ДѢЙСТВУЮЩІЕ.
правитьГенрихъ V, король Англіи.
Герцогъ Глостеръ, Герцогъ Бедфордъ, братья короля.
Герцогъ Экстеръ, дядя его.
Герцогъ Іоркъ, двоюродный братъ короля.
Графъ Сольсбёри, Вестморлэндъ и Варвикъ.
Архіепископъ Кэнтербёрійскій.
Епископъ Элійскій.
Графъ Кэмбриджь, Лордъ Скрупъ, Сэръ Томасъ Грей, заговорщики.
Сэръ Томасъ Эрпинамъ, Гооръ, Флюэлльнъ, Мэкморисъ, Джими, офицеры въ войскъ Генриха.
Батсъ, Кортъ, Вилльямсъ, солдаты того же войска.
Нимъ, Бардольфъ, Пистоль, прежніе прислужники Фольстафа, теперь солдаты въ войскѣ Генриха.
Мальчикъ имъ прислуживающій.
Герольдъ.
Хоръ.
Карлъ VI, король Франціи.
Людвигъ, дофинъ.
Герцоги Бургундскій, Орлеанскій и Бурбонскій.
Констабль Франціи.
Рамбуре и Гранире, французскіе лорды.
Градоначальникъ Гарфлёра.
Монжуа, французскій герольдъ.
Посланники къ королю Англіи.
Изабелла, королева Франціи.
Катарина, дочь Изабеллы и Карла VI.
Алиса, леди изъ свиты принцесы.
Квикли, хозяйка таверны и жена Пистоля.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьО, еслибы огненная Муза вознеслась къ свѣтлѣйшему небу вымысла! еслибы цѣлое королевство было сценой, принцы актерами, а короли зрителями великаго представленія! тогда воинственный Генрихъ явился бы въ своемъ настоящемъ видѣ — въ видѣ Марса, и у ногъ его, какъ собаки на сворахъ, ползали бы голодъ, мечъ и пламя, ожидая работы. Но вы, добрѣйшіе, простите уму неразумному, слишкомъ мало возвышенному, что вздумалъ вывести на этотъ недостойный помостъ предметъ столь великій: можетъ ли этотъ курятникъ вмѣстить въ себѣ обширныя поля Франціи? можемъ ли мы втиснуть въ этотъ деревянный О[1] хоть одни шлемы, ужаснувшіе воздухъ Азинкурта? О, простите! вѣдь какая-нибудь каракулька можетъ же выражать милліонъ на самомъ маленькомъ клочкѣ, — почему жь и намъ, нулямъ этой огромной выкладки, не дѣйствовать на ваше воображеніе? — Представьте, что въ этихъ стѣнахъ совмѣщаются теперь два могучія государства, высокіе, почти соприкасающіеся берега которыхъ раздѣляетъ узкій, но опасный океанъ. Пополняйте наши недостатки вашимъ воображеніемъ: дѣлите одного человѣка на тысячу, создавайте цѣлыя арміи; воображайте, когда мы говоримъ о лошадяхъ, что вы видите, какъ онѣ оттискиваютъ гордыя копыта свои на воспріимчивой землѣ. Вашему воображенію придется теперь и убирать нашихъ королей, и переносить ихъ то туда, то сюда, и перескакивать времена, и сбивать событія многихъ лѣтъ въ одну часовую стклянку. Ради сего, позвольте мнѣ быть Хоромъ этой исторіи, и онъ, подобно прологу, смиренно попроситъ васъ прослушать нашу піесу терпѣливо и судить ее снисходительно.
СЦЕНА I.
правитьАРХІЕП. Да, лордъ, опять предложенъ тотъ самый биль, который на одиннадцатомъ году царствованія покойнаго короля прошелъ бы непремѣнно, несмотря на всѣ наши усилія, еслибъ смуты и безпокойства того времени не прекратили дальнѣйшихъ о немъ преній.
ЕПИСК. Какъ же отклонить его теперь?
АРХІЕП. Надо объ этомъ подумать. Пройдетъ — мы потеряемъ лучшую половину нашихъ владѣній. Мы все равно что лишимся всѣхъ мірскихъ земель, которыя люди набожные завѣщали церкви, потому что предполагается взымать съ нихъ столько, сколько нужно на содержаніе, въ честь короля, пятнадцати градовъ, тысячи пятисотъ рыцарей и шести тысячъ двухъ сотъ эсквайровъ, — да на устройство, для хилыхъ и престарѣлыхъ бѣдняковъ, не имѣющихъ силъ работать, ста, всѣмъ снабженныхъ богадѣленъ, — и сверхъ всего этого, ежегодно еще по тысячѣ фунтовъ въ казнохранилище короля. Таково содержаніе этого биля.
ЕПИСК. Порядочный глотокъ.
АРХІЕП. Глотокъ, который проглотитъ, и кубокъ, и все.
ЕПИСК. Какъ же отвратить его?
АРХІЕП. Король милостивъ, снисходителенъ.
ЕПИСК. И вѣрный сынъ святой церкви.
АРХІЕП. Его юность не обѣщала, конечно, этого. Но только что душа оставила тѣло его отца, и его буйство смирилось, какъ бы умерло точно также; мало этого, — въ тоже самое мгновеніе явилось, какъ ангелъ, и благоразуміе, и выгнало изъ него грѣшнаго Адама, сдѣлало его тѣло какъ бы раемъ, отверзтымъ только для свѣтлыхъ духовъ небесныхъ. Никогда, никто не дѣлался еще такъ быстро мудрымъ; никогда исправленіе не приливало еще такимъ кипучимъ потокомъ, смывая всѣ прежніе недостатки; никогда, гидра своеволія не лишалась еще своего престола такъ неожиданно; и все это такъ разомъ, вдругъ.
ЕПИСК. Благодатная для насъ перемѣна.
АРХІЕП. Послушайте только, какъ онъ разсуждаетъ о предметахъ божественныхъ, и, въ изумленіи, вы внутренно пожалѣете, что онъ не прелатъ; послушайте, какъ судитъ о дѣлахъ государственныхъ, и вы подумаете, что онъ только ими и занимался; прислушайтесь, когда разсказываетъ о войнѣ, и вы услышите страшную битву, переложенную на музыку; наведите на какой-нибудь политическій вопросъ, и онъ развяжетъ Гордіевы узлы его такъ же легко, какъ свою подвязку. Когда онъ говоритъ, и самый воздухъ, этотъ привилигированный повѣса, недвиженъ, и нѣмое изумленіе сторожитъ въ ушахъ каждаго, чтобъ не пропустить ни одного изъ его прекрасныхъ сужденій — такъ мудрыхъ, какъ будто бы вытекали не изъ одной теоріи, но и изъ глубокаго жизненнаго опыта. Непостижимо, какъ онъ пріобрѣлъ все это при своей прежней наклонности къ суетамъ жизни, въ обществѣ людей грубыхъ, безграмотныхъ, ничтожныхъ, — убивая время въ вѣчныхъ пирахъ, въ играхъ, въ бражничествѣ; когда и кто видѣлъ, чтобъ онъ занимался ученіемъ, уединялся, избѣгалъ мѣстъ увеселенія, обращенія съ простолюдинами?
ЕПИСК. Земляника ростетъ же и подъ крапивой, да и вообще здоровыя ягоды зрѣютъ какъ-то лучше въ сосѣдствѣ плодовъ низшаго достоинства. Такъ и принцъ скрывалъ свои знанія подъ покровомъ буйства, и знанія его росли, какъ ростетъ лѣтняя трава — ночью, невидимо, но тѣмъ сильнѣе.
АРХІЕП. Должно быть такъ. Вѣдь времена чудесъ миновались; теперь, по неволѣ, надо допускать естественныя объясненія.
ЕПИСК. Но, добрый лордъ, какъ же отвратить этотъ биль, о которомъ такъ хлопочутъ общины? Его величество за, или противъ?
АРХІЕП. Кажется не рѣшилъ еще; полагаю однакожь, что склоняется болѣе на нашу сторону, чѣмъ на сторону противниковъ; потому что я предложилъ его величеству, созвавъ лордовъ духовенства, собрать для него — во уваженіе настоящаго положенія дѣлъ, въ отношеніи къ Франціи, которое я изложилъ ему подробно, — такую сумму, какой, единовременно, духовенство до сихъ поръ, никогда не жертвовало еще ни одному изъ его предшественниковъ.
ЕПИСК. Какъ же принялъ онъ это предложеніе?
АРХІЕП. Чрезвычайно милостиво; но не имѣлъ времени — хотя, какъ я замѣтилъ, ему и очень хотѣлось, — выслушать полное изложеніе ясныхъ и неоспоримыхъ доказательствъ его правъ, но великому его прадѣду Эдуарду, на нѣкоторыя герцогства, и вообще на корону и престолъ Франціи.
ЕПИСК. Что жь помѣшало?
АРХІЕП. Французскій посланникъ, просившій ауедіенціи. Однакожь, назначенный ему часъ, я думаю, наступилъ уже. Есть четыре?
ЕПИСК. Есть.
АРХІЕП. Такъ пойдемте, послушаемъ что за причина его посланія, хоть я и могъ бы, по догадкѣ, сказать ее вамъ прежде, чѣмъ Французъ вымолвитъ слово.
ЕПИСК. Идемъ; мнѣ весьма интересно узнать ее.
СЦЕНА 2.
правитьК. ГЕН. Гдѣ почтенный лордъ Кэнтербёри?
ЭКСТ. Его нѣтъ еще.
К. ГЕН. Пошлите за нимъ, добрый дядя.
ВЕСТМ. Не позвать ли посланника, ваше величество?
К. ГЕН. Нѣтъ, подождите; намъ хотѣлось бы прежде разрѣшить довольно важное недоумѣніе на счетъ нашихъ отношеній ко Франціи.
АРХІЕП. Господь и его Ангелы да хранятъ вашъ священный престолъ и да даруютъ долгіе дни вашему величеству!
К. ГЕН. Искренно благодаримъ васъ. Теперь прошу, мой ученый лордъ, продолжать — объяснить намъ безпристрастно, по совѣсти: уничтожаетъ, или не уничтожаетъ салическій законъ Франціи права наши? Но, да сохранитъ васъ Богъ, мой добрый и вѣрный лордъ, отъ всякаго натянутаго, криваго толкованія, отъ сознательнаго обремененія вашей души возбужденіемъ притязаній несправедливыхъ, въ сущности противныхъ истинѣ; потому что Богу извѣстно, сколь многимъ, теперь совершенно здоровымъ, придется пролить кровь свою для поддержанія того, что ваше преподобіе внушите намъ. Обдумайте поэтому хорошенько, какой отвѣтственности подвергаете вы насъ; изъ-за чего пробуждаете спящій мечъ войны. Именемъ Бога, прошу васъ быть осмотрительнѣе; вѣдь борьба двухъ такихъ государствъ никогда не обходилась безъ страшнаго пролитія крови, и каждая невинная капля ея будетъ воплемъ, жестокой жалобой на того, чья неправда отпустила мечъ, производящій такое опустошеніе между недолговѣчными смертными. Принявъ все это въ соображеніе, говорите, лордъ, и мы выслушаемъ и примемъ ваше мнѣніе, убѣжденные, что все, что вы скажете, омыто вашей совѣстью, какъ грѣхи крещеніемъ.
АРХІЕП. Выслушайте же меня, мой добрый государь, и вы, перы, обязанные жизнью, вѣрностью и службой этому царственному престолу, — Противъ правъ вашего величества на Францію можно возразить только постановленіемъ, которое они приписываютъ Фарамунду и по которому: In terram Salicam mulieres ne succedant — женщины въ землѣ салической не наслѣдуютъ. Но Французы называютъ землей салической Францію, а издателемъ этого закона, исключителемъ женщинъ — Фарамунда, совершенно несправедливо. Ихъ же собственные достовѣрные писатели утверждаютъ, что земля салическая находится въ Германіи, между рѣками Салой и Эльбой, гдѣ Карлъ великій, покоривъ Саксонцевъ, поселилъ часть Французовъ, которые, презирая германскихъ женщинъ за нѣкоторые нечестные обычаи, постановили закономъ, что женщины въ землѣ салической не наслѣдуютъ, и эта салическая земля, находящаяся, какъ я сказалъ, между Эльбой и Салой, и до сихъ поръ извѣстна въ Германіи подъ названіемъ Мейсена. Такимъ образомъ ясно, что законъ этотъ былъ постановленъ нисколько не для Франціи; что Французы овладѣли салической землей только спустя четыреста двадцать одинъ годъ по смерти мнимаго виновника этого закона — короля Фарамунда, который умеръ въ четыреста двадцать шестомъ году по пришествіи нашего Спасителя, а Карлъ великій покорилъ Саксонцевъ и поселилъ Французовъ за Салой въ восемьсотъ пятомъ. Кромѣ того, ихъ писатели говорятъ, что король Пепинъ, свергнувшій Гильдерика, доказывалъ свое право на корону Франціи происхожденіемъ отъ Блитгильды, дочери короля Клотара. Точно также и Гуго Капетъ, завладѣвшій короной Карла, герцога лореньскаго — единственнаго мужскаго наслѣдника по прямой линіи отъ Карла великаго, — чтобъ придать своему похищенію хоть нѣкоторую тѣнь права, котораго въ сущности не имѣлъ, выдалъ себя за наслѣдника леди Лингаръ, дочери Карломана, сына императора Людвига, сына Карла великаго. Точно такъ и король Людвигъ десятый, единственный наслѣдникъ похитителя престола Капета, нося корону Франціи, не могъ успокоить своей совѣсти до тѣхъ поръ, пока не убѣдился, что прекрасная королева Изабелла, его бабушка, происходила по прямой линіи отъ леди Эрменгарды, дочери вышеупомянутаго Карла, герцога лореньскаго, и что этимъ бракомъ линія Карла великаго соединилась опять съ короной Франціи. Изъ всего этого ясно, какъ лѣтнее солнце, что права Пепина, Гуго Капета и успокоеніе Людвига основывались на родствѣ съ женщинами, на правахъ женщинъ. Этихъ правъ короли Франціи держатся, и доселѣ; на законъ же салическій опираются для того только, чтобъ уничтожить твои. Имъ лучше запутаться въ своихъ собственныхъ сѣтяхъ, чѣмъ обнаружить, что ихъ право властвованія похищено у тебя и твоихъ предковъ.
К. ГЕН. И я могу предъявить мои требованія, не грѣша ни противъ права, ни противъ совѣсти?
АРХІЕП. Да падетъ этотъ грѣхъ на мою голову! потому что и въ «книгѣ числъ» сказано: умираетъ сынъ — наслѣдіе переходитъ къ дочери. Вступись же, государь, за свою собственность; разверни кровавое знамя; оглянись назадъ, на твоихъ могучихъ предковъ; ступай къ могилѣ твоего великаго прадѣда, отъ котораго ведутся права твои; призови воинственный духъ его и твоего прадяди, Чернаго принца Эдуарда, разыгравшаго страшную трагедію на поляхъ Французскихъ, разбивъ всѣ силы Франціи, — между тѣмъ, какъ могущественный отецъ его стоялъ на холмѣ и, улыбаясь, смотрѣлъ, какъ его львенокъ упивается кровью Французскаго дворянства. — О, дивный примѣръ англійской доблести! половина войска побораетъ гордыню всей Франціи, а другая стоитъ, улыбаясь, безъ всякаго дѣла, хладнокровнымъ зрителемъ!
ЕПИСК. Пробуди воспоминаніе объ этихъ славныхъ покойникахъ, возобнови мощной рукой своей ихъ подвиги. Ты ихъ наслѣдникъ, сидишь на ихъ тронѣ; кровь и мужество, прославившія ихъ, текутъ въ твоихъ жилахъ, и ты, мой трижды могущественный повелитель, хоть и въ майскомъ еще утрѣ юности, но созрѣлъ уже для дѣлъ славныхъ, для предпріятій великихъ.
ЭКСТ. Твои братья короли и земные властители ждутъ, что ты возстанешь, какъ предшествовавшіе тебѣ львы твоей крови.
ВЕСТМ. Они знаютъ, что ваше величество имѣете на это причину, средства, силы, — и вы, въ самомъ дѣлѣ, имѣете ихъ. Ни у одного еще изъ королей Англіи не было дворянства богаче, подданныхъ вѣрнѣе, и сердца ихъ, оставивъ тѣла свои въ Англіи, расположились уже станомъ на равнинахъ Франціи.
АРХІЕП. Пусть же и тѣла послѣдуютъ за сердцами съ мечемъ, огнемъ и кровью, чтобъ возвратить права твои. Для этого мы, духовные, соберемъ твоему величеству, такую сумму, какой въ одинъ разъ духовенство никогда не собирало еще ни для одного изъ твоихъ предшественниковъ.
К. ГЕН. Но намъ надо вооружиться не для одного похода во Францію; необходимо оставить еще достаточныя силы и противъ Шотландцевъ, которые, безъ того, легко могутъ вторгнуться въ наши владѣнія.
АРХІЕП. Но наши предѣлы, мой повелитель, и безъ того достаточно защищены отъ хищныхъ пограничниковъ.
К. ГЕН. Мы разумѣемъ не однихъ бродягъ; мы боимся общаго вторженія Шотландіи, которая, для насъ, всегда была алчнымъ сосѣдомъ[2]. Вы можете прочесть, что при каждомъ походѣ моего великаго прадѣда во Францію, Шотландцы стремительно вторгались въ его незащищенное королевство огромными полчищами, какъ потокъ въ промоину, тревожили обезсиленную страну жестокими попытками, облагали города и замки тягостной осадой, и что беззащитная Англія приходила въ ужасъ отъ этого опаснаго сосѣда.
АРХІЕП. Который, однакожь, не столько вредилъ, сколько пугалъ; потому что вотъ, ваше величество, какой примѣръ подала себѣ сама же Англія: — когда все ея рыцарство было во Франціи, когда она оставалась печальною вдовицей своего дворянства, она не только съумѣла защитить себя, но взяла еще въ плѣнъ короля Шотландіи, заключила его какъ забѣглаго звѣря, и потомъ переслала во Францію, чтобъ увеличить свиту Эдуарда[3] плѣнными королями, чтобъ обогатить наши лѣтописи, какъ обогащается илъ морскаго дна потонувшими кораблями и несмѣтными сокровищами.
ВЕСТМ. Есть однакожь очень старая и очень справедливая пословица: «Хочешь восторжествовать надъ Франціей — управься прежде съ Шотландіей». Вылетѣлъ только орелъ-Англія на добычу, и ласка-Шотландія, тотчасъ же вползаетъ въ неохраненное гнѣздо его, высасываетъ царственныя яица, и разыгрывая мышь въ отсутствіи кошки, рветъ и душитъ[4] болѣе, чѣмъ можетъ съѣсть.
ЭКСТ. Изъ чего слѣдуетъ, что кошка должна оставаться дома? но это нисколько не неизбѣжная еще необходимость[5], такъ какъ у насъ есть и замки для храненія запасовъ, и отличныя ловушки для воришекъ. Между тѣмъ какъ вооруженная рука сражается внѣ государства, осмотрительная голова защищаетъ себя дома; потому что правленіе, какъ бы оно ни дробилось, все-таки хранитъ созвучіе, сливаясь въ полный и естественный финалъ, какъ музыка.
АРХІЕП. Потому Небо и дѣлитъ человѣческое общество разными призваніями, приводя всѣ его силы въ постоянное движеніе, поставляя повиновеніе какъ бы цѣлью. Такъ дѣйствуютъ и пчелы — созданія, которыя законами природы научаютъ насъ устройству многолюднаго государства. У нихъ есть царица и государственные служители[6], изъ которыхъ нѣкоторые, какъ градоначальники, смотрятъ дома за порядкомъ; другіе, какъ купцы, ведутъ внѣшнюю торговлю; третьи, какъ солдаты, вооруженные жалами, собираютъ дань съ лѣтнихъ бархатистыхъ почекъ и весело возвращаются съ своей добычей домой, къ главной ставкѣ царицы, которая, съ царственной заботливостью, наблюдаетъ какъ распѣвающіе строители выводятъ золотые своды, какъ мирные граждане мѣсятъ медъ, какъ бѣдные поденщики съ тяжелыми ношами тѣснятся въ узкихъ воротахъ, какъ мрачные судьи, жужжа сердито, передаютъ блѣднымъ палачамъ лѣниво-зѣвающихъ трутней. Изъ этого я вывожу, — что многое, вполнѣ стремящееся къ одному и тому же, можетъ дѣйствовать весьма разнообразно; что, какъ нѣсколько стрѣлъ, пущенныхъ съ разныхъ мѣстъ, попадаютъ въ одну цѣль, какъ много дорогъ приводятъ въ одинъ городъ, какъ много быстрыхъ потоковъ вливаются въ одно соленое море, какъ много линій сходятся въ центръ солнечныхъ часовъ, — такъ точно и тысячи разнообразныхъ дѣйствій, нисколько не мѣшая и не вредя одно другому, приводятъ къ одному прекрасному концу. И потому, во Францію, государь. Раздѣли твою счастливую Англію на четыре части, возьми одну четверть съ собой, и ею ты приведешь всю Галлію въ трепетъ. Если же мы, съ силами втрое большими, не съумѣемъ защитить нашего порога отъ собаки — такъ пусть же она рветъ насъ, пусть народъ нашъ лишится названія храбраго и искусснаго въ дѣлахъ государственныхъ.
К. ГЕН. (Всходя на тронъ). Позовите же пословъ Дофина. (Одинъ изъ свиты уходитъ.) Мы рѣшились, и съ помощію Бога и вашей, благородныя мышцы нашего могущества, мы заставимъ Францію, такъ какъ она наша, покориться намъ, или разгромимъ ее совершенно; будемъ полнымъ ея властелиномъ и всѣхъ ея, почти королевственныхъ герцогствъ, или сложимъ наши кости въ жалкую урну безъ могилы и памятника. И громко заговоритъ исторія о нашихъ подвигахъ, или могила наша, будетъ безмолвна, какъ турецкой нѣмой, — не почтится даже и восковой эпитафіей.
Теперь мы готовы выслушать чего хочетъ нашъ любезный братъ, Дофинъ, такъ какъ намъ извѣстно, что вы посланы имъ, а не королемъ.
ПОСОЛ. Угодно вашему величеству, чтобъ мы высказали наше порученіе свободно и вполнѣ, или мы ограничимся только намекомъ на желаніе Дофина и вину нашего посланія?
К. ГЕН. Мы не тиранъ, а король христіанскій, страсти котораго подчинены милосердію, скованы какъ преступники въ нашихъ темницахъ, и потому передавайте порученіе Дофина съ полной, смѣлой откровенностью.
ПОСОЛ. Вотъ оно въ короткихъ словахъ. Ваше величество посылали недавно во Францію съ требованіемъ нѣкоторыхъ герцогствъ въ силу правъ вашего великаго предшественника Эдуарда третьяго. Въ отвѣтъ на это требованіе, принцъ, нашъ повелитель, говоритъ, что оно слишкомъ отзывается вашей юностью, что во Франціи ничего нельзя выиграть плясками, что вамъ не бражничать въ ея герцогствахъ, и потому посылаетъ вамъ этотъ боченокъ сокровищъ, болѣе соотвѣтствующихъ вашему характеру, съ просьбою не помышлять болѣе о герцогствахъ, которыхъ требуете. Вотъ порученіе Дофина.
К. ГЕН. Взгляни, дядя, что это за сокровища?
ЭКСТ. Мячи, мой повелитель.
К. ГЕН. Мы очень рады, что Дофинъ такъ любезенъ съ нами. Благодаримъ за его подарокъ и за трудъ вашъ. Когда мы подберемъ къ этимъ мячамъ ракетки, мы, съ Божіей помощью, сыграемъ съ нимъ во Франціи на корону его отца. Скажите ему, что онъ вызвалъ такого игрока, что всѣ дворы Франціи смутятся, какъ начнутъ летать мячи наши. Мы понимаемъ, почему онъ напоминаетъ намъ буйное наше время; онъ не знаетъ, какъ мы имъ воспользовались. Мы никогда не обольщались бѣднымъ престоломъ Англіи, и потому, живя вдали отъ двора, предавались грубому своеволію; внѣ дома всегда какъ-то веселѣе. — Но скажите Дофину, что я не унижу моего сана: буду королемъ, покажу все величіе души моей[7], когда взойду на тронъ моей Франціи. Здѣсь я слагалъ съ себя мою царственность, трудился какъ поденщикъ; но тамъ я возстану въ такомъ блескѣ, что ослѣплю глаза всей Франціи, не исключая и глазъ самого Дофина. Скажите вашему шутливому принцу, что его насмѣшка превратила его мячи въ каменныя пушечныя ядра; что на его душу ляжетъ тяжелая вина опустошительнаго мщенія, которое полетитъ вмѣстѣ съ ними, потому что насмѣшка, эта отсмѣетъ у многихъ тысячъ женъ любимыхъ мужей, отсмѣетъ сыновъ у матерей, отсмѣетъ много замкoвъ во прахъ, и многимъ незачатымъ и нерожденнымъ еще подастъ причину проклинать дерзость Дофина. Но все это во власти Бога, на котораго полагаю всѣ мои надежды, и во имя Его-то, скажите это Дофину, приду я мстить за себя какъ смогу, подниму правдивую руку за дѣло правое. Ступайте же съ миромъ и скажите Дофину, что его шутка окажется страшной пошлостью, возбудивъ не смѣхъ, а вопли тысячей. — Дать имъ охранный отрядъ. — Прощайте.
ЭКСТ. Забавное посланіе.
