорщикомъ Пистолемъ?
Нимъ. Мнѣ все едино. Я мало говорю. А придетъ часъ — у меня, поди, запляшутъ. Но пусть будетъ, что будетъ. Драться не смѣю, а закрою глаза и выставлю мечъ впередъ. Онъ у меня немудреный, да что-жъ? Сыръ поджарить на немъ можно, и морозъ выдержитъ не хуже любого клинка, вотъ и весь сказъ.
Бардольфъ. Я не постою за угощеньемъ, коли помирю васъ. Тогда всѣ трое махнемъ во Францію, какъ закадычные друзья. По рукамъ, капралъ Нимъ!
Нимъ. По чести, хочу жить, пока живется, вотъ оно. А нельзя больше жить — пусть будетъ, что будетъ; я такъ разсуждаю, и дѣло съ концомъ.
Бардольфъ. Оно положимъ, онъ взялъ Нелли Квикли, а она, сказать правду, надула васъ; вы, вѣдь, женихались съ ней.
Нимъ. Ничего я не знаю. Будь, что будетъ. Бываетъ, люди спятъ, а глотки-то у нихъ при себѣ, да еще недаромъ говорятъ, у ножа есть лезвіе. Пусть будетъ, что будетъ. Заѣзженная кляча терпѣнье, а и та куда-нибудь доковыляетъ. Всему есть окончаніе. Ну, да ладно; я ничего не знаю.
Бардольфъ. Вотъ идутъ прапорщикъ Пистоль съ женой. Добрѣйшій капралъ, будьте благоразумны.
Ну, какъ дѣла, трактирщикъ Пистоль?
Пистоль.
Трактирщикомъ зовешь меня, мужланъ!
Клянусь, мнѣ слово это ненавистно!
И не трактирщица ужъ больше Нелли.
Квикли. Нѣтъ, право слово, нѣтъ. Что тутъ подѣлаешь, коли нельзя взять въ нахлѣбницы десятка честныхъ дѣвушекъ, промышляющихъ иголкой, чтобы люди сейчасъ не подумали, будто у насъ публичный домъ. (Нимъ вынимаетъ мечъ). Ай, Пречистая Дѣва! Никакъ онъ мечъ вынимаетъ! Ой, быть прямому насилію и убійству!… Добрый лейтенантъ Бардольфъ!… Добрый капралъ!… Не надо ничего такого!…
Нимъ.
Фу, ты!
Пистоль.
Фу, самъ! Исландскій карноухій песъ!
Квикли. Добрый капралъ Нимъ! Будьте настоящимъ мужчиной съ сердцемъ, спрячьте свой мечъ!
Нимъ. Пошла!… Попадись ты мнѣ solus! (Вкладываетъ мечъ въ ножны).
Пистоль.
Какъ, solus, архипесъ, поганый ужъ!
А вотъ какъ залѣплю тебѣ твой solus
Я въ морду безподобную твою,
Да въ легкія поганыя, да въ глотку,
Въ утробу мерзкую я этотъ solus
Да въ пасть мерзѣйшую, въ кишки — повсюду!
Какъ порохъ, вспыльчивъ я; курокъ взведенъ,
За выстрѣломъ у насъ не станетъ дѣло.
Нимъ. Я не злой духъ, нечего меня заклинать. А меня подмываетъ задать вамъ хорошую встрепку, И если вы будете грубить мнѣ, Пистоль, я васъ отпотчую своимъ мечомъ по чести. А пойдете своей дорогой, какъ бы мнѣ не пришла охота пощекотать вамъ кишки, какъ умѣю, по чести. Вотъ штука въ чемъ.
Пистоль.
Га, трусъ, хвастунъ! Безумецъ! Осужденный!
Твой гробъ раскрылъ свой зѣвъ! Тебя ждетъ смерть!
Такъ сгинь!
Бардольфъ. Эй, вы, послушайте! Кто первый подыметъ руку, тому я самъ всажу въ брюхо свой мечъ по рукоятку, не будь я солдатъ! (Вынимаетъ мечъ).
Пистоль.
Вотъ клятва мощная! Вражда, погасни!
Давай кулакъ, давай сюда мнѣ лапу!
Великъ твой духъ!
Нимъ. Ужъ рано или поздно я перерѣжу тебѣ глотку, по чести; вотъ оно.
Пистоль.
Что? Coupe la gorge? Тебя я не боюсь!
Ты, критскій песъ, задумалъ подобраться
Къ моей женѣ! Нѣтъ, ты поди въ больницу
Да изъ разсола гнуснаго порока
Себѣ мегеру выуди, Крессидѣ
Сродни, а по прозванью Долли Тиршитъ.
На ней женись! А quondam Нелли Квикли
Моей единственной на вѣкъ пребудетъ.
Ну, раиса. Довольно, убирайся!
Мальчикъ. Хозяинъ Пистоль! Идите скорѣе къ моему господину… и вы тоже, хозяйка! Ему очень плохо; просится въ постель. Добрѣйшій Бардольфъ! Сунь ему подъ простыню свой носъ вмѣсто грѣлки. Право, ему совсѣмъ плохо.
Бардольфъ. Пошелъ ты, бездѣльникъ!
Квикли. Да, право слово, не сегодня--завтра изъ него выйдетъ жирный пуддингъ воронамъ на поживу! Король разбилъ ему сердце. Милый муженекъ, пойдемъ скорѣе! (Уходитъ за мальчикомъ).
Бардольфъ. Ну, что-же, помирю я васъ? Намъ надо во Францію, неужто, чортъ побери, наши ножи только на то у насъ и болтаются, чтобы мы рѣзали глотки другъ другу?
Пистоль.
Бушуютъ волны, пусть и бѣсы воютъ!
Нимъ. А вы мнѣ заплатите восемь шиллинговъ, которые пробили мнѣ объ закладъ?
Пистоль.
Презрѣнный рабъ, кто платитъ!
Нимъ. А мнѣ подавай мое! Вотъ въ чемъ вся штука.
Пистоль.
Пусть храбрость споръ рѣшитъ! Ну, выпадай!
Бардольфъ. Вотъ вамъ мечъ порукой — проткну того, кто первый начнетъ. Порукой мечъ!
Пистоль.
Да, клятву на мечѣ я уважаю!
Бардольфъ. Капралъ Нимъ! Хочешь мириться, такъ мирись, а не хочешь, такъ поссорься и со мной. Говорю тебѣ — спрячь мечъ.
Нимъ. Получу я свои восемь шиллинговъ, которые вы пробили мнѣ объ закладъ?
Пистоль.
Ты цѣлый нобль получишь чистоганомъ!
И магарычъ готовъ тебѣ поставить.
Отнынѣ братьями съ тобой мы будемъ.
Живу для Нима я, Нимъ — для меня.
Не правда ли? Я буду маркитантомъ
Въ полку и накоплю себѣ деньжонокъ.
Дай руку мнѣ!
Нимъ. Такъ я получу мой нобль?
Пистоль.
Монетой чистою на чистоту!
Нимъ. Ну, ладно. Вотъ въ чемъ вся штука.
Квикли. Если только вы чада женщинъ, то бѣгите бѣгомъ къ сэръ Джону! Ахъ, бѣдняга! Его трясетъ такая лихорадка-горячка, что глядѣть жалость. Голубчики, идите къ нему.
Нимъ. Король плохую штуку сыгралъ съ рыцаремъ. Вотъ оно что!
Пистоль.
Ты правъ. Въ куски его разбито сердце
И склеено.
Нимъ. Король — добрый король, а и онъ не безъ причудъ и штукъ.
Пистоль.
Такъ соболѣзновать идемъ сэръ Джону.
Отнынѣ будемъ жить, какъ агнцы, мы.
Бедфордъ.
И смѣлъ, клянусь, король, что довѣряетъ.
Измѣнникамъ такимъ.
Эксетеръ.
Теперь ужъ скоро
Возьмутъ подъ стражу ихъ.
Вестморлэндъ.
И какъ умѣютъ
Они прикинуться хитро! Какъ будто
И впрямь горятъ усердіемъ, любовью
И вѣрностью.
Бедфордъ.
Всѣ козни ихъ извѣстны
Его величеству такимъ путемъ,
Какой не снился имъ.
Эксетеръ.
И какъ рѣшился
Тотъ человѣкъ, съ кѣмъ кровъ дѣлилъ король,
Кто милостями былъ его осыпанъ,
Предать монарха своего, польстясь
На золото враговъ!
Король Генрихъ.
Попутный вѣтеръ, —
Пора и на корабль. — Скажите намъ,
Графъ Кэмбриджскій, лордъ Скрупъ нашъ благородный,
И вы, сэръ Грей, какъ думаете вы:
Пробьемся-ль мы сквозь силу войскъ французскихъ
Съ войсками нашими? Удастся-ль намъ
Со славою закончить наше дѣло,
Къ которому теперь мы приступаемъ?
Лордъ Скрупъ.
Мой государь! Не сомнѣваюсь, если
Свой долгъ исполнятъ всѣ по мѣрѣ силъ.
Король Генрихъ.
О, въ этомъ мы увѣрены, какъ въ томъ,
Что никого мы не беремъ съ собою,
Кто-бъ съ нами заодно всѣмъ сердцемъ не былъ,
И что изъ тѣхъ, кто остается здѣсь,
Нѣтъ никого, кто-бъ не желалъ успѣха
Походу нашему.
Графъ Кэмбриджскій.
Да не бывало
И короля, котораго бы больше
Боялись всѣ, но вмѣстѣ и любили,
Чѣмъ васъ, мой государь. Увѣренъ я,
Что подданнаго нѣтъ, который могъ бы
Печаль въ душѣ таить иль недовольство
Подъ сѣнью вашей благостной державы.
Сэръ Грей.
И даже въ тѣхъ, кто къ вашему отцу
Пылалъ враждой, смѣшалась съ медомъ желчь,
И тѣ вамъ вѣрою и правдой служатъ.
Король Генрихъ.
И посему на насъ лежитъ большой
Признательности долгъ. Скорѣй забудемъ
Свою десницу мы, чѣмъ наградить
Кого нибудь забудемъ по заслугамъ,
За службу вѣрою и правдой намъ.
Лордъ Скрупъ.
И будетъ тѣмъ лишь укрѣпляться вѣрность.
Труду дастъ силы новыя надежда
Быть вашей милости всегда достойнымъ.
Король Генрихъ.
Надѣемся. Такъ пусть освободятъ,
Любезный дядя Эксетеръ, бѣднягу,
Котораго вчера подъ стражу взяли
За бранныя слова о насъ. Причиной
Былъ хмель; такъ мы за благо разсудили
Помиловать его.
Лордъ Скрупъ.
Великодушно,
Мой государь, но и неосторожно.
Онъ долженъ быть наказанъ, чтобъ примѣромъ
Своимъ не соблазнилъ другихъ.
Король Генрихъ.
Ну, дайте
Намъ. всетаки, помиловать его.
Графъ Кэмбриджскій.
Помиловать вы можете, властитель,
И покаравъ.
Сэръ Грей.
Да, покаравъ сурово,
Даруйте жизнь ему, и это будетъ
Великой милостью.
Король Генрихъ.
О, лорды! Ваша
Любовь и преданность ко мнѣ — плохіе
Защитники для этого бѣдняги.
Но, если мы не смѣемъ глазъ закрыть
На мелкій грѣхъ, къ тому-жъ внушенный хмелемъ,
Какими-же глазами намъ глядѣть
На государственное преступленье,
Что взвѣшено, обдумано, созрѣло?…
Нѣтъ, пусть тотъ человѣкъ уходитъ съ миромъ,
Хотя графъ Кэмбриджскій, лордъ Скрупъ, сэръ Грей
И требуютъ въ своемъ усердьѣ къ намъ,
Чтобъ былъ наказанъ онъ. — Теперь вернемся
Къ дѣламъ и Франціи. Кому вручить
Мы полномочія намѣревались?
Графъ Кэмбриджскій.
Отъ вашего величества приказъ
Я получилъ вамъ о себѣ напомнить.
Лордъ Скрупъ.
И я, мой государь.
Сэръ Грей.
И я, властитель.
Король Генрихъ.
Графъ Кэмбриджскій, вотъ полномочье вамъ,
Вотъ вамъ, лордъ Скрупъ, и вамъ, сэръ
Грей. Читайте
И знайте, мы васъ по заслугамъ цѣнимъ.
Любезный дядя Эксетеръ, и вы,
Лордъ Вестморлэндъ, мы отплывемъ сегодня.
Но что-жъ прочли, милорды, вы въ бумагахъ?
И отчего такъ помертвѣли всѣ?
Смотрите, какъ они перемѣнились!…
Что васъ могло такъ испугать, заставить
Всю вашу кровь отхлынуть отъ лица?
Графъ Кэмбриджскій.
Виновенъ я и милости прошу
У вашего величества!
Лордъ Скрупъ и сэръ Грей.
Прибѣгнуть
И мы должны къ ней, государь!
Король Генрихъ.
Съ минуту
Назадъ она была жива у насъ
Въ груди, но сами-жъ вы ее убили
Совѣтами своими! Такъ стыдитесь
О милости теперь и заикаться!
Всѣ ваши доводы на васъ самихъ-же,
Какъ злые псы на собственныхъ господъ,
Накинутся. — Глядите, пэры, лорды,
Вотъ Англіи позоръ! Вотъ вамъ графъ Кэмбриджъ,
Котораго въ своемъ благоволеньѣ
Мы знаками почета осыпали;
Французамъ продался онъ съ легкимъ сердцемъ;
За пару легкихъ кронъ хотѣлъ убить
Въ Соутгэмптонѣ насъ. А вотъ сэръ Грей,
Обязанный не меньше намъ, чѣмъ Кэмбриджъ,
И такъ же, какъ и онъ, намъ измѣнившій. —
А Скрупъ! Что мнѣ тебѣ сказать, ты злое,
Неблагодарное созданье! Ты,
Имѣвшій ключъ ко всѣмъ моимъ совѣтамъ,
И въ глубинѣ души моей читавшій!
Ты золото могъ изъ меня чеканить,
Когда-бъ корысть тобой руководила,
Такъ неужель тебя чужія деньги
Смогли бъ подвигнуть на малѣйшій вредъ
Мизнцу моему? Непостижимо!
И пусть ясна, какъ день, твоя измѣна,
Я все-жъ готовъ глазамъ своимъ не вѣрить.
Предательство съ убійствомъ — пара бѣсовъ
Единомышленныхъ въ одной запряжкѣ.
Привыкли мы къ пріемамъ ихъ простымъ,
И удивленья въ насъ они не будятъ,
Но ты съумѣлъ насъ удивить и тутъ.
И кто-бы ни былъ адскій духъ, который
Успѣлъ такъ извратить твою всю душу,
Онъ пальму первенства въ аду стяжалъ.
Другіе демоны, внушая подлость,
Стараются ее прикрыть, украсить
Хоть мишурой, лоскутьями цвѣтными,
Чтобы придать ей отблескъ благородства,
Тому-жъ, что ввелъ тебя въ измѣну, нечѣмъ
Тебя и обольстить-то было, развѣ
Названіемъ измѣнника, злодѣя!
И если адскій духъ, тебя сгубившій,
Какъ рыкающій левъ весь міръ обрыскавъ,
Вернется въ адъ, сказать онъ можетъ смѣло
Бѣсовскимъ полчищамъ: «Нѣтъ, никогда
Ничьей души не обрѣсти мнѣ легче
Души британца этого!» Отнынѣ
Ты лучшее изъ чувствъ на свѣтѣ — вѣру
Въ людей — сомнѣнья ядамъ отравилъ!
Вѣдь, если кто казался неподкупнымъ —
Такъ это ты; ученымъ, мудрымъ — ты;
Кто родомъ благороденъ былъ — все ты-же;
Казался набожнымъ и кроткимъ — ты!
Теперь пусть кажется кто хочетъ скромнымъ,
Свободнымъ отъ страстей и твердымъ духомъ,
Владыкою своихъ влеченій плотскихъ,
Украшеннымъ смиренья ореоломъ,
Въ сужденіяхъ разумно-осторожнымъ,
И взвѣшивающимъ свой каждый шагъ, —
Что изъ того? И ты такимъ казался,
Безъ пятнышка единаго! Набросилъ
Ты подозрѣнья тѣнь своей измѣной
На лучшихъ изъ людей. Готовъ заплакать
Я надъ тобою, Скрупъ. Твое паденье
Мнѣ кажется вторымъ грѣхопаденьемъ. —
Виновность ихъ доказана. Возьмите
Подъ стражу ихъ, къ отвѣту предъ закономъ,
И да проститъ имъ Богъ ихъ тяжкій грѣхъ!
Эксетеръ. Я арестую тебя за государственную измѣну, Ричардъ, графъ Кэмбриджскій!
Я арестую тебя за государственную измѣну, Генрихъ, лордъ Скрупъ Мершэмъ!
Я арестую тебя за государственную измѣну, Томасъ Грей, рыцарь Нортомберлэндскій!
Лордъ Скрупъ.
Богъ справедливъ, раскрывъ измѣну нашу,
И смерть не такъ меня страшитъ, какъ грѣхъ;
Его простить мнѣ, государь, молю я,
Хоть и пойду я за него на казнь.
Графъ Кэмбриджскій.
Не золото французское прельстило
Меня, но допустилъ его я дать
Толчокъ намѣреньямъ моимъ, и слава
Всевышнему, что Онъ имъ помѣшалъ!
Лишь это скорбный духъ мой утѣшаетъ.
Господь мнѣ да проститъ, и вы простите!
Сэръ Грей.
Изъ вѣрноподданныхъ никто живѣй
Обрадованъ раскрытіемъ измѣны
Не можетъ быть, чѣмъ я теперь, когда
Нашъ замыселъ разрушенъ. И не тѣлу,
Лишь своему грѣху прошу прощенья!
Король Генрихъ.
Господь васъ да проститъ. Теперь услышьте
Свой приговоръ. Съ врагомъ исконнымъ нашимъ
Стакнулись вы и насъ убить хотѣли,
Подкупленные золотомъ его.
Вы государя своего рѣшились
Предательски убить, а принцевъ, лордовъ
Въ покорныхъ слугъ французскихъ обратить,
Народъ отдать подъ иго чужеземцевъ,
И всю страну обречь на разоренье.
Мы лично за себя вамъ мстить не будемъ,
Но долгъ велитъ намъ государства благо
Оберегать; ему грозили вы,
И требуютъ законы государства
Къ отвѣту васъ. Ступайте же на казнь,
Несчастные заблудшіе! Да приметъ
Господь раскаянье въ грѣхахъ отъ васъ
И укрѣпитъ васъ въ горькій смерти часъ!
Ведите ихъ!
Во Францію теперь!
И вы стяжаете, милорды, славу
Такую же, какъ мы, походомъ этимъ.
Не сомнѣваемся въ успѣхѣ мы:
Господь уже явилъ свою намъ милость,
Разоблачивъ опасную измѣну,
Подстерегавшую нашъ первый шагъ;
Такъ нѣтъ сомнѣнія, Онъ всѣ преграды
И на пути дальнѣйшемъ устранитъ.
Итакъ, впередъ, соратники! Поручимъ
Десницѣ Божіей всѣ наши силы,
И медлить болѣ незачѣмъ. Пора
На корабли! Кровавый стягъ взвился!
Моею будетъ Франціи корона,
Иль пусть лишусь и въ Англіи я трона!
Квикли. Милый муженекъ, позволь мнѣ проводить тебя до Стэнса.
Пистоль.
Нѣтъ, безъ того героя сердце стынетъ!
Пріободрись, мой Бардольфъ! Духъ хвастливый
Пришпорь, Капралъ! Ты, мальчикъ, ощетинься,
Какъ истинный храбрецъ! Скончался Фальстафъ,
И намъ въ удѣлъ остались только вопли!
Бардольфъ. Ахъ, будь я съ нимъ, гдѣ бы онъ ни былъ, въ раю или въ аду!
Квикли. Нѣтъ, ужъ онъ никакъ не въ аду, а вѣрно въ лонѣ Артуровомъ, если только кому попасть въ лоно Артурово. И такой ему вышелъ хорошій конецъ; отошелъ тихохонько, какъ новорожденный младенецъ; какъ разъ между двѣнадцатью и часомъ, между приливомъ и отливомъ. Я какъ увидала, что онъ началъ обдергивать простыни, играть цвѣтами и улыбаться на концы своихъ пальцевъ, такъ и рѣшила: ну, теперь конецъ. И носъ у него такъ завострился-завострился, какъ перышко, и онъ все что-то бредилъ о зеленыхъ лугахъ. «Ну, какъ вы, сэръ Джонъ? — спрашиваю. — Подбодритесь-ка!» А онъ какъ закричитъ: «Господи, Господи, Господи!» раза три или четыре. Я было стала утѣшать его; говорю, что незачѣмъ ему еще себя такими мыслями разстраивать. Потомъ онъ попросилъ меня хорошенько закутать ему ноги; я сунула руку въ постель и пощупала ему ноги — холоднешенькія, и колѣни пощупала — холоднешенькія, и выше пощупала — все какъ ледъ.
Нимъ. Говорятъ, онъ кричалъ что-то насчетъ вина.
Квикли. Да, да, какъ-же.
Бардольфъ. И насчетъ женщинъ.
Квикли. Вотъ ужъ нѣтъ.
Мальчикъ. Да, да! И еще сказалъ, что онѣ дьяволы въ тѣлесномъ видѣ.
Квикли. Да ужъ все тѣлесное ему противно было.
Мальчикъ. А разъ онъ сказалъ, что по милости женщинъ попадетъ къ дьяволу въ когти.
Квикли. Ну-да! онъ таки добирался до женщинъ; только вѣдь, это онъ уже въ ревматизмѣ былъ и бредилъ вавилонской блудницей.
Мальчикъ. А помните, какъ онъ увидалъ на носу у Бардольфа блоху и сказалъ, что это черная душа въ адскомъ огнѣ.
Бардольфъ. Да, да; теперь ужъ конецъ топливу, что поддерживало этотъ огонь; и онъ — все, что я нажилъ на службѣ у сэра Фальстафа.
Нимъ. Ну, что-жъ, попремъ, что ли? Король, небось, ужъ уѣхалъ изъ Соутгэмптона.
Пистоль.
Идемъ! — Любовь моя, подставь мнѣ губки!
Да береги мое добро! Съ умомъ
Распоряжайся всѣмъ. Возьми девизомъ:
«Плати и пей!» А въ долгъ — ни-ни! Всѣ клятвы —
Труха, а честныя слова всѣ — вафли!
«Держи карманъ!» — надежнѣйшій изъ псовъ.
Совѣтникомъ себѣ возьми «caveto».
Ну, осуши хрусталь своихъ очей!
Идемъ, товарищи! Скорѣй, скорѣе
Во Францію! Сосать тамъ, какъ піявки,
Мы будемъ кровь!
Мальчикъ. Говорятъ, это нездоровая пища.
Пистоль.
Къ ея устамъ прильни и въ путь-дорогу!
Бардольфъ. Прощай, хозяйка! (Цѣлуетъ ее).
Нимъ. Я не могу цѣловаться; вотъ въ чемъ штука. Прощай!
Пистоль.
Такъ береги добро! Вотъ мой завѣтъ!
Квикли. Прощай! Адью!
