Глава V. Формы промышленной жизни в эпоху Консульства и Империи
В этой работе относительно господствующих форм промышленного труда я не могу всецело повторить того, что было мной сказано во второй части «Рабочего класса во Франции в эпоху революции»: читатель уже видел и еще увидит в дальнейшем изложении, что машинное производство в хлопчатобумажной промышленности, бесспорно, уже к 1808 г. достигло довольно большого развития, и соответственно стало возрастать число крупных мануфактур с работой в помещении самого заведения. Но и в этой отрасли промышленности все-таки мелкое производство продолжало играть заметную роль. Что же касается других отраслей, то здесь по-прежнему мелкие, разбросанные мастерские, распыленность производства и в частности кустарная промышленность являются факторами в самом деле громадного значения.
После всего сказанного о формах производства в эпоху 1789—1799 гг. в моей книге «Рабочий класс во Франции в эпоху революции» мне здесь достаточно ограничиться несколькими иллюстрациями, чтобы окончательно подтвердить то априорное соображение, что не могли внезапно и круто измениться в стране формы промышленной жизни в какие-нибудь несколько лет — от конца революционного до конца императорского периода. Но привести эти иллюстрации все же необходимо, ибо слишком часто попадаются, хоть и беглые и, конечно, голословные, преувеличенные утверждения о крупной промышленности в эпоху Наполеона.
В господстве petites fabrications, в распространенности именно деревенского кустарного труда, в связанном с этими явлениями отсутствии или почти полном отсутствии машинного производства некоторые публицисты времен Консульства видели громадный ущерб для Франции, ее решительную слабость в борьбе с Англией но в самом факте ничуть не сомневались. И этот факт постоянно напоминал о себе правительству.
Конечно, жизнь заставляла правительственных чиновников считаться со своими условиями, и все эти «удостоверения о происхождении», которые должны были служить отличительным признаком французских товаров, были и остались бюрократической фантазией, неосуществимой в стране кустарной промышленности. Вот (в 1802 г.) заподозрили некоего негоцианта г. Нанси, гражданина Соломона Леви, в том, что он торгует контрабандными полотнами (спешу оговориться, что из всех бумаг этого дела я после внимательного их изучения сделал вывод, что гражданин Соломон Леви в самом деле занимался контрабандной торговлей и имел деловую переписку непосредственно с Лондоном). Но что он ответил, когда во время обыска его спросили о происхождении товаров? Что он купил эти материи на ярмарке и, следовательно, никаких документов об их происхождении предъявить не может {2}. Да и в самом деле, какие удостоверения могли дать покупателям безграмотные лотарингские кустари, привозившие в Нанси свою работу на продажу?
В конце 1803 г. и в начале 1804 г. в Главном совете по делам торговли было высказано мнение о необходимости подвергать всякий кусок материи (все равно какой — шелковой, шерстяной, полотняной, бумажной) наложению трех клейм, чтобы этим путем окончательно воспрепятствовать контрабандному ввозу. Но это мероприятие показалось настолько пагубным и Стеснительным для французской же торговли и промышленности, особенно для тех мест, где скупщики скупали у крестьян их товар, настолько разорительным, что раздались энергичные протесты. Руанская торговая палата прислала обстоятельный доклад, составленный в духе протеста {3}, министр внутренних дел всецело стал на сторону Руанской палаты {4}, и вопрос временно был снят с очереди.
Крупнейшие фирмы часть работы часто отдают в деревню или иногда просто скупают деревенскую пряжу, которую потом подвергают дальнейшей обработке.
Что даже Richard, например, был теснейшим образом связан с кустарными производителями, явствует уже из того, что в 1811 г. он представил особое ходатайство о том, чтобы были облегчены формальности для negotiants-commissionaires, скупающих кустарные бумажные материи для сбыта в Италию {5}. А между тем не было во Франции хлопчатобумажного фабриканта, у которого такую большую роль в производстве играли бы машины, как у Ришара: одних mull-jennys в его промышленных заведениях было: в Париже — 122, в Шантильи — 14, в Легле — 72, в Seez’e — 105, в Саеп’е — 84, в Аппау — 82 {6}.
