Вторым торговым кризисом, занесённым в летописи истории, был кризис, вызванный в Голландии сумасшедшими спекуляциями на тюльпаны в XVII столетии.
В 1554 году тюльпан был привезён из Адрианополя в Западную Европу естествоиспытателем Бусбеком. Когда этот цветок, постепенно распространяясь и размножаясь, был акклиматизирован и в Нидерландах, он сделался предметом такого страстного любительского увлечения, что в 1634—1638 годах увлечение это приняло характер настоящей мании; а эта мания сделалась богатым источником наживы для спекулянтов, преимущественно в городах: Амстердаме, Утрехте, Роттердаме, Алькмаре, Лейдене, Гарлеме, Энкуизене, Вианене, Горне и Меденблике. Торговля тюльпанами велась так же, как и всякая другая биржевая афера, причём мерилом ценности принимался вес луковицы. Деньги, поместья, дома, скот, домашняя утварь, одежда — всё отдавалось и прозакладывалось за луковицы тюльпанов.
В одном старинном сочинении («De opkomst en ondergang van Flora», Amsterdam 1643) рассказывается: дворяне, купцы, ремесленники, матросы, крестьяне, носильщики тяжестей, трубочисты, батраки, служанки, торговки тряпьем и так далее — все были одержимы одной и той же страстью. Сначала все оставались в барышах, и многие наживались оборотами, так что, употребляя выражение, бывшее после крестьянской войны в большом ходу в Германии и заимствованное оттуда голландцами, — становились настоящими «господами ганзейцами». Во всех городах были избраны харчевни, заменявшие биржу, и в этих харчевнях знатные люди и простолюдины покупали и продавали цветы и скрепляли заключённые сделки обильными угощениями. Тут же к их услугам имелись нотариусы и писцы.
«История тюльпаномании в Голландии, — говорит Джон Фрэнсис, — в поучительности не уступит истории любого другого подобного периода. В 1634 году главнейшие нидерландские города были вовлечены в барышничество, которое, поощряя биржевую игру, губило солидную торговлю, служило приманкой для ненасытности богачей и для алчности бедняков, поднимало цену цветочной луковицы выше, чем собственный её вес золотом, и кончилось, как кончаются все подобные периоды, бедствием и отчаяньем. Многие разорились вконец, лишь немногие успели обогатиться. На тюльпаны накидывались в 1634 году так же жадно, как в 1844 накидывались на железнодорожные промессы (в Англии — или, добавим мы от себя, как 1856 накидывались на кредитные акции в Германии). Спекуляция уже и в то время велась на тех же началах, как и теперь. Сделки заключались на доставку известных сортов тюльпанных луковиц и если, как то однажды случилось, на рынке оказывались лишь два экземпляра, то земли, лошади, быки, всё имущество продавалось и прозакладывалось, чтобы уплатить разность. Заключались контракты и платили тысячи гульденов за такие тюльпаны, которых ни маклеры, ни продавцы, ни покупщики никогда в глаза не видали. Некоторое время, как это обыкновенно бывает в подобные периоды, выигрывали все и никто не терял. Бедняки обогащались. Знатные и убогие торговали цветами. Нотариусы наживали огромные деньги, и голландец, при всей своей трезвости, предавался мечтам о прочном благополучии в будущем. Люди самых различных профессий торопились превратить своё имущество в деньги. Дома и посуда продавалась за бесценок. Вся страна предавались обманчивой надежде, что страсть тюльпанов будет продолжаться веки вечные; а когда узнали, что горячка эта охватила и другие страны, то не на шутку вообразили, что богатство всего мира стечётся к берегам Зюдерзее и что бедность впредь сделается в Голландии преданием времён минувших. Что этому верили совершенно серьёзно, доказывается теми ценами, которые платились; видно, глубокие корни пустила эта мания, если, как свидетельствуют многие вполне достоверные современники, за одну луковицу известного сорта отдавали имущество стоимостью в 2500 флоринов, если экземпляр другого сорта ценился обыкновенно в 2000 флоринов, если за третий сорт давали карету и пару лошадей со сбруей, а за четвёртый — 12 десятин земли».
Четыреста гран одной тюльпанной луковицы, именуемой Адмирал Лифкен, стоили 4400 флоринов, 446 гран Адмирала Ван-дер-Эйка — 1620 флоринов, 1600 гран Шильдера — 1615 флоринов, 410 гран Вице-Короля — 3000 флоринов, 200 гран Semper Augustus — 5500 флоринов и так далее. Городские записи города Алькмара свидетельствуют, что в 1637 году сто двадцать тюльпанных луковиц были проданы с публичного торга в пользу сиротского дома и дали 900 000 флоринов. Жители города Гарлема были так помешаны на торговле тюльпанами, что они в то время всюду были известны под прозвищем «цветочников» и так далее.
Один человек в несколько недель нажил 60 000 флоринов; но зато и многие богатые дома вконец разорились.
За какие-нибудь два-три года в одном только из городов Голландии на тюльпанах было сделано оборотов на сумму более чем в десять миллионов. Весь механизм биржевой игры, каким мы увидим его в позднейшие периоды, был тогда уже, в XVII столетии, в полном ходу со всеми своими проделками. Только акция называлась «тюльпаном», и в том была вся разница.
Из множества комических анекдотов, сохранившихся от этого времени, мы сообщаем только два. Один купец приобрёл луковицу тюльпана за 500 флоринов. Вскоре после того один матрос доставил ему на дом товары, присланные из чужих стран. Купец велел угостить матроса свежей селёдкой и кружкою пива. Моряк, увидев драгоценную луковицу, лежавшую поблизости от него, принял её за обыкновенный лук, очистил её от шелухи и съел с селёдкой. Эта ошибка обошлась купцу дороже, чем если бы он вздумал угостить завтраком самого принца Оранского.
Один англичанин нашёл в саду две луковицы и сунул их себе в карман, чтобы произвести над ними какие-то естественнонаучные наблюдения; но его за это обвинили в воровстве и ему пришлось заплатить большие протори и убытки.
Все эти безумные спекуляции вскоре привели к самой плачевной развязке. В 1637 году настал внезапный поворот в общем настроении. Разразилась паника, доверие исчезло, заключённые условия были нарушены. Во всех городах Голландии стали появляться объявления о продажах имуществ за долги, мечты о несметных богатствах исчезли, и те, которые ещё неделю тому назад были так счастливы обладанием нескольких луковиц, долженствовавших доставить им по своей реализации княжеское состояние, теперь печально и растерянно смотрели на лежавшие пред ними жалкие клубни, не имевшие сами по себе никакой ценности и которые уже более нельзя было сбыть с рук за что бы то ни было.
Чтобы предотвратить удар, торговцы тюльпанами созывали публичные собрания и говорили великолепные речи, в которых доказывали, что их товар отнюдь не утратил своей ценности и что паника бессмысленна и несправедлива. Речи вызывали громкие рукоплескания, но луковиц никто не хотел покупать; пробовали грозить жалобами в суд за нарушение договора, но это ни к чему не повело, так как суды отказывались давать ход делам, возникшим из азартной игры. Обращались даже к мудрости генеральных штатов в Гааге, но и те ничего не могли сделать, так как вообще не во власти правительства было найти лекарство для этой болезни.
Прошло много лет, прежде чем страна оправилась от этого удара и торговля излечилась от ран, нанесенных ей тюльпаноманией. Эта мания не ограничивалась одной Голландией, но распространилась на Лондон и на Париж, придав тюльпану и в этих двух первых столицах целого мира искусственную ценность, которою он в действительности никогда не обладал.