Король Карлъ.
Вся сила Англіи на насъ идетъ,
И приложить намъ должно всѣ заботы,
Чтобъ ей отпоръ дать исто-королевскій.
Вы, принцъ дофинъ, и герцоги Бретонскій,
Беррійскій, Орлеанскій и Брабантскій
Должны поспѣшно выступить, чтобъ замки
Къ защитѣ укрѣпить, снабдивъ людьми
И боевыми средствами. Британцы
Въ своемъ стремленіи впередъ поспорятъ
Съ рѣкой, водоворотомъ уносимой.
Такъ надлежитъ теперь принять всѣ мѣры,
Которымъ научить насъ можетъ страхъ,
Внушаемый недавнимъ столь примѣромъ
Вторженья къ намъ соперницы опасной,
Пренебрегаемой напрасно нами.
Дофинъ.
Вполнѣ согласенъ я, высокочтимый
Родитель мой, что должно намъ къ отпору
Врага готовиться. И самый миръ
Настолько усыплять страну не долженъ,
Чтобъ прекратились въ ней вербовка войскъ,
Сооруженье крѣпостей, смотры;
Должно, напротивъ, все идти, какъ будто
Война близка, хотя бы и ни тучки
На горизонтѣ не было. Итакъ,
Заняться не мѣшаетъ намъ осмотромъ
И исправленіемъ слабѣйшихъ мѣстъ,
Но страха ощущать у насъ причины
Не болѣе, чѣмъ если бъ мы узнали,
Что Англія готова въ плясъ пуститься
На Троицу. Съ тѣхъ поръ, какъ перешли
Бразды правленья въ Англіи къ такому
Безпутному, шальному молодцу,
Никто страшиться Англіи не можетъ.
Коннэтабль.
Довольно, принцъ дофинъ! О, какъ жестоко
Вы ошибаетесь на счетъ его!
Спросите посланныхъ своихъ, узнайте,
Какъ принялъ ихъ по королевски онъ,
Совѣтниковъ какихъ имѣетъ мудрыхъ,
И самъ какъ мудро-сдержанъ онъ въ отвѣтахъ,
Но грозенъ какъ въ своихъ рѣшеньяхъ твердыхъ —
И согласитесь вы, что поведенье
Его въ былые дни — притворство Брута,
Что прикрывалъ онъ умъ безумья маской,
Какъ садоводъ навозомъ прикрываетъ
Коренья тѣ, которымъ предстоитъ
Скорѣй взойти и слаще быть на вкусъ.
Дофинъ.
Оно не такъ, почтенный коннэтабль,
Но думать такъ для насъ не безполезно.
Готовясь дать отпоръ врагу, не худо
Намъ представлять его себѣ сильнѣе,
Чѣмъ есть на самомъ дѣлѣ онъ; тогда
Размѣры вѣрные и примутъ наши
Приготовленія. А если мѣрять
Начнемъ мы скудною рукой — какъ разъ
Уподобимся скрягѣ, что, жалѣя
Клочка сукна, все платье портитъ.
Король Карлъ.
Мы
И скажемъ, что силенъ король англійскій,
А потому и должно, принцы, намъ
Готовиться усиленно къ защитѣ.
Онъ родъ ведетъ отъ кровожадныхъ предковъ,
Которые не разъ сосали кровь
Изъ Франціи и гнали насъ нещадно,
Что можетъ подтвердить злосчастный день,
Когда произошло столь роковое
Для насъ сраженье подъ Кресси, и были
Захвачены всѣ наши принцы въ плѣнъ
Рукой и чернымъ именемъ Эдварда
Уэльскаго, что звался «Чернымъ принцемъ»;
А на горѣ, самъ мощный, какъ гора,
Стоялъ отецъ его, лучами солнца
Увѣнчанный, съ улыбкою любуясь
Своимъ геройскимъ отпрыскомъ, созданья
Природы-матери уничтожавшимъ,
Калѣчившимъ ту юную красу.
Что съ помощью Господней возростили
Французскіе отцы за двадцать лѣтъ.
И Генрихъ — вѣтвь отъ этого-же корня
Побѣдоноснаго; такъ намъ и должно
Бояться розмаха его судьбы
И проявленья силъ его природныхъ.
Гонецъ.
Отъ короля англійскаго послы
Къ вамъ, государь!
Король Карлъ.
Мы ихъ немедля примемъ.
Введите ихъ сюда.
Имѣемъ дѣло
Съ охотникомъ горячимъ мы, какъ видно;
Собакъ по слѣду быстро гонитъ онъ.
Дофинъ.
Лишь обернитесь къ нимъ лицомъ, и — станутъ.
Тѣмъ громче лай трусливыхъ псовъ бываетъ,
Чѣмъ дальше впереди бѣжитъ отъ нихъ
Преслѣдуемый ими врагъ. Съ послами
Не тратьте словъ, отецъ, но дайте имъ
Понять, какой страны и государства
Являетесь главой. Грѣхъ меньшій гордость,
Мой государь, чѣмъ самоуниженье.
Король Карлъ.
Отъ брата нашего и короля
Англійскаго послами къ намъ явились?
Эксетеръ.
Да, государь, и вамъ такой привѣтъ
Онъ шлетъ: во имя Господа сложите
Съ себя вѣнецъ, который волей неба,
Законами природы и по праву
Народному принадлежитъ ему
Съ потомками его, то есть корону
Французскую, а также откажитесь
Отъ всѣхъ обширныхъ титуловъ и правъ,
Которые закрѣплены за нею
Обычаемъ и времененъ. И дабы
Васъ убѣдить, что онъ не выступаетъ
Съ неправильнымъ иль ложнымъ притязаньемъ,
Основаннымъ на лоскуткѣ, истлѣвшемъ
Отъ давности, источенномъ червями,
Имъ изъ пыли забвенья извлеченномъ —
Вамъ родословную свою онъ шлетъ.
Въ ней имя каждое свидѣтель вѣрный;
Ее прочесть король мой проситъ васъ
И, если изъ нея вы убѣдитесь,
Что онъ прямой потомокъ и наслѣдникъ
Славнѣйшаго въ ряду великихъ предковъ,
Эдварда Третьяго, — сложить съ себя
Неправильно захваченные вами,
Въ ущербъ ему, законному владѣльцу,
Вѣнецъ и санъ.
Король Карлъ.
А если нѣтъ, — что будетъ?
Эксетеръ.
Польется кровь, и васъ къ тому принудятъ.
Хоть въ сердцѣ свой вѣнецъ вы схороните,
Его добудетъ онъ, какъ новый Зевсъ,
Обрушившись на васъ въ хаосѣ бури,
Неся съ собою молніи и громъ;
Гдѣ взять нельзя добромъ, возьметъ онъ силой.
Вотъ почему и заклинаетъ онъ
Васъ милосердіемъ Господнимъ — лучше
Корону уступить по доброй волѣ,
Изъ жалости къ несчастнымъ, для которыхъ
Разверзтъ уже войны голодный зѣвъ.
Не то на васъ однихъ онъ возлагаетъ
Отвѣтственность за слезы вдовъ, за вопли
Сиротъ, за стоны брошенныхъ невѣстъ,
За смерть отцовъ, мужей и нарѣченныхъ,
Которыхъ унесетъ война. — Вотъ все,
Чего онъ требуетъ, чѣмъ угрожаетъ
И съ чѣмъ послалъ насъ къ вамъ, мой государь.
А если здѣсь дофина я найду
Я передамъ ему привѣтъ особый.
Король Карлъ.
Что насъ касается — обсудимъ дѣло
И окончательный отвѣтъ вамъ завтра
Для брата нашего дадимъ.
Дофинъ.
А что
Касается дофина — онъ предъ вами.
Что шлютъ ему изъ Англіи?
Эксетеръ.
Глумленье,
Презрѣнье, ненависть и вызовъ — все,
Что послано быть можетъ безъ ущерба
Величію пославшаго и что
Находитъ онъ достойнымъ васъ. Еще же
Велѣлъ онъ вамъ сказать: коль несмирится
Родитель вашъ и требованій всѣхъ
Его не выполнитъ, онъ съ вами счеты
Сведетъ за дерзкую насмѣшку такъ,
Что горы, долы Франціи застонутъ, —
Насмѣшка та въ нихъ отзовется эхомъ
Громовыхъ залповъ войскъ его.
Дофинъ.
Отвѣчу,
Что если мой отецъ и сдастся, то
Мнѣ вопреки; я одного желаю —
Сразиться съ Англіей; вотъ для чего
Я и отправилъ Генриху въ подарокъ,
Какъ подходящій даръ его безпутству
И юности, парижскіе мячи.
Эксетеръ.
Поторопитесь, чтобъ король самъ лично
Сюда явиться не успѣлъ съ вопросомъ:
Что медлимъ мы? Вѣдь, онъ уже вступилъ
Въ предѣлы Франціи.
Король Карлъ.
Мы не замедлимъ
Вамъ дать отвѣтъ и съ миромъ отпустить.
Лишь ночь себѣ дадимъ мы — срокъ ничтожный,
Чтобы рѣшить серьезный столь вопросъ.
Эксетеръ.
За то и задрожитъ вашъ Лувръ парижскій,
Будь онъ хоть первый дворъ во всей Европѣ.
Повѣрьте мнѣ, найдете вы, подобно
Намъ, подданнымъ его и приближеннымъ,
Большую разницу между его
Незрѣлымъ, малообѣщавшимъ прошлымъ
И короля достойнымъ настоящимъ.
По гранамъ взвѣшиваетъ время онъ;
Васъ убѣдятъ въ томъ пораженья ваши,
Когда у васъ побудетъ онъ подольше.
Король Карлъ.
Рѣшительный отвѣть дадимъ вамъ завтра.
Хоръ (входитъ).
Пусть на крылахъ воображенья сцена
Летитъ съ такой же быстротой, какъ мысль.
А вы себѣ представьте, что предъ вами
Король, во всеоружіи доспѣховъ,
Со всею арміей своей садится
Въ Соутгэмптонѣ на суда, и, вѣя
Своими флагами, тотъ гордый флотъ
Ликъ Феба юнаго затмилъ. Отдайтесь
Игрѣ фантазіи, чтобъ передъ вами
Забѣгали матросы по снастямъ,
И дудки свистъ послышался, вносящій
Порядокъ въ суету и шумъ; отъ вѣтра,
Подползшаго змѣею-невидимкой,
Надулись паруса, и отплылъ флотъ,
Поверхность моря бороздя боками,
И волнъ хребты встрѣчая мощной грудью.
Представьте, будто вы на берегу
И смотрите на плавающій городъ,
Качающійся на волнахъ — таковъ
Англійскій флотъ, стремящійся къ Гарфлёру.
За нимъ, за нимъ! Цѣпляйтесь вашей мыслью
За руль, имъ правящій, забывъ пока
Объ Англіи съ ея затишьемъ мертвымъ,
Оберегаемой лишь стариками,
Старухами, да малыми дѣтьми, —
Лишь тѣми, чьи уже изсякли силы
Иль зрѣлости далеко не достигли.
Вѣдь, кто-жъ изъ тѣхъ, на чьихъ губахъ пробился
Хоть первый пухъ, не потянулся вслѣдъ
Столь избранному воинству? — Пришпорьте
Фантазію свою, себѣ представьте
Осаду города: зіяютъ жерла
Орудій грозныя вокругъ Гарфлёра;
А вотъ посольство къ Генриху шлетъ Карлъ,
Сулитъ въ невѣсты дочь Екатерину,
Въ приданое-жъ два герцогства поплоше.
Но Генриху-ль на это согласиться?
Пушкарь къ орудію фитиль подноситъ
И — грянулъ разрушенья громъ. — Итакъ,
Пусть намъ поможетъ ваша мысль живая,
Игрой своею нашу дополняя!
Король Генрихъ.
Друзья, впередъ! Еще одна попытка!
Пробьемся сквозь проломъ, хотябъ пришлось
Намъ валъ изъ труповъ англичанъ воздвигнуть
До гребня стѣнъ! — Ничто такъ въ пору мира
Людей не краситъ, какъ смиренья духъ,
Любви и кротости. Но чуть засвищетъ
Грозы военной вихрь у васъ въ ушахъ,
Повадки тигра лютаго усвойте;
Пусть будетъ напряженъ въ васъ каждый мускулъ;
Клокочетъ кровь; природное незлобье
Личину ярости надѣнетъ; грозно
Сверкаютъ пусть глаза изъ орбитъ, какъ
Изъ люковъ жерла огненныя пушекъ:
Пускай нависнутъ брови, словно скалы
Надъ дикою пучиной, ихъ подмывшей;
Скрежещутъ зубы; вздрагиваютъ ноздри;
Займется духъ отъ напряженья силъ! —
Впередъ, дворяне, отпрыски тѣхъ славныхъ,
Испытанныхъ въ сраженіяхъ мужей,
Которые, подобно Александру,
Сражались отъ зари и до зари
И мечъ въ ножны не прятали, пока лишь
Имѣлся поводъ для борьбы. Позора
На вашихъ матерей не навлеките,
Но докажите, что и впрямь отцы
Вамъ тѣ, кого зовете вы отцами!
Достойнымъ образцомъ служите низшимъ
И доблестямъ военнымъ ихъ учите! —
А вы, простые воины! И васъ
Вскормила Англія, такъ покажите
Намъ, какъ сильна родимая земля,
И докажите всѣмъ, что воспитала
Она сыновъ достойныхъ въ васъ. Я вѣрю,
Среди васъ нѣтъ столь низкихъ по рожденью,
Иль званіемъ ничтожныхъ, въ чьихъ-бы взорахъ
Теперь огонь не вспыхнулъ благородный.
Я вижу васъ стоящими въ рядахъ,
Какъ гончія на сворахъ, напряженно
Сигнала ждущія. Дичь поднята —
Влеченью храбрости своей отдайтесь!
Впередъ! На штурмъ! Кричите: «Богъ за Гарри,
За Англію! Святой Георгъ на помощь!»
Бардольфъ. Впередъ, впередъ, впередъ! Къ пролому! Къ пролому!
Нимъ. Нѣтъ, слушайте, капралъ! Постойте! Больно ужъ жарятъ, а у меня, вѣдь, нѣтъ въ запасѣ другой жизни на смѣну. Больно ужъ жаркая исторія. Плохія пѣсни, — вотъ оно что!
Пистоль.
Тутъ цѣлый хоръ; исторій пропасть; жарятъ
Со всѣхъ сторонъ; рабы Господни гибнутъ.
Но мечъ и щитъ —
Кровавый видъ —
Добудутъ славу намъ!
Мальчикъ. Ахъ, сидѣть бы теперь въ кабачкѣ въ Лондонѣ! Всю свою славу отдалъ бы за кружку пива да безопасность.
Пистоль.
Когда-бъ лишь захотѣть,
Чтобъ въ Лондонъ улетѣть —
И я-бъ порхнулъ туда!
Mальчикъ.
Вотъ это вѣрно,
Нелицемѣрно,
Какъ пѣнье птицъ въ вѣтвяхъ.
Флюелленъ. Ахъ, вы зопаки! На проломъ! Впередъ! Бездѣльники! Вы не шелаете? (Гонитъ ихъ).
Пистоль.
О, пощади, великій предводитель,
Ничтожныхъ смертныхъ! Побори свой гнѣвъ!
Преодолѣй свой гнѣвъ, геройскій мужъ!
Умѣрь свой гнѣвъ, великій вождь! Пощады,
Великодушный, добрый, славный, милый!
Нимъ. Славная исторія! — Ваша честь влопалась въ скверную исторію!
Мальчикъ. Какъ я ни зеленъ, а pacкусилъ эту тройку хвастуновъ. — Я одинъ угождаю имъ всѣмъ троимъ, а вотъ они такъ всѣ трое не угодили бы мнѣ одному; изъ такихъ трехъ бездѣльниковъ не выкроишь и одного молодца. У Бардольфа сердце куриное, а носъ орлиный, ну онъ и нюхаетъ порохъ, а драться не смѣетъ. У Пистоля языкъ острый, а мечъ тупой, вотъ онъ и работаетъ языкомъ, а меча не трогаетъ. Нимъ слыхалъ, что молчаливый — храбрѣйшій, и воздерживается даже отъ Отче Нашъ, чтобы не прослыть трусомъ; а только, если онъ и мало говоритъ худого, такъ немного и дѣлаетъ хорошаго; никому въ жизни еще не раскроилъ башки, кромѣ себя самого, — объ косякъ, въ пьяномъ видѣ. Воруютъ и тащатъ они все, что подъ руку попадется, и говорятъ, что это военная добыча. — Бардольфъ разъ стянулъ футляръ отъ лютни и тащилъ его цѣлыхъ двѣнадцать лье, чтобы продать за три полупенса. Нимъ и Бардольфъ даже побратались, чтобы воровать сообща, и въ Калэ стащили грѣлку съ углями. Сейчасъ видно, что теплые ребята! Они и меня не прочь бы пріохотить хозяйничать въ чужихъ карманахъ, да это не по мнѣ. Перекладывать изъ чужого кармана въ свой, по моему, значитъ обкрадывать собственную честь. Нѣтъ, надо мнѣ поискать другой службы; мой желудокъ не перевариваетъ ихъ гнусностей; стошнитъ.
Гоуеръ. Капитанъ Флюелленъ! Поспѣшите къ подкопу, Герцогъ Глостеръ желаетъ поговорить съ вами.
Флюелленъ. Къ подкопу? Скашите герцогу, худо идти къ подкопу; онъ, снаете, веденъ пезъ правилъ, не довольно глюпоко; непріятель, понимаете, — и скашите это герцогу, — салошилъ контромину на четыре ярда глупше. Господи Іисусе! Право, я думаю, онъ всорветъ насъ всѣхъ на восдухъ, ешели не пудетъ дано лючшихъ распоряшеній.
Гоуеръ. Осаду ведетъ герцогъ Глостеръ, а онъ во всемъ слушается одного ирландца, по моему, весьма храбраго человѣка.
Флюелленъ. Капитэнъ Макъ-Моррисъ, да?
Гоуеръ. Да, да.
Флюелленъ. Господи Іисусе! Это первій озелъ въ мірѣ Пошьемъ! Я докашу ему это прямо въ лицо. Онъ змыслитъ военное искусство, осопенно римское военное искусство, не польше щенка.
Гоуеръ. А, вотъ онъ самъ и съ нимъ шотландскій капитанъ Джэми.
Флюелленъ. Капитэнъ Дшэми храбрій воинъ это такъ, и имѣетъ поснанія въ древнемъ военномъ искусствѣ, насколько я понимаю его диспосиціи. Онъ мошетъ стоять на своихъ аргументахъ не хуше любого воина — на счетъ древняго военнаго искусства.
Джэми. Здорово, капитанъ Флюелленъ!
Флюелленъ. Господи васъ плагослови, допрѣйшій капитэнъ Дшэми!
Гоуеръ. Ну, что-же капитанъ Макъ-Моррисъ? Подкопъ оставленъ? Солдаты бросили работы?
Макъ-Моррисъ. Ахъ, Іезусъ! Худо, очень худо! Работы брошэны, трубятъ къ ретирадѣ. Клянусь моей рукой и душой отца моего, работы велись сквэрно и брошэны. Не то я взорвалъ бы городъ заразъ. Охъ, худо дѣло, худо! Вотъ вамъ рука моя — худо!
Флюелленъ. Капитэнъ Макъ-Моррисъ, я пуду прозить васъ удостоить меня имѣть со мною маленькій диспутъ касательно военнаго искусства, римскаго военнаго искусства, въ видѣ аргумэнтаціии друшеской песѣды, частію, дапы я могъ укрѣпить свое мнѣніе, частію дапы укрѣпить мои всгляды касательно военной диссиплины. Вотъ мой пунктъ.
Джэми. Вотъ добре! И я васъ послухаю, да съ позволенья и самъ вверну словечко при случаѣ, ей Богу!
Макъ-Моррисъ. Не мѣсто и не часъ для диспутовъ! День такой жаркій, дѣло жаркое, король и герцоги кипятъ! Не мѣсто и не часъ! Сейчасъ штурмъ, трубы призываютъ до бреши, а мы тутъ раздобариваемъ. Іезусъ! Стыдъ, срамъ! Срамъ стоять безъ дѣла! Вотъ моя рука — срамъ! Сколько головъ можно срубить, сколько дѣла сдѣлать, а ничего не дѣлаемъ! Іезусъ!
Джэми. Ну, я-то, убей меня Богъ, дюже поработаю, пока закрою очи, коли не сразу меня ухлопаютъ. Поработаю, сколь будетъ мочи, покажу вамъ свое молодечество! А, ей Богу, послухалъ бы вашего спору!
Флюелленъ. Капитэнъ Макъ-Моррисъ! Я полагаю, видите, съ вашего посволенія, что не многіе изъ вашей націи…
Макъ-Моррисъ. Изъ моей націи? Кто смѣетъ болтать о моей націи? То развѣ блудная, подлая, низкая нація?
Флюелленъ. Видите, ешели вы пудете принять дѣло не такъ, а иначе, капитэнъ Макъ-Моррисъ, то я могу полагать, что вы откасываете мнѣ въ увашеніи, которымъ по всѣмъ правиламъ обясаны мнѣ; я такой-ше честній, храпрій воинъ, какъ вы, и не уступаю вамъ ни въ снаніи военной диссиплины, ни въ происхошденіи, ни въ прочихъ частностяхъ.
Макъ-Моррисъ. Не вѣдаю, такой-ли вы храбрый, какъ я; зато и пощупаю вамъ голову саблей!
Гоуеръ. Господи! Вы не поняли другъ друга.
Джэми. Вотъ, лихо!
Гоуеръ. Изъ крѣпости трубятъ къ переговорамъ.
Флюелленъ. Капитэнъ Макъ-Моррисъ, я докашу вамъ, когда представляется слючай, что снаю военное искусство, и засимъ кончаю.
Король Генрихъ.
Ну, что-же комендантъ? На что рѣшился?
Въ послѣдній разъ ведемъ переговоры;
Сдавайтесь-же! Иль, если вы въ своей
Надменности желаете погибнуть,
Сопротивляйтесь до конца! Но знайте,
Какъ вѣрно то, что воинъ я, — а я
Себѣ не нахожу вѣрнѣй названья —
Такъ вѣрно то, что, если мнѣ придется
Возобновить атаку, разорю я
Полуразрушенный Гарфлёръ до тла!
Закроется для васъ дверь милосердья,
И пусть тогда безжалостный и грубый
Солдатъ, съ руками по-локоть въ крови,
И съ совѣстью, вмѣстительной какъ адъ,
Свирѣпствуетъ во всю; пусть коситъ вашихъ
Дѣтей и дѣвъ цвѣтущихъ, какъ траву!
Пускай война, облекшись въ дымъ и пламя,
Какъ самъ князь тьмы, съ запятнаннымъ лицомъ,
Чинитъ неистовства, что неразлучны
Бываютъ съ грабежомъ и разрушеньемъ, —
Какое дѣло мнѣ? Виной вы сами!
Пусть вашихъ дѣвъ невинныхъ осквернитъ
Руками жадными, дыханьемъ жгучимъ
Насиліе! Я буду ни при чемъ!
