История японской литературы (Астон; Мендрин)/Предисловие переводчика/ДО
| ← Отъ редактора | Исторія японской литературы/Предисловiе переводчика | Библioграфическая замѣтка → |
| Оригинал: англ. А History of Japanese Literature. — Перевод созд.: 1899, опубл: 1904. Источникъ: В. Г. Астонъ. Исторiя японской литературы.[1] |
Предисловiе Переводчика.
Одинъ японскiй публицистъ нашего времени, нѣкто Хага Яици, сдѣлавъ краткiй очеркъ культурнаго прогресса въ Японiи за нынѣшнiй перiодъ Мейдзи (съ начала реставрацiи власти микадо въ 1867 г.), говоритъ въ заключительной изъ своихъ десяти публичныхъ лекцiй по исторiи японской литературы 1): «Такой необыкновенно быстрой цивилизацiи, такого быстро шагающаго прогресса нѣтъ ни въ одной странѣ, нѣтъ нигдѣ въ мipѣ,— и европейцы поражаются. Однако, совсѣмъ нечего удивляться этому. Если европейцы поражаются, то это потому, что они считаютъ Японiю за страну варварскую. Но для Японiи, которая уже три тысячи лѣтъ тому назадъ блистала своей литературой, для Японiи, которая собрала въ себе индiйскую религiю, китайскую моральную философiю и все великолепiе цивилизацiи Востока, для Японiи, въ которую уже триста летъ тому назад стала проникать культура Запада, — для нея прогрессъ послѣднихъ двадцати—тридцати лѣтъ является дѣломъ вполнѣ естественнымъ.» — Такъ вотъ она какова оказывается эта Янонiя! Японiя, о которой мы русскiе имѣемъ очень смутныя представленiя, какъ о какой-то курьезной странѣ восходящаго солнца, гдѣ-то тамъ въ морѣ на Дальнемъ Востокѣ, странѣ, гдѣ ростутъ хризантемы, гдѣ женоподобные, присѣдающнiе мужчины ходятъ въ смѣшныхъ кафтанахъ, гдѣ женщины легко доступны, гдѣ дѣлають чудно вышитыя ширмы и восхитительныя лакированныя вещицы.... Но довольно! И въ томъ, и въ другомъ есть своя доля преувеличенiя. Если въ рѣчи Хага отбросить задорное хвастовство подростка, впервые выступающего въ обществѣ, то проводимая въ ней идея далеко не такъ неправдоподобна, какъ кажется съ перваго взгляда.
Какъ страна, какъ государство, Японiя дѣйствительно давно существуетъ; мало того она давно уже существуетъ, какъ государство куль-
________________
1) Кокубунгакуси-дзикко. Бунгакуси Хага Яици кодзюцу. Дай-дзикко. Гендай-бунгаку, — кецуронъ, т. е. Десять лекцiй по исторiи японской литературы. Кандидата словесности Хага Яици. Лекцiя десятая: Современная литература; заключенiе, стр. 253.
турное. Только культура ея своеобразна: эта культура странъ Дальняго Востока, которую европейцы не склонны вообще признавать за истинную культуру. Но это вопросъ, заниматься разсмотрѣнiемъ рro и contra котораго здѣсь не мѣсто. Для насъ важенъ тотъ фактъ, что культура въ Японiи существовала уже давно и давно уже имѣла тѣ данныя, которыми обусловливается жизнь культурныхъ нацiй. Политическая, умственная и нравственно-духовная жизнь этой нацiи зволюцiонировала такъ же, какъ эволюцiонируетъ она и у всякаго народа, только проявленie этихъ зволюцiй во внѣ шло своимъ самобытнымъ, иной разъ чуждымъ нашему пониманiю, путемъ. Однимъ изъ мѣрилъ и показателей культурности нацiи является ея литература. Японская литература начинается съ 7-го вѣка по Р. X., а съ 800 года начинается уже ея классическiй перiодъ (до 1186 г.). Врядъ ли надо упоминать еще о томъ, что въ этомъ oтношенiи Японiя опередила Европу. Отрѣзанная моремъ отъ всего остального мipa, отделенная кромѣ того еще громаднымъ полупустыннымъ материкомъ Азiи отъ Европы, жила себѣ целыя cтолѣтiя на своихъ островахъ эта Японiя, развиваясь по своему, переживая по своему разныя эпохи, никѣмъ не знаемая, никому невѣдомая. Какъ вдругъ два-три десятилѣтия тому назадъ вынырнула она неожиданно на cвѣтъ, словно заколдованное царство изъ глубинъ морскихъ. На мѣстѣ ничтожныхъ острововъ, обитаемыхъ странными, ѣдящими палочками, вмѣсто вилокъ, людьми, толковать о которыхъ иной школьный учитель считалъ лишней тратой времени, оказалось государство съ 40 миллионами населенiя, съ развитой политической жизнью, съ исторieй, съ литературой,—государство, которое стало подавать и свой голосъ въ общемъ политическомъ концертѣ державъ.
Это было неожиданностью для всего мipa; но большей неожиданностью было оно и продолжаеть быть для насъ русскихъ. Заслуживающимъ удивленiя кажется тотъ фактъ, что эта Японiя, незначительная, далекая, и некультурная страна, смогла въ очень короткое время воспринять европейскую цивилизацiю (по внешности но крайней мѣрѣ), реорганизовать въ разныхъ отношенiяхъ свою жизнь и отлиться въ форму основательнаго политическаго организма—государства, съ которымъ приходится уже считаться, не признавать котораго нельзя. Но въ дѣйствительности здѣсь нѣтъ ничего удивительнаго. Тотъ переворотъ, который засталъ насъ врасплохъ, и который выдвинулъ Японiю въ ряды государствъ, произошелъ совершенно естественнымъ путемъ; онъ былъ подготовленъ всѣми предшествующими эволюцiями ея жизни, запечатлѣнными въ ея исторiи и литературѣ; онъ явился естественнымъ результатомъ многовѣкового движенiя
ея культурной по своему жизни, и только въ совершенiи своемъ онъ былъ ускоренъ начавшимъ курсировать за послѣднее время ходомъ исторической жизни на Дальнемъ Востокѣ, — быстро и неудержимо двинувшимся впередъ, давно уже начатымъ поступательнымъ движенiемъ Европы въ Азiю. Хага совершенно и правъ, говоря, что европейцы удивлялись прогрессу Японiи потому, что считали ея страною варварской, другими словами это значитъ: потому, что не знали и не знаютъ ее. Это вполне примѣнимо и къ Рocciи, и даже больше, пожалуй, чѣмъ къ нѣкоторымъ инымъ странамъ Европы.