К. ГЕН. Мы, надѣюсь, заставимъ покраснѣть пославшаго. (Сходитъ съ трона.) И потому, благородные лорды, не пропускайте ни одного благопріятнаго часа къ ускоренію нашего похода; теперь, послѣ Бога, у насъ одна только мысль: Франція. Приготовьте въ наискорѣйшемъ времени все нужное для этой войны, придумайте все, что можетъ придать больше перьевъ крыльямъ необходимой поспѣшности[8]. Съ Божіей помощью, мы проучимъ Дофина передъ дверьми дома отцовъ его. Пусть каждый напряжетъ всѣ свои умственныя силы, чтобъ осуществить это прекрасное предпріятіе.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьНу вотъ, все юношество Англіи пылаетъ, толковые вздоры сброшены въ гардеробы, оружейники хлопочутъ[9], и только мысль о славѣ наполняетъ грудь каждаго. Продаютъ паствы, чтобъ купить коня, и слѣдуютъ за зеркаломъ всѣхъ христіанскихъ королей съ окрыленными пятами, какъ англійскіе Меркуріи. Въ воздухѣ сидитъ Ожиданіе и скрываетъ мечъ, на который отъ рукояти до острія нанизаны короны императорскія, герцогскія и дворянскія, предназначенныя для Генриха и его сподвижниковъ. Франція, извѣщенная объ этихъ страшныхъ приготовленіяхъ, трепещетъ и блѣдною политикой старается отвратить предпріятіе Англіи. О, Англія! — образецъ внутренняго величія, какъ маленькое тѣло съ огромнымъ сердцемъ, — чего бы ты ни сдѣлала, когда потребуетъ того честь, еслибъ всѣ твои дѣти были истинны и вѣрны? — Но, посмотрите, Франція отыскала въ ней гнѣздо пустыхъ грудей, которыя наполняетъ вѣроломными кронами. Три преступные человѣка, — одинъ, Ричардъ графъ Кэмбриджь, другой, лордъ Скрупъ Мэшамъ, и третій, соръ Томасъ Грей, рыцарь норсомберлэндскій, — обольщенные Французскимъ золотомъ, о, истинно злодѣйскимъ золотомъ[10], составили заговоръ съ трусливой Франціей, и краса всѣхъ королей умретъ отъ рукъ ихъ въ Сосамтонѣ прежде, чѣмъ взойдетъ на корабль, если только адъ и измѣна сдержатъ свое обѣщаніе. Вооружитесь же терпѣніемъ и простите злоупотребленіе разстояній, котораго требуетъ это представленіе. Деньги взяты, злодѣи сговорились, король выѣхалъ изъ Лондона, и сцена перенесется въ Сосамтонъ. Тамъ будетъ театръ нашъ, тамъ придется сидѣть и вамъ. Оттуда мы благополучно перевеземъ васъ во Францію и потомъ возвратимся домой, умоливъ узкій проливъ чтобъ онъ даровалъ вамъ покойный переѣздъ[11], потому что намъ не хочется, чтобъ отъ нашей піесы пострадалъ хоть одинъ желудокъ. Но до пріѣзда короля въ Сосамтонъ, мы не перенесемъ нашей сцены отсюда.
СЦЕНА 1.
правитьБАРД. Очень радъ, что встрѣтилъ васъ, капралъ Нимъ.
НИМЪ. Здравствуйте, лейтенантъ Бардольфъ.
БАРД. Скажите, помирились вы съ знаменосцемъ Пистолемъ?
НИМЪ. Что мнѣ Пистоль; я говорю мало, а выйдетъ случай — на удары не поскуплюсь[12]; будетъ тамъ что будетъ. Драться, конечно, запрещено; но я зажмурюсь и выставлю мечъ мой. Онъ хоть и изъ простенькихъ; но жарить сыръ — годится, выноситъ холодъ такъ же, какъ и всякой другой, а въ томъ-то и вся штука.
БАРД. Я устрою завтракъ, чтобъ помирить васъ, и тогда мы побратаемся и пойдемъ вмѣстѣ во Францію. Согласны, добрый капралъ Нимъ?
НИМЪ. Клянусь, я не прочь пожить такъ долго, какъ только смогу — это самое вѣрное; а не придется — пусть будетъ что будетъ. Вотъ и все тутъ.
БАРД. Оно конечно, капралъ, онъ женился на Нелль Квикли, и она, конечно, оскорбила васъ, потому что въ самомъ дѣлѣ дала вамъ слово.
НИМЪ. Не говорю ничего; чему быть — тому не миновать. Люди могутъ вѣдь спать, могутъ въ это время имѣть при себѣ и горло свое; а у ножей, говорятъ, бываетъ остріе. Что будетъ, то будетъ; пусть терпѣніе сморенная кляча, да кляча-то эта все-таки дотащится. Надобно же быть концу. Я ничего не говорю.
БАРД. Вотъ и знаменосецъ Пистоль съ женой. Сдѣлайте же одолженіе, добрый капралъ, не заводите ссоры. — Какъ поживаете, любезнѣйшій хозяинъ?
ПИСТ. И ты, подлая собака, смѣешь называть меня хозяиномъ? Клянусь этой рукой, я гнушаюсь этимъ названіемъ, и моей Нелль не держать уже жильцевъ.
КВИКЛ. Да, клянусь честью, скоро, скоро откажусь совершенно; вѣдь мы не можемъ принять къ себѣ на хлѣбы и какихъ-нибудь двѣнадцати или четырнадцати дѣвушекъ, которыя честно промышляютъ своими иголками, безъ того, чтобъ не сказали тотчасъ же, что у насъ домъ разврата. (Huмъ обнажаешь мечъ.) О, Господи, вотъ, капралъ Нимъ ужь и обнажаетъ — быть жесточайшему прелюбодѣйству и убійству. Добрый лейтенантъ Бардольфъ, — добрый капралъ, не предпринимайте ничего, нимъ. Пфу!
ПИСТ. (Обнажая мечъ.) Тфу, тебѣ самому, исландская собака! востроухой исландской ублюдокъ!
КВИКЛ. Добрый капралъ Нимъ, покажите, что вы храбрый человѣкъ, вложите мечъ въ ножны.
НИМЪ. Убирайся! — Попадись ты мнѣ только solus.
ПИСТ. Solus, архи-пакостная собака? О, подлая ехидна! въ твою изумительную рожу этотъ solus; въ твои зубы, въ твою глотку, въ твои ненавистныя легкія, въ твой желудокъ, и что еще хуже, — въ твою срамную пасть этотъ solus. Я обращаю этотъ solus назадъ, въ твои кишки, потому что могу воспламениться, потому что курокъ Пистоля взведенъ, и яркій огнь послѣдуетъ.
НИМЪ. Я вѣдь не Барбасонъ[13]; тебѣ не заклясть меня. Я въ расположеніи отвалять тебя порядкомъ. Забудешься, Пистоль — я, по чести, отдую тебя моимъ мечемъ, какъ смогу; согласишься пройтись со мной — я, по чести, пощекочу немного требуху твою, какъ смогу; вотъ тебѣ и вся штука.
ПИСТ. О, хвастунъ подлѣйшій, проклятое, бѣшеное животное! Могила зіяетъ, и безумная смерти близка; испускай же послѣднее дыханіе!
БАРД. (Обнажая мечъ.) Послушайте, послушайте, что скажу я. По рукоять будетъ этотъ мечъ въ груди перваго кто нанесетъ ударъ, клянусь честью солдата!
ПИСТ. (Влагая мечъ въ ножны.) Клятва мощи великой, и бѣшенство смирится. Дай же мнѣ лапу свою, переднюю свою мнѣ лапу дай; могучь твой духъ ужасно!
НИМЪ. (Влагая мечъ въ ножны,) А горло-то, по чести, я все-таки когда-нибудь перехвачу тебѣ; вотъ и вся штука.
ПИСТ. Это значитъ coupe le gorge? Взываю жь тебя снова. О, гнусный Критскій песъ, ты думаешь завладѣть супругою моею! Врешь, въ лѣчебницу ступай, возьми тамъ изъ солильной кади позора прокаженную коршуниху Крессидиной породы, Доль Тиршитъ по прозванью, и женись себѣ на ней. Я же имѣю и буду имѣть quondam Квикли единственной женою, и — pauca, сего довольно.
МАЛЬЧ. Хозяинъ Пистоль, ступайте къ моему господину, и вы, хозяйка. Онъ очень боленъ; хочетъ лечь въ постель. — Добрый Бардольфъ, всунь свой носъ подъ его одѣяло вмѣсто грѣлки; ей-богу, онъ очень боленъ.
БАРД. Пошолъ, мерзавецъ.
КВИКЛ. Да, онъ того и смотри сдѣлается пудингомъ для воронья; король умертвилъ его сердце. Любезный супругъ, приходи же скорѣй. (Уходитъ съ Мальчикомъ,)
БАРД. Дайте же помирить васъ. Намъ надо отправиться во Францію вмѣстѣ. Что за чертовщина, развѣ у насъ ножи для того, чтобъ рѣзать горла другъ другу?
ПИСТ. Пусть потоки выступаютъ изъ береговъ и всѣ демоны ревутъ о пищѣ!
НИМЪ. Отдашь восемь шиллинговъ, которые пробилъ?
ПИСТ. Тотъ подлый рабъ, кто платитъ.
НИМЪ. Но я хочу, чтобъ ты заплатилъ, и теперь же — вотъ и вся штука.
ПИСТ. Мужество рѣшитъ. (Обнажая мечъ свой снова.) Обнажай.
БАРД. Клянусь этимъ мечемъ, я убью перваго, кто нанесетъ ударъ; убью этимъ мечемъ.
ПИСТ. Мечъ — клятва, а клятвы должны имѣть свое дѣйствіе.
БАРД. Капралъ Нимъ и ты, хотите быть друзьями — такъ будьте же друзьями; не хотите — будете моими непріятелями. Прошу вложить мечи.
НИМЪ. Отдашь восемь шиллинговъ, что пробилъ мнѣ?
ПИСТ. Получишь цѣлый нобль, и чистоганомъ; и вина дамъ тебѣ, и дружба и братство соединятъ насъ; и я буду жить у Нима, и Нимъ у меня. Не такъ ли? Вѣдь при войскѣ, я буду маркитантомъ; барышей будетъ вдоволь. (Влагая мечъ въ ножны.) Давай же руку.
НИМЪ. Ты отдашь мнѣ мой нобль?
ПИСТ. Чистоганомъ, вѣрнѣйшимъ образомъ.
НИМЪ. Дѣло; вотъ и вся штука.
КВИКЛ. Если вы рождены женщинами, спѣшите скорѣй къ сэръ Джону. Бѣдный, бѣдный, его такъ трясетъ жгучая квотидіана-терціана, что и смотрѣть-то жалости. Голубчики вы мои, пойдемте же къ нему, пойдемте.
НИМЪ. Король сыгралъ съ нимъ прескверную штуку — вотъ и вся штука.
ПИСТ. Нимъ, ты сказалъ великую истину; сердце его разломано, растерзано.
НИМЪ. Король добрый король, но чему быть, тому ужь и быть; и у него есть свои штуки и продѣлки.
ПИСТ. Посѣтуемъ о рыцарѣ; мы же, ягнятки, поживемъ еще.
СЦЕНА 2.
правитьБЕДФ. Ей-богу, его величество слишкомъ ужь смѣло довѣряется этимъ измѣнникамъ.
ЭКСТ. Ихъ скоро арестуютъ.
ВЕСТМ. Обращеніе ихъ такъ льстиво и непринужденно, какъ будто бы въ груди ихъ царила преданность, увѣнченная честью и непоколебимой вѣрностью.
БЕДФ. Королю извѣстны всѣ ихъ замыслы, чего они и не подозрѣваютъ.
ЭКСТ. И человѣкъ, который былъ его сопостельникомъ[14], котораго онъ осыпалъ своими царскими милостями, продаетъ его жизнь, жизнь своего государя, за иноземное золото!
К. ГЕН. Вѣтеръ благопріятенъ, и мы сейчасъ же сядемъ на корабли. Лордъ Кэмбриджь, и вы, добрый лордъ Мэшамъ, и вы, любезнѣйшій рыцарь, — скажите, какъ вы думаете, пробьемся ли мы съ войскомъ, которое беремъ съ собой, сквозь всѣ силы Франціи и достигнемъ ли цѣли, для которой его собрали?
СКРУП. Безъ всякаго сомнѣнія, мой повелитель, если только каждый сдѣлаетъ все что въ силахъ его.
К. ГЕН. О, въ этомъ я не сомнѣваюсь; вѣдь мы вполнѣ убѣждены, что не уводимъ съ собой ни одного сердца, которое бы не сливалось въ одно прекрасное созвучіе съ нашимъ; что не оставляемъ здѣсь ни одного, которое бы не желало намъ успѣха и побѣды.
КЭМБР. Никогда не было еще монарха, котораго бы такъ боялись и любили, какъ ваше величество; не найдешь, полагаю, и подданнаго, который былъ бы недоволенъ или несчастливъ подъ благодатною сѣнью вашего правленія.
ГРЕЙ. Такъ; даже бывшіе враги вашего родителя, залили свою желчь медомъ, и служатъ вамъ сердцами, составленными изъ долга и усердія.
К. ГЕН. Тѣмъ болѣе должны мы быть благодарными, и мы скорѣй забудемъ услуги нашей собственной руки, чѣмъ должное вознагражденіе заслугъ и достоинствъ, но заслугамъ и достоинствамъ.
СКРУП. И служба примется работать закаленными мышцами, и надежда, освѣжая силы, заставитъ трудиться для вашего величества непрестанно.
К. ГЕН. Мы сами такъ думаемъ. — Дядя Экстеръ, освободите человѣка, котораго вчера взяли за то, что онъ поносилъ насъ; мы приписываемъ это его нетрезвому состоянію, и потому, обдумавъ хорошенько[15], прощаемъ его.
СКРУП. Это, конечно, милосердо, но и слишкомъ ужь безпечно. Нѣтъ, государь, пусть онъ будетъ наказанъ, или ваше снисхожденіе родитъ еще болѣе подобныхъ преступленій.
К. ГЕН. О, будемъ же все-таки милосерды.,лордъ.
КЭМБР. Ваше величество можете быть милосерды и наказывая.
ГРЕЙ. Ваше величество, и наказавъ его строжайшимъ образомъ, окажете великую уже милость, даровавъ ему жизнь.
К. ГЕН. Ваша любовь и заботливость о насъ, слишкомъ уже жестоки противъ этого бѣдняка. Если и на ничтожный проступокъ, сдѣланный въ пьяномъ видѣ, намъ нельзя смотрѣть сквозь пальцы, какъ же сильно должны мы вытаращить глаза, когда имъ представится государственное преступленіе разжеванное, проглоченное и переваренное? — Мы хотимъ, чтобъ его освободили, хотя Кэмбриджь, Скрупъ и Грей, движимые драгоцѣнной и нѣжной заботливостью о нашей особѣ, и требуютъ наказанія. — Обратимся опять къ походу во Францію. Кому обѣщали мы назначенія?
КЭМБР. Мнѣ, ваше величество. Вы приказали напомнить вамъ объ этомъ ныньче.
СКРУП. Точно также и мнѣ, государь.
ГРЕЙ. И мнѣ, мой повелитель.
К. ГЕН. Такъ вотъ ваше, Ричардъ графъ Кэмбриджь, — ваше, лордъ Скрупъ Мэшамъ, — и ваше, сэръ Грей Норсомберлэидскій, — прочтите, и вы увидите, какъ хорошо извѣстны намъ ваши достоинства. — Лордъ Вестморлэндъ, дядя Экстеръ, мы сядемъ на корабли нынѣшней же ночью. — Что съ вами, джентльмены? — Что нашли вы въ этихъ бумагахъ, что такъ ужасно поблѣднѣли? — Посмотрите, какъ они перемѣнились въ лицѣ; щеки ихъ — бумага. — Что жь прочли вы въ нихъ такое, чтобъ могло устрашить, согнать кровь съ лицъ вашихъ?
КЭМБР. Я сознаюсь въ моей винѣ, и покоряюсь милосердію вашего величества.
ГРЕЙ и СКРУПЪ. Молимъ его и мы.
К. ГЕН. Милосердіе, которое такъ еще недавно одушевляло насъ — подавлено, убито вашими же совѣтами. И вамъ ли, постыдитесь, говорить о милосердіи; ваши же собственные доводы обращаются теперь противъ васъ, рвутъ какъ собаки господъ своихъ. — Посмотрите, благородные принцы и пэры, на этихъ чудищь Англіи! Вотъ лордъ Кэмбриджь — вы знаете, какъ охотно наша любовь надѣляла его всѣмъ, что слѣдовало его сану, и этотъ человѣкъ, за нѣсколько ничтожныхъ кронъ — вступилъ легкомысленно въ заговоръ, поклялся, по проискамъ Франціи, умертвить насъ здѣсь, въ Хамтонѣ; въ томъ же поклялся и этотъ рыцарь, обязанный намъ не менѣе Кэмбриджа. — Но, что сказать о тебѣ, лордъ Скрупъ, о тебѣ, жестокое, неблагодарное, безчеловѣчное созданіе? Ты владѣлъ ключемъ всѣхъ моихъ тайнъ; тебѣ была открыта вся глубь души моей; ты и меня самого, еслибъ вздумалъ употребить на свои потребы, могъ бы вычеканить, какъ золото; — была ли жь какая возможность, чтобы подкупъ иноземца могъ извлечь изъ тебя и искорку зла на вредъ хоть даже пальцу моему? Это до того немыслимо, что и при полнѣйшей, какъ черное на бѣломъ ясной, очевидности, я едва вѣрю глазамъ своимъ. Измѣна и убійство, вѣчно соединенныя, какъ супругъ на все стакнувшихся демоновъ, дѣйствуютъ такъ естественно, такъ согласно своей природѣ, что не возбуждаютъ никакого удивленія; но ты, наперекоръ всему, и измѣнѣ и убійству заставилъ дивиться; — и кто бъ ни былъ хитрый демонъ, такъ извратившій тебя, адъ присудитъ ему первенство надъ всѣми. Другіе демоны, подстрекая на измѣну, заплатятъ, прикрываютъ вѣчное осужденіе лоскутьями, цвѣтомъ, видомъ лицемѣрнаго благочестія; овладѣвшій же тобою — возстановилъ, подвигъ тебя на измѣну, не соблазняя ничѣмъ, кромѣ развѣ названія измѣнника. И еслибъ этотъ самый демонъ, одурачившій тебя такъ непостижимо, обошелъ своей львиной походкой всю вселенную — возвратившись въ неизмѣримый тартаръ, онъ сказалъ бы легіонамъ своихъ товарищей: «Никогда уже не добыть мнѣ ни одной души такъ легко, какъ добылъ душу этого Англичанина». — О, какъ страшно заразилъ ты подозрѣніемъ сладость довѣрчивости! Встрѣтится ли человѣкъ вѣрный своему долгу — и ты былъ таковъ же. Покажется ли скромнымъ и образованнымъ — и ты казался такимъ же. Отличайся знаменитымъ родомъ — и ты имъ отличался. Кажись набожнымъ — и ты имъ казался. Пусть онъ будетъ воздерженъ, чуждъ бурныхъ страстей, необузданной веселости и вспыльчивости, не увлекайся пыломъ крови, будь твердъ духомъ, убранъ, облеченъ въ скромныя совершенства, не дѣйствуй глазомъ безъ уха, не довѣряй никому безъ должнаго обсужденія — что жь, вѣдь и ты казался такимъ же, точно такъ же совершеннымъ. Твое паденіе оставило родъ пятна, которое отнынѣ заставитъ заподозрѣвать и самаго лучшаго, совершеннѣйшаго человѣка. И все-таки я буду плакать о тебѣ, потому что твоя измѣна представляется мнѣ, какъ бы вторымъ грѣхопаденіемъ. — Преступленіе очевидно. Арестуйте ихъ; предайте карѣ закона, и да проститъ имъ Господь ихъ замыселъ!
ЭКСТ. Ричардъ графъ кэмбриджьскій, я арестую тебя, какъ государственнаго измѣнника. Генрихъ лордъ Скрупъ мэшамскій, я арестую тебя, какъ государственнаго измѣнника. Томасъ Грей, рыцарь норсомберлэндскій, я арестую тебя какъ государственнаго измѣнника.
СКРУП. Правосудно обнаружилъ Господь заговоръ нашъ, и меня сокрушаетъ не столько смерть, сколько мое преступленіе, которое, хоть и поплачусь за него тѣломъ, молю ваше величество простить мнѣ.
КЭМБР. Меня обольстило не золото Франціи, хоть я и допустилъ его, какъ побудительную причину къ скорѣйшему исполненію замышленнаго; но теперь, благодарю Всевышняго за предотвращеніе, которому и въ самый часъ смерти, отъ души буду радоваться, умоляя Господа и васъ простить мнѣ.
ГРЕЙ. Никогда еще вѣрный подданный не радовался открытію опаснѣйшаго заговора такъ, какъ радуюсь теперь я, что предупрежденъ нашъ проклятый замыселъ. Государь, простите мнѣ вину мою, не прощая тѣла.
К. ГЕН. Да проститъ васъ Господь! Выслушайте приговоръ вашъ. Вы замышляли противъ нашей царственной особы, соединились съ отъявленнымъ врагомъ, приняли изъ его сундуковъ золотой задатокъ нашей смерти, обязались умертвить вашего короля, предать его принцевъ и перовъ рабству, его подданныхъ угнетенью и позору, и все его королевство опустошенью. За насъ самихъ мы не хотимъ мстить; но мы слишкомъ дорожимъ благоденствіемъ нашего королевства, которое вы замышляли погубить, и за это мы предаемъ васъ карѣ его законовъ. — Ступайте же, жалкіе безумцы, на смерть, и да даруетъ вамъ Господь, по своему милосердію, силу принять ее терпѣливо и раскаяться искренно во всѣхъ вашихъ преступленіяхъ. — Возьмите ихъ. (Заговорщиковъ уводятъ.) Теперь, лорды, во Францію; походъ этотъ будетъ славенъ, какъ для насъ, такъ и для васъ. Мы убѣждены въ счастливомъ, блестящемъ успѣхѣ его, потому что самъ Всевышній такъ благодатно обнаружилъ страшную измѣну, подстерегавшую насъ на дорогѣ, чтобъ помѣшать нашимъ начинаніямъ; мы убѣждены, что путь нашъ очищенъ теперь отъ всѣхъ препятствій. И потому, любезные соотечественники, медлить нечего; предадимъ себя въ руки Господа, и за дѣло. Живо въ море; впередъ знамена брани; не король я Англіи, если не буду королемъ Франціи.
СЦЕНА 3.
правитьКВИКЛ. Сладчайшій супругъ мой, прошу, позволь проводить тебя до Стеньса.
ПИСТ. Нѣтъ; мужественное сердце мое скорбитъ и безъ того. Бардольфъ, будь бодръ; Нимъ, возбуди хвастливыя свои жилы; мальчуганъ, всщетинь свое мужество, потому что Фольстэфъ умеръ, и мы должны скорбѣть объ этомъ.
БАРД. Я бы хотѣлъ быть съ нимъ, гдѣ бъ онъ ни былъ, и на небѣ, и въ аду.
КВИКЛ. Нѣтъ, онъ навѣрно не въ аду; онъ на лонѣ Артура[16], если только человѣкъ попадалъ когда-нибудь на лоно Артура. Онъ умеръ такъ прекрасно, заснулъ какъ дитя только что крещеное; онъ отошелъ ровнехонько между двѣнадцатымъ и первымъ, въ самый промежутокъ между приливомъ и отливомъ. Когда я увидала, что онъ началъ ощупывать и дергать одѣяло, играть цвѣтами и улыбаться, глядя на кончики пальцевъ — я тотчасъ догадалась, что ему одна ужь дорога; потому что носъ его завострился какъ перо на зеленомъ письменномъ столѣ[17]. — Что, какъ вы, сэръ Джонъ? спросила я; полноте, не унывайте. — А онъ тутъ и закричалъ: «Боже, Боже, Боже!» раза три или четыре. — Вотъ я, чтобъ утѣшить его, стала уговаривать, чтобъ онъ не думалъ о Богѣ, что ему нисколько еще не нужно безпокоить себя такими мыслями. Ну онъ и попросилъ меня положить побольше одѣялъ на ноги; я подсунула руку подъ одѣяло и пощупала его ноги — холоднехоньки какъ камень; пощупала потомъ колѣнки, и такъ все выше и выше — и все холодно, какъ камень.
НИМЪ. Говорятъ, что онъ проклиналъ хересъ?
КВИКЛ. Да, да, проклиналъ.
БАРД. И женщинъ.
КВИКЛ. Нѣтъ, женщинъ не проклиналъ.
МАЛЬЧ. Какъ же не проклиналъ? Онъ говорилъ, что онѣ воплощенные демоны.
КВИКЛ. Ну да, онъ никогда не терпѣлъ тѣлеснаго[18]; этотъ цвѣтъ былъ всегда противенъ ему.
МАЛЬЧ. Сказалъ, какъ-то разъ, что за женщинъ не миновать ему когтей дьявола.
КВИКЛ. Нѣкоторымъ образомъ иногда онъ дѣйствительно нападалъ на женщинъ; но тогда онъ былъ въ хандрѣ и говорилъ о вавилонской распутницѣ.
МАЛЬЧ. А помните, какъ онъ, увидавъ блоху на носу у Бардольфа, сказалъ, что это черная душа жарится на адскомъ огнѣ.
БАРД. И дрова, поддерживавшія огонь этотъ — вышли, и онъ — всѣ сокровища, которыя я пріобрѣлъ, служа ему.
НИМЪ. Не пора ли однакожь въ дорогу? король, навѣрное, выступилъ ужь изъ Сосамтона.
