Король Генрихъ VIII.
Кардиналъ Вольсей.
Кардиналъ Кампейусъ.
Капуціусъ, посолъ императора Карла V.
Крэнмеръ, архіепископъ Кэнтерберійскій.
Герцогъ Норфолькъ.
Герцогъ Бокингемъ.
Герцогъ Соффолькъ.
Графъ Соррей.
Лордъ Камергеръ.
Лордъ-канцлеръ.
Гардинеръ, епископъ Винчестерскій.
Епископъ Линкольнскій.
Лордъ Эбергенни.
Лордъ Сэндсъ.
Сэръ Генри Гильфордъ.
Сэръ Томасъ Ловель.
Сэръ Антони Денни.
Сэръ Никлэсъ Во.
Секретарь Вольсея.
Кромвель, служитель Вольсея.
Грифитъ, гофмаршалъ королевы Екатерины.
Три дворянина.
Докторъ Ботсъ, врагъ короля.
Гартеръ, герольдъ.
Управитель герцога Бокингэма.
Брандонъ и капитанъ стражи.
Придверникъ залы совѣта.
Привратникъ и его помощникъ.
Пажъ Гардинера.
Глашатай.
Королева Екатерина, жена Генриха VIII, впослѣдствіи разведенная съ нимъ.
Анна Болленъ, фрейлина королевы; впослѣдствіи королева.
Старая лэди, другъ Анны Болленъ.
Паціенція, прислужница королевы Екатерины.
ПРОЛОГЪ.
правитьНе смѣшить васъ прихожу я на этотъ разъ. Теперь мы изобразимъ передъ вами событія величественныя и серьезныя, печальныя, возвышенныя, трогательныя, полныя блеска и ужаса, величественныя сцены, которыя оросятъ глаза ваши слезами. Способные къ состраданію будутъ въ состояніи, если углубятся въ эти событія, пролить слезу, ибо предметъ заслуживаетъ этого. Дающіе деньги въ надеждѣ увидѣть нѣчто, достойное вѣры, найдутъ здѣсь истину. Даже и тѣ, которые приходятъ сюда на одну или двѣ картины и только при этомъ условіи считаютъ пьесу порядочной, — даже и они, если согласятся просидѣть тихо и терпѣливо какіе-нибудь два короткіе часа, — могу ихъ увѣрить, заплатятъ свой шиллингъ недаромъ. Только тѣ, которые ходятъ смотрѣть однѣ лишь смѣшныя и соблазнительныя пьесы, услышать стукъ щитовъ или посмотрѣть на молодца въ длинномъ пестромъ кафтанѣ, окаймленномъ желтымъ галуномъ, — только тѣ ошибутся въ своемъ ожиданіи. Ибо, знайте, любезные зрители: примѣшивать къ исторіи, выбранной нами, какого-нибудь шута или сраженіе значило бы не только унизить нашъ собственный умъ и пріобрѣтенную нами извѣстность, поддержать которую является единственнымъ нашимъ желаніемъ, но также лишиться навсегда всякаго понимающаго друга. Поэтому, ради неба, вы, первые и самые серьезные судьи города, будьте такъ серьезны, какъ мы бы этого желали; представьте себѣ, что видите дѣйствительныя лица нашей высокой исторіи, такія, какими они были при жизни, представьте себѣ, что вы ихъ видите во всемъ ихъ величіи, окруженными толпой тысячи друзей ихъ; а потомъ посмотрите, какъ быстро все это величіе сталкивается со всяческими бѣдствіями! И если послѣ этого, вы въ состояніи быть веселыми, то я скажу, что человѣкъ можетъ плакать даже въ самый день своего брака.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьБокингэмъ. Добраго утра и пріятной встрѣчи! Какъ вы себя чувствовали послѣ нашего свиданія во Франціи?
Норфолькъ. Благодарю вашу милость, превосходно; я даже и теперь не перестаю восторгаться тѣмъ, что тамъ видѣлъ.
Бокингэмъ. Некстати явившаяся лихорадка удержала меня плѣнникомъ въ этой комнатѣ, когда эти два свѣта человѣчества встрѣчались въ Ардской долинѣ.
Норфолькъ. Между Гиномъ и Ардомъ. Я присутствовалъ при этомъ; я видѣлъ, какъ они, верхомъ, привѣтствовали другъ друга, какъ, спѣшившись, они бросились въ объятія другъ другу и такъ крѣпко обнялись, что-точно срослись; и еслибы они дѣйствительно срослись, то гдѣ можно было-бы найти четыре трона, которые могли бы перевѣсить этотъ одинъ сростокъ.
Бокингэмъ. Во все это время я былъ плѣнникомъ въ своей комнатѣ.
Норфолькъ. Вслѣдствіе этого вы упустили зрѣлище земного величія. Можно сказать, что великолѣпіе до тѣхъ поръ было холостымъ, но теперь вступило въ брачный союзъ съ тѣмъ, что гораздо выше его самого. Каждый слѣдующій день превосходилъ день прошлый, пока, наконецъ, послѣдній не присвоилъ себѣ чудеса всѣхъ прежнихъ дней. Сегодня французы, сверкая съ головы до ногъ золотомъ, точно языческіе боги, затемняли англичанъ; на завтра англичане превращали Британію въ Индію, каждый, вновь выступавшій, казался настоящимъ рудникомъ. Ихъ маленькіе пажи, точно херувимы, были позолочены; даже дамы, не привыкшія къ стѣсненію, потѣли подъ бременемъ того, что замѣняло имъ румяны. Маскарадъ, бывшій вчера, казался несравненнымъ, а слѣдующая ночь дѣлала его ничтожнымъ и нищенскимъ. Оба короля, одинаково блестящіе, выигрывали или проигрывали, по мѣрѣ своего появленія; восторги относились къ тому, кто былъ на глазахъ; но когда оба вмѣстѣ появлялись, то всѣ говорили, что былъ только одинъ король, и ни одинъ цѣнитель не осмѣливался пошевелить языкомъ въ смыслѣ порицанія тому или другому. Когда-же эти солнца (ибо такъ называли ихъ), черезъ своихъ герольдовъ, созвали на турниръ благородныя сердца, то возникли невѣроятные подвиги, такъ-что всѣ старинныя баснословныя повѣствованія были признаны возможными и повѣрили даже Бевису.
Бокингэмъ. Ну, вы немного преувеличиваете.
Норфолькъ. Такъ-же вѣрно, какъ я дорожу достоинствомъ дворянина и люблю честность въ почестяхъ, — все это теряетъ свой блескъ и жизнь даже въ искуснѣйшей передачѣ; ибо для всего этого великолѣпія нѣтъ лучше языка, какъ языкъ самого дѣйствія. Все было по царски и ничто не противорѣчило своему назначенію; порядокъ выдвигалъ на видъ каждую вещь. Всѣ исполнявшіе вполнѣ отвѣчали своему назначенію.
Бокингэмъ. Но кто управлялъ всѣмъ этимъ? Я хочу сказать: кто приводилъ все тѣло и всѣ члены всего этого великаго торжества къ гармонической совокупности? Какъ вы думаете?
Норфолькъ. Тотъ, кто до сихъ поръ не обнаруживалъ ни малѣйшаго расположенія къ такому дѣлу.
Бокингэмъ. Но кто-же, любезный лордъ?
Норфолькъ. Все было устроено съ удивительнымъ знаніемъ высокопреподобнымъ кардиналомъ Іоркскимъ.
Бокингэмъ: Чортъ съ нимъ! Нѣтъ такого пирога, въ который онъ не совалъ-бы свой честолюбивый палецъ! Ну, на какого чорта ему нужно было соваться во всю эту бѣшенную суету! Удивляюсь, какъ этотъ комъ сала можетъ своей тушей поглощать лучи благодѣтельнаго солнца и удерживать ихъ вдали отъ земли.
Норфолькъ. Безъ всякаго сомнѣнія, сэръ, въ немъ есть все необходимое для такихъ удачъ, ибо, не опираясь ни на предковъ, значеніе которыхъ облегчаетъ путь наслѣдникамъ, ни на величье заслугъ, оказанныхъ коронѣ, ни на могущественныя связи, — онъ точно паукъ, извлекающій свою ткань изъ самого себя, доказываетъ намъ, что пролагаетъ себѣ дорогу одною лишь силой своихъ собственныхъ способностей! этимъ даромъ неба, который поставилъ его такъ близко къ королю.
Эвергенни. Не могу сказать, какой даръ неба онъ получилъ; открыть это я предоставляю болѣе проницательнымъ, чѣмъ я, но я не могу видѣть его гордость, проглядывающую изъ каждой части его тѣла. Откуда она у него взялась? Если это — не даръ ада, то видно дьяволъ соскряжничалъ, или же отдалъ ему все, что у него было, и онъ принялся заводить свой собственный задъ.
Бокингэмъ. Но какъ могъ этотъ дьяволъ, въ этомъ посѣщеніи Франціи, взять на себя, безъ вѣдома короля, назначеніе тѣхъ, кто долженъ былъ ему сопутствовать? Одинъ онъ составилъ списокъ всей джентри, и по большей части выбирая такихъ, на которыхъ онъ могъ возложить тяжелое бремя взамѣнъ предоставленной имъ незначительной почести, и простое письмо, написанное имъ, безъ всякаго согласія со стороны совѣта, заставляетъ ѣхать того, кому оно адресовано.
Эбергенни. Мнѣ извѣстно, изъ числа моихъ родственниковъ, по крайней мѣрѣ троихъ, которые такимъ образомъ, такъ разстроили свое состояніе, что никогда уже не поправятъ его.
Бокингэмъ. О, да! многіе подломали себѣ хребты, взваливъ себѣ на спину всѣ свои помѣстья, ради этой торжественной поѣздки. И къ чему привело все это тщеславіе? Оно привело къ очень жалкому результату.
Норфолькъ. Съ грустью думаю, что миръ, заключенный между Франціей и нами, не стоитъ такихъ издержекъ.
Бокингэмъ. Каждый, послѣ наступившей ужасной бури почувствовалъ себя вдохновеннымъ, и, не сговариваясь, всѣ рѣшили, что эта буря, похищая подаяніе мира, предвѣщаетъ его внезапный разрывъ.
Норфолькъ. И къ этому дѣло близится, потому что Франція уже нарушила договоръ и наложила запрещеніе на товары нашихъ купцовъ въ Бордо.
Эвергенни. Уже не потому-ли и посолъ не былъ принятъ?
Норфолькъ. Конечно.
Эвергенни. Чудесный мирный договоръ, и къ тому-же купленный столь дорогой цѣной.
Бокингэмъ. И надо прибавить, что все это дѣло было сдѣлано нашимъ почтеннымъ кардиналомъ.
Норфолькъ. Да позволено мнѣ будетъ сказать, что все государство замѣтило ваши личные раздоры съ кардиналомъ. Я-бы посовѣтывалъ вамъ (примите этотъ совѣтъ, какъ идущій отъ сердца; которое желаетъ вамъ самаго прочнаго величія и счастья), — я-бы посовѣтовалъ вамъ обратить должное вниманіе не только на могущество кардинала, но и на его враждебность къ вамъ, а также на то, что его неизмѣримая ненависть ничѣмъ не сдерживается. Вамъ извѣстно, что по природѣ онъ мстителенъ; а я съ своей стороны знаю, что лезвее его меча чрезвычайно заострено; оно длинно и, можно сказать, далеко простирается, а куда не простирается, то онъ туда бросаетъ его. Примите мой совѣтъ, — вы его найдете благодѣтельнымъ. А! вотъ и подводный камень, котораго, какъ я только-что сказалъ, слѣдуетъ вамъ избѣгать.
Вольсей. Управитель герцога Бокингэма? А гдѣ его допросъ?
1-й секретарь. Здѣсь, благородный лордъ.
Вольсей. А самъ онъ готовъ?
1-й секретарь. Точно такъ.
Вольсей. Прекрасно, мы и еще, значитъ, кое-что узнаемъ, и Бокингэмъ посбавитъ свою спѣсь (Вольсей и свита уходятъ).
Бокингэмъ. У этой собаки-мясника пасть ядовита, а у меня, къ несчастью, нѣтъ возможности наложить на нее намордникъ; поэтому лучшее — не дразнить эту собаку. Педантство нищаго господствуетъ надъ дворянской кровью.
Норфолькъ. Какъ? неужели вы горячитесь? Испросите у Господа побольше хладнокровія; это — единственное лекарство противъ вашего недуга.
Бокингэмъ. Я увидѣлъ новыя ковы противъ меня въ его взглядахъ. Его взоръ презрительно упалъ на меня, какъ на самый подлый предметъ; въ эту минуту онъ направляетъ противъ меня какой-нибудь ударъ. Онъ отправился къ королю; я послѣдую за нимъ и озадачу его.
Норфолькъ. Остановитесь, милордъ; позвольте вашему гнѣву посовѣтоваться съ вашимъ разумомъ насчетъ того, какъ вы должны поступить. Приходится идти съ самаго начала медленно, когда взбираешься на крутизну. Гнѣвъ — точно горячая лошадь; если ей дать волю, то самая ея пылкость истощитъ ее. Никто въ Англіи не можетъ-быть для меня лучшимъ совѣтчикомъ, чѣмъ вы; такъ будьте же и для самого себя тѣмъ, чѣмъ вы всегда были для вашего друга.
Бокингэмъ. Нѣтъ, я иду къ королю и устами чести принижу дерзость этого негодяя изъ Ипсвича, или-же заявлю, что между людьми нѣтъ неравенства.
Норфолькъ. Подумайте хорошенько. Не разжигайте для вашего врага печи до такой степени, чтобы она могла ожечь и васъ. Благодаря бѣшеной скачкѣ, вы можете перешагнуть черезъ цѣль, къ которой стремитесь, и промахнуться вслѣдствіе слишкомъ большого рвенія. Развѣ вамъ неизвѣстно, что пламя, приподымающее жидкость до краевъ сосуда, хотя повидимому увеличиваетъ количество ея, тѣмъ не менѣе въ дѣйствительности уменьшаетъ? Подумайте хорошенько. Повторяю, во всей Англіи не найдется души, болѣе васъ способной руководить вами, если только сокомъ благоразумія вы потушите или, по крайней мѣрѣ, умѣрите пламя страсти.
Бокингэмъ. Сэръ, благодарю васъ; я послѣдую вашему совѣту; но этотъ негодный нахалъ (говорю о немъ не вслѣдствіе разлива желчи, а вслѣдствіе благороднаго негодованія), подкупленъ и измѣнникъ и я это знаю изъ свѣдѣній и доказательствъ столь-же ясныхъ, какъ ясны источники въ Іюлѣ, когда на днѣ ихъ мы можемъ разсмотрѣть каждую песчинку.
Норфолькъ. Не говорите, что онъ измѣнникъ.
Бокингэмъ. Нѣтъ, я это скажу королю и этому заявленію дамъ твердость скалы. Слушайте, эта святоша-лиса или этотъ волкъ, или оба вмѣстѣ (потому-что въ одинаковой мѣрѣ онъ и хищенъ, и хитеръ, столь же склоненъ ко злу, какъ и искусенъ осуществить его, ибо его душа и его санъ взаимно заражають другъ друга), — такъ вотъ эта святоша-лиса или этотъ волкъ, съ единственною цѣлью блеснуть своимъ величіемъ во Франціи, какъ впрочемъ и здѣсь, посовѣтовалъ королю, нашему повелителю, устроить это свиданіе и заключить этотъ невыгодный союзъ, который поглотилъ столько сокровищъ и затѣмъ лопнулъ, какъ стаканъ, который лопается, когда его вытираютъ.
Норфолькъ. Да это правда, онъ лопнулъ.
Бокингэмъ. Позвольте; послушайте меня, сэръ. Этотъ лукавый кардиналъ какъ хотѣлъ, такъ и составлялъ пункты этого договора, и ему стоило лишь крикнуть: я такъ хочу, — чтобы каждый изъ этихъ пунктовъ былъ утвержденъ; а въ результатѣ — костыль, данный мертвецу. Но вѣдь это сдѣлано нашимъ графомъ-кардиналомъ, а потому прекрасно сдѣлано. Дѣло сдѣлано достойнымъ Вольсеемъ, который не можетъ ошибиться. А теперь посмотримъ на послѣдствія, — и туть-то я, главнымъ образомъ, вижу нѣчто въ родѣ щенка этой старой вѣдьмы, измѣны, — императоръ Карлъ, подъ предлогомъ повидаться съ своей теткой-королевой (потому что это былъ только предлогъ, а въ дѣйствительности онъ пріѣхалъ съ тѣмъ, чтобы снюхаться съ Вольсеемъ) является сюда. Онъ боялся, чтобъ свиданіе между Англіей и Франціей, устанавливая между ними союзъ, не повредило ему, потому что въ этомъ союзѣ скрывались нѣкоторыя опасности, которыя угрожали ему. И вотъ онъ тайно вступаетъ въ переговоры съ кардиналомъ. Въ этомъ я убѣжденъ, потому что я убѣжденъ, что императоръ платилъ, не дожидаясь обѣщаній, такъ что его желаніе было исполнено прежде, чѣмъ оно было заявлено имъ. Но когда, такимъ образомъ, путь былъ расчищенъ и вымощенъ золотомъ, императоръ пожелалъ, чтобы ему было угодно измѣнить политику короля и уничтожить сказанный союзъ. Король долженъ узнать (и скоро онъ узнаетъ это черезъ меня), что кардиналъ торгуетъ по своему усмотрѣнію его честью ради собственной выгоды.
Норфолькъ. Очень сожалѣю, что слышу это о немъ; я-бы желалъ, чтобы относительно этого вы нѣсколько ошибались.
Бокингэмъ. Нѣтъ, я не ошибаюсь ни на одну букву. Я его представляю въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ онъ явятся въ дѣйствительности.
Брандонъ. Капитанъ, исполняйте вашу обязанность.
Капитанъ. Сэръ, герцогъ Бокингэмъ, графъ Герфордскій, Стэффордскій и Нортэмптонскій, именемъ нашего августѣйшаго короля, я арестую тебя какъ государственнаго измѣнника.
Бокингэмъ. Видите, любезный лордъ, стѣна уже упала на меня; я погибну жертвой злыхъ умысловъ и коварства.
Брандонъ. Сожалѣю, что принужденъ быть свидѣтелемъ, какъ вы лишаетесь свободы. По волѣ его свѣтлости вы должны быть оправлены въ Тоуэръ.
Бокингэмъ. Было-бы совершенно излишне защищать мою невинность: на меня легла такая окраска, которая дѣлаетъ черными и самыя бѣлыя мои части. Да исполнится воля Всевышняго въ этомъ, какъ и во всемъ остальномъ. О, лордъ Эбергенни, будьте здоровы!
Брандонъ. Нѣтъ, онъ долженъ сопровождать васъ (къ Эбергенни). Королю угодно, чтобы вы отправились въ Тоуэръ, гдѣ вы узнаете его дальнѣйшее распоряженіе.
Эбергенни. Какъ сказалъ герцогъ, да исполнится воля Всевышняго; я повинуюсь рѣшенію короля.
Брандонъ. Вотъ королевское повелѣніе арестовать лорда Монтекью и захватить духовника герцога, Джона де-ла-Каръ, Джильберта Пека, его канцлера…
Бокингэмъ. Ну, конечно, конечно; вотъ они — члены заговора. Надѣюсь, что нѣтъ другихъ.
Брандонъ. Еще — монахъ Картезіанскаго монастыря.
Бокингэмъ. А! Никлэсъ Гопкинсъ?
Брандонъ. Онъ самый.
Бокингэмъ. Мой управитель — мошенникъ; слишкомъ всемогущій кардиналъ обольстилъ его золотомъ. Моя жизнь же измѣрена. Я — только тѣнь несчастнаго Бокингэма, котораго формы принимаетъ уже эта туча, затмѣвающая мое лучезарное солнце… Прощайте, лорды (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьКороль Генрихъ. Самая жизнь моя и самая лучшая моя любовь благодарятъ васъ за эту великую заботливость. Я находился подъ выстрѣлами убійственнѣйшаго заговора и благодарю васъ, что вы уничтожили его. Позвать этого служителя Бокингэма; мы лично выслушаемъ его показанія; онъ долженъ перечислить по пунктамъ всѣ преступленія своего господина.
Королева Екатерина. Нѣтъ, я должна стоять на колѣняхъ, потому что я — просительница.
Король Генрихъ. Встань и садись возлѣ насъ… Не говори намъ половины твоей просьбы, ты имѣешь половину нашей власти. Другая половина, прежде чѣмъ ты ее выскажешь, уже дана тебѣ. Выскажи твою волю и приведи ее въ исполненіе.
Королева Екатерина. Благодарю ваше величество. Чтобы вы любили себя и, въ этой любви, не забывали вашей славы и достоинства вашихъ обязанностей, — вотъ въ чемъ заключается предметъ моей просьбы.
Король Генрихъ. Королева, продолжайте.
Королева Екатерина. Ко мнѣ обращаются многія лица, изъ самыхъ достойныхъ, съ жалобами на то, что ваши подданные испытываютъ жестокія угнетенія. Въ народѣ были разосланы повелѣнія, разбившія сердце ихъ преданности престолу, и хотя вслѣдствіе этого, мой добрый лордъ кардиналъ, ихъ важнѣйшіе упреки, главнымъ образомъ, относятся къ вамъ, какъ къ виновнику этихъ притѣсненій, однако и король, нашъ повелитель (да сохранитъ небо его честь отъ всякаго пятна), не избѣгаетъ непристойныхъ толковъ, которые разрываютъ бока преданности престолу и которыя переходятъ почти въ явный бунтъ.
Норфолькъ. Не только переходятъ, а уже перешли! Вслѣдствіе этихъ новыхъ налоговъ суконщики, не будучи въ состояніи содержать всѣхъ рабочихъ, распустили прядильщиковъ, чесальщиковъ, валяльщиковъ, ткачей, и всѣ они, не имѣя въ рукахъ другого ремесла, вынуждаемые голодомъ и недостаткомъ всякихъ средствъ къ существованію, въ отчаяніи взявъ событіе за рога, находятся всѣ въ полномъ возстаніи и опасность служитъ въ ихъ рядахъ.
Король Генрихъ. Налоги?! Kaкie? Какого рода? Лордъ кардиналъ, вы здѣсь обвиняетесь такъ-же, какъ и мы, — знаете ли вы, что это за налоги?
Вольсей. Государь, мнѣ извѣстна только часть того, что касается всего государства, я только иду въ колоннѣ, гдѣ многіе другіе шагаютъ вмѣстѣ со мной.
Королева Екатерина. Да, милордъ, вамъ извѣстно не болѣе, чѣмъ другимъ, но вы прибѣгаете къ мѣрамъ, которыя извѣстны всѣмъ, мѣрамъ, жестокимъ для всѣхъ тѣхъ, которые никогда не желали бы ихъ знать, но которые, однако, принуждены ихъ знать. Что-же касается до притѣсненій, о которыхъ спрашиваетъ мой повелитель, то они даже для слуха убійственны; ихъ бремя можетъ надломить всякую спину. Говорятъ, что они выдуманы вами. Если это не такъ, то вы претерпѣваете ужасную клевету.
Король Генрихъ. Опять притѣсненіе! Но какого рода притѣсненіе? Объясните мнѣ, наконецъ, въ чемъ дѣло.
Королева Екатерина. Я слишкомъ отваживаюсь злоупотреблять вашимъ терпѣніемъ, но меня ободряетъ обѣщаніе вашего прощенія. Жалобы вашихъ подданныхъ, кажется, заключаются въ учрежденіи комиссій, требующихъ отъ всякаго шестую часть всего имущества, которая должна быть выдана немедленно, безъ всякихъ проволочекъ, а предлогомъ къ этому налогу является война съ Франціей. Это дѣлаетъ дерзкими уста; языки отвергаютъ долгъ, въ охладѣвшихъ сердцахъ мерзнетъ вѣрность престолу; проклятія поселились теперь тамъ, гдѣ прежде жили молитвы, и выходитъ, что всякое сговорчивое послушаніе становится рабомъ каждой раздраженной воли. Я бы желала, чтобъ ваша свѣтлость, не отлагая дѣла, приняла это во вниманіе, потому что важнѣе этого дѣла нѣтъ ничего.
Король Генрихъ. Клянусь жизнью, все это — противъ нашихъ желаній.
Вальсей. Что касается меня, то во всемъ этомъ я только подалъ простой голосъ, и я его подалъ съ просвѣщеннаго одобренія судей. Если-же на меня клевещутъ невѣжественные языки, которые, не зная ни моихъ способностей, ни моей личности, берутся однакоже быть лѣтописцами моихъ дѣйствій, то позвольте мнѣ сказать, что судьба моего положенія — тернистый кустарникъ, черезъ который должна пробираться добродѣтель. Мы не должны останавливаться передъ необходимыми мѣрами изъ боязни навлекать на себя злобныя порицанія, которыя всегда, подобно хищнымъ рыбамъ, слѣдуютъ за вновь спущеннымъ кораблемъ, не пріобрѣтая ничего, кромѣ пустой зависти. Часто то, что мы дѣлаемъ самаго лучшаго, порицается болѣзненными или безтолковыми истолкователями; и также часто самое худое, поражая грубый умъ, провозглашается нашимъ лучшимъ дѣломъ. Еслибы мы остались недѣятельными, изъ боязни, что малѣйшее наше движеніе будетъ осмѣяно или порицаемо, то мы бы приросли къ мѣсту, на которомъ находимся теперь, и сдѣлались бы такъ же неподвижны, какъ статуи.
Король Генрихъ. Дѣла, хорошо обдуманныя, исполненныя тщательно, сами по себѣ исключаютъ эти опасенія. Дѣла-же, совершенно новыя, не имѣвшія примѣровъ прошломъ, въ своихъ послѣдствіяхъ могутъ бить опасны. Имѣется-ля примѣръ такого налога? Я думаю, что такого примѣра не было. Мы не должны отрывать нашихъ подданныхъ отъ нашихъ законовъ и приковывать ихъ къ нашему произволу. Шестая часть каждаго имущества! Такой налогъ приводитъ въ дрожь! Да вѣдь это значитъ, — съ каждаго дерева брать вѣтви, кору и часть ствола, и хотя мы оставляемъ дереву его корни, но при такомъ увѣчьи воздухъ поглотитъ всѣ его соки. Да будетъ немедленно разослано во всѣ графства, о которыхъ идетъ рѣчь, прощеніе всякому, кто возсталъ противъ введенія этого налога. Прошу васъ позаботиться объ этомъ; возлагаю на васъ эту заботу,
Boльсей (тихо секретарю). Одно слово. Отправить въ каждое графство увѣдомленіе о милости и прощеніи короля. Обремененный народъ сильно ропщетъ на меня; распустить слухъ о томъ, что эта отмѣна и это прощеніе вызваны нашимъ заступничествомъ. Вскорѣ вы получите отъ меня новыя распоряженія на этотъ счетъ (Секретарь уходитъ).
Королева Екатерина. Очень жаль, что герцогъ Бокингэмъ навлекъ на себя ваше неудовольствіе.
Король Генрихъ. Многихъ это огорчаетъ. Этотъ джентльмэнъ весьма ученъ и рѣдкій ораторъ; никого природа не одарила такъ, какъ его; его знанія такъ велики, что онъ можетъ просвѣщать и учить самыхъ великихъ ученыхъ, не прибѣгая ни къ какой чужой помощи. Однако, посмотрите, — когда всѣ эти благороднѣйшіе дары направлены въ дурную сторону, когда душа разъ навсегда извращена, то всѣ эти дары сейчасъ-же принимаютъ формы порока, которые становятся въ десять разъ безобразнѣе, чѣмъ когда-то были прекрасны. Это столь совершенный человѣкъ, поставленный на ряду чудесъ, до такой степени очаровывавшій насъ своею рѣчью, что мы принимали часы за минуты, этотъ человѣкъ, любезная королева, облекъ въ чудовищныя одежды свои дары и сталъ такъ черенъ, какъ если бы его замаралъ самъ адъ. Сядьте подлѣ насъ, и вы услышите (этотъ человѣкъ былъ его повѣреннымъ) вещи, оскорбляющія самую честь… Пускай онъ разскажетъ всѣ тѣ происки, которые онъ уже открылъ намъ, которымъ мы не можемъ приписывать слишкомъ малаго значенія и о которыхъ мы не можемъ слышать слишкомъ долго.