Дѣйствительно, говоря безъ преувеличенiй, въ Pocciи не знали и продолжаютъ не знать Японiи. Оно и понятно. Хотя и сравнительно давно уже (пoлстолѣтiя) ставшая близкой сосѣдкой Японiи, отдѣленная отъ нея только неширокимъ воднымъ пространствомъ, проплыть которое можно въ 2-3 сутокъ, Рocciя далека была отъ нея своими интересами. Ея восточныя окраины до послѣдняго времени были почти не колонизованы, и вообще русская жизнь на окраине Дальняго Востока едва теплилась. Основанiе нѣкоторыхъ прибрежныхъ пунктовъ осѣдлости, какъ напримѣръ, Владивостока, вызвало кой-какiя сношенiя русскихъ съ японцами, но сношенiя эти, во-первыхъ, были узко-торговаго характера, а во-вторыхъ, ограничивались неболишимъ кружкомъ частныхъ лицъ. Я не говорю, конечно, объ оффицiальныхъ сношенiяхъ правительствъ обоихъ государствъ; такiя, конечно, были, но они не играли никакой роли, ибо не служили тогда еще проводниками нацiональныхъ идей той и другой страны. Въ общемь точекъ соприкосновенiя было крайне мало, и pуccкie также мало интересовались японцами, какъ и японцы русскими. Если же въ Pocciи иной разъ и проглядывалъ кой-какой интересъ въ отношенiи Японiи, то такъ сказать ex privata dililgentia, да и то больше по части японскихъ гейшъ, лакированныхъ шкатулокъ и т. п. Но это время безвозвратно ушло. Pocciя въ своемъ поступательномъ движенiи на Востокъ дошла до самыхъ водъ Тихаго океана, колонизацiя ея дальне-восточной окраины усилилась, и русская жизнь бойко, а послѣднiе годы даже лихорадочно, закипѣла на Дальнемъ Востокѣ. Pocciя стала лицомъ къ лицу съ Японiей, вышедшей въ это время уже изъ состоянiя своей многовѣковой обособленности и вступившей въ ряды европейски-культурныхъ государств. Точки соприкосновенiя создались, и создалось ихъ не мало. Въ какую форму отольются въ дальнѣйшемъ взаимныя отношенiя этихъ двухъ государствъ, это вопросъ будущаго, но фактомъ является то, что сношенiя между ними начались, существутъ и захватываютъ
уже не неѣсколькихъ частныхъ лицъ, а целикомъ обѣ нaцiи, что отказаться отъ этихъ cношенiй обѣимъ странамъ такъ же немыслимо въ настоящее время, какъ немыслимо, вѣроятно, будетъ и въ будущемъ, что интересы обѣихъ нацiй начали переплетаться и сталкиваться, и что такъ или иначе, но Pocciи предстоитъ установить, и притомъ въ недалекомъ будущемъ modus vivendi на Дальнемъ Востокѣ, — принимая во всякомъ случаѣ во вниманiе Японiю.
Теперь уже нельзя долѣе пребывать въ святости незнанiя. Необходимо узнать и знать, что такое Японiя, что представляетъ изъ себя японская нацiя, каковъ ея духъ, каковы принципы ея политической, религiозной и моральной жизни, и каковы внѣшнiя проявленiя ея жизни во всѣхъ этихъ и иныхъ отношенiяхъ. Другими словами, теперь возникла настоятельная необходимость изучить Японiю и ея народъ. Она заслуживаетъ такого изученiя и помимо приведенныхъ соображенiй, уже хоть бы потому, что она имѣетъ свою болѣе чѣмъ тысячелѣтнюю истоpiю и культуру, притомъ характера совершенно своеобразнаго. Но какъ изучать?
Самый совершенный способъ изученiя народа, его жизни и страны есть непосредственное внимательное и всестороннее наблюденiе. Но этотъ способъ возможенъ для весьма немногихъ только, а потому о немъ нечего и толковать. Остается еще другой способъ, — это при помощи книгъ. Этотъ способъ доступенъ всѣмъ; мало того, въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ даже предпочтительнее перваго; предпочтительнее онъ для тѣхъ, которые по неименiю спецiальпыхъ знанiй и подготовки не могутъ направить своихъ изслѣдованiй въ желаемую область, и для тѣхъ, которые по натурѣ своей неспособны къ обобщенiю и выводу, не могутъ сами разбираться въ массѣ непосредственно получаемыхъ ими разнородныхъ впечатлѣнiй. Въ этомъ случаѣ книги играютъ ту роль, что даютъ не сырой уже только матepiaлъ, а матерiалъ разобранный, классифицированный, съ обобщенiями и выводами, которые остается только провѣрить. Я разумѣю, конечно, книги дѣльныя, серьезныя, написанныя истинными работниками мысли, а не тѣ, которыя представляютъ собою только извѣстное число страницъ, съ известнымъ количествомъ словъ, какихъ, правду сказать, не мало-таки существуетъ въ обиходѣ. Для такого изученiя страны и ея народа необходимы: географя страны, истopiя политической, политико-экономической, религiозной и моральной жизни народа, истopiя искусствъ и литературы и самые образцы послѣднихъ. Нужно, конечно, еще и многое другое, но это главное, что должно быть положено въ основу изучен истopiя iя. Все это составляетъ то, что мы
называемъ литературой объ извѣстномъ предметѣ. Говоря короче, для изучения Японiи необходима литература о Японiи. Я не хочу этимъ сказать, что такое книжное изученiе важнѣе изученiя путемъ непосредственнаго наблюденiя, что оно отодвигаетъ и заслоняетъ первое; отнюдь неѣтъ, — вѣдь самая литература о предметѣ создается прежде всего на основанiи непосредственнаго наблюденiя, но сохраняя за непосредственнымъ наблюденiемъ всю его важность, я хочу указать и на важность литературы о предметѣ при изученiи его.