Какой уздой стремительный разбѣгъ
Разнузданныхъ страстей сдержать? Приказы
И увѣщанія, когда солдаты
Опьянены кровавою расправой
И грабежомъ, безплодны, какъ безплоденъ
Остался-бъ мой приказъ Левіаѳану
На сушу выползти. Такъ пожалѣйте,
Защитники Гарфлёра, городъ свой
И мирныхъ жителей, пока не поздно,
Пока я полный властелинъ надъ войскомъ,
И милости вѣяньемъ прохладно-кроткимъ
Еще очистить въ силахъ душный воздухъ,
Предотвратить нависшую грозу
Насилій, грабежей, убійствъ, пожаровъ!
Не то — увидите окровавленныхъ
И ослѣпленныхъ яростью солдатъ,
Руками грязными сквернящихъ косы
Роскошныя несчастныхъ вашихъ дщерей;
Увидите, какъ повлекутъ они
За бороды сѣдыя вашихъ дѣдовъ,
Чтобъ черепъ имъ о стѣны разможжить;
Увидите на копья поднятыхъ
Нагихъ дѣтей, и матерей безумныхъ,
Чьи вопли будутъ раздирать сводъ неба,
Какъ вопли женъ еврейскихъ по младенцамъ,
Убитымъ Иродомъ жестокосердымъ. —
Ну, что-жъ теперь, вы городъ мнѣ сдаете,
Иль гибели дождаться предпочтете?
Комендантъ.
Намъ не на что надѣяться отнынѣ:
Дофинъ, къ которому мы посылали
За помощью, отвѣтилъ, что не въ силахъ
Столь грозную осаду снять. Сдаемъ
Тебѣ, великій государь, нашъ городъ
И милости твоей себя ввѣряемъ.
Вступай въ Гарфлёръ! Мы сами и все наше
Имущество въ твоемъ распоряженьи;
Противиться мы болѣе не въ силахъ.
Король Генрихъ.
Откройте ворота! — Гарфлёръ займите,
Любезный дядя Эксетеръ, немедля
И укрѣпитесь въ немъ съ своимъ отрядомъ.
Пощада, милость всѣмъ! А что до насъ, —
Зима близка, среди солдатъ болѣзни, —
Мы отправляемся назадъ въ Калэ.
У васъ въ Гарфлёрѣ до утра гостями
Пробудемъ мы, а тамъ, — простимся съ вами!
Екатерина. Alice, tu as êtê en Angleterre, et tu parles bien le language.
Алиса. Un peu, madame.
Екатерина. Je te prie m’enseignez; il faut, que j’apprenne а parler. Comment appellez-vous la main en Anglois?
Алиса. La main? Elle est appellêe рука.
Екатерина. Рука. Et les doigts?
Алиса. Les doigts? Ma foi, j’oublie les doigts; mais je me souviendrai. Les doigts? Je pense, qu’ils sont appelês пальцы; oui, пальцы.
Екатерина. La main--рука; les doigts — пальци. Je pense, que je suis le bon êcolier; j’ai gagnê deux mots d’Anglois vitement. Comment appellez-vous les ongles?
Алиса. Les ongles? Nous les appelions ногти.
Екатерина. Нокти. Ecoutez; dites moi, si je parle bien: рука, пальци et нокти.
Алиса. C’est bien dit, madame; il est fort bon Anglois.
Екатерина. Dites moi l’Anglois pour le bras.
Алиса. Плечо, madame.
Екатерина. Et le coude?
Алиса. Локоть.
Екатерина. Лёкоть. Je m’en fais la rêpêtition de tous les mots, que vous m’avez appris dès а prêsent.
Aлисa. Il est trop difficile, madame, comme je pense.
Екатерина. Excusez-moi, Alice, êcoutez: рука, пальци, нокти, la-côte.
Алиса. Локоть, madame.
Екатерина. О, Seigneur Dieu, je m’en oublie! Лекоть. Comment, appellez-vous la joue?
Алиса. Щека, madame.
Екатерина. Чека. Et l’oeil?
Алиса. Глазъ.
Екатерина. Глясъ. La joue — чека, l’oeil — глясъ.
Алиса. Oui. Sauf votre honneur, en vêritê, vous prononcez les mots aussi droit que les natifs d’Angleterre.
Екатерина. Je ne doute point d’apprendre, par la grâce de Dieu, et en peu de temps.
Алиса. N’avez vous pas dêjа oubliê ce que je vous ai enseignê?
Екатерина. Non, je rêciterai а vous promptement: рука, пяльци…
Алиса. Пальцы. madame.
Екатерина. Палици, нокти, лёкоть, чека, лясъ.
Алиса. Sauf votre honneur — глазъ.
Екатерина. Ainsi dis-je: глясъ. Comment appellez-vous le fiancê et la bague?
Алиса. Женихъ, madame, et кольцо.
Екатерина. Gênisse et caleèons! O, Seigneur Dieu! Ce sont mots de son mauvais, corruptible, gros et impudique, et non pour les dames d’honneur d’user; je ne voudrais prononcer ces mots devant les seigneurs de France pour tout le monde. Il faut: женисъ et кальсонъ nêanmoins. Je rêciterai une autre fois ma leзon ensemble: рука, пальци, нокти, лёкотъ, чека, глясъ, женисъ, кальсонъ.
Алиса. Excellent, madame!
Екатерина. C’est assez pour une fois; allons nous а diner.
Король Карлъ.
Я знаю, онъ теперь уже за Соммой.
Коннэтабль.
Но если и теперь съ нимъ не сразимся,
Мы не жильцы во Франціи! Тогда
Ужъ лучше прямо намъ уйти, оставивъ
И виноградники и нивы наши
Въ добычу варварамъ!
Дофинъ.
О, Dieu vivant!
Такъ отпрыски отъ нашего-же корня,
Ублюдки сладострастныхъ нашихъ предковъ,
Тѣ черенки, что ими привиты
Неблагородному дичку, подымутъ
Главы свои до облаковъ и будутъ
На тѣхъ, кто ихъ привилъ, смотрѣть надменно!
Герцогъ Бурбонскій.
Mort de ma vie! Норманскіе ублюдки!
Нѣтъ, если имъ не преградятъ дороги,
Я герцогство свое продамъ, чтобъ жалкій,
Мужицкій дворъ купить на Альбіонѣ —
Клокѣ земли, заброшенномъ въ углу!
Коннэтабль.
Dieu de batailles! И гдѣ набраться было
Такого пыла имъ въ своемъ туманномъ,
Сыромъ отечествѣ, подъ хмурымъ небомъ,
Откуда солнце блѣдное глядитъ
Почти со злобой на землю и взглядомъ
Мертвитъ ея плоды? Ужели можетъ
Ихъ варево изъ ячменя съ водою,
То пойло для разбитыхъ жалкихъ клячъ,
Холодную ихъ кровь воспламенять
Такимъ геройствомъ, что предъ нею наша
Живая кровь, согрѣтая виномъ,
Замерзшей кажется? — За честь отчизны!
Довольно намъ висѣть, какъ ледяныя
Сосульки на домахъ, когда народъ,
Что холоднѣе насъ, разгоряченный
Отвагой юности, шагаетъ въ потѣ
Лица по пажитямъ богатымъ нашимъ,
Лишь храбростью своихъ владѣльцевъ бѣднымъ!
Дофинъ.
Parole d’honneur! Посмѣшищемъ мы станѣмъ
Для нашихъ дамъ! Онѣ ужъ говорятъ,
Что не мужчины мы, и что готовы
Онѣ отдаться бравымъ англичанамъ,
Чтобъ поколѣніемъ бастардовъ храбрыхъ
Отчизну обновить!
Герцогъ Бурбонскій.
И посылаютъ
Насъ въ Англію давать уроки танцевъ, —
Вся наша сила-де у насъ въ ногахъ,
И мастера показывать мы пятки!
Король Карлъ.
Гдѣ Монжуа, герольдъ? Немедля пусть
Доставитъ Англіи нашъ грозный вызовъ!
Пора! Воспряньте, принцы, и ударьте
На англичанъ съ отвагой, жаждой славы,
Отточенной острѣе, чѣмъ мечи! —
Шарль де ля Брэ, нашъ славный коннэтабль,
Вы, герцоги Бурбонскій, Орлеанскій,
Беррійскій, Алансонскій и Брабантскій,
Бургундскій и Бордосскій; Шатильонъ,
Рамбюръ, Бомонъ, Гранпрэ, Руси, Фуа,
Бусико, Водемонъ, Шаролуа,
Лестраль и Фоконбергь, всѣ принцы, графы,
Бароны, рыцари, постойте грудью
За лены и права свои! И смойте
Свой стыдъ, дорогу преградивъ англійскимъ
Войскамъ, что топчутъ нашу землю, вѣя
Знаменами, окрашенными кровью
Защитниковъ Гарфлёра! На врага
Обрушьтесь съ силою лавины снѣжной,
Что грозный духъ Альпійскихъ горъ швыряетъ
На кровли низкія своихъ вассаловъ!
Сотрите въ прахъ врага, — у васъ есть силы, —
И Генриха плѣненнаго доставьте
Въ телѣгѣ намъ въ Руанъ!
Коннэтабль.
Вотъ рѣчь монарха!
Одна бѣда: войска его ничтожны,
Болѣзнями и недостаткомъ пищи
Изнурены. Увѣренъ я — едва
Завидитъ онъ всѣ наши силы, въ пятки
Уйдетъ душа отъ страха у него,
И предпочтетъ отъ насъ онъ откупиться!
Король Карлъ.
Вы, коннэтабль, пошлете Монжуа
Немедленно, и пусть онъ спроситъ также
У Генриха, какой намъ можетъ выкупъ
Онъ предложить. — Дофинъ, вы здѣсь, въ Руанѣ,
Останетесь.
Дофинъ.
О, государь! Молю…
Король Карлъ.
Терпѣніе! Должны вы здѣсь остаться.
Отъ васъ-же, коннэтабль и принцы, скоро
Придетъ, надѣюсь, радостная вѣсть:
«Побѣда! Спасена отчизны честь!»
Гоуеръ. Ну, какъ дѣла, капитанъ?
Флюелленъ? Вы были у моста?
Флюелленъ. Могу увѣрять васъ, тамъ у моста пыло весьма отличное дѣло.
Гоуеръ. Герцогъ Эксетеръ не раненъ?
Флюелленъ. Герцогъ Эксетеръ герой, совсѣмъ Агамемнонъ; я увашаю его и люплю всей душой, всѣмъ зердцемъ и долгомъ и шизнью и слушпой и всѣми спозопностями! Онъ, хвала Господу, завсѣмъ не раненъ, а мостъ охранялъ весьма храпро и съ превозходнымъ искусствомъ… Видалъ я тоше одного подпрапорщика; право, скашу по совѣсти, храпръ, какъ самъ Маркъ Антоній, а не имѣетъ почета; а я самъ видалъ, что онъ храпрій слушака.
Гоуеръ. Какъ его зовутъ?
Флюелленъ. Подпрапорщикъ Пистоль.
Гоуеръ. Не знаю такого.
Флюелленъ. Не снаете? Да вотъ онъ самъ.
Пистоль.
Я, капитанъ, за милостью къ тебѣ, —
Расположенъ къ тебѣ, я знаю, герцогъ.
Флюелленъ. Да, слава тебѣ Господи! Я заслюшилъ нѣкоторую его благосклоность.
Пистоль.
Боецъ съ душой открытой, смѣлой, Бардольфъ
Злокозненной судьбою и фортуной,
Слѣпой богиней, что стоитъ на камнѣ,
Который катится безъ остановки…
Флюелленъ. Съ вашего посволенія, подпрапорщикъ Пистоль, фортуна исопрашается слѣпой, съ повяской на гласахъ, дапы покасать, что счастье слѣпо; далѣе — она исопрашается на колесѣ, дапы покасать, — въ чемъ и саключается мораль, — что она вѣчно въ двишеніи и перемѣнѣ, непостоянна, а нога ея, видите, опирается на круглій камушекъ, который катится и катится и катится. По истинѣ, поэтъ даетъ очень превозходное описаніе. Фортуна отличная мораль.
Пистоль.
Фортуна Бардольфа не возлюбила
И вѣроломно поступила съ нимъ.
Распятье взялъ изъ церкви онъ, и вотъ,
Его къ повѣшенью приговорили.
Будь проклята такая смерть!
Пусть берегутъ веревки для собакъ,
А человѣка пусть отпустятъ съ миромъ,
Пенькой ему не стягивая глотки!
Но Эксетеръ обрекъ его на смерть,
И за такой пустякъ! —
Поди-же къ герцогу! Проси! Тебя
Послушается онъ и не позволитъ
Грошовою веревкой перерѣзать
Нить жизни Бардольфа. Спаси его!
Я награжу тебя!
Флюелленъ. Подпрапорщикъ Пистоль, я частію васъ понимаю.
Пистоль. Такъ и ликуй!
Флюелленъ. По истинѣ, подпрапорщикъ Пистоль, несачѣмъ ликовать. Потому что, видите, пудь онъ даше братъ мой, я пы просилъ герцога поступать съ нимъ, какъ угодно, и каснить; потому что диссиплина первое дѣло.
Пистоль.
Умри и провались въ тартарары!
Тебѣ за дружбу фигу!
Флюелленъ. Хорошо!
Пистоль. Испанскую!
Флюелленъ. Отлично!
Гоyеръ. Вотъ плутъ! Отъявленный плутъ! Теперь я его вспомнилъ. Это сводня и воришка!
Флюелленъ. Могу увѣрять васъ, онъ говорилъ у моста такія мушественныя слова, какія только слыхало солнце. Но это отлично, что онъ скасалъ мнѣ; весьма хорошо; я при слючаѣ ему покашу.
Гоуеръ. Этотъ болванъ, дуракъ и плутъ затесался въ войско, чтобы побывать въ походѣ, а потомъ, когда вернется въ Лондонъ, разыгрывать изъ себя настоящаго рубаку. Молодчики этого сорта знаютъ на перечетъ имена всѣхъ главныхъ полководцевъ и всѣ мѣста жаркихъ схватокъ; знаютъ кто, когда, и гдѣ отличился, убитъ, посрамленъ, какую позицію защищалъ непріятель, и обо всемъ этомъ повѣствуютъ, пересыпая чисто солдатскіе обороты самыми новомодными клятвами. А нельзя и представить себѣ, какъ дѣйствуютъ такія розсказни, да борода, подстриженная по фельдмаршальски, да боевыя лохмотья на отуманенныя пивомъ головы среди пѣнящихся стакановъ! Но вамъ надо выучиться отличать такихъ хвастунишекъ, позорящихъ наше время, не то васъ будутъ жестоко водить за носъ.
Флюелленъ. Я вотъ что скажу вамъ, капитэнъ Гоуеръ. Я вишу, что онъ не таковъ, какимъ ему шелательно покасываться, и когда я найду дирочку въ его мундирѣ, я ему выскашу свое мнѣнье.
Слышите? Король идетъ, а мнѣ нушно сказать ему насчетъ моста.
Флюелленъ. Господи благослови ваше величество!
Король Генрихъ. Ну, Флюелленъ, ты съ моста?
Флюелленъ. Къ услугамъ вашего величества. Герцогъ Эксетеръ охранялъ мостъ весьма храпро; непріятель ушелъ; весьма мушественное и отвашное дѣло. По чести, врагъ чуть пыло не савладѣлъ мостомъ, но принушденъ къ ретирадѣ, и герцогъ Эксетеръ остался господиномъ моста; я могу долошить вашему величеству, что герцогъ храпрій воинъ.
Король Генрихъ. Большія потери, Флюелленъ?
Флюелленъ. У врага очень польшія, навѣрно, весьма польшія, а герцогъ, я думаю, не потерялъ ни одного человѣка, кромѣ одного, котораго, вѣрно, повѣсятъ за крашу въ церкви, нѣкоего Бардольфа, если ваше величество исволите его снать. У него все лицо пыло въ прищахъ и въ пятнахъ и въ шишкахъ, и красное, какъ огонь, гупы расдутыя, а носъ, какъ раскаленный уголь, то синій, то красній; но, должно пыть, этотъ носъ каснили, и огонь его погасъ.
Король Генрихъ. Пусть такой конецъ постигнетъ всѣхъ подобныхъ преступниковъ! Мы строго повелѣваемъ, чтобы во время нашего похода ничего не отнимать у мирныхъ жителей силой, ничего не брать даромъ, не оскорблять и не поносить ни единаго изъ французовъ; тамъ, гдѣ спорятъ о коронѣ кротость и грубость, скорѣе всего верхъ возьметъ кротость.
Монжуа. Вы видите, кто я, по моему одѣянію.
Король Генрихъ. Да, вижу; что-же ты сообщишь намъ?
Монжуа. Волю моего короля.
Король Генрихъ. Такъ говори!
Монжуа. Вотъ слова моего короля: «Скажи Генриху Англійскому, что, хотя мы и казались мертвыми, на дѣлѣ мы только дремали. Благоразуміе лучшій воинъ, нежели шальная смѣлость. Скажи ему, мы могли-бы поразить его при Гарфлёрѣ, но не нашли нужнымъ вскрывать нарывъ обиды, пока онъ еще не вполнѣ созрѣлъ. Теперь же мы откликаемся на вызовъ и говоримъ голосомъ повелителя: пусть король Англіи раскается въ своемъ безуміи, узритъ свою слабость и подивится нашему долготерпѣнію. Предложи ему позаботиться о вы купѣ за себя, который бы могъ вознаградить насъ за понесенныя нами потери, за подданныхъ, которыхъ мы лишились, и за униженіе, которому мы подверглись. Если онъ взвѣситъ все это, какъ слѣдуетъ, то всего его ничтожества не хватитъ, чтобы уравнять чашки вѣсовъ. Чтобы возмѣстить всѣ наши потери, не хватитъ всей его государственной казны; чтобы воздать намъ за пролитую кровь, не хватитъ всего народонаселенія Англіи, а за униженіе, которому мы подверглись, не заплатитъ и онъ самъ, колѣнопреклоненный у нашихъ ногъ. Прибавь къ этому нашъ вызовъ, и, наконецъ, скажи ему, что онъ погубилъ свои войска, приговоръ которыхъ подписанъ». Вотъ слова моего короля и государя, которыя онъ послалъ меня возвѣстить вамъ.
Король Генрихъ.
Ну, кто-ты, знаю я, а какъ зовешься?
Монжуа.
Зовусь я Монжуа.
Король Генрихъ.
Ты порученье
Свое исполнилъ, Монжуа, отлично.
Вернись теперь и королю повѣдай,
Что столкновенья съ нимъ я не ищу,
И предпочту вернуться безъ препятствій
Въ Калэ, за тѣмъ что, правду говоря, —
Хоть не разумно быть столь откровеннымъ
Съ такимъ врагомъ, умѣлымъ и счастливымъ, —
Немного у меня осталось войска,
И то болѣзнями истощено,
А потому наврядъ-ли стоитъ больше,
Чѣмъ равное ему число французовъ.
Скажу тебѣ, герольдъ, что англичанинъ,
Коль онъ здоровъ, троихъ французовъ стоитъ. —
Богъ отпусти мнѣ эту похвальбу!
Заразой хвастовства здѣсь дышетъ воздухъ,
И я глотнулъ ея, должно быть, каюсь! —
Итакъ, ступай и королю скажи:
Вотъ я, и выкупъ мой — мой бренный прахъ,
А войско — горсть людей больныхъ, усталыхъ,
Но все-же съ помощью Господней мы
Пойдемъ впередъ, хотя-бъ король французскій
И съ нимъ еще союзникъ, силой равный,
Намъ стали на пути. — Вотъ, Монжуа,
Возьми себѣ за трудъ (даетъ ему кошелекъ) и посовѣтуй
Размыслить королю: коль намъ дадутъ
Уйти свободно, мы уйдемъ, а если
Насъ остановите, то вашей кровью
Мы вашу землю черную окрасимъ!
Прощай! И вотъ тебѣ послѣдній сказъ:
Искать сраженья съ вами мы не будемъ,
Но и бѣжать отъ васъ не побѣжимъ.
Такъ королю и передай.
Монжуа.
Все будетъ
Доложено ему. Благодарю
Васъ, государь, за щедрый даръ!
Глостеръ.
Надѣюсь,
Не вздумаютъ какъ разъ теперь французы
Напасть на насъ!
Король Генрихъ.
Не въ ихъ рукахъ мы, — въ Божьихъ,
Мой братъ. — Такъ ѣдемъ къ мосту. Ночь близка.
Нашъ лагерь разобьемъ мы за рѣкою.
А завтра двинемся въ походъ съ зарею!
Коннэтабль. Э, что тамъ! У меня лучшіе доспѣхи въ мірѣ. — Ахъ, скорѣе бы день насталъ!
Герцогъ Орлеанскій. У васъ превосходные доспѣхи, но отдайте же должное и моему коню!
Коннэтабль. Это лучшій конь въ Европѣ.
Герцогъ Орлеанскій. Что-жъ это утро никогда не наступитъ?
Дофинъ. Герцогъ Орлеанскій, великій коннэтабль, — у васъ идетъ разговоръ о доспѣхахъ и о коняхъ?
Герцогъ Орлеанскій. Васъ-то не перещеголяетъ ни конемъ, ни доспѣхами никакой принцъ.
Дофинъ. Однако, этой ночи конца не будетъ! — Да, я бы не промѣнялъ своего коня ни на какое животное о четырехъ копытахъ. Ha, ha! Онъ прыгаетъ, словно мячъ, набитый волосомъ! Le cheval volant, Пегасъ, qui а les narines de feu! Сидя на немъ, паришь, какъ соколъ; онъ несется по воздуху, земля звенитъ, когда онъ задѣнетъ ее копытомъ. Самая ничтожная часть его копытъ поспоритъ гармоніей съ цѣвницей Гермеса.
Герцогъ Орлеанскій. А мастью — чистый мускатный орѣхъ.
Дофинъ. И горячъ, какъ имбирь. Настоящій конь Персея. Воздухъ и огонь! Тяжелыхъ элементовъ — земли и воды — въ немъ и не замѣтишь, развѣ, когда онъ терпѣливо стоитъ, какъ вкопанный, готовясь принять въ сѣдло всадника. Да, это лошадь, а всѣ остальныя просто клячи.
Коннэтабль. Дѣйствительно, принцъ, лошадь у васъ превосходная, безъ малѣйшаго порока.
Дофинъ. Это царь всѣхъ скакуновъ. Въ его ржаніи — что-то королевски-повелительное, а весь его обликъ невольно требуетъ поклоненія.
Герцогъ Орлеанскій. Ну, будетъ, кузенъ.
Дофинъ. Нѣтъ, кто не сможетъ воспѣвать моего коня съ пробужденья жаворонковъ до отхода на покой ягнятъ, тотъ ничего не смыслитъ! Эта тема неисчерпаема, какъ море. Стань каждая песчинка краснорѣчивымъ языкомъ — всѣмъ имъ хватило бы разговоровъ о моемъ конѣ. Это достойный предметъ для разговора владыки и верховой конь для владыки владыкъ. Онъ стоитъ того, чтобы весь міръ, вѣдомый и невѣдомый, бросилъ всѣ дѣла и только о немъ и говорилъ, ему и дивовался. Я посвятилъ ему сонетъ, который начинается такъ: «О, ты, природы дивное созданье!»