ПИСТ. Да, отправляемся. — Любовь моя, протяни же ко мнѣ уста свои. Береги мои пожитки и движимое. Да правитъ тобой благоразуміе, значитъ: возгласъ «Гуляй и плати»; не вѣрь никому, потому что клятвы — солома, мужская совѣсть — вафли, а замокъ — единственная вѣрная собака, мой утеночекъ; посему caveto да будетъ твоимъ совѣтчикомъ. Ну, оботри же кристаллы свои. — Братья по оружію, во Францію, сосать, сосать, подобно лошадинымъ піявкамъ, кровь, настоящую кровь!
МАЛЬЧ. Да вѣдь это, говорятъ, весьма нездоровая пища.
ПИСТ. Коснитесь нѣжныхъ устъ ея, и маршъ.
БАРД. (Цѣлуя Квикли.) Прощай, хозяйка.
НИМЪ. Я не могу цѣловать, вотъ оно что; прощай просто.
ПИСТ. Будь бережлива, сиди дома — я повелѣваю тебѣ.
КВИКЛ. Прощайте, прощай!
СЦЕНА 4.
правитьК. ФРАН. Англичане идутъ на насъ съ огромными силами, и намъ необходимо серьёзно позаботиться о возможности дать имъ царственный отпоръ. Герцоги беррійскій, бретаньскій, брабантскій и орлеанскій, вы отправитесь, точно также, какъ и ты, Дофинъ, со всевозможной поспѣшностью, и снабдите наши крѣпости людьми храбрыми и всѣми нужными для обороны средствами; потому что вторженія Англичанъ быстры, какъ воды въ водоворотѣ пучины. Слѣды, оставленные на нашихъ поляхъ этими опасными, по такъ часто пренебрегаемыми Англичанами, видны еще и теперь, и должны же наконецъ научить насъ осторожности.
ДОФИН. Могущественный родитель, ни слова, что намъ слѣдуетъ вооружиться противъ врага; потому что и въ мирное время, хотя бы не было въ виду никакой войны, королевство не должно погружаться въ бездѣйственное усыпленіе, — должно, напротивъ, постоянно заниматься сборами, смотрами и укрѣпленіями, какъ бы ожидало войны. Поэтому, и я скажу: намъ слѣдуетъ отправиться и осмотрѣть слабыя мѣста Франціи, но не обнаруживая ни малѣйшаго признака боязни, какъ бы при вѣсти, что Англія замышляетъ проплясать въ Троицынъ день мавританскій танецъ. Англія, мой повелитель, управляется теперь такъ сумазбродно; скипетръ ея подчиненъ причудамъ такого пустаго, тщеславнаго, безразсуднаго юноши, что не можетъ уже страшить.
КОНЕТ. Полноте, Дофинъ; вы страшно ошибаетесь въ этомъ королѣ. Послушайте только разсказы послѣднихъ вашихъ пословъ, съ какимъ величіемъ выслушалъ онъ ихъ посланіе, какъ онъ богатъ благородными совѣтниками, какъ скроменъ въ своихъ возраженіяхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ страшенъ непоколебимой рѣшимостью, — и вы поймете, что его прежніе безпорядки только внѣшняя сторона Брута, прикрывавшаго свой умъ мантіей глупости, какъ огородники покрываютъ навозомъ корни, чтобъ они дали побѣги и раньше и нѣжнѣе.
ДОФИН. Нѣтъ, нѣтъ, благородный Конетабль? Положимъ однакожь, что вы правы — это будетъ даже благоразумнѣе. Готовясь къ оборонѣ, всегда лучше предполагать врага далеко сильнѣйшимъ, чѣмъ кажется, потому что такимъ образомъ оборона приметъ должные размѣры; пренебреженіемъ же такъ легко уподобиться скрягѣ, который, сберегая какой-нибудь лоскутокъ, портитъ цѣлое платье.
К. ФРАН. Итакъ, принцы, предположимъ же, что король Генрихъ силенъ, и приготовимся встрѣтить его надлежащимъ образомъ. Годъ его отъѣлся нами; онъ порожденіе кровожаднаго поколѣнія, губившаго насъ и на стезяхъ нашей родины: доказательство — слишкомъ памятный позоръ роковаго сраженія при Кресси, въ которомъ всѣ наши принцы были взяты въ плѣнъ рукой Эдуарда, чернаго принца вэльсскаго, тогда какъ надменный отецъ его[19], стоя на холмѣ, рисовался въ воздухѣ, увѣнчанный золотымъ солнцемъ, и, улыбаясь, смотрѣлъ, какъ его геройственное сѣмя уродовало созданія природы, уничтожало образцовыя произведенія, надъ которыми Господь и отцы Франціи трудились цѣлые двадцать лѣтъ. Генрихъ — вѣтвь этого побѣдоноснаго дерева, и намъ нельзя не опасаться и его врожденной мощи и его предназначенія.
ГОНЕЦ. Послы короля Англіи просятъ допуска къ вашему величеству.
К. ФРАН. Мы выслушаемъ ихъ сейчасъ же. Введите ихъ. (Гонецъ и нѣсколько человѣкъ изъ свиты уходятъ.) Видите ли, друзья, какъ горячо гонитъ эта охота.
ДОФИН. Обернитесь — и остановите преслѣдованіе; вѣдь трусливыя собаки лаютъ всего сильнѣе, когда то, чему онѣ грозятъ бѣжитъ далеко передъ ними. Отдѣлайте Англичанъ хорошенько, чтобъ знали какой монархіи вы глава. Самонадѣянность, государь, всегда благороднѣе самоуниженія.
К. ФРАН. Отъ нашего брата Генриха?
ЭКСТ. Отъ него, и вотъ привѣтъ его вашему величеству: — Именемъ Бога всемогущаго требуетъ онъ, чтобъ вы разъоблачились, сложили съ себя заимствованное величіе, которое, по милости неба, но законамъ природы и народовъ, принадлежитъ ему и его наслѣдникамъ; чтобъ вы передали ему корону Франціи со всѣми, широко раскинувшимися правами, которыя придали ей обстоятельства и время. А чтобъ вы не думали, что это какое-нибудь вздорное требованіе, не имѣющее никакой законности, вытащенное изъ червоточинъ временъ давнопрошедшихъ, вырытое изъ праха забвенія — (Подавая ему бумагу) онъ посылаетъ вамъ эту чрезвычайно замѣчательную родословную, во всѣхъ частяхъ совершенно вѣрную и непреложную; предлагаетъ вамъ просмотрѣть ее и проситъ, если найдете, что онъ дѣйствительно происходитъ отъ знаменитаго и достославнаго предка своего, Эдуарда третьяго — отказаться отъ короны и королевства, которыя такъ несправедливо похищены у него, истиннаго и законнаго, но самому рожденію, властелина.
К. ФРАН. А не согласимся?
ЭКСТ. Прибѣгнетъ къ кровавому принужденію; потому что, спрячете корону въ самое сердце — онъ и туда вторгнется за нею, и для этого, для вынужденія силой, если просьбы не подѣйствуютъ, идетъ онъ сюда ярою бурей, съ громомъ и трусомъ земли, какъ Юпитеръ. Самимъ небомъ заклинаетъ онъ васъ передать ему корону изъ состраданія къ бѣднякамъ, для которыхъ голодная война эта разверзаетъ уже широкую пасть свою; слагаетъ на вашу голову слезы вдовъ, крики сиротъ, кровь убитыхъ, стоны дѣвъ о мужьяхъ, отцахъ, женихахъ, которые погибнутъ въ этой распрѣ. Вотъ его просьба, угроза и мое посланіе къ вашему величеству; но, кромѣ того, я имѣю еще особое порученіе къ Дофину.
К. ФРАН. Мы подумаемъ, и завтра передадимъ вамъ нашъ отвѣтъ брату Генриху.
ДОФИН. Дофинъ здѣсь. Что же шлетъ ему король Англіи?
ЭКСТ. Заявленіе полнѣйшаго неуваженія, пренебреженія, презрѣнія и всего что только не унизитъ достоинства посылающаго. Вотъ что говоритъ король мой: не подсластитъ его величество, вашъ родитель, горькой насмѣшки вашего посланія полнымъ удовлетвореніемъ всѣхъ его требованій, онъ позоветъ васъ за нее къ такому отвѣту, что и погреба и чреватые подвалы Франціи возропщутъ на вашу дерзость и возвратятъ вамъ вашу насмѣшку отголоскомъ его пушекъ.
ДОФИН. Скажите же ему, если отвѣтъ моего отца будетъ дружественный, что это противъ моего желанія, потому что я ничего такъ не жажду, какъ войны съ Англіей. Съ этой цѣлью послалъ я ему и парижскіе мячи, которые такъ соотвѣтствуютъ его суетности и легкомыслію.
ЭКСТ. И за это задрожитъ вашъ парижскій Лувръ, хотя бы онъ былъ главнымъ дворомъ могущественной Европы. Вы увидите — точно также, какъ съ удивленіемъ увидали и мы, его подданные, — ужаснѣйшую розницу между его прежней жизнью и теперешней. Теперь онъ взвѣшиваетъ время до самомалѣйшаго мгновенія и это покажутъ вамъ ваши собственныя потери, если онъ останется во Франціи.
К. ФРАН. Завтра вы узнаете наше рѣшеніе.
ЭКСТ. Отпустите насъ какъ можно скорѣе, иначе король нашъ явится сюда и самъ, чтобъ узнать причину нашей медленности; онъ вступилъ уже въ предѣлы Франціи.
К. ФРАН. Отпустимъ безъ всякой задержки, и съ добрыми предложеніями. Что такое ночь? одинъ вздохъ; самый короткій срокъ для отвѣта на такой важный вопросъ.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьТакъ перелетаетъ наша проворная сцена на крылахъ воображенія, съ быстротой, не уступающей самой мысли. Предположите, что вы видѣли короля на хамтонской плотинѣ, какъ онъ, прекрасно-вооруженный, садился на корабль и какъ его славный флотъ опахивалъ юнаго Феба шелковыми вымпелами. Дайте волю вашей фантазіи: пусть она представитъ вамъ, какъ юнги карабкаются по пеньковымъ снастямъ, какъ рѣзкій свистокъ прекращаетъ смутный говоръ, какъ крѣпкіе парусы надуваются[20] незримыми, тихо-подкрадывающимися вѣтрами и заставляютъ огромные корабли браздить море, напирая грудью на гордые валы его. Вообразите, что вы стоите на берегу и смотрите, какъ пляшетъ на непостоянныхъ волнахъ цѣлый городъ, потому что городомъ кажется величественный флотъ, идущій къ Гарфлеру. Слѣдуйте, слѣдуйте за нимъ! вцѣпитесь вашимъ воображеніемъ въ кормы кораблей и оставьте вашу Англію, тихую, какъ мертвая полночь, оберегаемую старцами, дѣтьми и дряхлыми женщинами — только отжившимъ или недожившимъ до силы и крѣпости; потому что кто же, у кого хоть одинъ волосокъ пробился на подбородкѣ, не захотѣлъ бы слѣдовать во Францію за этимъ избраннымъ рыцарствомъ? — Напрягайте, напрягайте ваше воображеніе! смотрите, вотъ осажденный городъ; пушки, обращенныя гибельными зѣвами къ обложенному Гарфлеру, стоятъ на своихъ лафетахъ. Представьте, что посолъ возвратился и говоритъ Генриху, что король Франціи предлагаетъ ему свою дочь Катарину и за ней въ приданое нѣсколько маленькихъ, очень незначительныхъ герцогствъ. Предложеніе это не нравится, проворный пушкарь касается фитилемъ адскихъ пушекъ, и (Шумъ и пушечная пальба.) онѣ громятъ все передъ собою. Будьте же такъ добры, продолжайте и за симъ пополнять наше представленіе вашимъ воображеніемъ. (Уходитъ.)
СЦЕНА 1.
правитьК. ГЕН. Еще разъ, еще разъ въ проломъ, друзья мои, — пробьемся, или замкнемъ его своими трупами! Въ мирное время ничто не краситъ такъ мужа, какъ кротость и смиреніе; но когда буря войны свищетъ въ уши — подражайте тиграмъ, напрягайте мышцы, воспламеняйте кровь, прикрывайте врожденную доброту личиной звѣрообразной ярости, придавайте глазамъ грозное выраженіе и пусть они выглядываютъ изъ портовъ[21] головы, какъ мѣдныя пушки; пусть брови нависнутъ надъ ними такъ же страшно, какъ разъѣденная скала надъ своимъ основаніемъ, подмытымъ бурнымъ, сокрушительнымъ океаномъ. Скрежещите теперь зубами, раздуйте ноздри какъ можно шире, затаите дыханіе и напрягите всѣ силы души до высочайшей степени! — Впередъ, впередъ, благородные Англичане! въ вашихъ жилахъ течетъ кровь отцовъ испытанныхъ въ ратномъ дѣлѣ, отцовъ, которые, какъ столько же Александровъ, сражались въ сихъ странахъ отъ восхода до заката, и влагали мечи только по недостатку противниковъ. Не осрамите матерей вашихъ; докажите, что вы въ самомъ дѣлѣ сыны мужей, которыхъ называли отцами. Будьте примѣромъ для людей низшаго происхожденія; покажите имъ какъ должно сражаться. — И вы, добрые поселяне взрощенные Англіей, докажите силу страны васъ вскормившей; дайте намъ возможность поклясться, что вы достойны своей отчизны, въ чемъ мы впрочемъ и не сомнѣваемся, потому что между вами нѣтъ ни одного столь низкаго и подлаго, чтобъ глаза его не сверкали благороднымъ пламенемъ. Я вижу, вы, какъ гончія на сворахъ, готовы ринуться. Дичь поднята — за ней, на приступъ! — Господь за Генриха! Англія и святый Георгъ! (Шумъ битвы и пушечная пальба.)
СЦЕНА 2.
правитьБАРД. Впередъ, впередъ! въ проломъ, въ проломъ!
НИМЪ. Остановись, капралъ, сдѣлай милость, остановись; сѣча слишкомъ ужь жарка, а вѣдь у меня не десять жизней. Это черезчуръ ужь горячая шутка; вотъ тебѣ и вся пѣсня.
ПИСТ. И вполнѣ правдивая, потому что тутъ шутокъ не оберешься.
Удары сверкаютъ,
Вассалы Господни,
Падутъ, умираютъ!
И мечъ и щитъ,
На почвѣ кровавой,
Вѣнчаются славой.
МАЛЬЧ. Я бы желалъ сидѣть лучше въ Лондонѣ, въ какомъ-нибудь шинкѣ; я отдалъ бы всю мою славу за стопку эля и за безопасность.
ПИСТ. И я. Да,
Еслибъ все сбывалось
Что бъ ни желалось —
Что хочу свершилъ бы,
Отсель укатилъ бы.
МАЛЬЧ. Вѣрно, хоть и не такъ нелицемѣрно, какъ пѣнье птички на вѣткѣ.
ФЛЮЭЛ. А, шортъ восьми! Вперетъ, въ проломъ, сопака! вперетъ бестѣльникъ! (Гоните ихъ.)
ПИСТ. Будь же милосердъ, вождь великій, къ сынамъ персти; укроти свою ярость, укроти мужественную свою ярость! Укроти свою ярость, вождь доблесный! смири свою ярость, мой соколикъ; будь снисходителенъ, сладчайшій мой голубеночикъ!
НИМЪ. Хороши шутки! — ваша милость шутитъ прескверно. (Нимъ, Пистоль, Бардольфе и за ними Флюэлльне уходятъ.)
МАЛЬЧ. Какъ я ни молодъ, а трехъ этихъ хвастуновъ разгадалъ вполнѣ. Я служу всѣмъ тремъ, но служи они мнѣ — они не годились бы мнѣ и всѣ трое, потому что и три такихъ шута не составятъ еще человѣка. У Бардольфа хоть рожа-то и красная, да печень-то бѣлая, и оттого онъ грозенъ только съ виду, и не драчливъ нисколько. У Пистоля языкъ преубійственный, а мечъ самый безвредный, и оттого онъ не щадитъ словъ и бережетъ мечъ. Нимъ услыхалъ какъ-то, что люди малоговорящіе самые храбрые, и оттого, чтобъ не прослыть трусомъ, не произноситъ даже и молитвъ своихъ, и немногія скверныя слова его — точь въ точь что и немногія хорошія дѣла, потому что онъ никогда еще не прошибалъ ничьей головы, кромѣ своей собственной, да и то о какой-нибудь столбъ, мертвецки напившись. Они воруютъ все, что ни попадетъ подъ руку, и называютъ это пріобрѣтеніемъ. Бардольфъ укралъ какъ-то футляръ лютни, протащилъ его двѣнадцать миль и продалъ за три полпенса. Нимъ и Бардольфъ, по воровству, родные братья; въ Кале они стянули печную лопатку, и этотъ подвигъ убѣдилъ меня, что они готовы таскать даже и уголья[22]. Имъ хотѣлось бы, чтобъ и я познакомился съ карманами другихъ, также коротко, какъ платки, или перчатки; но это сильно претитъ моему мужеству, потому что перекладывая изъ чужихъ кармановъ въ свои, я наполнилъ бы ихъ зломъ. Надо оставить ихъ, поискать службы получше; мой слабый желудокъ не переноситъ ихъ гнусности, и потому я долженъ извергнуть ее. (Уходитъ.)
ГООРЪ. Капитанъ Флюэлльнъ, васъ требуютъ къ подкопамъ; герцогъ Глостеръ желаетъ говорить съ вами.
ФЛЮЭЛ. Къ подкопи? скажите герсокъ, не карашо поткодить къ подкопи; потому, витите, подкопи стѣланъ не по правила военна искусства; внутренность уклубленъ недостатошно, и непріятель — ни мошетъ объяснить это герсокъ — потвелъ контра-мина на шетыре-ярдъ нише. Клянусь Спаситель, я думай онъ всорветъ все, когта не бутетъ лютши распоряженіи.
ГООРЪ. Герцогъ Глостеръ, которому поручены осадныя работы, положился во всемъ на ирландскаго инженера, вполнѣ достойнаго джентльмена.
ФЛЮЭЛ. На капитанъ Мэкморисъ, не такъ ли?
ГООРЪ. На него.
ФЛЮЭЛ. Клянусь Спаситель, онъ наибольши оселъ въ мірѣ. Я, витите, докашу, што онъ снаетъ истинна военна искусства, римска военна искусства, не больше маленька шенокъ.
ГООРЪ. Вотъ и онъ съ шотландскимъ капитаномъ Джэми.
ФЛЮЭЛ. Капитанъ Дшэми утивителыю храбрій джентльменъ, это вѣрно, и въ тревни война онъ ошень свѣдусша и искусна, какъ я самѣтилъ это по его распоряшеній. Клянусь Спаситель, въ рассуштеніи правила древни римски война онъ не уступитъ никакой военна шеловѣкъ въ мірѣ.
ДЖЭМИ. Добраго утра, капитанъ Флюэлльнъ[23].
ФЛЮЭЛ. Страствуйте, добри капитанъ Дшэми.
ГООРЪ. Что это значитъ, капитанъ Мэкморисъ, что вы оставили подкопы? Бросили ихъ, отказались минеры?
МЭКМ. Бросили, протрубили отступленіе, и, вотъ вамъ Христосъ, прескверно сдѣлали. Клянусь моей рукой и душой моего отца, прескверно сдѣлали, что бросили ихъ. Черезъ какой-нибудь часъ, вотъ вамъ Христосъ, я взорвалъ бы городъ непремѣнно. Скверно, скверно сдѣлали; клянусь моей рукой, скверно сдѣлали!
ФЛЮЭЛ. Капитанъ Мэкморисъ, я, витите, попросилъ бы у васъ посволени вступить теперь съ вами въ нѣкоторій диспутъ, въ родѣ, витите, разсушдени или друшеска бесѣтъ; отшасти касательно правила военна искусства, римска военна искусства, — отшасти, для утовлетворени мое мнѣній, и отшасти, витите, для утовлетворени мои понятій касательно правила военна дисциплинъ, и это главномъ обрасъ.
ДЖЭМИ. Превосходно, любезные капитаны; вы позволите и мнѣ при случаѣ сказать словечко.
МЭКМ. Теперь, вотъ вамъ Христосъ, не время. День такой жаркой; и погода, и битва, и король, и герцоги пылаютъ; когда тутъ вести ученыя пренія. Городъ берутъ приступомъ; трубы зовутъ въ проломъ, а мы разговариваемъ, и, вотъ вамъ Христосъ, ничего не дѣлаемъ; это стыдъ намъ всѣмъ; клянусь моимъ спасеніемъ, стыдъ стоять безъ дѣла; стыдъ, клянусь моей рукой, а тамъ есть случай порѣзаться, есть что подѣлать, и тамъ, вотъ вамъ Христосъ, ничего не сдѣлано.
ДЖЭМ. Клянусь святымъ причастіемъ, прежде чѣмъ глаза мои сомкнутся на сонъ, я еще покажу себя, или лягу костьми; но дешево все-таки не продамъ моей жизни, — это вѣрно, коротко и ясно. А споръ вашъ, право, пріятно было бы послушать.
ФЛЮЭЛ. Капитанъ Мэкморисъ, я витите, съ ваша посволеній, думай, што не многи исъ ваша націй —
МЭКМ. Изъ моей націи? Что жь моя нація? подлая, незаконнорожденная, холопья, бездѣльничья что ли? Что жь такое моя нація? Кто смѣетъ что-нибудь сказать о моей націи?
ФЛЮЭЛ. Вотъ, витите, капитанъ Мэкморисъ, когта ви принимай дѣло не въ тотъ смыслъ, въ какой я скасалъ — я, мошетъ-бить, подумай, што ни обрасшаетесь со мной не такъ дружественно, какъ по благорасумій слѣтовалъ бы; потому што я не уступитъ вамъ ни въ военна искусства, ни въ хороша происхошденіе, ни въ друкія шастнооти.
МЭКМ. Я не знаю, можете ли вы равняться со мной, но я, клянусь моимъ спасеніемъ, снесу вамъ голову.
ГООРЪ. Джентльмены, вы не понимаете другъ друга.
МЭКМ. Вотъ тебѣ на! да это сквернѣе всего. (Трубы.)
ГООРЪ. Въ городѣ трубятъ на переговоры.
ФЛЮЭЛ. Капитанъ Мэкморисъ, когта бутетъ болѣ утобна, слюшай, я, витите, бутитъ столько смѣлъ, што скашу вамъ, што я снаю военна искусства, и это давольна.
СЦЕНА 3.
правитьК. ГЕН. На что же рѣшился градоначальникъ? Это послѣдніе переговоры, и поточу покоритесь безусловно нашему милосердію, или, какъ люди жаждущіе гибели, вызывайте насъ своимъ упорствомъ на самое страшное. Заставите меня снова обстрѣливать вашъ городъ, клянусь честью солдата — названіе, которое нахожу для себя приличнѣе всѣхъ прочихъ, — я не оставлю полуразрушеннаго Гарфлера, пока не схороню его подъ его собственнымъ пепломъ. Я замкну всѣ врата милосердію, и остервененный, грубый, жестокосердый воинъ, чуждый, какъ самый адъ, всякой совѣсти, пойдетъ, въ полномъ разгулѣ кровавой руки, косить, какъ траву, и вашихъ прекрасныхъ дѣвъ и дѣтей цвѣтущихъ. Что мнѣ, если безбожная война, какъ царь зла, въ пламенномъ уборѣ, съ лицемъ запачканнымъ, примется совершать всѣ ужасы грабежа и опустошенья? Что мнѣ, если вы сами причина, что ваши чистыя дѣвы подвергнутся буйному, свирѣпому насилію? Какая узда удержитъ ярое своевольство, когда оно бѣшено несется подъ гору? Всѣ наши повелѣнія распаленнымъ грабежемъ солдатамъ будутъ такъ же дѣйствительны, какъ приказъ левіафану выдти на берегъ. И потому граждане Гарфлера, пожалѣйте вашъ городъ и его жителей, пока мои воины находятся еще у меня въ повиновеніи; пока тихій, прохладный вѣтерокъ милости, удерживаетъ еще черныя, заразительныя тучи убійства, грабежа и неистовствъ. Не пожалѣете — вы тотчасъ же увидите, какъ гнусная рука ослѣпшаго, окровавленнаго солдата начнетъ сквернить локоны вашихъ громковопіющихъ дочерей, рвать серебристыя бороды вашихъ отцовъ, разбивать почтенныя ихъ головы о стѣны, поднимать обнаженныхъ дѣтей на копья, между тѣмъ какъ обезумѣвшія матери будутъ раздирать небо своими отчаянными воплями, подобно женамъ Іудеи во время кровавой охоты палачей Ирода. Говорите же — сдаетесь, или рѣшаетесь сопротивленіемъ на всѣ эти ужасы?
ГРАД. Ныньче рушились всѣ наши надежды. Дофинъ, у котораго мы просили помощи, отвѣтилъ, что не собралъ еще достаточныхъ силъ, чтобъ отбить такую грозную осаду. И потому, могущественный король, мы сдаемъ нашъ городъ и нашу жизнь твоему кроткому милосердію. Вступи и располагай нами и всѣмъ нашимъ; долѣе защищаться мы не можемъ.
К. ГЕН. Отворите же ворота. — Дядя Экстеръ, займи Гарфлеръ; ты останешься въ немъ и укрѣпишь его какъ можно лучше. Будь со всѣми милостивъ. Что касается до насъ, любезный дядя, зима близится, болѣзни въ нашемъ войскѣ ростутъ — мы возвратимся въ Кале. Эту ночь мы будемъ твоимъ гостемъ въ Гарфлерѣ, а завтра утромъ, въ походъ. (Трубы. Король и войско вступаютъ въ городъ.)
СЦЕНА 4.
правитьКАТАР. Alice, tu as esté en Angleterre, et tu parles bien le language.
АЛИСА. Un peu, madame.
КАТАР. Je te prie, m’enseigniez; il faut que j’apprenne à parler. Gomment appeliez vous la main en Anglois?
АЛИСА. La main? elle est appellée de hand.
КАТАР. De hand. Et les doigts?