Вольсей. Пойди и разсказывай смѣло все, что, какъ вѣрный подданный, ты узналъ о герцогѣ Бокингэмѣ.
Король Генрихъ. Говори свободно.
Управитель. Во первыхъ, онъ имѣлъ привычку ежедневно заражать свою рѣчь тѣмъ, что если король умретъ безъ потомства, то онъ позаботится о томъ, чтобы скипетръ перешелъ въ его руки. Эти самыя слова я слышалъ, когда онъ говорилъ ихъ своему зятю, лорду Эбергенни, и клялся, что отомститъ кардиналу.
Вольсей. Прошу ваше величество замѣтить весь ужасъ его замысловъ. Не поддерживаемая его желаніями, его воля глубоко враждебна вашей особѣ и угрожаетъ, послѣ васъ, вашимъ друзьямъ.
Королева Екатерина. Просвѣщенный лордъ кардиналъ, будьте снисходительнѣе.
Король Генрихъ. Говори: на чемъ основалъ онъ свои притязанія на корону послѣ нашей смерти? Не слыхалъ-ли ты чего-нибудь на этотъ счетъ?
Управитель. На эту мысль навело его безумное предсказаніе Никлэса Гентона.
Король Генрихъ. Кто такой этотъ Гентонъ?
Управитель. Государь, это — картезіанскій конахъ, его духовникъ, который питалъ его постоянно обѣщаніями верховной власти.
Король Генрихъ. Какъ ты объ этомъ узналъ?
Управитель. Вскорѣ послѣ отъѣзда вашего величества во Францію, герцогъ, находясь въ «Розѣ», въ приходѣ Святого Лаврентія Полтнейскаго, спросилъ меня, что думаютъ въ Лондонѣ о поѣздкѣ во Францію? Я отвѣчалъ, что боятся опаснаго для короля коварства французовъ. Герцогъ сейчасъ же мнѣ сказалъ, что этого дѣйствительно слѣдуетъ бояться, и что могутъ оправдаться слова, сказанныя нѣкіимъ святымъ монахомъ. "Часто, — прибавилъ онъ, — этотъ монахъ присылалъ ко мнѣ съ просьбой, чтобы я позволилъ моему капеллану Джону Де-ла-Кару выслушать отъ него нѣкоторое важное сообщеніе. И вотъ, подъ видомъ исповѣди, потребовавъ отъ капеллана торжественной клятвы, что то, что онъ скажетъ, не будетъ передано ни одному живому существу, за исключеніемъ меня, этотъ монахъ, послѣ нѣкоторыхъ оговорокъ, сказалъ: «ни король, ни его потомство не будутъ процвѣтать (скажи это герцогу); посовѣтуй ему заслужить любовь народа; герцогъ будетъ править Англіей».
Королева Екатерина. Если я хорошо тебя припоминаю, ты былъ управителемъ герцога и ты лишился этого мѣста вслѣдствіе жалобъ фермеровъ. Остерегайся обвинить по злобѣ благороднаго человѣка и погубить свою душу, еще болѣе благородную. Остерегайся, говорю тебѣ; да, сердечно прошу тебя.
Король Генрихъ. Оставь его… Продолжай.
Управитель. Кладу руку на сердце: я буду говорить только истину. Я сказалъ герцогу, что монахъ могъ быть обманываемъ дьявольскими внушеніями, что было бы опасно для него думать объ этомъ, что эти мысли могутъ его натолкнуть на какой-нибудь замыселъ, который, если онъ увлечетъ его, можетъ быть приведенъ въ исполненіе. Онъ отвѣчалъ: «Какія глупости! Это не можетъ мнѣ повредить!» И затѣмъ прибавилъ, что если бы король не оправился отъ своей послѣдней болѣзни, то головы кардинала и сэра Томаса Довеля навѣрное не уцѣлѣли бы.
Король Генрихъ. Какая злоба! Сколько коварства въ этомъ человѣкѣ! Можешь-ли ты сообщить намъ еще что-нибудь?
Управитель. Да, государь.
Король Генрихъ. Ну, такъ продолжай.
Управитель. Будучи въ Гринвичѣ когда ваше величество сдѣлали выговоръ герцогу по поводу сэра Вильяма Бломеръ…
Король Генрихъ. Да, я помню это обстоятельство; хотя этотъ Бломеръ находился у меня на службѣ, герцогъ взялъ его къ себѣ. Но продолжай: что же потомъ?
Управитель. «Если бы, — воскликнулъ онъ, — за это я былъ отправленъ въ Тоуэръ, то я все-таки думаю, сдѣлалъ бы то, что замышлялъ сдѣлать мой отецъ противъ Ричарда, похитителя престола: находясь въ Сольсбери, онъ просилъ аудіенціи у Ричарда и, если бы былъ принятъ, то онъ, подъ видомъ покорности, вонзилъ бы свой кинжалъ въ его грудь»
Королева Екатерина. Какой чудовищный измѣнникъ!
Вольсей. Спрашиваю теперь, государыня, можетъ-ли ваше величество чувствовать себя въ безопасности, и можетъ-ли этотъ человѣкъ не быть въ тюрьмѣ?
Королева Екатерина. Господь устроитъ все къ лучшему.
Король Генрихъ. У тебя есть еще кое-что сообщить намъ? Продолжай.
Управитель. Сказавъ о герцогѣ, своемъ отцѣ, и о кинжалѣ, онъ весь выпрямился, положилъ одну руку на свой мечъ, другую — на грудь; поднявъ глаза, онъ произнесъ страшную клятву, которая означала, что если съ нимъ поступятъ дурно, то онъ превзойдетъ своего отца на столько, на сколько исполненіе задуманнаго предпріятія превосходитъ несбывшееся намѣреніе.
Король Генрихъ. Такъ вотъ его цѣль! Вонзить въ нашу грудь кинжалъ! Но онъ арестованъ; судите его немедленно; если онъ можетъ найти прощеніе въ законѣ, — пусть будетъ такъ; если не найдетъ, — пусть не ищетъ прощенія въ насъ. Клянусь днемъ и ночью, это — величайшій преступникъ! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьЛордъ Камергеръ. Неужели чары Франціи заставляютъ людей прибѣгать къ такимъ страннымъ нарядамъ?
Сэндсъ. Новые люди, какъ бы они ни были смѣшны, какъ бы ни были неприличны, всегда найдутъ послѣдователей.
Лордъ Камергеръ. Насколько я могъ замѣтить, всѣ выгоды извлеченныя нашими англичанами изъ этой поѣздки, ограничиваются двумя или тремя гримасами, но за то гримасы эти забавны, потому что, когда они ихъ дѣлаютъ, мы можемъ побожиться, что ихъ носы были совѣтниками Пепине или Клотара, — такъ величественно они вздергиваютъ ихъ.
Сэндсъ. У нихъ и ноги новыя, но хромыя; кто прежде на видалъ, какъ они ходятъ, подумаетъ, что всѣ они — въ шпатѣ.
Лордъ Камергеръ. Чортъ возьми, любезный лордъ, ихъ платья имѣютъ такой языческій покрой, что навѣрное можно сказать, что они износили все свое христіанство…Что новаго, сэръ Ловель?
Ловель. Право, любезный лордъ, я знаю только, что новый указъ прибитъ къ дворцовымъ воротамъ.
Лордъ Камергеръ. Относительно чего?
Ловель. Относительно преобразованія нашихъ щеголеватыхъ путешественниковъ, наполняющихъ дворъ ссорами, болтовней и портными.
Лордъ Камергеръ. Очень радъ, теперь можно просить этихъ господъ согласиться, что англійскій придворный даже и не побывавъ въ Луврѣ, можетъ не быть лишенъ здраваго смысла.
Ловель. Теперь имъ приходится (такъ требуетъ указъ), оставить всѣ остатки шутовства и перья, привезенныя ими изъ Франціи, также какъ и всѣ свои почтенныя привычки глупости, усвоенныя ими, какъ то дуэли и фейерверки; должны перестать подсмѣиваться надъ людьми, которые гораздо достойнѣе ихъ, съ высоты ихъ чужеземной мудрости; они должны отказаться начисто отъ страсти къ игрѣ въ мячи и къ длиннымъ чулкамъ, къ пузырчатому нижнему платью и къ подобнымъ же новшествамъ, и вообще должны вести себя какъ приличествуетъ порядочнымъ людямъ; или, въ противномъ случаѣ, они должны забрать свои пожитки и отправиться къ своимъ прежнимъ шутамъ. Тамъ, я думаю, они могутъ cum privilegio изнашивать то, что имъ еще остается отъ ихъ шутовства, и быть посмѣшищемъ.
Сэндсъ. Дѣйствительно, лекарство имъ необходимо; ихъ, болѣзнь заразительна.
Лордъ Камергеръ. Но какая потеря для нашихъ дамъ: онѣ лишатся этихъ нарядныхъ хвастуновъ!
Ловель. О, конечно, не обойдется безъ истиннаго горя, господа. Эти лукавые сыновья потаскухъ обладаютъ удивительнѣйшей способностью заставлять дамъ спотыкаться. Въ этомъ случаѣ нѣтъ ничего лучше, какъ французская пѣсенка и скрипка!
Сэндсъ. Къ чорту ихъ скрипку! Я очень радъ, что они убираются отсюда, потому-что вѣрить въ ихъ исправленіе рѣшительно нелѣпо. Теперь честный провинціальный лордъ, какъ я, напримѣръ, столько времени не допускаемый къ игрѣ, можетъ затянуть свою безъискуственную пѣсенку и заставить себя послушать часъ — другой, и, клянусь Богоматерію, какъ музыкантъ, онъ не ударитъ лицомъ въ грязь.
Лордъ Камергеръ. Чудесно, лордъ Сэндсъ. Вы, должно быть, еще не потеряли молочныхъ зубовъ.
Сэндсъ. Да, любезный лордъ, и я ихъ не потеряю, пока во рту у меня будетъ хоть одинъ корешокъ,
Лордъ Камергеръ. Куда это вы направились, сэръ Томасъ?
Ловель. Къ кардиналу; да и вы тоже приглашены.
Лордъ Камергеръ. Ахъ, да, правда. Сегодня у него ужинъ, великолѣпный ужинъ. Лордовъ и лэди будетъ множество. Могу васъ увѣрить, тамъ будутъ красавицы всего государства.
Ловель. У этого прелата сердце, по истинѣ, щедрое, а рука его такъ же плодоносна, какъ и почва, питающая насъ: его роса на все нисходитъ.
Лордъ Камергеръ. Безъ всякаго сомнѣнія, онъ щедръ; нужно быть злоязычнымъ, чтобы сказать противное.
Сэндсъ. Онъ можетъ быть щедрымъ, — есть съ чего; въ немъ бережливость была-бы грѣхомъ болѣе гнуснымъ, чѣмъ ересь. Люди его положенія должны быть самыми щедрыми; вѣдь они на то и поставлены, чтобы давать примѣръ.
Лордъ Камергеръ. Конечно, такъ, но немногіе въ наше время показываютъ такой великій примѣръ. Моя лодка ожидаетъ меня. Ваше лордство будетъ меня сопровождать… Ѣдемте, сэръ Томасъ, а то, пожалуй, запоздаемъ, а этого мнѣ бы не хотѣлось, потому-что сэръ Генри Гильдфордъ и я назначены быть надзирателями на праздникѣ.
Сэндсъ. Къ вашимъ услугамъ! (Уходитъ).
СЦЕНА IV.
правитьГидьдфордъ. Прекрасныя лэди, его свѣтлость привѣтствуетъ васъ. Эту ночь онъ посвящаетъ свѣтлой радости и вамъ; онъ надѣется, что никто изъ этого благороднаго собранія не принесъ съ собой заботъ извнѣ; прежде всего онъ-бы желалъ, чтобы всѣ были такъ веселы, какъ могутъ сдѣлать веселыми хорошее общество, хорошее вино и радушный пріемъ.
О, любезный лордъ, вы запоздали! одна лишь мысль объ этомъ прекрасномъ обществѣ придала мнѣ крылья.
Лордъ Камергеръ. Вы молоды, сэръ Генри Гильдфордъ.
Сэндсъ. Сэръ Томасъ Ловель, еслибы кардиналъ имѣлъ хотя бы вдвое меньше мірскихъ помысловъ, чѣмъ я имѣлъ ихъ, то многимъ изъ этихъ дамъ, до ихъ отхода ко сну, былъ-бы предложенъ такой увлекательный десертъ, что онъ понравился-бы имъ больше всего другого. Клянусь жизнію, вотъ блестящее собраніе красавицъ!
Ловель. Ахъ, любезный лордъ! еслибы вы могли-быть сегодня духовникомъ одной или двухъ изъ этихъ дамъ!
Сэндсъ. О, да, я-бы хотѣлъ быть ихъ духовникомъ; я-бы назначалъ имъ самое легкое наказаніе!
Ловель. Легкое?
Сзндсъ. Да, такое легкое, какое можетъ доставить пуховое ложе.
Лордъ Камергеръ. Прекрасныя леди, не угодно ли вамъ садиться? Сэръ Гарри, станьте на этой сторонѣ; я-же позабочусь объ этой. Его свѣтлость сейчасъ появится… Нѣтъ, вы не должны мерзнуть; двѣ дамы рядомъ — вѣдь это холодъ. Лордъ Сендсъ, съ вами онѣ не будутъ скучать. Прошу васъ, сядьте между этими дамами.
Сэндсъ. Надѣюсь. Позвольте поблагодарить вашу свѣтлость… Съ вашего позволенія, прекрасныя дамы (Садится между Анною Болленъ и другой лэди). Если вы замѣтите, что я начинаю бредить, — простите меня; это я унаслѣдовалъ отъ отца.
Анна. А развѣ отецъ вашъ былъ помѣшанъ?
Сэндсъ. О, да, помѣшанъ, совершенно помѣшанъ, и именно въ любви, но онъ не кусался; совсѣмъ, какъ я; онъ цѣловалъ разъ двадцать, не переводя духа (Цѣлуетъ ее).
Лордъ Камергеръ. Прекрасно сказано, любезный лордъ. Теперь всѣ размѣщены какъ слѣдуетъ… Джентльмэны, вы будете наказаны, если эти прекрасныя лэди будутъ недовольны вами.
Сэндсъ. Что касается меня — не безпокойтесь; только не мѣшайте мнѣ.
Вольсей. Привѣтствую васъ, дорогіе гости: кто изъ благородныхъ лэди или джентльмэновъ не будетъ отъ души веселиться, — тотъ не изъ числа друзей моихъ. А вотъ и подтвержденіе моего привѣта: ваше здоровье (Пьетъ.).
Сэндсъ. Ваша свѣтлость такъ привѣтливы. Прикажите мнѣ дать кубокъ, который-бы вмѣстилъ въ себѣ всю благодарность; онъ избавитъ меня отъ лишнихъ словъ.
Вольсей. Лордъ Сэндсъ, благодарю васъ; займите вашихъ сосѣдокъ. Лэди, вы не веселы. Кто виноватъ изъ васъ, джентльмэны?
Сэндсъ. Прежде всего, красное вино должно зарумянить ихъ прекрасныя щечки, благородный лордъ. Тогда и онѣ заговорятъ, да еще такъ, что повергнутъ насъ въ безмолвіе.
Анна. Вы веселый собесѣдникъ, любезный лордъ Сэндсъ.
Сэндсъ. Да, когда веду свою игру. Теперь я обращаюсь съ вамъ, прекрасная лэди: я пью, и вы должны отвѣтить мнѣ, потому что дѣло касается кое-чего такого…
Анна. Что вы не можете мнѣ показать?
Сэндсъ. Развѣ не говорилъ я вашей свѣтлости, что онѣ сейчасъ-же заговорятъ?
Вольсей. Что это такое?
Лордъ-камергеръ. Узнайте (Уходитъ одинъ изъ служителей).
Вольсей. Какіе воинственные звуки! Что это можетъ означать? Нѣтъ, прекрасныя лэди, не пугайтесь, вы — внѣ всякой опасности, по всѣмъ правиламъ войны.
Лордъ Камергеръ. Ну, что такое?
Служитель. Блестящее общество иностранцевъ, какъ по всему видно; они причалили къ берегу, выходятъ изъ лодокъ и направляются сюда; точно чрезвычайные послы иностранныхъ принцевъ.
Вольсей. Любезный лордъ Камсргеръ. Привѣтствуйте ихъ — вы говорите по французски; и прошу васъ, примите ихъ съ почтеніемъ и приведите ихъ въ наше присутствіе; пусть это небо красоты всей силой своего свѣта озаритъ ихъ. Нѣсколько другихъ джентльмэновъ будутъ вамъ сопутствовать (Камергеръ уходитъ со свитой. Всѣ встаютъ. Столы отодвигаются). Пиръ прерванъ, но мы возобновимъ его. Желаю всѣмъ прекраснаго пищеваренія. Еще разъ примите мои привѣтствія.
Больсей. Какое благородное общество! Что ему угодно?
Лордъ Камергеръ. Такъ какъ они не говорятъ по англійски, то просили меня передать вашей свѣтлости, что, узнавъ о столь прекрасномъ и столь благородномъ обществѣ, которое должно было, по слухамъ, собраться здѣсь сегодня вечеромъ, они сочли своимъ долгомъ, изъ уваженія къ красотѣ, оставить стада свои и испрашиваютъ позволенія, подъ вашимъ любезнымъ покровительствомъ, насладиться лицезрѣніемъ этихъ дамъ и провести часъ въ бесѣдѣ съ ними.
Вольсей. Скажите имъ, лордъ Камергеръ, что они дѣлаютъ великую честь моему бѣдному дому, за что благодарю ихъ тысячу разъ и прошу ихъ принять участіе въ нашемъ увеселеніи.
Король Генрихъ. Прекраснѣйшей руки я никогда еще не касался! О, красота, до сегодняшняго дня я не зналъ тебя! (Музыка. Танцы).
Лордъ Камергеръ. Что прикажетъ ваша милость?
Вольсей. Потрудитесь сказать имъ отъ меня, что между ними должно быть одно лицо, по сану своему болѣе достойное занять это мѣсто, чѣмъ я; а потому, если я его узнаю, то предложу ему это мѣсто, вмѣстѣ съ моею любовью и преданностью.
Лордъ Камергеръ. Сейчасъ передамъ, благородный лордъ.
Вольсей. Ну, что они отвѣтили вамъ?
Лордъ Камергеръ. Они говорятъ, что между ними, дѣйствительно, находится такое лицо, но они желаютъ, чтобы ваша свѣтлость узнали его, и тогда онъ займетъ это мѣсто.
Вольсей. Ну, такъ попробуемъ.
Вольсей. Съ вашего позволенія, джентльмэнъ, — вотъ мой царственный избранникъ.
Король Генрихъ (снимая маску). Вы нашли его, кардиналъ. Вы собрали прекрасное общество, и прекрасно сдѣлали; но если бы вы не были служителемъ церкви, я бы вамъ сказалъ, кардиналъ, что составилъ себѣ о васъ довольно невыгодное мнѣніе.
Вольсей. Я счастливъ, что ваше величество въ такомъ хорошемъ расположеніи духа.
Король Генрихъ. Лордъ-камергеръ, пожалуйста, подойдите сюда. Кто эта прекрасная лэди?
Лордъ Камергеръ. Съ позволенія вашего величества это дочь сэра Томаса Боллена, виконта Рочфордскаго, одна изъ фрейлинъ ея величества.
Король Генрихъ. Клянусь небомъ, она — лакомый кусокъ… Прекраснѣйшая, я оказался бы невѣждой, еслибы пригласилъ васъ танцовать, не поцѣловавъ васъ… Джентльмэны, за здоровье въ круговую!
Вольсей. Сэръ Томасъ Ловель, приготовленъ-ли столъ въ особомъ помѣщеніи?
Ловель. Да, благородный лордъ.
Вольсей. Боюсь, что танцы нѣсколько разгорячили ваше величество.
Король Генрихъ. Да, немного, кажется.
Вольсей. Въ сосѣдней комнатѣ воздухъ нѣсколько свѣжѣй.
Король Генрихъ. Пусть каждый ведетъ свою даму. Прекрасная собесѣдница, я не долженъ разставаться съ вами. Позвольте намъ повеселиться, мой дорогой кардиналъ. Я долженъ выпить еще съ полъ-дюжины тостовъ за здоровье этихъ прекрасныхъ лэди, а затѣмъ и протанцовать съ ними, и тогда мы будемъ мечтать о томъ, кто изъ насъ болѣе другихъ осчастливленъ ихъ благорасположеніемъ. Пусть играетъ музыка (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьСЦЕНА I.
править1-й джентльмэнъ. Куда вы такъ спѣшите?
2-й джентлъмэнъ. О, да защититъ васъ Господь! Иду въ судъ узнать, что будетъ съ благороднымъ герцогомъ Бокингэмомъ.
1-й джентльмэнъ. Я могу избавить васъ отъ этого труда, сэръ. Все кончено, за исключеніемъ церемоніи, съ которой отведутъ плѣнника въ тюрьму.
2-й джентльмэнъ. Вы были тамъ?
1-й джентльмэнъ. Да, я былъ тамъ.
2-й джентльмэнъ. Скажите, прошу васъ, чѣмъ кончилось дѣло?
1-й джентльмэнъ. Вы и сами легко можете догадаться.
2-й джентльмэнъ. Онъ былъ объявленъ виновнымъ.
1-й джентльмэнъ. Да, объявленъ виновнымъ и осужденъ.
2-й джентльмэнъ. Очень жаль.
1-й джентльмэнъ. Какъ и многіе другіе.
2-й джентльмэнъ. Но какъ все это произошло, разскажите, пожалуйста?
1-й джентльмэнъ. Разскажу вамъ все въ нѣсколькихъ словахъ. Благородный герцогъ подошелъ къ перегородкѣ, на всѣ обвиненія постоянно отвѣчалъ, что невиновенъ, и привелъ множество очень искусныхъ оправданій, чтобы избѣжать кары закона. Напротивъ того, королевскій атторней настаивалъ на показаніяхъ, доказательствахъ, признаніяхъ различныхъ свидѣтелей. Вслѣдствіе того герцогъ потребовалъ очной ставки съ ними, чтобы они обвиняли его въ его присутствіи, viva voce. Такимъ образомъ противъ него выступилъ его бывшій управитель, сэръ Джильбертъ Пэкь, его канцлеръ, и Джонъ Каръ, его духовникъ, а затѣмъ все дѣло испортилъ этотъ проклятый монахъ Гопкинсь.
2-й джентльмэнъ. Это тотъ, который подстрекалъ его своими предсказаніями?
1-й джентльмэнъ. Ну да, онъ самый. Всѣ они сильно его обвиняли, онъ старался опровергнуть ихъ показанія, но не могъ этого достичь. И тогда, на основаніи этихъ показаній, пэры объявили его виновнымъ въ государственной измѣнѣ. Онъ много говорилъ, и съ большимъ умомъ, чтобы защитить свою жизнь, но все это вызывало лишь жалость къ нему или забывалось.
2-й джентльмэнъ. Ну, а послѣ этого, какъ онъ себя держалъ?
1-й джентльменъ. Когда его снова подвели къ перегородкѣ, чтобы выслушать свой похоронный звонъ, свой приговоръ, имъ овладѣло такое волненіе, что его бросило въ сильный потъ; онъ проговорилъ нѣсколько словъ очень быстро, гнѣвно, зло, но онъ скоро овладѣлъ собою и наконецъ, упокоившись, все время обнаруживалъ самое благородное терпѣніе.
2-й джентльмэнъ. Я не думаю, чтобы онъ боялся смерти.
1-й джентльмэнъ. Конечно, нѣтъ. Онъ никогда не былъ еще такимъ впечатлительнымъ; но виной этому — причина его осужденія.
2-й джентльмэнъ. Разумѣется. Дѣло не обошлось безъ кардинала.
1-й джентльмэнъ. Весьма вѣроятно, если принять во вниманіе обстоятельства. Во-первыхъ, обвиненіе Кильдара, бывшаго депутатомъ отъ Ирландіи; когда онъ быль устраненъ, туда отправили графа Соррея, чтобы онъ не могъ придти на помощь своему отцу.
2-й джентльмэнъ. Эта политическая шутка была глубоко коварна.
1-й джентльмэнъ. Конечно, послѣ своего возвращенія графъ отплатитъ ему за это. Было замѣчено, что всякій, кому король начинаетъ благоволить, получаетъ, благодаря кардиналу, мѣсто подальше отъ двора.
2-й джентльмэнъ. Весь народъ глубоко его возненавидѣлъ и, клянусь честью, желалъ бы его видѣть саженей десять подъ землей. Герцогъ, напротивъ, любимъ и уважаемъ всѣми; его называютъ великодушнымъ Бокингэмомъ, зеркаломъ всего возвышеннаго…
1-й джентльмэнъ. Подождите здѣсь, сэръ, и взгляните на благороднаго несчастливца, о которомъ вы говорите.
2-й джентльмэнъ. Подойдемъ поближе и посмотримъ на него.
Бокингэмъ. Вы всѣ, добрые люди, пришедшіе сюда изъ состраданія ко мнѣ, послушайте, что я скажу, а потомъ разойдитесь по домамъ и покиньте меня на волю судьбы. Сегодня меня осудили, какъ измѣнника, и съ этимъ названіемъ я долженъ умереть, и однако, да будетъ небо мнѣ свидѣтелемъ, если во мнѣ есть совѣсть, то пусть она погрузитъ меня въ бездну, въ ту самую минуту, когда сѣкира упадетъ на меня, если я измѣнникъ. Законъ не виновенъ въ моей смерти: по ходу дѣла онъ меня осудилъ справедливо, но тѣмъ, которые старались погубить меня, я бы желалъ, чтобы они были нѣсколько болѣе христіанами. Кто бы они ни были, я прощаю имъ; однако пусть они не добиваются славы во злѣ и не воздвигаютъ свои преступленія на могилахъ людей благородныхъ, потому что тогда моя невинная кровь будетъ вопіять противъ нихъ. На дальнѣйшую жизнь въ этомъ мірѣ я не разсчитываю и не буду просить о помилованіи, хотя у короля болѣе милосердія, чѣмъ сколько я могъ бы сдѣлать преступленій. О, вы, немного любившіе меня, осмѣливающіеся оплакивать Бокингэма, его благородные друзья и товарищи, разставаніе съ которыми составляетъ мою единственную горечь, единственную смерть, — сопровождайте меня, какъ добрые ангелы, до мѣста казни, и когда желѣзо долгой разлуки падетъ на меня, сдѣлайте изъ вашихъ молитвъ одну сладостную жертву и вознесите душу мою къ небу… А теперь уведите меня, во имя Бога!
Ловель. Во имя милосердія, я умоляю вашу милость, если у васъ когда-либо скрывалось неудовольствіе противъ меня въ вашемъ сердцѣ, теперь простите меня чистосердечно.
Бокингэмъ. Сэръ Томасъ Ловель, я прощаю вамъ такъ же чистосердечно, какъ чистосердечно желалъ бы, чтобы и меня простили. Прощаю всѣмъ. Оскорбленія, которымъ я подвергался, не такъ еще неизмѣримо велики, чтобы я не могъ примириться съ ними. Никакая черная зависть не запятнаетъ моей могилы. Передайте мой привѣтъ его величеству, и если онъ заговоритъ о Бокингэмѣ, то скажите ему, прошу васъ, что встрѣтили меня на полпути къ небу. Мои помыслы и молитвы принадлежатъ королю, и пока моя душа не оставитъ моего тѣла, она будетъ призывать на него однѣ лишь благословенія. Да проживетъ онъ больше лѣтъ, чѣмъ я успѣю насчитать ихъ. Пусть единственнымъ его правиломъ будетъ — быть любимымъ и любящимъ. А когда дряхлое время приблизитъ его къ концу, то пусть доброта и онъ займутъ одинъ и тотъ-же памятникъ.