Литература о Японiи у насъ крайне бѣдна и не даетъ ничего для изученiя этой страны и ея народа; можно сказать, что она даже и вовсе не существуетъ. Нельзя же въ самомъ дѣлѣ успокоиться на бѣглыхъ замѣткахъ о Японiи, написанныхъ мимолетными ея гостями, случайными путешественниками и путешественницами, безъ всякой подготовки и спецiальныхъ знаний, записывавшими то, что видѣлъ ихъ глазъ, и такъ, какъ онъ видѣлъ, не принимая во вниманiе случайности обстановки, дающей освѣщенiе въ данномъ случаѣ, и наблюдавшими иной разъ и красивые пейзажи и жанровыя сценки, и исторiю, и религiю, и политическую и моральную жизнь народа, и многое другое, чуть не изъ окна вагона поѣзда-экспресса, восхищавшимися красивыми горами, бамбуковыми рощами, оригинальными храмами, но игнорировавшими тѣхъ, кто живетъ въ этихъ рощахъ и на этихъ горахъ, тѣхъ, кто поклоняется въ этихъ храмахъ... По истинѣ бѣглыя заметки давало это пролетанiе черезъ Японiю, и нечего удивляться, если чернымъ казалось имъ то, гдѣ густо наложена белая краска, и наоборотъ. Другая характерная черта такихъ описанiй — это отсутствie безпристрастiя, объективности; субъективизмъ играетъ въ нихъ слишкомъ значительную роль и даетъ, конечно, невѣрное освѣщенiе тому, что можетъ по существу своему и подмѣчено было вѣрно. Большинство этихъ описателей можно раздѣлить, не въ обиду будь имъ сказано, на два класса: хвалителей и хулителей; но безпристрастнаго, объективнаго описателя или описательницу можно встретить далеко не часто. Такiя сочиненiя, такiя описанiя можетъ и милы, можетъ и живописны, можетъ и запятны даже, но они хороши главнымъ образомъ для семейныхъ вечеровъ у камина, въ назиданiе благонравнымъ юношамъ н дѣвицамъ, которые, выслушавъ чинно эти разсказы дяди или тети, вернувшихся изъ дальняго путешествiя, и пойдутъ можетъ съ этимъ только багажомъ по своему жизненному пути. Какъ пособiя для серьезнаго изученiя или даже хоть хорошаго ознакомленiя съ Японiей, такiя сочиненiя рѣшительно не годятся.
Но въ Poссiи, какъ уже сказано, нѣтъ серьезныхъ, дѣльныхъ сочиненiй о Японiи; нетъ ни исторiи, ни исторiи религiи, ни исторiи литературы, — такихъ сочиненiй вышеуказанного рода. Да и откуда было взяться литературѣ о Японiи, когда послѣдней не интересовались до послѣдняго времени, для чего, какъ уже указано, были свои основательныя причины? До последняго времени въ Россiи не было никого, знавшаго научно японскiй языкъ, и слова японовѣдѣнiе и японологiя не существовали. Слова эти созданы вотъ теперь только, когда учрежденiемъ во Владивостокѣ Восточнаго Института и открытiемъ въ немъ кафедры японскаго языка положено прочное основанiе изученiю на широкихъ началахъ Японiи и ея народа, съ его языкомъ и жизнью во всѣхъ отношенiяхъ. Но Институтъ пока только подготовляетъ силы, дѣятельность которыхъ еще въ будущемъ, и не можетъ поэтому теперь вотъ, когда я пишу эти строки, сдѣлать своего вклада въ нашу нaцiональную литературу о Японiи. Впрочемъ, результаты дѣятельности Института въ этомъ отношенiи начинаютъ уже сказываться работами по изслѣдованiю Японiи, но пока это только первые еще шаги.
Гораздо болѣе сдѣлали въ этомъ отношенiи иностранцы, а потому намъ и приходится по неимѣнiю своей собственной литературы о Японiи обращаться къ ихъ сочиненiямъ. Но у насъ нѣтъ даже и переводовъ иностранныхъ сочиненiй и, чтобы пользоваться ими не только знающимъ тотъ или иной иностранный языкъ, чтобы сочиненiя эти принесли пользу нацiи и сдѣлались доступными всѣмъ, необходимо перевести прежде всего ихъ на русскiй языкъ. Вотъ одна изъ первыхъ и неотложныхъ задачъ недавно возникшаго у насъ японовѣдѣнiя. Наиболее успѣшно пошло дело изученiя Японiи у англичанъ; у нихъ есть достаточное число лицъ, изучившихъ и изучающихъ спецiально японскiй языкъ или ту или иную отрасль японской жизни; у нихъ есть, если и не богатая, то во всякомъ случаѣ значительная литература о Японiи. Можно сказать, что Японiя и японцы изучены англичанами уже въ достаточной степени. Конечно, во всякой литературе есть сочиненiя хорошiя, есть и плохiя; такъ и въ англiйской литературѣ о Японiи есть такiя сочиненiя, которыя представляютъ собою только извѣстное количество печатной бумаги, но зато есть и такiя, которыя можно считать единственными въ своемъ роде. Къ числу послѣднихъ принадлежитъ серьезная, дѣльная, написанная съ полнымъ знанiемъ дѣла и добросовѣстностью знатокомъ японскаго языка и жизни A History of Japanese Literature by W. G. Aston, переводъ которой я даю.
Японовѣдѣнiе и японологiя и у инострѣнцевъ дѣла недавнихъ дней.
Надо помнить, что Японiя только съ l859 г. открыта для иностранной торговли, и съ этого только, следовательно, времени начались правильныя сношенiя европейцевъ съ японцами и знакомство съ ними и ихъ страной. Въ предисловiи къ своей исторiи японской литературы Астонъ говоритъ, что «сорокъ летъ тому назадъ ни одинъ еще англичанинъ не могъ читать японской книги», и далѣе въ томъ же предисловiи — «много было сдѣлано въ смыслѣ облегченiя знакомства съ японскимъ языкомъ, этимъ по истинѣ труднешимъ изъ языковъ, лишь за послѣднее время, и сдѣлано это разными составителями грамматикъ и словарей». Нельзя не согласиться, что результаты дѣятельности англичанъ, въ смыслѣ созданiя ими литературы о Японiи, дѣйствительно очень успѣшны, если сопоставить то, что сдѣлано въ этомъ направленiи, съ перiодомъ, въ теченiе котораго оно сдѣлано. Это служить нагляднымъ доказательствомъ того, какъ много можно сдѣлать за короткое время при желанiи, умѣнiи и трудѣ. Поэтому намъ нечего особенно и тужить, что это дѣло у насъ только зарождается. Если только оно пойдетъ правильно, какъ оно начато, то результаты его не заставятъ себя долго ждать.
Выше было уже упомянуто, что японская нaцiя имѣетъ нѣкоторыя своеобразныя особенности, не имѣющiя ничего общаго съ тѣмъ, съ чѣмъ свыклись мы, что проявленiя ея жизни носятъ свой особенный, ей только присущiй характеръ. Такими своеобразно-характерными чертами отмѣчены всѣ явленiя японской жизни, но для насъ существенны, важны въ данномъ случаѣ тѣ ея особенности, которыя имѣютъ болѣе близкое отношенie къ нашему предмету, т. е. къ японской литературѣ. Вотъ, что говорить Астонъ по этому поводу въ своемъ предисловiи:
«Чтобы быть справедливымъ по отношенiю къ японской литературѣ, не надо упускать изъ вида нѣкоторыхъ препятствiй, которыя не позволяютъ переводчикамъ иной разъ передать идею, какъ она того требуетъ. Если даже переводчики обладаютъ и солидными познанiями въ языке, все-таки они бываютъ иногда не въ состоянiи воспроизвести при переводеѣ всѣ метафоры, намеки, цитаты, поясненiя, находящiяся въ распоряженiи японскаго писателя и непонятныя, въ большинстве случаевъ, безъ разныхъ пояснительныхъ замечанiй переводчика, столь противныхъ читателю.