Наполеоновское правительство встретилось с вопросом о кустарной промышленности еще и в 1809 г., и, как почти всегда в эпоху Империи, в связи с экспортной торговлей. Дело в том, что для вывоза из Франции в Италию хлопчатобумажных материй требовались специальные разрешения (это была еще одна мера контроля против английской контрабанды). Эти разрешения выдавались фабрикантам, и вот возник естественный вопрос: кто же может считаться фабрикантом? Тот ли, кто изготовляет товар (что согласуется со смыслом термина), или кто скупает этот товар для вывоза в Италию? Города Амьен, Руан и Лилль, т. е. центры промышленных округов Нормандии и Пикардии, обратились в министерство с указанием, что «тысячи отдельных лиц в городах и окрестных деревнях» ткут материю за собственный свой счет, «особенно зимой деревенское население отдается этому занятию», и затем приносят на рынки готовый товар, который у них купцы и скупают. Министр от себя уже прибавляет, что правительство «почти вовсе и не знает» {7} всю массу этих самостоятельных производителей, и не им же выдавать разрешения для торговли с Италией (с которой они и не думают торговать, ибо не идут дальше соседнего рынка). Значит, эти разрешения нужно выдавать купцам, которые скупают их товар для дальнейшего экспорта. Император было отверг (9 января 1811 г.) это ходатайство. В резолюции Наполеона, написанной на полях доклада 7 января, сказывается явственное раздражение от одной мысли, что если давать разрешения скупщикам, а не производителям в точном смысле слова, то англичане воспользуются этим для контрабанды, которую через Францию будут сбывать в Италию {8}. Пришлось тогда вторичным докладом убеждать Наполеона, что пострадают не англичане, а французы, если он не хочет считаться с организацией французской промышленности.
Это вызвало дополнение декрета от 10 октября 1810 г. соответствующими пунктами {9}.
И сплошь и рядом префекты зимой 1806 и весной 1807 г. старались внушить министерству, что самая организация производства, царящая в их департаментах, делает очень затруднительным осуществление таких надуманных центральной властью «благодеяний», как совещательные палаты {10}.
Правда, в мануфактурах, где действовали mull-jennys, рабочие работали почти исключительно в здании самого заведения (только беление происходило вне мануфактур) и. Но и в хлопчатобумажной промышленности машинное производство вовсе еще не было правилом; что же касается остальных отраслей, то оно там еще только возникало.
Скорее, исключением является сведение, сообщаемое в январе 1813 г. префектом департамента ГЕиге, о том, что и в шерстяном производстве механический труд начинает вытеснять ручной и прежде всего, конечно, губит кустарей {12}. Я искал еще известий в том же духе, но мне не удалось найти больше ни одного (относящегося к шерстяной промышленности). Искал я этих известий особенно усердно, конечно, в документах, касающихся наиболее промышленных департаментов, но нашел факты совсем иного порядка.
Шерстяная индустрия Рерского департамента (сосредоточенная близ Кельна, Ахена, Дюрена) давала в начале 1813 г. заработок 11 112 прядильщикам, 2538 ткачам, 6638 лицам, занятым другими функциями по тому же производству. Но Кельнская торговая палата, давая эти цифры, предупреждает, что эти ткачи, прядильщики и т. п. работают «с перерывами» из-за земледельческих работ, и с такими перерывами, что каждая сотни их успевает за год сделать столько, сколько сделало бы семь человек, работающих постоянно. Стоило бы нам не заметить этого невинно приютившегося на полях пояснения, и представление о развитии шерстяной индустрии в департаменте получилось бы самое превратное {13}.