Ловель. Я обязанъ провести вашу свѣтлость къ берегу воды; тамъ я передамъ мою обязанность сэру Никлэсу Во, который проведетъ васъ до мѣста вашей казни.
Во. Приготовьте все къ появленію герцога; обратите вниманіе на то, чтобы лодки были готовы и украшены соотвѣтственно его сану.
Бокингэмъ. Нѣтъ, сэръ Никлэсъ, оставьте это; мой санъ теперь — не болѣе, какъ насмѣшка надо мной. Когда я явился сюда, я былъ лордомъ, великимъ констаблемъ и герцогомъ Бокингэмомъ, а теперь я не болѣе, какъ бѣдный Эдуардъ Богэнъ. И все таки я богаче моихъ подлыхъ обвинителей, никогда не знавшихъ, что такое правда. Сегодня я запечатлѣю ее кровью, и эта кровь со временемъ заставитъ стенать ихъ объ этомъ. Мой благородный отецъ, Генри Бокингэмъ, первый возставшій противъ Ричарда, похитителя престола, искалъ убѣжища у служителя своего Банистера, — но въ своемъ несчастіи онъ былъ преданъ этимъ негодяемъ и погибъ безъ суда. Господь да успокоитъ его душу! Генрихъ Седьмой, занявшій затѣмъ престолъ, сожалѣя о погибели моего отца, съ истинно царскимъ великодушіемъ возвратитъ мнѣ почести и съ помощью развалинъ сдѣлалъ мое имя еще болѣе благороднымъ. Теперь его сынъ, Генрихъ Восьмой, однимъ ударомъ, лишаетъ меня навсегда и жизни, и чести, и имени, и всего, что составляло мое счастіе въ этомъ мірѣ. Меня судили и, я долженъ сказать, судили благородно. Этимъ я нѣсколько счастливѣе моего несчастнаго отца. Однако и въ этомъ наша судьба одинакова. Мы оба погибли отъ нашихъ служителей, отъ тѣхъ людей, которыхъ мы болѣе всего любили, — самая противоестественная, самая вѣроломная услуга! — небо во всемъ имѣетъ свою цѣль. Но вы, слушающіе меня, повѣрьте вѣрному совѣту умирающаго: не довѣряйтесь слишкомъ тѣмъ, которымъ расточаете любовь свою и совѣты, потому что именно тѣ, изъ которыхъ вы дѣлаете вашихъ друзей и которымъ отдаете ваши сердца, — при самомъ ничтожномъ толчкѣ вашему счастію отхлынутъ отъ васъ, какъ вода, и возвратятся для того лишь, чтобы утопить васъ. Добрые люди, молитесь за меня! Теперь я долженъ покинуть васъ. Послѣдній часъ моего долгаго и тягостнаго существованія отяготѣлъ надо мною. Прощайте… и когда захотите разсказать что-нибудь печальное, разскажите, какъ я погибъ… Я кончилъ… Да проститъ мнѣ Богъ… (Бокингэмъ и свита уходятъ).
1-й джентльмэнъ. О, какъ все это ужасно! Это призоветъ, сэръ, много проклятій на головы виновниковъ.
2-й джентльмэнъ. Если герцогъ ни въ чемъ не повиненъ, то смерть его чревата несчастіями. И однако, я имѣю возможность намекнуть вамъ на грозящее намъ несчастіе, которое, если оно ниспадетъ на насъ, будетъ еще ужаснѣе.
Первый джентльмэнъ. Да отвратятъ его отъ насъ добрые ангелы! Что можетъ еще случиться? Надѣюсь, сэръ, вы не сомнѣваетесь въ моей скромности?
Второй джентльмэнъ. Тайна эта такъ важна, что требуетъ величайшей осторожности.
Первый джентльмэнъ. Довѣрьте мнѣ ее, — я не проговорюсь.
Второй джентльмэнъ. Не сомнѣваюсь въ этомъ. И такъ знайте, сэръ: не доходилъ-ли до васъ какъ-нибудь на этихъ дняхъ слухъ о разводѣ короля съ Екатериной?
Первый джентльмэнъ. Да, я кое-что слыхалъ объ этомъ; но слухи эти не держались долго, потому-что, какъ только они дошли до короля, онъ сильно разгнѣвался и приказалъ лордъ-мэру немедленно прекратить эти слухи и заставить молчать языки, которые осмѣлятся распространять ихъ.
Второй джентльмэнъ. Ну, такъ я долженъ вамъ сказать, сэръ, что эта клевета теперь является дѣйствительностью; слухъ этотъ снова возникъ и ростетъ съ большею еще силой. Считаютъ за несомнѣнное, что король рискнетъ на разводъ. Кардиналъ или кто-нибудь изъ окружающихъ его, изъ злобы къ королевѣ, внушилъ ему какія-то сомнѣнія, которыя погубятъ ее. Эти слухи подтверждаются недавнимъ прибытіемъ кардинала Кампейуса; думаютъ, что онъ пріѣхалъ именно по этому дѣлу.
Первый джентльмэнъ. Это — дѣло рукъ кардинала, и единственно изъ желанія отомстить императору, который не отдалъ ему, какъ это ему хотѣлось, архіепископство толедское.
Второй джентльмэнъ. Думаю, что вы вѣрно угадали, но не жестоко-ли, что за это должна расплачиваться королева? Кардиналъ хочетъ, чтобы его воля была исполнена, и она должна погибнуть.
Первый джентльмэнъ. Нельзя не пожалѣть объ этомъ; но здѣсь мы слишкомъ на открытомъ мѣстѣ, чтобы разговаривать объ этомъ; поговоримъ лучше обо всемъ этомъ въ болѣе уединенномъ мѣстѣ (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьЛордъ Камергеръ. «Любезный лордъ! Лошади, которыхъ ваша свѣтлость требовали, были выбраны со всею заботливостью и тщаніемъ, на которыя я только способенъ; онѣ были объѣзжены и снабжены сбруей; были молоды, красивы и лучшей сѣверной породы. Когда они были уже готовы къ отправкѣ въ Лондонъ, одинъ изъ служителей лорда-кардинала, по порученію его, снабженный всѣми полномочіями, захватилъ ихъ, сказавъ мнѣ, что его господинъ хотѣлъ, чтобы его требованія исполнялись раньше требованій всякаго другого подданнаго, если не требованій самого короля, — и это, сэръ, зажало намъ ротъ». Боюсь, что дѣйствительно такъ и будетъ… Ну, что-жь? пусть себѣ присвоиваетъ ихъ. Вѣдь скоро онъ и все остальное присвоитъ себѣ.
Норфолькъ. Счастливая встрѣча, лордъ Камергеръ.
Лордъ Камергеръ. Добраго утра, ваша свѣтлость.
Соффолькъ. Чѣмъ занятъ король?
Лордъ Камергеръ. Я оставилъ его наединѣ съ самимъ собой, погруженнаго въ печальныя мысли и озабоченнаго.
Норфолькъ. По какой причинѣ?
Лордъ Камергеръ. Какъ кажется, его бракъ съ женой его брата слишкомъ тревожитъ его совѣсть.
Соффолькъ. Нѣтъ, я думаю, напротивъ, что его совѣсть слишкомъ тревожитъ нѣкоторую другую леди.
Норфолькъ. Конечно. Это дѣло рукъ кардинала, короля-кардинала: этотъ слѣпой попъ, какъ первенецъ фортуны, всѣмъ вертитъ по своему усмотрѣнію. Когда-нибудь и король узнаетъ это.
Соффолькъ. Дай-то Богъ, а то, въ противномъ случаѣ, онъ никогда не узнаетъ самого себя.
Норфолькъ. Съ какимъ благочестивымъ видомъ онъ дѣйствуетъ въ этомъ дѣлѣ! Съ какимъ тщаніемъ! Теперь, когда онъ разорвалъ союзъ между нами и императоромъ, этимъ могущественнымъ племянникомъ королевы, онъ вкрадывается въ душу короля и разсѣеваетъ тамъ сомнѣнія, и угрызенія совѣсти и все по поводу его брака; а чтобы избавить короля отъ всѣхъ этихъ заботъ, онъ совѣтуетъ ему разводъ, — бросить ту, которая, подобно драгоцѣнному камню, въ теченіе двадцати лѣтъ украшала собою его шею, никогда не теряя своего блеска, ту, которая любила его съ такою преданностью, какою любятъ добрые ангелы, ту, наконецъ, которая, когда надъ нею разразится ужасный ударъ судьбы, будетъ все еще благословлять короля! Не благочестивый-ли это поступокъ?
Лордъ Камергеръ. Избави Богъ отъ такого совѣтчика! Совершенно справедливо: эти новости распространены повсюду; всѣ языки повторяютъ ихъ, и всѣ честныя сердца скорбятъ объ этомъ. Всѣ, кто осмѣливается поглубже вникнуть въ это дѣло, думаютъ, что концомъ всего будетъ сестра короля французскаго. Но небо когда-либо откроетъ королю глаза, столь долгое время закрытые, на этого дерзкаго и злого человѣка.
Соффолькъ. Онъ освободитъ насъ отъ его ярма.
Норфолькъ. Мы должны молиться съ самымъ сердечнымъ усердіемъ объ избавленіи отъ него, или же, въ противномъ случаѣ, этотъ властный человѣкъ всѣхъ насъ, принцевъ, сдѣлаетъ пажами. Всѣ человѣческія почести лежатъ передъ нимъ, какъ одинъ комъ, которому онъ придастъ какую ему угодно форму.
Соффолькъ. Что касается меня, благородные лорды, то я ни люблю, ни боюсь его, — вотъ и весь мой символъ вѣры. Такъ какъ онъ не участвовалъ въ моемъ созданіи, то я останусь тѣмъ, чѣмъ до сихъ поръ былъ, если будетъ угодно королю. Какъ его проклятія, такъ и его благословенія одинаково меня трогаютъ, — все это не болѣе, какъ пустое движеніе воздуха, на которое я не обращаю вниманія. Я его зналъ и знаю, а потому — предоставляю его тому, кто сдѣлалъ его столь надменнымъ, — папѣ.
Норфолькъ. Войдемъ и попробуемъ развлечь короля какимъ-нибудь другимъ занятіемъ, благодаря которому онъ бы могъ забыть эти печальныя мысли, которыя слишкомъ овладѣли имъ… Вы съ нами, благородный лордъ?
Лордъ Камергеръ. Извините меня; король далъ мнѣ другое порученіе; къ тому же, вы выбираете очень неудачное время для развлеченія его. Желаю вамъ всего хорошаго.
Норфолькъ. Благодаримъ васъ, лордъ-камергеръ (Лордъ Камергеръ уходитъ).
Соффолькъ. Какой у него печальный видъ! Должно быть, онъ сильно огорченъ.
Король Генрихъ. Кто тутъ? А?
Норфолькъ. Дай Богъ, чтобы онъ не разсердился.
Король Генрихъ. Кто тамъ, говорятъ вамъ? Какъ осмѣливаетесь вы нарушать мое уединеніе! Развѣ вы не знаете, кто я? А?
Норфолькъ. Милостивый король, прощающій всякій невольный проступокъ, нарушеніе нами вашего уединенія имѣетъ причиной дѣло государственной важности, насчетъ котораго мы пришли узнать вашу королевскую волю.
Король Генрихъ. Вы слишкомъ дерзки. Уйдите! я пріучу васъ знать часы службы. Развѣ теперь часъ мірскихъ дѣлъ? А?
Король Генрихъ. Кто тамъ? Мой добрый лордъ кардиналъ? О, мой Вольсей, успокоеніе моей раненой совѣсти! Ты — лекарство, нужное королю! (Кампейусу). Привѣтствую васъ, многоученый, почтенный сэръ, привѣтствую васъ въ нашемъ королевствѣ. Располагайте по-вашему усмотрѣнію и нами, нимъ (Вольсею). Мой добрый лордъ, позаботьтесь, чтобы мои слова не были простой болтовней.
Вольсей. Этого, конечно, быть не можетъ, — я-бы желалъ, чтобы ваше величество удѣлили намъ часъ времени для разговора на единѣ.
Король Генрихъ. (Норфольку и Соффольку). Мы заняты, оставьте насъ.
Норфолькъ (всторону). Не правда-ли, у этого попа нѣтъ и тѣни гордости?
Соффолькъ (всторону). Объ этомъ и говорить нечего. Я бы не хотѣлъ нажить себѣ такую болѣзнь, даже и за такое мѣсто, какъ его. Но это дальше не можетъ продолжаться.
Норфолькъ (всторону). Если такъ будетъ продолжаться, то я самъ рискну… Пусть остерегается.
Соффолькъ (всторону). Да и я тоже (Норфолькъ и Соффолькъ уходятъ).
Вольсей. Ваше величество преподали урокъ мудрости принцамъ, подвергнувъ, по собственному свободному вашему желанію, сомнѣнія вашей совѣсти рѣшенію церкви. Кто теперь можетъ быть недоволенъ? Какая зависть можетъ прикоснуться къ вамъ? Испанецъ, связанный съ нею узами крови и любви, долженъ теперь признать, если онъ хоть сколько нибудь искрененъ, что судъ этотъ безпристрастенъ и благороденъ. Всѣ клерки, то есть, я хочу сказать, всѣ ученые всѣхъ христіанскихъ государствъ, подали свободно свой голосъ. Римъ, эта кормилица всяческаго сужденія, по вашему личному желанію, посылаетъ намъ всемірный органъ, этого добраго, высоко справедливаго и ученаго священника, кардинала Кампейуса, котораго я еще разъ имѣю честь представить вашему величеству.
Король Генрихъ. А я еще разъ привѣтствую его въ моихъ объятіяхъ, принося мою признательность священному конклаву за его расположеніе ко мнѣ. Они послали мнѣ человѣка, какого я и самъ желалъ.
Кампейусъ. Ваше величество долженъ заслужить любовь всѣхъ иноземцевъ. Вы такъ благородны. Въ руки вашего величества я передаю мои полномочія, которыми римскій дворъ присоединяетъ васъ, благородный лордъ кардиналъ Іоркскій, ко мнѣ, своему служителю, для безпристрастнаго суда по этому дѣлу.
Король Генрихъ. Два мужа равнаго достоинства! Королева будетъ немедленно извѣщена о причинѣ вашего прибытія. Гдѣ Гардинеръ?
Вольсей. Я знаю, ваше величество всегда любили ее такъ нѣжно, что не откажете ей въ томъ, на что по закону имѣетъ право и женщина менѣе высокаго положенія, — ученыхъ законниковъ съ правомъ защищать ее свободно.
Король Генрихъ. Конечно, у ней будутъ самые лучшіе защитники, и наша особая милость будетъ принадлежать тому, кто лучше другихъ защититъ ее. Сохрани Богъ, чтобы было иначе. Кардиналъ, прошу васъ, позовите Гардинера, моего новаго секретаря (Вольсей уходитъ).
Вольсей. Дайте мнѣ вашу руку. Желаю вамъ счастія и милостей. Теперь вы служитель короля.
Гардинеръ (Кардиналу). Но по прежнему къ услугамъ вашей свѣтлости, рука котораго меня возвысила.
Король Генрихъ. Подойди сюда, Гардинеръ (Тихо говорятъ).
Кампейусъ. Лордъ Іоркъ, неправда-ли, что это мѣсто занималъ передъ нимъ нѣкто докторъ Пэсъ?
Вольсей. Да.
Кампейусъ. Не правда-ли, что онъ считался человѣкомъ ученымъ?
Вольсей. Да.
Кампейусъ. Повѣрьте мнѣ, относительно васъ, лордъ кардиналъ, ходятъ неблагопріятные слухи.
Вольсей. Какъ? Относительно меня?
Кампейусъ. Осмѣливаются говорить, что вы завидовали ему, и что, боясь его возвышенія, ибо онъ былъ дѣйствительно человѣкъ добродѣтельный, вы постоянно держали его въ иностранныхъ государствахъ, и это такъ огорчало его, что подъ конецъ онъ сошелъ съ ума и умеръ.
Вольсей. Миръ душѣ его! Эти пожеланія достаточны для любви христіанской. Что-же касается живыхъ порицателей, то для нихъ существуютъ исправительныя заведенія. Это былъ просто дуракъ, потому что во чтобы то ни стало хотѣлъ быть добродѣтельнымъ. А вотъ этотъ добрый молодецъ слѣдуетъ моимъ приказаніямъ, какъ только я заявлю ихъ. Другихъ мнѣ не надо при королѣ. Поймите, любезный братъ, мы здѣсь не для того, чтобы намъ мѣшали низшіе.
Король Генрихъ. Передайте это королевѣ съ возможной мягкостію. (Гардинеръ уходитъ). Самое приличное мѣсто для такого труднаго дѣла, мнѣ кажется, Блэкфрайерсъ; тамъ вы соберетесь для рѣшенія этого важнаго дѣла… Любезный Вольсей, поручаю вамъ всѣ приготовленія. Ахъ, добрый лордъ, развѣ не грустно человѣку, еще полному силъ, отказаться отъ такой прелестной подруги? Но совѣсть, совѣсть… Да, это чувствительное мѣсто… Я долженъ съ нею разстаться.
СЦЕНА III.
правитьАнна. Ни за что въ мірѣ… Все это ужасно: его величество жилъ съ нею такъ долго, а она — такая добродѣтельная, что никогда ни одинъ языкъ не могъ сказать ничего противъ ея чести, — клянусь жизнью, она никогда не умѣла сдѣлать злое дѣло… А теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, проведенныхъ на тронѣ, все время возрастая въ величіи и роскоши, лишеніе которыхъ тѣмъ тяжелѣе, чѣмъ слаще ихъ пріобрѣтеніе, — послѣ всего этого отвергнуть! О, этимъ можетъ тронуться даже чудовище.
Старая лэди. Самыя безчувственныя сердца смягчаются и скорбятъ о ней.
Анна. Боже мой! Было-бы лучше, еслибы она не знала никакого величія. Какъ-бы это величіе ни было суетно, но когда сердитая судьба заставляетъ насъ разводиться съ нимъ, то для насъ это такое-же ужасное страданіе, какъ и отдѣленіе души отъ тѣла.
Старая лэди. Увы! несчастная, она опять чужестранка.
Анна. Тѣмъ болѣе нужно сожалѣть ее. Право, гораздо лучше работать въ низкой долѣ и жить въ довольствѣ съ бѣдняками, чѣмъ величаться въ блестящей печали и носить золотое горе.
Старая лэди. Быть довольнымъ — наше лучшее достояніе.
Анна. Клянусь честью и моей дѣвственностью, я-бы не желала быть королевою.
Старая лэди. Ахъ, какъ можно! Что касается меня, то я рискнула-бы даже дѣвственностью, лишь-бы только бытъ королевой; да и вы-бы сдѣлали тоже самое, не смотря на всѣ гримасы вашего лицемѣрія. Вы обладаете самою прекрасною внѣшностію женщины, но и сердце у васъ тоже — сердце женщины, а сердце женщины всегда любило блескъ, роскошь, властвованіе, которыя, если уже говорить правду, — самыя великія блага, и эти блага, — хотя вы теперь и жеманитесь, — ваша совѣсть изнѣженнаго козленка весьма способна принять, если только вы захотите хоть нѣсколько растянуть ее.
Анна. Нѣтъ, нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ.
Старая лэди. Да, да, въ самомъ дѣлѣ, да. Ну, скажите, развѣ вы-бы не хотѣли быть королевой?
Анна. Нѣтъ, ни за какія блага, существующія подъ небомъ.
Старая лэди. Странно! А я такъ и за три пенса согласилась-бы быть королевой, какъ я ни стара. Но скажите мнѣ, какого вы мнѣнія, напримѣръ, на счетъ герцогини? Въ состояніи-ли вы перенести тяжесть этого титула?
Анна. Нѣтъ.
Старая лэди. Ну, слабеньки-же вы. Уменьшимъ еще тяжесть. Я не хотѣла-бы быть юнымъ графомъ, попавшимся вамъ на пути, который заставилъ-бы васъ болѣе, чѣмъ покраснѣть. Если ваша спина не въ состояніи вынести и этой тяжести, то вы слишкомъ слабы, чтобы родить мальчишку.
Анна. Какъ вы болтаете! Еще разъ увѣряю васъ, что ни за что на свѣтѣ не хотѣла-бы быть королевой.
Старая лэди. Ну, клянусь честью, за какую-нибудь крошечную Англію рискнули-бы; да и я рискнула-бы изъ-за какого-нибудь Карнарвоншира, еслибы даже и не было бы ничего другаго у короля… Кто это идетъ?
Лордъ-камергеръ. Добраго утра, лэди. Что слѣдуетъ заплатить за тайну вашей бесѣды?
Анна. Добрый лордъ, не спрашивайте: тайна эта не стоитъ даже вашего вопроса. Мы скорбимъ о несчастіи нашей госпожи.
Лордъ-камергеръ. Это — великодушное занятіе, достойное женщины, истинно доброй. Есть однако надежда, что все пойдетъ къ лучшему.
Анна. Молю объ этомъ Бога!
Лордъ Камергеръ. Вы великодушны, а благословеніе неба всегда вознаграждаетъ такія существа. Но, прекрасная лэди, чтобъ доказать вамъ, что я говорю искренно и что высоко цѣнятся ваши многочисленныя добродѣтели, его королевское величество свидѣтельствуетъ вамъ свое высокое уваженіе и жалуетъ вамъ титулъ маркизы Пемброкъ, къ этому титулу его величество прибавляетъ ежегодную пенсію въ тысячу фунтовъ!
Анна. Не знаю, чѣмъ могла-бы я выразить мою благодарность ему. Все, чѣмъ обладаю я — ничто. Мои молитвы не достаточно святы, мои пожеланія — не болѣе, какъ пустыя слова; а вѣдь молитвы и пожеланія, — вотъ и все, что я могу отдать ему взамѣнъ этого. Умолю вашу свѣтлость благоволить выразить его величеству благодарность и преданность сконфуженной рабыни, молящейся о его здравіи и о его царствованіи.
Лордъ Камергеръ. Прекрасная лэди, не забуду еще болѣе возвеличить прекрасное мнѣніе, которое король составилъ себѣ о васъ. (Всторону). Я хорошо ее разсмотрѣлъ. Красота и достоинство такъ сплелись въ ней, что плѣнили короля. И, кто знаетъ? можетъ быть изъ этой лэди выйдетъ драгоцѣнный камень, который озаритъ своимъ блескомъ весь этотъ островъ? — Иду къ королю и скажу, что говорилъ съ вами.
Анна. Достойный лордъ…
Старая лэди. Ну, такъ и есть; посмотрите, посмотрите! Цѣлыхъ шестнадцать лѣтъ клянчила я при дворѣ (да и теперь еще клянчу) и однако до сихъ поръ не умѣла найти середины между «слишкомъ рано» и «слишкомъ поздно» ни для одной изъ моихъ просьбъ о денежномъ пособіи, а вы (о, судьба!) еще совсѣмъ свѣжая рыбка здѣсь (какой срамъ, какой срамъ такое навязчивое счастіе!), и вашъ ротъ наполненъ прежде, чѣмъ вы его открыли!
Анна. Это и мнѣ кажется страннымъ.
Старая лэди. А какъ оно на вашъ вкусъ? Горько? Держу сорокъ пенсовъ, что нисколько не горько. Жила-была однажды прекрасная лэди (это — старая сказка), которая не хотѣла быть королевой, — не хотѣла даже за всю грязь Египта… Слыхали вы эту сказку?
Анна. Вы все шутите.
Старая лэди. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы, пожалуй, взлетѣла выше жаворонка. Маркиза Пемброкъ! Тысячу фунтовъ въ годъ! Изъ чистаго уваженія, безъ всякаго обязательства!.. Клянусь жизнью, это обѣщаетъ и впереди еще много другихъ тысячъ! Шлейфъ величья длиннѣе его юбки! Теперь я знаю, что ваша спина можетъ снести и титулъ герцогини. Скажите, развѣ теперь вы не чувствуете себя сильнѣе, чѣмъ были прежде?
Анна. Моя добрая лэди! Забавляйтесь вашими фантазіями, но оставьте меня въ покоѣ. Я готова сейчасъ умереть, если это хоть сколько-нибудь волнуетъ мою кровь. Я прихожу въ ужасъ при одной мысли, что изъ этого можетъ выйти.. Королева находится въ горѣ, и мы забываемъ ее, благодаря нашему долгому отсутствію.
Старая лэди. Да за кого-же вы меня принимаете! (Онѣ уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьВольсей. Возвѣстите молчаніе во время чтенія полномочій, дарованныхъ намъ Римомъ.
Король Генрихъ. Зачѣмъ? Полномочья были уже читаны публично и ихъ подлинность была признана всѣми. А поэтому, ихъ чтеніе будетъ только напрасная трата времени.
Вольсей. Да будетъ такъ. Приступайте.
Писецъ. Провозгласи: Генрихъ, король Англіи, предстань передъ судомъ.
Глашатай. Генрихъ, король Англіи, предстань передъ судомъ!
Король Генрихъ. Я здѣсь.
Писецъ. Провозгласи: Екатерина, королева Англіи, предстань передъ судомъ.
Глашатай. Екатерина, королева Англіи, предстань передъ судомъ!
Королева Екатерина. Государь, молю васъ оказать, мнѣ справедливость и возстановить мое право, а также и быть ко мнѣ сострадательнымъ, потому-что я — бѣдная женщина и иностранка, родившаяся внѣ вашихъ владѣній, не имѣющая здѣсь безпристрастныхъ судей и не разсчитывающая на справедливое доброжелательство и на справедливый судъ. Увы, государь, чѣмъ могла я васъ оскорбить? Чѣмъ мое поведеніе могло вызвать вашъ гнѣвъ до такой степени, что вы рѣшились отвергнуть меня и лишить меня вашего добраго расположенія'? Небо свидѣтель, что я всегда была вѣрной и покорной женой, всегда сообразовавшейся съ вашей волей, всегда боявшейся возбудить ваше неудовольствіе, подчинявшейся даже вашему состоянію духа, — печальному или веселому, по мѣрѣ того, какъ замѣчала измѣненія вашего лица. Былъ-ли такой часъ, когда я противорѣчила-бы вашимъ желаніямъ или не дѣлала-бы ихъ моимъ собственнымъ желаніемъ? Кого изъ вашихъ друзей не старалась я любить, даже зная, что онъ мой врагъ? Кто изъ моихъ друзей когда-либо возбудилъ вашъ гнѣвъ, не лишившись въ то же время моихъ милостей и не получивъ заявленіе, что онъ ихъ лишился? Вспомните только, государь, что въ такой покорности я была вашей женой больше двадцати лѣтъ и что я имѣла счастіе имѣть отъ васъ нѣсколько дѣтей. Если въ теченіе всего этого времени, вы можете указать и доказать хотя что-нибудь пятнающее мою честь, мою вѣрность супруги, мою любовь и мое уваженіе къ вашей священной особѣ, — то во имя Бога прошу васъ, отвергните меня и пусть тогда самое ужасное презрѣніе захлопнетъ за мною дверь и предастъ меня самому строгому суду. Государь, король, вашъ отецъ славился, какъ принцъ вполнѣ благоразумный, съ проницательнымъ сужденіемъ и несравненнымъ пониманіемъ; Фердинандъ, мой отецъ, король Испаніи, почитался однимъ изъ самыхъ мудрыхъ принцевъ, когда-либо прежде царствовавшихъ въ этой странѣ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что они собрали на совѣтъ, въ каждомъ изъ этихъ государствъ, наиболѣе мудрыхъ совѣтниковъ, рѣшившихъ, что нашъ бракъ вполнѣ законенъ. А поэтому, покорно умоляю васъ пощадить меня до тѣхъ поръ, пока я не подучу надлежащихъ совѣтовъ отъ моихъ друзей въ Испаніи, мнѣнія которыхъ я буду просить. Въ противномъ случаѣ, — во имя Бога, осуществляйте ваши желанія.