Другая трудность заключается въ томъ, что японское слово часто заключаетъ въ себе значенiе, которое приблизительно только соотвѣтствуетъ извѣстному нашему термину и вызываетъ совсемъ не то представленiе о предметѣ, каково должно быть на самомъ дѣлѣ. Такъ напримѣръ, слово: карасу — воронъ, — не есть собственно воронь въ на-
шемъ пониманiи этого термина: это слово обозначаетъ собою — corvus japanensis, птицу вороньей породы, но большую по cpaвненiю с нашими воронами и съ совершенно другимъ крикомъ и привычками. Вишневый цвѣтокъ считается царемъ цвѣтовъ въ японскомъ пониманiи, тогда какъ на розу смотрятъ какъ на простой терновникъ. Baлеpiaнa (булдырьянъ), которая для насъ служитъ главнымъ образомъ намекомъ на кошекъ, занимаетъ у нихъ мѣсто розоваго бутона, какъ общепризнанная метафора ранняго расцвѣта женщины. И что же въ самомъ дѣлѣ дѣлать переводчику съ названiями, напримѣръ, цвѣтовъ, извѣстныхъ японцамъ, какъ намь извѣстны маргаритка или нарцисъ, но для которыхъ онъ не можетъ подобрать лучшаго перевода, какъ неуклюжiя наименованiя въ родѣ: lespedeza, platycodon grandiflorum, Deutzia scabra и т. п.?
Въ мiрѣ идей и чувствованiй такая разница, хотя менѣе ощутима, но за то даже болѣе важна. Возьмемъ японское слово, обозначающее понятiе: совѣсть, а именно — хонсинъ. Это слово значитъ: первоначальное сердце, основное сердце, и заключаетъ въ ceбѣ цеѣлую теорiю, именно, что человѣческое сердце по своей первоначальной природѣ благо, и что coвесть — это голосъ, говорящiй въ немъ. Слова, выражающiя понятiя: справедливости, добродѣтели, цѣломудрiя, чести, любви, и многiя другiя понятiя такого рода, хотя въ общемъ и обозначаютъ по существу то же, что и у насъ, но должны быть понимаемы съ оттѣнками, которыхъ нельзя упускать изъ виду при переводѣ.
Если ко всему этому прибавить еще трудности, которыя вообще сопровождаютъ передачу идей съ одного языка на другой, и которыя несравненно увеличиваются, когда приходится иметь дѣло съ языкомъ, столь отличающимся отъ нашихъ, какъ японскiй, то становится совершенно яснымъ, что по переводу трудно составить вполне правильное заключенiе о японской литературѣ. Въ настоящей книѣ не мало случаевъ, что приходилось оставлять безъ вниманiя наилучшiя и характѣрнейшiя мѣста произведенiя извѣстнаго автора въ пользу другихъ, которыя болѣе удобно передать на нашъ языкъ.»
Но Астонъ упустилъ изъ вида еще одну особенность японской нацiи, собственно языка ея, имѣющую очень важное отношенiе къ литературѣ, особенность, усложняющую пониманiе послѣдней въ переводѣ, запутывающую и подчасъ приводящую въ полное замѣшательство европейскаго читателя, — особенность, благодаря которой для него совершенно пропадаютъ нѣкоторыя места литературныхъ произведенiй, какъ разъ тѣ, которыми особенно восхищается японскiй читатель. Эта
особенность — употребление особыхъ письменныхъ знаковъ: ieроглифовъ. Iероглифы — китайское изобретѣнiе; изъ Китая они были позаимствованы японцами и корейцами, причемъ каждой изъ этихъ послѣднихъ нацiй имъ помимо китайскаго чтенiя (произношенiя) дано еще свое собственное чтенiе или переводъ: значенiе же оставлено въ общемъ то же. Такимъ образомъ каждая нацiя заимствовала iероглифы изъ Китая съ ихъ китайскими значенiями и чтенiями и подгоняла ихъ къ своимъ словамъ тождественнаго зпаченiя, давая то чтенiе, какое имѣло слово, къ которому подгонялся iероглифъ. Такимъ образомъ эти три нацiи имеютъ общую письменность, и не смотря на разницу въ языкахъ каждой изъ этихъ нацiй, каждая изъ нихъ можетъ до нѣкоторой степени понимать другую по письму, читая написанное по смыслу входящихъ въ него начертательныхъ знаковъ—iероглифовъ. Но здѣсь нелишнимъ, пожалуй, будетъ пояснить, что такое китайскiй iepоглифъ.
