Истина (Алмазов)
I
Когда венец державный Кира
Могучий Дарий принимал,
На праздник царственного пира
Своих вельмож он созывал.
С пределов Индии богатой,
Из африканских знойных стран
С долин песчаных Арарата,
Из стен цветущих Экбатан
Сатрапы гордые толпами
Стеклися в трепете немом,
И с драгоценными дарами
Простерлись в прах перед царем,
И царь с безмолвными гостями,
В забвенье царственных тревог,
На ложе убранном цветами
За пышной трапезой возлег.
Раздалось дев стыдливых пенье,
Раздался звон согласных лир,
И, как волшебное виденье,
Блистал роскошный царский пир.
Востока вина дорогие
Багряно-светлою струей
Лилися в кубки золотые
С искусной эллинской резьбой;
С кошниц тяжелыми кистями
Янтарный падал виноград;
С курильниц легкими волнами
Струился нежный аромат;
И грезы сладостной дремоты
Гоня прохладою живой,
Кругом шумели водометы
Неистощимою струей.
И пышно рдел в лучах заката
Высокий мраморный чертог,
Весь убран в ткани, жемчуг, злато —
Во все, чем Индия богата,
Чем древле славился Восток.
Блистает пир... звучат цевницы,
Струится ток заветных вин...
Но грустны сумрачные лица
Гостей, и мрачен властелин.
С главою миртами увитой
Задумчив, бледен и уныл,
Склонившись на руку ланитой,
Он перед чашей позабытой
Молчанье грозное хранил.
И все вокруг, полны боязни,
Уж ждали слов свирепой казни,
И каждый с ужасом читал
Свой приговор на мрачном лике
Востока нового владыки,
И слова рокового ждал;
Но царь, как туча громовая
Полна перунов, но немая,
Был мрачен, грозен и молчал.
И будто вдруг внезапным шумом
От сна средь ночи пробужден,
Вздрогнул и оглянулся он,
И взором зорким и угрюмым
Гостей трепещущих обвел,
И рек средь общего смятенья:
— В ту ночь, когда на свой престол
По воле неба, я взошел,
Мне снилось странное виденье.
Мне спилось, будто я стою
Один в неведомом краю:
Вокруг меня холмы крутые,
Пески, утесы скал нагих,
И рощи кедров вековых
И маслин, и сады густые,
И кровли хижин по холмам;
И возвышался предо мною
В развалинах какой-то храм,
Поросший мохом и травою.
Стою... Вдруг кто-то за скалою
Меня по имени назвал:
Я оглянулся — и предстал
Моим очам в одежде белой
Какой-то отрок гордый, смелый,
И строгим голосом сказал:
«Трепещет все перед тобою.
Твой жребий славен и высок:
Ты царь! Признал тебя Восток
Своим вождем и судиею!
Заслышав зов единый твой,
Как ярый вихрь, в кровавый бой
Полки послушные стремятся,
И жены юные толпой
Вкруг ложа твоего теснятся.
В гордыне сердца своего,
Ты мнишь, что ты всему владыка,
И что в земле твоей великой
Сильнее, выше ты всего.
Но знай, не все перед тобою
Склонилось с трепетом немым,
Не все с покорностью слепою
Внимает прихотям твоим.
Скажи же мне, о царь надменный
Что крепче, выше всех царей,
Что, после Бога, во вселенной
Все движет властью потаенной, —
Что на земле всего сильней?».
И трижды отрок дерзновенный
Меня сурово вопрошал,
Но я безмолвный и смущенный,
Как в преступленьи уличенный,
Потупя взор, ему внимал.
С тех пор во мне неумолимый
Все голос отрока звучит,
И мне вопрос неразрешимый
Неумолкаемо твердит,
И гонит сон, и сердце гложет...
Готов я царство разделить
По-братски с тем, кто мне поможет
Вопрос ужасный разрешить!
Внимайте ж царское веленье:
Пускай о царском сновиденьи
Узнает верный мой народ,
И только на небе блеснет
Над Вавилоном луч денницы,
Вы кличьте клич по всей столице:
Сзывайте книжников, жрецов,
Волхвов, пророков иудейских,
И звездочетов всех халдейских,
И всех восточных мудрецов,
И чтимых праведно молвою
В народе, старцев и мужей, —
Да все предстанут предо мною
В советной храмине моей,
И светом мудрости осветят
Мой ум, блуждающий во мгле,
И мне торжественно ответят
Что всех сильнее на земле?»