Вольсей. Передъ вами эти преподобные отцы, которыхъ вы сами избрали, люди рѣдкой честности и рѣдкой учености, краса всей страны; они здѣсь собраны, чтобы защищать васъ. Поэтому, безполезно съ вашей стороны желать отсрочить рѣшеніе, столь необходимое какъ для вашего собственнаго спокойствія, такъ и для усыпленія сомнѣній короля.
Кампейусъ. Ваша свѣтлость говорили хорошо и справедливо. А потому, государыня, приличествуетъ, чтобы это королевское дѣло было разсмотрѣно и чтобъ, безъ малѣйшихъ отсрочекъ, было приступлено къ изложенію и обсужденію всѣхъ обстоятельствъ этого дѣла.
Королева Екатерина. Обращаюсь къ вамъ, лордъ-кардиналъ.
Вольсей. Что угодно вамъ, государыня?
Королева Екатерина. Сэръ, я готова расплакаться, но думаю, что я королева (по крайней мѣрѣ, я долго грезила, что я — королева), убѣжденная въ томъ, что я — дочь короля, я теперь обращаю мои слезы въ искры пламени.
Вольсей. Но будьте терпѣливѣе.
Королева Екатерина. Я буду терпѣлива, когда вы будете скромны; а впрочемъ, нѣтъ, раньше — или Богъ накажетъ меня. Важныя обстоятельства заставляютъ меня думать, что вы — мой врагъ, и поэтому отвожу васъ: вы не можете быть моимъ судьею, потому, что вы именно вздули это пламя между моимъ господиномъ и мной, — да затушитъ его Господня роса! А потому, повторяю, и рѣшительно отвергаю, и отъ всей души не признаю васъ моимъ судьей. Еще разъ повторяю, — что считаю васъ моимъ злѣйшимъ врагомъ и совсѣмъ не считаю васъ другомъ правды.
Вольсей. Я долженъ сознаться, что не узнаю васъ въ этихъ словахъ; вы всегда были снисходительны и обнаруживали доброту и мудрость, которыя рѣдко можно встрѣтить въ женщинѣ. Вы оскорбляете меня, государыня; я ничего не имѣю противъ васъ, я не несправедливъ ни къ вамъ, ни къ кому-либо другому; я дѣйствовалъ и буду дѣйствовать, согласно предписаніямъ римской консисторіи. Вы обвиняете меня въ томъ, что я вздулъ это пламя, — я это отрицаю. Король здѣсь; если онъ находитъ, что я противорѣчу себѣ, то онъ по нраву можетъ вознегодовать на мое коварство, — да, вознегодовать также легко, какъ вы вознегодовали на мою правдивость. Но если онъ знаетъ, что я не заслуживаю вашего обвиненія, то онъ точно также знаетъ, что я не защищенъ отъ клеветы. Такимъ образомъ, только онъ и можетъ залечить мою рану, а чтобы залечить ее — достаточно удалить отъ васъ эти мысли. Но прежде, чѣмъ его величество выскажется въ этомъ отношеніи, умоляю васъ, государыня, взять назадъ ваши слова и впередъ не говорить ничего подобнаго.
Королева Екатерина. О, лордъ, лордъ! я — простая женщина, слишкомъ слабая, чтобы бороться съ вашей хитростью. У васъ покорный и смиренный видъ. Вы исполняете ваши обязанности подъ покровомъ кротости и смиренія, но сердце ваше полно надменности, злобы, гордости. Благодаря счастію и милостямъ его величества, вы быстро прошли всѣ низшія ступени и теперь поднялись на такую высоту, гдѣ все зависитъ отъ васъ. Ваши слова, какъ ваши слуги, исполняютъ вашу волю во всемъ, что вамъ угодно предписать имъ. Я должна сказать вамъ, что вы гораздо болѣе заботитесь о вашемъ личномъ величіи, чѣмъ о вашемъ духовномъ призваніи. Еще разъ, — я не признаю васъ моимъ судьей, и здѣсь, въ присутствіи всѣхъ васъ, я обращаюсь къ папѣ и переношу мое дѣло на судъ его святѣйшества. (Преклоняетъ колѣна предъ королемъ и собирается выйти).
Кампейусъ. Королева упорствуетъ, она возстаетъ противъ суда, она готова обвинить его и не хочетъ подчиниться ему; это дурно. Она удаляется.
Король Генрихъ. Потребуйте ее снова.
Глашатай. Екатерина, королева Англіи, предстань передъ судомъ!
Грифитъ. Государыня, васъ призываютъ.
Королева Екатерина. Вамъ незачѣмъ обращать на это вниманіе; прошу васъ, идите своей дорогой; когда васъ позовутъ, вы вернетесь. О, да поможетъ мнѣ Господь! Они выводятъ меня изъ терпѣнія. Прошу васъ, идите; я не останусь здѣсь, — нѣтъ, никогда не появлюсь ни на одинъ изъ ихъ судовъ (Королева уходитъ съ Грифитомъ и свитой).
Король Генрихъ. Ступай своей дорогой, Кэтъ. Если найдется въ мірѣ человѣкъ, который осмѣлится сказать, что у него жена лучше этой, не вѣрьте ему, — онъ солгалъ. Если бы всѣ твои рѣдкія качества, твоя ангельская доброта, твоя святая кротость, твое женственное достоинство, покорно во властвованіи, если всѣ другія твои добродѣтели, царственныя и благочестивыя, замолвили слово за тебя, то ты была бы царицей царицъ всей земли… Она благороднаго происхожденія, и въ своихъ отношеніяхъ ко мнѣ поступала согласно своему истинному благородству.
Вольсей. Государь, убѣдительнѣйше прошу ваше величество заявить всѣмъ здѣсь присутствующимъ (потому-что, гдѣ я былъ ограбленъ и связанъ, тамъ я долженъ быть развязанъ, хотя это и не будетъ еще полнымъ удовлетвореніемъ), — я-ли внушилъ вашему величеству поднять это дѣло? Возбудилъ-ли я въ васъ какое-либо сомнѣніе, которое бы побудило васъ поднять это разслѣдованіе? Дѣлалъ-ли я когда-либо что-либо иное, какъ приносилъ благодареніе Господу за такую царственную королеву? Сказалъ-ли я вамъ хоть одно слово, которое могло-бы быть невыгодно для ея настоящаго положенія, или было-бы направлено противъ ея прекрасной личности?
Король Генрихъ. Лордъ-кардиналъ, я оправдываю васъ; да, клянусь честью, очищаю васъ отъ всѣхъ этихъ обвиненій. Вамъ, конечно, извѣстно, что у васъ много враговъ, которые не знаютъ, почему они ваши враги, но которые, подобно деревенскимъ псамъ, лаютъ, когда другіе лаютъ; нѣкоторыми изъ такихъ псовъ и королева была возстановлена противъ васъ. Вы оправданы, но хотите еще болѣе полнаго оправданія? Вы всегда желали усыпить это дѣло; вы никогда не старались возбудить его; напротивъ, часто вы затрудняли всякій приступъ къ нему. Клянусь честью, я свидѣтельствую это, мой добрый лордъ-кардиналъ, и оправдываю васъ. Но теперь, что именно побудило меня къ этому шагу? Объясню вамъ это, пользуясь вашимъ временемъ и вниманіемъ. Обратите вниманіе на ходъ моихъ мыслей въ этомъ вопросѣ. Вотъ какъ это случилось. Первое безпокойство и первое сомнѣніе, закравшееся въ мою совѣсть, было возбуждено нѣкоторыми намеками байенскаго епископа, бывшаго тогда французскимъ посланникомъ, который былъ присланъ для переговоровъ о бракѣ герцога Орлеанскаго съ нашей дочерью Маріей. Во время этихъ переговоровъ и до принятія окончательнаго рѣшенія, онъ (то-есть, епископъ) потребовалъ отсрочки, съ тѣмъ, чтобы онъ могъ подвергнуть на обсужденіе своего короля вопросъ: дѣйствительно-ли наша дочь законна, въ виду того, что она родилась отъ нашего брака съ вдовствующей королевой, бывшей супругой нашего брата. Эта отсрочка сильно потрясла мою совѣсть, проникла въ нее съ сокрушительной силой и заставила трепетать всѣ области моего сердца; она проложила дорогу множеству размышленій, томившихъ меня своею тяжестью. Прежде всего, я подумалъ, что небо перестало мнѣ благопріятствовать, — небо, которое, повелѣвая природѣ, потребовало, чтобы чрево жизни моей, если она понесетъ отъ меня мальчика, дало ему не больше жизни, чѣмъ могила даетъ мертвымъ. И дѣйствительно, всѣ ея дѣти мужского пола умирали или тамъ, гдѣ были зачаты, или вскорѣ послѣ того, какъ міръ обвѣялъ ихъ своимъ воздухомъ. Вслѣдствіе этого, я пришелъ къ мысли, что это — судъ Божій, что мое королевство, вполнѣ достойное лучшаго наслѣдника міра, не будетъ, благодаря мнѣ, обрадовано никакимъ наслѣдникомъ. Послѣ этого я принужденъ былъ взвѣсить опасность, которой подвергается мое государство, за неимѣніемъ у меня потомства; эта мысль повергла меня въ мучительное безпокойство. Такимъ образомъ, волнуемый бурнымъ моремъ моей совѣсти, я направлялъ мою ладью къ лекарству, ради котораго мы здѣсь собрались, то-есть я хочу сказать, я хотѣлъ облегчить мою совѣсть, тяжелыя страданія которой я чувствовалъ, и которая и теперь еще страдаетъ, — хотѣлъ облегчить мудростью всѣхъ благочестивыхъ отцовъ государства и всѣхъ ученыхъ докторовъ. Прежде всего, я обратился за совѣтомъ къ вамъ, любезный лордъ — епископъ Линкольнскій, и вы помните. какъ томился я подъ тяжестью этихъ сомнѣній, когда впервые я сдѣлалъ вамъ признаніе.
Линкольнъ. Прекрасно помню, мой повелитель.
Король Генрихъ. Я долго говорилъ; теперь можете отъ себя сказать, какъ вы удовлетворили меня.
Линкольнъ. Съ позволенія вашего величества я скажу, что дѣло это такъ смутило меня важностію своихъ послѣдствій, что я предалъ сомнѣнію самый смѣлый совѣтъ и умолялъ ваше величество принять тотъ путь, которому вы слѣдуете теперь.
Король Генрихъ. Послѣ этого, я обратился къ вамъ лордъ-архіепископъ Кэнтерберійскій, и получилъ ваше согласіе созвать это судилище. Во всемъ этомъ собраніи нѣтъ ни одного благочестиваго лица, съ которымъ я бы не совѣтовался; я дѣйствовалъ съ формальнаго согласія, скрѣпленнаго вашими подписями и печатями. Поэтому продолжайте ваше дѣло. Не какое-либо неудовольствіе противъ личности нашей доброй королевы, но колючіе терны приведенныхъ мною причинъ понуждаютъ меня къ этому. Докажите только, что нашъ бракъ законенъ, и, клянусь жизнью и моимъ королевскимъ достоинствомъ, мы будемъ счастливы закончить наше земное поприще съ нею, Екатериной, нашей королевой, и предпочтемъ ее самому совершеннѣйшему созданію, которымъ міръ этотъ украшенъ.
Кампейусъ. Съ позволенія вашего величества, такъ какъ королева отсутствуетъ, то необходимо на время отложить обсужденіе этого дѣла, и въ этотъ промежутокъ уговорить королеву не переносить этого дѣла на судъ его святѣйшества (Всѣ встаютъ).
Король Генрихъ (всторону). Мнѣ не трудно замѣтить, что эти кардиналы хитрятъ со мною. Я ненавижу эти змѣиныя проволочки и лукавства Рима. Мой ученый и любимый служитель, Кранмэръ, вернись поскорѣе, умоляю тебя. Съ тобою, я знаю, вернется ко мнѣ и мое спокойствіе. — Закройте засѣданіе. Удалитесь, говорю вамъ (Всѣ выходятъ въ томъ порядкѣ, въ какомъ вошли).
СЦЕНА I.
правитьКоролева Екатерина. Возьми свою лютню, дѣвочка; душа моя печальна; пой и разсѣй мою печаль, если можешь. Брось работу.
Пѣсня.
Орфей своей лютней заставлялъ деревья
И ледяныя вершины горъ
Склоняться, когда онъ пѣлъ.
При его музыкѣ, растенія и цвѣты,
Не переставая, произрастали, точно солнце и дождь
Сдѣлали вѣчную весну.
Все, слышавшее его игру,
Даже волны океана,
Склоняли головы и оставались неподвижными.
Таково искусство сладостной музыки, —
Убійственная забота и печаль сердца
Засыпаетъ или, слушая, умираетъ.
Королева Екатерина. Что тебѣ?
Джентльмэнъ. Съ позволенія вашего величества, два благородные кардинала ожидаютъ въ пріемной.
Королева Екатерина. Они желаютъ меня видѣть?
Джентльмэнъ. Они поручили мнѣ передать вамъ это, государыня.
Королева Екатерина. Просите ихъ свѣтлости войти. (Джентльмэнъ уходитъ). Что имъ нужно отъ меня, бѣдной, слабой женщины, впавшей въ немилость? Ихъ приходъ не предвѣщаетъ мнѣ ничего добраго, теперь, когда я думаю объ этомъ. Они должны были бы быть людьми добродѣтельными: ихъ обязанности такъ почтенны. Но клобукъ не дѣлаетъ еще монахомъ.
Вольсей. Миръ вашему величеству.
Королева Екатерина. Ваши свѣтлости находите меня здѣсь за хозяйственными заботами; я бы совсѣмъ желала бы предаться имъ, избѣгая несчастій, могущихъ случиться. Что вамъ угодно, благочестивые лорды?
Вольсей. Не угодно-ли будетъ вашему величеству пройти въ вашъ кабинетъ; тамъ мы сообщимъ вамъ вполнѣ цѣль нашего прихода.
Королева Екатерина. Говорите здѣсь. По совѣсти, я не сдѣлала еще ничего такого, что требовало бы скрытыхъ угловъ. Я бы желала, чтобы и всѣ другія женщины могли сказать то же самое, съ такою же душевною свободою, какъ я. Благородные лорды, я не боюсь того (въ этомъ я счастливѣе многихъ), чтобы мои дѣйствія были разбираемы всѣми языками, были разсматриваемы всѣми глазами, если бы даже противъ нихъ возстали зависть и клевета, — до такой степени я увѣрена въ чистотѣ моей жизни. Если ваша цѣль разсмотрѣть мое поведеніе, какъ жены, — говорите смѣло: правда любитъ открытыя дѣйствія.
Вольсей. Tanta est erga te mentis integritas, regina serenissima.
Королева Екатерина. О, благородный лордъ, бросьте латынь. Съ моего пріѣзда сюда я не такъ еще излѣнилась, чтобы не выучиться языку страны, въ которой я живу. Чуждый языкъ дѣлаетъ и мое дѣло чуждымъ, подозрительнымъ. Прошу васъ, говорите по-англійски; здѣсь найдутся многіе, которые поблагодарятъ васъ за ихъ бѣдную королеву, если вы скажете правду. Повѣрьте, она вынесла много несправедливостей. Лордъ кардиналъ, самый предумышленный грѣхъ, совершенный когда-либо мною, можетъ быть отпущенъ на англійскомъ языкѣ.
Вольсей. Благородная королева, сожалѣю о томъ, что моя честность и моя преданность его величеству и вамъ породили столько подозрѣній, когда я такъ прямодушенъ. Мы являемся сюда не съ тѣмъ, чтобы запятнать путемъ обвиненій добродѣтели, которыя благословляются всѣми добрыми, и не для того, чтобы увлечь васъ въ новыя огорченія; у васъ ихъ и безъ того слишкомъ много, добрая королева. Мы желаемъ только узнать, что вы намѣрены предпринять въ этомъ важномъ спорѣ, возникшемъ между королемъ и вами; мы бы желали также сообщить вамъ, какъ подобаетъ честнымъ и независимымъ людямъ, наше искреннее мнѣніе, и предложить вамъ совѣты, полезные вашему дѣлу.
Кампейусъ. Глубокоуважаемая королева! благородный лордъ Іоркъ, по благородству своей натуры, усердію и преданности вашему величеству, предавъ забвенію, какъ подобаетъ истинно добродѣтельному человѣку, ваши недавніе нападки какъ на него самого, такъ и на его правдивость (нападки слишкомъ жестокіе), предлагаетъ вамъ, точно также какъ и я, въ знакъ мира, свои услуги и свои совѣты.
Королева Екатерина (всторону). Чтобы предать меня. Благородные лорды! Благодарю васъ обоихъ за ваше доброе ко мнѣ расположеніе, вы говорите какъ честные люди; дай Богъ, чтобы вы и на дѣлѣ оказались такими. Но, какъ могу я отвѣчать вдругъ въ дѣлѣ столь важномъ, которое такъ близко касается моей чести (и, боюсь, еще ближе моей жизни), при ограниченности моего сужденія, и притомъ же людямъ столь почтеннымъ, столъ ученымъ? Право я этого не знаю. Я занималась здѣсь работами, вмѣстѣ съ моими женщинами и, — Богу извѣстно, совсѣмъ не ожидала ни такихъ посѣтителей, ни такого разговора. Во имя того, чѣмъ я была (вѣдь я чувствую, что мое величіе близится къ концу), прошу ваши свѣтлости дать мнѣ время выбрать себѣ совѣтниковъ въ моемъ дѣлѣ. Увы! Я женщина безъ друзей, безъ надежды!
Вольсей. Государыня! Вы оскорбляете любовь къ вамъ короля такой недовѣрчивостью. Ваши надежды и ваши друзья безчисленны.
Королева Екатерина. Въ Англіи лишь весьма немногіе могутъ быть мнѣ полезны. Думаете-ли вы, благородные лорды, что найдется англичанинъ, который бы осмѣлился быть моимъ совѣтникомъ? А еслибъ и нашелся такой отчаянный, чтобы быть правдивымъ, то могъ-ли бы онъ объявить себя моимъ другомъ противъ воли его величества и жить какъ вѣрный подданный? Конечно, нѣтъ. Мои друзья, которые могутъ облегчить мои печали, друзья, которые могутъ привлечь къ себѣ мое довѣріе, живутъ не здѣсь; они, какъ и всѣ другіе мои защитники, — живутъ далеко, на моей родинѣ, благородные лорды.
Кампейусъ. Я бы желалъ, чтобы ваше величество оставили свое недовѣріе и приняли мой совѣтъ.
Королева Екатерина. Какой совѣтъ, сэръ?
Кампейусъ. Предоставьте ваше дѣло на благоусмотрѣніе короля: онъ великодушенъ и милостивъ. Это будетъ гораздо лучше и для вашей чести, и для вашего дѣла, потому что, если законъ осудитъ васъ, то вы уѣдете отсюда обезчещенной.
Вольсей. Онъ говоритъ правду.
Королева Екатерина. Вы мнѣ совѣтуете оба то, осуществленія чего вы бы больше всего желали, — моей гибели. Это-ли христіанскій совѣтъ? И какъ не совѣстно вамъ! Небо, однако, по прежнему находится надъ всѣми; тамъ есть судья, котораго не можетъ подкупить никакой король.
Кампейусъ. Ваша горячность ошибается въ насъ.
Королева Екатерина. Тѣмъ хуже для васъ! Клянусь душой, я считала васъ людьми святыми, почтенными кардинальными добродѣтелями; но въ дѣйствительности вы только кардинальные пороки, фальшивыя сердца! Исправьтесь, благородные лорды, хотя бы изъ стыда! Таковы-то ваши утѣшенія! Таковъ-то цѣлебный напитокъ, подносимый несчастной женщинѣ, — женщинѣ, затерянной среди васъ, осмѣянной, презираемой! Даже и половины моихъ несчастій я не пожелаю вамъ: я добрѣе васъ. Но предостерегаю васъ, берегитесь, во имя Бога, берегитесь, чтобы бремя моихъ несчастій впослѣдствіи не упало на васъ.
Вольсей. Государыня, это — чистое безуміе. Нашу преданность вы превращаете въ злобу.
Королева Екатерина. А вы превращаете меня въ ничто. Горе вамъ и всѣмъ лживымъ совѣтникамъ, какъ вы! Посовѣтовали-ли бы вы мнѣ (если бы въ васъ была какая-нибудь справедливость, какое-нибудь состраданіе, еслибы всѣ были дѣйствительно духовными лицами и не только по одеждѣ), посовѣтовали-ли бы вы мнѣ предать мое хворое дѣло въ руки того, кто ненавидитъ меня? Увы! онъ изгналъ уже меня изъ своего ложа, отказавъ мнѣ въ любви еще задолго до этого. Я состарилась, благородные лорды, и единственная связь, которую я сохранила съ нимъ, — заключается въ моей покорности. Что можетъ случиться со мной, что было бы ужаснѣе этого несчастія? А вы всю свою ученость пускаете въ ходъ, чтобы найти мнѣ другое такое же несчастіе!
Кампейусъ. Ваши опасенія еще хуже.
Королева Екатерина. Но развѣ не была я (мнѣ по необходимости приходится самой говорить, если ужь добродѣтель не находитъ себѣ заступника), — въ теченіе такого продолжительнаго времени женой, — вѣрной женой, женщиной, — я это могу сказать безъ всякой похвальбы, — которую никакое подозрѣніе не запятнало? Развѣ не окружала я постоянно короля всею моею любовью? Не любила-ли я его болѣе всего въ мірѣ, послѣ Бога? Не была-ли ему покорна? Свое восторженное поклоненіе не простирала-ли я до суевѣрія изъ нѣжности къ нему, забывши даже молитвы мои, лишь бы нравиться ему? И вотъ за все это я вознаграждена! Нехорошо, благородные лорды, нехорошо! Приведите мнѣ жену, вѣрную своему мужу, жену, не мечтавшую никогда о какой-либо радости, не согласной съ его желаніями, и эту женщину, когда она сдѣлаетъ все, что только было въ ея возможности, — да, я превзойду еще одной добродѣтелью — терпѣніемъ.
Вольсей. Государыня, вы удаляетесь отъ блага, которое мы ищемъ.
Королева Екатерина. Благородный лордъ, я ни за что не возьму на себя грѣха добровольно отказаться отъ великаго титула, съ которымъ соединилъ меня мой государь. Никто, кромѣ смерти, не разведетъ меня съ моимъ саномъ.
Вольсей. Умоляю васъ, выслушайте меня.
Королева Екатерина. Какъ хотѣла-бы я никогда не вступать на эту англійскую землю и не слышать лести, ростущей на ней! У васъ лица ангеловъ, но небу знакомы ваши сердца! Что со мной будетъ теперь, несчастная! Я — несчастнѣйшая изъ всѣхъ женщинъ. (Къ своимъ прислужницамъ). Увы! и вы, несчастныя, что будетъ съ вами, — претерпѣвъ кораблекрушеніе въ странѣ, гдѣ и для меня нѣтъ ни состраданія, ни друзей, ни надежды, гдѣ нѣтъ родственника, который-бы всплакнулъ надо мной, гдѣ ждетъ меня одна лишь могила! Какъ лилія, которая царила и цвѣла въ полѣ, такъ и я поникну головой и погибну.
Вольсей. Еслибы ваше величество позволило убѣдить себя въ томъ, что мы стремимся къ благу вашему, вы бы почувствовали себя покойнѣе. Для чего, государыня, по какой причинѣ мы бы стали вредить вамъ? Увы! Наши обязанности, даже самый нашъ санъ запрещаютъ намъ это. Призваніе наше — врачевать такія страданія, а не сѣять ихъ. Во имя неба, обратите вниманіе на то, что вы дѣлаете; какъ вы можете повредить себѣ такимъ поведеніемъ, рискуя окончательно оттолкнуть отъ себя короля! Сердца царей лобызаютъ покорность, — такъ она любезна имъ; но непокорные умы выводятъ ихъ изъ себя, и тогда они становятся грозными, какъ буря. Я знаю, что сердце ваше нѣжно и благородно, душа кроткая, какъ миръ. Умоляю васъ, признайте насъ тѣмъ, за что мы выдаемъ себя, — миротворцами, друзьями, готовыми служить вамъ.
Кампейусъ. Будущее, государыня, докажетъ вамъ это. Этой боязливостью слабой женщины вы вредите вашимъ добродѣтелямъ. Благородное сердце, какъ то сердце, которое носите вы въ груди вашей, должно отбросить отъ себя всѣ эти сомнѣнія, какъ фальшивую монету. Король любитъ васъ, страшитесь потерять его любовь. А относительно насъ, — если вамъ будетъ угодно довѣриться намъ, мы готовы служить вамъ самымъ ревностнымъ образомъ.
Королева Екатерина. Дѣлайте, какъ знаете, благородные лорды, и простите меня, прошу васъ, если я въ чемъ-либо оскорбила васъ. Вы знаете, я женщина простая, лишенная ума, необходимаго для того, чтобы отвѣчать такимъ особамъ, какъ вы. Прошу засвидѣтельствовать мою преданность его величеству; онъ по прежнему обладаетъ моимъ сердцемъ, и я буду по прежнему молиться за него, пока я жива. До свиданія, благородные лорды; не оставьте меня вашими совѣтами. Она проситъ милостыню теперь, та, которой и въ голову не приходило, когда она вышла на этотъ берегъ, что она такъ дорого должна купить свое величье.
СЦЕНА II.
правитьНорфолькъ. Если вы захотите соединить теперь всѣ ваши неудовольствія и подкрѣпите ихъ своей твердостью, то кардиналъ не въ состояніи будетъ устоять. Если же упустите этотъ благопріятный случай, я могу обѣщать вамъ только новыя немилости, кромѣ тѣхъ, которымъ вы уже подверглись.
Соррей. Я радъ всякому, даже самому ничтожному случаю, вспомнить, что герцогъ, мой тесть, долженъ быть отомщенъ.
Соффолькъ. Найдется-ли кто-либо изъ пэровъ, который не былъ-бы оскорбленъ имъ, или, по крайней мѣрѣ, не пренебрежемъ имъ? Уважалъ-ли онъ въ комъ либо печать высокаго происхожденія, кромѣ самого себя?
Лордъ Камергеръ. Благородные лорды, легко вамъ это говорить. Я очень хорошо знаю, что онъ заслужилъ и отъ васъ, и отъ меня, но можемъ-ли мы что нибудь противъ него (хотя обстоятельства и благопріятствуютъ намъ), — въ этомъ я сильно сомнѣваюсь. Если вы не въ состояніи лишить его доступа къ королю, — не предпринимайте ничего противъ него, потому что языкъ его имѣетъ способность очаровывать короля.
Норфолькъ. О, не бойтесь ничего! Это очарованіе прошло уже; король открылъ относительно его такія вещи, которыя навсегда испортили медъ его рѣчей. Нѣтъ, онъ такъ засѣлъ въ немилость, что освободиться отъ этого у него нѣтъ уже возможности.
Соррей. Сэръ, я радъ слушать подобныя новости ежечасно.
Норфолькъ. Будьте увѣрены, я не преувеличиваю. Всѣ его противорѣчивыя дѣйствія въ дѣлѣ развода были обнаружены, и теперь онъ во всемъ этомъ является такимъ, какимъ я бы желалъ всегда видѣть моего злѣйшаго врага.
Соррей. А какъ были обнаружены всѣ его продѣлки?
Соффолькъ. Самымъ страннымъ образомъ.
Соррей. Но какъ? какъ?