Китайский iepоглифъ есть особый письменный знакъ, обозначающiй собою целое слово съ его значенiемъ и произношенiемъ. Собственно, изъ начертанiя iepоглифа видно больше его значенiе, т. е. идея обозначаемаго имъ слова, что определяется комбинацiей его составныхъ частей, представляющихъ собою простѣйшiе, поддающiеся анализу iepoглифы: но и это, конечно, далеко не всегда и притомъ далеко не точно. Что же касается чтенiя, то его изъ начертанiя часто не видно, и по отношенiю ко многимъ отдельнымъ iepoглифамъ надо заучивать ихъ чтенiе, точно такъ же, какъ мы заучиваемъ чтенiе нашихъ буквъ. Изучивши наши 36 буквъ, мы въ состоянiи читать все слова, скомбинированныя изъ нихъ, но китаецъ, японецъ или кореецъ всегда рискуетъ встретить iepоглифы, чтeнie которыхъ онъ не изучилъ или забылъ, и поэтому всегда для него будутъ слова, прочесть которыхъ онъ не можетъ. У этихъ народовъ, сколько словъ въ языкѣ, столько и iepоглифовъ на письмѣ, и процессъ изученiя ихъ безконеченъ. Какъ видно тепepь изъ изложеннаго, китайскiй iероглифъ есть идеописательный знакъ, тогда какъ наша буква есть знакъ звукописательный. Впрочемъ, иногда iероглифы употребляются также звукописательно, но это главнымъ образомъ въ транскрипцiи иностранныхъ словъ. Понятно, что, какъ знаки идеописательные, китайскiе iероглифы при самомъ началѣ своего возникновенiя должны были быть живописными изображенiями видимыхъ конкретныхъ предметовъ, точно также, какъ и египетскiе iepoглифы. И дѣйствительно, мы видимъ, что, напримѣръ, китайскiй iepoглифъ «луна» есть рисованное изображенiе луны; iepoглифъ «солнце» напоминаетъ фигуру солнца; iepoглифъ «гора» есть наглядное изображенie
горы и т. д. Но китайскiе iероглифы и египетскiе iероглифы пошли разными путями. Египетскiе iероглифы такъ и остались на степени наглядно живописныхъ изображенiй конкретныхъ предметовъ, тогда какъ китайскiе iероглифы скоро вышли изъ этой стадiи своего cуществованiя. Само собою понятно, что способъ писанiя изобразительно живописующими знаками есть способъ крайне несовершенный; но это фаза, чрезъ которую прошло все человѣчество, съ тою только разницею, что одна часть его своевременно отрѣшилась отъ него, а другая, именно народы Дальняго Востока, такъ и остались при немъ. Причины возникновенiя изобразительно-живописнаго способа писанiя кроются, вѣроятно, въ желанiи человека запечатлѣть какимъ-нибудь условнымъ знакомъ видимое имъ во внѣ, желанiемъ, возникающимъ уже въ тотъ paннiй перiодъ умственной жизни человѣка, когда онъ еще не владѣетъ силой анализа, достаточной для того, чтобы разобраться въ звукахъ собственной рѣчи, разложивъ ее на рядъ отличныхъ другъ oтъ друга основныхъ звуковъ, которые можно изобразить какого угодно начертанiя условными, несложными знаками. Очевидно, при такомъ положенiи остается прибѣгнуть только къ рисованiю видимыхъ предметовъ, рисованiю, конечно, грубому, условному, намекающему только на рисуемый предметъ. Слѣдующiй за рисовальнымъ способомъ писанiя есть способъ фонетическiй, заключающiйся въ изображенiи несложнымъ условнымъ знакомъ каждаго отдѣльнаго основного звука нашей рѣчи, что даетъ въ результатѣ фонетическую азбуку, которая, какъ говорятъ, впервые придумана была финикiянами и преемственно перешла къ другимъ народамъ, варiируясь, разумѣется, въ особую разновидность у каждаго народа. На Дальнемъ Востокѣ такая же фонетическая азбука изобрѣтена была для своего языка японцами и корейцами и уживается теперь у нихъ рядомъ съ заимствованнымъ изъ Китая iероглифическимъ письмомъ. Что касается китайцевъ, то у нихъ фонетическiй способъ писанiя и азбука совершенно отсутствуютъ. Но они не остались безусловно вѣрными и изобразительно-живописному способу писанiя. Да это и немыслимо было. Запасъ понятiй накоплялся гораздо быстрее, чѣмъ можно было создавать дли нихъ условно-живописныя изображенiя, и помимо этого еще появились понятiя неизобразимыя, какъ напримѣръ, понятiя абстрактныя. Если iероглифъ, изображающiй приблизительно рисункомъ гору, былъ понятенъ всемъ, кто виделъ когда-либо гору, то какой можно было придумать рисунокъ, положимъ, для понятiя: совѣсть, — такой, который самъ собою быль бы понятенъ для всехъ, испытывающихъ ощущенiе совѣсти? Возникла потребность въ другомъ
способѣ пиcaнiя, именно фонетическомъ, и китайцы понимали это, но дѣло перехода къ новому способу писанiя не получило у нихъ надлежащаго развитiя и не отлилось въ форму созданiя фонетической азбуки. Неуменье ли разложить свою речь на отдельные основные звуки, бѣдность ли ихъ языка звуковыми комплексами, ведущая къ смѣшенiю однозвучныхъ, но разнаго значенiя, словъ, просто ли рутина, великiй тормазъ человѣческихъ дѣлъ, налагающiй свое всесильное veto часто на лучшiе стремленiя человѣка, были причинами этого, но какъ бы тамъ ни было, китайцы не отрѣшились отъ своихъ iероглифовъ и скомбинировали оба способа вмѣстѣ самымъ курьезнымъ и нелѣпымъ образомъ, наложивъ этимъ сами на себя иго, которое тормозило, тормозитъ и будетъ еще тормозить ходъ нацiональнаго развитiя. Это относится также и къ ихъ ученикамъ по этой части: японцамъ и корейцамъ, и можетъ быть наглядно наблюдаемо, хоть въ той же Японiи, интеллигенцiя которой отличается въ общемъ поразительнымъ невѣжествомъ, благодаря тому, что тратить слишкомъ мнoго силъ и времени на изученiе этихъ затѣйливыхъ изобретѣнiй досужаго ума, — iероглифовъ.
Этотъ новый процессъ созданiя знаковъ письменности заключался приблизительно въ слѣдующемъ: — Для каждаго новаго понятiя, выражаемаго тѣмъ или инымъ звуковымъ комплексомъ, придумывался новый iepoглифъ, назначенiемъ котораго было уже не изображенiе формы предмета или аллегорическое изображенiе наглядно-понятнымъ начертанiемъ идеи понятiя, а звукописанiе даннаго комплекса, т. е. звукописанiе всего слова, подобно тому, какъ наша буква имѣетъ цѣлью звукописать отдѣльный основной звукъ нашей рѣчи. Новые iероглифы создавались не произвольной комбинацiей чертъ, а составлялись путемъ комбинацiи простѣйшихъ, наглядно—понятныхъ изобразительныхъ, т. е. фигуро-изобразителыныхъ и идео-изобразительныхъ, iepoглифовъ, причемъ преслѣдовалась своя тенденцiя. Хотя создававшiеся такимъ образомъ iероглифы имѣли главной своей цѣлью быть звукописателями слова, однако, не упускалась при составленiи ихъ изъ виду и идея понятiя и отношенie даннаго звукового комплекса къ чтенiю основныхъ ieроглифовъ, долженствовавшихъ служить составными частями новаго. Это все-таки послужило во благо, иначе при составленiи iероглифовъ произвольной комбинацiей чертъ китайская письменность деѣйствительно представляла бы собой безсмысленную тарабарщину, разобраться въ которой не было бы рѣшительно никакой возможности. Такимъ образомъ, съ принятiемъ элемента звукописательности iepoглифы распались на двѣ совершенно обособленныхъ группы, iероглифы основные, которые, не
утративъ своего собственнаго значенiя, чтенiя и, въ большинствѣ случаевъ, употребленiя, стали служить помимо этого основанiемъ для образованiя изъ нихъ другихъ iepoглифовъ, и iepoглифовы производные, образуемые изъ первыхъ. Число первыхъ невелико, по Васильеву такихъ iероглифовъ — 1041, число вторыхъ можетъ быть доведено до нѣсколькихъ тысячъ. Синологи придерживаются дѣленiя iероглифовъ на 6 катeгopiй:
1-я, изобразительная: жи 1) — солнце;
2-я, указательная: шанъ — верхъ, вepxнiй (начертанiемъ выражаетъ идею);
3-я, идеографическая: минъ—светлый (составныя части — «солнце» и «луна»—даютъ понятiе о значенiи:—солнце (жи) и луна (юэ) даютъ светъ);
4-я. видоизмененная: гао — свѣтлый (солнце надъ деревомъ), яо — темный (солнце подъ деревомъ);
5-я, заимствованная: бэнь—корень дерева, а метонимически—начало (мѣняется значенiе или чтенiе);
6-я, фонетическая: янъ — море, океанъ (одна составная часть даетъ чтенiе, — это есть фонетическiй элементъ, другая даетъ значенiе и служитъ т. н. ключевымъ указателемъ; въ данномъ случаѣ янъ — овца, баранъ — есть фонетическая часть, дающая чтенiе, а шуй — вода — служитъ ключемъ, давая значенiе) 2). Это дѣленie на категорiи не имѣеть значенiя для нашихъ цѣлей, да кромѣ того и само по себѣ оно является только слѣдованiемъ теорiи китайскихъ ученыхъ, не обоснованной строго научно и заключающей въ себѣ элементы произвольности, такъ что мы можемъ спокойно оставить его въ сторонѣ 3).