АЛИСА. Les doigts? may foy, je oublie les doigts; mais je me souviendray. Les doigts? je pense, qu’ils sont appellé de fingres, ouy de fingres.
КАТАР. La main, de hand; les doigts, de fingres. Je pense, que je suis le bon escolier. J’ay gagné deux mots d’Anglois vistement. Comment appeliez vous les ongles?
АЛИСА. Les ongles? les appelions de nails.
КАТАР. De nails. Eseoutez; dites moy, si je parle bien: de hand, de fingres, de nails.
АЛИСА. C’est bien dit, madame; il est fort bon Anglois.
КАТАР. Dites moy l’Anglois, pour le bras.
АЛИСА. De arm, madame.
КАТАР. Et le coude.
АЛИСА. De elbow.
КАТАР. De elbow. Je m’en faitz la répétition de tous les mots, que vous m’avez appris dès а present.
АЛИСА. Il est trop difficile, madame, comme je pense.
КАТАР. Excusez moy, Alice; eseoutez: de hand, de pingre, de nails, de arm, de bilbow.
АЛИСА. De elbow, madame.
КАТАР. O Seigneur Dieu! je m’en oublie; de elbow. Comment appeliez vous, le col?
АЛИСА. De nick, madame.
КАТАР. De nick. Et le menton?
АЛИСА. De chin.
КАТАР. De sin. Le col de nick; le menton, de sin.
АЛИСА. Ouy. Sauf vostre honneur; en vérité, vous prononcéz les mots aussi droict que les natifs d’Angleterre.
КАТАР. Je ne doute point d’apprendre par la grace de Dieu, et en peu de temps.
АЛИСА. N’avez vous pas dejа oublié ce que je vous ay enseignée?
КАТАР. Non, je reciteray а vous promptement. De hand, de fingre, de mails —
АЛИСА. De naits, madame.
КАТАР. De nails, de arme, de ilbow.
АЛИСА. Sauf vostre honneur, de elbow.
КАТАР. Ainsi dis je; de elbow, de nick, et de sin. Comment appeliez vous le pieds et la robe?
АЛИСА. De foot, madame et de…
КАТАР. De foot et de…? O Seigneur Dieu! ces sont mots de son mauvais, corruptible, grosse, et impudique, et non pour les dames d’honneur d’user. Je ne voudrois prononcer ces mots devant les seigneurs de France, pour tout le monde. Il faut de foot et de…. néant-moins. Je réciterai une autre fois ma leèon ensemble: de hand, de fingre, de nails, de arm, de elbow, de nick, de sin, de foot, de…
АЛИСА. Excellent, madame!
КАТАР. C’est assez pour une fois; allons nous à disner.
СЦЕНА 5.
правитьК. ФРАН. Онъ перешелъ Сому — это вѣрно.
КОНЕТ. И если мы, несмотря на то, не разобьемъ его, пусть тогда не жить намъ во Франціи, пусть придется отказаться отъ всего, отдать этимъ варварамъ наши прекрасные виноградники!
ДОФИН. О, Dieu vivant! неужели же нѣсколько отпрысковъ, побѣговъ сладострастія нашихъ отцовъ, нашихъ же, привитыхъ къ дикому пню, вѣтокъ, поднимутся такъ неожиданно къ самому небу, перевысятъ своихъ прививателей?
Г. БУРБ. Норманы, незаконнорожденные Норманы, незаконнорожденные Нормановъ! Mort de ma vie! позволятъ имъ подвигаться впередъ безпрепятственно — я продаю мое герцогство и покупаю сырую, грязную мызу на Альбіонѣ, на этомъ иззубренномъ островѣ.
КОНЕТ. Dieu de battailes! откуда берутъ они этотъ пылъ? Страна ихъ туманна, холодна, мрачна; блѣдное солнце смотритъ на нее какъ бы съ досадой и умерщвляетъ ея плоды своимъ хмуреньемъ. Неужели кипяченая вода, ячменный ихъ отваръ — это пойло годное только для надорванныхъ клячь, придаетъ ихъ холодной крови этотъ нылъ безстрашія, передъ которымъ наша кровь, возбуждаемая виномъ, кажется замороженной? О, для чести нашей родины, не будемъ же висѣть, какъ ледяныя сосульки на крышахъ нашихъ домовъ, между тѣмъ какъ народъ болѣе холодный орошаетъ потомъ храброй юности наши богатыя поля, бѣдныя развѣ только настоящими ихъ владѣльцами.
ДОФИН. Клянусь честью, наши дамы смѣются надъ нами; говорятъ прямо, что нашъ пылъ выродился, что онѣ отдадутся юношамъ Англіи, чтобъ возобновить Францію незаконнорожденными воинами.
Г. БУРБ. Онѣ посылаютъ насъ въ англійскія танцовальныя школы, совѣтуютъ выучиться рѣзвымъ лавольтамъ и быстрымъ курантамъ, увѣряя, что всѣ наши достоинства въ пяткахъ, что мы превосходнѣйшіе бѣгуны.
К. ФРАН. Гдѣ Монжуа, герольдъ нашъ? отправить его скорѣе къ королю Англіи, пусть поклонится ему грознымъ нашимъ вызовомъ. — Воспряньте же, принцы! вооружитесь духомъ чести, далеко острѣйшимъ мечей вашихъ, и въ поле! Карлъ Де-ля-Бре, доблестный конетабль Франціи; и вы, герцоги Орлеанскій, Бурбонскій, Беррійскій, Аленсонскій, Брабантскій, Бордоскій и Бургундскій; и вы, Жакъ Шатильонъ, Рамбуре, Водемонъ, Бомонъ, Гранпре, Русси, Фоконберъ, Фуа, Лестрэль, Бусико и Шароле, — доблестные герцоги, принцы, бароны и рыцари, смойте же, хоть ради вашихъ богатымъ владѣній, страшный позоръ вашъ. Остановите Генриха англійскаго, разгуливающаго по нашему государству съ знаменами расписанными кровью Гарфлера; риньтесь на его войско, какъ подтаявшій снѣгъ въ долины, когда гордыя вершины Альповъ плюютъ своею влагой на подвластное имъ низменное дно ихъ. Риньтесь на него — вы достаточно для этого сильны, — и на тележкѣ привезите его въ Руанъ, плѣнникомъ.
КОНЕТ. Вотъ это вполнѣ подобаетъ душамъ великимъ. Жалѣю объ одномъ только, что его силы такъ малочисленны, воины изнурены болѣзнями и походами. Увидавъ наши войска — я увѣренъ — духъ его падетъ въ помойную яму страха и, вмѣсто всѣхъ подвиговъ, онъ предложитъ за себя выкупъ.
К. ФРАН. И потому, конетабль, поторопите Монжуа и прикажите ему сказать королю Англіи, что мы послали его узнать, какой онъ самъ назначитъ за себя выкупъ. — Дофинъ, ты останешься съ нами въ Руанѣ.
ДОФИН. Нѣтъ, прошу, ваше величество.
К. ФРАН. Укроти свою нетерпѣливость, ты остаешься съ нами. А вы, благородный конетабль, и вы всѣ, мои доблестные герцоги, въ походъ, и за тѣмъ поспѣшите возвратиться съ вѣстью о паденіи Англіи.
СЦЕНА 6.
правитьГООРЪ. Ну что, капитанъ Флюэлльнъ? вы вѣдь съ моста?
ФЛЮЭЛ. О, на мостъ, увѣряй васъ, славни дѣла дѣлай.
ГООРЪ. Что герцогъ Экстеръ, здравъ?
ФЛЮЭЛ. Герсокъ Экстеръ мушественъ, какъ Акамемнонъ и шеловѣкъ, котора я люплю и увашай всей душа и всѣмъ серса; которому катовъ слушить моей шиснью и всѣми моими способности; — онъ, хвала и благотареніе Госпоту, не полушилъ ни малѣйша рана и сашисшаетъ мостъ съ удивительна храпрость и съ необикновенна дисциплинъ. Тамъ есть еще на мостъ снаменосса, — скашу по совѣсть, онъ кашется храпръ какъ Маркъ Антоній, и это шеловѣкъ, никѣмъ въ мірѣ не увашаема; но я витѣлъ, онъ славно трался.
ГООРЪ. А какъ зовутъ его?
ФЛЮЭЛ. Это снаменосса Пистоль.
ГООРЪ. Я не знаю его.
ФЛЮЭЛ. Та вотъ онъ и самъ.
ПИСТ. Капитанъ, прошу тебя сдѣлать мнѣ одолженіе; герцогъ Экстеръ любитъ тебя.
ФЛЮЭЛ. Та, благотареній Бога; и я немноко саслушилъ люповь его.
ПИСТ. Бардольфъ, воинъ твердый и могучій сердцемъ, покорный храбрости, по волѣ жестокой судьбы и звѣрскому вращенію колеса коварной Фортуны, этой слѣпой богини, стоящей на безпрестанно вертящемся камнѣ —
ФЛЮЭЛ. Посвольте, снаменосса Пистоль. Фортуна исобрашаютъ слѣпая, съ покривало на гласа, штобъ покасать вамъ, што Фортуна слѣпа; исобрашаютъ такше на колесо, штобъ покасать вамъ — и въ это весь мораль — што она вертится и непостоянна, исмѣншивъ и шасто перемѣняитъ. И нога ее, витите, стоитъ на сферишеска камень, которій вертится, вертится и вертится. Поэти, я вамъ скашу, стѣлали прекраснѣйши описани Фортуни. Фортуна, витите, превосхотпѣйши мораль.
ПИСТ. Фортуна врагъ Бардольфа и хмурится на него; онъ укралъ дароносицу, и за это его хотятъ вздернуть на висѣлицу. Поганая смерть! Пусть висѣлицы разѣваютъ свою пасть для собакъ, а человѣка не трогаютъ; пенька не должна перехватывать его дыхательной дудки. Но Экстеръ изрекъ приговоръ смерти за дароносицу, самой ничтожной цѣны. Такъ поди же, поговори съ нимъ — герцогъ внемлетъ твоему гласу, — и не допусти, чтобъ остріе полупенсовой веревки и позора, перерѣзало жизненную нить Бардольфа. Сохрани, капитанъ, его жизнь, и я буду тебѣ благодаренъ.
ФЛЮЭЛ. Снаменосса Пистоль, я отшасти понимай васъ.
ПИСТ. Такъ ликуй же!
ФЛЮЭЛ. Нѣтъ, снаменосса, тутъ нѣтъ нишево ликуй, потому што, витите, когта бы онъ билъ даше братъ мой, я самъ пошелалъ бы, штобъ герсокъ исполнилъ своя воля и повѣсилъ ево; потому што надобно штобъ была дисциплинъ.
ПИСТ. Такъ умри же и будь проклятъ; figo[24] тебѣ за твою дружбу.
ФЛЮЭЛ. Карашо.
ПИСТ. Испанское figo! (Уходитъ, показывая кукишъ).
ФЛЮЭЛ. Ошень карашо.
ГООРЪ. Да это отъявленный мошенникъ; теперь я вспомнилъ его — сводникъ, воръ.
ФЛЮЭЛ. Увѣряю васъ, на мостъ онъ каварилъ такія славна словъ, какъ бы въ прасникъ. Но карашо; я и то, што онъ скасивалъ мнѣ теперь, припомнитъ, когта будетъ нушна.
ГООРЪ. Это хвастунъ, глупецъ, мошенникъ, отправляющійся по временамъ на войну, чтобъ, возвратившись въ Лондонъ, повеличаться видомъ воина. Подобные мерзавцы знаютъ на перечетъ всѣ имена великихъ полководцевъ; они разскажутъ вамъ, по наслышкѣ, гдѣ были жаркія схватки: при томъ или этомъ окопѣ, при такомъ-то проломѣ, или такомъ-то прикрытіи, и кто тутъ отличился, кто застрѣленъ или осрамился, и какъ стоялъ непріятель. И все это они повѣствуютъ на настоящемъ солдатскомъ языкѣ, приправляя его нововычеканенными клятвами[25]. Вы не можете себѣ представить, какъ сильно дѣйствуетъ борода, подстриженная на манеръ генеральской[26], и истасканная походная одежда посреди пѣнящихся бутылокъ, на умы упоенные элемъ. Вы непремѣнно должны выучиться распознаванію этихъ гадинъ современности; иначе то и дѣло будете ошибаться самымъ страннымъ образомъ.
ФЛЮЭЛ. Снаете, капитанъ Гооръ, я и такъ самѣтилъ, што онъ не такой шеловѣкъ, какой хошетъ покасывай себя всему свѣтъ. Найту хоть маленька тирка въ кафтанъ его — я скашу ему што я думай. (Трубы.) Слишитъ? король приближайся, и мнѣ нато раскаваривай съ нимъ касательно мостъ.
ФЛЮЭЛ. Та блакословитъ Госпоть, ваше велишество!
К. ГЕН. Ну что, Флюэлльнъ? ты вѣдь съ моста?
ФЛЮЭЛ. Тошно такъ, ваше велишество. Герсокъ Экстеръ утершалъ мостъ съ необикновенна храпрость; Франсуси, витите, уталился, и мноко било тамъ отлишна дѣла. Непріятель катѣлъ савлатѣть мостъ; но билъ принуштенъ ретироваться, и герсокъ Экстеръ каспатинъ мостъ. Моку скасать, ваше велишество, герсокъ храбри шеловѣкъ.
К. ГЕН. А какъ велика наша потеря, Флюэлльнъ?
ФЛЮЭЛ. Непріятельски потерь ошень большой, ошень сильна большой; а съ наша сторона, какъ я полагай, герсокъ потерялъ только одна шеловѣкъ, котори повѣсилъ са то, што обкратилъ серква. Это шеловѣкъ, если ваше велишество снаете ево, Бартольфъ; лисо ево — весь волтырь, шишка, пупирушка и оконь, а губи туютъ ему прямо въ носъ, котори, какъ расосшенній уколь, то посинѣй, то покраснѣй. Но теперь носъ ево каснили, и оконь ево погасла.
К. ГЕН. Желалъ бы избавиться такимъ образомъ и отъ всѣхъ подобныхъ негодяевъ. Объявить войску наше строжайшее повелѣніе, чтобъ на походѣ не брали въ деревняхъ ничего силой и безъ платы, чтобъ не смѣли оскорблять ни одного Француза грубыми и бранными рѣчами. Когда кротость и жестокосердіе спорятъ о королевствѣ, игрокъ снисходительнѣйшій выигрываетъ всегда скорѣе.
МОНЖ. Вы вѣрно узнали меня по моей одеждѣ?
К. ГЕН. Узналъ; но что жь узнаю отъ тебя?
МОНЖ. Волю моего повелителя.
К. ГЕН. Говори.
МОНЖ. Мой король говоритъ: Скажи ты Генриху англійскому, что хотя мы и казались мертвыми, но мы только спали; что благоразумное выжиданіе — воинъ далеко надежнѣйшій опрометчивости. Скажи, что мы могли отдѣлать его и при Гарфлерѣ, но полагали неблагоразумнымъ наказывать оскорбленіе, когда оно не совсѣмъ еще созрѣло; что теперь нашъ чередъ говорить и что рѣчь наша повелительна. Англія раскается въ своемъ безумствѣ, увидитъ свою слабость, и удивится нашему терпѣнію. Предложи ему поэтому подумать о своемъ выкупѣ, который долженъ быть хоть нѣсколько соразмѣренъ нашимъ потерямъ, числу подданныхъ, которыхъ лишились, униженію которому подвергались; полное же удовлетвореніе задавило бы его слабыя силы совершенію. Чтобъ оплатить всѣ наши потери — казнохранилище его слишкомъ бѣдно; чтобъ вознаградить пролитую нами кровь — недостаточно и всего народонаселенія его королевства; а за наше униженіе — и онъ самъ, на колѣняхъ у нашихъ ногъ, слишкомъ слабое и недостаточное удовлетвореніе. Прибавь къ этому нашъ вызовъ и скажи ему, въ заключеніе, что онъ обманулъ своихъ сподвижниковъ, которымъ приговоръ уже произнесенъ. Такъ говоритъ король, мой повелитель, и вотъ вина моего посланія.
К. ГЕН. Твое имя? — званіе жь извѣстно уже намъ.
МОНЖ. Монжуа.
К. ГЕН. Ты прекрасно выполнилъ свою обязанность. Возвратись же къ своему королю и скажи ему, что теперь я не ищу его, что желалъ бы возвратиться въ Кале безпрепятственно; потому что, говоря правду — хоть и неблагоразумно открывать такъ много врагу хитрому и сильнѣйшему — мое войско, ослабленное болѣзнями, уменьшилось значительно, и небольшой остатокъ его почти не лучше такого же числа Французовъ, которыхъ до этого, когда все было здорово, я полагалъ на каждаго Англичанина по три. — Господи, прости мнѣ эту хвастливую выходку! ее навѣялъ на меня вашъ Французскій воздухъ; каюсь въ этомъ. — Ступай же, и скажи своему повелителю, что я здѣсь, что весь мой выкупъ это бренное и недостойное тѣло, что все мое войско слабый, больной охранный отрядъ; но что, несмотря на то, съ Божіей помощью, мы не остановимся, хотя бы самъ король Франціи и еще такой же сосѣдній король стали на пути нашемъ. — (Подавая ему цѣпь.) Вотъ тебѣ, за твои труды, Монжуа. Ступай и посовѣтуй своему государю подумать хорошенько. Можно будетъ пройдти — мы пройдемъ; помѣшаютъ — мы окрасимъ вашу черную почву вашей красной кровью; и за симъ, прощай, Моижуа. Вся сущность нашего отвѣта: въ нашемъ настоящемъ положеніи мы не ищемъ, но и не уклоняемся отъ битвы; — такъ и скажи своему королю.
МОНЖ. Я такъ и передамъ ему это. Благодарю, ваше величество. (Уходитъ.)
ГЛОСТ. Я думаю теперь они не нападутъ на насъ.
К. ГЕН. Братъ, мы не въ ихъ рукахъ, а въ рукахъ Господа. Ступайте къ мосту; ночь ужь близится. Мы расположимся по ту сторону рѣки, а завтра утромъ попросимъ ихъ дать намъ дорогу и далѣе.
СЦЕНА 7.
правитьКОНЕТ. Вздоръ! — лучше моихъ доспѣховъ не сыскать и въ цѣломъ мірѣ. — Желалъ бы, чтобъ былъ ужь день!
Г. ОРЛ. Ваше вооруженіе превосходно, но отдайте же должную справедливость и моей лошади.
КОНЕТ. Ваша лошадь лучшая во всей Европѣ.
Г. ОРЛ. Неужели никогда не настанетъ утро?
ДОФИН. Вы, герцогъ и конетабль, говорите о вооруженіяхъ и лошадяхъ?
Г. ОРЛ. Вы ни тѣмъ, ни другимъ не уступите ни одному принцу въ цѣломъ мірѣ.
ДОФИН. Что это за безконечная ночь! — Да, я не промѣняю своего коня, ни на что ходящее на четырехъ ногахъ. Ça, ha! Онъ скачетъ какъ будто его внутренности воздухъ[27]; это le cheval volant, Пегасъ, qui а les narines de feu! Когда я вскакиваю на него — я парю, я соколъ; онъ несется но воздуху, и земля поётъ, когда онъ къ ней прикасается; низкій рогъ копытъ его музыкальнѣе дудки Гермеса.
Г. ОРЛ. Онъ вѣдь мушкатнаго цвѣта?
ДОФИН. И горячь, какъ инбирь. Онъ созданъ какъ бы для Персея — чистый воздухъ и огонь; другія же, грубѣйшія начала обнаруживаются только терпѣливой неподвижностью, когда садишься на него. Да, это конь; всѣ прочіе, въ сравненіи съ нимъ — просто клячи.
КОНЕТ. Дѣйствительно, ваше высочество, это превосходнѣйшая, совершеннѣйшая лошадь.
ДОФИН. Король всѣхъ скакуновъ; его ржаніе — повелительный говоръ монарха; видъ его вселяетъ почтеніе.
Г. ОРЛ. Довольно, братъ.
ДОФИН. Тотъ глупъ, кто не въ состояніи осыпать моего коня заслуженными похвалами съ пробужденія жаворонка, до загона овцы; это тема также неистощимая, какъ море; превратите пески въ краснорѣчивые языки, и всѣмъ имъ будетъ что поговорить о моей лошади. Она достойна, чтобъ о ней говорили государи, чтобъ на ней ѣздили государи государей; заслуживаетъ, чтобъ весь міръ, какъ извѣстный, такъ и неизвѣстный, бросилъ всѣ свои дѣла и дивился ей. Я сочинилъ однажды въ похвалу ей сонетъ, который начинался такъ: «О, чудо природы» —
Г. ОРЛ. Я слышалъ, точно такъ же начинался сонетъ чьей-то любовницѣ.
ДОФИН. Такъ это подражаніе сонету моей лошадь; потому что моя лошадь — моя любовница.
Г. ОРЛ. Ну, а въ ѣздѣ-то ваша любовница хороша?
ДОФИН. Только подо мною; и это лучшая похвала всякой хорошей любовницы.
КОНЕТ. Ma foy, на дняхъ, если не ошибаюсь, ваша любовница сбросила васъ однакожь съ себя довольно неучтиво.
ДОФИН. Это, можетъ-быть, ваша.
КОНЕТ. Моя была не взнуздана.
ДОФИН. Вѣроятно по старости и смиренію; въ силу чего, вы и ѣздите на ней, безъ Французскаго нижняго платья — въ своемъ собственномъ, узкомъ какъ ирландское.
КОНЕТ. Вы знатокъ въ верховой ѣздѣ.
ДОФИН. А потому и позвольте предостеречь васъ: кто ѣздитъ такъ, и ѣздитъ безъ всякой осторожности, попадаетъ въ грязныя болота. По моему, лучше ужь пусть моя лошадь будетъ моей любовницей.
КОНЕТ. А по моему, лучше ужь пусть моя любовница будетъ моей лошадью.
ДОФИН. У моей любовницы, конетабль, по крайней мѣрѣ волосы-то свои собственные.
КОНЕТ. Да этимъ я могъ бы также хорошо похвастаться, еслибъ и свинья была моей любовницей.
ДОФИН. Le chien est retourné à son propre vomissement, et la truie lavée au bourbier; вы пользуетесь всѣмъ.
КОНЕТ. Только не лошадью вмѣсто любовницы и не подобными пословицами, которыя нисколько нейдутъ къ дѣлу.
РАМБ. Скажите, господинъ конетабль, что это на латахъ, которыя я видѣлъ въ вашей палаткѣ — солнца или звѣзды?
КОНЕТ. Звѣзды.
ДОФИН. Изъ которыхъ, нѣкоторыя, полагаю, слетятъ завтра.
КОНЕТ. И все-таки въ нихъ не будетъ недостатка на моемъ небѣ.
ДОФИН. Очень можемъ быть, потому что на немъ черезчуръ ужь много лишнихъ. Убавленіе ихъ принесетъ вамъ гораздо болѣе чести.
КОНЕТ. Точно тоже можно сказать и о похвалахъ, которыми вы навьючиваете вашу лошадь; она и сбивъ съ себя половину ихъ, бѣжала бы такъ же хорошо.
ДОФИН. Желалъ бы, чтобъ могъ навьючить ее по достоинству. — Да что же это — неужели никогда не настанетъ день? Завтра я проскачу цѣлую милю, и весь путь мой вымощу англійскими рожами.
КОНЕТ. Ну, я не скажу ничего такого, изъ опасенія сбиться съ пути; желалъ бы однакожь утра, чтобъ схватиться съ Англичанами.
РАМБ. Кто хочетъ побиться со мной на двадцать плѣнниковъ?
КОНЕТ. Да тебѣ самому надобно еще побиться, чтобъ добыть ихъ.
ДОФИН. Ужь полночь; пойду вооружаться. (Уходитъ.)
Г. ОРЛ. Дофинъ жаждетъ утра.
РАМБ. Жаждетъ англійскаго мяса.
КОНЕТ. Полагаю, онъ съѣстъ всѣхъ кого ни убьетъ.
Г. ОРЛ. Онъ храбрый принцъ, клянусь бѣлой ручкой моей дамы.
КОНЕТ. Клянитесь лучше ногой, чтобъ ей можно было и растереть эту клятву.
Г. ОРЛ. Онъ самый дѣятельный человѣкъ Франціи.
КОНЕТ. Суетливость также дѣятельность; а онъ всегда будетъ суетливъ.
Г. ОРЛ. Я никогда не слыхалъ, чтобъ онъ сдѣлалъ кому зло.
КОНЕТ. Не сдѣлаетъ никому и завтра; онъ низачто не лишитъ себя этой славы.
Г. ОРЛ. Я знаю, онъ храбръ.
КОНЕТ. Это говорилъ мнѣ и тотъ, кто знаетъ его лучше васъ.
Г. ОРЛ. Кто же это?
КОНЕТ. Онъ самъ, и еще съ прибавленіемъ, что ничего, если объ этомъ узнаютъ и другіе.
Г. ОРЛ. Но вѣдь храбрость его нисколько не сокровенная добродѣтель.
КОНЕТ. То-то и есть, герцогъ, что сокровенная; кто же изъ смертныхъ, кромѣ его служителя, видѣлъ ее? Это добродѣтель въ клобучкѣ — увидѣла свѣтъ, и пропала[28].
Г. ОРЛ. Вражда злорѣчива.
КОНЕТ. Есть другая пословица: дружба льстива.
Г. ОРЛ. А я вамъ скажу третью: отдай и дьяволу должное.
КОНЕТ. И очень кстати; вашъ другъ занимаетъ тутъ мѣсто дьявола. А чтобъ отразить и эту, скажу вамъ: чтобъ очумѣть дьяволу.
Г. ОРЛ. Вы сильнѣй меня въ пословицахъ; но — глупецъ скоро разстрѣливаетъ свои стрѣлы.