Соффолькъ. Письмо кардинала къ папѣ было перехвачено и попало въ руки короля. Тамъ было прочитано, что кардиналъ совѣтуетъ его святѣйшеству повременить съ рѣшеніемъ по дѣлу развода, потому что если разводъ послѣдуетъ, «то, — пишетъ онъ, — я замѣчалъ, что король увлеченъ одной изъ женщинъ королевы, Анной Болленъ».
Соррей. И это письмо у короля?
Соффолькъ. Будьте въ этомъ увѣрены.
Соррей. И вы думаете, что оно сдѣлаетъ свое дѣло?
Лордъ Камергеръ. Изъ него король замѣтилъ, какъ кардиналъ обходитъ его и затрудняетъ ему дальнѣйшій путь. Но въ этомъ случаѣ, — всѣ его продѣлки безполезны; онъ, такъ сказать, является съ лекарствомъ тогда, когда больной уже умеръ. Вѣдь король повѣнчался уже съ своей возлюбленной.
Соррей. Это было-бы чудесно!
Соффолькъ. Вы можете быть вполнѣ довольны, благородный лордъ, потому что ваше желаніе уже исполнилось.
Соррей. Моя радость привѣтствуетъ этотъ союзъ!
Соффолькъ. Да будетъ такъ!
Норфолькъ. И всѣ повторяютъ это за вами!
Соффолькъ. Приказанія уже отданы относительно коронованія; но эта новость еще слишкомъ свѣжа и существуютъ уши, которымъ не слѣдуетъ ее слышать. Но, благородные лорды, она — прелестное созданіе, совершенство и по уму, и по красотѣ. Я увѣренъ, что отъ нея ниспадетъ на эту страну какое-нибудь благословеніе.
Соррей. Но если король переваритъ это письмо кардинала! Тогда — не дай Богъ…
Норфолькъ. Еще-бы!
Соффолькъ. Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь. Много еще осъ прожужжитъ у его носа, и жало этой осы онъ отлично почувствуетъ. Кардиналъ Кампейусъ уѣхалъ въ Римъ, не простившись съ королемъ; дѣло короля онъ оставилъ нерѣшеннымъ, — уѣхалъ въ качествѣ агента кардинала, чтобы помогать кардиналу оттуда въ его заговорѣ. Могу васъ увѣрить, что когда король узналъ объ этомъ, онъ воскликнулъ: А!
Лордъ Камергеръ. Господь еще больше воспламенитъ его, и тогда онъ еще громче будетъ кричать: А!
Норфолькъ. Но, благородный лордъ, когда-же Кранмэръ возвратится?
Соффолькъ. Онъ уже возвратился, не измѣнивъ своихъ взглядовъ; его совѣты совсѣмъ укрѣпили короля въ дѣлѣ относительно брака, мнѣніями всѣхъ знаменитѣйшихъ коллегій христіанства. Я думаю, что вскорѣ второй бракъ будетъ объявленъ, также какъ и коронація Анны. Екатерина будетъ называться уже не королевой, а вдовствующей принцессой, вдовой принца Артура.
Норфолькъ. Молодецъ-же этотъ Кранмэръ: онъ много потрудился въ дѣлѣ короля.
Соффолькъ. Конечно, и мы скоро увидимъ его архіепископомъ.
Норфолькъ. Я уже слышалъ объ этомъ.
Соффолькъ. Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія… А вотъ и кардиналъ….
Норфолькъ. Посмотрите, посмотрите, какъ онъ угрюмъ!
Вольсей. Отдалили вы, Кромвель, этотъ пакетъ королю?
Кромвель. Въ собственныя руки, въ его спальнѣ.
Вольсей. Познакомился онъ съ содержаніемъ этой бумаги?
Кромвель. Онъ сейчасъ-же распечаталъ его, и съ первой-же строчки онъ сдѣлался серьезенъ; сосредоточенность была видна на его лицѣ. Онъ приказалъ, чтобы всѣ ожидали его здѣсь сегодня утромъ.
Вольсей. Скоро онъ выйдетъ?
Кгомвель. Я думаю, сейчасъ.
Вольсей. Оставьте меня на минуту (Кромвелъ уходитъ). Ну, да, это будетъ герцогиня Алансонская, сестра французскаго короля; она должна выйти за него замужъ, Анна Болленъ! Ну, нѣтъ! Анны Болленъ я не хочу для него: въ ней нѣтъ ничего, кромѣ хорошенькаго личика… Болленъ! мы совсѣмъ не хотимъ поколѣнія Болленъ! Съ какимъ нетерпѣніемъ ожидаю я извѣстій изъ Рима… маркиза Пемброкъ!
Норфолькъ. Онъ, видимо, недоволенъ чѣмъ-то.
Соффолькъ. Можетъ быть, онъ уже слышалъ, что король точитъ свой гнѣвъ на него.
Соррей. Пусть-же будетъ онъ остеръ какъ бритва, — Господи, ради Твоей справедливости!
Вольсей. Фрейлина бывшей королевы, дочь простого рыцаря, и будетъ повелительницей своей повелительницы, королевой королевы!.. Такая свѣчка скверно горитъ; я долженъ снять нагаръ съ нея, и тогда она погаснетъ… Я, конечно, знаю, что она добродѣтельна и нѣжна, но я знаю также, что она ревностная лютеранка, и для нашего дѣла нехорошо, чтобы она покоилась въ объятіяхъ нашего короля, съ которымъ и безъ того такъ трудно управляться. И безъ того уже появился еретикъ, самый ловкій еретикъ, Кранмэръ; онъ уже успѣлъ вползть въ милости короля и сдѣлался его оракуломъ.
Норфолькъ. Онъ чѣмъ-то раздраженъ?
Соррей. Я-бы желалъ, чтобы это нѣчто порвало жилу, — главную жилу его сердца!
Соффолькъ. Король! король!
Король Генрихъ. Какую массу богатствъ накопилъ онъ для себя! И какъ много онъ расточаетъ ежегодно! Благодаря какимъ сбереженіямъ могъ онъ накопить столько? Ну, что, лорды, видѣли вы кардинала?
Норфолькъ. Государь! Мы здѣсь наблюдали за нимъ. Какое странное волненіе замѣчается въ его мозгу! Онъ кусаетъ себѣ губы и вздрагиваетъ, внезапно останавливается, устремляетъ взоръ на землю, потомъ прикладываетъ палецъ къ виску; вдругъ начинаетъ ходить быстрыми шагами, потомъ снова останавливается, бьетъ себя въ грудь и бросаетъ взоръ на луну: въ самыхъ странныхъ положеніяхъ мы его видѣли.
Король Генрихъ. Весьма можетъ быть: въ его мозгу бунтъ. Сегодня утромъ, онъ, по моему требованію, подалъ государственныя бумаги на разсмотрѣніе. И знаете-ли, что я нашелъ тамъ, — разумѣется, совершенно случайно? Опись съ перечисленіемъ всего его движимаго имущества, всѣхъ его сокровищъ, домашней утвари, богатыхъ одеждъ и украшеній, и въ этомъ я вижу такой избытокъ, который много превышаетъ всякое возможное достояніе подданнаго.
Норфолькъ. Божья воля! Какой-нибудь благодѣтельный духъ сунулъ туда эту бумагу, чтобы ею осчастливить взоры ваши, государь!
Король Генрихъ. Еслибы мы думали, что его размышленія носятся надъ землей и устремлены на какую-нибудь духовную цѣль, я-бы его предоставилъ его мечтаніямъ; но, боюсь, всѣ его мысли — слишкомъ подлунны и недостойны его серьезнаго размышленія.
Вольсей. Да проститъ меня небо! Да благословитъ Господь ваше величество!
Король Генрихъ. Добрѣйшій лордъ, вы полны небесныхъ думъ и сохраняете въ вашемъ сердцѣ опись, которую, вѣроятно, только что просматривали. Вы можете удѣлить только нѣсколько мгновеній отъ духовной работы на повѣрку вашихъ земныхъ счетовъ. Конечно, я васъ считаю плохимъ хозяиномъ и очень радъ, что въ этомъ отношеніи вы — компанія мнѣ.
Вольсей. Государь, у меня есть время и на мои духовныя обязанности, и на занятія тою частью трудовъ, которые на меня возложены государствомъ; но и природа требуетъ своего поддержанія, а потому и я, ея сынъ, слабѣйшій изъ всѣхъ моихъ смертныхъ братьевъ, я долженъ платить ей дань.
Король Генрихъ. Прекрасно сказано.
Вольсей. Я бы желалъ, чтобъ ваше величество всегда соединяли въ своей мысли мои добрыя дѣла съ моей хорошей рѣчью.
Король Генрихъ. Опять прекрасно сказано; а вѣдь и хорошая рѣчь есть уже нѣчто въ родѣ хорошаго дѣла, и однако слова — далеко еще не дѣло. Мой отецъ любилъ васъ; онъ говорилъ это, и для васъ онъ увѣнчалъ дѣломъ свое слово. Съ тѣхъ поръ какъ я унаслѣдовалъ ему, я всегда держалъ васъ подлѣ моего сердца. Я не только давалъ вамъ такія должности, которыя могли принести вамъ огромныя выгоды, но не щадилъ и того, что имѣю, чтобы осыпать васъ своими милостями.
Вольсей. Что это значитъ?
Соррей. Да не оставитъ Господь втунѣ этого дѣла.
Король Генрихъ. Не сдѣлалъ-ли я васъ первымъ человѣкомъ въ государствѣ? Прошу васъ, скажите мнѣ, правда-ли то, что я утверждаю? И если вы можете сознаться въ этомъ, то скажите также: считаете-ли вы себя облагодѣтельствованнымъ нами, или нѣтъ? Что вы скажете?
Вольсей. Государь, сознаюсь, что ваши королевскія милости, которыми вы ежечасно осыпали меня, были неизмѣримо значительнѣе всего того, что я могъ заслужить; всѣ человѣческія усилія всегда будутъ ниже этихъ милостей. Всѣ мои усилія всегда были ниже моихъ стремленій и соизмѣрялись только моими способностями. Мои личныя дѣла были моими только въ томъ, что всегда стремились къ благоденствію вашей священной особы и ко благу государства. За великія милости, которыми вы осыпали меня, — меня, жалкаго, недостойнаго, — я могу предложить вамъ только мою вѣрноподданническую признательность, мои молитвы небу за васъ и мою лойяльную преданность, которая всегда возрастала и будетъ всегда возрастать, пока смерть, эта зима жизни, не умертвитъ ее.
Король Генрихъ. Прекрасный отвѣтъ; вѣрный и покорный подданный виденъ въ этихъ словахъ. Уваженіе, пріобрѣтаемое такими чувствами, — есть уже награда, точно также, какъ позоръ противоположнаго чувства — наказаніе. Думаю, что если рука моя осыпала васъ щедротами, если сердце мое изливало на васъ любовь, если мое могущество окружало васъ почестями болѣе, чѣмъ кого-либо другаго, — то ваша рука, ваше сердце, вашъ мозгъ, всѣ силы вашего существа должны быть мнѣ преданы не только по обязанности подданнаго, но и по совершенно особой любви ко мнѣ, вашему другу, болѣе чѣмъ кому-либо другому.
Вольсей. Клянусь, что я всегда работалъ ко благу вашего величества въ гораздо большей степени, чѣмъ къ моему собственному благу. Таковъ я теперь, такимъ былъ и такимъ останусь. Если-бы даже и весь міръ разорвалъ свои обязательства къ вамъ и вырвалъ-бы ихъ изъ своей души; еслибъ меня окружила опасность такъ тѣсно, какъ только мы ее можемъ себя представить, и предстала бы передо мною въ самыхъ ужасающихъ формахъ, — моя преданность, подобно скалѣ среди бушующихъ волнъ, разбила бы этотъ яростный потокъ и непоколебимо осталась бы вѣрной вамъ.
Король Генрихъ. Благородныя слова! Будьте, лорды, свидѣтелями благородства его сердца, ибо всѣ видѣли, какъ онъ обнаружилъ его передъ вами (Подавая ему бумаги). Прочитайте это, потомъ это, а затѣмъ — отправляйтесь завтракать съ аппетитомъ.
Вольсей. Что это значитъ? Что означаетъ этотъ внезапный гнѣвъ? Какъ могъ я навлечь его? Онъ оставилъ меня съ нахмуренными бровями, точно брызнула изъ глазъ его моя гибель. Такъ смотритъ разъяренный левъ на дерзкаго охотника, ранившаго его, а потомъ — превращаетъ его въ ничто. Надо прочесть эту бумагу; боюсь, что она хранитъ его гнѣвъ… Ну да… эта бумага погубила меня. Это — опись всего того міра богатствъ, которыя я скопилъ ради личныхъ моихъ цѣлей, и въ особенности съ цѣлью добиться папства, для поддержки друзей въ Римѣ. О, небрежность, годная лишь на то, чтобъ опрокинуть глупца! Какой коварный демонъ заставилъ меня сунуть эту важную тайну въ этотъ пакетъ, отправленный мною королю? И никакой возможности исправить эту оплошность? Какая новая хитрость въ состояніи выбить это изъ его мозга? Я знаю, это должно было сильно раздражить его, и однако, я знаю еще средство, которое при успѣхѣ выручитъ меня изъ этого затрудненія, даже наперекоръ судьбѣ… Что это?.. «Къ папѣ!» Клянусь жизнью, это — письмо со всѣми обстоятельствами дѣла, которое я писалъ его святѣйшеству! Ну, значитъ, всему — конецъ! Я достигъ высшей точки моего величія и теперь, съ самаго меридіана моей славы помчусь къ закату. Я паду, какъ блестящій вечерній метеоръ, и никто уже не увидитъ меня.
Норфолькъ. Выслушайте волю короля, кардиналъ: онъ повелѣваетъ вамъ передать немедленно государственную печать въ наши руки и удалиться въ Ашеръ-Гоузъ, къ епископу винчестерскому, и тамъ ожидать дальнѣйшихъ указаній его величества.
Вольсей. Подождите; гдѣ-же повелѣніе, лорды? Слова не могутъ имѣть такого важнаго авторитета.
Соффолькъ. Кто-же осмѣлится противодѣйствовать имъ, когда они несутъ волю короля, точно выраженную его устами.
Вольсей. Пока я не увижу нѣчто побольше воли и словъ (то есть вашей злобы), то знайте, услужливые сэры, — я осмѣливаюсь и долженъ ослушаться ихъ. Теперь я вижу, изъ какого грубаго металла вы вылиты, — изъ зависти! Какъ ревностно гонитесь вы за моимъ безчестіемъ, точно съ тѣмъ, чтобы напитаться имъ! Какъ ловки и рѣзвы оказываетесь вы во всемъ, что можетъ причинить мое паденіе. Продолжайте-же слѣдовать потоку вашей зависти, коварные люди; на это у васъ есть христіанское оправданіе, и нѣтъ сомнѣнія, что со временемъ вы будете за это достаточно вознаграждены. Но печать, которую вы отъ меня требуете такъ настойчиво, — король (мой и вашъ повелитель) вручилъ мнѣ своими собственными руками, говоря мнѣ, чтобы я ее сохранилъ вмѣстѣ съ властью и почестями въ теченіе всей моей жизни, подкрѣпивъ эту милость своими грамотами. Кто-же, послѣ этого, можетъ ее отнять у меня?
Соррей. Король, который ее вручилъ.
Вольсей. Въ такомъ случаѣ самъ, собственной персоной.
Соррей. Ты надменный измѣнникъ, попъ!
Вольсей. Ты лжешь, надменный лордъ! Какіе-нибудь сорокъ часовъ тому назадъ Соррей скорѣе сжегъ бы свой собственный языкъ, чѣмъ сказалъ это.
Соррей. Твое честолюбіе, твой пурпурный грѣхъ лишили оплакивающую страну благороднаго Бокингэма, моего тестя. Всѣ головы твоихъ собратій кардиналовъ (вмѣстѣ съ твоею собственною и со всѣмъ, что есть лучшаго въ ней) не стоитъ и одного волоска его головы. Да погубитъ чума вашу политику! Ты услалъ меня депутатомъ въ Ирландію, чтобы помѣшать мнѣ защитить его; удалилъ меня отъ короля, отъ всѣхъ, кто могъ испросить помилованія его въ преступленіи, которое ты ему приписалъ, между тѣмъ, какъ твоя безпредѣльная доброта изъ святого состраданія отпускала всѣ грѣхи его — съ помощью топора.
Вольсей. И это, и все то, что этотъ болтливый лордъ можетъ мнѣ поставить въ вину, есть глупѣйшая ложь, — заявляю это. Герцогъ получилъ отъ закона то, чего заслуживалъ. До какой степени неповиненъ я въ какой либо злобѣ къ нему, причинившей его паденіе, это могутъ засвидѣтельствовать его благородные судьи и самое его преступленіе. Если-бы я любилъ болтать, лордъ, я бы сказалъ вамъ, что въ васъ столь же мало честности, сколь мало и чести, и что въ отношеніи вѣрности и преданности королю, — попрежнему моему царскому повелителю, — я осмѣлюсь поспорить съ человѣкомъ болѣе основательнымъ, чѣмъ Соррей и всѣ тѣ, кто увлекается его легкомысліемъ.
Соррей. Клянусь честью, твоя длинная одежда защищаетъ тебя, попъ, — въ противномъ случаѣ, ты бы почувствовалъ мой мечъ въ живой крови твоихъ жилъ… Благородные лорды, и вы можете выносить подобную надменность со стороны этого молодца? Если мы уже настолько смирны, что позволяемъ надъ собой издѣваться какому-нибудь клочку пурпура, то прощай, дворянство! Пусть его свѣтлость выступаетъ впередъ и дразнить насъ, точно жаворонковъ своей шляпой!
Вольсей. Все доброе — ядъ для твоего желудка.
Соррей. Да, все это доброе — собираніе силой всѣхъ богатствъ страны въ ваши руки, кардиналъ! Это — добро вашихъ перехваченныхъ писемъ, писанныхъ вами къ папѣ противъ короля! И это добро, если уже вы вызвали меня, — будетъ оповѣщено всѣмъ и каждому. Лордъ Норфолькъ, во имя истиннаго вашего благородства, вашего уваженія къ общественному благу, къ нашему униженному дворянству, къ нашимъ дѣтямъ, которыя, — если онъ останется въ живыхъ, едва-ли даже джентльмэнами будутъ, — предъявите списокъ его грѣховъ, подробный списокъ его дѣяній. Я испугаю васъ сильнѣе, чѣмъ спугнулъ васъ священный колоколъ тогда, когда ваша смуглая любовница нѣжилась въ вашихъ объятіяхъ, лордъ кардиналъ.
Вольсей. Какъ сильно, кажется мнѣ, я бы могъ презирать этого человѣка, если бы не удерживала меня любовь къ ближнему!
Норфолькъ. Перечень этотъ, лордъ, находится въ рукахъ короля; могу только одно замѣтить: въ этомъ перечнѣ все достаточно преступно.
Вольсей. Тѣмъ прекраснѣе и чище обнаружится моя невинность, когда король узнаетъ истину.
Соррей. Это не спасетъ васъ. Благодаря моей памяти, я кое-что помню изъ этихъ дѣяній и сейчасъ-же приведу ихъ. И если вы, кардиналъ, способны еще краснѣть и объявить себя виновнымъ, кардиналъ, то обнаружите остатокъ совѣстливости.
Вольсей. Говорите, сэръ; я презираю ваши худшія обвиненія. Если я и краснѣю, то отъ того только, что вижу дворянина, не знающаго никакихъ приличій.
Соррей. Я предпочитаю не знать приличій, чѣмъ оставаться безъ головы. А теперь послушайте: во-первыхъ, безъ вѣдома и согласія короля, вы сдѣлали такъ, что васъ назначили легатомъ, и съ помощью этой власти вы исказили юрисдикцію всѣхъ епископовъ.
Норфолькъ. Кромѣ того, всѣ посланія, адресованныя вами въ Римъ или къ другимъ иноземнымъ принцамъ, носили надпись: Ego et Rex meus, — и такимъ образомъ какъ бы дѣлали короля вашимъ подчиненнымъ.
Соффолькъ. Кромѣ того, безъ вѣдома короля и совѣта, когда вы были отправлены посломъ къ императору, вы осмѣлились взять въ Фландрію государственную печать.
Соррей. Item, вы выслали полномочія Григорію Кассалису для заключенія, безъ соизволенія короля и дозволенія государства, лиги между его величествомъ и Феррарой.
Соффолькъ. Изъ чистаго тщеславія вы приказали чеканить монету короля съ изображеніемъ вашей священной шляпы.
Соррей. Затѣмъ, вы отправили огромныя суммы (какими средствами пріобрѣтенныя, — оставляю это на вашу совѣсть) въ Римъ съ тѣмъ, чтобы расчистить себѣ дорогу къ еще большимъ почестямъ, къ полной пагубѣ всего государства. Много есть еще и другихъ дѣлъ, которыми, — такъ какъ они принадлежатъ вамъ и гнусны, — я не хочу себѣ марать ротъ.
Лордъ Камергеръ. О, лордъ, не нападайте такъ жестоко на человѣка павшаго! Это — добродѣтель. Преступленія его подлежатъ закону; законъ, а не вы, должны карать его. Сердце мое рыдаетъ, видя его столь ничтожнымъ послѣ такого величія.
Соррей. Я прощаю ему.
Соффолькъ. Лордъ кардиналъ, дальнѣйшая воля короля заключается въ слѣдующемъ: такъ какъ все, что вы дѣлали за послѣднее время въ этомъ государствѣ, на основаніи вашей власти легата, подлежитъ «proemunire», то вы будете присуждены къ лишенію всѣхъ вашихъ имѣній, земель, арендъ, движимаго и недвижимаго имущества и будете объявлены внѣ покровительства короля. Въ этомъ — мое порученіе.
Норфолькъ. А теперь мы оставляемъ васъ размышлять, какъ исправить вашу жизнь. Что же касается упорнаго отказа вручить намъ государственную печать, то король будетъ извѣщенъ объ этомъ и, безъ всякаго сомнѣнія, поблагодаритъ васъ за это. И такъ, прощайте, мой маленькій, добрый кардиналъ!
Вольсей. И такъ, прощай и то ничтожное добро, которое вы желали мнѣ. Прости, продолжительное прости и всему моему величію! Такова участь человѣка: сегодня онъ простираетъ нѣжные листья надежды; завтра онъ покрывается цвѣтами и накопляетъ на себѣ всѣ блестящія почести; на третій день является морозъ, убійственный морозъ и, когда онъ мечтаетъ, наивный добрякъ, что его величіе созрѣваетъ, — морозъ подгрызаетъ его корень, и онъ падаетъ, какъ я упалъ. Въ теченіе многихъ лѣтъ, подобно тѣмъ шаловливымъ мальчикамъ, которые плаваютъ на пузыряхъ, я пускался въ море славы такъ далеко, что потерялъ дно; моя высоко-вздутая гордыня, наконецъ, лопнула подо мной и теперь оставила меня, состарившагося и изнуреннаго трудами, на произволъ яростнымъ волнамъ, которыя должны поглотить меня навсегда. Суетныя почести и слова жалости, — я презираю васъ; я чувствую, что сердце мое открывается инымъ чувствамъ. О, какъ жалокъ бываетъ бѣдный человѣкъ, зависящій отъ милостей властителей! Между улыбкой, которой онъ жаждетъ, между благосклонными взглядами и его немилостью — гораздо болѣе мученій, чѣмъ бываетъ въ войнѣ или чѣмъ испытываютъ женщины! А когда онъ падаетъ, — онъ падаетъ какъ Люциферъ, навсегда лишенный надежды.
Вольсей. Ну, что еще, Кромвель?
Кромвелъ. Я не въ силахъ говорить, сэръ.
Вольсей. Ты испуганъ моими несчастіями? Можетъ-ли твой умъ удивляться при видѣ паденія великаго человѣка? Да, если вы плачете, то я, дѣйствительно, палъ.
Кромвель. Какъ себя чувствуетъ ваша свѣтлость?
Вольсей. Отлично. Никогда еще я не былъ такъ счастливъ, какъ теперь, мой добрый Кромвель. Теперь я знаю себя и чувствую въ самомъ себѣ миръ, превосходящій всѣ земныя почести, — спокойную, безмятежную совѣсть. Король вылечилъ меня, за это я смиренно благодарю его величество: съ этихъ плечъ, съ этихъ развалившихся колоннъ онъ, изъ состраданія, снялъ грузъ, который бы потопилъ и цѣлый флотъ, — избытокъ почестей. О, это бремя, Кромвель, бремя слишкомъ тяжелое для человѣка, который надѣется быть въ небѣ.
Кромвель. Я счастливъ, что ваша свѣтлость такъ спокойно приняли свои несчастія.
Вольсей. Надѣюсь, что спокойно принялъ. Теперь, кажется мнѣ (благодаря той твердости душевной, какую я чувствую въ себѣ), я способенъ вынести болѣе несчастій и болѣе жестокихъ, чѣмъ осмѣлятся меня подвергнуть мои слабодушные враги. Что новаго?
Кромвель. Самая важная и печальная новость — немилость къ вамъ короля.
Вольсей. Да благословитъ его Господь!
Кромвель. Другая новость заключается въ томъ, что сэръ Томасъ Моръ назначенъ лордомъ канцлеромъ вмѣсто васъ.
Вольсей. Ну, это ужь слишкомъ поспѣшно; но онъ — ученый человѣкъ. Дай Богъ, чтобъ онъ долго пользовался милостями его величества, совершалъ справедливость, какъ повелѣваютъ истина и совѣсть, такъ, чтобы его постъ, когда онъ совершитъ путь свой и когда уснетъ среди благословеній, — имѣлъ бы могилу, орошаемую слезами сиротъ! Ну, а еще что новаго?
Кромвель. Кранмэръ вернулся. Онъ былъ отлично принятъ и назначенъ архіеписколомъ Кэнтерберійскимъ.
Вольсей. Вотъ это такъ дѣйствительно новость.
Кромвель. Наконецъ, лэди Анна, съ которою король давно уже тайно обвѣнчанъ, явилась сегодня въ церковь открыто, какъ королева, и теперь только и говорятъ, что о ея коронаціи.
Вольсей. Вотъ та тяжесть, которая погубила меня. О, Кромвель! Король обманулъ меня: всѣ мои почести я навсегда теряю въ этой одной женщинѣ! Солнце никогда уже не озаритъ моего прежняго величія, не озолотитъ благородной толпы, ожидавшей нѣкогда съ такимъ нетерпѣніемъ моей улыбки. Да, Кромвель, покинь и ты меня; теперь я несчастный, падшій бѣднякъ, уже недостойный быть твоимъ лордомъ и повелителемъ; пойди къ королю, къ этому солнцу, которое, молю Бога, никогда не зайдетъ. Я говорилъ ему о тебѣ, о твоей преданности; онъ тебя возвыситъ. Небольшой остатокъ памяти обо мнѣ не позволитъ ему (я знаю его благородное сердце), чтобы твое полезное служеніе погибло. Добрый Кромвель, не пренебрегай этимъ; займись настоящимъ и подумай о твоей будущей безопасности.
Кромвель. О, благородный лордъ, значитъ я долженъ потерять васъ? Значитъ, я долженъ оставить столь добраго, столь благороднаго, столь великодушнаго господина? Будьте свидѣтелями всѣ, въ комъ не желѣзное сердце, съ какой печалью Кромвель оставляетъ своего господина! Королю принадлежитъ моя служба, но мои молитвы на вѣчныя времена, да, на вѣчныя, принадлежатъ вамъ.