Отношенiе производныхъ iероглифовъ къ основнымъ выражалось въ томъ, что для составленiя производныхъ основные, какъ составныя части первыхъ, брались не произвольно съ тѣмъ, чтобы вновь созданному iероглифу навязать совершенно насильно чтенiе и значенiе, а подбирались по возможности такъ, чтобы ихъ чтенiе и значенiе, идея ихъ, находились въ извѣстномъ соотвѣтствiи съ такими же данными того понятiя, для котораго создавался iероглифъ. Это, конечно, не всегда удавалось, какъ слѣдуетъ, и не рѣдко вело къ натяжкамъ, но тенденцiя эта преслѣдовалась по мѣрѣ возможности, и проведенiе ея въ большинстве случаевъ было возможно. Возьмемъ для примѣра китайскiй iероглифъ «нань», которому соответствуетъ японское слово — кусуноки, и которое обозначаетъ камфорно-лавровое дерево. Его составныя части взяты не произвольно. Ключевой частью его служить «му» - дерево,
_________________________
1) Здѣсь указаны только китайскiя чтенiя.
2) П. Шмидтъ. Опытъ мандаринской грамматики.
3) Iероглифы первыхъ пяти категорiй распределяются въ обѣихъ группахъ: основной и производной; iероглифы 6 катогорiи всѣ пойдутъ въ производную группу.
и онa взята съ тѣмъ, чтобы опредѣлить категорную принадлежность всего понятiя: другая изъ составныхъ частей, iepoглифъ «нань», взята какъ указатель чтенiя, какъ условный изобразитель того звукового комплекса, «нань», который присвоенъ понятiю «камфорно-лавровое дерево». Но не для одного только чтeнiя: можно было бы взять любой изъ многихъ iероглифовъ съ чтенiемъ «нань», и любой изъ нихъ вполнѣ годился бы въ качествѣ фонетической части, если бы при выборѣ iepoглифовъ не имѣлось въ виду взять такой изъ нихъ, который по своей идее наиболее соответствовалъ бы данному случаю. Въ данномъ случаѣ изъ многихъ iepoглифовъ съ чтенiемъ «нань» взятъ iepoглифовъ «нань» — югъ. Этимъ указывается, что между понятiемъ югъ и понятiемъ камфорно-лавровое дерево есть какая-то связь, и дѣйствительно, какъ мы знаемъ, лавръ принадлежитъ къ южной породѣ деревьевъ. Въ результатѣ получается такая комбинацiя: дерево + югъ = нань — лавръ (южное дерево). Это, конечно, довольно неопредѣленно: южныхъ деревьевъ много, но этотъ iepoглифъ присвоенъ только одной породѣ ихъ, именно понятiю — лавръ, точно также, какъ присвоенъ ему звуковый комплексъ — нань. Такимъ образомъ большинство iероглифовъ выражаетъ собою и звуковой комплексъ понятiя, къ которому прiуроченъ, и его идею, хотя бы отчасти и неопредѣленно; вотъ почему iероглифы суть идеописательные, или вернеe идео-звукописательные знаки письменности.
Iероглифы изъ Китая перешли въ Японiю, главнымъ образомъ, какъ фонетическiя изобразители японскихъ словъ, но тѣмъ не менѣе идеоначертательное свойство ихъ не было упущено изъ вида, что и сказалось въ подгонкѣ ихъ къ словамъ, аналогичнымъ по значенiю съ китайскими; такъ примѣръ, для начертанiя японскаго слова мидзу — вода брался iероглифъ, служащiй для начертанiя китайского слова: шуй — вода, а не iероглифъ, положимъ, изображающiй хо — огонь, или какой-нибудь иной; для начертанiя янонскаго слова: кусуноки — лавръ брался iepoглифъ нань, имеющiй то же значенiе и въ Китаѣ, и т. д. Тождественность понятiй выразилась въ тождественности знаковъ, не безъ отступленiй, конечно. Надо еще замѣтить при этомъ, что китайскiе iероглифы перешли въ Японiю вмѣстѣ со своими китайскими чтенiями, которыя существуютъ и употребляются и въ настоящея время наряду съ чтенiемъ чисто японскимъ.
Теперь мы подошли къ вопросу: что же собственно создали iepoглифы въ японской литературѣ особеннаго такого, чѣмъ могутъ восхищаться и наслаждатся японцы, и что въ то же время приводитъ въ
замѣшательство европейскаго читателя и въ переводѣ пропадаетъ для него совершенно. Oтвѣтить на это можно коротко: iepoглифы даютъ два чтенiя — звуковое и глазами; они производятъ разомъ два эффекта слуховой и зрительный.