Герцогъ Орлеанскій. Я слышалъ чей-то сонетъ «Къ возлюбленной», который начинается такъ.
Дофинъ. Такъ это подражаніе моему, который я посвятилъ своему скакуну. Мнѣ лошадь замѣняетъ возлюбленную.
Герцогъ Орлеанскій. Ваша возлюбленная великолѣпна подъ сѣдломъ.
Дофинъ. Да, только не признаетъ иныхъ всадниковъ, кромѣ меня. А въ этомъ какъ разъ все и совершенство доброй и вѣрной возлюбленной.
Коннэтабль. Однако, ma foi, вчера ваша возлюбленная порядкомъ таки потрясла вамъ бока.
Дофинъ. Пожалуй, и ваша вамъ.
Коннэтабль. Я свою не взнуздываю.
Дофинъ. Ну да, она, пожалуй, стара и лѣнива, а вы ѣздите на ней по шотландски, безъ панталонъ.
Коннэтабль. Вы таки знатокъ верховой ѣзды.
Дофинъ. И потому позвольте васъ предостеречь: кто ѣздитъ по вашему и недостаточно осторожно, тотъ можетъ сѣсть прямо въ лужу. Нѣтъ, пусть лучше у меня лошадь будетъ возлюбленной!
Коннэтабль. А у меня пусть бы возлюбленная была лошадью!
Дофинъ. У моей возлюбленной, по крайней мѣрѣ, нѣтъ фальшивыхъ волосъ.
Коннэтабль. Что-жъ, и я могъ бы похвастаться этимъ, будь у меня возлюбленной свинья.
Дофинъ. Le chien est retournêe, à son propre vomissement et la truie lavêe an bourbier; вы ничѣмъ не брезгаете.
Коннэтабль. Я, однако, не пользуюсь лошадью вмѣсто возлюбленной и пословицами, не идущими къ дѣлу.
Рамбюръ. А скажите, достойный коннэтабль, звѣзды или солнце на вашихъ доспѣхахъ, которыя я видѣлъ у васъ въ палаткѣ вечеромъ?
Коннэтабль. Звѣзды.
Дофинъ. Надѣюсь, утромъ многія изъ нихъ померкнутъ.
Коннэтабль. На моемъ небѣ въ звѣздахъ никогда не будетъ недостатка.
Дофинъ. Можетъ статься; у васъ ихъ много лишнихъ, и вамъ-же больше чести будетъ, если ихъ поубавится.
Коннэтабль. Вотъ, то же можно сказать и о вашихъ похвалахъ своей лошади; у нея прибавится рыси, если вы посбросите ихъ съ сѣдла.
Дофинъ. А я желалъ бы навьючить на нее всѣ, какихъ она только заслуживаетъ… Да, настанетъ-ли когда-нибудь утро!… Я проскачу завтра цѣлую милю, и путь мой будетъ усыпанъ головами англичанъ, носами кверху!
Коннэтабль. Я-бы побоялся, какъ бы не остаться на этомъ пути съ носомъ. Но скорѣй-бы утро! Я просто горю отъ нетерпѣнія схватить англичанъ за шиворотъ!
Рамбюръ. Кто хочетъ бросить кости? Ставка два десятка плѣнныхъ англичанъ!
Коннэтабль. Сперва надо рискнуть своими костями, чтобы добыть этихъ плѣнныхъ.
Дофинъ. Полночь. Пойду надѣть доспѣхи. (Уходитъ).
Герцогъ Орлеанскій. Дофинъ ждетъ — не дождется утра.
Рамбюръ. Онъ точитъ зубы на англичанъ.
Коннэтабль Пожалуй, онъ и сожретъ всѣхъ, кого убьетъ.
Герцогъ Орлеанскій. Клянусь бѣлоснѣжной ручкой моей дамы, онъ храбрый принцъ!
Коннэтабль. Клянитесь лучше ея ножкой, чтобы она могла стереть ею слѣды вашей клятвы.
Герцогъ Орлеанскій. Поистинѣ, онъ самый дѣятельный человѣкъ во Франціи.
Коннэтабль. Да, да, вѣчно затѣваетъ что нибудь.
Герцогъ Орлеанскій. И никому никогда не сдѣлалъ зла, насколько я знаю.
Коннэтабль. Не сдѣлаетъ и завтра; эту добрую славу онъ сохранитъ за собой навсегда.
Герцогъ Орлеанскій. Я знаю, что онъ храбръ.
Коннэтабль. Это мнѣ уже говорилъ одинъ человѣкъ, знающій его получше васъ.
Герцогъ Орлеанскій. Кто-же это?
Коннэтабль. Чортъ возьми, онъ самъ, и еще прибавилъ, что не заботится о томъ, знаютъ объ этомъ или нѣтъ.
Герцогъ Орлеанскій. Ему и нѣтъ нужды заботиться. Храбрость не изъ скрытыхъ его добродѣтелей.
Коннэтабль. Ma foi! Однако, ея еще никто не видалъ, за исключеніемъ его лакея; храбрость его, какъ соколъ въ колпачкѣ: стоитъ снять колпачокъ — сокола и слѣдъ простылъ.
Герцогъ Орлеанскій. «Отъ недруга не жди добраго слова»!
Коннэтабль. На эту поговорку найдется другая: «Дружба льстива».
Герцогъ Орлеанскій. А эту я отпарирую: «Отдай должное и чорту»!
Коннэтабль. Хорошо сказано; вашъ другъ сошелъ за чорта. Но и эту пословицу я побью: «Всякому свое, а чорту ничего».
Герцогъ Орлеанскій. Вамъ везетъ на пословицы по пословицѣ: «Дуракамъ счастье».
Коннэтабль. Ну, тутъ вы дали маху.
Герцогъ Орлеанскій. И вамъ не привыкать стать къ промахамъ.
Гонецъ. Великій коннэтабль! Англичане всего въ полутора тысячахъ шагахъ отъ вашего лагеря.
Коннэтабль. Кто мѣрилъ разстоянье?
Гонецъ. Баронъ Гранпрэ.
Коннэтабль. Это храбрый и опытный дворянинъ. — Скорѣй бы день!… А, бѣдняга Генрихъ! Онъ-то не жаждетъ утра, какъ мы!
Герцогъ Орлеанскій. И что онъ за жалкій глупецъ! Куда онъ забрелъ со своими тупоголовыми молодчиками!
Коннэтабль. Будь у англичанъ хоть крупица здраваго смысла, они бы давно обратились вспять.
Герцогъ Орлеанскій. Вотъ этого-то имъ и не хватаетъ; будь у нихъ хоть что нибудь въ головѣ, не стали бы они носить такую тяжесть на головѣ, какъ ихъ шлемы.
Рамбюръ. Но и Англія даритъ міру храбрецовъ. Англійскіе бульдоги-необычайно воинственны!
Герцогъ Орлеакскій. Глупые псы! Кидаются, закрывъ глаза, въ пасть русскому медвѣдю, чтобы онъ сплюснулъ имъ башки, какъ гнилыя яблоки. Эдакъ вы скажете, что и блоха храбра: завтракаетъ на губѣ льва!
Коннэтабль. Вотъ, вотъ! И англичане похожи на бульдоговъ, кидаются на врага съ такимъ-же остервенѣніемъ, оставивъ разумъ дома вмѣстѣ съ женами; дай-ка имъ добрый кусокъ говядины на обѣдъ, да добрый мечъ въ руки, они будутъ жрать, какъ волки, и драться, какъ черти.
Герцогъ Орлеанскій. Ну, эти-то англичане врядъ-ли откормлены говядиной.
Коннэтабль. Такъ завтра покажется, что они хотятъ ѣсть, а не драться. — Теперь пора надѣть доспѣхи. Пойдемте; надо быть готовыми.
Герцогъ Орлеанскій.
Бьетъ два часа; до десяти — пари —
Мы трое въ плѣнъ захватимъ сотни три.
Хоръ (входитъ).
Прошу я васъ теперь себѣ представить
Тотъ часъ, когда въ чертогѣ необъятномъ
Вселенной мракъ царитъ и тихій шопотъ;
Изъ стана въ станъ, подъ темнымъ кровомъ ночи,
Доносится жужжанье голосовъ,
И на постахъ почти разслышать можно,
Какъ шепчутся чужіе часовые;
Огонь сторожевой огню мигаетъ,
И очертанія обоихъ становъ
При свѣтѣ тускломъ блѣдныхъ тѣхъ огней
Рисуются другъ другу мрачной тѣнью.
Коню шлетъ вызовъ конь надменнымъ ржаньемъ,
Пронзающимъ слухъ ночи полусонный;
Стукъ молотовъ кузнечныхъ раздается
Въ палаткахъ лагерныхъ; то мастера
Налаживаютъ рыцарямъ доспѣхи,
И торопливая ихъ стукотня —
Зловѣщій знакъ приготовленій грозныхъ.
Запѣлъ пѣтухъ и заспанному утру
Часы на башнѣ три часа пробили.
Безпечные французы, уповая
На численность свою, играютъ въ кости
На плѣнниковъ — презрѣнныхъ англичанъ,
И ночь бранятъ за тихій ходъ калѣкой,
Чуть ковыляющею старой вѣдьмой.
А ими обреченные на гибель
Бѣдняги-англичане вкругъ огней
Сидятъ, какъ жертвы, смирно, терпѣливо,
Тяжелой думою удручены
О бѣдахъ, что несетъ съ собой имъ утро.
Такъ блѣдны лица ихъ, такъ впали щеки,
Изношены одежды, что при свѣтѣ
Воззрившейся на нихъ луны походятъ
Они на страшныхъ выходцевъ могилъ.
Но кто-бы ни узрѣлъ, какъ вождь державный
Свои войска злосчастныя обходитъ,
Воскликнулъ бы: «Хвала ему и честь!»
Съ поста на постъ, къ палаткѣ отъ палатки
Переходя, онъ всѣмъ съ улыбкой ясной
Желаетъ добраго утра, зоветъ
Всѣхъ братьями, друзьями, земляками.
Державный ликъ его не выдаетъ,
Что рать несмѣтная ихъ окружаетъ,
И ночь безсонная не унесла
Съ ланитъ его ни капельки румянца.
Онъ бодръ и свѣжъ; усталости не знаютъ
Осанка царственная, свѣтлый взглядъ…
И каждый, какъ бы ни былъ онъ измученъ,
Боязни полонъ, оживаетъ вновь
При видѣ Генриха, чей взглядъ, какъ солнце,
Во всѣ сердца вливаетъ свѣтъ и радость
И гонитъ страхъ. — Смотрите-же, смотрите
Отъ мала до велика всѣ на этотъ
Набросанный рукою недостойной
И блѣдный образъ Генриха, какимъ
Онъ былъ въ ту ночь. Мы сцену переносимъ
Подъ Азинкуръ на поле славной битвы.
Увы! Насмѣшкой лишь надъ нею будетъ
То жалкое ея изображенье,
Что въ силахъ дать мы вамъ на нашей сценѣ:
Пять-шесть бойцовъ, махающихъ безъ толку
Негодными и ржавыми мечами!…
Но истину вы возсоздайте сами.
Король Генрихъ.
Да, правда, велика опасность, Глостеръ;
Но тѣмъ сильнѣй должна быть наша храбрость….
Привѣтъ тебѣ, братъ Бедфордъ!… И клянусь!
Нѣтъ худа безъ добра, когда всмотрѣться
Въ него, какъ слѣдуетъ. Насъ разбудилъ
Раненько врагъ, но это, вѣдь, здорово
И прибыльно, какъ говорятъ. Вдобавокъ
Онъ какъ бы совѣстью второй намъ служитъ:
Напоминаетъ намъ о смертномъ часѣ,
Къ которому должны мы быть готовы.
Итакъ и съ плевелъ можно медъ собрать,
Отъ дьявола и то добру учиться!
Мой старый Эрпингэмъ! Получше-бъ надо
Дли головы твоей сѣдой подушку,
Чѣмъ жесткій дернъ французскій!
Эрпингэмъ.
Государь,
Я ложа лучшаго и не желаю;
Могу сказать: лежалъ я, какъ король!
Король Генрихъ.
Да, благо, коль примѣръ насъ примиряетъ
Съ невзгодами, и на душѣ у насъ
Становится свѣтлѣй. А стоитъ духомъ
Воспрянуть намъ — и жизненныя силы,
Въ насъ мертвымъ сномъ объятыя, проснутся
И, сбросивъ гнетъ могильный, вновь воспрянутъ. —
Мой Эрпингэмъ, не дашь-ли мнѣ свой плащъ? —
Снесите, братья, мой привѣтъ всѣмъ лордамъ
И пригласите ихъ въ мою палатку.
Глостеръ.
Исполнимъ, государь!
Эрпингэмъ.
Пойти мнѣ съ вами,
Мой государь?
Король Генрихъ.
Нѣтъ, добрый рыцарь мой!
Ступай и ты за ними къ нашимъ лордамъ,
Совѣтъ съ самимъ собой держать хочу,
И общества другого мнѣ не надо.
Эрпингэмъ.
Да осѣнитъ тебя Господня милость!
Король Генрихъ.
Спасибо, другъ, на добромъ пожеланьѣ!
Пистоль.
Эй! Qui va lа?
Король Генрихъ. Свой.
Пистоль.
Кто ты таковъ, отвѣтствуй! Офицеръ
Иль рядовой простой?
Король Генрихъ. Я дворянинъ, предводитель отряда.
Пистоль.
Такъ ты влачишь тяжелое копье?
Король Генрихъ. Именно. А вы кто?
Пистоль.
Такой же дворянинъ, какъ императоръ!
Король Генрихъ. Такъ вы знатнѣе короля.
Пистоль.
Король нашъ славный малый, парень съ сердцемъ;
Кипитъ въ немъ жизнь; достойный отпрыскъ предковъ;
И кулачище у него здоровый!
Готовъ ему лобзать башмакъ я грязный!
Люблю всѣмъ сердцемъ милаго повѣсу!
Какъ звать тебя?
Король Генрихъ. Я Генрихъ le roi.
Пистоль.
А, Леруа! Изъ корнваллійцевъ, вѣрно?
Король Генрихъ. Нѣтъ, я валліецъ.
Пистоль.
А Флюелленъ тебѣ знакомъ?
Король Генрихъ. Знакомъ.
Пистоль.
Скажи-жъ ему: отпотчую его
Въ Давидовъ день ножемъ я по башкѣ!
Король Генрихъ. Ну, смотрите, не воткните въ этотъ день кинжала въ свою шляпу: какъ бы онъ не поподчивалъ васъ кинжаломъ по головѣ!
Пистоль.
Ты другъ ему?
Король Генрихъ. И вдобавокъ родственникъ.
Пистоль.
Такъ, на-жъ тебѣ вотъ фигу! Получай!
Король Генрихъ. Благодарю. Спаси васъ Богъ!
Пистоль.
Пистолемъ я зовусь.
Король Генрихъ.
По шерсти, знать, дана тебѣ и кличка.
Гоуэръ. Капитанъ Флюелленъ!
Флюелленъ. Ну, Господи Іисусе! Говорите-ше потише! Достойно величайшему удивленію, когда пренепрегаютъ замыми истинными старыми военными саконами и правилами! Ешели-пы вы только прали на сепя трудъ поснакомиться съ войнами великаго Помпея, вы-пы нашли, савѣряю васъ, что въ его лагерѣ никогда не пыло полтовни и тары-пары. Я савѣряю васъ, вы найдете тамъ и военныя формальности, и правила, и осторошность, и тресвость, и скромность — завсѣмъ другого рода.
Гоуеръ. Да, вѣдь, непріятель-то горланитъ себѣ; мы всю ночь напролетъ слышали, какъ онъ шумѣлъ.
Флюелленъ. Ешели непріятель озелъ и глюпецъ и полтунъ, такъ, по вашему, и намъ надо пыть такимъ-ше озломъ и глюпцомъ и полтуномъ? Отвѣчайте на зовѣсть.
Гоуеръ. Я буду потише.
Флюелленъ. Да, я-пы прозилъ васъ и рекомендовалъ.
Король Генрихъ.
Вотъ человѣкъ вполнѣ достойный, дѣльный,
Хоть отъ него и вѣетъ стариной.
Куртъ. А что, братъ Бэтсъ, не заря-ли тамъ занимается?
Бэтсъ. Кажется; но намъ-то нечего особенно скучать по утру.
Уильямсъ. Да; утреннюю-то зарю мы видимъ, а вотъ вечерней, пожалуй, ужъ и не дождемся. — Кто идетъ?
Король Генрихъ. Свой.
Уильямсъ. Изъ какого отряда?
Король Генрихъ. Изъ отряда сэра Томаса Эрпингэма.
Уильямсъ. Старый опытный предводитель и добрый начальникъ. Скажите, что онъ думаетъ насчетъ нашего положенія? Опасно оно?
Король Генрихъ. Какъ положеніе людей, которые сѣли на мель и ждутъ, что вотъ-вотъ ихъ снесетъ приливомъ.
Бэтсъ. А онъ говорилъ это королю?
Король Генрихъ. Нѣтъ; да и не слѣдовало. — Я полагаю, что могу говорить съ вами на чистоту. — По моему, король такой-же человѣкъ, какъ я. Фіалка и для него пахнетъ, какъ для меня, стихіи природы имѣютъ и надъ нимъ такую-же власть, какъ надо мной; всѣ его чувства подчиняются общимъ для всѣхъ людей законамъ; сбрось онъ съ себя свои королевскіе уборы — и явится въ наготѣ своей такимъ-же, какъ и всѣ люди. Чувства его, хоть и бываютъ выше нашихъ по полету, но, когда спускаются на землю, не отличаются отъ нашихъ. Поэтому, и онъ можетъ испугаться, какъ мы, если есть причины для страха; но самое благоразумное оберегать его отъ всего, что можетъ вызвать въ немъ страхъ: вѣдь, если онъ выкажетъ боязнь, все войско прямо потеряетъ голову.
Бэтсъ. Ну, пусть онъ тамъ напускаетъ на себя храбрости сколько угодно, а я все-таки думаю, что, какъ ни холодна эта ночь, онъ предпочелъ бы сидѣть теперь по горло въ Темзѣ, — да и я съ нимъ, — только бы подальше отсюда!
Король Генрихъ. А я, право, увѣренъ, что онъ наврядъ-ли желаетъ очутиться гдѣ-нибудь въ иномъ мѣстѣ.
Бэтсъ. Такъ и пусть бы себѣ оставался тутъ одинъ! Его все равно, навѣрно, выкупили бы, и сколько бѣдняковъ осталось бы въ живыхъ!
Король Генрихъ. Право, я не вѣрю, чтобы вы такъ не любили его и впрямь желали оставить его тутъ одного; вы только такъ говорите, чтобы испытать другихъ. Что до меня, я нигдѣ такъ охотно не сложилъ бы голову, какъ возлѣ короля, защищая его правое дѣло.
Уильямсъ. Ну, правое или нѣтъ, не намъ знать.
Бэтсъ. Намъ и спрашивать объ этомъ не полагается. Мы подданные короля — вотъ это мы знаемъ, и будетъ съ насъ. Если дѣло его и неправое, долгъ повиновенія снимаетъ съ насъ всякую вину.
Уильямсъ. Да, но если его дѣло неправое, то ему-то придется держать страшный отвѣтъ въ день судный, когда всѣ эти отрубленныя ноги и руки и головы соберутся вокругъ него и завопятъ.- «Мы погибли тамъ-то и тамъ-то!» И одни будутъ проклинать судьбу, другіе — призывать врача, третьи — своихъ женъ, оставшихся въ нищетѣ, четвертые — горевать о неоплаченныхъ долгахъ, пятые — оплакивать своихъ осиротѣлыхъ дѣтей. Боюсь, что немногіе умираютъ на войнѣ, какъ подобаетъ христіанамъ. Откуда тамъ взяться доброму, благочестивому настроенію, когда только и думы что о крови? Ну а если всѣ эти люди умираютъ не какъ подобаетъ, плохо придется королю — онъ всему виною! Вѣдь неповиновеніе ему противно всѣмъ законамъ и долгу вѣрности.
Король Генрихъ. Итакъ, если сынъ, посланный отцомъ на кораблѣ по торговымъ дѣламъ, потонетъ во время бури, не успѣвъ покаяться въ грѣхахъ, то вина за его грѣхи падетъ на отца, пославшаго его? Или если на слугу, посланнаго господиномъ отвезти деньги, нападутъ разбойники, и онъ будетъ убитъ, не успѣвъ покаяться и примириться съ Богомъ, вы будете считать порученіе господина причиной вѣчной гибели слуги? Но это не такъ. Король не отвѣчаетъ за смерть каждаго отдѣльнаго изъ своихъ слугъ, какъ и отецъ за смерть сына, какъ и господинъ за смерть слуги; ни тотъ, ни другой, ни третій не хотѣли смерти тѣхъ, отъ кого требовали только той или иной службы. Кромѣ того, ни одинъ король, какъ бы ни было право его дѣло, не можетъ, если придется защищать его мечомъ, выставить въ полѣ однихъ праведниковъ. У нѣкоторыхъ изъ его воиновъ можетъ оказаться на совѣсти преднамѣренное убійство, другіе, можетъ быть, обманывали дѣвушекъ, третьи пошли на войну, чтобы скрыться отъ преслѣдованія закона за убійство или грабежъ, которыми успѣли осквернить чистое лоно міра. Но если эти люди и обманули законъ и избѣгли заслуженной кары отъ рукъ человѣческихъ, то отъ Бога имъ не уйти; война и становится для нихъ палачомъ, исполняющимъ волю Божью, наказывая ихъ. Такимъ образомъ, и на этой войнѣ за правое дѣло короля люди могутъ понести кару за прежніе свои преступленія противъ законовъ короля; тамъ, гдѣ они опасались смерти, они спасли свою жизнь, а тутъ, гдѣ думаютъ найти безопасность, погибнутъ; и если они умрутъ при этомъ не приготовленные къ смерти, не короля винить въ ихъ вѣчной гибели, какъ не его винить и въ ихъ грѣхахъ, за которые ихъ постигнетъ такая смерть. Жизнь каждаго подданнаго принадлежитъ королю, но душа каждаго принадлежитъ ему самому. Поэтому воину на войнѣ, какъ больному на одрѣ, подобаетъ очистить свою совѣсть отъ малѣйшихъ крупицъ зла; тогда умретъ онъ — благо и не умретъ — благо. Время, потраченное имъ на такое подготовление къ смерти, не будетъ потрачено даромъ. И кто уцѣлѣетъ, тому не грѣхъ будетъ истолковать это такъ, что Господь наградилъ его за усердіе, даровавъ ему пережить этотъ день, дабы онъ могъ узрѣть Его величіе и научить другихъ, какъ слѣдуетъ готовиться къ смерти.
Уильямсъ. Это вѣрно; кто умретъ во грѣхахъ, тотъ самъ и понесетъ отвѣтъ за это, а король ни при чемъ.
Бэтсъ. Я и не хочу, чтобы онъ отвѣчалъ за меня, а все-таки буду драться за него по мѣрѣ силъ.
Король Генрихъ. Я самъ слышалъ, какъ король говорилъ, что и слышать не хочетъ о выкупѣ.