Вольсей. Кромвель, кажется, я не пролилъ ни одной слезинки изъ-за всѣхъ моихъ несчастій, но ты заставилъ меня, своей благородной преданностью, принять эту роль женщины. Пусть высохнутъ наши глаза. Выслушай меня до конца, Кромвель. Когда я буду забытъ всѣми, какъ это и должно быть, и усну подъ хладнымъ, мрачнымъ мраморомъ, гдѣ и самый слухъ обо мнѣ исчезнетъ, — скажи, что я училъ тебя, скажи, что Вольсей, который нѣкогда ступалъ по пути славы и извѣдалъ всѣ глубины и подводные камни почестей, указалъ тебѣ, самымъ кораблекрушеніемъ своимъ, путь къ величію, — путь вѣрный и безопасный, съ котораго онъ, твой господинъ, однако сбился. Помни только мое паденіе и то, что погубило меня. Кромвель, совѣтую тебѣ, оттолкни отъ себя честолюбіе. Этотъ грѣхъ низвергъ ангеловъ: какимъ-же образомъ человѣкъ, подобіе Создателя, можетъ выиграть благодаря честолюбію? Люби себя послѣ всѣхъ остальныхъ; благословляй сердца, которыя ненавидятъ тебя. Испорченность далеко невыгоднѣе честности. Но не всегда въ твоей правой рукѣ кроткій миръ, чтобы заставить молчать завистниковъ. Будь справедливъ и не бойся ничего. Во всѣхъ своихъ предпріятіяхъ имѣй въ виду твою родину, Бога и истину. И если тогда ты и падешь, о, Кромвель, то падешь, какъ благословляемый мученикъ. Служи королю и, прошу тебя отведи меня домой. Тамъ сдѣлай опись всего того, что я имѣю, до послѣдняго пенни, — все это принадлежитъ королю. Моя надежда и мое упованіе на небо, — вотъ все, что я осмѣливаюсь называть своимъ. О, Кромвель, Кромвель! Если-бы я служилъ Господу хотя на половину такъ же ревностно, какъ я служилъ королю, онъ бы не предалъ меня, въ мои годы, беззащитнаго, моимъ врагамъ.
Кромвель. Добрый лордъ, имѣйте терпѣніе.
Вольсей. О, я терпѣливъ. Прощайте, придворныя надежды! Мои надежды обитаютъ на небѣ! (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьПервый джентльмэнъ. Очень радъ этой новой встрѣчѣ.
Второй джентльмэнъ. И я также.
Первый джентльмэнъ. Вы, должно-быть, пришли сюда посмотрѣть, какъ лэди Анна будетъ возвращаться съ своей коронаціи?
Второй джентльмэнъ. Да, только для этого я и пришелъ. Въ послѣдній разъ, когда мы встрѣтились съ вами, герцогъ Бокингэмскій возвращался послѣ своего осужденія.
Первый джентльмэнъ. Да, это правда. Но тогда быхъ день печали, а сегодня — день всеобщей радости.
Второй джентльмэнъ. Ну, да. Я вполнѣ увѣренъ, что граждане обнаружили свои роялистскія чувства. Надо отдать имъ справедливость: они всегда готовы праздновать такой день, какъ сегодня, представленіями, играми и торжественными процессіями.
Первый джентльмэнъ. Никогда еще не было болѣе блестящихъ и, могу увѣрить васъ, лучше придуманныхъ, сэръ.
Второй джентльмэнъ. Могу я спросить, что содержитъ въ себѣ эта бумага, которую вы держите въ рукѣ?
Первый джентльмэнъ. Конечно. Это списокъ тѣхъ, которые должны участвовать, по своимъ обязанностямъ, согласно правиламъ коронованія. Герцогъ Соффолькъ — во главѣ всѣхъ; онъ занимаетъ должность великаго сенешаля; за нимъ слѣдуетъ герцогъ Норфолькъ, какъ графъ-маршалъ; остальныхъ и сами прочитаете.
Второй джентльмэнъ. Благодарю васъ, сэръ. Если-бы я не былъ знакомъ со всѣми этими обычаями, то вашъ списокъ былъ-бы мнѣ очень полезенъ; но скажите, прошу васъ, что-же теперь Екатерина? вдовствующая принцесса? Какъ кончилось ея дѣло?
Первый джентльмэнъ. Это я могу сказать вамъ. Архіепископъ Кэнтерберійскій, въ сопровожденіи другихъ ученыхъ отцовъ его ордена держалъ недавно судъ въ Донстэблѣ, въ шести миляхъ отъ Эмптхиля, гдѣ жила принцесса. Къ суду ее вызывали много разъ, но она ни разу не явилась. Однимъ словомъ, вслѣдствіе ея неявки, а также вслѣдствіе недавнихъ тревогъ совѣсти короля, ихъ бракъ былъ признанъ незаконнымъ и разводъ былъ произнесенъ единогласно этими учеными мужами. Послѣ этого ее перевезли въ Кимбольтонъ, гдѣ она и находится теперь, больная.
Второй джентльмэнъ. Бѣдная лэди (Трубы). Трубы гремятъ. Подойдемъ ближе: приближается королева.
1) Двое судей.
2) Лордъ-канцлеръ; передъ нимъ несутъ кошель и жезлъ.
3) Хоръ пѣвчихъ (музыка).
4) Мэръ Лондона, съ жезломъ. За ними король ордена Подвязки, въ колетѣ и въ мѣдной позолоченной коронѣ на головѣ.
5) Маркизъ Дорсетъ, съ золотымъ скипетромъ въ рукѣ и въ золотой полукоронѣ на головѣ. Рядомъ съ нимъ графъ Соррей, съ серебрянымъ жезломъ, на верхнемъ концѣ котораго изображенъ голубь, въ графской коронѣ. Цѣпи ордена.
6) Герцогъ Соффолькъ, въ торжественномъ одѣяніи, съ герцогской короной на головѣ, съ длиннымъ бѣлымъ жезломъ великаго сенешаля въ рукѣ. Рядомъ съ нимъ герцогъ Норфолькъ съ маршальскимъ жезломъ въ рукѣ и въ герцогской коронѣ на головѣ. Цѣпи ордена.
7) Балдахинъ, несомый четырьмя баронами пяти гаваней. Подъ балдахиномъ — королева въ мантіи, съ короной на головѣ, богато убранной жемчугами. По бокамъ ея — епископы Лондонскій и Винчестерскій.
8) Старая герцогиня Норфолькъ, въ герцогской коронѣ, переплетенной цвѣтами, несетъ шлейфъ королевы.
9) Лэди и графини, съ гладкими золотыми вѣнцами, безъ цвѣтовъ.
Второй джентльмэнъ. По истинѣ, царская процессія. Вотъ этихъ я знаю. А кто несетъ скипетръ?
Первый джентльмэнъ. Маркизъ Дорсетъ, а вотъ и графъ Соррей съ жезломъ.
Второй джентльмэнъ. Храбрый джентльмэнъ. А вотъ этотъ, должно быть, герцогъ Соффолькъ?
Первый джентльмэнъ. Да, великій сенешаль.
Второй джентльмэнъ. А этотъ — лордъ Норфолькъ?
Первый джентльмэнъ. Да.
Второй джентльмэнъ (глядя на королеву). Да благословитъ тебя небо! У тебя такой прекрасное лицо, какого я никогда еще не видѣлъ. Сэръ, клянусь душою, она — ангелъ! Въ своихъ рукахъ нашъ король держитъ всю Индію, и даже больше, когда обнимаетъ эту лэди. Не могу винить его совѣсть.
Первый джентльмэнъ. Тѣ, которые несутъ балдахинъ, — четыре барона пяти гаваней.
Второй джентльмэнъ. Они счастливы, какъ и всѣ, находящіеся близь нея. Думаю, что та, которая несетъ ея шлейфъ, — старая благородная дама, герцогиня Норфолькъ.
Первый джентльмэнъ. Дѣйствительно, и всѣ другія — графини.
Второй джентльмэнъ. Ихъ вѣнцы говорятъ это. Онѣ въ самомъ дѣлѣ звѣзды, и по временамъ — падающія звѣзды.
Первый джентльмэнъ. Не будемъ говорить объ этомъ. (Процессія удаляется при громкихъ звукахъ трубъ).
Первый джентльмэнъ. Здравствуйте, сэръ. Гдѣ это вы такъ изжарились?
Третій джентльмэнъ. Среди толпы, въ аббатствѣ, гдѣ и пальца нельзя было бы просунуть. Я задыхался отъ чрезмѣрности ихъ ликованія.
Второй джентльмэнъ. Видѣли вы церемонію?
Третій джентльмэнъ. Конечно.
Первый джентльмзнъ. Ну, и какъ она показалась вамъ?
Третій джентльмэнъ. Она стоила того, чтобы посмотрѣть на нее.
Второй джентльмэнъ. Разскажите намъ, сэръ, что вы видѣли?
Третій джентльмэмъ. Постараюсь это сдѣлать, какъ умѣю! Блестящій кортежъ лордовъ и лэди, послѣ того, какъ довелъ королеву до ея мѣсто, приготовленнаго на хорахъ, отошелъ отъ нея на нѣкоторое разстояніе. Тамъ ея величество сѣла и отдыхала въ теченіе получаса или вродѣ этого, на богатомъ тронѣ, свободно обнаруживая народу красоту своей особы. Повѣрите, сэръ, это — прекраснѣйшая изъ женщинъ, когда-либо раздѣлявшихъ ложе съ мужчиной. Когда народъ хорошенько ее разсмотрѣлъ, то поднялся шумъ, подобный шуму корабельныхъ снастей въ морѣ во время бури, столь же сильный и столь же разнообразный. Шапки, плащи и даже, можетъ быть, куртки полетѣли вверхъ; еслибъ и головы можно было снимать, то, кажется, и головы были бы сегодня потеряны. Никогда раньше не видалъ я еще такого ликованія. Беременныя женщины, которымъ, оставалось, можетъ быть, не болѣе полунедѣли до родовъ, точно тараны старинныхъ войнъ, ударяли въ толпу, и она отступала передъ ними. Никто изъ живыхъ мужчинъ не могъ бы сказать: «вотъ моя жена!» — такъ странно все слилось въ одну массу.
Второй джентльмэнъ. А что же слѣдовало затѣмъ?
Третій джентльмэнъ. Наконецъ, ея величество встала и скромными шагами подошла къ алтарю, преклонила колѣна и, точно святая, устремивъ свои прекрасные глаза къ небу, усердно стала молиться. Потомъ встала и поклонилась народу. Когда отъ архіепископа Кэнтерберійскаго она получила всѣ царскіе знаки королевы: святое мѵро, корону Эдуарда-Исповѣдника, скипетръ, птицу мира и другіе эмблемы, — хоръ, сопровождаемый лучшими музыкантами всего королевства, грянулъ Те Deum. Послѣ этого церемонія отправилась назадъ въ Іоркскій дворецъ, гдѣ будетъ пиршество.
Первый джентльмэнъ. Сэръ, вамъ-бы не слѣдовало называть этотъ дворецъ Іоркскимъ, — это названіе принадлежитъ прошлому, потому что со времени паденія кардинала дворецъ утратилъ это названіе. Теперь онъ принадлежитъ королю и называется Уайтгаллемъ.
Третій джентльмэнъ. Я это знаю, но перемѣна въ названіи совершилась еще такъ недавно, что старое названіе все еще свѣжо въ моей памяти.
Второй джентльмэнъ. Кто были эти два епископа которые шли по сторонамъ королевы?
Третій джентльмэнъ. Стокли и Гардинеръ; одинъ — епископъ Винчестерскій, недавно возведенный въ это достоинство изъ секретарей короля; другой — епископъ Лондонскій.
Второй джентльмэнъ. Епископъ Винчестерскій, говорятъ, не принадлежитъ къ большимъ друзьямъ архіепископа — добродѣтельнаго Кранмэра.
Третій джентльмэнъ. Это извѣстно всему государству; однако дѣло еще не дошло до открытаго разрыва; когда это случится, Кранмэръ найдетъ друга, который не оставитъ его.
Второй джентльмэнъ. Кого-же?
Третій джентльмэнъ. Томаса Кромвеля, человѣка, весьма уважаемаго королемъ и въ самомъ дѣлѣ достойнаго друга. Король сдѣлалъ его хранителемъ королевскихъ драгоцѣнностей и, кромѣ того, онъ уже членъ тайнаго совѣта.
Второй джентльмэнъ. Онъ достоинъ и большаго.
Третій джентльмэнъ. Да, безъ всякаго сомнѣнія. Ну, господа, пойдемте со мной; я иду во дворецъ, и вы будете моими гостями. Тамъ меня знаютъ. Дорогой я и еще кое-что разскажу вамъ.
Первый и второй джентльмэны. Располагайте нами, сэръ (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьГрифитъ. Какъ вы себя чувствуете, ваше величество?
Екатерина. О, Грифитъ! совсѣмъ умираю. Мои ноги, точно слишкомъ обремененныя вѣтви, клонятся къ землѣ, какъ бы стремясь освободиться отъ своей тяжести. Дайте стулъ… Вотъ такъ… Кажется, теперь мнѣ немного лучше… Не говорилъ-ли ты мнѣ, Грифитъ, когда велъ меня, что это исполинское дитя славы, кардиналъ Вольсей, умеръ?
Грифитъ. Да, королева. Но мнѣ показалось, что ваше величество, вслѣдствіе страданій, испытываемыхъ вами, не обратили вниманія на то, что я говорилъ.
Екатерина. Прошу тебя, добрый Грифитъ, разскажи мнѣ, какъ онъ умеръ. Если хорошо умеръ, то, можетъ быть, онъ опередилъ меня съ тѣмъ, чтобы послужить мнѣ примѣромъ.
Грифнтъ. Говорятъ, что онъ умеръ прекрасно. Послѣ того, какъ рѣшительный графъ Норсомбэрлэндъ арестовалъ его въ Іоркѣ и повезъ его на допросъ (какъ человѣка сильно обвиненнаго), онъ внезапно заболѣлъ и такъ ослабѣлъ, что не могъ держаться верхомъ на своемъ мулѣ.
Екатерина. Увы! бѣдный!
Грифитъ. Наконецъ, дѣлая небольшіе переѣзды, онъ пріѣхалъ въ Лейстеръ и остановился въ аббатствѣ. Тамъ онъ былъ принятъ съ большимъ почетомъ преподобнымъ аббатомъ съ братьей. И тогда кардиналъ сказалъ ему: «О, отецъ аббатъ, старикъ, разбитый государственными бурями, пришелъ успокоить свои утомленныя кости среди васъ; дайте ему клочокъ земли изъ человѣколюбія!» Затѣмъ, онъ легъ въ постель; болѣзнь быстро усиливалась и на третью ночь, часу въ восьмомъ (онъ самъ предсказалъ, что умретъ въ эту ночь), въ раскаяніи и въ молитвахъ, въ слезахъ и страданіяхъ, онъ возвратилъ міру всѣ свои почести, безсмертную часть самого себя — небу и въ мирѣ уснулъ.
Екатерина. Пусть покоится тамъ; да будутъ прощены ему его грѣхи! Однако, Грифитъ, позволь мнѣ сказать о немъ то, что я думаю, безъ всякой непріязни. Это былъ человѣкъ невѣроятной гордости, ставившій самого себя на одну доску съ принцами, человѣкъ, поработившій государство своими дѣяніями; онъ безъ всякаго стѣсненія ввелъ святокупство; волю свою онъ считалъ закономъ; онъ лгалъ, не смотря на очевидность; онъ всегда былъ двоедушенъ — и въ словахъ своихъ, и въ помыслахъ. Онъ былъ состоятеленъ только тогда, когда замышлялъ чью-либо гибель; его обѣщанія были такъ же великолѣпны, какъ и онъ самъ въ то время, но исполненіе ихъ было такъ же ничтожно, какъ и онъ въ настоящее время. Онъ даже тѣломъ грѣшилъ и былъ дурнымъ примѣромъ для духовенства.
Грифитъ. Благородная королева, пороки людей живутъ на бронзѣ, добродѣтели-же мы записываемъ на водѣ. Не позволите-ли мнѣ теперь, ваше величество, сказать то хорошее, какъ я думаю о немъ?
Екатерина. Да, добрый Грифитъ, въ противномъ случаѣ я была-бы злопамятна.
Грифитъ. Этотъ кардиналъ, не смотря на низкое происхожденіе, несомнѣнно былъ созданъ для великой славы съ самой своей колыбели. Онъ былъ ученъ, ума глубокаго и зрѣлаго, чрезвычайно проницательный, краснорѣчивъ и убѣдителенъ, надменный и рѣзкій съ тѣми, кто не любилъ его, но съ людьми, искавшими его дружбы, — кроткій, какъ лѣто. И хотя онъ былъ ненасытно жаденъ въ стяжаніи (это, конечно, грѣхъ), но онъ былъ также и необыкновенно щедръ. Вѣковѣчнымъ доказательствомъ этого могутъ служить эти два близнеца науки, — созданные ими при вашемъ содѣйствіи, — Ипсвичъ и Оксфордъ; одинъ изъ нихъ, павшій вмѣстѣ съ нимъ, не пожелавшій пережить своего основателя; другой, хотя далеко не совершенный еще, но уже столь славный, столь знаменитый ученостію, столь увѣренный въ своихъ дальнѣйшихъ успѣхахъ, что во всемъ христіанствѣ всегда будутъ прославлять его достоинства. Его паденіе только увеличило его счастіе, потому что тогда, и только тогда, позналъ онъ блаженство въ ничтожествѣ. И, кромѣ того, къ великой чести его старости, — которую не въ состояніи былъ воздать ему никто, — онъ умеръ въ страхѣ Господнемъ.
Екатерина. Послѣ моей смерти, я не хочу никакого другаго герольда, никакого другаго глашатая дѣяній моей жизни, который-бы защитилъ мою честь отъ клеветы, кромѣ такого честнаго лѣтописца, какъ Грифитъ. Того, кого я ненавидѣла живымъ, ты заставилъ меня твоей благочестивой правдой и скромной искренностью, почтить въ его могилѣ. Миръ праху его!… Паціенція, не покидай меня и посади меня ниже; я недолго буду безпокоить тебя… Добрый Грифитъ, скажи музыкантамъ, чтобы они сыграли мнѣ тотъ печальный напѣвъ, который я назвала моимъ погребальнымъ звономъ, въ то время, какъ, сидя, я погружусь въ раздумье о той небесной гармоніи, къ которой я приближаюсь.
Грифитъ. Она уснула… Добрая дѣвушка, будемъ сидѣть тихо, чтобы не разбудить ея. Тише, тише, милая Паціенція.
Екатерина. Духи міра, гдѣ вы? Вы исчезли? Оставили меня за собой въ горести?
Грифитъ. Мы здѣсь, королева.
Екатерина. Не васъ я призываю. Не видали вы никого входящимъ сюда, когда я спала?
Грифитъ. Никого, королева.
Екатерина. Никого? Неужели не видали вы, какъ только-что цѣлое собраніе блаженныхъ созданій приглашало меня на пиршество? Ихъ лица, свѣтлыя какъ солнца, озаряли меня тысячью лучей. Они предвѣщали мнѣ вѣчное блаженство и приносили мнѣ вѣнецъ, который, я чувствую, Грифитъ, я еще недостойна носить, но сдѣлаюсь достойна непремѣнно.
Графитъ. Я счастливъ, королева, что ваше воображеніе лелѣетъ такіе прекрасные сны.
Екатерина. Пусть замолкнетъ музыка; она слишкомъ груба и непріятна мнѣ (Музыка умолкаетъ).
Паціенція. Не замѣтили-ли вы, какъ ея величество вдругъ измѣнилась? Какъ вытянулось ея лицо! Какая блѣдность! Какъ она холодна! Взгляните на ея глаза.
Грифитъ. Она отходитъ, добрая дѣвушка; будемъ молиться, будемъ молиться!
Паціенція. Да утѣшитъ ее небо!
Посланецъ. Съ позволенія вашей свѣтлости…
Екатерина. Ты грубіянъ. Неужели мы не заслужили большаго почтенія?
Грифитъ. Вы заслуживаете порицанія; зная, что она не желаетъ отказаться отъ своего прежняго величія, — какъ могъ ты такъ грубо держать себя?
Посланецъ. Униженно молю ваше величество простить мнѣ; моя торопливость заставила меня нарушить приличіе. Въ пріемной ждетъ джентльмэнъ, присланный къ вашему величеству королемъ.
Екатерина. Введи его, Грифитъ; но этотъ пускай никогда не показывается мнѣ на глаза (Грифитъ и посланецъ уходятъ).
Екатерина. Если мои слабые глаза не обманываютъ меня, вы посолъ императора, моего царственнаго племянника, и называетесь Капуцій?
Капуцій. Точно такъ, государыня, вашъ покорный слуга.
Екатерина. О, любезный лордъ, времена и титулы теперь странно измѣнились съ тѣхъ поръ, какъ въ первыій разъ я съ вами познакомилась. Но, прошу васъ, скажите, что вамъ угодно отъ меня?
Капуцій. Государыня, прежде всего, являюсь предложить мои услуги вашему величеству, а затѣмъ король пожелалъ, чтобы я посѣтилъ васъ; онъ сильно опечаленъ вашимъ Слабымъ здоровьемъ, онъ посылаетъ вамъ черезъ меня свои царственныя привѣтствія и сердечно умоляетъ васъ поберечь себя.
Екатерина. Мой добрый лордъ, это утѣшеніе является слишкомъ поздно; это нѣчто въ родѣ помилованія послѣ казни. Это сладостное лекарство излечило-бы меня, еслибы явилось во-время, но теперь для меня миновали всѣ утѣшенія, за исключеніемъ молитвъ. Какъ здоровье его величества?
Капудій. Онъ въ добромъ здоровьи, государыня.
Екатерина. Дай Богъ, чтобы такъ было всегда, и чтобы здоровье его было цвѣтуще и тогда, когда я буду обитать съ червями и когда мое бѣдное имя будетъ изгнано изъ этого королевства. Паціенція, письмо, которое я просила тебя написать, отправлено?
Паціенція (подавая письмо). Нѣтъ, королева.
Екатерина. Сэръ, прошу васъ вручить это письмо моему повелителю королю.
Капуцій. Охотно, государыня.
Екатерина. Въ этомъ письмѣ я поручаю его великодушію плодъ нашей цѣломудренной любви, его молодую дочь. Да снизойдетъ на нее небесная роса, въ видѣ благословеній! Умоляю его дать ей благочестивое воспитаніе (Она молода, благороднаго и кроткаго нрава; надѣюсь, что она будетъ его гордостью). Я прошу его любить ее хоть немножко, въ память матери, которая любила его, Богу извѣстно, съ какою нѣжностью. Затѣмъ я прошу его величество не забыть моихъ несчастныхъ прислужницъ, которыя такъ долго служили мнѣ преданно и въ счастіи, и въ несчастіи. Между ними не найдется ни одной, смѣю утверждать (теперь я не стану лгать), которая-бы, по своимъ добродѣтелямъ, по истинной красотѣ души, по благородству и скромному поведенію не заслуживала справедливаго и добраго мужа, даже и изъ дворянъ. И я увѣрена, онѣ составятъ счастіе своихъ мужей. Моя послѣдняя просьба касается моихъ служителей; они очень бѣдны, но бѣдность никогда не могла отдѣлить ихъ отъ меня; я прошу, чтобы имъ по прежнему уплачивалось жалованье, съ какой-нибудь надбавкой, въ память обо мнѣ. Еслибы небу угодно было продлить мою жизнь и надѣлить меня большими средствами, то мы бы не такъ разстались. Вотъ и все, что содержится въ моемъ письмѣ. А вы, добрый лордъ, во имя того, что вы считаете самымъ дорогимъ на этомъ свѣтѣ, во имя того христіанскаго мира, котораго, конечно, вы желаете всѣмъ отлетающимъ душамъ, — будьте другомъ этихъ бѣдныхъ людей и убѣдите короля воздать мнѣ эту послѣднюю справедливость.
Капуцій. Клянусь небомъ, пусть лучше я потеряю образъ человѣка, если не исполню вашего желанія.
Екатерина. Благодарю васъ, добрый, благородный лордъ. Со смиреніемъ напомните его величеству обо мнѣ; скажите ему, что виновница его продолжительныхъ душевныхъ тревогъ готова теперь покинуть міръ. Скажите ему, что, умирая, я благословляла его, ибо я благословлю его… Зрѣніе мое ослабѣваетъ… Прощайте, сэръ… Грифитъ, прощай… Не оставляйте меня еще, Паціенція. Положи меня на постель… Позови моихъ другихъ прислужницъ. Когда я умру, моя добрая дѣвушка, пусть все будетъ сдѣлано съ честью, осыпьте меня дѣвственными цвѣтами, — пусть весь міръ знаетъ, что я оставалась цѣломудренной женой до самой могилы; набальзамируйте меня, потомъ выставьте мое тѣло. Хотя и развѣнчанная, я должна быть похоронена, какъ королева и какъ дочь короля. Не могу болѣе…
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьГардинеръ. Теперь часъ, не правда-ли, мальчикъ?
Пажъ. Часъ только что пробилъ.
Гардинеръ. Эти часы слѣдовало-бы посвящать только нуждамъ, а не увеселеніямъ, — это время возстановляетъ наши силы цѣлебнымъ успокоеніемъ, — а не растрачивать ихъ по пустому. Доброй ночи, сэръ Томасъ! Куда вы направляетесь такъ поздно?
Ловель. Вы отъ короля, лордъ?
Гардинеръ. Да, отъ короля; я оставилъ его играющимъ въ примеро съ герцогомъ Соффолькомъ.
Ловель. Мнѣ необходимо его видѣть, прежде чѣмъ онъ ляжетъ спать. Прощаюсь съ вами.
Гардинеръ. Подождите, сэръ Томасъ. Что случилось? Вы, кажется, взволнованы? Если въ этомъ нѣтъ ничего дурного, то дайте мнѣ нѣкоторое представленіе объ этомъ позднемъ дѣлѣ. Дѣла, которыя (какъ и духи) по народному повѣрью бродятъ по ночамъ, бываютъ болѣе мрачнаго свойства, чѣмъ дѣла, выполняющіяся днемъ.
Ловель. Лордъ, я люблю васъ и смѣю довѣрить вашему уху тайну, гораздо болѣе важную, чѣмъ настоящее дѣло. Королева мучится родами; говорятъ, что ей угрожаетъ крайняя опасность, и боятся, что она не вынесетъ этихъ родовъ.
Гардинеръ. Отъ всего сердца молю за ожидаемый плодъ; я бы желалъ, чтобы онъ вышелъ вовремя и жилъ. Но что касается дерева, сэръ Томасъ, то я бы желалъ вырвать его съ корнемъ.
Ловель. Я способенъ, мнѣ кажется, отвѣтить вамъ: аминь! И однако, совѣсть говорить мнѣ что она — доброе созданіе, прелестная женщина, достойная нашихъ лучшихъ пожеланій.
Гардинеръ. Но, сэръ, сэръ… послушайте меня, сэръ Томасъ; вы джентльменъ одного со мною образа мыслей, я знаю, что вы обстоятельны и религіозны. И однако, позвольте мнѣ сказать вамъ, что изъ всего этого ничего добраго не будетъ. Нѣтъ, сэръ Томасъ, повѣрьте мнѣ, не будетъ, пока Кранмэръ, Кромвель, двѣ руки этой женщины, да и она сама, не успокоятся въ могилахъ.
Ловель. Вы говорите, сэръ, о двухъ самыхъ выдающихся людяхъ государства. Что касается Кромвеля, то онъ, кромѣ званія хранителя королевскихъ драгоцѣнностей, сдѣланъ еще смотрителемъ архивовъ и секретаремъ короля, а затѣмъ, сэръ, онъ находится на дорогѣ новыхъ почестей, которыя будутъ возложены на него временемъ. Архіепископъ — правая рука и языкъ короля. Но кто осмѣлится сказать противъ него хотя-бы одно слово?