Подобный жe факт мы находим и в документах, относящихся к вопросу об императорских субсидиях 1807 г., в эпоху частичного кризиса, постигшего промышленность. Например, департамент Соммы работает над всеми родами текстильной промышленности, но все производство — в руках мелких производителей, работающих и сбывающих плоды рук своих изо дня в день. Они-то нуждаются, но воспользоваться императорскими милостями не имеют права {14}. Сложнее дело в департаменте Мауеппе: департамент производит полотна, но это производство «рассеяно по всем частям территории департамента». Рабочие работают тут на фабрикантов, живущих в городах; когда нет продажи, фабриканты этим «рабочим» ничего не заказывают. Как быть? Предприятия есть большие, значит, к ним декрет от 27 марта применим, но где искать рабочих? Придется оказывать им помощь на дому {15}.
В департаменте Кальвадос один из центров (сильно там павшей со времен революции) суконной индустрии — город Ѵіге, но (в 1802 г.) «его фабрики рассеяны по деревням» {16}.
Даже ясеневские торговые дома непосредственно заказывали всякого рода текстильные товары кустарям, разбросанным по Деревням, близ Руана, Амьена, Сен-Кантена, Лилля {17}.
То же самое видим и в бельгийских департаментах.
Колоссальный полотняный промысел, составляющий главное богатство департамента Шельды, кормящий (одной пряжей) «сотню тысяч взрослых людей, а кроме того детей» да еще более 21 тысячи ткачей, весь в руках крестьян, «нет и трех станков, собранных в одном помещении» {l8}. То же самое нужно сказать и о кружевном промысле, втором по распространенности {19}.
На мануфактурах шерстяных материй в Брюгге к 1 января 1812 г. числится 6134 рабочих, но из них лишь около 1400 живут в городе, а больше 4600 разбросано по деревням. Там же числится 4 тысячи человек, занятых пряжей льна, и, кроме 300 живущих в Брюгге, все разбросаны по деревням {20}. Там же числится 9150 кружевниц, которые «почти все работают в своей семье» {21}. Так обстоит дело с тремя важнейшими промыслами в одном из самых промышленно-передовых районов наполеоновской Империи.
Город Труа — один из самых промышленных и в частности славится вязаными изделиями; но в деревнях, вблизи Труа, вчетверо больше вязальщиков (в 1811 г.), нежели в городе (au moins quadruple) {22}, а в городе работает в вязальном промысле 950—965 станков {23}.
В департаменте Нижней Сены в начале 1808 г. на 105 814 рабочих, занятых в бумаготкацком производстве, приходится около 3550 «фабрикантов» (о бумагопрядильном я и не говорю, там даже попытки подсчета не делается, а просто пишется, например, в графе «leurs noms» такое замечание: inconnus потпі-nativement, divers fileurs, а в графе «demeures» — такое географическое обозначение: dans tout le reste d’arrondissement {24}.
О малопромышленных департаментах нечего и говорить: все население, занимавшееся шерстяным или вообще текстильными промыслами, покидало их весной и летом для земледельческих работ. Так было, например, в департаменте Ло.черы, где промышленная деятельность тем не менее составляла главное богатство департамента {25}; так было, подавно, и в таких местах, где текстильные промыслы были лишь подсобными и второстепенными статьями.
В департаменте Lozere есть шерстяное производство, но ого исключительно нужно искать в деревнях: крестьяне приносят выделанные ими товары в город Mende, где и продают купцам; есть еще две небольшие бумагопрядильни в департаменте, но шерстяное производство — главное и очень существенное для крестьян занятие {26} (конечно, chambres consultatives набирались из этих скупщиков, а вовсе не из крестьян-кустарей) {27}.
Очень типичны и в разных выражениях очень часто повторяются и такие замечания в «промышленной статистике», которая должна была в 1812—1814 гг. давать сведения о числе «рабочих» по триместрам: «земледельческие работы занимают много рук в это время года, и, кроме того, ткачи частью покидают свои мастерские, чтобы идти продавать продукты своего труда» {28}.
В особенности в отчетах о положении полотняной промышленности префекты в один голос отмечают, что во 2-м и 3-м триместрах (апрель — сентябрь) всюду это производство сильно падает, и тут играет роль именно то обстоятельство, что полевые работы не оставляют досуга прядильщикам и ткачам {29}. Это же, впрочем, нередко встречается и в объяснениях касательно упадка шерстяного {30} и бумагопрядильного производства летом.