КОНЕТ. Ваша пролетѣла мимо.
Г. ОРЛ. Промахи вамъ не новость.
ГОНЕЦ. Господинъ конетабль, Англичане стоятъ не болѣе какъ въ тысячѣ пятистахъ шагахъ отъ вашей ставки.
КОНЕТ. Кто мѣрилъ разстояніе?
ГОНЕЦ. Гранпре.
КОНЕТ. Храбрый и опытный дворянинъ. — О, какъ бы я желалъ, чтобъ былъ ужь день! — Бѣдный король Англіи, онъ не жаждетъ разсвѣта, какъ мы.
Г. ОРЛ. Что за сумазбродъ, что за безумецъ этотъ Генрихъ! Какъ отказаться отъ всякаго человѣческаго смысла, точно также, какъ и его пустоголовые спутники?
КОНЕТ. Да, будь у нихъ хоть немного смысла, они давно разбѣжались бы.
Г. ОРЛ. А его-то у нихъ и недостаетъ. Имѣй ихъ головы хоть какое-нибудь умственное оружіе, они никогда не могли бы носить такихъ тяжелыхъ шлемовъ.
КОНЕТ. Англія страна прехрабрыхъ созданій; бульдоги ихъ необыкновенно мужественны.
Г. ОРЛ. Глупыя собаки; лѣзутъ, зажмуривъ глаза, въ пасть русскаго медвѣдя, и онъ мнетъ ихъ головы, какъ гнилыя яблоки. Такимъ образомъ, вы, пожалуй, назовете храброй и блоху, которая преспокойно завтракаетъ на губѣ льва.
КОНЕТ. Именно. И люди, по ярости и жестокости нападеній, подобны бульдогамъ; умъ свой они оставляютъ, на это время, женамъ, и тутъ давай имъ только побольше говядины, желѣза и стали — они будутъ жрать какъ волки, драться какъ черти.
Г. ОРЛ. А въ говядинѣ-то у нихъ теперь страшный недостатокъ.
КОНЕТ. Стало завтра они будутъ хлопотать больше объ ѣдѣ, чѣмъ о битвѣ. Однакожь, не пора ли и вооружаться?
Г. ОРЛ. Ужь два часа; въ десять — у каждаго изъ насъ будетъ по сту Англичанъ. (Уходятъ.)
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьПредставьте, что теперь время, когда тихій ропотъ и глубокій мракъ наполняютъ безпредѣльный сводъ міросозданья. Въ черныхъ нѣдрахъ ночи переносится безпрестанно изъ лагеря въ лагерь тихое жужжанье враждебныхъ войскъ, такъ что часовые почти слышатъ таинственное перешептываніе противустоящихъ стражей. Огни отвѣчаютъ огнямъ, и при блѣдномъ пламени ихъ, каждый отрядъ видитъ загорѣлыя лица воиновъ другаго; конь грозитъ коню, поражая гордымъ и сердитымъ ржаніемъ усыпленное ухо ночи; стукъ хлопотливаго молотка оружейниковъ, которые убираютъ въ палаткахъ рыцарей и закрѣпляютъ смычки, обнаруживаетъ грозное приготовленіе. Сельскій пѣтухъ поетъ, колокола звучатъ третій часъ сонливаго утра. Гордясь своимъ числомъ, самоувѣренные и безстыдные Французы разыгрываютъ въ кости пренебрегаемыхъ Англичанъ и клянутъ тихое, увѣчное теченіе ночи, которая, подобно мрачной и отвратительной вѣдьмѣ, ковыляя, удаляется такъ медленно. Бѣдные, осужденные Англичане, какъ обреченныя жертвы, сидятъ безмолвно у сторожевыхъ огней и обдумываютъ опасности близкаго утра; мрачная ихъ неподвижность, впалыя щеки, изношенныя одежды представляютъ ихъ выглядывающему мѣсяцу страшными призраками. Но посмотрите на царственнаго предводителя ихъ — какъ онъ переходитъ отъ стражи къ стражѣ, отъ палатки къ палаткѣ, и вы воскликнете: «Хвала и слава ему!» Онъ обходитъ все свое войско; съ кроткою улыбкой привѣтствуетъ всѣхъ добрымъ утромъ, называетъ братьями, друзьями, соотечественниками. На королевскомъ лицѣ его ничто не обнаруживаетъ, какая страшная армія окружила его; не сдало оно и малѣйшей частички своего румянца тяжелой, безсонной ночи. Онъ глядитъ такъ бодро; преодолѣваетъ утомленіе съ такимъ веселымъ видомъ, съ такимъ чуднымъ величіемъ, что, глядя на него, каждый бѣднякъ, прежде печальный и блѣдный, ободряется. Взоры его, подобно солнцу, льютъ всѣмъ свои дары — растапливая ледъ страха. — Смотрите же всѣ, и лорды и простолюдины! смотрите на этотъ слабый очеркъ Генриха въ эту ночь, набросанный рукой недостойной. За симъ, наша сцена должна перенестись на поле сраженія, гдѣ — о, горе! — мы опошлимъ славное дѣло при Азинкуртѣ стукомъ четырехъ или пяти негодныхъ, заржавѣвшихъ рапиръ въ смѣшномъ подражаніи битвѣ. Но сидите и смотрите, и пусть смѣшное передражниваніе припоминаетъ вамъ что было въ самомъ дѣлѣ. (Уходить.)
СЦЕНА 1.
правитьК. ГЕН. Да, Глостеръ, опасность велика, а потому тѣмъ больше будетъ и наше мужество. — Добраго утра, братъ Бедфордъ. — Боже Всемогущій! вѣдь и въ самомъ злѣ есть свое доброе; умѣй только люди извлекать это доброе. Такъ, наши злые сосѣди заставляютъ насъ вставать рано, а вставать рано хорошо и для здоровья и для хозяйства; кромѣ того, они служатъ намъ, какъ бы внѣшней совѣстью и проповѣдниками, увѣщевающими насъ приготовиться къ нашей смерти хорошенько. Такимъ образомъ, мы можемъ собирать медъ и съ плевелъ, дѣлать полезнымъ нравоученіемъ самаго дьявола.
Добраго утра, старый сэръ Эрпинамъ. Хорошая, мягкая подушка была бы покойнѣе для этой прекрасной, бѣловолосой головы, чѣмъ жесткій дернъ Франціи.
ЭРПИН. Нѣтъ, государь; съ тѣхъ поръ, какъ могу сказать: теперь я лежу какъ король, эта постель нравится мнѣ больше.
К. ГЕН. Хорошо, что люди могутъ мириться съ непріятностями настоящаго примѣромъ другихъ; это успокоиваетъ духъ, а успокоился духъ — органы, доселѣ убитые, безжизненные, расторгаютъ свою усыпительную могилу и, сбросивъ старую кожу[29], движутся свободнѣе и легче. Дай мнѣ твой плащъ, сэръ Томасъ. — Братья, скажите лордамъ, что я желаю имъ добраго утра и прошу ихъ собраться въ мою ставку.
ГЛОСТ. Будетъ исполнено, государь. (Уходитъ съ Бедфордомъ.)
ЭРПИН. А мнѣ, прикажешь остаться съ тобой, мой повелитель?
К. ГЕН. Нѣтъ, добрый рыцарь; ступай съ моими братьями къ лордамъ Англіи. Мнѣ хочется побесѣдовать немного съ самимъ собой, а для этого никого не нужно.
ЭРПИН. Господь да благословитъ тебя, благородный Генрихъ! (Уходитъ.)
К. ГЕН. Благодарю, старикъ, за твое прекрасное желаніе.
ПИСТ. Qui va lа?
К. ГЕН. Другъ.
ПИСТ. Отвѣчай обстоятельнѣй: офицеръ ты, или человѣкъ простой, обыкновенный, народный?
К. ГЕН. Я капитанъ.
ПИСТ. И таскаешь огромное копье?
К. ГЕН. Таскаю. Но кто же ты?
ПИСТ. Такой же джентльменъ какъ и императоръ.
К. ГЕН. Такъ ты важнѣе и короля?
ПИСТ. О, король славный малой, золото, лихой малой, отпрыскъ славы; хорошаго происхожденія и съ отлично храбрымъ кулакомъ. Я цѣлую грязные его башмаки, и отъ души люблю милѣйшаго забіяку. Твое имя?
К. ГЕН. Гарри le Roy.
ПИСТ. Le Roy! это корнвалійская фамилія; ты изъ корнвалійскаго отряда?
К. ГЕН. Нѣтъ, я Вэльсецъ.
ПИСТ. Знаешь Флюэлльна?
К. ГЕН. Знаю.
ПИСТ. Скажи же ему, что въ день святаго Давида я обобью весь его порей объ его же голову[30].
К. ГЕН. Смотри же, не носи въ этотъ день на своей шапкѣ кинжала, а то онъ обобьетъ его о твою.
ПИСТ. Ты другъ его?
К. ГЕН. И родственникъ.
ПИСТ. Такъ figo же тебѣ, когда такъ.
К. ГЕН. Спасибо. Богъ съ тобой!
ПИСТ. Мое имя Пистоль. (Уходитъ.)
К. ГЕН. Оно вполнѣ соотвѣтствуетъ твоей заносчивости.
ГООРЪ. Капитанъ Флюэлльнъ!
ФЛЮЭЛ. Я; — но рати Бока, каваритъ тише. Въ цѣла вселенна всево утивительнѣй, когта не соблютаютъ истинни и древни военна привилеги и сакони. Потрутитесь просмотрѣть войни Помпей велики, и ни увититъ, што въ лагерь Помпей никогда не бивало никакая болтовня; увѣряй васъ, ни найтете, што военни церемони и попечени, и форми, и востершность, и скромность били совсѣмъ не такой, какъ теперь.
ГООРЪ. Да вѣдь непріятель шумитъ же; вы всю ночь слышали его.
ФЛЮЭЛ. Непріятель оселъ, дуракъ, болтливи вертопракъ, такъ ви и тумаетъ, што и мы долшни бить и оселъ, и дуракъ, и болтливи вертопракъ.
ГООРЪ. Я стану говорить тише.
ФЛЮЭЛ. Прошу васъ, стѣлайте такой отолшеній. (Уходятъ.)
К. ГЕН. При всей своей странности, этотъ Вэльсецъ удивительно дѣятеленъ и храбръ.
КОРТЪ. Что это тамъ, братъ Джонъ Батсъ, ужь не утро ли занимается?
БАТСЪ. Да кажется; а вѣдь желать-то наступленія дня, намъ право, не изъ чего.
ВИЛЛ. Мы видимъ, какъ тамъ занимается день, а конца-то его, я думаю, не видать ужь намъ никогда. — Кто идетъ?
К. ГЕН. Другъ.
ВИЛЛ. Кто твой начальникъ?
К. ГЕН. Сэръ Томасъ Эрпинамъ.
ВИЛЛ. Добрый, старый начальникъ и преобходительный джентльменъ. Скажи, что онъ думаетъ о нашемъ положеніи?
К. ГЕН. Что мы точно, какъ люди брошенные на мель, съ которой, того и гляди, снесетъ первый приливъ.
БАТСЪ. Что жь, сказалъ онъ свое мнѣніе королю?
К. ГЕН. Нѣтъ; да и не долженъ. Между нами, я думаю, что король такой же человѣкъ, какъ и я; онъ слышитъ запахъ фіялки также, какъ я; видитъ небо также, какъ я; всѣ его чувства такія же, какъ и у другихъ людей. Отстраните окружающій его блескъ, и въ наготѣ своей, онъ явится вамъ просто человѣкомъ. Пусть его наклонности возвышеннѣе нашихъ; но если онѣ начнутъ спускаться, онѣ будутъ спускаться на такихъ же крыльяхъ какъ и наши; и потому, если онъ увидитъ, какъ мы, что есть причина опасаться — нѣтъ никакого сомнѣнія, что и его опасенія будутъ точно таковы же какъ наши. Вотъ по этому-то никто и не долженъ внушать ему и тѣни страха, чтобъ онъ, обнаруживъ его, не лишилъ мужества и все свое войско.
БАТСЪ. Показывай онъ тамъ, для виду, какую хочетъ храбрость, а я все-таки думаю, какъ ни холодна эта ночь — онъ предпочелъ бы просидѣть ее и по самое горло въ Темзѣ. Да и я желалъ бы, чтобъ онъ сидѣлъ въ ней, и я съ нимъ, что бы тамъ изъ того ни вышло — только бы не быть здѣсь.
К. ГЕН. Послушайте, я вамъ, по чести, скажу мое истинное о королѣ мнѣніе; я думаю, онъ совсѣмъ не желаетъ перенестись въ какое-либо другое мѣсто.
БАТСЪ. Такъ я желалъ бы, чтобъ онъ былъ здѣсь одинъ; тогда онъ не могъ бы сомнѣваться въ выкупѣ, и сколько бѣдняковъ избавилось бы отъ вѣрной смерти.
К. ГЕН. Скажу смѣло, ты не можешь нелюбить его до того, что въ самомъ дѣлѣ пожелалъ бы, чтобъ онъ былъ здѣсь одинъ; ты это говоришь только для того, чтобъ выпытать мнѣніе другихъ. Мнѣ кажется, что я нигдѣ не умру такъ охотно, какъ въ обществѣ короля, потому что его дѣло правое, причина распри благородная.
ВИЛЛ. Ну, этого-то мы вѣдь не знаемъ.
БАТСЪ. Да и не наше дѣло знать; потому что — знаемъ, что мы подданные короля, — и довольно съ насъ. Неправо дѣло — наша обязанность повиноваться стираетъ съ насъ всякую за него отвѣтственность.
ВИЛЛ. А неправо дѣло — самому ужь королю придется дать не легкій отчетъ, когда всѣ ноги, руки и головы, отрубленныя въ сраженіи, соединятся въ день страшнаго суда и всѣ закричатъ: «мы умерли тамъ-то; одни проклиная, другіе призывая лѣкарей, другіе вспоминая женъ, которыхъ оставили въ бѣдности, другіе о долгахъ, которыхъ не заплатили, другіе о дѣтяхъ, брошенныхъ безъ призора». — Полагаю, не многіе изъ тѣхъ, что умираютъ въ сраженіяхъ, умираютъ хорошо; да какъ и распорядиться хоть чѣмъ-нибудь похристіянски, когда только что кровь и занимаетъ тебя. Ну, а если всѣ эти люди умираютъ нехорошо — тяжело будетъ отвѣчать королю, который довелъ ихъ до этого; потому что вѣдь ослушаться его — поступить противъ всѣхъ обязанностей подданства.
К. ГЕН. Такимъ образомъ, если сынъ, посланный отцомъ по торговымъ дѣламъ, погибнетъ на морѣ въ грѣхахъ — по нашему, вина его грѣховности, должна пасть на отца, который послалъ его; нападутъ на служителя, отправленнаго господиномъ съ деньгами, разбойники и убьютъ его, не давъ покаяться въ прегрѣшеніяхъ — по вашему, порученіе господина будетъ виной осужденія служителя. Но это не такъ; ни король не обязанъ отвѣчать за кончину каждаго солдата въ особенности, ни отецъ за кончину сына, ни господинъ за кончину слуги; потому что, желая услугъ ихъ, они нисколько не желаютъ ихъ смерти. Кромѣ того, нѣтъ короля, который — при всей чистотѣ своего дѣла — могъ бы, когда придется рѣшать его мечемъ, набрать солдатъ совершенно непорочныхъ. Нѣкоторые обременены, можетъ-быть, грѣхомъ преднамѣреннаго убійства; другіе — грѣхомъ обмана дѣвъ вѣроломными клятвами; третьи ищутъ въ войнѣ спасенія отъ кары за грабежи и разбои, которыми терзали прекрасную грудь мира. Удалось этимъ нарушителямъ закона избѣжать такимъ образомъ заслуженнаго наказанія — они ускользнули только отъ людей; но нѣтъ у нихъ крылъ, чтобъ улетѣть отъ Бога. Война — его палачъ, война — его кара, и тутъ, въ борьбѣ королей, люди наказываются и за прежнія нарушенія королевскихъ законовъ: они бѣжали мѣстъ, гдѣ смерть грозила ихъ жизни, и гибнутъ тамъ, гдѣ думали сохранить ее. Умираютъ они не приготовившись — король не виноватъ въ ихъ осужденіи точно также, какъ и въ тѣхъ преступленіяхъ, за которыя они тутъ наказываются. Служба каждаго подданнаго принадлежитъ королю; но душа каждаго подданнаго остается его собственностью. А потому, въ военное время, каждый солдатъ долженъ, какъ больной въ постелѣ, сдувать каждую пылинку съ своей совѣсти; такимъ образомъ, умретъ онъ — и смерть будетъ для него выгодой; останется живъ — благословенна потеря времени, которой пріобрѣтается такое приготовленіе, и о томъ, кто уцѣлѣлъ, не грѣхъ подумать, что Господь, которому онъ приносилъ такую чистосердечную жертву, позволилъ ему пережить этотъ день для того, чтобъ онъ видѣлъ его величіе и научалъ другихъ, какъ слѣдуетъ приготовляться къ послѣднему часу.
ВИЛЛ. Оно конечно — умираетъ человѣкъ въ грѣхѣ, грѣхъ этотъ надаетъ на его голову, и король не отвѣтчикъ за него.
БАТСЪ. Я и не требую, чтобъ онъ отвѣчалъ за меня, а сражаться за него все-таки готовъ отчаяннѣйшимъ образомъ.
К. ГЕН. Я слышалъ собственными ушами, какъ король говорилъ, что низачто не прибѣгнетъ къ выкупу.
ВИЛЛ. Онъ говоритъ это, чтобъ мы храбрѣе сражались, а перехватятъ намъ горла — выкупится; да намъ то что отъ этого.
К. ГЕН. Доживу до этого, я затѣмъ никогда ужь не повѣрю его слову.
ВИЛЛ. Вотъ угрозишь-то! Эка штука, досада какого-нибудь бѣдняка на государя, — это страшный выстрѣлъ изъ бузиннаго ружья; это все равно, что заморозить солнце, помахивая на него павлиннымъ перушкомъ. Никогда ужь не повѣришь его слову! Поди, ты ничего не могъ сказать глупѣе этого.
К. ГЕН. Твое возраженіе не много грубовато, и въ другое время, я могъ бы и обидѣться имъ.
ВИЛЛ. Можемъ разсчитаться и послѣ, если останемся живы.
К. ГЕН. Согласенъ.
ВИЛЛ. А какъ же мнѣ узнать тебя?
К. ГЕН. Дай мнѣ какой-нибудь залогъ, и я буду носить его на моемъ шлемѣ; осмѣлишься когда-нибудь признать его — я готовъ къ отвѣту.
ВИЛЛ. Вотъ моя перчатка; дай же мнѣ свою.
К. ГЕН. Возьми.
ВИЛЛ. Я также стану носить ее на моемъ шлемѣ, и если, послѣ-завтра, ты подойдешь ко мнѣ и скажешь: «это моя перчатка» — клянусь этой рукой, я заушу тебя отличнѣйшимъ образомъ.
К. ГЕН. Останусь живъ, я непремѣнно потребую ее.
ВИЛЛ. Врешь — не захочешь, какъ и попасть на висѣлицу.
К. ГЕН. Потребую даже и въ присутствіи самого короля.
ВИЛЛ. Смотри же, сдержи слово. Прощай.
ВАТСЪ. Полноте, дурни, помиритесь! будетъ съ васъ ссоръ и съ Французами — вѣдь и этихъ не перечесть вамъ.
К. ГЕН. Въ самомъ дѣлѣ, Французамъ можно закладывать двадцать Французскихъ кронъ противъ одной, что побьютъ насъ, потому что носятъ ихъ на своихъ плечахъ[31]; но и Англичанамъ, право, не грѣхъ обрѣзывать Французскія кроны, и завтра самъ король примется за это дѣло. (Солдаты уходятъ.) Все на короля! и нашу смерть, и наши души, и наши долги, и нашихъ бѣдныхъ женъ и дѣтей, и грѣхи, все — все свалимъ на короля! — И мы должны нести на себѣ все. Тягостная необходимость, неразлучная съ величіемъ, подчиненнымъ дыханію каждаго глупца, котораго чувства не понимаютъ ничего, кромѣ своихъ собственныхъ нуждъ! И отъ сколькихъ сердечныхъ отрадъ, которыми наслаждаются частные люди, короли должны отказаться совершенно? И что же имѣютъ короли, чѣмъ бы не пользовались ихъ подданные, кромѣ внѣшней царственности? И что же такое ты, идолъ-царственность? Что ты за божество, когда терпишь отъ земныхъ нуждъ болѣе, чѣмъ твои поклонники? какія твои выгоды, какіе доходы? О, открой же мнѣ настоящее свое значеніе! Что же какъ не лесть душа твоя[32]? — Ты просто: санъ, степень, форма, приводящая другихъ въ страхъ и трепетъ; но и приводя въ трепетъ, ты все-таки менѣе счастливо, чѣмъ тѣ, которые трепещутъ. Не ядомъ ли лести упиваешься ты зачастую, вмѣсто сладостнаго уваженія? О, захворай только, гордое величіе, и повели своей царственности уврачевать тебя! Не воображаешь ли, что жгучая горячка испугается и скроется отъ титлъ, которыми ублажаетъ тебя ласкательство; уступитъ низкому присѣданью и изгибанью? Можешь ли ты, повелѣвая колѣнами нищаго, воспользоваться и его здоровьемъ? — Нѣтъ, гордое сновидѣніе, играющее такъ хитро покоемъ королей; — я король, но король, понимающій тебя! Я знаю, что ни помазаніе, ни скиптръ, ни держава, ни мечъ, ни жезлъ, ни корона, ни одежда сотканная изъ злата и перловъ, ни напыщенныя титла предшествующія королю, ни тронъ, на которомъ онъ сидитъ, ни приливъ блеска, бьющій въ высокій берегъ этого міра, ни все это вмѣстѣ, трижды велелѣпная царственность, ни все это вмѣстѣ, и на роскошнѣйшемъ ложѣ не даетъ тебя сна такъ крѣпкаго, какъ сонъ бѣдняка, который, набивъ животъ сквернѣйшимъ хлѣбомъ[33], ложится себѣ съ головой ничѣмъ не озабоченной. Никогда не видитъ онъ ужасной ночи, этой дщери ада; пропотѣвъ, какъ батракъ, отъ восхода до заката на глазахъ Феба, онъ просыпаетъ ее всю на пролетъ въ Элизіѣ; встаетъ на другой день съ разсвѣтомъ, подсаживаетъ Гиперіона на коней его, — и такъ, трудясь всегда не безъ пользы для себя, идетъ себѣ за вѣчно бѣгущимъ годомъ къ своей могилѣ. И этотъ бѣднякъ, который проводитъ всѣ дни въ работѣ и просыпаетъ всѣ ночи, счастливѣе короля, несмотря на все его величіе. Этотъ рабъ — членъ общественнаго мира; онъ наслаждается имъ, и не вѣдаетъ грубый мозгъ его сколькихъ безсонныхъ ночей стоитъ королю сохраненіе этого мира, которымъ простолюдинъ пользуется все-таки болѣе его.
ЭРПИН. Государь, лорды, обезпокоенные вашимъ отсутствіемъ, ищутъ васъ по всему лагерю.
К. ГЕН. Собери ихъ, добрый Эрпинамъ, въ мою палатку; я буду тамъ прежде тебя.
ЭРПИН. Не замедлю и я, мой повелитель. (Уходить.)
К. ГЕН. О, Боже брани! закали сердца моихъ воиновъ, сдѣлай ихъ непричастными страху, лиши ихъ способности считать, если число враговъ можетъ устрашить ихъ! — Забудь, Господи! забудь, хоть только на этотъ день, грѣхи отца моего, которыми онъ добылъ корону! Я похоронилъ тѣло Ричарда снова, и пролилъ о немъ болѣе слезъ сокрушенія, чѣмъ вытекло изъ него капель крови. Я содержу пятьсотъ бѣдныхъ, которые каждый день два раза поднимаютъ свои изсохшія руки къ небу, умоляя о прощеніи за пролитую кровь; я выстроилъ двѣ часовни, въ которыхъ мрачные, угрюмые священнослужители постоянно молятъ за упокой души Ричарда. Я сдѣлаю еще больше, хотя и знаю, что все, что бы ни сдѣлалъ, все будетъ мало, если и собственнымъ еще покаяніемъ не буду молить тебя, о Боже, о прощеніи.
ГЛОСТ. Мой повелитель!
К. ГЕН. Голосъ моего брата Глостера? — Знаю, знаю за чѣмъ ты; идемъ. — И день, и друзья — все ждетъ меня.
СЦЕНА 2.
правитьГ. ОРЛ. Солнце золотитъ ужь наше оружіе; пора, господа!
ДОФИН. Montez à cheval: — Коня! — valet! lacquay!
Г. ОРЛ. Какой доблестный пылъ!
ДОФИН. Via! — les eaux et la terre —
Г. ОPЛ. Rien puis? l’air et le feu —
ДОФИН. Ciel, братъ Орлеанскій.
Что, благородный конетабль?
КОНЕТ. Слышите, какъ ржутъ наши лошади отъ нетерпѣнья?
ДОФИН. Такъ на лошадей и пришпоривайте такъ, чтобы горячая ихъ кровь брызгала прямо въ глаза Англичанъ и ослѣпляла ихъ преизбыткомъ нашей храбрости.
РАМБ. Вы хотите, чтобъ они плакали кровью нашихъ лошадей? Какъ же увидимъ мы настоящія-то ихъ слезы?
ГОНЕЦ. Перы Франціи, Англичане стали уже въ боевой порядокъ.