Гардинеръ. Да, да, сэръ Томасъ, есть люди, которые осмѣлятся; да и я самъ, я рискнулъ высказать мое мнѣніе о немъ. И, дѣйствительно, именно сегодня, сэръ (могу вамъ повѣрить это), мнѣ кажется, что я внушилъ лордамъ совѣта убѣжденіе, что онъ (ибо онъ дѣйствительно таковъ, я это знаю, да и они знаютъ), что онъ закоснѣлый еретикъ, чума, заражающая все государство. Они такъ были поражены этимъ, что представили все это королю, а король, выслушавъ нашихъ враговъ (по великой монаршей заботливости своей), предвидя страшныя послѣдствія, которыя были ему указаны нашими соображеніями, приказалъ завтра-же утромъ потребовать его къ отвѣту въ совѣтъ. Это — зловредная трава, сэръ Томасъ, ее необходимо вырвать съ корнемъ. Но я вижу, что слишкомъ долго задержалъ васъ, — вамъ некогда. Доброй ночи, сэръ Томасъ.
Ловель. Тысяча разъ доброй ночи, благородный лордъ. Вашъ покорный слуга,
Король Генрихъ. Сегодня, Чарльсъ, я не хочу больше играть, я что-то разсѣянъ сегодня; для меня ты слишкомъ силенъ въ этой игрѣ.
Соффолькъ. Государь, я сегодня только въ первый разъ выигралъ у васъ.
Король Генрихъ. Да и то малость, Чарльсъ; когда я внимательно играю, ты ни за что у меня не выиграешь. Ну, что, Ловель, какія новости о королевѣ?
Ловель. Я не могъ лично передать ей ваше порученіе, я его передалъ черезъ одну изъ ея прислужницъ, которая возвратилась съ отвѣтомъ, что королева благодаритъ ваше величество съ покорностію и проситъ, чтобы ваше величество помолились за нее.
Король Генрихъ. Что говоришь ты? Какъ? Помолиться за нее. Такъ она мучится родами?
Ловель. Такъ сказала мнѣ одна изъ ея женщинъ и прибавила, что ея страданія такъ велики, что почти каждое усиліе приближаетъ ее къ смерти.
Король Генрихъ. Бѣдная!
Соффолькъ. Будемъ надѣяться, что она разрѣшится благополучно и обрадуетъ ваше величество наслѣдникомъ.
Король Генрихъ. Теперь полночь, Чарльсъ. Отправляйся, пожалуйста, спать и въ своихъ молитвахъ вспомня о страданіяхъ моей доброй королевы. Оставь меня одного, потому что у меня такія работы, которыя не любятъ общества.
Соффолькъ. Желаю вашему величеству спокойной ночи и въ своихъ молитвахъ вспомню мою добрую повелительницу.
Король Генрихъ. Доброй ночи, Чарльсъ.
Король Генрихъ. Что, сэръ? Что еще?
Денни. Государь, я привелъ лорда-архіепископа, какъ вы приказывали.
Король Генрихъ. А! Кэнтербери?
Денни. Да, ваше величество.
Король Генрихъ. Такъ, такъ. А гдѣ-же онъ, Денни?
Денни. Ожидаетъ приказаній вашего величества.
Король Генрихъ. Приведи его къ намъ (Денни уходитъ).
Ловель. Тутъ дѣло касается того, о чемъ говоритъ мнѣ епископъ; я какъ разъ вовремя попалъ.
Король Генрихъ. Оставьте галлерею (Ловель медлитъ)… Ну что же! Вѣдь я сказалъ… Ступайте вонъ! (Ловелъ и Денни уходятъ).
Кранмэръ. Я перепуганъ… Отчего онъ нахмурилъ такъ брови? Это самое грозное выраженіе его лица… Хорошаго мало.
Король Генрихъ. Ну, что, лордъ? Вы, можетъ быть, желаете узнать, зачѣмъ я послалъ за вами?
Кранмэръ. Мой долгъ — ожидать приказаній вашего величества.
Король Генрихъ. Встаньте, прошу васъ, мой добрый и благородный лордъ Кэнтербэри. Пойдемте; мы должны погулять вмѣстѣ. У меня есть кое-что сообщить вамъ. Ну, давайте вашу руку. Да, добрый лордъ, сожалѣю о томъ, что долженъ сказать вамъ. Къ большому моему прискорбію въ послѣднее время я слышалъ много самыхъ тяжелыхъ, — повторяю, самыхъ тяжкихъ, жалобъ на васъ; это побудило насъ и нашъ совѣтъ потребовать сегодня васъ къ отвѣту. Однако, для того, чтобы вы могли вполнѣ оправдаться въ взводимыхъ на васъ обвиненіяхъ, необходимо, прежде чѣмъ приступить къ дальнѣйшему разслѣдованію, чтобы вы призвали къ себѣ терпѣніе и сдѣлались на нѣкоторое время жильцомъ нашего Тоуэра. Относительно такого собрата, какъ вы, мы должны такъ поступить, потому что, въ противномъ случаѣ, никто не явится свидѣтелемъ противъ васъ.
Кранмэръ. Покорнѣйше благодарю, ваше величество, и съ истинною радостью пользуюсь этимъ случаемъ окончательно быть провѣяннымъ, такъ чтобы отдѣлить мое зерно отъ мякины, ибо, я знаю, никого еще не преслѣдовали клеветническіе языки въ большей степени, чѣмъ меня, бѣднаго человѣка.
Король Генрихъ. Встань, добрый Кэнтербери; твоя преданность и твоя честность укоренились въ насъ, твоемъ другѣ. Дай мнѣ твою руку, встань. Походимъ, прошу тебя. Да, что ты, въ самомъ дѣлѣ, за человѣкъ? Я думалъ, что вы, лордъ, будете просить меня доставить вамъ очную ставку съ вашими обвинителями и выслушать васъ безъ тюремнаго заключенія.
Кранмэръ. Грозный государь, почва, на которой я стою, это — моя правота и честность. Если онѣ оставятъ меня, то я, вмѣстѣ съ моими врагами, сталъ бы торжествовать надъ собственной моей личностію, которую я не сталъ бы цѣнить ни во что, если бы она осталась свободной отъ этихъ двухъ добродѣтелей. Я не боюсь того, что могутъ сказать противъ меня.
Король Генрихъ. Но неужели-же вы не знаете, каково ваше положеніе въ обществѣ и по отношенію ко всѣмъ? Ваши враги многочисленны и сильны; козни ихъ должны соотвѣтствовать ихъ силѣ и численности, а не всегда справедливость и правда выходятъ изъ обвиненія съ оправдательнымъ приговоромъ. Съ какой легкостью развращенныя души могутъ подкупить бездѣльниковъ, готовыхъ свидѣтельствовать противъ васъ! Такіе случаи бывали не разъ. Ваши противники такъ же могущественны, какъ и настойчивы. Не думаете-ли вы, что вы будете счастливѣе, по отношенію къ лжесвидѣтелямъ, вашего Господа, котораго служитлемъ вы состоите, когда онъ еще жилъ на этой развращенной землѣ? Полноте, полноте! Вы считаете, что перескочить черезъ пропасть ничего не стоитъ и неопасно, и ищете, такимъ образомъ, своей собственной гибели.
Кранмеръ. Пусть Богъ и ваше величество защитятъ мою невинность; въ противномъ случаѣ я попаду въ разставленную мнѣ ловушку.
Король Генрихъ. Будьте покойны, ваши враги восторжествуютъ на столько, на сколько я имъ позволю. Не падайте духомъ и утромъ не забудьте предстать передъ ними. Если они рѣшатъ, вслѣдствіе взводимыхъ на васъ обвиненій, подвергнуть васъ тюремному заключенію, — протестуйте противъ такого рѣшенія со всею смѣлостію, смотря по обстоятельствамъ. Если-же ваши протесты не помогутъ, вручите имъ этотъ перстень и сошлитесь на насъ, — такъ и сдѣлайте передъ ними… Ну, вотъ — теперь онъ, добрый человѣкъ, плачетъ! Клянусь честью, онъ благороднѣйшій человѣкъ! Святая матерь Божья! Клянусь, у него искреннее сердце, и нѣтъ души лучше во всемъ моемъ государствѣ. Отправляйтесь домой и сдѣлайте, какъ я вамъ сказалъ (Кранмэръ уходитъ). Слезы душили его голосъ.
Джентльмэнъ (за сценой). Назадъ! Что вамъ надо?
Лэди. Не пойду назадъ. Вѣсть, которую я приношу, сдѣлаетъ мою дерзость любезностію. Пусть добрые ангелы витаютъ надъ твоей царственной головой и осѣнятъ тебя своими свѣтлыми крыльями!
Король Генрихъ. По твоему лицу я угадываю твою вѣсть. Королева родила? Скажи: да! и мальчика?
Старая лэди. Да, да, мой повелитель, — прелестнаго мальчика! Да благословитъ ее Господь теперь, и всегда! Это — дѣвочка, которая въ будущемъ обѣщаетъ много мальчиковъ! Государь, королева желаетъ васъ видѣть, чтобы вы познакомились съ этой новой гостьей. Она на васъ похожа, какъ вишенка похожа на вишенку.
Король Генрихъ. Ловель!..
Ловель. Государь…
Король Генрихъ. Дай ей сто марокъ. Иду къ королевѣ (Король уходитъ).
Старая лэди. Сто марокь! За такую вѣсть можно было бы и больше! Такое вознагражденіе приличествуетъ простому конюху, а не мнѣ. Я хочу больше, или-же обругаю его. Развѣ для такой малости я сказала, что дѣвочка похожа на него? Пусть дастъ больше, или-же я отопрусь отъ своихъ словъ; а теперь — пока горячо, давай ковать желѣзо (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьКранмэръ. Надѣюсь, что не опоздалъ, и, однако, джентльлмэнъ, посланный ко мнѣ совѣтомъ, просилъ меня торопиться. Все заперто? Что-жъ это означаетъ? Эй! Кто сегодня въ должности? Ты вѣдь знаешь меня?
Придверникъ. Да, лордъ; но впустить васъ не могу.
Кранмэръ. Почему?
Придверникъ. Ваша свѣтлость должны ждать, пока васъ позовутъ.
Кранмэръ. Прекрасно.
Ботсъ. Подлѣйшая штука! Я очень радъ, что попалъ сюда такъ кстати. Король сейчасъ-же узнаетъ объ этомъ (Ботсъ уходитъ).
Кранмэръ (всторону). Это — Ботсъ, королевскій докторъ. Какъ внимательно онъ посмотрѣлъ на меня, когда проходилъ! Молю небо, чтобы этимъ взглядомъ онъ не хотѣлъ проникнуть во всю глубину въ мою немилость! Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, все это съ цѣлью было устроено нѣкоторыми изъ тѣхъ, кто меня ненавидитъ. (Да направитъ Господь ихъ сердца на иной путь. Я никогда не старался возбудить ихъ злобы). Они пожелали унизить меня; въ противномъ случаѣ, имъ было-бы совѣстно заставить меня ждать у дверей. Членъ совѣта, ихъ товарищъ, — и вдругъ среди пажей, конюховъ и лакеевъ! Но ихъ приказанія должны быть исполнены! Я буду ждать съ терпѣніемъ.
Ботсъ. Я покажу вашему величеству самое странное зрѣлище!
Король Генрихъ. Что-же это такое, Ботсъ?
Ботсъ. Я думаю, что подобное зрѣлище ваше величество видѣли уже не разъ.
Король Генрихъ. Да гдѣ, чортъ возьми?
Ботсъ. Вотъ тамъ, государь. Посмотрите на необыкновенное повышеніе его свѣтлости лорда Кэнтербери, который держитъ свой пріемъ у дверей среди конюховъ, пажей и лакеевъ!
Король Генрихъ. Да, въ самомъ дѣлѣ! Такъ вотъ какія почести они воздаютъ другъ другу! Хорошо еще, что есть кто-нибудь надъ ними. Я думалъ, что у нихъ найдется по столько честности (или, покрайней мѣрѣ, приличія), чтобъ не заставлять человѣка его сана и находящагося въ такой у насъ милости дежуритъ въ лакейской, въ ожиданіи соизволеній ихъ свѣтлостей, — у дверей, точно посыльнаго съ пакетами. Клянусь святой Маріей, Ботсъ, это гнусно. Оставимъ его; задернемъ занавѣску. Сейчасъ мы узнаемъ и еще кое-что. (Скрываются).
Канцлеръ. Приступите къ дѣлу, господинъ секретарь. По какому дѣлу мы собрались въ совѣтъ?
Кромвель. Съ позволенія вашихъ свѣтлостей, главное дѣло относится къ его свѣтлости, архіепископа Кэнтерберійскаго.
Гардинеръ. Извѣщенъ онъ объ этомъ?
Кромвель. Да.
Норфолькъ. А кто ждетъ тамъ?
Придверникъ. Лордъ архіепископъ; онъ уже около получаса ожидаетъ вашихъ приказаній.
Канцлеръ. Пусть войдетъ.
Придверникъ. Ваша свѣтлость можете теперь войти. (Кранмэръ входитъ и приближается къ столу совѣта).
Канцлеръ. Мой добрый лордъ-архіепископъ, мнѣ очень жаль, что, сидя здѣсь въ эту минуту, я принужденъ видѣть это мѣсто уже занятымъ. Но всѣ мы — люди, слабые по природѣ приспособляющіеся къ нашему тѣлу. Немного среди насъ ангеловъ… По этой то именно слабости, по недостатку истинной мудрости, вы, который могли бы быть лучшимъ нашимъ учителемъ, вы сами оказались виновнымъ, — и въ весьма сильной степени, — во-первыхъ, противъ короля, а потомъ противъ его законовъ, наполняя все государство вашими ученіями и ученіями вашихъ капеллановъ (ибо такъ извѣщаютъ насъ), новыми мнѣніями, опасными и ложными, которыя суть не болѣе, какъ ересь, и если эта ересь не будетъ исправлена, то сдѣлается гибельной.
Гардинеръ. И это исправленіе должно быть совершено немедленно, ибо тѣ, кто укрощаютъ дикихъ лошадей, не водятъ ихъ, чтобъ сдѣлать ихъ, спокойными, они сжимаютъ имъ морду крѣпкою уздой и ударяютъ ихъ шпорами, пока онѣ не станутъ повиноваться. Если мы станемъ терпѣть (изъ легкомыслія, изъ дѣтской снисходительности, вслѣдствіе уваженія къ чести того или иного человѣка) эту заразительную болѣзнь, то намъ придется проститься со всѣми лекарствами. Каковы же будутъ послѣдствія? Потрясенія, смуты, повсемѣстная испорченность всего государства, какъ это было еще такъ недавно у нашихъ сосѣдей верхней Германіи, горькій опытъ которыхъ еще такъ свѣжъ въ нашей памяти.
Кранмэръ. Добрые лорды, до сихъ поръ, въ теченіе всей моей жизни и моего служенія, я постоянно трудился, и не безъ большихъ усилій, такъ, чтобъ мое ученіе и сильное теченіе моей власти могли идти однимъ надежнымъ путемъ, цѣль котораго — благо. Нѣтъ живого (я говорю это вполнѣ искренно, лорды) человѣка, который бы болѣе ненавидѣлъ, чѣмъ я, какъ по своей совѣсти, такъ и по обязанностямъ, возложеннымъ на меня, всѣхъ нарушителей общественнаго мира. Молю небо, чтобы король никогда не нашелъ сердца менѣе ему преданнаго! Люди, для которыхъ пищею служитъ зависть и пресмыкающаяся злоба, смѣютъ кусать и самыхъ добродѣтельныхъ. Прошу ваши свѣтлости, чтобы мои обвинители, кто бы они были, были поставлены лицомъ къ лицу со мною и свободно высказали свои обвиненія противъ меня.
Соффолькъ. Нѣтъ, лордъ; этого невозможно сдѣлать, — вы членъ государственнаго совѣта и, вслѣдствіе этого, никто не осмѣлится обвинять васъ.
Гардинеръ. Благородный лордъ, такъ какъ насъ ожидаютъ еще болѣе важныя дѣла, то по вашему дѣлу достаточно будетъ нѣсколькихъ словъ. По волѣ его величества и вслѣдствіе нашего согласія, ради большаго безпристрастія суда, мы должны васъ отправить въ Тоуэръ. Тамъ, снова сдѣлавшись частнымъ лицомъ, вы увидите, съ какою смѣлостью выступятъ противъ васъ обвинители и, я боюсь, въ большемъ количествѣ, чѣмъ вы думаете.
Кранмэръ. Ахъ, мой добрый лордъ Винчестеръ, благодарю васъ. Вы попрежнему мой добрый другъ; если бы ваши желанія осуществились, то я бы нашелъ въ вашей свѣтлости одновременно и судью, и присяжнаго засѣдателя, — до такой степени вы сострадательны. Я вѣдь вижу цѣль, къ которой вы стремитесь: цѣль эта — моя гибель. Любовь и снисхожденіе, благородный лордъ, идутъ лицу духовному лучше, чѣмъ честолюбіе. Кротостью обращайте заблудшіяся души, не отвергайте ни одну. Что я оправдаюсь, какія бы тяжести вы ни взваливали на мое терпѣніе, — у меня такъ же мало сомнѣній въ этомъ отношеніи, какъ у васъ мало совѣсти, чтобы ежедневно дѣлать новыя несправедливости. Я бы многое могъ еще сказать, но уваженіе къ вашему сану смиряетъ меня.
Гардинеръ. Лордъ, лордъ, вы — еретикъ; вотъ истинная правда. Лоскъ, покрывающій васъ, позволяетъ видѣть тѣмъ, кто васъ хорошо понимаетъ, одни лишь слова и слабость.
Кромвель. Благородный лордъ Винчестеръ, — съ вашего позволенія, вы слишкомъ рѣзки. Люди такого высокаго сана, если бы они и были виновны, все-таки имѣютъ право на уваженіе, ради того, чѣмъ они когда-то были: жестоко оскорблять падающаго человѣка.
Гардинеръ. Милѣйшій господинъ секретарь; да извинитъ меня ваша честь, но изъ всѣхъ засѣдающихъ у этого стола вы меньше всего можете такъ говорить.
Кромвель. Почему, благородный лордъ?
Гардинеръ. Развѣ мнѣ не извѣстно, что вы одинъ изъ тѣхъ, кто благопріятствуетъ этой новой сектѣ? Вы не совсѣмъ-то чисты.
Кромвель. Я нечистъ?
Гардинеръ. Не чистъ, повторяю это.
Кромвель. Какъ желалъ бы я, чтобы вы хоть на половину были такъ же чисты, какъ я. Тогда вы были бы предметомъ молитвъ людей, а не ихъ страха.
Гардиневъ. Я не забуду этихъ дерзкихъ рѣчей.
Кромвель. Но не забывайте также и всего вашего дерзскаго существованія.
Канцлеръ. Это ужъ слишкомъ. Ради приличій, воздержитесь, лорды!
Гардинеръ. Я кончилъ.
Кромвель. И я также.
Канцлеръ. Возвратимся къ вамъ, лордъ; рѣшено, какъ мнѣ кажется, единогласно, — что вы будете сейчасъ же отведены въ Тоуэръ, гдѣ и останетесь до дальнѣйшихъ повелѣній короля. Согласны вы на это, лорды?
Всѣ. Да, согласны.
Кранмэръ. Такъ у васъ нѣтъ другого снисхожденія для меня? Я, значитъ, непремѣнно долженъ отправиться въ Тоуэръ?
Гардинеръ. Какого другого снисхожденія можете вы ожидать? Вы удивительно докучливы. Приготовить стражу!
Кранмэръ. Какъ? для меня? стража? Я, какъ измѣнникъ, долженъ идти въ Тоуэръ?
Гардинеръ. Возьмите его и позаботьтесь, чтобы онъ отведенъ былъ въ Тоуэръ.
Кранмэръ. Подождите, добрѣйшій лордъ, мнѣ еще надо сказать вамъ нѣсколько словъ. Взгляните на это, лорды. Въ силу этого перстня, я выхватываю мое дѣло изъ когтей этихъ жестокихъ людей и передаю его въ руки болѣе благороднаго судьи, въ руки короля, моего повелителя.
Лордъ Канцлеръ. Это — перстень короля!
Соррей. Не поддѣльный.
Соффолькъ. Не поддѣльный перстень, клянусь небомъ! Я вамъ говорилъ, когда мы двинули этотъ опасный камень, что на насъ-же онъ и упадётъ.
Норфолькъ. Неужели вы думали, лорды, что король даже пальцемъ позволитъ притронуться къ этому человѣку?
Камергеръ. Нѣтъ никакого сомнѣнія. Какъ дорожитъ онъ его жизнью! Желалъ-бы я выпутаться изъ этого позора.
Кромвель. Предчувствіе говорило мнѣ, что, подбирая доносы и жалобы противъ этого человѣка, котораго честность могутъ ненавидѣть лишь дьяволъ и его поклонники, вы вздули огонь, который сожжетъ васъ. Ну, берегитесь-же теперь!
Гардинеръ. Грозный государь, сколь много должны мы ежечасно благодарить небо за то, что оно даровало намъ такого монарха, не только добраго и мудраго, но и столь преданнаго церкви; монарха, который со всѣмъ подобающимъ смиреніемъ ставитъ церковь высшею цѣлію своего царствованія, который, желая еще болѣе укрѣпить этотъ священный долгъ, въ своей трогательной заботливости самъ становится судьей, чтобы выслушать тяжбу между ею и ея великимъ оскорбителемъ.
Король Генрихъ. Вы всегда славились способностію говорить экспромтомъ похвальныя рѣчи, епископъ Винчестерскій. Но знайте, что я пришелъ сюда не съ тѣмъ, чтобы слушать лесть; въ моемъ присутствіи она слишкомъ откровенна и нагла и не можетъ скрыть того, что меня возмущаетъ. Вы не обойдете меня. Вы становитесь болонкой и виляніемъ языка надѣетесь обольстить меня; но, что бы ты ни думалъ обо мнѣ, я увѣренъ, что ты жестокъ и кровожаденъ (Кранмеру). Садись, добрый человѣкъ. А теперь, посмотримъ! Пусть самый дерзкій осмѣлится только погрозить тебѣ хотя-бы однимъ пальцемъ. Клянусь всѣмъ, что есть самаго святого, ему лучше поколѣть съ голоду, чѣмъ подумать, что ты здѣсь не на своемъ мѣстѣ.
Соррей. Если угодно вашему величеству…
Король Генрихъ. Нѣтъ, сэръ, мнѣ неугодно. Я думалъ, что въ моемъ совѣтѣ есть люди съ пониманіемъ и умомъ, но не вижу ни одного. Прилично-ли, лорды, заставлять этого добраго человѣка (немногіе изъ васъ достойны этого названія), этого честнаго человѣка, точно вшиваго лакея, ожидать у дверей палаты? — его, вашего равнаго! Какой позоръ! Заставляли-ли васъ мои распоряженія забываться до такой степени? Я далъ вамъ власть судить его, какъ члена совѣта, а не какъ конюха. Среди васъ, я вижу, находятся люди, которые, скорѣе изъ чувства злобы, чѣмъ изъ правосудія, были-бы готовы подвергнуть его самому ужасному, еслибы они могли это сдѣлать, но этой власти у васъ никогда не будетъ, пока я живъ.
Лордъ Канцлеръ. Позвольте мнѣ, грозный государь, сказать нѣсколько словъ въ оправданіе всѣхъ насъ. То, что мы рѣшили относительно его заключенія, было сдѣлано (если только можно довѣрить людямъ) скорѣе, чтобы дать ему возможность оправдаться въ глазахъ цѣлаго свѣта, а вовсе не изъ чувства злобы, въ этомъ я увѣренъ, по крайней мѣрѣ относительно самого себя.
Король Генрихъ. Ну, и прекрасно; уважайте его, опять примите его въ свою среду и будьте къ нему расположены, — онъ этого достоинъ. Скажу еще болѣе: если монархъ можетъ быть обязанъ чѣмъ-либо своему подданному, то именно я, за его любовь ко мнѣ и службу. Не воздвигайте передо мною новыхъ заботъ и обнимите его и будьте ему друзьями, хотя бы изъ чувства приличія. Лордъ Кэнтербери, у меня есть къ вамъ просьба, въ которой вы мнѣ не можете отказать; заключается она въ томъ, что есть прекрасная маленькая дѣвочка, нуждающаяся въ крещеніи; вы должны быть ея крестнымъ отцомъ и отвѣчать за нее.
Кранмэръ. Величайшій монархъ, нынѣ живущій, могъ бы гордиться подобною честью. Но какъ могу я быть достоинъ этой чести, — я, ничтожный и смиренный подданный вашъ?
Король Генрихъ. Э, полноте, полноте! вамъ бы хотѣлось, конечно, приберечь ваши ложки. У васъ будутъ два благородныхъ товарища: старая герцогиня Норфолькъ и маркиза Дорсетъ. Довольны вы? Еще разъ прошу васъ, лордъ Винчестеръ, — обнимите и любите этого человѣка.
Гардинеръ. Отъ всего сердца и съ любовью брата.
Кранмэръ. Богъ свидѣтель, что это увѣреніе мнѣ особенно дорого.
Король Генрихъ. Добрый человѣкъ, эти радостныя слезы показываютъ твое сердце. Народная поговорка, я вижу, оправдывается тобою; она говоритъ: «Сдѣлайте лорду Кэнтербери злую штуку, и онъ навсегда будетъ вашимъ другомъ». Ну, лорды, довольно; мы только попусту теряемъ время; мнѣ бы поскорѣе хотѣлось сдѣлать изъ этого малыша христіанку. Я васъ примирилъ теперь, лорды, оставайтесь-же друзьями. Благодаря этому, у меня будетъ больше силы, а вы выиграете въ почетѣ (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьПривратникъ. Сейчасъ прекратить этотъ шумъ, канальи! Уже не думаете-ли вы, что дворъ — парижскій садъ? Грубые бездѣльники, перестаньте горланить!
Голосъ за сценой. Добрый господинъ привратникъ, я приставленъ къ кладовой.
Привратникъ. Да хоть бы къ висѣлицѣ ты былъ приставленъ, — все равно висѣть тебѣ на ней, мошенникъ. Мѣсто-ли здѣсь орать? Принеси-ка мнѣ дюжину хорошихъ яблонныхъ палокъ, да покрѣпче; эти — не болѣе, какъ хлыстики для нихъ. Я тебѣ нацарапаю голову, — будешь помнить. Хочется лишь поглазѣть на крестины, — элю, да пироговъ захотѣлось вамъ, бездѣльники!
Работникъ. Потерпите, сэръ, прошу васъ. Отогнать ихъ отъ дверей такъ же невозможно (если не смести ихъ при помощи пушекъ), какъ заставить спать утромъ перваго мая, — чего никогда не будетъ. Мы скорѣе сдвинемъ съ мѣста церковь святого Павла, чѣмъ прогонимъ ихъ!
Привратникъ. Какъ они ворвались сюда, висѣльникъ?
Работникъ. Не знаю. Какъ наступаетъ приливъ? Все, что могла сдѣлать здоровая дубина въ четыре фута (вотъ посмотрите ея жалкій остатокъ), — я сдѣлалъ, и не щадя никого.
Привратникъ. Ничего вы, сэръ, не сдѣлали.
Работникъ. Я не Самсонъ, не сэръ Гугъ, не Кольбрандъ, и не могу я ихъ всѣхъ уложить передъ собой; но если я пощадилъ хоть одного изъ тѣхъ, у кого нашлась голова для ломки, молодого или стараго, самца или самку, рогоносца или рогосоздателя, — то пусть не увижу я никогда бычачьяго хвоста, а на это я не соглашусь даже за корову, да помилуетъ ее Богъ!
Голосъ за сценой. Слышите вы, господинъ привратникъ?
Привратникъ. Сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ, господинъ щенокъ. Не отворяй дверей, бездѣльникъ!
Работникъ. Да что-же вы хотите, чтобы я сдѣлалъ?
Привратникъ. Что я хочу? Да, чтобы ты ихъ колотилъ дюжинами. Развѣ здѣсь Мурфильдсъ, что-ли, чтобы допускать подобныя сборища? Или, можетъ быть, при дворѣ появился какой-нибудь чудодѣйственный индѣецъ съ невиданными инструментами, что женщины такъ осаждаютъ насъ? Да благословитъ меня Господъ! Посмотри только, какой блудъ совершается у воротъ! Собственною христіанской совѣстію клянусь, что одни эти крестины народятъ тысячи другихъ крестинъ: тутъ найдешь и отца, и крестника, — все разомъ.