Уильямсъ. Да, онъ сказалъ это, чтобы мы смѣлѣе дрались; но когда мы свернемъ себѣ шеи, онъ преспокойно можетъ дать себя выкупить; только намъ-то отъ этого не будетъ легче.
Король Генрихъ. Доведись мнѣ дожить до этого, я перестану вѣрить его королевскому слову.
Уильямсъ. Испугалъ тоже! Королю ни тепло, ни холодно отъ неудовольствія какого-то смерда. Это все одно что пытаться заморозить солнце, махая на него павлиньимъ перышкомъ! Онъ перестанетъ вѣрить королевскому слову! Зря языкомъ только мелешь!
Король Генрихъ. А ты ужъ слишкомъ рѣзокъ на языкъ! Будь время не такое, я бы не спустилъ тебѣ.
Уильямсъ. Такъ раздѣлаемся потомъ, если останемся живы.
Король Генрихъ. Согласенъ.
Уильямсъ. А какъ мнѣ узнать тебя?
Король Генръ ихъ. Дай мнѣ залогъ; я буду носить его на шапкѣ, и если ты когда-нибудь осмѣлишься признать его, я буду драться съ тобой.
Уильямсъ. Вотъ моя перчатка; дай мнѣ взамѣнъ свою.
Король Генрихъ. Вотъ.
Уильямсъ. И я буду носить твою на шапкѣ; и если ты когда-нибудь подойдешь ко мнѣ и скажешь: это моя перчатка, — вотъ моя рука, я закачу тебѣ оплеуху!
Король Генрихъ. Если только доживу и увижу ее на тебѣ, я потребую ее обратно.
Уильямсъ. Не посмѣешь; скорѣе дашь себя повѣсить.
Король Генрихъ. Хорошо! Я сдѣлаю это, хоть бы встрѣтилъ тебя рядомъ съ королемъ.
Уильямсъ. Сдержи же слово! Прощай!
Бэтсъ. Не ссорьтесь, англійскіе дураки, не ссорьтесь! Довольно намъ драки и съ французами. Управьтесь сначала съ ними!
Король Генрихъ. Да, не мудрено, если французы готовы прозакладывать двадцать французскихъ коронъ[1] противъ одной, что завтра побьютъ насъ, разъ могутъ выставить двадцать французскихъ головъ противъ одной англійской. Но англичанину не грѣхъ сорвать французскія короны, и завтра самъ король возьмется за дѣло.
На короля! Все, все на короля!
За жизнь, за душу, за долги, проступки,
За женъ и за дѣтей осиротѣлыхъ —
За все, про все одинъ король отвѣтчикъ!
Вотъ доля тяжкая! Близнецъ величья —
Предметъ злословія глупца любого,
Что лишь своей бѣдой болѣть способенъ.
Отъ сколькихъ радостей отречься долженъ
Король, вкушаемыхъ ничтожнымъ смертнымъ?
И много-ль радостей есть у него, —
Коль исключить величіе, — которыхъ
Любой ничтожный смертный не имѣлъ бы?
Но что-жъ такое ты, величья идолъ?
Что ты за божество, когда сильнѣе
Своихъ поклонниковъ страдать должно
Заботами земными? Въ чемъ-же сила,
Въ чемъ преимущества твои? Въ чемъ смыслъ
И сущность твоего обожествленья?
Что ты такое. какъ не титулъ, степень,
Названіе? Въ другихъ вселяя трепетъ,
Само ты знаешь счастья меньше тѣхъ,
Которые тебя трепещутъ. Часто-ль
Къ устамъ твоимъ подносятъ поклоненья
Напитокъ чистый, безъ отравы лести?
Излѣчитъ-ли тебя, коль заболѣешь
Ты, грозное величіе, твой санъ?
Горячка пышнымъ титуламъ уступитъ,
Которыми тебя ласкаетъ лесть?
Поклоны низкіе прогонятъ недугъ?
Колѣни бѣдняковъ сгибать ты властно,
Но не владѣешь ты здоровьемъ ихъ.
Нѣтъ, сонъ спесивый! Ты хитро играешь
Покоемъ королей! Тебя постигъ я!
Недаромъ я король! Я знаю что
Ни мечъ, ни жезлъ, ни скипетръ, ни держава,
Ни мѵро, ни вѣнецъ, ни жемчугами
И золотомъ расшитая порфира,
Ни тронъ, ни пышный королевскій титулъ,
Ни роскошь, что, какъ море въ часъ прилива,
О берегъ жизни бьетъ волной могучей,
Ни весь величья царственнаго блескъ —
Не водворятъ на королевскомъ ложѣ
Тотъ крѣпкій сонъ, какимъ спитъ жалкій рабъ,
Идущій спать съ пустой душой и съ полнымъ
Набитымъ животомъ, по горло сытый
Нужды горчайшимъ хлѣбомъ; никогда
Не видитъ онъ лица ужасной ночи,
Исчадья адскаго; онъ спутникъ Феба,
Отъ утренней зари и до вечерней
Въ трудѣ, а ночь зато спитъ сномъ блаженныхъ,
И вновь встаетъ съ зарею, помогая
Коней закладывать Гиперіону;
И такъ безъ отдыха весь круглый годъ,
И годъ за годомъ трудится до гроба.
Да, если бы не блескъ величья, всякій,
Кто трудится весь день и спитъ всю ночь,
Счастливѣй короля считаться могъ-бы.
Безпечно рабъ вкушаетъ блага мира;
Не знаетъ сонный мозгъ его, какихъ
Трудовъ, заботъ, ночей безсонныхъ стоитъ
Намъ, королямъ, поддерживать тотъ миръ,
Отъ благъ котораго вкушаютъ больше,
Чѣмъ кто другой, простые мужики.
Эрпингэмъ.
Мой государь. нужны вы вашимъ лордамъ;
Они повсюду ищутъ васъ.
Король Генрихъ.
Ступай-же,
Мой старый, славный рыцарь, и вели
Собраться всѣмъ передъ моею ставкой;
Я буду тамъ скорѣй тебя.
Эрпингэмъ.
Исполню,
Мой государь!
Король Генрихъ.
Богъ брани, закали
Грудь воиновъ моихъ! Не дай закрасться
Въ нихъ трепету! Умѣнія считать
Лиши ихъ, коль число враговъ способно
Вселить въ нихъ страхъ! О, Боже, не попомни
Мнѣ преступленія отца!… Нѣтъ, нѣтъ,
Лишь не сегодня, Господи… Онъ добылъ
Вѣнецъ грѣхомъ, но предалъ погребенью
Прахъ Ричарда я вновь и больше пролилъ
Слезъ покаянія надъ нимъ, чѣмъ крови
При томъ убійствѣ было пролито.
Пять сотенъ бѣдняковъ я призрѣваю,
Что дважды въ день возносятъ къ небу руки
Изсохшія, съ мольбой объ отпущеньѣ
Творцомъ кроваваго грѣха; воздвигъ
Я двѣ часовни, гдѣ отцы святые
За душу Ричарда обѣдни правятъ;
И больше сдѣлаю еще — хотя.
Все ни къ чему, что самъ я властенъ сдѣлать,
И подъ конецъ останется одно —
Раскаянье и мольбы о прощеньѣ!
Глостеръ.
Мой государь…
Король Генрихъ.
То голосъ брата. — Знаю,
За мною ты. Иду. Ступай впередъ. —
Да, день, друзья, все, все меня тамъ ждетъ.
Герцогъ Орлеанскій.
Какъ солнце золотитъ доспѣхи наши!
Пора! друзья!
Дофинъ.
Montez à cheval! Коня!
Valet! Laquais!
Герцогъ Орлеанскій.
Кипитъ отвага!
Дофинъ.
Via!
Les eaux! La terre!
Герцогъ Орлеанскій.
Rien plus? Et l’air, le feu…
Дофинъ.
Le ciel, кузенъ!
А вотъ самъ коннэтабль!
Коннэтабль.
Чу! Наши кони ржутъ отъ нетерпѣнья!
Дофинъ.
Скорѣй-же на коней! Вонзите шпоры,
Чтобъ англичанамъ брызнула въ глаза
Струей горячей кровь, ихъ ослѣпляя
Безумной храбростью!
Рамбюръ.
Заставить плакать
Ихъ кровью нашихъ лошадей? Тогда
Мы собственныхъ ихъ слезъ, вѣдь, не увидимъ!
Гонецъ.
Враги построились въ ряды, сеньёры!
Коннэтабль.
Живѣе на коней! Спѣшите, принцы! —
Но поглядите-ка на эту шайку
Оборвышей несчастныхъ! Духъ послѣдній
Изъ ихъ груди исторгнетъ вашъ блестящій
Побѣдоносный видъ, оставивъ намъ
Взамѣнъ людей одну труху! И дѣла
Для нашихъ рукъ не много тутъ найдется;
Въ изсохшихъ жилахъ ихъ не хватитъ крови,
Чтобъ хоть забрызгать свѣтлые клинки,
Которые отважные французы
Сегодня обнажатъ, чтобъ тотчасъ спрятать
За скудостью добычи. Стоитъ намъ
Подуть на нихъ, и духъ отваги нашей
Уложитъ на смерть ихъ! Да, спору нѣтъ,
Одни бездѣльники лакеи наши,
Да мужики, что суетятся зря
Вкругъ нашихъ войскъ, съ такою жалкой горстью
Расправиться съумѣли-бы, а мы
Могли-бъ стоять себѣ здѣсь на пригоркѣ,
Не шевельнувъ и пальцемъ, еслибъ это
Намъ позволяла честь. Ну, что еще
Сказать? Одно ничтожное усилье —
И дѣло кончимъ мы. Пусть трубачи
Трубятъ тревогу! Чуть мы шевельнемся,
Всѣхъ англичанъ такой охватитъ страхъ,
Что, бросивъ мечъ, падутъ предъ нами, въ прахъ!
Гранпрэ.
Ну, пэры Франціи, чего-жъ вы ждете?
Какъ видно, эта падаль островитянъ
Дрожитъ за шкуру. Что за видъ позорный
У нихъ при свѣтѣ утренней зари!
Презрительно французскій вѣтеръ треплетъ
Лоскутья ихъ знаменъ. Надменный Марсъ, —
Какъ поглядѣть на это войско нищихъ, —
Покажется банкротомъ жалкимъ, тупо
Глядящимъ за рѣшетками забралъ.
Ихъ всадники сидятъ, какъ неживые,
Какъ рыцари-подсвѣчники, что держатъ
Взамѣнъ копья свѣчу, а клячи ихъ
Стоятъ, понуривъ головы, и кожа
Повисла складками на ихъ бокахъ,
Слезится тусклый взглядъ, губа отвисла,
А удила, запачканныя жвачкой,
Чуть держатся во рту; нетерпѣливо,
Какъ палачи, вкругъ нихъ кружатъ вороны
И часа ждутъ. Да нѣтъ, нельзя словами
Вполнѣ живую набросать картину
Безжизненности этихъ войскъ, какую
Они въ дѣйствительности представляютъ.
Коннэтабль.
Должно-быть, молятся, готовясь къ смерти.
Дофинъ.
Чтожъ-жъ, не пошлемъ-ли мы врагу сначала
Обѣдъ, да платья новыя, да корму
Конямъ его голоднымъ, а потомъ
Ужъ вступимъ въ битву съ нимъ?
Коннэтабль.
Я дожидаюсь
Лишь знамени. — А впрочемъ, поспѣшимъ!
Могу себѣ значокъ съ трубы сорвать.
Впередъ! Намъ время некогда терять!
Глостеръ.
А гдѣ-жъ король?
Бедфордъ.
Поѣхалъ самъ взглянуть
На непріятеля.
Вестморлэндъ.
Пожалуй, будетъ
Ихъ тысячъ шестьдесятъ.
Эксетеръ.
Да, по пяти
На одного, къ тому-же свѣжихъ, бодрыхъ.
Салисбери.
Да, силы страшныя! Не выдай, Боже!…
Друзья, простите! Богъ да будетъ съ вами!
Меня зоветъ мой постъ. Коль не удастся
Намъ больше свидѣться на этомъ свѣтѣ,
Дастъ Богъ увидимся на небесахъ!
Лордъ Бедфордъ, герцогъ Эксетеръ, лордъ Глостеръ,
И вы, всѣ воины-друзья, простите!
Бедфордъ.
Прощай! Пошли тебѣ Господь побѣду!
Эксетеръ.
Прощай, мой добрый графъ! Смѣлѣе будь!
А, впрочемъ, смѣю-ль ободрять тебя?
Ты былъ всегда героемъ изъ героевъ!
Бедфордъ.
Онъ полонъ доблести и благородства;
Принцъ истинный и тѣломъ и душой.
Вестморлэндъ.
О, подоспѣй къ намъ хоть десятокъ тысячъ
Изъ тѣхъ, что праздными теперь сидятъ
На родинѣ!
Король Генрихъ.
Кто этого желаетъ?
Кузенъ мой, Вестморлэндъ? Нѣтъ, другъ мой, если
Насъ гибель ждетъ — и съ нами потеряетъ
Довольно родина, а уцѣлѣемъ —
Чѣмъ меньше насъ, тѣмъ больше намъ и славы!
Да будетъ воля Божья! Но не надо
И одного намъ воина еще.
Клянусь Юпитеромъ, я не изъ жадныхъ,
Пусть на мой счетъ живутъ и богатѣютъ,
Пусть одѣваются въ мои одежды;
Душа моя не льнетъ ко внѣшнимъ благамъ;
Но, если грѣхъ быть жаднымъ къ славѣ, къ чести,
Изъ грѣшниковъ я первый грѣшникъ въ свѣтѣ.
Нѣтъ, не желай, кузенъ, и одного
Изъ Англіи солдата намъ въ подмогу!
Я ни за что бы въ мірѣ не хотѣлъ
Лишиться даже той частицы славы,
Что на его могла прійтись-бы долю.
Да, не желай подмоги намъ, кузенъ,
А лучше объяви войскамъ, что всякій,
Кому охоты нѣтъ сражаться, можетъ
Уйти домой; и денегъ на дорогу,
И пропускъ мы дадимъ. Мы не желаемъ
Пасть рядомъ съ тѣмъ, кто труситъ умереть
Бокъ-о-бокъ съ нами, какъ товарищъ вѣрный. —
Сегодня день святого Криспіана,
И кто изъ насъ его переживетъ —
До самой смерти будетъ ежегодно
Справлять канунъ его, твердя друзьямъ:
«Да, завтра день святого Криспіана!»
И рукава засучивать, и шрамы
Свои показывать и повторять:
«Я получилъ ихъ въ Криспіановъ день!»
Слабѣетъ память въ старости; забвенье
Все въ мірѣ ждетъ; но сохранитъ и даже
Украситъ память стариковъ сей день
И подвиги его! Сходить не будутъ
Съ устъ стариковъ и наши имена;
За кубками вспомянутся и Гарри,
И Бедфордъ, Вестморлэндъ и Варвикъ, Глостеръ,
Салисбери, Тальботъ и Эксетеръ.
Изъ рода въ родъ передаваться будетъ
Преданіе о славномъ днѣ; отнынѣ
Во вѣки не умретъ день Криспіана,
А съ нимъ и мы — счастливцевъ горсть, мы — братья.
Кто нынѣ кровь свою со мной прольетъ,
Тотъ станетъ братомъ мнѣ, и какъ бы ни былъ
Происхожденіемъ и званьемъ низокъ,
Его облагородитъ этотъ день.
Дворяне-жъ, что теперь сидятъ за печкой
На родинѣ, судьбу свою проклянутъ
За то, что не было ихъ здѣсь, и будутъ
Стыдливо потуплять глаза, заслышавъ,
Что рѣчь идетъ про Криспіановъ день!
Салисбери.
Спѣшите, государь! Готовьтесь къ бою!
Сомкнулись грозные ряды французовъ;
Сейчасъ обрушатся на насъ!
Король Генрихъ
У насъ
Готово все, коль сердцемъ мы готовы.
Вестморлэндъ.
Умри, чье сердце дрогнетъ въ этотъ часъ!
Король Генрихъ.
Такъ помощи ты больше не желаешь
Изъ Англіи, кузенъ?
Вестморлэндъ.
О, государь!
Пускай бы ты да я, лишь мы съ тобою
Вдвоемъ рѣшили этотъ славный бой!
Король Генрихъ.
Вотъ это такъ! Пять тысячъ человѣкъ
Такимъ желаніемъ у насъ ты отнялъ!
Но это по сердцу куда мнѣ больше,
Чѣмъ пожелай ты намъ еще въ подмогу
Хоть одного! — Пора и по мѣстамъ,
Да сохранитъ васъ Богъ!
Монжуа.
Король англійскій!
Къ тебѣ еще разъ прихожу спросить,
Какой намъ выкупъ за себя предложишь
Во избѣжанье вѣрнаго разгрома?
Воистину, стоишь у края бездны,
Готовой поглотить тебя. И проситъ
Тебя нашъ коннэтабль, изъ состраданья,
Войскамъ своимъ совѣтъ дать — покаяньемъ
Очиститься, чтобъ бѣдныя ихъ души
Могли покинуть съ миромъ это поле,
Гдѣ будутъ гнить тѣла ихъ.
Король Генрихъ.
Кто тебя
На этотъ разъ послалъ, герольдъ?
Монжуа.
Великій
Нашъ коннэтабль.
Король Генрихъ.
Такъ и ему все тотъ же
Отвѣтъ снеси. Пусть побѣдитъ меня,
Тогда и продаетъ мой прахъ! О, Боже!
Какъ презираютъ бѣдныхъ насъ французы! —
Но человѣкъ, что продалъ шкуру льва;
Не застрѣливъ его, — самъ на охотѣ
Погибъ. — Хоть часть изъ насъ найдетъ, навѣрно,
Въ землѣ родной могилы, и надѣюсь,
Гробницы ихъ увѣковѣчатъ память
Объ этомъ славномъ днѣ. Но даже тѣ,
Что головы свои у васъ здѣсь сложатъ
Во Франціи, не будутъ тлѣть безславно,
Хотя-бъ ихъ погребли въ навозныхъ кучахъ.
Пригрѣетъ солнышко и легкимъ паромъ*
Ихъ доблести на небо унесетъ,
А бренныя ихъ части гнить оставитъ
И воздухъ вашъ заразой отравлять.
Вотъ преимущество надъ вами нашихъ
Англійскихъ храбрецовъ: грозятъ бѣдою
Они и мертвые, подобно пулямъ,
Что, о-землю ударясь и отпрянувъ,
Полетъ свой смертоносный продолжаютъ. —
Теперь, герольдъ, и я возвышу голосъ.
Скажи пославшему тебя: невзрачны
Мои войска; одежды полиняли,
И позолота посошла съ доспѣховъ
Во время переходовъ подъ дождемъ;
Ни перышка на шлемахъ не осталось, —
И, значитъ, нечего бояться вамъ,
Чтобъ улетѣть отъ васъ мы собирались.
Да, обтрепались мы въ походѣ долгомъ
И въ одѣяньяхъ будничныхъ явились
На пиръ кровавый къ вамъ. Зато сіяютъ
Въ уборахъ праздничныхъ сердца у насъ!
И воины мои мнѣ обѣщали,
Что къ вечеру нарядятся и сами,
Хотя-бъ имъ черезъ головы французовъ
Пришлось сдирать съ тѣхъ новенькія платья,
А ихъ самихъ изъ строя гнать! И, если
Съ Господней помощью моимъ солдатамъ
Удастся обѣщаніе исполнить, —
Тогда мой выкупъ скоро будетъ собранъ!
Итакъ, герольдъ, напрасно не трудись,
За выкупомъ къ намъ больше не являйся;
Клянусь, что вамъ не получить иного,
Какъ тѣло бренное мое, и то, —
Коль вамъ достанется оно въ томъ видѣ,
Въ какомъ намѣренъ я его оставить, —
Вамъ отъ него немного будетъ проку.
Такъ коннэтаблю и скажи!
Монжуа.
Скажу.
Прощай, король! Не жди герольдовъ больше!
Король Генрихъ.
Боюсь, придешь еще разъ хлопотать
О выкупѣ!
Герцогъ Іоркскій.
Униженно молю я
Васъ на колѣняхъ, государь, позволить
Мнѣ первому ударить на врага!
Король Генрихъ
Согласенъ, храбрый Іоркъ!… Скорѣй-же въ поле,
Мои друзья, и будь Господня воля!
Пистоль. Сдавайся, собака!
Французъ. Je pense, que vous êtes gentilhomme de bonne qualitê.
Пистоль. Калитэ? Callino, castoreme! — Ты изъ благородныхъ? Какъ твое имя? Отвѣтствуй!
Французъ. О, Seigneur Dieu!
Пистоль.
Ну, сеньоръ Дьё — такъ, вѣрно, благородный.
Внимай-же, сеньоръ Дьё, моимъ словамъ:
Иль подавай, сеньоръ, хорошій выкупъ,
Иль быть тебѣ, сеньоръ, безъ головы!
Французъ. О, prenez misêricorde! Ayez pitiê de moi, mon noble chevalier!
Пистоль.
Лишь нобль? Э, нѣтъ! Подай мнѣ сорокъ ноблей,
Не то кишки тебѣ изъ глотки вырву
Кровавою рукой!
Французъ. Mais dis, est-il impossible d'êchapper la force de ton bras?
Пистоль.
Мѣди? Ты мѣдь мнѣ предлагаешь, песъ?
Козелъ проклятый! Мѣдь мнѣ предлагаешь?
Французъ. I, pardonnez moi, pardonnez moi!
Пистоль.
Mya, муа. Монета что-ль такая? —
Эй, малый, разспроси-ка по французски,
Какъ звать его?
Мальчикъ. Ecoutez: comment êtes vous appelle?
Французъ.
Monsieur le Fer.
Мальчикъ. Онъ говоритъ, что его зовутъ господинъ Феръ.
Пистоль.
Вотъ я ему наферю, да нахерю,
Да и похерю! Такъ и передай!
Мальчикъ. Да я не знаю, какъ сказать по французски наферю, нахерю и похерю.
Пистоль.
Такъ попросту готовиться вели!
Сейчасъ ему я глотку перерѣжу!
Французъ. Que dit-il, monsieur?
Мальчикъ. Il me commande de vous dire, que vous faites vous prêt; car ce soldat ici est disposê tout а cette heure de couper votre gorge.
Пистоль.
Ну, да, couper la gorge, par ma foi!
Коль выкупа хорошаго не дашь,
Вотъ этотъ мечъ тебя въ куски изрубитъ!
Французъ. O, je vous supplie, pour l’amour de Dieu, me pardonner! Je suis gentilhomme de bon maison; gardez ma vie, et je vous donnerai deux cents êcus.
Пистоль. Что онъ изрекъ?
Мальчикъ. Онъ проситъ васъ пощадить его; онъ дворянинъ изъ хорошей семьи и готовъ дать вамъ за себя выкупъ въ двѣ сотни кронъ.
Пистоль.
Скажи ему: мой гнѣвъ утихъ, и кроны
Готовъ я взять.
Французъ. Petit monsieur, que dit-il?
Мальчикъ. Encore qu' il est contre son jurement de pardonner aucun prisonnier, nêanmoins, pour les êcus, que vous l’avez promis, il est content de vous donner la libertê, le franchissement.