КОНЕТ. На коней, живо на коней, храбрые принцы! Взгляните только на эту бѣдную, изморенную ватагу; одинъ уже дивный видъ вашъ высосетъ ихъ души, оставитъ имъ только шелуху, скорлупу мужей. Тутъ слишкомъ недостаточно работы для всѣхъ нашихъ рукъ; и всей крови ихъ тощихъ жилъ мало, чтобъ оставить хоть по пятнушку на всѣхъ мечахъ, которые ныньче обнажатъ наши храбрые воины и вложатъ опять въ ножны по недостатку дѣла; дохнемъ только на нихъ, и дыханіе нашего мужества уничтожитъ ихъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, господа, что и наши служители и поселяне, которые безъ всякой пользы толпятся около нашихъ боевыхъ отрядовъ, могли бы очистить поле отъ такого жалкаго врага, между тѣмъ какъ мы стояли бы у подошвы этого холма праздными зрителями; но этого не позволяетъ наша честь. Что сказать еще? Потрудимся самую, самую малость, и все кончено. Пусть же веселые звуки трубъ подаютъ знакъ садиться на коней; наше приближеніе распространитъ такой ужасъ по полю, что Англичане падутъ ницъ и сдадутся.
ГРАН. Что же вы такъ медлите, благородные принцы? Остовы островитянъ, отчаявшихся сохранить свои кости, портятъ только утренній видъ поля; оборванныя ихъ знамена распущены, и нашъ воздухъ, насмѣхаясь, развѣваетъ ихъ лохмотья. Гордый Марсъ, кажется, обанкрутился въ ихъ нищенскомъ войскѣ, и робко выглядываетъ изъ-за ржаваго забрала. Всадники сидятъ, словно канделябры со свѣчами въ рукахъ[34]; а бѣдныя клячи ихъ стоятъ, повѣсивъ головы, кожа на нихъ обвисла, ноги дрожатъ, тусклые глаза точатъ слизь, запачканныя жеваной травой удила не шелохнутся въ блѣдныхъ, вялыхъ мордахъ, и палачи ихъ, подлое воронье, летаютъ уже надъ ними, съ нетерпѣніемъ ожидая ихъ часа. Нѣтъ даже и возможности передать словами жизнь этой рати, такъ безжизненной въ своей жизни.
KOHET. Они прочли ужь свои молитвы и ждутъ смерти.
ДОФИН. Не послать ли имъ прежде пищи и новыхъ платьевъ, а испостившимся лошадямъ корму, и потомъ уже вступить съ ними въ бой?
КОНЕТ. Я жду только моего знамени; но впередъ, на поле! Я сорву значекъ съ трубы, чтобъ не дожидаться. Идемъ, идемъ! Солнце высоко ужь, мы теряемъ время.
СЦЕНА 3.
правитьГЛОСТ. Гдѣ же король?
БЕДФ. Поѣхалъ осмотрѣть расположеніе непріятельскихъ войскъ.
ВЕСТМ. У нихъ въ строю шестьдесятъ тысячъ.
ЭКСТ. По пяти на каждаго изъ насъ, и еще свѣжихъ.
СОЛЬС. За насъ Богъ, а это страшный перевѣсъ. Господь съ вами, принцы; я пойду къ своему посту. Если ужь намъ не встрѣчаться нигдѣ кромѣ неба, разстанемся же радостно: прощайте, благородный лордъ Бедфордъ, храбрый лордъ Глостеръ, добрый лордъ Экстеръ (Вестморлэнду) и ты, мой любезный родственникъ, и вы всѣ, доблестные воины — прощайте!
БЕДФ. Прощай, добрый Сольсбёри; да сопутствуетъ тебѣ счастье.
ЭКСТ. Прощай, благородный лордъ. Сражайся мужественнѣй, — но я оскорбляю тебя этимъ напоминовеніемъ, потому что ты весь истинное, непоколебимое мужество. (Сольсбёри уходитъ.)
БЕДФ. Онъ такъ же храбръ, какъ добръ; царствененъ и въ томъ и въ другомъ.
ВЕСТМ. О, если бъ у насъ было теперь хоть десять тысячъ изъ тѣхъ, что сидятъ теперь въ Англіи безъ всякаго дѣла!
К. ГЕН. Кто желаетъ этого? братъ Вестморлэндъ? — Нѣтъ, добрый братъ, если намъ суждено умереть — достаточно и этой потери для нашего отечества; останемся живы — чѣмъ меньше сподвижниковъ, тѣмъ больше славы. Все въ волѣ Господа! Прошу, не желай сюда ни одного человѣка болѣе. Клянусь Юпитеромъ, я чуждъ всякой жажды золота; мнѣ нѣтъ нужды, кто бы ни жилъ на мой счетъ; я не оскорбляюсь, что другіе носятъ мои одежды — такія ничтожности не живутъ въ моихъ желаніяхъ; но если жажда чести грѣхъ — я величайшій изъ грѣшниковъ. Нѣтъ, добрый братъ, не желай сюда ни одного человѣка изъ Англіи. Клянусь Богомъ, и за лучшія надежды мои я не отдалъ бы и той частички чести, которую, мнѣ кажется, у меня отнялъ бы этотъ одинъ. Не желай ни однимъ болѣе, Вестморлэндъ; объяви лучше моему войску, что тотъ, кто не хочетъ сражаться, можетъ удалиться; что ему дадутъ отпускъ и, на дорогу, наполнятъ кошелекъ его кронами. Мы не хотимъ умереть въ обществѣ человѣка, который боится умереть съ нами. Ныньче день святаго Криспіана — кто переживетъ этотъ день и возвратится на родину благополучно, встанетъ на ципочки, только что назовутъ этотъ день; встрепенется, только что произнесутъ имя Криспіана. Кто останется живъ и достигнетъ преклонныхъ лѣтъ, ежегодно будетъ встрѣчать этотъ день празднествомъ съ своими сосѣдями; пируя съ ними, наканунѣ вечеромъ, онъ скажетъ имъ: завтра день святаго Крисніана; засучитъ за тѣмъ рукавъ и покажетъ свои раны. Старики забывчивы; но и забывъ все, не забудутъ они своихъ подвиговъ въ этотъ день; не обойдется даже и безъ прибавленій. Имена наши такъ же свычныя съ ихъ устами, какъ и самыя обыденныя слова — король Генрихъ, Бедфордъ и Экстеръ, Варвикъ и Тальботъ, Сольсбёри и Глостеръ — оживутъ за ихъ полными чашами. Повѣсть о насъ добрые старики передадутъ своимъ дѣтямъ, и отнынѣ до скончанія міра день святыхъ Криспина и Криспіана не пройдетъ безъ того, чтобъ не вспомнили о насъ, небольшой горсти, счастливой горсти братьевъ; потому что каждый, кто прольетъ ныньче кровь свою вмѣстѣ со мною, будетъ моимъ братомъ, и какъ бы ни былъ онъ низокъ по званію, этотъ день облагородитъ его[35]. И спящіе теперь въ Англіи дворяне проклянутъ себя, что не были здѣсь; прикусятъ языкъ какъ только заговоритъ кто-нибудь изъ сражавшихся вмѣстѣ съ нами въ день святаго Криспина.
СОЛЬС. Государь, будьте готовы; Французы выстроились, и сейчасъ нападутъ на насъ.
К. ГЕН. Все готово, если мы готовы духомъ.
ВЕСТМ. Гибель тому, чей духъ не воспрянетъ теперь!
К. ГЕН. Такъ ты не желаешь ужь помощи изъ Англіи?
ВЕСТМ. Еслибъ Богу было угодно, желалъ бы, чтобъ рѣшеніе этой царственной битвы было предоставлено только вамъ и мнѣ, безъ всякихъ помощниковъ.
К. ГЕН. Ты отжелалъ этимъ цѣлыхъ пять тысячъ, а это, по моему, лучше, чѣмъ пожелать хоть одного. — Ваши посты вамъ извѣстны; да будетъ же Господь со всѣми вами!
МОНЖ. Еще разъ прихожу я къ тебѣ, король Генрихъ, чтобъ узнать, не хочешь ли условиться на счетъ выкупа. Гибель твоя неизбѣжна; ты такъ близокъ къ пучинѣ, что она не можетъ не поглотить тебя. Кромѣ того, движимый состраданіемъ, Конетабль, проситъ тебя напомнить своимъ воинамъ о покаяніи, чтобъ души ихъ съ миромъ могли оставить это поле, на которомъ тѣла ихъ должны лечь и сгнить.
К. ГЕН. Кто послалъ тебя, теперь?
МОНЖ. Конетабль Франціи.
К. ГЕН. Передай же ему мой прежній отвѣтъ; посовѣтуй сперва низложить меня, и тогда ужь оцѣнивать мои кости. Боже милосердый, зачѣмъ издѣваются они такъ надъ бѣдняками? Вѣдь человѣкъ какъ-то продавшій шкуру льва при его жизни, погибъ добывая ее. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что многіе изъ насъ упокоятся въ могилахъ родины, мѣдныя дски которыхъ сохранятъ память о подвигахъ этого дня; но и тѣ, которые, сражаясь какъ подобаетъ мужамъ, оставятъ свои могучія кости во Франціи, прославятся точно такъ же, хотя бы вы и зарыли ихъ въ навозныя ваши кучи. Свѣтлое солнце не оставитъ ихъ и тамъ своимъ привѣтомъ; испаряя, оно умчитъ ихъ доблести на небо, земною же частію заразитъ вашъ воздухъ, родитъ во Франціи чуму. Замѣть, эту двойственную силу храбрости Англичанъ: они, и мертвые, какъ ядро на излетѣ, разражаются новыми бѣдами — убиваютъ и самой смертью своей. Пусть рѣчь моя будетъ и горделива. Скажи Конетаблю, что мы воины будничныхъ дней; что и позолота и всѣ наши украшенія загрязнены трудными переходами въ дождливую погоду; что во всемъ нашемъ войскѣ нѣтъ ни одного перушка — достаточная порука, что мы не улетимъ[36]; что время оборвало насъ, сдѣлало неряхами; но что сердца наши, клянусь, въ полномъ убранствѣ, и что бѣдные мои солдаты говорятъ мнѣ, что прежде, чѣмъ наступитъ ночь, они будутъ въ лучшемъ платьѣ, что они стащутъ новыя цвѣтныя одежды съ Французскихъ воиновъ, сдѣлавъ ихъ неспособными для службы. Исполнятъ они это — въ чемъ, надѣясь на Божію помощь, почти увѣренъ — мой выкупъ будетъ собранъ тотчасъ же. Но ты, герольдъ, ты не труди себя понапрасну; не приходи болѣе, любезнѣйшій герольдъ, за выкупомъ: клянусь, они не получатъ никакого, кромѣ развѣ этихъ членовъ, да и тѣ, если ужь придется, я оставлю имъ въ такомъ видѣ, что они немного выиграютъ; — такъ и скажи Конетаблю.
МОНЖ. Скажу, король Генрихъ. Прощай, ты никогда ужь не услышишь герольда. (Уходитъ.)
К. ГЕН. Боюсь, придешь еще съ предложеніями какого-нибудь выкупа.
Г. ІОРК. Государь, униженно, на колѣняхъ, прошу — позволь мнѣ начальствовать передовымъ отрядомъ.
К. ГЕН. Возьми его, храбрый Іоркъ. Ну, друзья, идемъ! Да исполнится воля Господа!
СЦЕНА 4.
правитьПИСТ. Сдавайся, собака.
Ф. СОЛД. Je pense, que vous estes le gentilhomme de bonne qualité.
ПИСТ. Калите? Callino, castore me[37]! Дворянинъ ты? Твое имя? Объясняй.
Ф. СОЛД. О seigneur Dieu!
ПИСТ. О-синьоръ-Дью — стало дворянинъ. — Вникни же, О-синьоръ-Дью, хорошенько въ слова мои: О-синьоръ-Дью, ты умрешь отъ острія моей лисицы[38], если ты, О-синьоръ-Дью, не дашь мнѣ огромнаго выкупа.
Ф. СОЛД. О, prennez misericorde! ayez pitié de moy!
ПИСТ. Моія[39] — мало; мнѣ надо сорокъ моіевъ, или я вырву изъ твоего горла твою брюшину, обагренную пурпуровой кровью.
Ф. СОЛД. Est il impossible d’eschapper la force de ton bras?
ПИСТ. Мѣдью[40], собака? Ты, проклятый, сладострастный горный козелъ, предлагаешь мнѣ мѣдь?
Ф. СОЛД. О pardonnez moy!
ПИСТ. Какъ? бочку моіевъ?-- Эй, малой, спроси мнѣ этого подлеца по-Французски, какъ его зовутъ.
МАЛЬЧ. Escoutez; comment estes vous appelle?
Ф. СОЛД. Monsieur le Fer.
МАЛЬЧ. Онъ говоритъ, что его зовутъ мастеръ Феръ.
ПИСТ. Мэстеръ Феръ? Ладно, я обферю, оберу и обдеру его. Скажи ему это по-французски.
МАЛЬЧ. Да я не знаю, какъ по-французски обферю, оберу и обдеру.
ПИСТ. Скажи, чтобъ онъ приготовился, потому что я перерѣжу ему горло.
Ф. СОЛД. Que dit-il, monsieur?
МАЛЬЧ. Il me commande de vous dire que vous faites vous prest; car ce soldat icy est disposé tout à cette heure de couper voslre gorge.
ПИСТ. Вуй, куперъ горжъ; паръ ма Фуа, подлый рабъ, не дашь мнѣ кронъ, хорошихъ кронъ — ты искрошенъ этимъ самымъ мечемъ.
Ф. СОЛД. О, je vous supplie pour l’amour de Dieu, me pardonner! Je suis gentilhomme de bonne maison; gardez ma vie, et je vous donneray deux cents escus.
ПИСТ. Что говоритъ онъ?
МАЛЬЧ. Онъ проситъ пощадить его жизнь; говоритъ, что онъ дворянинъ хорошей фамиліи и что дастъ за себя выкупу двѣсти кронъ.
ПИСТ. Скажи, что моя ярость укрощается, что я приму кроны.
Ф. СОЛД. Petit monsieur, que dit-il?
МАЛЬЧ. Encore qu’il est contre son jurement, de pardonner aucun prisonnier; neantmoins pour les escus que vous Pavez promis, il est content de vous donner la liberté, le franchisement.
Ф. СОЛД. Sur mes genoux, je vous donne mille remerciemens, et je m’estime heureux que je suis tombé entre les mains d’un chevalier, je pense, le plus brave, valiant, et tres distingué seigneur d’Angleterre.
ПИСТ. Объясняй.
МАЛЬЧ. Онъ, на колѣняхъ, благодаритъ васъ и почитаетъ себя счастливымъ, что попалъ въ руки — какъ онъ думаетъ — храбрѣйшаго, мужественнѣйшаго и знаменитѣйшаго рыцаря Англіи.
ПИСТ. Такъ вѣрно, какъ я сосу кровь, я окажу ему нѣкоторое милосердіе. За мной, собака! (Уходитъ.)
МАЛЬЧ. Suivez vous le grand capitaine. (Ф. солдатъ уходитъ.) Никогда не думалъ я, чтобъ такой полный звукъ могъ выходить изъ такого пустаго сердца; не даромъ говорится, что пустой горшокъ звучитъ наисильнѣе. Бардольфъ и Нимъ были въ десять разъ храбрѣе этого ревущаго дьявола старыхъ комедій, которому всякой можетъ обрѣзать ногти деревянной шпагой шута, — и они оба повѣшены; да и ему не миновать бы того же, еслибъ у него достало только духу на воровство поотважнѣе. Я долженъ оставаться съ служителями при обозѣ; вотъ легкая-то была бы пожива для Французовъ, знай они только, что его охраняютъ мальчишки.
СЦЕНА 5.
правитьКОНЕТ. О diable!
Г. ОРЛ. О seigneur! — le jour est perdu, tout est perdu!
ДОФИН. Mort de ma vie! все потеряно, все! Стыдъ и вѣчный позоръ сидятъ, насмѣхаясь, въ перьяхъ нашихъ шлемовъ. — О, meschante fortune! — Не бѣгите же. (Шумъ на короткое время усиливается.)
КОНЕТ. Всѣ ряды наши разстроены.
ДОФИН. Вѣчный позоръ! — умертвимъ себя. Неужели это тѣ бѣдняки, которыхъ мы разыгрывали въ кости?
Г. ОРЛ. Неужели это король, къ которому мы посылали за выкупомъ?
Г. БУР. Позоръ, вѣчный позоръ, и ничего кромѣ позора! Умремъ лучше сражаясь! Еще разъ назадъ, въ битву! Кто не послѣдуетъ за Бурбономъ, пусть убирается отсюда и, какъ подлый сводникъ, стережетъ, съ шапкою въ рукахъ, дверь комнаты, въ которой рабъ, подлѣйшій моей собаки, сквернитъ прекраснѣйшую изъ дочерей его.
КОНЕТ. Тотъ же самый безпорядокъ, который погубилъ насъ, теперь благопріятствуетъ намъ. Бросимся толпами предлагать нашу жизнь Англичанамъ; умремъ — такъ умремъ со славой.
Г. ОРЛ. Насъ еще довольно, чтобъ задавить ихъ, если только возстановимъ хоть какой-нибудь порядокъ.
Г. БУР. Къ черту всякій порядокъ! Въ свалку! сократимъ нашу жизнь, чтобъ позоръ не былъ слишкомъ продолжителенъ.
СЦЕНА 6.
правитьК. ГЕН. Доблестно бились мы, трижды-храбрые соотечественники; но не все еще кончено — Французы удерживаютъ еще поле.
ЭКСТ. Герцогъ Іоркъ посылаетъ вашему величеству привѣтъ свой.
К. ГЕН. Такъ мой добрый дядя живъ еще? Я видѣлъ — три раза падалъ онъ въ этотъ часъ, и три раза вставалъ снова — весь крови, отъ шлема до шпоръ.
ЭКСТ. И въ этомъ самомъ убранствѣ лежитъ доблестный воинъ, бременя собою равнину[41], и рядомъ съ нимъ — товарищъ его славныхъ ранъ, благородный графъ Соффолькъ. Соффолькъ умеръ прежде, и Іоркъ, весь изрубленный, подползъ къ мѣсту, гдѣ онъ лежалъ, погруженный въ ссѣвшуюся кровь, взялъ его за бороду, поцѣловалъ кроваво-зіяющія раны его лица, и громко воскликнулъ: «Подожди, добрый братъ Соффолькъ! моя душа не отстанетъ отъ твоей; подожди мою душу, — вмѣстѣ сражались мы по-рыцарски на этомъ славномъ нолѣ, вмѣстѣ отлетятъ и наши души на небо!» Тутъ я подошелъ къ нему, и сталъ ободрять его. Онъ улыбнулся, протянулъ ко мнѣ руку, пожалъ мою едва слышно и сказалъ: «Любезный лордъ, перескажите дѣла мои моему государю». За симъ онъ обернулся къ Соффольку, охватилъ израненной рукой его шею, поцѣловалъ его въ губы, и такъ, обвѣнчанный со смертью, запечаталъ кровью завѣщаніе благородноугасшей любви. Прекрасная, трогательная картина эта выжала влагу, которую я тщетно старался удержать; во мнѣ не было на столько мужа — вся моя мать перешла въ мои глаза, и предала меня слезамъ.
К. ГЕН. Я не осужу тебя; твой разсказъ омрачилъ и мои, и они готовы брызнуть слезами. [Шумъ.) Слышите? что же это? — Французы снова собрали разсѣянныя войска свои. Такъ убивай же каждый своихъ плѣнниковъ! передать это всѣмъ.
СЦЕНА 7.
правитьФЛЮЭЛ. Убивай мальшикъ и обозни! — это противъ всяки военни саконъ; это, самѣтитъ, сами подлій штукъ какій только мошна. И это, скашитъ мнѣ по совѣсть, правта?
ГООРЪ. Ни одного мальчика не оставили въ живыхъ подлые трусы, бѣжавшіе съ поля сраженія. Кромѣ того, они сожгли и растащили все, что было въ королевской палаткѣ, и король отдалъ, вполнѣ справедливый приказъ, чтобы каждый солдатъ рѣзалъ глотку своимъ плѣнникамъ. О, онъ настоящій король!
ФЛЮЭЛ. Онъ ротился въ Манмосъ, капитанъ Гооръ. А какъ ви називай коротъ, гтѣ ротился Александеръ болшій?
ГООРЪ. Александръ великій.
ФЛЮЭЛ. Посвольте, — расвѣ болшій — невелики? Болшій, велики, огромни, могусшій, великодушни — все это отно снашитъ, только слово немноко перемѣняйся.
ГООРЪ. Александръ великій родился, полагаю, въ Македоніи, а отца его, если не ошибаюсь, называли Филиппомъ Македонскимъ.
ФЛЮЭЛ. И я полагай Александеръ родился въ Македони. Вотъ я и скашу вамъ, капитанъ, когта ни всглянитъ въ ландкартъ — ви, я снай, сравнивъ Македони и Манмосъ, увидитъ, што полошени обоихъ отинаковъ. Въ Македони есть рѣка, и въ Манмосъ есть такше рѣка; въ Манмосъ она насивайся Вайя, а какъ насивайся друкой — совсѣмъ вишла исъ мой мосгъ; но это нишево: онѣ такше покошъ друкъ на друкъ, какъ мои пальси на мои пальси; въ обѣ и семга есть. Вникнитъ карашенько въ шиснь Александеръ — увидитъ, што шиснь Гарри Манмосъ ошень къ ней подкотитъ; потому што есть соотношени во всѣ весшь. Александеръ — Богъ снай и ни снай это — въ бѣшенство, въ ярость, въ гнѣвъ, въ турной располошени, въ неудовольстви, въ некодовани и немноко въ негрезви состояни, убивалъ, витите, свой лучши друкъ Клигусъ.
ГООРЪ. Въ этомъ нашъ король совсѣмъ не похожъ на него; онъ не убивалъ друзей своихъ.
ФЛЮЭЛ. Вотъ это совсѣмъ, витите, не карашо виривать изъ мой ротъ моя рѣчь прешде, шѣмъ она готовъ и коншенъ. Я каваритъ это только по соотношени и сравнени. Какъ Александеръ убивалъ свой друкъ Клигусъ въ нетрезва состояни, такъ Гарри Манмосъ, въ здрави умъ и сушдени, прогонялъ жирна рицарь съ большой шивотъ, полній шутка, прокаси, мерсость и насмѣшка. Я сабилъ его имя.
ГООРЪ. Сэръ Джонъ Фольстафъ.
ФЛЮЭЛ. Онъ сами. Да, моку скасать, прекрасніи люти ротится въ Манмосъ.
ГООРЪ. Вотъ и его величество.
К. ГЕН. Съ тѣхъ поръ, какъ я вступилъ во Францію, я раздраженъ въ первый еще разъ. — Герольдъ, возьми трубача и скачи къ всадникамъ, что стоятъ на томъ холмѣ; хотятъ они сражаться съ нами, такъ скажи, чтобъ съѣзжали; не хотятъ — чтобъ оставили поле. Они оскорбляютъ наше зрѣніе. Не согласятся ни на то, ни на другое, такъ мы взъѣдемъ и заставимъ ихъ разлетѣться съ быстротою камней, летавшихъ изъ древнихъ ассирійскихъ пращей; перерѣжемъ всѣхъ, кто попадетъ въ плѣнъ; никому не будетъ пощады. Ступай, скажи имъ это.
ЭКСТ. Да вотъ герольдъ Французовъ, мой повелитель.
ГЛОСТ. Взглядъ его посмиреннѣе, чѣмъ прежде.
К. ГЕН. Это что еще? зачѣмъ, герольдъ? Или забылъ, что мои выкупъ — кости мои? Неужели опять за выкупомъ?
МОНЖ. Нѣтъ, государь, — я за милостивымъ намъ позволеніемъ обойдти кровавое это поле, осмотрѣть и похоронить нашихъ мертвыхъ[42], отобрать нашихъ дворянъ отъ простыхъ воиновъ; потому что — горе намъ! — многіе изъ нашихъ принцевъ лежатъ погруженные, всосанные въ кровь наемщиковъ, точно также какъ многіе изъ простолюдиновъ — въ кровь принцевъ, и раненые кони ихъ, блуждая въ ссѣвшейся крови по самую щетку, съ дикой яростью бьютъ вооруженными копытами мертвыхъ господъ своихъ, и убиваютъ ихъ въ другой разъ. О, позволь намъ, великій государь, осмотрѣть безпрепятственно поле и распорядиться трупами.
К. ГЕН. Но я, право, не знаю — одержали мы побѣду или нѣтъ; потому что по полю и теперь разъѣзжаетъ такъ много вашихъ всадниковъ.
МОНЖ. Побѣда ваша.
К. ГЕН. Хвала Господу, а не намъ! — Какъ называется этотъ замокъ, что стоитъ въ виду?
МОНЖ. Азинкуртъ.
К. ГЕН. Такъ назовемъ же это сраженіе, данное въ день святаго Криспина, азинкуртскимъ.
ФЛЮЭЛ. Вашъ блашенни память прадѣтъ, съ посволени ваше велишество, и вашъ велики прадедя Эдуардъ, шорна принсъ вэльсски, отершали, какъ я шиталъ въ лѣтопись, такше весьма славна побѣда сдѣсь во Франсіи.
К. ГЕН. Одержали, Флюэлльнъ.
ФЛЮЭЛ. Совершенно справедливи, ваше велишество. И если ваше велишество помнитъ, Вэльссци окасали славни услукъ въ отна садъ, ктѣ росла порей, воткнувъ порей въ свой манмосска шапка; котори порей, какъ ваше велишество снаете, и до сей пора пошотна снакъ слушба, — и я думай ви сами, ваше велишество, не кнушается носить порей въ день святой Давитъ.
К. ГЕН. Ношу, какъ благороднѣйшее украшеніе; вѣдь я самъ Вэльсецъ — ты это знаешь, добрый землякъ мой.