Работникъ. Ну, что-жь? Крестинныхъ ложекъ, можетъ, будетъ больше, сэръ. У самыхъ воротъ стоитъ малый; если судить по лицу, онъ непремѣнно мѣдникъ, потому-что, клянусь честью, въ носу у него по крайней мѣрѣ двадцать собачьихъ дней; а тѣ, которые окружаютъ его, находятся подъ экваторомъ, — другого покаянія имъ не полагается. Этого огненнаго дракона я здорово огрѣлъ раза три по головѣ и три раза его носъ обдавалъ меня пламенемъ; онъ стоитъ тутъ точно мортира, которая сейчасъ примется бомбардировать насъ. Около него стояла жена мелочного торговца, которая ругала меня до тѣхъ поръ, пока сплюснутая миска не слетѣла съ ея головы, — въ науку за то, что произвела такой страшный пожаръ въ государствѣ. Я какъ-то замахнулся было на метеора, но задѣлъ эту особу, которая завопила: «Палокъ», и вотъ человѣкъ сорокъ палочниковъ, — лучшая надежда Срэнда, гдѣ она проживаетъ — немедленно явились ей на помощь. Они бросились на меня; я стою твердо; наконецъ, они подошли ко мнѣ на разстояніи какой-нибудь метлы; я продолжаю защищаться. Какъ вдругъ изъ-за нихъ цѣлая стая уличныхъ мальчишекъ выпустила противъ меня такой градъ камней, что я принужденъ былъ спасти свою честь бѣгствомъ и оставить въ ихъ власти укрѣпленіе. Между ними навѣрное былъ дьяволъ.
Привратникъ. Это тѣ самые молокососы, которые шумятъ въ театрѣ и дерутся изъ-за кусковъ яблока, такъ что никакая публика не въ состояніи выносить ихъ, кромѣ развѣ лишь Скорби Тоуэръ-гилля или членовъ Лэймгоуза, ихъ достойныхъ собратій. Нѣкоторыхъ изъ нихъ я уже усадилъ въ Limbo Patrum и тамъ, по всей вѣроятности, они попляшутъ эти три дня, не считая, конечно, нѣкотораго банкета, въ видѣ розогъ, которымъ напослѣдокъ угостятъ ихъ два сторожа.
Камергеръ. Господи, какая толпа! Она все время ростетъ; они сбѣгаются сюда со всѣхъ сторонъ, точно мы ярмарку здѣсь устроили! Да гдѣ--же привратники, эти негодные лѣнтяи? Надѣлали вы дѣлъ, ребята: красивую сволочь пропустили вы сюда! Уже не вышли-ли эти пріятели изъ предмѣстій? Конечно, много мѣста останется для дамъ, когда онѣ будутъ возвращаться съ крестинъ!
Привратникъ. Если позволите, ваша свѣтлость, мы вѣдь только люди и все, что могли мы сдѣлать, не подвергаясь опасности быть растерзанными на куски, мы сдѣлали. Съ ними не справится и цѣлая армія.
Камергеръ. Клянусь жизнію, если король сдѣлаетъ мнѣ выговоръ, я немедленно почешу ваши пятки и напущу на ваши головы порядочную пеню за ваше нерадѣніе. Вы — негодные лѣнтяи; вы опорожняете бочки, вмѣсто того, чтобы заниматься своимъ дѣломъ. Слышите? Трубы уже трубятъ, онѣ возвращаются съ крестинъ. Живо! растолкайте толпу, расчистите дорогу, чтобы процессія могла свободно пройти, или-же я вамъ найду забаву на цѣлыхъ два мѣсяца въ Маршальси.
Привратникъ. Дорогу принцессѣ!
Работникъ. Посторонись, верзило, или будешь у меня жаловаться на головную боль.
Привратникъ. Эй, ты, въ камлотѣ, долой съ рѣшетки, или я тебя посажу на ея желѣзныя спицы!
СЦЕНА IV.
правитьГерольдъ. Небо, по неисповѣдимой добротѣ своей, даруй счастливую и долгую жизнь великой и могущественной принцессѣ Англіи, Елисаветѣ!
Кранмэръ (преклоняя колѣна). А для вашего величества и для нашей доброй королевы — благородныя воспріемницы и я молимъ всяческаго счастія и всяческой радости, которыми когда-либо осчастливливало небо родителя и которыя вы найдете въ этой прекраснѣйшей принцессѣ!
Король Генрихъ. Благодарю васъ, добрый лордъ-архіепископъ! Какъ ея имя?
Кранмэръ. Елисавета.
Король Генрихъ. Встаньте, лордъ (Король цѣлуетъ ребенка). Съ этимъ поцѣлуемъ прими мое благословеніе. Да хранитъ тебя Богъ, въ руки Котораго отдаю я твою жизнь!
Кранмэръ. Аминь.
Король Генрихъ. Мои благородныя кумушки, вы ужь слишкомъ расщедрились. Отъ всего сердца благодарю васъ. Тоже сдѣлаетъ и это лэди, когда узнаетъ англійскій языкъ.
Кранмэръ. Позвольте мнѣ, государь, сказать нѣсколько словъ, ибо небо повелѣваетъ мнѣ сдѣлать это въ эту минуту. И да никто неприметъ словъ моихъ за лесть, потому что въ нихъ со временемъ найдутъ правду. Это царское дитя (да хранитъ ее небо), хотя и въ колыбели еще, обѣщаетъ ужь этой странѣ тысячи тысячъ благословеній, которыя созрѣютъ съ теченіемъ времени. Она будетъ(но немногіе изъ насъ увидятъ это благо) образцомъ не только монарховъ своего времени, но и тѣхъ которые будутъ царствовать послѣ нея. Никогда Сава не жаждала больше мудрости и добродѣтели, чѣмъ будетъ жаждать эта чистая душа. Всѣ царственныя доблести, которыя вмѣщаютъ въ себѣ эти могущественныя созданія, какъ и всѣ добродѣтели, украшающія добрыхъ, удвоятся въ ней. Истина будетъ питать ее, святые и небесные помыслы будутъ ея совѣтниками. Ее будутъ любить и страшиться. Свои будутъ благословлять ее. Враги вострепещутъ, какъ побитая нива, и печально поникнутъ головой. Добро будетъ рости вмѣстѣ съ нею. Въ ея дни, каждый будетъ спокойно насыщаться тѣмъ, что подъ своимъ виноградникомъ посѣетъ, и будетъ напѣвать веселыя пѣсни мира всѣмъ своимъ сосѣдямъ. Бога познаютъ истинно, и тѣ, которые будутъ окружать ее, научатся отъ нея истинному пути чести и этому будутъ обязаны своимъ возвеличеніемъ, а не рожденіемъ. И этотъ миръ не заснетъ вмѣстѣ съ нею. Когда дивная птица, дѣвственный фениксъ, умираетъ, его прахъ родитъ наслѣдника, столь-же дивнаго, какъ и она сама. Подобно этому (когда небо призоветъ ее изъ этой юдоли мрака), она передастъ свои дары наслѣднику, который изъ священнаго праха ея славы возстанетъ, подобно свѣтилу, и на ту же высоту славы, какъ и она, и останется на этой высотѣ. Миръ, изобиліе, любовь, истина, страхъ, бывшіе служителями этого избраннаго дитяти, перейдутъ также и къ ея наслѣднику и обовьются вокругъ него, какъ виноградникъ. Повсюду, гдѣ будетъ свѣтить свѣтъ солнца, его слава и величіе его имени проникнутъ и образуютъ новые народы. Онъ будетъ процвѣтать какъ горный кедръ, онъ осѣнитъ своимъ огромными вѣтвями всѣ окрестныя долины. Дѣти нашихъ дѣтей увидятъ все это и будутъ благословлять небо.
Король Генрихъ. Ты разсказываешь чудеса.
Кранмэръ. Она будетъ для счастія Англіи, пожилая монархиня, многіе дни увидятъ ее и, однако, ни одинъ изъ этихъ дней не пройдетъ не увѣнчанный какимъ-нибудь великимъ дѣяніемъ. Я бы не желалъ знать ничего болѣе; но она должна будетъ умереть, святые будутъ ожидать ее; дѣвой, незапятнанной лиліей она пройдетъ по землѣ и весь міръ будетъ оплакивать ее.
Король Генрихъ. О, лордъ-архіепископъ, ты сдѣлалъ меня теперь новымъ человѣкомъ; до этого благословеннаго дитяти у меня не было ничего: новое радостное предсказаніе такъ обольстило меня, что и тогда, когда я буду на небѣ, я буду желать видѣть, что творитъ здѣсь это дитя, и буду благословлять моего Создателя. Благодарю васъ всѣхъ. Вамъ, мой добрый лордъ-мэръ, и вамъ, добрые альдермэны, я всѣмъ весьма признателенъ; ваше присутствіе дѣлаетъ мнѣ великую честь, и вы найдете меня благодарнымъ. Возобновите ваше шествіе, лордъ; вы еще должны повидаться съ королевой, и она должна поблагодарить васъ; въ противномъ случаѣ, она заболѣетъ. Сегодня никто не долженъ думать о своихъ домашнихъ дѣлахъ, ибо всѣ должны здѣсь остаться. Этотъ малышъ изъ этого дня сдѣлаетъ праздникъ (Уходитъ).
Десять противъ одного, что эта пьеса не могла понравиться всѣмъ, находящимся здѣсь. Нѣкоторые приходятъ сюда ради отдыха, продремать одно или два дѣйствія; но ихъ-то, боюсь, мы перепугали нашими трубными звуками. Совершенно ясно, что они скажутъ, что пьеса ничего не стоитъ. Другіе приходятъ сюда позабавиться насмѣшками надъ городомъ, а потому воскликнутъ: «Какъ это остроумно!» Но ничего подобнаго мы не сдѣлали, а потому, боюсь, всѣми ожидаемыми похвалами, которыя мы можемъ услышать въ настоящее время объ этой пьесѣ, мы будемъ обязаны снисходительному толкованію добрыхъ женщинъ, потому-что мы изобразили здѣсь одну изъ такихъ женщинъ. Если онѣ улыбнутся и скажутъ «Успѣхъ будетъ!», то я знаю, что всѣ, самые лучшіе мужчины будутъ за насъ, потому-что мы были-бы очень несчастливы, еслибы они сопротивлялись, когда ихъ лэди повелѣваютъ имъ хлопать.
«Генрихъ VIII» вошелъ въ изданіе in folio 1623 года, но тѣмъ не менѣе эта драматическая хроника возбуждаетъ большія сомнѣнія, и многіе весьма компетентные критики прямо или косвенно отрицаютъ ея принадлежность Шекспиру. По этому поводу докторъ Джонсонъ писалъ въ XVIII столѣтіи; «Хотя очень трудно судить о подлинности такихъ короткихъ произведеній, но я, однако, не могу не выразить предположенія, что ни прологъ, ни эпилогъ не принадлежатъ Шекспиру. Non vultus, non color. Мнѣ кажется, что, по всей вѣроятности, они были написаны въ дружескомъ сотрудничествѣ Бенъ Джонсона, котораго манеру они довольно точно напоминаютъ, Но возможно и другое предположеніе: какъ прологъ, такъ и эпилогъ этой пьесы могли быть написаны уже тогда, когда Шекспиръ оставилъ театръ, вслѣдствіе какого-нибудь случайнаго возобновленія на сценѣ этой пьесы, и есть даже вѣроятность заключить, что могъ, кто пересматривалъ пьесу, — кто-бы онъ ни былъ, — мало симпатизировалъ автору, такъ какъ пьеса эта рекомендуется публикѣ, какъ-бы намекая на слабость другихъ произведеній Шекспира. Въ другихъ пьесахъ Шекспира столько „шутовства“, „сраженій“, столько „молодцовъ въ длинномъ пестромъ кафтанѣ, окаймленномъ желтымъ галуномъ“, что трудно предположить, чтобы самъ авторъ съ такимъ пренебреженіемъ могъ отзываться о своихъ прежнихъ произведеніяхъ. Предположеніе это должно быть, однако, принято въ большой осмотрительности, потому что мы не знаемъ, когда именно эта пьеса была написана, и не можемъ сказать, какимъ образомъ нашъ авторъ могъ измѣнить свою манеру или мнѣнія». Къ этому заключенію доктора Джонсона, Мелонъ прибавляетъ: «Предположеніе доктора Джонсона, высказанное съ такой осторожностью, въ сильной степени подтверждается замѣткой Тирвайта, изъ которой слѣдуетъ, что эта пьеса была возобновлена на сценѣ въ 1613 году, и нѣтъ сомнѣнія, что именно въ это время прологъ и эпилогъ были написаны Бенъ Джонсономъ или кѣмъ-либо другимъ». Наконецъ Фермеръ прибавляетъ: «Я вполнѣ согласенъ съ докторомъ Джонсономъ: я думаю, что именно Бенъ Джонсонъ написалъ прологъ и эпилогъ этой пьесы. Шекспиръ незадолго передъ тѣмъ помогъ постановкѣ пьесы Бенъ Джонсона „Сеянъ“, и Бенъ Джонсонъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы не отблагодарить за услугу. Весьма вѣроятно, что онъ именно и придумалъ постановку на сцену „крещенія“ со всѣми подробностями, которыя были ему извѣстны, вслѣдствіе его положенія при дворѣ, и которыхъ Шекспиръ не могъ знать. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ дѣйствія я узнаю поправки Бенъ Джонсона». Сомнѣнія въ принадлежности «Генрихъ VIII» Шекспиру возникли вслѣдствіе значительныхъ недостатковъ этой пьесы. Трудно, въ самомъ дѣлѣ, понять, какимъ образомъ могло случиться, что Шекспиръ завершилъ свою драматическую дѣятельность пьесой, представляющей только рядъ историческихъ сценъ, совершенно лишенныхъ какого-бы то ни было нравственнаго центра. Въ виду этого было сдѣлано предположеніе, что у поэта, уже жившаго вдали отъ театра и Лондона, а можетъ быть еще раньше набросавшаго планъ этой драмы, выманилъ ее Барбеджи, чтобы еще разъ поставить на сцену новую пьесу Шекспира, содержаніе которой, къ тому-же, должно было возбуждать особый интересъ, благодаря столь близкимъ историческимъ отношеніямъ. Но и это предположеніе не разрѣшаетъ загадки. Не раціональнѣе-ли заключить, что это — юношеское произведеніе поэта и принадлежитъ къ тому періоду, къ которому принадлежатъ его первыя комедіи? Эта пьеса могла служить какъ-бы переходомъ къ историческимъ хроникамъ; на юношескую неопытность автора указываетъ именно неудачный выборъ сюжета, который, однако, могъ привлекать его своей современностью. Написанная такимъ образомъ въ юности, она не могла, однако, быть поставлена на сценѣ, вслѣдствіе цензурныхъ условій: Елисаветѣ не могло быть пріятно видѣть на сценѣ своего отца, изображеннаго въ сущности далеко не въ привлекательномъ видѣ. Съ другой стороны, королева Елисавета могла быть шокирована даже комплиментами автора по ея адресу. Оставшись въ рукописи, не игранной, пьеса, однако, не была забыта, и въ 1613 году администрація театра «Глобусъ» пожелала ее поставить и обратилась къ Шекспиру съ просьбой пересмотрѣть пьесу и исправить ее, если понадобится. Шекспиръ, уже жившій на покоѣ въ Стратфордѣ, съ неохотой согласился на это; онъ исправилъ языкъ, переработалъ, можетъ быть всю роль Катерины, кое-что, можетъ быть, измѣнилъ, и въ такомъ видѣ пьеса была дана. Она была дана 29 іюня 1613 года, какъ объ этомъ свидѣтельствуетъ письмо Лоркона къ сэру Покерингу. Въ немъ сообщается, что 29 іюня 1613 года «труппой Барбеджи въ Глобусѣ исполнена была „Генрихъ ѴІІІ“, при чемъ вспыхнулъ пожаръ и театръ сгорѣлъ». Въ другомъ письмѣ (сэра Генри Уильтона) говорится, что пожаръ случился въ то время, когда «королевскіе актеры представляли новую пьесу подъ заглавіемъ „Все правда“ (а new play, called: All is True), которая изображала нѣкоторыя главныя сцены изъ царствованія Генриха VIII», Изъ сопоставленія этихъ двухъ свидѣтельствъ мы можемъ заключить, что пьеса первоначально носила названіе «All is True» и только въ изданіи in folio была названа «Генрихомъ ѴІІI». Во второмъ письмѣ упоминаются и кое-какія подробности пьесы, между прочимъ великолѣпный маскарадъ, который Генрихъ устроилъ въ домѣ кардинала Вольсея и во время котораго отъ стрѣльбы изъ пушекъ и вспыхнулъ пожаръ.
Стр. 66. Пестрый кафтанъ, окаймленный желтымъ галуномъ, — костюмъ театральныхъ шутовъ во времена Шекспира.
Стр. 67. Лордъ Эбергетъ былъ женатъ на дочери герцога Бокингэма.
Стр. 68. Гинъ и Ардъ или Ардръ (Guines и Ardres) два города въ Пикардіи; первый принадлежалъ англичанамъ, а второй французамъ. Долина между ними называлась Ардрской.
Стр. 68. Саксонскій рыцарь Бевисъ — герой старой англійской баллады. Его статуя находится у готическихъ воротъ Соутэмптона. Бевисъ былъ сдѣланъ графомъ Соутэмптонскимъ королемъ Вильгельмомъ Завоевателемъ.
Стр. 70. Кардиналъ Вольсей былъ сыномъ мясника.
Стр. 73. «Никлэсъ Гопкинсъ». Въ слѣдующей сценѣ онъ названъ Никольсомъ Питомъ. Путаница въ названіяхъ, вѣроятно, произошла вслѣдствіе небрежности переписчика.
Стр. 77. «Находясь въ Розѣ». Роза было названіе дома, принаддежавшаго герцогу Бокингэму. Часть этого дома и теперь еще существуетъ и занята корпораціей портныхъ.
Стр. 78. Герцогъ Бокингэмъ былъ судимъ, приговоренъ и казненъ въ маѣ 1521 года. Отчетъ о дѣлѣ Бокингэма и о его казни, написанный на искаженномъ французскомъ языкѣ и напечатанный въ 1597 году, находится въ архивахъ англійскаго парламента. Въ концѣ этого отчета находится фраза: «Dieu а за ame grant mercy — car il fuit tres noble prince et prudent et mirror de tout courtesie». Замѣчательно, что этотъ экстазъ «зеркало всего возвышеннаго» почти буквально Шекспиръ примѣнилъ къ Бекингэму въ первой сценѣ второго дѣйствія: «Cail him, bountevus Buckingham, the mirror of all courtesy».
Ctp. 79. «Новыя моды, какъ бы онѣ не были смѣшны, всегда найдутъ послѣдователей». Въ книгѣ Нэша: «Life of Jacke Wilton», герой этой біографіи говоритъ, между прочимъ, слѣдующее о нѣкоторыхъ французскихъ модахъ при дворѣ Генриха VIII: «Мое перо на шляпѣ было похоже на знамя, развѣвающееся на лбу».
Стр. 84. «Оказался бы невѣждой, еслибы пригласилъ васъ танцовать, не поцѣловавъ васъ». Въ XVI столѣтіи кавалеръ обязанъ былъ благодарить свою даму послѣ танцевъ поцѣлуемъ.
Стр. 92. «Испанецъ» — т. е. императоръ.
Стр. 95. «Какого-нибудь Карнарвоншира» — гористое и безплодное Уэльсское графство.
Стр. 96. «Озираетъ блескомъ весь этотъ островъ» — намекъ на королеву Елизавету, которая была дочерью Анны Болленъ.
Стр. 97. «Серебряными столбами», — такіе столбы носились передъ кардиналами.
Стр. 104. «Tanta est ergo te mentis integritas regina serenissima», — т. е. «такъ истинно наше расположеніе къ вамъ, свѣтлѣйшая королева».
Стр. 110. Онъ воскликнулъ: «А!» — привычное восклицаніе короля Генриха VIII.
Стр. 116. «Дразнятъ насъ, точно жаворонковъ, своей шляпой». Кардинальская шляпа — красная, а для ловли жаворонковъ по временамъ употреблялись маленькія зеркальца, прикрѣпленныя къ красному сукну.
Стр. 116. «Я испугаю васъ сильнѣе, чѣмъ спугнулъ тебя священный колоколъ». Т. е. «Sacring bell» — колоколъ, въ который звонятъ, когда выносятъ св. причастіе.
Стр. 116. «Ego et Rex meus» — я и король мой.
Стр. 117. «Praemunire» вмѣсто premonere, т. е. повелѣніе, питающее имущества и королевскаго покровительства.
Стр. 118. «Могилу, орошаемую слезами сиротъ» — канцлеръ быль въ то же время и опекуномъ сиротъ.
Стр. 120. «Онъ бы не предалъ меня, въ мои годы, беззащитнаго, моимъ врагамъ», Кавендишъ въ своей «Жизни» пишетъ между прочимъ: «Хорошо, хорошо, Кингстонъ, сказалъ кардиналъ, я вижу, какъ сочетались вещи противъ меня; еслибы я служилъ Богу также ревностно, какъ я служилъ королю, то онъ не оставилъ бы меня въ то время, когда на головѣ у меня сѣдые волосы».
Стр. 122. «Балдахинъ, несомый четырьмя баронами пяти гаваней». — Эти бароны были установлены королемъ Вильгельмомъ Завоевателемъ, а гавани были; Дувръ, Сендвичь, Рамни, Гейдсэ и Гастингсъ.
Стр. 130. «Примеро» — игра.
Стр. 132. «Относительно такого собрата», т. е. собрата по Совѣту, какъ члены его.
Стр. 135. «Въ окнѣ на верху». Въ старыхъ англійскихъ, замкахъ, главная комната почти всегда была снабжена внутренними окнами на верху, сквозь которое можно было видѣть эту комнату изъ другой, помѣщающейся въ верхнемъ этажѣ. Во многихъ старинныхъ зданіяхъ и теперь еще видны эти внутреннія окна.
Стр. 136. «Потрясенія, смуты… какъ это было еще такъ недавно у нашихъ сосѣдей верхней Германіи», — памятны смуты, произведенныя въ Саксоніи ученіемъ Мюнцера въ 1521—1522 года.
Стр. 140. «Приберечь наши ложки» — старинный обычай, по которому воспріемники должны были подарить своему крестнику одну или нѣсколько ложекъ съ изображеніемъ апостоловъ, потому онѣ и назывались апостольскими. Богатые дарили двѣнадцать апостоловъ, а бѣдные ограничивались четырьмя евангелистами или только тѣмъ святымъ, котораго имя дано новорожденному. Ложки дарились или серебряныя, или латунныя. Бенъ Джонсонъ въ своей «Ярмаркѣ Святого Варѳоломея» упоминаетъ объ этомъ обычаѣ: «И все это, — говоритъ одно изъ дѣйствующихъ лицъ, — въ надеждѣ получить парочку апостольскихъ ложекъ». Въ жизни Шекспира, написанной Роу, сохранился слѣдующій анекдотъ, характеризующій отношенія Шекспира къ Бенъ Джонсону: Шекспиръ былъ крестнымъ отцомъ одного изъ сыновей Бена Джонсона. На крестины Шекспиръ явился озабоченнымъ и молчаливымъ. Когда Бенъ Джонсонъ спросилъ его, о чемъ онъ думаетъ, то Шекспиръ отвѣчалъ: «Я думаю о томъ, что, собственно, слѣдуетъ подарить тебѣ по поводу сегодняшняго праздника». На дальнѣйшій вопросъ Бена Джонсона: что-же именно онъ хочетъ подарить, послѣдовалъ отвѣтъ, который состоитъ изъ непереводимой игры словъ: «Дюжину хорошихъ латунныхъ (lattin) ложекъ, которыя ты долженъ посеребрить (translate)». Такимъ образомъ, Бенъ Джонсонъ, всю жизнь переводившій (translate) съ латинскаго (latin), получалъ отплату за свои пренебрежительные отзывы о произведеніяхъ Шекспира.
Стр. 140. «Парижскій Садъ» — извѣстный въ то время садъ въ Лондонѣ, Въ Шекспирово время въ «Парижскомъ Саду» была медвѣжья травля. Парижскимъ онъ былъ названъ въ честь Роберта Парижскаго, который въ царствованіе Ричарда II имѣлъ въ этомъ мѣстѣ садъ и домъ. Это дикое зрѣлище травли медвѣдей было введено въ моду королевой Елисаветой, которая однажды присутствовала на такомъ зрѣлищѣ вскорѣ послѣ своего восшествія на престолъ. Парижскій садъ находился по сосѣдству съ театромъ «Глобусъ», гдѣ давались пьесы Шекспира. Очень часто ревъ медвѣдей слышался въ самомъ театрѣ и заглушалъ голоса актеровъ, декламировавшихъ стихи Шекспира.
Стр. 141. «Какъ заставить спать утромъ перваго мая». Утро перваго мая праздновалось всѣми сословіями, какъ начало весны.
Стр. 141. «Гдѣ Варвикъ и Кольбрандтъ Датчанинъ» — герои рыцарскихъ романовъ среднихъ вѣковъ.
Стр. 141. «Онъ — непремѣнно мѣдникъ». Тутъ — непереводимая игра значеніями слова «brazier» — мѣдникъ и жаровня.
Стр: 142. «Сплюснутая миска» — чепчикъ, похожій на суповую миску.
Стр. 142. «Палокъ!» — обыкновенный призывъ на помощь при дракахъ на улицахъ.
Стр. 143. «Скорбь Тоуэръ-гилля или членовъ Лэймгоуза». — Эти намеки до сихъ поръ не выяснены. Докторъ Джонсонъ предполагаетъ, что «Скорбью» назывался клубъ пуританъ. Стенли, напротивъ того, думаетъ, что такъ назывался театръ, гдѣ давались народные фарсы, а выраженіе «члены Лэймгоуза» относится къ актерамъ, разыгрывавшимъ эти фарсы.
Стр. 143. «Маршальси» — тюрьма .
Стр. 144. «Сава» — царица Савская.
Стр. 145. «Наслѣднику» — т. е. Іакову II.
Стр. 145. «Новые народы» — намекъ на поселенія и завоеванія въ разныхъ странахъ свѣта.
Стр. 145. "По мнѣнію доктора Джонсона, все мѣсто, начинающееся словами: «И этотъ міръ не заснетъ вмѣстѣ съ нею» и оканчивающееся: «ты разсказываешь чудеса» — были вставлены уже въ царствованіе короля Якова II, долго послѣ того, какъ пьеса была окончена. Стоитъ только выкинуть ихъ, и вся рѣчь Кранмера не потеряетъ ни логичности, ни послѣдовательнаго развитія идей. Если же вставку удержать, то она прерываетъ логическое теченіе мыслей: Кранмеръ начинаетъ съ того, что прославляетъ наслѣдника Елисаветы, а, кончаетъ тѣмъ, что высказываетъ желаніе не знать ничего о томъ, что она должна умереть. Начинаетъ, радуясь слѣдствію, и кончаетъ, оплакивая причину. Мелонъ дѣлаетъ то же самое замѣчаніе и прибавляетъ, что все это мѣсто было вставлено, по всей вѣроятности, только въ 1613 году, когда Шекспиръ уже оставилъ навсегда театръ, тѣмъ-же самымъ писателемъ (можетъ быть, Флетчеромъ), который передѣлалъ и другія мѣста въ «Генрихѣ VIII».
Стр. 145. «Когда небо призоветъ ее изъ этой юдоли мрака». — Стивенсъ замѣтилъ. что эти слова — очевидное подражаніе слѣдующему мѣсту у Лукона, — поэтъ, которымъ Бенъ Джонсонъ часто вдохновлялся: Quanto sub nocte jaceret, nostra dies!..