Французъ. Sur mes genoux je vous donne mille remerciments; et je m’estime heureux, que je suis tombê entre les mains d’un chevalier, je pense, le plus brave, vaillant et très- distinguê seigneur d’Angleterre.
Пистоль.
Hy, растолкуй-же мнѣ, что онъ сказалъ?
Мальчикъ. Онъ на колѣняхъ благодаритъ васъ и считаетъ себя счастливымъ, что попалъ въ руки такого благороднаго человѣка, самаго, по его мнѣнію, достойнаго и храбраго рыцаря въ Англіи.
Пистоль.
Ну, да, я храбръ и кровь, какъ воду, лью,
Но все же милую его. — Ступай
За мною, песъ!
Мальчикъ. Suivez vous le grand capitaine. (Французъ u Пистоль уходятъ).Сроду не слыхивалъ такого зычнаго голоса отъ такой ничтожной душонки. Но, видно, права пословица: «Пустая бочка пуще грохочетъ». Бардольфъ и Нимъ были вдесятеро храбрѣе этого рыкающаго дьявола изъ старинной комедіи, — которому, однако, всякій можетъ обрѣзать ногти деревяннымъ кинжаломъ, — да оба угодили на висѣлицу; добьется и онъ того-же, коли начнетъ хапать посмѣлѣе. — Ну, надо отправляться въ обозъ. Вотъ поживились бы французы, знай они, что у насъ при обозѣ остались одни мальчишки.
(Уходитъ).
правитьКоннэтабль.
О, diable!
Герцогъ Орлеанскій.
О, Seigneur!… Le jour est perdu! Tout est perdu!
Дофинъ.
Mort de ma vie! Погибло все! Погибло!
Позоръ и стыдъ навѣки намъ! Mêchante
Fortune!… Да не бѣгите-же!
Коннэтабль.
Всѣ наши
Ряды разстроились!
Дофинъ.
О, вѣчный стыдъ!
Нѣтъ, лучше намъ самимъ съ собой покончить!…
И это тѣ оборвыши, которыхъ
Разыгрывали въ кости мы!
Герцогъ Орлеанскій.
И это
Тотъ государь, къ которому пословъ
За выкупомъ мы посылали!
Герцогъ Бурбонскій.
Вѣчный
Позоръ и стыдъ — вотъ все, что намъ осталось!
Одинъ позоръ! Хоть смертью смыть его!
За мной! Еще разъ на враговъ ударимъ!
Кто не за мной — пускай домой идетъ
И съ шапкою въ рукахъ, какъ подлый сводня,
Стоитъ на стражѣ у дверей покоя,
Гдѣ гнусный рабъ, гнуснѣй моей собаки,
Его любимѣйшую дочь безчеститъ!
Коннэтабль.
Да служитъ намъ на пользу безпорядокъ,
Сгубившій насъ! Обрушимся на нихъ
Толпой нестройною и опрокинемъ!
Герцогъ Орлеанскій.
Да, насъ еще довольно, чтобъ могли
Мы окружить и раздавить врага,
Когда-бъ хоть чуточку порядка!
Герцогъ Бурбонскій.
Къ чорту
Порядокъ вашъ! Толпою напирайте!
Иль жизнь короткая иль долгій срамъ —
Вотъ что теперь осталось выбрать намъ!
Король Генрихъ.
Ну, земляки, дрались мы молодцами;
Но держатся еще французы въ полѣ,
И не оконченъ бой!
Эксетеръ.
Вамъ герцогъ Іоркскій
Привѣтъ свой шлетъ, мой государь!
Король Генрихъ.
Онъ живъ?
Три раза на моихъ глазахъ онъ падалъ
И подымался вновь, и въ бой кидался, —
Въ крови отъ шлема и до шпоръ!
Эксетеръ.
Герой!
Такъ и лежитъ онъ въ этой багряницѣ —
Краса и честь арены боевой!
А рядомъ братъ его по славнымъ ранамъ,
Графъ Суфолькъ распростертъ. Онъ первый палъ,
И Іоркъ изрубленный, къ нему подползши
И взявъ за бороду, приникъ устами
Къ зіявшимъ ранамъ на его лицѣ
И такъ молилъ: «О, Суфолькъ мой, помедли!
Моя душа твою проводитъ въ рай!
О, милая душа, постой, и вмѣстѣ
Съ моей лети! Вѣдь, были неразлучны
Съ тобой на полѣ брани мы!» — Тутъ я
Сталъ утѣшать его, но онъ съ улыбкой
Рукой слабѣющей пожалъ мнѣ руку
И молвилъ: «Королю, милордъ, снесите
Привѣтъ послѣдній мой!» — И отвернулся,
Израненной рукою обвилъ шею
Умершаго, прильнулъ къ его устамъ
И, кровью собственной скрѣпивъ завѣты
Закончившейся такъ прекрасно дружбы,
Со смертью обручился самъ. До слезъ
Былъ я тѣмъ зрѣлищемъ прекраснымъ тронутъ;
Какъ ни боролся я, во мнѣ духъ мужа
Силенъ такъ не былъ, чтобы не сказался
Во мнѣ духъ матери моей слезами.
Король Генрихъ.
Тебя не порицаю. Самъ борюсь
Съ подернутыми влагою очами,
Чтобъ слезъ не выдали
Но чу! Откуда
Вновь этотъ шумъ? — Разсѣянные нами
Враги сплотились вновь! Такъ пусть же наши
Не выпускаютъ болѣе живыми
Враговъ изъ рукъ своихъ! — Отдать приказъ!
Флюелленъ. Испивать мальчишекъ и опозъ! Это окончательно противъ всякихъ военныхъ правилъ. Это такой посоръ, такой срамъ! Что вы скашете? Отвѣчайте-ше на зовѣсть, правда это?
Гоуеръ. Да, дѣйствительно, ни одного мальчугана не уцѣлѣло. И устроили эту рѣзню негодяи, трусишки, удравшіе съ поля сраженія. Кромѣ того, они подожгли и разграбили королевскую ставку. Король и приказалъ теперь прикалывать всѣхъ плѣнныхъ. О! молодецъ нашъ король!
Флюелленъ. Да; онъ родился въ Монмоутѣ, капитэнъ Гоуеръ. А какъ насывается городъ, гдѣ родился Александръ Польшой?
Гоуеръ. Александръ Великій?
Флюелленъ. А польшой развѣ не великій? Что польшой, что великій, что зильный, что могучій — все одно и то-же, только слова расныя.
Гоуеръ. Александръ Великій, кажется, родился въ Македоніи; его отецъ, насколько я помню, назывался Филиппомъ Македонскимъ.
Флюелленъ. Ну-да, въ Македоніи; именно. Такъ я скашу вамъ, капитэнъ Гоуеръ, ешели вы позмотрите на свѣтскую карту, то савѣряю васъ, найдете польшое сходство между Македоніей и Монмоутомъ. И лешатъ они почти одинаково, и въ Македоніи есть рѣка и въ Монмоутѣ есть рѣка; въ Монмоутѣ рѣка насывается Уай, а какъ насывается рѣка въ Македоніи, я посапылъ, снаю только, что похоше на другую, какъ одинъ мой палецъ на другой, и въ той и въ другой есть лососина. А ешели вы хорошенько примѣчаете шиснь Александра, то шиснь Генриха исъ Монмоута тоше окашется похоша; во всемъ мошно найти зравненія. На Александра, какъ Господу и вамъ исвѣстно, находило пѣшенство, и онъ въ своемъ гнѣвѣ, слости, дурномъ располошеніи, недовольствѣ и разстройствѣ, а такше въ хмелю, потому что люпилъ выпивать, упилъ разъ своего лучшаго друга Клита.
Гоуеръ. Ну, въ этомъ-то ужъ нашъ король не похожъ на него; онъ никогда не убивалъ своихъ друзей.
Флюелленъ. Не хорошо съ вашей стороны перепивать мой раскасъ, когда онъ еще не конченъ. Я говорю только о сходствѣ и зравненіи. Какъ Александръ упилъ своего друга Клитапотому, что пылъ пьянъ, такъ Генрихъ исъ Монмоута, потому что пылъ въ сдравомъ умѣ и рассушденіи, прогналъ отъ себя толстаго рыцаря съ польшимъ пусомъ. Онъ пылъ польшой шутъ и прокасникъ. Я посапылъ, какъ его свали.
Гоуеръ. Сэръ Джонъ Фальстафъ.
Флюелленъ. Вотъ-вотъ. Скашу вамъ, въ Монмоутѣ родятся хорошіе люди.
Гоуеръ. Его величество идетъ.
Король Генрихъ.
Съ прибытія во Францію не зналъ я
До часа этого, что значитъ гнѣвъ, —
Бери трубу, герольдъ! Ступай къ пригорку,
Гдѣ рыцари стоятъ, и предложи
Спуститься къ намъ, коли хотятъ сражаться;
Не то, очистить поле. — Надоѣло
Глядѣть на нихъ! — А на своемъ упрутся,
Мы сами налетимъ и ихъ сметемъ,
Какъ вихорь каменный изъ ассирійскихъ
Пращей сметалъ враговъ! Затѣмъ, рѣшили
Мы истребить всѣхъ плѣнниковъ, и впредь
Кто попадется намъ — не жди пощады! —
Ступай и возвѣсти имъ это все.
Эксетеръ.
Мой государь! Герольдъ французскій.
Глостеръ.
На этотъ разъ смиреннѣй видъ его.
Король Генрихъ.
Ну, что, герольдъ? Зачѣмъ опять? Ты знаешь,
Что, кромѣ этихъ вотъ костей, другого
Вамъ не дождаться выкупа, и снова
За выкупомъ пришелъ?
Монжуа.
Нѣтъ, государь!
Пришелъ просить я васъ о дозволеньи
Намъ обойти кровавой битвы поле,
Чтобъ сосчитать, и схоронить убитыхъ,
И рыцарей отъ черни отдѣлить.
Увы! Лежитъ не мало нашихъ принцевъ,
Въ крови наемниковъ простыхъ купаясь,
А тѣ свои мужицкія тѣла
Купаютъ въ княжеской крови. И много
Коней израненныхъ, облитыхъ кровью,
По полю носятся и дико топчутъ
Копытами желѣзными тѣла
Своихъ господъ и тѣмъ вторичной смерти
Ихъ предаютъ. О, государь великій!
Дозволь намъ съ миромъ обойти все поле
И съ честью нашихъ мертвыхъ схоронить.
Король Генрихъ.
Сказать тебѣ по правдѣ, я не знаю,
Герольдъ, за нами-ли еще побѣда?
Вонъ сколько вашихъ рыцарей тамъ въ полѣ!
Монжуа.
Побѣда ваша, государь!
Король Генрихъ.
Такъ Богу
Хвала и честь за это, а не намъ!
Какъ замокъ тотъ, что на горѣ, зовется?
Монжуа.
То замокъ Азинкуръ.
Король Генрихъ.
Такъ Азинкурской
Да будетъ впредь и битва называться,
Что разыгралась въ Криспіановъ день!
Флюелленъ. Вашъ прадѣдъ, плашенной памяти, съ посволенья вашего величества, и дядя вашего отца Эдуардъ, Черный принцъ Валлійскій, тоше одершали, какъ я читалъ въ хроникахъ, польшую побѣду во Франціи.
Король Генрихъ,
Да, Флюелленъ, дѣйствительно такъ было.
Флюелленъ. Точно такъ, ваше величество. И если ваше величество помните, валлійцы сослушили въ тотъ день хорошую слушбу въ огородѣ, гдѣ росъ порей, и са то украсили свои монмоутскія шапки пореемъ, и это, какъ ваше величество снаетъ, считается до сихъ поръ снакомъ отличія, и я думаю, и ваше величество не пресгуете украшать сепя пореемъ въ Давидовъ день.
Король Генрихъ.
Нѣтъ, нѣтъ; и я его въ воспоминанье
О славномъ днѣ ношу. Не забываю,
Что я валліецъ, добрый мой землякъ.
Флюелленъ. Вся вода въ рѣкѣ Уай не вымоетъ валлійской крови исъ тѣла вашего величества, скашу я вамъ. И Господи ее благослови и сохрани пока это угодно Ему и вашему величеству!
Король Генрихъ.
Спасибо, добрый мой землякъ! Спасибо!
Флюелленъ. Да, Господь звидѣтель, я семлякъ вашего величества. И пусть сепѣ всѣ объ этомъ снаютъ; я охотно соснаюсь въ этомъ на весь свѣтъ. Мнѣ, слава Господи, нечего стыдиться вашего величества, пока ваше величество честный человѣкъ.
Король Генрихъ.
Дай Богъ всегда мнѣ таковымъ остаться! —
Пусть ѣдутъ съ Монжуа герольды наши,
Узнаютъ съ точностью число убитыхъ
У насъ и у врага и мнѣ доложатъ. —
Прошу позвать ко мнѣ того солдата.
Эксетеръ. Солдатъ! Подойди къ королю.
Король Генрихъ. Зачѣмъ у тебя на шапкѣ перчатка?
Уильямсъ. Съ позволенья вашего величества, это залогъ отъ одного человѣка, съ которымъ мнѣ надо драться, если онъ живъ.
Король Генрихъ. Онъ англичанинъ?
Уильямсъ. Съ позволенья вашего величества, онъ просто негодяй, который пришелъ и расхвастался тутъ ночью. И если онъ живъ и осмѣлится потребовать у меня свою перчатку, такъ я поклялся закатить ему оплеуху. Или, если я увижу свою перчатку на его шапкѣ — а онъ тоже поклялся честью солдата носить ее, если останется живъ — то я сорву ее съ него такъ, что у него башка затрещитъ.
Король Генрихъ. Какъ, по вашему, капитанъ Флюелленъ, вправѣ ли этотъ солдатъ сдержать такую клятву?
Флюелленъ. Онъ пудетъ трусъ и негодяй, если не сдержитъ ея, съ посволенія вашего величества; это я говорю на зовѣсть.
Король Генрихъ. Ну, а если его противникъ окажется такимъ знатнымъ лицомъ, что отъ него нельзя будетъ и требовать, чтобы онъ далъ удовлетворенье простому солдату?
Флюелленъ. Пудь онъ снатенъ и древенъ родомъ, какъ замъ діаволъ или Люсиферъ или Вельсевулъ, онъ взетаки опясанъ, ваше величество, сдершать свою клятву. Ешели онъ нарушаетъ свою клятву, видите-ли, то получаетъ репутацію самаго польшого негодяя и труса, какой только топталъ землю своими грясными башмаками. Это я скашу на зовѣсть.
Король Генрихъ. Такъ сдержи же свое слово, молодецъ, когда встрѣтишь того человѣка.
Уильямсъ. Живъ не буду, коли не сдержу, ваше величество!
Король Генрихъ. Ты у кого въ отрядѣ?
Уильямсъ. У капитана Гоуера, ваше величество.
Флюелленъ. Гоуеръ правый слушака и имѣетъ допрыя поснанія и начитанъ въ военномъ дѣлѣ.
Король Генрихъ. Позови его ко мнѣ, солдатъ!
Уильясмъ. Слушаю ваше величество!
Король Генрихъ. Вотъ, Флюелленъ, носи вмѣсто меня этотъ залогъ на своей шапкѣ. Когда мы въ схваткѣ съ герцогомъ Алансонскимъ свалились на землю, я сорвалъ эту перчатку съ его шлема, и, если кто нибудь станетъ требовать ее у тебя, тотъ, значитъ, другъ герцога и нашъ врагъ. Случится тебѣ встрѣтить такого человѣка, схвати его, какъ мой вѣрный подданный и слуга.
Флюелленъ. Ваше величество окасываете мнѣ глупокую честь, какой только мошетъ пошелать сердце подданнаго. Хоѣлъ-пы я видать того человѣка о двухъ ногахъ, который осмѣлился бы вырасить свою непріятность на эту перчатку. Польше я ничего не скажу; но я посмотрѣлъ-пы на него! И дай Господи мнѣ посмотрѣть на него!
Король Генрихъ. Ты знаешь Гоуера?
Флюелленъ. Это мой лютшій другъ, съ посволенія вашего величества.
Король Генрихъ. Такъ поди и позови его ко мнѣ въ палатку.
Флюелленъ. Слушаю, ваше величество!
Король Генрихъ.
Скорѣй идите вслѣдъ за нимъ, братъ Глостеръ,
И вы, лордъ Варвикъ. Какъ-бы та перчатка,
Что отъ меня онъ получилъ сейчасъ,
Не принесла пощечины валлійцу,
Коль тотъ солдатъ ее своей признаетъ. —
Согласно обѣщанію, я самъ
Обязанъ былъ ее носить. — Идите-жъ
Скорѣй за нимъ. Ударь его солдатъ —
А я не сомнѣваюсь, сдержитъ слово
Тотъ грубый малый — до бѣды не долго.
Я знаю, Флюелленъ горячъ и храбръ;
Задѣнь его, онъ словно порохъ вспыхнетъ
И за обиду тотчасъ же отплатитъ.
Такъ постарайтесь, чтобъ бѣды не вышло. —
Вы, дядя Эксетеръ, со мной пойдете.
Уильямсъ. Я стою за то, капитанъ, что васъ хотятъ посвятить въ рыцари.
Флюелленъ. Да пудетъ воля и милость Господня, капитанъ! Я прошу васъ сію минуту пошаловать къ королю. Васъ, пошалуй, ошидаетъ попольше, чѣмъ вы мошете помышлять.
Уильямсъ. Сэръ, вы знаете, что это за перчатка?
Флюелленъ. Снаю, что са перчатка? Перчатка какъ перчатка, а польше ничего.
Уильямсъ! А я ее знаю и вотъ какъ требую ее у тебя!
Флюелленъ. Громъ Господній! Да это исмѣнникъ, какого еще не видано во вземъ мірѣ и ни во Франціи, ни въ Англіи!
Гоуеръ (Уильямсу). Что это значитъ, негодяй!
Уильямсъ. Что-жъ, мнѣ быть клятвопреступникомъ?
Флюелленъ. Прочь, капитэнъ Гоуеръ! Я самъ расдѣлаюсь съ этимъ исмѣнникомъ!
Уильямсъ. Я вовсе не измѣнникъ!
Флюелленъ. Лшешь!… Именемъ его величества держите его! Это привершенецъ герцога Аланзонскаго!
Варвикъ. Что тутъ такое? Что случилось?
Флюелленъ. Лордъ Варвикъ! Сдѣсь, благодаря Господи, вышла на свѣтъ Пошій самая ядовитая исмѣна! Яснѣе лѣтняго дня! А вотъ и его величество.
Король Генрихъ. Что такое? что тутъ происходитъ?
Флюелленъ. Мой государь и король, вотъ негодяй, исмѣнникъ, который зорвалъ съ моей шапки перчатку, которую ваше величество сняли со шлема герцога Аланзонскаго.
Уильямсъ. Ваше величество, это моя перчатка; вотъ и пара къ ней. Тотъ, кому я давалъ ее въ залогъ, обѣщалъ носить ее на шапкѣ, я же обѣщалъ сорвать ее съ него, если онъ это сдѣлаетъ. И вотъ, я увидалъ мою перчатку на шапкѣ у этого человѣка и сдержалъ свое слово.
Флюелленъ. Ваше величество слышите сами, какой это позтыдный, низкій, хитрый, гнузный плутъ! Я надѣюсь, ваше величество пудете мнѣ свидѣтельствомъ и салогомъ и сащитой, что это перчатка герцога Аланзонскаго, и что вы сами дали ее мнѣ; скашите все на зовѣсть.
Король Генрихъ.
Солдатъ, верни перчатку мнѣ; вотъ пара.
Тотъ, съ кѣмъ ты клятву далъ подраться — я;
Ты нагрубилъ порядкомъ мнѣ, молодчикъ!
Флюелленъ. Съ посволенія вашего величества, онъ и отвѣтитъ са это головой, ешели только есть военный саконъ на свѣтѣ.
Король Генрихъ.
Что въ оправданіе свое ты скажешь?
Уильямсъ. Ваше величество, оскорбленія наносятъ въ сердцахъ, а у меня никогда не было сердца противъ вашего величества, значитъ, я и не могъ васъ оскорбить.
Король Генрихъ.
Но лично намъ ты нагрубилъ!
Уильямсъ. Ваше величество были тогда не въ своемъ настоящемъ видѣ, а вродѣ простого человѣка; ночь, одежда ваша и простое обхожденіе сбили меня, и потому все, что ваше величество потерпѣли отъ меня въ такомъ видѣ, я прошу васъ отнести на свой собственный счетъ, а не на мой. Вѣдь, будь вы тѣмъ, за кого я васъ принялъ, никакой вины за мной и не было бы. Потому я и прошу ваше величество простить меня.
Король Генрихъ (Эксетеру).
Наполни кронами перчатку, дядя,
И возврати ему. — А ты, молодчикъ,
Носи ее на шапкѣ въ знакъ отличья,
Пока я не потребую ея.
Отсыпьте кронъ ему. — А капитана
Я помириться съ нимъ прошу.
Флюелленъ. Клянусь днемъ и звѣтомъ Господнимъ, у этого молодца есть храпрость. — На, вотъ вамъ двѣнадцать пенсовъ, и прошу васъ дершитесь подальше отъ всякихъ всдоровъ и споровъ и всякой прани и непріятности; это пудетъ самое лучшее для васъ замихъ.
Уильямсъ. Не надо мнѣ вашихъ денегъ.
Флюелленъ. Перите, перите; я даю отъ чистаго сердца. Говорю вамъ, пригодится пашмаки починить. Ну? Сачѣмъ вы такъ конфуситесь? Сапоги у васъ просятъ починки, а это настоящая монета, не фальшивая, савѣряю васъ; а то могу перемѣнить.
Король Генрихъ.
Сосчитаны убитые, герольдъ?
Герольдъ.
Вотъ списокъ павшихъ воиновъ французскихъ.
Король Генрихъ.
А кто у насъ въ плѣну изъ знатныхъ дядя?
Эксетеръ.
Племянникъ короля, принцъ Орлеанскій,
Высокородный Бусико и герцогъ
Бурбонъ, а прочихъ графовъ и бароновъ
И рыцарей всѣхъ — тысяча пятьсотъ.
Король Генрихъ.
А этотъ листъ гласитъ, что десять тысячъ
Французовъ полегло: сто двадцать шесть
Бароновъ, принцевъ и дворянъ-хорунжихъ,
Да восемь тысячъ и четыре сотни
Оруженосцевъ, рыцарей и прочихъ
Дворянъ; пятьсотъ изъ нихъ вчера лишь только
Надѣли шпоры въ первый разъ! — Итакъ,
Изо всего десятка тысячъ павшихъ
Лишь тысяча шестьсотъ простыхъ солдатъ —
Наемниковъ, а то все принцы, графы,
Бароны, рыцари, дворяне. Вотъ
Знатнѣйшіе изъ павшихъ: де ля Брэ
Французскій коннэтабль; Жакъ Шатильонъ
Великій адмиралъ; сеньоръ Рамбюръ,
Вождь лучниковъ; Дофэнъ — гросмейстеръ; герцогъ
Антонъ Брабантскій; герцогъ Алансонскій,
Братъ герцога Бургундскаго, и герцогъ
Беррійскій Эдуардъ; за ними графы:
Гранпрэ, Русси, Фуа и Фоконбергъ,
Бомонъ, Лестраль, Водмэнъ и Марль. — Смерть жатву
Поистинѣ здѣсь царскую скосила! —
А гдѣ-же списокъ англичанъ убитыхъ?