Префект Верхней Гаронны дает (в 1811 г.) число работающих в шерстопрядильном промысле и подчеркивает, что на самом деле это число неверное, ибо рабочих «гораздо больше», но они разбросаны по деревням, занимаются пряжей только зимой, и он их не посчитал {31}. И это замечание повторяют очень и очень многие префекты.
В 1813 г. префект департамента Ardeche прямо отказался сообщить что-либо о числе ткачей вследствие их разбросанности по департаменту {32}.
Нужно заметить, что вновь присоединенные на севере департаменты отнюдь не вносили диссонанса в общую картину.
Префект департамента Верхнего Эмса, представляя в 1812 г. «промышленную статистику» вверенного ему департамента, исчислял, что в общем во всех отраслях обрабатывающей промышленности насчитывается 94 516 рабочих, из них 92 108 человек работают за свой счет дома, в деревне. А кроме этих 94 516 человек, существуют не вошедшие в этот подсчет крестьяне и крестьянки, «в часы досуга» прядущие лен; их число он исчисляет «в 50 или 60 тысяч человек» {33}.
Шелковая промышленность не испытала в эпоху Империи абсолютно никаких перемен в смысле организации производства сравнительно с эпохой революционной (о которой подробности см. в моей книге «Рабочий класс во Франции в эпоху революции», ч. II).
В 1810 г., например, в Лионе числилось 220 marchands-fa-bricants (maisons de commerce, как пояснено в скобках), занятых шелковой промышленностью, 5813 «хозяев мастерских» (получавших заказы и сырье от этих 220 marchands-fabricants) и около 15—16 тысяч рабочих обоего пола, работавших в этих мастерских (но из 5813 мастерских, которые числились, пе работало уже в 1810 г.— 718). Таковы цифры, в которых представлялось в 1810 г. положение шелковой промышленности Лиона французскому правительству {34}, и таковы формы производства, царившие в этой области производства. Как видим, все осталось по-старому.
Разбросано производство далеко не только в области промышленности текстильной. Постоянно встречаются указания на то, что это явление было распространено и в металлургии.
Даже в таких сложных отраслях сталелитейной и железоделательной промышленности, как выделка ножей, клинков и т. п., работа дома преобладала. У нас есть такие показания, относящиеся к центральному, первенствующему пункту Империи (в смысле развития этого рода промыслов) — г. Сент-Этьену. Вот какие цифры даются для 1810 и 1813 гг.{35} Для 1810 г. и первой половины 1811 г. документ дает цифры по полугодиям, для второй половины 1811 г.— по триместрам (все цифры относятся к сент-этьенскому производству металлических товаров).
| Дата | Число мануфактур |
Число рабочих, работающих в помещении мануфактур (occupis dans les usines) |
Число рабочих, работающих в отдельных мастерских |
| 56 | 240 | 3530 | |
| 51 | 210 | 3250 | |
| 1-й семестр 1811 г. | 45 | 190 | 2989 |
| 50 | 202 | 3190 | |
| 46 | 190 | 2980 | |
| Июль 1812 г | 44 | 170 | 3000 |
| 44 | 160 | 3400 |
Таковы указания, которые дают представление об общем характере форм промышленной жизни во Франции в эпоху Империи. Мы видим, что при Наполеоне не совершилось чуда (потому что это было бы чудом) внезапного превращения страны мелкого производства, какой Франция была в 1789—1799 гг., в страну производства крупного, сосредоточенного в больших фабриках.
Общая характеристика, здесь данная, будет много раз подтверждаться документальными показаниями, которые мной дальше приводятся совсем в другой связи. Это общий фон, напоминающий о себе, властно и постоянно, даже когда ни исследователь, ни читатель о нем уже не думают, а поглощены другими вопросами, заняты рассмотрением тех или иных отдельных частей сложной картины. Особенно много подтверждений и иллюстраций мы встретим в седьмой главе.
Теперь коснемся в заключение вопроса о размерах платы в рассматриваемую эпоху.
Примечания
править- ↑ М.: Задруга.
|
Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.
Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения. Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам. Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года. |
|