ФЛЮЭЛ. Моку скасать, ваше велишество, и вся вода Вайи не смоетъ вэльсска кровь съ ваше тѣла. Да блакословитъ ее Касподь и да сокранитъ такъ долко, какъ уготно ево милость и велишіе.
К. ГЕН. Благодарю, добрый землякъ.
ФЛЮЭЛ. Клянусь Іисусъ, я семлякъ ваше велишествъ — это всѣ мокутъ спать; я катовъ приснаваться въ это всему свѣтъ. Мнѣ, слава Богъ, нешево ститится вашево велишества, пока ваше велишество шестна шеловѣкъ.
К. ГЕН. И такимъ да сохранитъ меня Господь! — Пусть наши герольды отправятся съ нимъ и соберутъ вѣрныя свѣдѣнія о числѣ убитыхъ съ обѣихъ сторонъ. (Монжуа съ нѣкоторыми изъ свиты удаляются.) Позовите ко мнѣ вонъ этого молодца. (Показываетъ на Вилльямса.)
ЭКСТ. (Вилльямсу.) Подойди къ королю.
К. ГЕН. Для чего носишь ты перчатку на шапкѣ?
ВИЛЛ. Это, съ позволенія вашего величества, залогъ человѣка, съ которымъ, если онъ только живъ, я долженъ драться.
К. ГЕН. Онъ Англичанинъ?
ВИЛЛ. Это, съ позволенія вашего величества, бездѣльникъ, который прошедшей ночью такъ расхрабрился передо мной, что я поклялся задушить его, если онъ только останется живъ и когда-нибудь осмѣлится потребовать эту перчатку, — отдуть на славу какъ только увижу свою перчатку на его шапкѣ; а онъ поклялся честью солдата, что — будетъ живъ — будетъ носить ее.
К. ГЕН. Какъ ты думаешь, капитанъ Флюэлльнъ: долженъ этотъ солдатъ сдержать свою клятву?
ФЛЮЭЛ. Непремѣнно; и наше онъ будетъ, съ посволени ваше величество, мокра курисъ, подлесъ.
К. ГЕН. Но можетъ быть его противникъ дворянинъ высокаго сана, которому нельзя вступить въ состязаніе съ человѣкомъ его званія?
ФЛЮЭЛ. Хотя бы онъ билъ и такій вашна дворянинъ какъ шортъ, какъ самъ Люсиферъ, самъ Вельсевулъ — неопхотимо, витите, што бы онъ дершалъ свое слово и своя клятва. Не стершитъ — его репутасія будитъ, витите, такъ подла, какъ самій скверній некотяй или бестыдній Дшэкъ, которій когта липо топталъ бошья семля черними башмаки свои. Такъ по мой совѣсть.
К. ГЕН. (Вилльямсу). Такъ смотри же, сдержи свое слово, когда встрѣтишь своего противника.
ВИЛЛ. Сдержу, мой повелитель, — такъ вѣрно, какъ живу.
К. ГЕН. Кто твой начальникъ.
ВИЛЛ. Капитанъ Гооръ.
ФЛЮЭЛ. Гооръ кароши капитанъ, и мноко имѣетъ снаній и мноко шиталъ о войни.
К. ГЕН. (Вилльямсу). Позови его ко мнѣ.
ВИЛЛ. Сейчасъ, мой повелитель. (Уходитъ.)
К. ГЕН. Флюэлльнъ, возьми этотъ знакъ моей милости и носи его на своемъ шлемѣ. Когда Аленсонъ и я упали вмѣстѣ на землю, я сорвалъ эту перчатку съ его шлема; потребуетъ ее кто-нибудь у тебя — это другъ Аленсона и нашъ врагъ. Встрѣтишь такого человѣка — задержи его, если любишь насъ.
ФЛЮЭЛ. Ваше велишество, дѣлаетъ мнѣ такая шесть, больше котора не мошетъ шелать серсе подданнихъ. Я бы ошень хотѣлъ витѣть двунока шеловѣкъ, котора эта першатка заставляетъ оскорпится — вотъ и все. Да, я ошень хотѣлъ бы увитѣть эта шеловѣкъ, и дай Богъ, што бы я увитѣлъ ево.
К. ГЕН. Ты знаешь Гоора?
ФЛЮЭЛ. Онъ, съ посволени ваше велишество, дорокой друкъ мой.
К. ГЕН. Сдѣлай одолженіе отыщи его и приведи въ мою палатку.
ФЛЮЭЛ. Отишшу. (Уходитъ.)
К. ГЕН. Лордъ Варвикъ и ты, брагъ Глостеръ, ступайте за нимъ. Перчатка, которую я далъ ему въ знакъ моей милости, легко можетъ подвергнуть его заушенію; она того солдата, и по условію я долженъ бы носить ее самъ. Ступай за нимъ, добрый братъ Варвикъ. Если солдатъ ударитъ его — въ чемъ, судя по его грубости, почти не сомнѣваюсь, — изъ этого можетъ выдти какое-нибудь несчастіе; потому что, я знаю, Флюэлльнъ храбръ, раздраженный — горячъ какъ порохъ и скоръ на отместку. Ступайте за нимъ и смотрите, чтобъ чего не вышло. — Идемъ, дядя Экстеръ.
СЦЕНА 8.
правитьВИЛЛ. Ручаюсь, капитанъ, за тѣмъ, чтобъ сдѣлать васъ рыцаремъ.
ФЛЮЭЛ. По воля и благорасположеніе Бога прошу васъ, капитанъ, ступайте скорѣй къ королю. Тамъ мошетъ-бить для васъ больше карошева, шѣмъ мошете витѣть во снѣ.
ВИЛЛ. Сэръ, знаете вы эту перчатку?
ФЛЮЭЛ. Снаю першатка? Снаю; першатка — першатка.
ВИЛЛ. А я знаю эту; (Ударяя его по уху) и вотъ какъ требую ее назадъ.
ФЛЮЭЛ. А, шортъ восьми! это подлій исмѣнникъ, какой только есть во всеобщій міръ, или во Франсіи, или въ Англіи.
ГООРЪ. Что это значитъ, бездѣльниикъ?
ВИЛЛ. Что жь мнѣ, по вашему, измѣнитъ что ли клятвѣ своей?
ФЛЮЭЛ. Отойтите, капитанъ Гооръ, я выплатитъ исмѣни долшна накрата утарами, — рушаюсь вамъ.
ВИЛЛ. Я не измѣнникъ.
ФЛЮЭЛ. Ты лшешь въ своя глотка. Именемъ его велишество трепую всять ево; онъ друкъ герсокъ Аленсонъ
ВАРВ. Что у васъ тутъ? Въ чемъ дѣло?
ФЛЮЭЛ. Лордъ Варвикъ, стѣсь — хвала Госпоту, — опнарушился сарасительнѣйши исмѣнъ такъ ясно, какъ въ лѣтни день. Да вотъ и ево велишество.
К. ГЕН. Что у васъ такое?
ФЛЮЭЛ. Вотъ, мой повелитель, мерсавесъ и исмѣнникъ, которій, витите, сшибалъ першатка, котора ваше велишество сорвалъ съ шлема Аленсонъ.
ВИЛЛ. Государь, это моя перчатка; вотъ и ея пара. Получившій ее отъ меня, обѣщалъ носить ее на своей шайкѣ, а я обѣщалъ заушить его если онъ это сдѣлаетъ. Я встрѣтилъ этого человѣка съ моей перчаткой на шлемѣ, и сдержалъ свое слово.
ФЛЮЭЛ. Слишитъ, ваше велишество — съ полни увашеній къ мушеству ваше велишества, — какой это дерски, подли, вшиви мерсавесъ. Натѣюсь, ваше велишество сасвитѣтельствуй, порушится, поттвердитъ, што эта першатка Аленсонъ, и што ви, ваше велишество, одталъ ее мнѣ.
К. ГЕН. (Вилльямсу). Подай мнѣ твою перчатку. Смотри, вотъ ея пара. Меня обѣщалъ ты ударить, мнѣ наговорилъ ты ужаснѣйшихъ грубостей.
ФЛЮЭЛ. Съ посволени ваше велишество, если есть какой-липо военна саконъ, са это долшенъ отвѣшать ево шея.
К. ГЕН. Какъ же удовлетворишь ты меня?
ВИЛЛ. Всѣ оскорбленія, мой повелитель, выходятъ изъ сердца, изъ моего же никогда не вырывалось ничего такого, что бы могло оскорбить ваше величество.
К. ГЕН. Однакожь именно ты наговорилъ мнѣ дерзостей.
ВИЛЛ. Вы, ваше, величество, были не въ собственномъ видѣ; я принялъ васъ за простаго человѣка, что могутъ засвидѣтельствовать и ночь, и ваша одежда, и ваше простое обращеніе, и я прошу приписать то, чему ваше величество въ этомъ видѣ подвергались, вашей же собственной, а не моей винѣ. Вѣдь будьте вы въ самомъ дѣлѣ тѣмъ, за кого я васъ принялъ — не было бы и съ моей стороны никакого проступка; и потому прошу ваше величество, простить меня.
К. ГЕН. Дядя Экстеръ, наполни эту перчатку кронами и отдай ему. А ты, береги ее, носи на своей шапкѣ, какъ знакъ отличія, пока я не потребую ее назадъ. И вы, капитанъ, вы непремѣнно должны помириться съ нимъ.
ФЛЮЭЛ. Клянусь этимъ днемъ и этимъ свѣтъ, у эта молотесъ достатошна храпрость въ ево шивотъ. — Вотъ тебѣ двѣнатсать пенсъ; прошу, слуши Богу и берекись всяки спори, ссори, растори и драка. Эта, рушаюсь, бутетъ гарасто для тебѣ полеснѣй.
ВИЛЛ. Мнѣ не надо вашихъ денегъ.
ФЛЮЭЛ. Я даю тебѣ ихъ отъ добра серса; они прикотятся тебѣ на пошинка башмакъ. Полна, сашѣмъ стидится — твои башмакъ не карошъ, а эта шилингъ, рушаюсь, карошъ; а то, пошалуй, я и перемѣнитъ ево.
К. ГЕН. Ну что, пересчитали убитыхъ?
ГЕРОЛ. Вотъ счетъ убитыхъ Французовъ. (Подаетъ ему бумагу.)
К. ГЕН. А кто изъ знатныхъ взятъ въ плѣнъ, дядя?
ЭКСТ. Племянникъ короля, Карлъ герцогъ Орлеанскій; Іоаннъ герцогъ Бурбонскій, лордъ Бусико и тысяча пятьсотъ другихъ бароновъ, рыцарей и дворянъ, кромѣ простолюдиновъ.
К. ГЕН. По этой запискѣ на полѣ лежатъ десять тысячъ убитыхъ Французовъ, и въ томъ числѣ: сто двадцать шесть принцевъ и дворянъ имѣвшихъ знамена, и восемь тысячъ четыреста рыцарей, оруженосцевъ и другихъ храбрыхъ дворянъ, изъ которыхъ пятьсотъ только вчера были посвящены въ рыцари. Стало, въ этихъ десяти тысячахъ только тысяча шестьсотъ наемниковъ, а остальные все принцы, бароны, рыцари, оруженосцы и дворяне знаменитой крови и происхожденія. Вотъ имена знатнѣйшихъ: Карлъ Де-ля-Бре, великій конетабль Франціи; Жакъ Шатильонъ, адмиралъ Франціи; начальникъ стрѣлковъ, лордъ Рамбуре; гросмейстеръ Франціи, храбрый Гискаръ Дофинъ; Іоаннъ, герцогъ Аленсонскій; Антоній, герцогъ Брабантскій, братъ герцога Бургундскаго; и Эдуардъ герцогъ Барскій; храбрые графы Гранпре и Русси, Фоконберъ и Фуа, Бомонъ и Марль, Водемонъ и Лестрель. Царственное сборище мертвыхъ! — Гдѣ же счетъ убитыхъ Англичанъ? (Герольдъ подаетъ другую бумагу.) Эдуардъ герцогъ Іоркскій, графъ Соффолькъ, сэръ Ричардъ Кетли, эсквайръ Дэви Гамъ, и болѣе ни одного извѣстнаго имени; а прочихъ только двадцать пять. — О, Боже, тутъ была твоя десница, — и не себѣ, а только твоей десницѣ приписываемъ мы все. Когда же было видано, чтобъ въ открытой битвѣ, чуждой всякой военной хитрости, была съ одной стороны такая огромная, а съ другой такая малая потеря? — Тебѣ, Господи, тебѣ одному принадлежитъ эта побѣда!
ЭКСТ. Удивительно.
К. ГЕН. Идемъ, вступимъ торжественно въ деревню. Войску же объявить, что смерть тому, кто будетъ хвастаться, или вздумаетъ присвоивать себѣ хоть частичку славы, которая принадлежитъ одному Господу.
ФЛЮЭЛ. Но, съ посволени ваше велишество, каварить сколько убитъ весьма саконно.
К. ГЕН. Такъ, капитанъ; но только съ сознаніемъ, что за насъ сражался самъ Богъ.
ФЛЮЭЛ. Онъ, скашу по совѣсть, дѣйствительна мноко помокалъ намъ.
К. ГЕН. Исполнимъ всѣ священные обряды: прослушаемъ Non nobis и Te Deum, похоронимъ убитыхъ по-христяінски, и за тѣмъ — въ Кале, а оттуда въ Англію, куда никогда еще не возвращались изъ Франціи люди счастливѣе насъ.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьДозвольте мнѣ помочь всѣмъ не читавшимъ исторіи, а тѣхъ, кто читалъ прошу униженнѣйше извинить несоблюденіе времени, чиселъ и настоящаго хода происшествій, которыхъ, въ ихъ истинной, громадной жизни, нѣтъ никакой возможности и представить здѣсь. Мы переводимъ теперь короля въ Кале; допустите, что онъ тамъ, и посмотрѣвъ на него тамъ, перенесите его на крылахъ своей мысли черезъ море. Смотрите, англійскій берегъ обнесенъ отъ волнъ, какъ сваями, мужами, женами, дѣтьми, которыхъ крики и рукоплесканія заглушаютъ глухой шумъ моря, которое, какъ могущественный церемоніймейстеръ, какъ бы приготовляетъ королю дорогу. Представьте, что онъ выходитъ на берегъ и торжественно отправляется въ Лондонъ. Теченіе мыслей такъ быстро, что вы теперь же можете вообразить его въ Блакхизѣ, гдѣ лорды требуютъ, чтобъ онъ позволилъ нести передъ собой, черезъ весь городъ, его изрубленный шлемъ и изогнутый мечъ; чуждый тщеславія и самохвальной гордости, онъ запрещаетъ это, отвергаетъ всѣ трофеи и всякое торжественное чествованіе, приписывая всю славу единому Богу. За симъ смотрите, въ дѣятельной кузницѣ и рабочей мысли, какъ весь Лондонъ высыпаетъ изъ себя своихъ гражданъ. Лордъ-меръ съ алдерменами, въ самомъ лучшемъ убранствѣ, какъ сенаторы древняго Рима, съ толпою плебеевъ позади, идутъ встрѣчать своего побѣдоноснаго Цезаря. Точно такъ — пусть это сравненіе ниже, но оно довольно соотвѣтственно — точно такъ, если бы теперь возвратился изъ Ирландіи, что очень можетъ быть, полководецъ нашей милостивой королевы[43], съ возмущеніемъ воткнутымъ на мечъ — какъ многіе оставили бы мирный городъ, чтобъ встрѣтить его! Еще большее число, и по большей причинѣ бросилось встрѣчать нашего Генриха. Теперь вообразите, что онъ въ Лондонѣ, гдѣ его задерживаютъ конюченье Французовъ и посредничество Императора, принявшаго ихъ сторону, чтобъ уладить миръ; и пропустите всѣ происшествія до возвращенія Генриха во Францію. Туда-то надобно намъ перенести его, — а между тѣмъ я сыгралъ промежутокъ, напомнивъ вамъ, что онъ прошолъ. Не сердитесь же на это сокращеніе, и устремите ваши глаза вслѣдъ за мыслію опять во Францію.
СЦЕНА 1.
правитьГООРЪ. Да, справедливо; но для чего и ныньче на вашей шапкѣ порей? Вѣдь день святаго Давида прошолъ.
ФЛЮЭЛ. Все имѣетъ своя пришинъ и поводъ пошему и для шего, и вамъ, какъ моему друкъ, я скашу, капитанъ Гооръ. Неготній, паршивій, вшивій, хвастливій бестѣльникъ Пистоль, котора, витите ли, и ви и весь свѣтъ снаетъ какъ шеловѣкъ бесъ всякихъ достоинствъ, приводитъ вшера ко мнѣ съ хлѣпомъ и соль, и проситъ меня ѣсть мой порей. Это било въ мѣсто, гдѣ я не мокъ савести съ нимъ ссори; но я буду столько смѣлъ, што буду носить его на мой шапка до тѣхъ поръ, пока увишу его опять, и токта я скашу ему маленька шастичка моихъ шеланій.
ГООРЪ. Да вотъ и онъ, раздутый какъ индейской пѣтухъ.
ФЛЮЭЛ. Это нишего, што онъ и расдута и индейска пѣтухъ. — Страствуйте, снаменосецъ Пистоль, страствуйте паршивій, вшивій мерсавесъ!
ПИСТ. Какъ, что? Ты Бедламъ что ли? Жаждешь ты, подлый Троянецъ, чтобъ я перервалъ роковую ткань Парки? Вонъ! меня тошнитъ запахъ порея.
ФЛЮЭЛ. Я убѣдительнѣйше прошу васъ, паршивій, вшивій мерсавесъ, скушать эта порей по моей просьба, требованій и настояніе. Ви, по ваше располошеній, вашъ апетитъ и ваше писшевареній не любитъ ево — и потому я шелай, штобъ ви скушалъ ево.
ПИСТ. Ни за Кадваладаръ и всѣхъ козъ его.
ФЛЮЭЛ. (Ударяя его палкой) Вотъ вамъ одна косъ. Будьте ше такъ добри, паршивій некотяй — кушайте.
ПИСТ. Ты умрешь, подлый Троянецъ!
ФЛЮЭЛ. Правта, паршивій бестѣльникъ, умру когта Богу будетъ укотна; а мешту тѣмъ, я шелалъ бы штобъ ви били шивъ и съѣлъ ваше кушанье. Ну ше! (Ударяя его снова) вотъ вамъ и приправъ къ нему. Ви насвали меня вшера горни сквайръ, а я стѣлаю васъ нынше сквайръ сама нишня степень. Прошу, кушайте ше; когта ни мошетъ смѣяться надъ порей — мошетъ и кушать порей.
ГООРЪ. Довольно, капитанъ; вы совсѣмъ оглушили его.
ФЛЮЭЛ. Я саставлю ево съѣсть нѣкотора шасть мой порей, или буту бить по ево голова шетыре дня. Пошалуста, кушай; эта карашо для ваши свѣши ранъ и ваша окровавленна макушка.
ПИСТ. Такъ я долженъ ѣсть?
ФЛЮЭЛ. Непремѣнно, бесъ всяки сомнѣній и безъ всяки твусмысленность; не нато и спрашивать.
ПИСТ. Клянусь этимъ пореемъ, я отомщу ужаснѣйшимъ образомъ. Ѣмъ, ѣмъ, — и клянусь —
ФЛЮЭЛ. Прошу, кушайте. Катите есше приправи къ вашъ порей? для ваши клятви ево, я вишу, нетостатошно.
ПИСТ. Успокой свою палку; видишь — ѣмъ.
ФЛЮЭЛ. На сторовье, паршивій бестѣльникъ. Нѣтъ, прошу, не просай нишево; и шелуха карошъ тля твоя расбита башка. Увидишъ порей и послѣ это — прошу, смѣйся натъ нимъ; вотъ и всѣ.
ПИСТ. Хорошо.
ФЛЮЭЛ. Да, порей карашо. Вотъ тепѣ гротъ, на салѣшеній башка твоя.
ПИСТ. Мнѣ — гротъ!
ФЛЮЭЛ. Да, по правда, по сама истина, тепѣ, и ты восмешь ево, или, у мене въ карманъ есть есше порей, и ты съѣшь ево.
ПИСТ. Я беру твой грогъ, какъ залогъ мщенія.
ФЛЮЭЛ. Когта я шѣмъ-нипудь садолшай тебѣ — я саплачю тебѣ палкамъ; ты будешь дровеникъ и не купишь у меня нишего, кромѣ палка. Богъ съ топой, и да хранитъ онъ тебя, и да салешитъ башка твоя. (Уходитъ.)
ПИСТ. Весь адъ воспрянетъ за это.
ГООРЪ. Полно, полно; ты самый трусливый бездѣльникъ. Ты вздумалъ посмѣяться надъ старымъ обычаемъ, начало котораго такъ прекрасно, — надъ замѣчательнымъ трофеемъ прежней храбрости, и не посмѣлъ отстоять ни одного изъ словъ своихъ. Два или три раза замѣчалъ я ужь, что ты подсмѣивалъ и поддражнивалъ этого джентльмена. Потому что онъ говоритъ плохо по-англійски, ты вообразилъ, что онъ не умѣетъ владѣть и англійской палкой; на дѣлѣ оказалось иначе, и дай Богъ, чтобъ этотъ вэльсскій урокъ научилъ тебя лучшему англійскому обращенію. Прощай. (Уходитъ.)
ПИСТ. Что же это, неужели Фортуна загуляла отъ меня? Моя Нелль, извѣщаютъ, умерла въ больницѣ отъ Французской, и мое свиданіе съ ней похѣрено. Самъ я старѣюсь, и изъ удрученныхъ членовъ моихъ выбиваютъ честь палками. Сдѣлаюсь же сводникомъ съ небольшой наклонностью къ быстрому рукодѣйствію по чужимъ карманамъ. Прокрадусь въ Англію, и давай красть тамъ; покрою эти рубцы пластыремъ, и давай клясться, что получилъ ихъ на войнѣ съ Галліей.
СЦЕНА 2.
правитьК. ГЕН. Миръ, для котораго мы сошлись здѣсь, да осѣнитъ это собраніе! Желаемъ нашему брату, королю Франціи, и нашей сестрѣ здоровья и счастливыхъ дней; радости и всего прекраснаго — прекрасной принцесѣ Катаринѣ. Какъ вѣтвь и члена этой царственной фамиліи, какъ виновника этого великаго собранія, привѣтствуемъ и васъ, герцогъ Бургундскій, и всѣхъ принцевъ и перовъ Франціи, и желаемъ вамъ всѣмъ всякаго блага!
К. ФРАН. Мы рады васъ видѣть, достойный братъ, король Англіи; привѣтъ вамъ, и каждому изъ васъ, принцы Англіи.
К. ИЗАБ. Желаю, любезный братъ, король Англіи, чтобъ этотъ прекрасный день и это великое собраніе кончились такъ же счастливо, какъ мы рады видѣть ваши взоры, которые до сихъ поръ, встрѣчая Французовъ, метали въ нихъ только гибельныя ядра убійственныхъ василисковъ. Надѣемся, что эти взоры потеряли теперь свою ядовитость, и что этотъ день превратитъ всѣ раздоры и непріятности въ любовь.
К. ГЕН. Мы здѣсь, чтобъ сказать на это аминь.
К. ИЗАБ. Привѣтствую и всѣхъ васъ, принцы Англіи.
Г. БУРГ. Великіе короли Франціи и Англіи примите дань моего уваженія и равной любви. Вы оба, лучше всѣхъ, можете засвидѣтельствовать, какъ напрягалъ я мой умъ, какъ неусыпно старался, не щадя никакихъ усилій, склонить ваши величества на это царственное свиданіе. Теперь, когда труды мои на столько увѣнчались успѣхомъ, что вы лицемъ къ лицу, съ глаза на глазъ, привѣтствовали другъ друга — не оскорбитесь, если я спрошу передъ этимъ царственнымъ собраніемъ: что же мѣшаетъ, препятствуетъ бѣдному, обнаженному, истерзанному миру — этому пѣстуну всѣхъ искусствъ, всякаго изобилія и всего радостнаго, поднять прекрасное чело свое[44] въ лучшемъ саду цѣлаго міра — въ нашей плодородной Франціи? Увы! онъ слишкомъ долго былъ изгнанъ изъ Франціи, и все ея хозяйство лежитъ, сваленное въ груды, и гибнетъ отъ собственнаго плодородія. Виноградники ея, сокъ которыхъ веселитъ сердце, сохнутъ не подчищенные; ровно-переплетенные живые тыны обезображены безпорядочно выбѣжавшими отпрысками, какъ обросшіе волосами узники; — невспаханныя поля поросли куколемъ, болиголовомъ и вонючей дымянкой, между тѣмъ какъ сошникъ, который долженъ бы искоренить эту дичь, ржавѣетъ. Луга, прежде покрытые пестрою буквицей, бедренцомъ и зеленой дятлиной — безъ косы и безъ призора заглохли, зачинаютъ лѣниво и, лишенные красоты и полезности, не родятъ ничего, кромѣ коневьяго щавеля, грубаго волчца, дурмана и репейника. И какъ наши виноградники, пажити, луга и тыны, измѣненные въ своей природѣ, дичаютъ — такъ точно и наши домы, и мы сами; и наши дѣти не учатся, по недостатку времени, наукамъ, которыя украсили бы нашу родину, — ростутъ, какъ дикари, какъ солдаты, которые только и думаютъ объ одной крови, пріучаясь къ проклятіямъ, грознымъ взглядамъ, небрежности въ одеждѣ и ко всему неестественному. Чтобъ снова привести все въ прежній видъ собрались вы здѣсь, и моя рѣчь — мольба, чтобъ сказали мнѣ: что же препятствуетъ прекрасному миру уничтожить всѣ эти невыгоды и благословить насъ прежнимъ благоденствіемъ?