Для насъ, пишущихъ и читающихъ по строго фонетической системѣ, фигура, представляемая комбинацiей буквъ, не играетъ никакой роли; отъ этой комбинацiи мы воспринимаемъ только звуковой эффектъ, получаемъ звуковой комплексъ и тотчасъ же умозаключаемъ къ идѣе понятiя. Совсѣмъ не то у японцевъ и китайцевъ; они также воспринимаютъ, подобно намъ, звуковой эффектъ и умозаключаютъ къ идеѣ понятiя, но помимо этого они воспринимаютъ еще зрительный эффектъ и отъ начертанiя iероглифа, отъ самой фигуры его умозаключаютъ къ той же идее. Для насъ возможны случаи, что буква, если она не совпадаетъ съ комплексомъ понятiя, или комбинацiи буквъ, представляющiя неизвѣстныя намъ понятiя, лишены значенiя,— для японца и китайца это невозможно. Мы можемь прочесть всѣ слова свои, но не знать ихъ значенiя, не постигать даже приблизительно ихъ идеи, японецъ или китаецъ можетъ не прочесть своего iepoглифa, но безусловно постигнетъ, хотя бы приблизительно, его идею, опредѣлитъ, хотя отчасти, его значенiе. Для насъ слово, положимъ, лавръ, произнесенное или написанное, тогда только вызоветъ извѣстную идею объ этомъ деревѣ, если мы хоть что-нибудь да знаемъ о немъ, въ противномъ случае это будетъ для пасъ пустой лишенный смысла и значенiя звукъ. Слово кусуноки для японца, или нань для китайца, въ одномъ произношенiи только дастъ точно такiе же результаты, по iepoглифъ этого слова сейчасъ же вызоветъ нѣкоторую идею даже у того изъ нихъ, кто совершенно незнакомъ съ понятiемъ лавръ; онъ, пожалуй, не сможетъ прочесть этого iероглифа, но усмотревъ его составныя части: дерево и югъ, онъ изъ самаго начертанiя составитъ себе идею комбинацiи понятiй: дерево и югъ, и съ достаточной вѣроятностью умозаключить къ идеѣ понятiя какого-то южнаго дерева; если это и немного въ смыслѣ опредѣленiя точнаго значенiя iероглифа, то во всякомъ случаѣ это—хоть что-нибудь.
Такимъ образомъ японскiй и китайскiй читатель, читая iepoглифическiй текстъ, пользуется двумя параллельными чтенiями разомъ: слуховымъ и зрительнымъ и, воспринимая разомъ звуковой и зрительный эффекты, онъ получаетъ отъ чтенiя въ общемъ больше, чѣмъ мы; онъ въ одно и то же время, и читаетъ, и какъ бы разсматриваетъ иллюстрацiи. И не редки случаи, что искусство писателя проявлялось въ умѣломъ и остроумномъ подборе iероглифовъ, чтобы произвести удачные
зрительные эффекты, доставлявшiе наслажденiе читателю. Если у насъ возможна игра словъ въ нашихъ текстахъ, то въ текстахъ iероглифическихъ возможна помимо этого еще игра идеоначертанiй. Это и есть именно то, что совершенно непонятно европейскому читателю, незнакомому съ iepoглифическими письменами, и что совершенно теряется при переводе такихъ пассажей.
Слѣдующiй пассажъ, взятый мною изъ японской исторiи Нихонъ-гвайси (1837 г.), написанной Рай Санго, можетъ служить нагляднымъ примѣромъ этой непереводимой игры идеоначертанiй:
Масасиге является въ мѣстопребыванiе микадо.
«Какъ разъ въ то время микадо1) пребывалъ на горе Касаги. Накатоки и Токимасу 2), узнавъ объ этомъ, повели воиновъ, желая напасть на него, но еще не прибыли. Микадо разослалъ повсюду указы, повелѣвая явиться на помощь ему въ опасности, но не было никого, кто отозвался бы на высочайшiй укаязъ. Микадо впалъ въ печаль. И вотъ онъ какъ-то видитъ сонъ: на югъ отъ Сисиндена 1) стоитъ большое дерево, а внизу подъ деревомъ установлено пустое мѣсто. Приходятъ два мальчика и, заливаясь слезами, говорятъ, возглашая: «Подъ небомъ на землѣ нѣгде помѣстить его величество, — одно это место и есть только.» Такъ говорятъ они 4).
И вотъ, проснувшись, сталъ онъ размышлять: «По iероглифамъ, если дерево (ки) комбинируется съ югомъ (минами)5), то получается кусуноки (лавръ). Вѣроятно, есть человѣкъ по фамилiи Кусуноки, который, прiйдя и оказавъ мне помощь, прекратитъ бедствiя». Такъ онъ думалъ. Вслѣдъ за этимъ, призвавъ горнаго монаха и вопрошая его, онъ сказалъ: «Развѣ есть гдѣ-нибудь витязь, человѣкъ по фамилiи Кусуноки?» Отвечая, сказалъ ему монахъ: «На юге отъ Конгодзанъ 6) есть человѣкъ, котораго зовутъ Кусуноки Масасиге. Отецъ Масасиге какъ-то горевалъ о томъ, что у него нѣтъ дѣтей, и послѣ того, какъ онъ со своей женой совершилъ моленiе на Сигисан 7), родился онъ. Дѣтское его имя Тамонъ; выросши, онъ прославился
_____________________
1) Го-Дайго, отстаивавшiй императорскую власть отъ притязанiй cioгyнa.
2) Оба изъ фамилiи Ходзiо, приспѣшники cioгyнa Такаудзи, боровшагося съ микадо Го-Дайго.
3) Названiе зданiя во дворцѣ въ Кiото.
4) Пассажъ этотъ заключаетъ въ себѣ намекъ на печальное, безвластное положенiе микадо въ государствѣ, фактическая власть въ которомъ находится въ рукахъ cioгyнa, оставившаго на долю императора одно только „пустое место" или пустой титулъ.
5) Во снѣ онъ видитъ дерево на югъ отъ Сисиндена.
6) Названiе горы въ провицiи Каваци.
7) Названiе горы въ провицiи Ямато.
гражданскими и военными доблестями. Однажды онъ усмирилъ возстанie; благодаря своимъ заслугамъ онъ сдѣлался хiое-но-дзiо 1)». Микадо сказалъ: «Это онъ». И призвавъ цюнагона 2) Фудзивара Фудзифуса, повелѣлъ ему идти и позвать Масасиге.»
Думаю, что не приведи я въ этомъ переводѣ объясненiя iepoглифовъ, не предпошли ему нѣкоторыхъ общiхъ замечанiй о iероглифахъ, онъ врядъ ли былъ бы понятенъ читателю; вся соль его была бы утрачена. И такихъ пассажей въ произведенiяхъ японской литературы не мало. Японцамъ они доставляютъ большое наслажденiе.