Графъ Суфолькъ, герцогъ Іоркскій Эдуардъ,
Сэръ Ричардъ Кэтлей и эсквайръ Гэмъ.
Изъ знатныхъ больше никого, а прочихъ
Лишь двадцать пять! О, Боже! Здѣсь десница
Твоя видна! Тебѣ вся честь, не намъ!
Когда-жъ бывало, что въ борьбѣ открытой,
Безъ хитростей военныхъ, столь огромный
Уронъ несла одна лишь сторона,
Другая-жъ столь ничтожный? Царь Небесный!
Тебѣ Единому хвала и честь!
Эксетеръ.
По истинѣ чудесно!
Король Генрихъ.
Вступимъ въ городъ
Торжественной процессіей; но смерть
Тому, кто хвастаться побѣдой станетъ
И честь ея оспаривать у Бога!
Флюелленъ. Такъ, съ досволенья вашего величества, несаконно пудетъ и опъявлять, сколько у насъ упитыхъ?
Король Генрихъ.
Законно, капитанъ, но прибавляя
Смиренно, что самъ Богъ за насъ сражался.
Флюелленъ. Да, скашу на зовѣсть, Онъ постарался са насъ.
Король Генрихъ.
Священные обряды всѣ исполнимъ,
Прослушаемъ Non nobis и Te Deum,
По христіански павшихъ похоронимъ
И — въ путь, въ Калэ, оттуда же въ отчизну,
И никогда и не дождаться ей
Изъ Франціи счастливѣйшихъ гостей!
Хоръ (входитъ).
Для тѣхъ, кто въ хроникахъ не свѣдущъ, мы
Изобразимъ дальнѣйшій ходъ событій,
А тѣхъ, которые о нихъ читали,
О снисхожденіи смиренно просимъ, —
Изобразить здѣсь тѣхъ временъ событья
Во всей ихъ правдѣ жизненной нельзя. —
Мы короля отправили въ Калэ;
За нимъ послѣдовавъ туда, вы съ нимъ-же
Оттуда на крылахъ воображенья
Перенеситесь за море. Глядите!
Весь берегъ Англіи людьми усѣянъ;
Мужчины, женщины и дѣти — всѣ
Толпятся тамъ, и громъ рукоплесканій
И ликованья клики заглушаютъ
Ревъ моря самого, что путь монарху
Готовитъ, словно вѣстникъ-исполинъ.
Теперь пусть къ берегу король пристанетъ
И слѣдуетъ торжественно въ столицу;
Его догонитъ ваша мысль въ Блэкгетѣ,
Гдѣ просятъ лорды Генриха дозволить
Нести предъ нимъ по городу его
Въ бояхъ погнутый мечъ и шлемъ измятый;
Но, гордости, тщеславья чуждый, онъ
Отказываетъ имъ, всю честь и славу
Предоставляя Богу — не себѣ.
Теперь прилежная работа мысли
Пускай покажетъ вамъ, какъ извергаетъ
Потоки цѣлые народа Лондонъ;
Въ торжественной процессіи лордъ-мэръ
Съ знатнѣйшими изъ гражданъ выступаютъ,
Какъ римскіе сенаторы, съ несмѣтной
Толпой плебеевъ позади, навстрѣчу
Герою-цезарю. Иль, чтобъ сравнить
Съ событіемъ намъ ближе, хоть и мельче,
Представьте полководца королевы
Вернувшимся — и дай Богъ, чтобъ скорѣе
Вернулся онъ! — поднявъ ирландскій бунтъ
На остріе меча, — кто усидѣлъ-бы
Тогда изъ нашихъ мирныхъ гражданъ дома,
Не устремился-бы ему на встрѣчу?
Такъ встрѣча Генриха еще несмѣтнѣй
И съ большимъ правомъ собрала толпы. —
И вотъ, онъ въ Лондонѣ, гдѣ долго держатъ
Его стенанья Франціи и просьбы
Заступниковъ ея: самъ императоръ
Старается уладить миръ. — Но васъ
Мы просимъ пропустить всѣ тѣ событья
Вплоть до того, какъ Генрихъ вновь вернулся
Во Францію, а съ нимъ и мы. Итакъ,
Представивъ вамъ все, что случилось раньше,
Еще разъ вамъ напомнимъ, что все это
Уже прошло. А вы, за сокращенья
Насъ извинивъ, отдайтесь вновь мечтамъ,
Чтобъ васъ несли къ французскимъ берегамъ.
Гоуеръ. Да, вы правы; но зачѣмъ же на васъ сегодня порей? Давидовъ день прошелъ.
Флюелленъ. Взегда и во вземъ находятся свои причины и поводы; и я скашу вамъ это, какъ другу, капитэнъ Гоуеръ. Этотъ подлый оборвышъ, вшивый, дрянной хвастунишка Пистоль, завсѣмъ ничего не стоющій каналья, какъ вы зами и весь свѣтъ снаете, пришелъ вчера ко мнѣ и принесъ мнѣ золи и хлѣба и предлошилъ мнѣ это зъѣсть съ моимъ пореемъ. — А пыло это въ такомъ мѣстѣ, что я не могъ садать ему. Но я теперь посволю себѣ смѣлость нозить мой порей, пока встрѣчу его опять, и тогда я выскашу ему кое-какія пошеланія.
Гоуеръ. Глядите, вотъ и онъ самъ; раздулся словно индюкъ.
Флюелленъ. Я не позмотрю на его расдутый собъ. — Спаси васъ Господи, подпрапорщикъ Пистоль, пакостный, вшивый каналья! Спаси васъ Господи!
Пистоль.
Съ ума сошелъ ты, песъ троянскій! Хочешь,
Чтобъ Парки ткань смертельную порвалъ я?
Прочь съ глазъ моихъ! Меня тошнитъ отъ вони
Порея твоего!
Флюелленъ. А я прошу васъ отъ взего зердца, вы пакостный, вшивый каналья, чтопы вы исволили по моему шеланію и приглашенію и трепованію скушать этотъ порей. Потому что, видите-ли, вы его не мошете терпѣть и ваши наклонности и аппетитъ и пищевареніе завсѣмъ не вынозять порея; потому именно, видите-ли, я и прошу васъ скушать его.
Пистоль.
Самъ Кадвалландеръ съ козами своими
Меня не принудитъ!
Флюелленъ. Такъ вотъ вамъ одну косу! (бьетъ его). Угодно вамъ, пакостный каналья, скушать?
Пистоль. Троянецъ злополучный, ты умрешь!
Флюелленъ. Правда ваша, мерзкій каналья, умру, когда Господу угодно пудетъ. А пока я прошу васъ замихъ жить и кушать на сдоровье, — вотъ вамъ и приправа къ этому плюду! (бьетъ его). Вы меня вчера насывали горнымъ косломъ, а я сегодня пошалую васъ въ кавалеры луши. Прошу-ше васъ, кушайте! Ешели вы мошете смѣяться надъ пореемъ, такъ мошете и покушать порея.
Гоуеръ. Ну, будетъ, капитанъ; онъ и такъ совсѣмъ упалъ духомъ.
Флюелленъ. Пусть покушаетъ моего порея, говорю я, не то я пуду колотить его по пашкѣ хоть четыре дня. — Кушайте, говорятъ вамъ, это хорошо для вашихъ свѣшихъ ранъ и кровяной пѣтушьей грепенки.
Пистоль. Такъ неужель мнѣ ѣсть?!
Флюелленъ. Непремѣнно, и песовзякихъ замнѣній и вопрозовъ и двузмысленностей.
Пистоль
Клянусь пореемъ, отомщу жестоко!…
Я ѣмъ, я ѣмъ-же! И — клянусь!
Флюелленъ. Кушайте, прошу васъ. А то не шелаете-ли еще приправы къ порею? Да и порея не мало-ли для вашей клятвы?
Пистоль. Дай хоть вздохнуть дубинкѣ! Видишь, ѣмъ!
Флюелленъ. На сдоровье, мерскій каналья, на сдоровье! Нѣтъ, я прошу, ничего не просать, пошалуйста! И шелуха годится для вашей расбитой пѣтушьей грепенки. Теперь, когда вы потомъ увидите порей, смѣйтесь надъ нимъ, пошалуйста. Я ничего не скашу.
Пистоль. Ну, хорошо!
Флюелленъ. Да, порей очень хорошъ. — А вотъ вамъ грошъ на перевяску вашей распитой башки.
Пистоль. Мнѣ грошъ? Мнѣ?Мнѣ?
Флюелленъ. Именно, и вы должны его всять, а не то у меня въ карманѣ есть еще порей для васъ.
Пистоль. Твой грошъ беру въ задатокъ мести!
Флюелленъ. Ешели я вамъ что-нибудь долшенъ, я саплачу все сполна тумаками; вы пудете торговать мясомъ и пудете имѣть отъ меня питое мясо. Спаси васъ Господи и исцѣли вашу распитую пашку!
Пистоль.
Я стѣны ада местью потрясу!
Гоуеръ. Знаете что? Вы просто на просто трусъ и лгунишка! Вы позволили себѣ глумиться надъ стариннымъ обычаемъ, который обязанъ своимъ возникновеніемъ достойному памяти случаю; но когда дошло до дѣла, вы не осмѣлились постоять за себя. Я ужъ нѣсколько разъ замѣчалъ, что вы насмѣхаетесь надъ этимъ достойнымъ человѣкомъ. Вы думали, что если онъ плохо владѣетъ англійскимъ языкомъ.такъ плохо владѣетъ и англійской дубинкой; теперь вы видите, что дали маху. Желаю, чтобы валлійскій кулакъ научилъ васъ, какъ прилично вести себя англичанину. Прощайте! (Уходитъ).
Пистоль.
Иль собирается Фортуна стать
Іезавелью для меня? Недавно
Узналъ о смерти Нель, что умерла
Французскою болѣзнью въ госпиталѣ, —
Итакъ, простите радости свиданья!
Старѣю я, и выбиваютъ честь
Дубинкой изъ моихъ усталыхъ членовъ.
Попробую стать своднею, да кстати
И легкимъ на руку карманнымъ воромъ.
Украдкой въ Англію сбѣгу, чтобъ красть.
Прикрою пластыремъ всѣ синяки
И стану клясться: «Эти раны мнѣ
Нанесены французомъ на войнѣ!»
Король Генрихъ.
Насъ свелъ здѣсь миръ, и миръ да будетъ съ нами!
Привѣтъ вамъ, братъ нашъ, Франціи монархъ!
И вамъ, сестра! — Принцессѣ и кузинѣ
Прекрасной нашей всякихъ благъ желаемъ! —
Какъ вѣтвь и члена царственнаго дома,
Привѣтствуемъ и васъ, Бургундскій герцогъ,
Кому обязаны мы этой встрѣчей. —
Привѣтъ мой всѣмъ вамъ, принцы и дворяне!
Король Карлъ.
Добро пожаловать! Мы рады видѣть
Васъ, царственный нашъ братъ! — И вы, милорды,
Добро пожаловать!
Королева Изабелла.
Да принесетъ
Намъ этотъ день пріятнаго свиданья
Такіе-же отрадные плоды,
Какъ намъ отрадно свѣтлый взоръ вашъ видѣть,
Тотъ взоръ, что во французовъ до сихъ поръ
Металъ убійственный огонь, разилъ
Какъ василиска взглядъ; мы уповаемъ,
Что нынѣ онъ свой ядъ совсѣмъ утратилъ,
И злобу и вражду замѣнитъ дружба.
Король Генрихъ.
Аминь! Мы съ этой цѣлью и явились.
Королева Изабелла.
Привѣтъ мой вамъ, англійскіе милорды!
Герцогъ Бургундскій.
Примите мой почтительный привѣтъ,
Великіе монархи! Я старался —
Какъ вѣдомо обоимъ государямъ —
По мѣрѣ силъ моихъ и разумѣнья,
Отъ сердца чистаго, подвигнуть ваши
Величества на мирное свиданье;
Теперь, когда успѣхомъ увѣнчались
Старанія мои, — лицомъ къ лицу
Съ привѣтомъ на устахъ сошлись монархи, —
Да не впаду въ немилость я, спросивъ:
Какія-жъ есть препятствія, помѣхи,
Чтобъ искалѣченный, несчастный миръ,
Искусствъ, наукъ, богатства, плодородья
И радостей семейныхъ покровитель,
Не смѣлъ поднять прекраснаго чела
Въ прекраснѣйшемъ изъ всѣхъ садовъ вселенной,
Во Франціи? Увы, давно, давно
Онъ отлетѣлъ изъ Франціи злосчастной!
На тучныхъ пашняхъ на корню сгниваютъ
Роскошные хлѣба, и виноградъ —
Сердецъ услада — сохнетъ безъ подрѣзки.
Живыя изгороди одичали,
Вѣтвями обросли, напоминая
Нестриженныхъ, небритыхъ заключенныхъ;
Поля подъ паромъ заросли бурьяномъ,
Болиголовомъ, сорною травой,
А плугъ, что долженъ бы ихъ вырвать съ корнемъ,
Ржавѣетъ отъ бездѣйствія; луга,
Что кормовыми травами пестрѣли,
Устали ждать косцовъ и облѣнились, —
Ихъ лоно тучное теперь взрощаетъ
Лишь бѣлену, крапиву, да лопухъ;
Ни красоты, ни пользы нѣтъ отъ нихъ!
И, какъ сады, луга и пашни наши,
Заброшены и наши очаги;
И мы и дѣти наши закоснѣли
Въ невѣжествѣ; досуга больше нѣтъ
Для тѣхъ наукъ, что красили страну.
Какъ дикари, какъ варвары-солдаты,
Живемъ теперь: иныхъ и мыслей нѣтъ,
Какъ о войнѣ, о крови; грубы рѣчи,
Угрюмы лица, жалки одѣянья,
И безурядица во всемъ царитъ. —
Васъ здѣсь свело желанье все исправить,
Возстановить въ странѣ былой порядокъ;
Благоволите-жъ выяснить причины,
Что миру благодатному мѣшаютъ
Смѣнить всѣ эти бѣдствія и снова
Дарами насъ своими осыпать.
Король Генрихъ.
Но если такъ желаете вы мира,
Несущаго съ собой конецъ всѣмъ бѣдамъ,
Описаннымъ такъ ярко вами, то
Его должны купить согласьемъ полнымъ
На всѣ условія мои. По пунктамъ
Они изложены, и вамъ врученъ
Ихъ краткій перечень.
Герцогъ Бургундскій.
Они извѣстны
Монарху Франціи, но онъ пока
На нихъ еще не можетъ дать отвѣта.
Король Генрихъ.
А между тѣмъ отъ этого отвѣта
Зависитъ миръ, который вамъ такъ дорогъ.
Король Карлъ.
Успѣли мы лишь пробѣжать условья;
Но если вамъ угодно будетъ выбрать
Кого нибудь изъ вашихъ приближенныхъ*
Для обсужденія совмѣстно съ нами
Условій вашихъ, то мы не замедлимъ
Вамъ дать рѣшительный отвѣтъ.
Король Генрихъ.
Согласны. —
Любезный дядя Эксетеръ, братъ Кларенсъ,
И вы, братъ Глостеръ, Варвикъ, Гунтингдонъ,
Идите съ королемъ. Даемъ вамъ право
За насъ скрѣплять, мѣнять и добавлять
Условія, какъ вамъ вашъ умъ подскажетъ
Для пользы родины и чести нашей.
А мы заранѣе все утверждаемъ. —
Угодно-ль будетъ царственной сестрѣ
За королемъ послѣдовать иль съ нами
Остаться здѣсь?
Королева Изабелла.
Позвольте мнѣ пойти,
Любезный братъ. Быть можетъ, пригодится
Тамъ голосъ женщины, чтобы смягчить
Излишнюю суровость притязаній.
Король Генрихъ.
Такъ пусть кузина здѣсь побудетъ съ нами.
Она — одно изъ главныхъ притязаній,
Которыми я обусловилъ миръ.
Королева.
Пускай останется.
Король Генрихъ.
О, Катарина!
Прекрасная, прекраснѣйшая въ мірѣ!
Ты не подскажешь-ли солдату слово,
Что къ сердцу дѣвушки нашло бы путь
И о любви его ей разсказало!
Екатерина. Ваше величество смѣетесь на меня; я не умѣю по англійски.
Король Генрихъ. Прекрасная Катарина! Только полюби меня всѣмъ своимъ французскимъ сердцемъ и признайся мнѣ въ этомъ хоть на самомъ ломаномъ англійскомъ языкѣ, — я буду счастливъ! Можешь ли ты полюбить меня такимъ, какимъ я тебѣ кажусь?
Екатерина. Я не знаю это: какимъ я тебѣ кажусь?
Король Генрихъ. О, ты-то кажешься мнѣ ангеломъ!
Екатерина (Алисѣ). Que dit-il? Que je suis semblable aux anges?
Алиса. Oui, vraiment, sauf vostre grâce, ainsi dit-il.
Король Генрихъ. Да, я такъ сказалъ, безцѣнная Катарина, и могу, не краснѣя, повторить.
Екатерина. O, bon Dieu! Les langues des hommes sont pleines des tromperies.
Король Генрихъ (Алисѣ). Что она говоритъ, красавица? Что у мужчинъ лжи вый языкъ?
Алиса. Oui, что языки мужчинъ наполнены лживостью; это говоритъ принцесса.
Король Генрихъ (въ сторону). Ну, принцесса говоритъ лучше по англійски! — (Вслухъ). Право, Кэтъ, я такой женихъ, котораго не трудно понять. И я даже радъ, что ты не знаешь лучше по англійски, а то, пожалуй, нашла бы, что я слишкомъ ужъ простъ для короля, или подумала бы, что я только недавно продалъ свою ферму, чтобы купить корону. Я не мастеръ объясняться въ любви, не умѣю ворковать, а просто скажу: я люблю тебя! И если тебѣ захочется, чтобы я пошелъ еще дальше простого отвѣта на вопросъ: искренно-ли? — пропало все мое сватовство. Такъ отвѣчай-же, что любишь меня, протянемъ другъ другу руки, и дѣло съ концомъ. — Что вы скажете на это, лэди?
Екатерина. Sauf vostre honneur, меня понятно хорошо.
Король Генрихъ. Право, если бы ты заставила меня воспѣвать тебя въ стихахъ или танцовать съ тобою, я бы пропалъ. Я ничего не смыслю ни въ риѳмахъ, ни въ размѣрѣ, а въ танцахъ никакъ не могу попасть въ тактъ, хотя по части того, что-бы попадать въ противника, я не изъ послѣднихъ. Вотъ, если бы я могъ плѣнить дѣвушку игрой въ чехарду или ловкимъ прыжкомъ въ сѣдло въ полномъ вооруженіи, я бы разомъ — прости за хвастовство! — вспрыгнулъ на брачное ложѣ. Или доведись мнѣ подраться на кулачкахъ за мою возлюбленную, или прогарцевать въ честь ее на конѣ, я бы работалъ кулаками что твой мясникъ и сидѣлъ бы на конѣ, какъ мартышка, которую ни за что не стрясешь съ сѣдла. Но, ей-богу, Кэтъ, я не мастеръ строить умильные рожи, краснорѣчиво вздыхать и затѣйливо увѣрять въ своей любви; я умѣю только давать самые простые клятвы, которыхъ никогда не даю безъ нужды и не нарушаю даже по нуждѣ. Можешь ли ты, Кэтъ, полюбить молодца такого закала, лицо котораго даже недостойно загара, и который если и заглядываетъ въ зеркало, то отнюдь не изъ любви къ тому, что онъ тамъ видитъ. Если можешь, то сумѣй взглянуть на него такъ, чтобы онъ пришелся тебѣ по вкусу. Я говорю съ тобой начистоту, по-солдатски; можешь полюбить меня, каковъ я есть, такъ бери меня; а нѣтъ, то… Да, если я скажу, что умру, это будетъ правда, но если я скажу, что умру отъ любви, — нѣтъ! А все-таки я люблю тебя искренне. И право, Кэтъ, совѣтую тебѣ взять въ мужья человѣка простого, вѣрнаго, хоть и безъ лоска. Такой поневолѣ будетъ цѣнить тебя, — гдѣ ужъ ему искать успѣха у другихъ! А то эти молодчики съ ихъ неистощимымъ краснорѣчіемъ, умѣющіе ловко вкрасться въ женское сердцѣ своими стишками, такъ же ловко умѣютъ и увильнуть изъ него. О, все всѣ эти краснобаи — пустые болтуны, а риѳмы — дингъ-дангъ, звукъ пустой! Стройная нога исхудаетъ, прямая спина сгорбится, черная борода посѣдѣетъ, кудрявая голова облысѣетъ, красивое лицо покроется морщинами, свѣтлые глаза потускнѣютъ, но вѣрное сердцѣ, Кэтъ, останется неизмѣннымъ, какъ солнцѣ или мѣсяцъ на небѣ; нѣтъ, лучше солнцѣ, а не мѣсяцъ; оно всегда свѣтитъ одинаково и не знаетъ ущерба. Хочешь такого мужа, такъ бери меня; бери меня, бери солдата, бери короля! Ну что же ты скажешь въ отвѣтъ на мои любовные рѣчи? Говори, милая, и говори мило, прошу тебя!
Екатерина. Какъ возможно, что я должна любить врага Франціи?
Король Генрихъ. Нѣтъ, это невозможно. Ты и не будешь любить врага Франціи, Кэтъ; если ты полюбишь меня, ты полюбишь друга Франціи. Я такъ люблю Францію, что не могу разстаться ни съ однимъ клочкомъ ея земли; всѣ должно быть моимъ; но если Франція будетъ моя, а я твой, то Франція будетъ и твоя, а ты моя.
Екатерина. Меня не понятно.
Король Генрихъ. Нѣтъ? Такъ я скажу тебѣ это по-французски, хоть и знаю, что французскіе слова такъ и повиснутъ у меня на языкѣ, словно новобрачная на шеѣ у мужа, — и не стрясешь! — Quand j’ay le possession de France et quand vous avez le possession de moy… постойте, какъ дальше-то? Святой Діонисій, выручай!… donc vostre est France, et vous estes mienne. Нѣтъ, Кэтъ, легче, кажется, завоевать еще королевство, чѣмъ сказать еще такую рѣчь по-французски. Мой французскій языкъ можетъ только насмѣшить тебя.
Екатерина. Sauf vostre honneur le Francais, que vous parlez, il est meilleur que l’Anglais lequel je parle.
Король Генрихъ. Ну нѣтъ, Кэтъ; мы оба ломаемъ — ты мой, а я твой — языкъ одинаково превосходно. Но вѣдь ты же понимаешь настолько по-англійски, чтобы понять меня? Любишь ли ты меня?
Екатерина. Я не умѣетъ это сказать.