К. ГЕН. Герцогъ Бургундскій, если вы желаете мира, отсутствіе котораго порождаетъ всѣ сейчасъ вычисленныя вами невыгоды, вы должны купить этотъ миръ полнымъ удовлетвореніемъ нашихъ справедливыхъ требованій. Краткій перечень ихъ у васъ въ рукахъ.
Г. БУРГ. Король прочелъ его, но не давалъ еще отвѣта.
К. ГЕН. Миръ, котораго вы такъ желаете, въ его отвѣтѣ.
К. ФРАН. Я только поверхностно пробѣжалъ его, и потому не угодно ли вашему величеству назначить сейчасъ же, кого-нибудь изъ присутствующихъ здѣсь вашихъ совѣтниковъ, для новаго пересмотра статей его вмѣстѣ съ нами; мы тутъ же рѣшимъ, что принимать или не принимать[45], и не замедлимъ отвѣтомъ.
К. ГЕН. Изволь, любезный братъ. — Дядя Экстеръ, братъ Кларенсъ, братъ Глостеръ, Варвикъ и вы, Хонтиндонъ, ступайте съ королемъ; даемъ вамъ полную власть утверждать, прибавлять, измѣнять все, что есть и чего нѣтъ въ нашихъ требованіяхъ, если вы только найдете это нужнымъ и болѣе для насъ выгоднымъ — и заранѣе на все соглашаемся. А вы, прекрасная сестра, пойдете съ принцами, или останетесь съ нами?
К. ИЗАБ. Пойду съ ними, доблестный братъ нашъ; можетъ быть голосъ женщины принесетъ какую-нибудь пользу, когда начнутъ настаивать на слишкомъ точное исполненіе какого-нибудь требованія.
К. ГЕН. Такъ оставьте же съ нами прекрасную Катарину; она наше главное требованіе, помѣщенное въ самомъ началѣ.
К. ИЗАБ. Она можетъ остаться. (Уходятъ всѣ, кромѣ Генриха, Катарины и Алисы).
К. ГЕН. Прекрасная, наипрекраснѣйшая Катарина, будь такъ добра, научи солдата рѣчамъ, которыя проникаютъ въ слухъ дѣвицы, передаютъ его любовь ея нѣжному сердцу.
КАТАР. Ваше величество будетъ смѣять надо мной; я не могу говорить вашъ англійски.
К. ГЕН. О, прекрасная Катарина, еслибъ ты захотѣла крѣпко полюбить меня своимъ Французскимъ сердцемъ, съ какою радостью услышалъ бы я твое признаніе и на твоемъ ломаномъ англійскомъ языкѣ. Любишь ты меня, Кэтъ?
КАТАР. Pardonnez шоу — я не знаю, что такой — любишь меня.
К. ГЕН. Ангелы похожи на тебя, Кэтъ, а ты похожа на ангела[46].
КАТАР. Que dit-il? que je suis semblable à les anges?
АЛИСА. Ouy, vrayment (sauf vostre grace) ainsi dit-il.
К. ГЕН. Да, я сказалъ это, милая Катарина, и повторю, не краснѣя.
КАТАР. О bon Dieu! les langues des hommes sont pleines des tromperies.
К. ГЕН. Что говоритъ она? что языкъ мущинъ обманчивъ?
АЛИСА. Ouy, што ясикъ мусшина опмашнивъ; вотъ што принцесса.
К. ГЕН. Принцесса больше васъ Англичанка. Клянусь, Кэтъ, мое сватовство вполнѣ соотвѣтствуетъ твоему знанію моего языка. Да я и радъ, что ты не знаешь его лучше, потому что тогда я показался бы тебѣ такимъ неотесаннымъ королемъ, что ты непремѣнно подумала бы, что я продалъ мою мызу, чтобъ купить корону. Я не умѣю хитрить въ любви; говорю прямо: я люблю тебя, и если ты, вмѣсто того, чтобъ спросить просто: «въ самомъ дѣлѣ?» потребуешь, чтобъ я говорилъ еще — конецъ моему сватовству. Отвѣчай же мнѣ чистосердечно, что любишь, и по рукамъ, и союзъ заключенъ. Что же скажешь ты на это?
КАТАР. Sauf vostre honneur — я понимай.
К. ГЕН. Ей-богу, если ты захочешь, чтобъ я изъ любви къ тебѣ началъ писать стихи или плясать — я пропалъ; для перваго у меня не достанетъ ни словъ, ни мѣры; а для втораго ни умѣнья, ни ловкости[47]. Если бы можно было пріобрѣсти жену скачками, или прыжкомъ въ сѣдло въ полномъ вооруженіи — скажу безъ хвастовства, я разомъ вскочилъ бы въ супружество. Еслибъ мнѣ надобно было для моей милой вступить въ рукопашный бой, или погарцовать на конѣ, чтобъ заслужить ея расположеніе — я схватился бы какъ мясникъ, сидѣлъ бы какъ обезьяна и не свалился бы никогда; но, клянусь Богомъ, не могу ни томиться, ни вздыхать. Я не краснорѣчивъ, не искусенъ въ увѣреніяхъ; я могу только дать клятву, которой однакожь никогда не даю, если не потребуютъ, и которую давъ не нарушу, несмотря ни на какое требованіе. Если ты, Кэтъ, можешь полюбить человѣка такихъ свойствъ, лице котораго не стоитъ даже и загара, который никогда не смотритъ въ зеркало изъ любви къ тому, кого можетъ тамъ увидѣть — пусть твои глаза будутъ твоимъ поваромъ. Говорю тебѣ, какъ откровенный солдатъ: можешь полюбить меня за это — возьми меня; нѣтъ — сказать тебѣ, что я умру, сказать правду; но только не отъ любви къ тебѣ, клянусь Богомъ, нѣтъ. И несмотря на то, я люблю тебя. Во всякомъ случаѣ, милая Кэтъ, избери человѣка прямаго, неподдѣльнаго постоянства; не имѣя способности волочиться за другими, онъ по неволѣ будетъ тебѣ вѣренъ; молодцы же съ безконечными рѣчами, которые такъ искусно риѳмуютъ себя въ расположеніе женщинъ, умѣютъ скорехонько и выбалтываться изъ него. Краснобаи эти — просто болтуны; а риѳма хороша только для баллады. Красивая нога высыхаетъ, прямая спина горбится, черная борода бѣлѣетъ, курчавая голова плѣшивѣетъ, прекрасное лице морщинится, глаза на выкатѣ вваливаются; но доброе сердце, Кэтъ, — солнце и мѣсяцъ, или скорѣй солнце, а не мѣсяцъ, потому что свѣтитъ ярко и никогда не измѣняется, всегда вѣрно своему теченію. Хочешь такого — возьми меня; возьмешь меня — возьмешь солдата; возьмешь солдата — возьмешь короля. Чтожь ты скажешь на любовь мою? Отвѣчай, моя прекрасная, и отвѣчай, прошу тебя, привѣтливо.
КАТАР. Какъ ше мошно, штобъ я любила врагъ Франціи?
К. ГЕН. Нѣтъ; невозможно, Кэтъ, чтобъ ты любила врага Франціи. Но, любя меня, ты будешь любить друга Франціи; потому что я такъ люблю Францію, что не разстанусь ни съ одной ея деревушкой: она будетъ вся моей. И когда Франція будетъ моей, а я, Кэтъ, твоимъ, тогда Франція — твоя, а ты моя.
КАТАР. Я не понимай это.
К. ГЕН. Не понимаешь, Кэтъ? я скажу тебѣ это по Французски, а Французская рѣчь, я увѣренъ, повиснетъ на моемъ языкѣ, какъ новобрачная на шеѣ мужа, такъ что и не стряхнешь. Quand j’ay la possession de France, et quand vous avez le possession de moi — какъ же далѣе? помоги, святой Діонисій! — donc vostre est France, et vous estes mienne. — Послушай, Кэтъ, мнѣ, право, легче завоевать королевство, чѣмъ проговорить еще столько по-французски; по-французски я никогда не склоню тебя ни на что, кромѣ развѣ на насмѣшку надо мной.
КАТАР. Sauf vostre honneur, le Franèois que vous parlez, est meilleur que l’Anglois lequel je parle.
К. ГЕН. Нѣтъ, клянусь тебѣ, Кэтъ, мы оба говоримъ — ты на моемъ, я на твоемъ — равно неправильно; въ этомъ нельзя ужь не согласиться. Ты скажи только: понимаешь ли мое англійское, можешь ли любить меня.
КАТАР. Не моку скасать.
К. ГЕН. Такъ не можетъ ли сказать кто-нибудь изъ твоихъ ближнихъ, Кэтъ? я спрошу ихъ. Да полно, я знаю, ты любишь меня, и ночью, когда уйдешь въ свою спальню, начнешь разспрашивать обо мнѣ эту леди; и, знаю, Кэтъ, примешься осуждать именно то, что тебѣ во мнѣ нравится; но, добрая Кэтъ, смѣйся надо мной помилосерднѣй, ужь потому что я жестоко люблю тебя. Будешь когда-нибудь моей, Кэтъ — а во мнѣ есть благодатная увѣренность что будешь, — можно будетъ сказать, что я завоевалъ тебя, и потому ты не можешь не сдѣлаться матерью славныхъ воителей. Между святымъ Діонисіемъ и святымъ Георгомъ мы непремѣнно произведемъ мальчика полу-француза и полу-англичанина, который отправится въ Константинополь и схватитъ Турка за бороду. Такъ что ли, прекрасная моя лилія?
КАТАР. Не снаю.
К. ГЕН. Знать-то это напередъ, конечно, нельзя; а обѣщать можно и теперь. Обѣщай только, Кэтъ, что постараешься о своей французской половинѣ, а ужь на счетъ моей англійской — ручаюсь словомъ короля и холостяка. Что жь скажетъ на это, la plus belle Katharine du monde, mon tres chere et divine deesse?
КАТАР. Ваше majesté говоритъ довольно fausse по-французски, чтобъ обмануть и la plus sage damoiselle какая есть en France.
К. ГЕН. Къ черту же мой лживый французской! Скажу на правдивомъ англійскомъ: клянусь честью, Кэтъ, я люблю тебя; но не могу поклясться тѣмъ же, что и ты любишь меня, хотя моя кровь и начинаетъ мнѣ льстить, что любишь, несмотря на жалкое, слишкомъ непривлекательное лице мое[48]. Теперь, я кляну славолюбіе моего отца! онъ думалъ только о междоусобныхъ войнахъ, когда я зачинался — вотъ я и родился съ такой грубой наружностью, съ такимъ желѣзнымъ видомъ, что пугаю женщинъ, только что вздумаю посвататься. Но повѣрь, Кэтъ, съ лѣтами я буду казаться все лучше и лучше; вѣдь мое утѣшеніе, что старость, эта злая губительница красоты, дурнѣе ужь никакъ не сдѣлаетъ меня. Возьмешь меня — возьмешь въ самомъ дурномъ видѣ; сносенъ я теперь — буду все сноснѣй и сноснѣй. — Скажи же, прекраснѣйшая Катарина: берешь меня? Оставь дѣвственную свою стыдливость, обнаружь мысль сердца взглядомъ царицы, возьми меня за руку и скажи: Генрихъ, я твоя, — и только что ты осчастливишь мой слухъ этимъ словомъ, я громко скажу тебѣ: Англія твоя, Ирландія твоя, Франція твоя, твой и Генрихъ Плантагенетъ, который — все равно, я выскажу это и при немъ — если и не подъ пару красивымъ королямъ, такъ все-таки, ты увидишь, недурной король отличнаго народа. Отвѣчай же мнѣ ломаной музыкой, потому что твой голосъ музыка, а твой англійскій языкъ ломаный; сломи же, царица всего, ломанымъ англійскимъ печать молчанія: хочешь взять меня?
КАТАР. Это какъ будетъ укодно Roy mon pere.
К. ГЕН. О, ему будетъ угодно, Кэтъ; будетъ угодно.
КАТАР. Тогда и я сокласна.
К. ГЕН. Позволь же поцѣловать твою руку и назвать моей королевой.
КАТАР. Laissez, mon seigneur, laissez, laissez: ma foy, je ne veux point que vous abbaissez vostre grandeur, en baisant la main, d’une vostre indigne serviteure, excusez moy, je vous supplie, mon trиs puissant seigneur.
К. ГЕН. Такъ я поцѣлую тебя въ губки, Кэтъ.
КАТАР. Les dames et damoiselles, pour estre baisées devant leur nopces, il n’est pas le coutume de France.
К. ГЕН. Госпожа переводчица, что говоритъ она?
АЛИСА. Што нѣтъ опыкновеній pour les dames Франсіи — я не снай, какъ baiser по-англійски.
К. ГЕН. Цѣловать.
АЛИСА. Ваше велишество entendre лючше que moy.
К. ГЕН. Она хотѣла сказать, что не въ обычаѣ, чтобъ французскія дѣвушки цѣловались до замужства?
АЛИСА. Ouy, vraymeul.
К. ГЕН. О, Кэтъ, и самые строгіе обычаи могучимъ королямъ потворствуютъ. Насъ съ тобой, милая Кэтъ, нельзя заключить въ слабыя изгородки обычаевъ какой-нибудь страны; мы сами творцы обычаевъ, и независимость, нераздѣльная съ нашимъ саномъ, зажметъ рты всѣмъ охотникамъ до пересудовъ, такъ точно, какъ я зажимаю твой зато, что онъ хотѣлъ поддержать строгій обычай вашей страны и лишить меня поцѣлуя. (Цѣлуетъ ее.) О, Кэтъ, въ твоихъ губахъ волшебная сила; въ ихъ сладостномъ прикосновеніи болѣе краснорѣчія, чѣмъ во всѣхъ языкахъ французскаго совѣта: онѣ скорѣй убѣдятъ Генриха, чѣмъ просьбы всѣхъ монарховъ. Но вотъ и отецъ твой.
Г. БУРГ. Исполать нашему царственному брагу! чему это, ужь не англійскому ли языку, учите вы нашу принцессу?
К. ГЕН. Мнѣ хотѣлось бы, любезный братъ, научить ее, какъ сильно я люблю ее, а это чистѣйшій англійскій.
Г. БУРГ. Чтожь — непонятлива?
К. ГЕН. Нашъ языкъ грубъ, да и я совсѣмъ не любезенъ; не имѣя ни голоса, ни дара лести, я не могъ вызвать духа любви въ настоящемъ его видѣ.
Г. БУРГ. Извините искренностью моей радости, мой отвѣтъ вамъ на это. Вѣдь, приступая къ заклинанію, вы должны обвести ее магическимъ кругомъ, и любовь, вызываемая въ настоящемъ ея видѣ, должна явиться нагой и слѣпой. Можете ли вы поэтому осуждать, что она — дѣвушка украшенная розами дѣвственной скромности — не допустила появленія нагого, слѣпого мальчика, въ ея нагомъ, но зрячемъ я. Трудно, ваше величество, согласиться на это дѣвушкѣ.
К. ГЕН. Но онѣ зажмуриваются и уступаютъ; и любовь, какъ ни слѣпа она, превозмогаетъ.
Г. БУРГ. Тогда ихъ можно извинить, ваше величество, тѣмъ, что не видятъ что дѣлаютъ.
К. ГЕН. Такъ научите же вашу племянницу зажмуриться, любезнѣйшій герцогъ.
Г. БУРГ. Я мигну ей, чтобъ она согласилась, если ваше величество заставите ее понять чего хочу я. Вѣдь дѣвушки, взлелѣянныя тепломъ и нѣгой лѣта, какъ мухи около Варѳоломеева дня, слѣпехоньки, хоть и съ глазами — бери ихъ тутъ и въ руки, тогда какъ прежде не допускали даже и взгляда.
К. ГЕН. Это значитъ: мнѣ надо положиться на время, подождать жаркаго лѣта, и тогда я поймаю наконецъ муху — вашу племянницу, и въ добавокъ слѣпую.
Г. БУРГ. Какъ любовь, ваше величество, передъ тѣмъ, какъ начнетъ любить.
К. ГЕН. Такъ; и нѣкоторые изъ васъ должны благодарить именно любовь за слѣпоту, которая мѣшаетъ мнѣ видѣть много французскихъ городовъ, потому что на дорогѣ стоитъ прекрасная французская дѣвушка.
К. ФРАН. Ваше величество видите ихъ, но издали, и они превращаются въ дѣвушку, потому что всѣ они опоясаны дѣвственными стѣнами, на которыя война никогда не взбиралась еще.
К. ГЕН. Будетъ Кэтъ моей женой?
К. ФРАН. Если вамъ угодно.
К. ГЕН. Очень угодно, если дѣвственные города, о которыхъ вы говорите, будутъ въ ея свитѣ. Тогда, дѣвушка, стоявшая на дорогѣ моихъ желаній, сама покажетъ мнѣ путь къ исполненію ихъ.
К. ФРАН. Мы согласились на все, что не противорѣчитъ нашей чести.
К. ГЕН. Такъ ли, лорды Англіи?
ВЕСТМ. Король согласился на всѣ статьи. Прежде всѣхъ на статью о своей дочери; а затѣмъ и на всѣ прочія, по порядку, какъ онѣ изложены въ нашемъ договорѣ.
ЭКСТ. За исключеніемъ только той, въ которой ваше величество требуете, чтобъ король Франціи, если ему случится искать чего-нибудь у вашего величества письменно, титуловалъ васъ на французскомъ языкѣ по слѣдующей формѣ: Notre tres cher fils Henry roy d’Angleterre, heretier de France, и потомъ по-латински: — Praeclarissimus filius noster Henricus, rex Angliae et haeres Franciae.
К. ФРАН. И этой статьи, любезный братъ нашъ, я не отвергъ такъ рѣшительно; по твоей просьбѣ я готовъ согласиться и на это.
К. ГЕН. Такъ прошу же васъ, въ знакъ любви и чтобъ еще болѣе скрѣпить союзъ нашъ, утвердить и эту на ряду съ прочими, и за тѣмъ отдайте мнѣ дочь вашу.
К. ФРАН. Возьми ее, доблестный сынъ мой, и обрадуй меня поскорѣй потомствомъ, чтобъ оно покончило всѣ несогласія вѣчно враждующихъ государствъ Франціи и Англіи, самые берега которыхъ смотрятъ на счастіе другъ друга, блѣднѣя отъ зависти. Дай Богъ, чтобъ этотъ прекрасный союзъ поселилъ въ ихъ нѣдра христіанское согласіе и доброе сосѣдство, чтобъ война никогда не простирала своего кроваваго меча между Англіей и прекрасной Франціей.
ВСѢ. Аминь.
К. ГЕН. Теперь ты моя, Кэтъ. Будьте же всѣ свидѣтелями, что я цѣлую ее, какъ мою полновластную королеву. (Трубы.)
К. ИЗАБ. Господь, лучшій учредитель браковъ, да соединитъ ваши сердца въ одно, точно также, какъ и ваши владѣнія. Какъ мужъ и жена, составляя два существа, соединяются любовью въ одно — да будетъ такое же супружество и между вашими королевствами; ни навѣты, ни злая ревность, часто возмущающія ложе счастливѣйшаго брака, никогда да не втираются между ними, чтобъ расторгнуть то, что воплотилось другъ въ друга; да будутъ Англичане, какъ и Французы, французскими Англичанами; и Господь да изречетъ на это: аминь!
ВСѢ. Аминь.
К. ГЕН. Займемся же теперь приготовленіями къ свадьбѣ. Герцогъ Бургундскій, въ день брака мы примемъ отъ васъ и всѣхъ перовъ клятву въ исполненіи нашего договора. Въ этотъ день я поклянусь милой Кэтъ, а вы мнѣ; и никогда да не нарушатся наши клятвы и да даруютъ онѣ намъ благоденствіе!
До сихъ поръ довело эту исторію грубое и неповоротливое перо нашего слишкомъ слабаго автора, стѣснивъ въ этомъ маломъ пространствѣ людей могучихъ, изуродовавъ скачками полное теченіе славной ихъ жизни. Коротка была жизнь этой звѣзды Англіи, но и эта короткая жизнь была великой жизнью. Счастіе сковало ему мечъ, и онъ завоевалъ имъ лучшій изъ садовъ вселенной и передалъ его своему королевстенному сыну. Ему наслѣдовалъ Генрихъ шестой, увѣнчанный королемъ Франціи и Англіи еще въ пеленкахъ; тутъ государствомъ его принялись управлять такъ многіе, и Франція потеряна, и Англія обагрена кровью. Все это наша сцена показывала вамъ часто, и за то просимъ благосклоннаго пріема и этому представленію.
- ↑ Намекъ на театръ, въ которомъ эта піеса въ первый разъ давалась, и который, по своей круглой формѣ, назывался The Globe.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Who hath been still а giddy neighbour… По экземпляру Колльера: Who hath been still а greedy neighbour…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: To fill king Edward’s fame… По экземпляру Колльера: То fill king Edward’s train…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: То spoil and havock… По экземпляру Колльера: То tear and havock…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Yet that is but а crush’d necessity… По экземпляру Колльера: Yet that is not а crush’d necessity…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: officers of sorts… По экземпляру Колльера: officers of state…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and show my sail of greatness… По экземпляру Колльера: and show my soul of greatness…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: with reasonable swiftness… По экземпляру Колльера: with seasonable swiftness…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Now thrive the armourers. По экземпляру Колльера: Now strive the armourers…
- ↑ Тутъ игра созвучіемъ словъ gilt — золото, и guill — преступленіе.
- ↑ Избавилъ отъ морской болѣзни.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: there schall be smiles… По экземпляру Колльера: there schall be smiles…
- ↑ Одинъ изъ злыхъ духовъ.
- ↑ Названіе сопостелыіика (bedfellow), которое кажется намъ теперь нѣсколько страннымъ и неприличнымъ, было очень обыкновенно. Обычай спать вмѣстѣ продолжался до половины семнадцатаго столѣтія, если не позже.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: And on his more advise… По экземпляру Колльера: And on our more advise…
- ↑ Вмѣсто Авраама.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and’а babbled of green fields… По экземпляру Колльера: on а table of green frieze…
- ↑ Квикли переворачиваетъ употребленное мальчикомъ слово incarnate — воплощенный, въ carnation — тѣлесный цвѣтъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: his mountain sire… По экземпляру Колльера: his mighty sire…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Born with the invisible… По экземпляру Колльера: Blown with the invisible…
- ↑ Отверстія въ кораблѣ для пушекъ.
- ↑ Carry coals — сносить всякое оскорбленіе.
- ↑ Въ подлинникѣ Джэми говоритъ по-англійски какъ Шотландецъ, а Мэкморисъ — какъ Ирландецъ, чего не передашь никакимъ ломаньемъ русскаго языка.
- ↑ Стивенсъ полагаетъ, что это намекъ на обычай Италіянцевъ и Испанцевъ, давать отравленныя фиги тому, кому желаютъ отомстить.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: new-tuned oaths… По экземпляру Колльера: new-coined oaths…
- ↑ Изъ старой баллады, напечатанной въ Le Prince d’Amour (8® — 1660), видно, что прежде обращали большое вниманіе на бороды и что каждое состояніе придавало имъ особенную форму, Такъ — мечевидная борода (spada-beard), а равно, какъ кажется, и кинжало-видная (stilleto-beard) принадлежали исключительно военнымъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: as if his entrails were hairs… По экземпляру Колльера: as if his entrails were air…
- ↑ Тутъ игра значеніями слова bate — уменьшаться, и охотничьяго термина bate — хлопать крыльями, что соколъ всегда дѣлаетъ, когда съ него снимутъ клобучекъ.
- ↑ Полагаютъ, что при перемѣнѣ кожи змѣи пріобрѣтаютъ новыя силы.
- ↑ Во время сраженія при Кресси, даннаго въ день св. Давида (1346 г.), Вэльссцы, дравшіеся съ необыкновенною храбростью, нарвали въ одномъ изъ садовъ порею и украсили имъ свои шлемы. Въ память этого дня и ихъ подвиговъ вошло послѣ того въ обыкновеніе каждый день св. Давида убирать шапку пореемъ.
- ↑ Тутъ игра значеніями слова crown — крона, монета, и crown — голова.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: What is thy soul of adoration?… По экземпляру Колльера: What is thy soul but adulation?…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: with distressful brcad… По экземпляру Колльера: with distasteful bread…
- ↑ Старымъ канделябрамъ придавалась часто форма человѣка въ латахъ съ распростертыми руками, въ которыя вставлялись свѣчи.
- ↑ Генрихъ пятый запретилъ гербовые щитки всѣмъ, кромѣ имѣвшихъ на это наслѣдственное или жалованное право, и тѣхъ, которые сражались съ нимъ при Азинкуртѣ. Послѣднимъ, сверхъ того, отводились еще при всѣхъ торжествахъ и на всѣхъ публичныхъ зрѣлищахъ первыя, почетныя мѣста. Толлетъ.
- ↑ Тутъ игра значеніями слова fly — улетать и обращаться въ бѣгство.
- ↑ Первыя слова ирландской пѣсни (Маленькая дѣвченочка моего сердца), которыя Пистоль приводитъ по созвучію словъ Quality и Callino.
- ↑ Старое прозвище меча.
- ↑ Моидоръ — португальская монета.
- ↑ Вѣрно Шекспиръ полагалъ, что слово bras — рука, выговаривается какъ англійское brass — мѣдь.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Larding the plain… По экземпляру Колльера: Loading the plain…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: То book our dead, and then to bury them… По экземпляру Колльера: То look our dead and then to bury them…
- ↑ Графъ Эссексъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: put up her lovely visage. По экземпляру Колльера: lifi up her lovely visage…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Pass our accept… По экземпляру Колльера: Pass or accept…
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями слова like — любить и like — походить.
- ↑ Тутъ непереводимая игра словами measure — старинный танецъ и measure — мѣра.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and untempering effect of my visage… По экземпляру Колльера: and untempting effect of my visage…