Таковы трудности перевода съ японскаго языка на какой-нибудь европейскiй. Однако, Астонъ блестяще справился въ большинствѣ случаевъ со всѣми этими трудностями и написалъ серьезную и довольно подробную истopiю японской литературы, первое coчиненie такого рода на европейскомъ языке. Bcѣ цитированныя мѣста этой книги представляютъ точныя и добросовѣстныя передачи японскихъ подлинниковъ. «За исключенiемъ одного или двухъ мѣстъ», — говоритъ Астонъ въ своемъ предисловiи, — «всѣ переводы произведенiй, упомянутыхъ въ этой книгѣ, мои собственные». Не мало нужно было имѣть знанiй, не мало нужно было положить труда и затратить энергiи, чтобы написать такую книгу, имѣя слишкомъ мало пособий и руководствъ, слишкомъ мало трудовъ предшественниковъ, какъ это видно изъ приложенной ниже библiографической заметки, чтобы опереться на нихъ. Все надо было сдѣлать самому, самому надо было доискаться до всего, самому надо было перечитать всю объемистую японскую литературу, анализировать ее, отдѣлить худое отъ хорошаго и всему отвести свое мѣсто. Вотъ что говоритъ Астонъ по этому поводу: «Историку японской литературы приходится положиться главнымъ образомъ на свои собственныя силы и работать, поскольку онъ можетъ, надъ непосредственнымъ разборомъ тѣхъ произведенiй, которыя приговоръ потомства отмѣтилъ, какъ достойныя вниманiя, съ цѣлью выяснить ихъ характеръ и положенiе ихъ въ литературѣ и уловить, насколько это возможно, тѣ идеи, которыя ихъ внушили.»
Испыталъ не мало затрудненiй и я при переводѣ книги Астона на pyccкiй языкъ. Трудности возникали главнымъ образомъ при переводѣ цитатъ изъ японскихъ оригиналовъ и состояли въ томъ, что мой переводъ былъ уже изъ вторыхъ рукъ, переводомъ на переводъ, или на болѣе или мѣнее свободную передачу янонскаго оригинала, мѣжду тѣмъ надо было стараться сохранить и передать духъ этого японскаго ориги-
________________
1) Древнiй военный чинъ—изъ младшихъ офицеровъ.
2) Совѣтникъ или министръ микадо.
нала, къ чему я неуклонно стремился, и что мнѣ было дѣйствительно трудно при моемъ далеко несовершенномъ знанiи японскаго языка и жизни. По скольку мнѣ это удалось, я, конечно, самъ не могу вѣрно рѣшить, но думаю, что хоть до нѣкоторой степени все таки удалось.
Какъ бы тамъ ни было, но Астонъ написалъ хорошую книгу; я перевелъ ее, какъ умѣлъ. Но въ такомъ видѣ эта исторiя японской литературы была бы книгой только для японологовъ въ силу того, что въ ней масса именъ, названiй, терминовъ и вообще такого, справиться съ чѣмъ только подъ силу спецiалистамъ, изучившимъ или изучающимъ японскiй языкъ и жизнь, и что относительно всего этого матepiлa Астономъ почти не сдѣлано поясненiй и замечанiй; для читателей же, незнакомыхъ ни съ языкомъ, ни съ жизнью, она была бы не совсѣмъ понятна, утратила бы интересъ, однимъ словомъ, для такихъ читателей она была бы только полъ-книгой. Книгой же и для нихъ она стала только после того, какъ профессоръ японскаго языка Восточнаго Института Е. Г. Спальвинъ взялъ на себя трудъ снабдить ее примѣчанiями и объясненiями. Всѣ примѣчанiя и объясненiя основаны на японскихъ данныхъ. Справки наводились по японскимъ оригиналамъ произведенiй, японскимъ и европейскимъ ученымъ изслѣдованiямъ, словарямъ и энциклопедiямъ. На основанiи этихъ же данныхъ исправлены имъ и тѣ погрѣшности, которыя замѣчены у Астона. Однимъ словомъ, въ такомъ своемъ виде книга является въ полномъ, необходимомъ для нея снаряженiи.
Считаю нелишнимъ приложить библiографическую замѣтку Астона и его списокъ книгъ, полезныхъ изучающимъ японскiй языкъ. И изъ замѣтки, и изъ списка можно видѣть, какъ небогата вообще европейская литература о Японiи и при какихъ тяжелыхъ условiяхъ приходится работать японологу, желающему разработать ту или иную область; впрочемъ литература о Японiи, съ каждомъ днемъ увеличивается и за самое послѣднее время обогатилась нѣсколькими новыми цѣнными сочиненiями, особенно на нѣмецкомъ языкѣ. И замѣтка, и списокъ имѣютъ, конечно, цѣнность главнымъ образомъ для спецiалиста японолога, указывая ему сочиненiя, которыми можно пользоваться. Къ сожалѣнiю, нѣтъ ни одного сочиненiя на русскомъ языкѣ. Вотъ почему, повторяю, первой задачей нашей молодой японологiи должно быть стремленie къ тому, чтобы дать переводы всѣхъ лучшихъ сочиненiй о Японiи, какъ бы они спецiальны ни были. Тогда легче будетъ работать и надъ оригинальными своими сочиненiями, и самая работа, опираясь на труды уже потрудившихся на этомъ поприщѣ, будетъ увѣреннѣе, безспорнеѣе и цѣннѣе.
Съ своей стороны, я прилагаю iероглифическiй указатель всѣхъ встрѣчающихся въ книгѣ японскихъ словъ, именъ и названiй. Онъ, думаю, пригодится для изучающихъ японскiй языкъ и знакомыхъ съ его iероглифическими письменами. Для такихъ людей японское слово въ транскрипцiи не только лишено бываетъ сплошь и рядомъ смысла и значенiя, но часто просто-таки раздражаетъ. Является не только желанiе, но даже необходимость видѣть это слово въ его настоящемъ видѣ, т. е. фигурно изображенное iероглифами. Что ни говорить, а при обращенiи съ этими образами-знаками невольно вырабатывается привычка читать глазами.
Не знаю, конечно, какъ будетъ принята эта книга, будетъ ли она читаться; но думаю, что она заслуживаетъ все-таки того, чтобы ее прочесть, уже хотя бы въ силу того, что она является первой и пока единственной книгой своего рода.
г. Владивостокъ,
15-го января 1904 г.
Примѣчанія
править- ↑ В. Г. Астонъ. Исторiя японской литературы. Переводъ съ англiйскаго Слушателя Восточного Института, Подъесаула В. Мендрина. Подъ редакцiей и. д. Профессора Е. Спальвина ВЛАДИВОСТОКЪ. Паровая типо-лит. газ. «Дальнiй Востокъ». 1904. (Публикацiя Игоря Шевченко.)