Король Генрихъ. Такъ не сумѣетъ ли кто изъ твоихъ близкихъ, Кэтъ? Я спрошу у нихъ. Слушай! Я знаю, что ты меня любишь, и сегодня вечеромъ, какъ только придешь въ свою свѣтлицу, станешь разспрашивать обо мнѣ свою подругу, и знаю, будешь бранить во мнѣ какъ разъ то, что тебѣ нравится во мнѣ. Но, милая Кэтъ, прошу тебя, смѣйся надо мной въ мѣру, моя прекрасная принцесса, — вѣдь я люблю тебя безъ мѣры. Если ты когда-нибудь станешь моей, Кэтъ, а я крѣпко вѣрю, что ты будешь моей, то выйдетъ, что я завоевалъ тебя этой войной, и поэтому отъ тебя непремѣнно родятся удалые воины! Ну что же, не смастерить ли намъ съ тобой эдакъ между днями святого Діонисія и святого Георгія мальчугана, который заберется въ самый Константинополь и схватитъ турку за бороду? А?
Екатерина. Я не знаетъ.
Король Генрихъ. Знать-то можно только со временемъ, а вотъ обѣщать можно. Обѣщай же мнѣ, Кэтъ, приложить всѣ старанья со своей французской стороны, а ужъ я со своей англійской ручаюсь за это, какъ король и холостякъ. Ну, отвѣчай же мнѣ la plus belle Catherine du monde, mon tres-chêre et tres divine deesse.
Екатерина. Ваше majêstê можетъ своимъ fausse французскимъ языкомъ tromper самую sage demoiselle, какая есть en France.
Король Генрихъ. Ну его, мой ломаный французскій языкъ! Скажу тебѣ на чистомъ, настоящемъ англійскомъ, что люблю тебя, Кэтъ! Клянусь честью! И, хотя не могу поклясться честью, что и ты любишь меня, все-таки льщу себя этой надеждой, даромъ что лицомъ не вышелъ. Чертъ побери честолюбіе моего отца! У него только и думъ было, что о внутреннихъ гражданскихъ распряхъ, — вотъ я и вышелъ съ такимъ угрюмымъ, грубымъ, чисто солдатскимъ лицомъ, которое пугаетъ дамъ, чуть вздумаю поухаживать за ними. Но повѣрь мнѣ, Кэтъ, съ годами я всѣ больше и больше буду нравиться тебѣ. Меня утѣшаетъ, что старость, этотъ нерадивый хранитель красоты, ужъ не попортитъ моего лица. Взявъ меня теперь, ты возьмешь меня въ наихудшемъ видѣ, и если теперь сумѣешь примириться съ моей наружностью, то съ годами и подавно. Такъ отвѣчай же, Кэтъ, хочешь ты взять меня въ мужья? Полно краснѣть по-дѣвичьи, открой мысль своего сердца взглядомъ царицы, возьми меня за руку и скажи: «Генрихъ Англійскій, я твоя!» И какъ только ты осчастливишь мой слухъ такой рѣчью, я воскликну: «Англія твоя, Ирландія твоя, Франція твоя и Генрихъ Плантагенетъ твой!» — и если онъ — я говорю это ему прямо въ глаза — и не первый малый среди королей, то всѣ же, какъ ты увидишь, король не малаго числа добрыхъ малыхъ. Отвѣчай же мнѣ, Кэтъ, скорѣе своей нескладной музыкой, — голосъ твой музыка, а англійскій языкъ твой нескладенъ. Итакъ, Катарина, королева всѣхъ Катаринъ, отвѣчай мнѣ хоть нескладной музыкой: хочешь ты быть моей?
Екатерина. Какъ будетъ желанье de roy mon père.
Король Генрихъ. Онъ-то пожелаетъ, Кэтъ! Долженъ пожелать!
Екатерина. Такъ и я пожелаетъ.
Король Генрихъ. За это я поцѣлую твою ручку и назову тебя своей королевой!
Екатерина. Laissez, mon seigneur, laissez, laissez! Ma foy, je ne veux point que vous abaissiez vostre grandeur en baisant la main de vostre indigne serviteur; excusez moy, je vous supplie, mon très puissant seigneur!
Король Генрихъ. Такъ я поцѣлую тебя въ губки, Кэтъ.
Екатерина. Ce n’est pas la coutume de France, de baiser les dames et demoiselles avant leur noces.
Король Генрихъ. Госпожа переводчица, что она говоритъ?
Алиса. Что это не обычай pour les dames Франціи… Я не знаю, какъ baiser по англійски.
Король Генрихъ. Цѣловать.
Алиса. Ваше величество entend лучше que moy.
Король Генрихъ. Она хочетъ сказать, что во Франціи не принято цѣловаться до свадьбы? Такъ?
Алиса. Oui, vraiment.
Король Генрихъ. О, Кэтъ! Мелочные обычаи смиренно стушевываются передъ волей великихъ монарховъ. Милая Кэтъ, насъ съ тобой не могутъ стѣснять такія слабыя преграды, какъ мѣстные обычаи. Мы сами создаемъ обычаи. Мы пользуемся свободой въ силу самаго положенія нашего, которое и заткнетъ ротъ всякимъ пересудамъ, какъ я сейчасъ заткну своимъ поцѣлуемъ твой ротикъ за то, что онъ стоитъ за щепетильные обычаи твоей родины и отказываетъ мнѣвъ поцѣлуѣ. Итакъ, смирно! (Цѣлуетъ ее). Въ твоихъ губкахъ волшебная сила, Кэтъ; ихъ сладость краснорѣчивѣй всего французскаго совѣта и скорѣе уговоритъ Генриха Англійскаго, нежели челобитныя всѣхъ монарховъ вмѣстѣ. — Вотъ и отецъ твой.
Герцогъ Бургундскій. Богъ да хранитъ ваше величество! Вы обучаете принцессу по англійски, мой царственный кузенъ?
Король Генрихъ. Я хотѣлъ бы втолковать ей, мой добрый кузенъ, какъ сильно я люблю ее — чисто по англійски.
Герцогъ Бургундскій. И что-же, она толковая ученица?
Король Генрихъ. Языкъ нашъ грубоватъ, кузенъ, да и манеры мои не изъ мягкихъ, я не владѣю никакими чарами и не могу вызвать изъ ея сердца духа любви въ его настоящемъ видѣ.
Герцогъ Бургундскій. Простите за вольную шутку, которой я отвѣчу на это. Чтобы вызвать духовъ, надо очертить кругъ, а что касается до того, чтобы вызвать духа любви въ его настоящемъ видѣ, то, вѣдь, надо помнить, что онъ нагъ и слѣпъ. Итакъ, можно ли упрекать дѣвушку, на щекахъ которой пылаетъ заря дѣвственной стыдливости, что она не позволяетъ вызвать голаго и слѣпого божка? Трудновато, ваше величество, молодой дѣвушкѣ сдаться на такихъ условіяхъ!
Король Генрихъ. Однако, онѣ сдаются, закрывъ глаза, когда слѣпая любовь становится настойчивой.
Герцогъ Бургундскій. Ну, тогда ужъ ихъ приходится извинить, ваше величество, разъ онѣ не видятъ, что творятъ.
Король Генрихъ. Такъ, научите-же, любезный мой лордъ, и вашу кузину сдаться, закрывъ глаза.
Герцогъ Бургундскій. Я самъ закрою глаза, когда она будетъ сдаваться, ваше величество, только научите ее понять меня. Дѣвушки, воспитанныя въ теплѣ и холѣ, слѣпы, какъ мухи въ сентябрѣ, хоть глаза при нихъ и есть, и даются въ руки, хотя до того не переносили даже, чтобы на нихъ глядѣли.
Король Генрихъ. Отсюда мораль, что мнѣ надо возложить надежду на время и теплое лѣто; въ концѣ концовъ я и изловлю муху, вашу кузину, которая будетъ тогда слѣпа.
Герцогъ Бургундскій. Какъ любовь, прежде чѣмъ полюбить, ваше величество.
Король Генрихъ. Правда, кое-кто изъ васъ можетъ поблагодарить любовь за мою слѣпоту; я не вижу многихъ французскихъ городовъ изъ-за французской дѣвицы, которая стала на моей дорогѣ.
Герцогъ Бургундскій. Нѣтъ, ваше величество, вы ихъ видите точно на картинѣ особаго рода: города смотрятъ дѣвицей, такъ какъ всѣ обнесены дѣвственными стѣнами, въ которыя еще не вторгалась война.
Король Генрихъ. Будетъ Катарина моей женой?
Король Карлъ. Если вамъ угодно.
Король Генрихъ. Я доволенъ; если только и дѣвственные города, о которыхъ вы говорите, послѣдуютъ за нею, то дѣвица, стоящая на дорогѣ моихъ желаній, покажетъ мнѣ путь къ ихъ исполненію.
Король Карлъ. Мы согласны на всѣ благородныя требованія.
Король Генрихъ.
Что, лорды, скажете?
Вестморлэндъ.
Да, согласился
Король на всѣ условія. И дочь
Отдастъ за васъ и прочее исполнитъ,
Чего потребовали мы.
Эксетеръ.
Король
Не подписался лишь подъ этимъ пунктомъ:
"Король французскій при всякомъ обращеніи къ намъ, по какому бы то ни было поводу, долженъ называть и титуловать насъ по французски: «Notre très-cher filz Henri, roy d’Angleterre, hêritier de France», а по латыни: «Praeclarissimus filius noster Henricus. rex Angliae et heres Franciae».
Король Карлъ.
Не наотрѣзъ я этотъ пунктъ отвергнулъ
И уступить готовъ. коль вамъ угодно.
Король Генрихъ.
Да, утвердить и этотъ пунктъ прошу,
Любезный братъ, во имя нашей дружбы:
А также дочь свою мнѣ дать въ супруги.
Король Карлъ.
Бери ее, мой сынъ, и награди
Меня потомствомъ чрезъ нее. Дай Боже,
Чтобъ тѣмъ и кончилась вражда двухъ странъ,
Чьи берега отъ зависти блѣднѣли.
На благоденствіе другъ друга глядя.
Пусть вашъ союзъ въ сердца враговъ недавнихъ
Посѣетъ христіанское согласье
И дружбу братскую. Другъ противъ друга
Они мечей пусть впредь не обнажаютъ:
Пусть крови братской никогда впередъ
Ни Англія, ни Франція не льетъ!
Всѣ.
Аминь.
Король Генрихъ.
Приди-жъ въ мои объятья, Кэтъ!
Вы всѣ свидѣтели: ее цѣлую,
Какъ королеву и свою супругу.
Королева Изабелла.
Господь, свершитель браковъ, да сольетъ
Сердца и страны ваши во-едино!
Да будетъ столь же тѣсенъ, неразрывенъ
Союзъ обоихъ государствъ, какъ вашъ.
И пусть ни злые языки, ни зависть,
Что ложе брачное колеблютъ часто,
Раздора между нихъ во вѣкъ не сѣютъ,
Не разлучаютъ слитыхъ во-едино!
Услышь насъ, Господи! Пускай живутъ,
Какъ братья. съ англичанами французы!
Благослови и укрѣпи ихъ узы!
Всѣ.
Аминь!
Король Генрихъ.
Пусть все готовятъ къ нашей свадьбѣ!
Вы, герцогъ. съ пэрами должны скрѣпить
Союзъ обѣихъ странъ своею клятвой, —
И въ тотъ-же день и насъ съ тобою, Кэтъ,
Соединитъ на вѣкъ любви обѣтъ!
Хоръ (входитъ).
На этомъ кончить автору пора:
Съ большимъ трудомъ онъ велъ свое сказанье
При помощи столь слабаго пера,
Подавленный величіемъ преданья;
И мало могъ великимъ людямъ онъ
Въ своемъ произведеньи дать простора.
Недолго украшалъ англійскій тронъ
Король-герой; померкло слишкомъ скоро
Свѣтило Англіи, кому данъ былъ
Фортуной даръ побѣдъ благословенный.
Мечомъ въ наслѣдье сыну онъ добылъ
Прекраснѣйшій изъ всѣхъ садовъ вселенной,
И двѣ короны гордо вознеслись
Надъ колыбелью Генриха Шестого.
Былъ слабъ онъ, и другіе принялись
Страною править за него сурово;
Отпала Франція, и пострадать
Немало Англіи пришлось. Предъ вами
Все это намъ не разъ изображать
Здѣсь приходилось дѣломъ и словами;
Такъ пусть у васъ и это представленье
Такое же заслужитъ одобренье.
ГЕНРИХЪ V.
правитьСтр. 377. Здѣсь, гдѣ пѣтухамъ лишь впору биться (въ ориг.: cockpit).
Насмѣшливый намекъ на то, что сцена театра «Глобусъ», въ которомъ игрались пьесы Шекспира, была очень мала и годилась лишь для излюбленнаго народнаго зрѣлища того времени пѣтушинаго боя. Черезъ стихъ Шекспиръ по поводу своего театра говоритъ на стр. 377 здѣсь въ деревянномъ О, намекая на овальную форму зрительной залы.
Стр. 377.
…и единицы
На тысячи умноживъ, возсоздайте
Воображаемую мощь и силу.
Намекъ на примитивность постановки въ театрѣ «Глобусъ», въ особенности въ началѣ его существованія: пять статистовъ изображали цѣлое войско, и фантазія зрителей должна была умножать ихъ число, такъ же какъ воображать лошадей, которыхъ за недостаткомъ мѣста нельзя было выводить на сцену.
Стр. 377.
…одни хоть шлемы,
Наведшіе грозу подъ Азинкуромъ.
Въ ориг.: the very casques That did affright the air of Agiucourt: Развѣвающіеся шлемы приводили воздухъ въ движеніе, т. е., по образному выраженію Шекспира, заставляли воздухъ содрогаться отъ ужаса.
Стр. 381.
…какъ львенокъ
Его отважный жажду утолялъ
Въ крови французскихъ рыцарей.
Епископъ говоритъ о побѣдѣ Эдуарда, Чернаго Принца, сына Эдуарда III, надъ французами въ знаменитой битвѣ при Креси, въ Пикардіи, въ 1777 г.
Стр. 381.
Людовикъ же десятый
Наслѣдникъ узурпатора Капета.
Людовикъ X названъ ошибочно вмѣсто Людовика IX: эта ошибка сдѣлана въ хроникѣ Голиншеда, и Шекспиръ взялъ оттуда свое ложное свѣдѣніе.
Стр. 382.
Но короля шотландскаго плѣнила
И плѣнникомъ во Францію послала,
Чтобы тріумфъ украситъ Эдуардовъ.
Въ 1346 г. англійскіе вассалы Невили, Перси и др. разбили шотландцевъ при Невалсъ Красѣ и взяли въ плѣнъ ихъ короля, Давида Брюса. Черезъ 10 лѣтъ въ битвѣ при Пуатье взятъ былъ въ плѣнъ Чернымъ Принцемъ король Іоаннъ французскій.
Стр. 382.
Подобное жъ находимъ мы у пчелъ.
Такое же сравненіе съ пчелами есть въ знаменитомъ дидактическомъ романѣ Лили Euphues (1580), и Шекспиръ имѣлъ очевидно ввиду это мѣсто всѣмъ извѣстнаго романа.
Стр. 386. Исландскій карноухій песъ —
Исландскіе шпицы съ длинной бѣлой шерстью были при Шекспирѣ модными комнатными собачками свѣтскихъ дамъ; «исландскій песъ» (iceland dog) — часто встрѣчающееся ругательство въ пьесахъ Шекспира.
Стр. 386. Попадись ты мнѣ solus… Solus — обычное опредѣленіе актера, остающагося однимъ на сценѣ. Пистолю это слово кажется браннымъ, н онъ отвѣчаетъ на него ругательствами.
Стр. 386. Ты, критскій песъ, задумалъ подобраться
Къ моей женѣ!
О знаменитыхъ критскихъ охотничьихъ собакахъ говорится и въ «Снѣ въ Лѣтнюю Ночь» (IV, 2).
Стр. 386.
Да изъ разсола гнуснаго порока
Себѣ мегеру выуди, Крессидѣ
Сродни, а по прозванью Долли Тиршитъ.
Такое обозначеніе распутной женщины «а kite of Cresside’s Kind» встрѣчается въ драмѣ Gascoigne’я «Don Bartholomew of Bathe» (1587), такъ что Пистоль цитируетъ знакомое публикѣ выраженіе. «Разсолъ гнуснаго порока» (the powdering tub of infamy) означаетъ леченіе посредствомъ потѣнія, которому подвергается Долли Тиршитъ, извѣстная публикѣ Шекспира по предшествующей драмѣ. II части «Генриха IV».
Стр. 388.
Живу для Нима я, Нимъ для меня.
Въ ориг.: I’ll live by Nym and Nim shall live by me.
Непереводимая игра словъ: Nym имя человѣка, и to nim на тогдашнемъ воровскомъ языкѣ — грабить, плутовать.
Стр. 389. Тотъ человѣкъ, съ кѣмъ кровъ дѣлилъ королъ.
Въ ориг.: his bedfellow сопостельникъ. Эту подробность о дружбѣ короля Генриха съ лордомъ Скрупомъ Шекспиръ заимствовалъ изъ хроники Голиншеда; обычай спать вдвоемъ на одной постели часто упоминается у современниковъ Шекспира.
Стр. 3.
Не золото французское прельстило
Меня.
Въ дѣйствительности Кэмбриджъ устроилъ заговоръ съ цѣлью возстановить права Мортимеровъ, и французское золото не имѣло для него значенія.
Стр. 391.
Какъ разъ между двѣнадцатью и часомъ, между приливомъ и отливомъ.
По народному повѣрью Шекспировскаго времени, люди умираютъ всегда во время отлива.
Стр. 392. Что Англія готова въ плясъ пуститься на Троицу.
Въ ориг.: were busied with а Whitsun morris-dance.
«Morris-dance», o которомъ говоритъ дофинъ, какъ о любимомъ развлеченіи англичанъ — процессія изъ популярныхъ народныхъ типовъ (Робинъ Гудъ и др), которая проходила по улицамъ Лондона 1-го мая и на Троицу. О майскихъ праздникахъ, и «мавританской пляскѣ» («Morrisdance») часто говорится у Шекспира.
Стр. 397.
Вотъ это вѣрно,
Нелицемѣрно,
Какъ пѣнье птицъ въ вѣтвяхъ.
Эта строфа и предыдущія обрывки изъ утерянныхъ народныхъ пѣсенъ.
Стр. 400.
Такъ отпрыски отъ нашего же корня
Ублюдки сладострастныхъ нашихъ предковъ.
Намекъ на завоеваніе Англіи норманами при Вильгельмѣ Завоевателѣ, который тоже былъ незаконнорожденнымъ.
Стр. 406.
Да, да, вѣчно затѣваетъ что нибудь.
Въ ориг.: Doing is activity, and the will still be doing: въ этихъ словахъ скрытая непристойная шутка, намекъ на распутность дофина.
Стр. 406. Храбрость его какъ соколъ въ колпачкѣ: стоитъ снять колпачокъ, и соколъ улетитъ.
Въ ориг.: 't s а hooded valour; and when it appears, it wiel bate. «Hooded» и «bate» — термины соколиной охоты; въ примѣненіи къ дофину они означаютъ, что какъ только увидятъ храбрость дофина, она уже улетитъ.
Стр. 411. Не мудрено, если французы готовы прозакладывать двадцать французскихъ коронъ.
Въ оригиналѣ игра непристойнымъ значеніемъ слова «корона», которое было названіемъ одной изъ формъ «французской болѣзни». Этотъ смыслъ король Генрихъ имѣетъ ввиду и когда говоритъ дальше: «не грѣхъ сорвать французскія короны» (to cut french crowns), т.-е. произвести операцію. А такъ какъ «crowns» означаетъ въ то же время и монету, то получается еще другой смыслъ словъ короля «to cut crowns»: обрѣзать англійскія монеты (уменьшая этимъ ихъ цѣнность) — преступленіе, но обрѣзать французскія кроны англичанину дозволяется.
Стр 412. но предалъ погребенію
Прахъ Ричарда, я вновь воздвигъ…
Я двѣ часовни, гдѣ отцы святые
За душу Ричарда обѣдни правятъ.
Тѣло убитаго Ричарда II, погребенное безъ всякихъ почестей въ Ланглэ, въ Герфортшайрѣ, было перевезено Генрихомъ V въ Лондонъ и торжественно погребено въ Вестминстерскомъ аббатствѣ. Кромѣ того, Генрихъ построилъ въ память Ричарда два монастыря на Темзѣ, вблизи Лондона.
Стр. 414. Пять тысячъ человѣкъ
Такимъ желаніемъ у насъ ты отнялъ.
«Пять тысячъ человѣкъ» — здѣсь круглая сумма, а не точное обозначеніе численности войска, тѣмъ болѣе, что въ началѣ сцены указывается на то, что въ войскѣ приблизительно 12 тысячъ человѣкъ.
Стр. 414. Сегодня день святаго Криспіана.
Битва при Азинкурѣ происходила 25 октября 1415 г., въ день святыхъ мучениковъ Криспина и Криспіана.
Стр. 417. Бароольфъ и Нимъ были вдесятеро храбрѣе этого рыкающаго дьявола изъ старинной комедіи.
Въ старыхъ англійскихъ народныхъ пьесахъ дьявола представляли всегда очень страшнымъ свиду и грознымъ на словахъ, но трусливымъ, такъ что шутъ (Vice), непремѣнное дѣйствующее лицо каждой пьесы, безпрепятственно колотилъ его по пальцамъ своимъ деревяннымъ мечемъ и, какъ здѣсь говорится въ шутку, «обрѣзалъ ему ногти».
Стр. 420. Украсили свои монмоутскія шапки пореемъ.
Монмоутъ въ Уэльсѣ славился изготовленіемъ самыхъ лучшихъ шапокъ для солдатъ. Валисцы носили на шляпахъ порей въ день св. Давида, въ память о происходившей въ этотъ день битвѣ при Кресси. Самая блестящая для валисцевъ схватка произошла въ огородѣ, гдѣ росъ порей, и въ знакъ побѣды они украсили себя тогда имъ.
Стр. 424. Представьте полководца королевы
Вернувшимся
Рѣчь идетъ о графѣ Эссексѣ, который отправился въ 1599 г. въ Ирландію усмирять поднятое тамъ возстаніе.
Стр. 424. …самъ императоръ
Старается уладить миръ.
Императоръ Сигизмундъ посѣтилъ въ интересахъ французскаго короля Генриха V и пытался устроить миръ между Англіей и Франціей, но безуспѣшно.
Стр. 424. Самъ Кадвалландеръ съ козами своими
Меня не принудитъ.
Въ этихъ словахъ новая насмѣшка надъ валлійцами. Кадвалландеръ — гора въ Уэльсѣ. извѣстная обиліемъ козъ, а валлійцевъ всегда дразнили ихъ козьими стадами.
Стр. 424. Троянецъ злополучный….
Троянцами называли во времена Шекспира мошенниковъ и гулякъ. Это выраженіе часто встрѣчается въ обѣихъ частяхъ «Генриха IV».
Стр. 428. Вотъ я и вышелъ съ такимъ угрюмымъ, грубымъ, чисто солдатскимъ лицомъ.
По современнымъ источникамъ, Генрихъ V вовсе не былъ такимъ, какимъ онъ себя здѣсь описываетъ, а отличался красивой и изящной наружностью.
Стр. 433. Предъ вами
Все это намъ не разъ изображать
Здѣсь приходилось дѣломъ и словами.
Намекъ на юношескую драму Шекспира, «Король Генрихъ VI».
- ↑ Игра словъ. Слово crown въ оригиналѣ означаетъ и корону и монету — крону.