ІІ
За утро с первыми лучами
Стеклися тихими толпами
В советной храмине царей
Вокруг сияющего трона
Жрецы и власти Вавилона
И сонм мудрейших из мужей.
Суровый думой изнуренный,
Двором и стражей окруженный,
Явился Дарий и воссел,
И вызвать трижды повелел
Он мудрецов на состязанье.
И трижды царское воззванье
Глашатый громко возгласил,
Но долго робкое молчанье
Весь сонм вокруг него хранил.
Но вот собранье расступилось
И перед сумрачным царем
Вдруг трое юношей явилось
С открытым взором и челом.
В них сердце правдой пламенело,
Их ложь опутать не успела,
Им опыт уст не заковал.
И первый юноша вещал:
— Есть в мире много сил великих,
Благих и кротких, злых и диких,
И каждой власть своя дана;
Но есть одна... и нет ей равной —
То сила влаги своенравной,
То сила чудная вина.
Вино со дна души унылой
Уносит бремя злых забот,
Вливает в слабых жизни силы
И чадом воинского пыла
На гибель робкого влечет;
И лютым гневом воспаляет
И злобой кроткие сердца,
И души черствые смягчает,
И вдруг безумством поражает
Высокий разум мудреца.
Оно не внемлет сильным мира,
Не чтит священный блеск седин,
Пред ним равны богач и сирый,
И раб, и мощный властелин.
Вино наш друг, но друг опасный
И счастлив тот, кто свой фиал
Лишь влагой чистою и ясной
Из волн Хоаспа наполнял[1]
Так первый юноша вещал,
И общий шепот одобренья
Заслышав в радостном смущеньи,
Умолк вития молодой.
И начал речь свою второй:
«Велик и крепок строй природы
Могуч стихий ея напор,
Грозны морей свирепых воды
И высоки твердыни гор;
Но над природой непокорной
В борьбе открытой и упорной,
Сломив гордыню силы злой
Царит бесстрашно род людской.
Но те, пред кем молчат стихии,
Пред кем смирилися моря
И пали горы вековые,
Благоговейно клонят выи
Пред дивной властию царя.
Да силен царь! Он стяг священный
Народов, страж их неизменный.
Один по воле движет он
Толпы бесчисленных племен:
Речет, — и зиждутся законы;
Речет, — и грады в прах падут,
Речет, — и в страхе миллионы
На смерть безропотно идут;
Речет, — и злобою объято,
На царство царство восстает,
И брат подъемлется на брата,
И род подъемлется на род;
Речет, — и братски после бою
Народы об руку идут, —
Сгорая лютою враждою,
Друг другу руку подают.
И сколько стран неизмеримых,
Племен в вражде непримиримых,
Связует в царство он одно,
Как некрушимое звено!
«Рассей же, царь, свои сомненья,
Забудь о мрачном сновиденьи,
И верь: святая власть царей
Здесь на земле всего сильней».
— Да-да! ты всех сильней! и кто же,
Кто дерзкий усомнится в том?
Воскликнул двор и все вельможи —
И пали ниц перед царем.
Но юный царь нетерпеливо
Восторга шумного порывы
Суровым взглядом вдруг прервал,
И третий юноша вещал:
«Так! Силен царь! Ему над нами
От вышней власти власть дана.
Но и царей мы зрим рабами:
И над всесильными царями
Всесильно властвует жена.
Ея чарующему лику
К сердцам незримый доступ дан...
Я видел грозного владыку
Когда любовью обуян,
В венце, в порфиру облеченный,
С своей наложницей презренной
Он здесь на троне восседал
Пред всем двором, и униженно
Ей лесть и ласки расточал.
Смотрел ей в очи с умиленьем;
Она ж не внемля ничего,
С неодолимым отвращеньем,
С усмешкой злобной и презреньем
Смотрела дерзко на него.
И вдруг вокруг себя взглянула, —
И с диким криком оттолкнула
Царя неистовой рукой,
Сверкнула взором, задрожала.
Вскочила с трона и сорвала
Венец с главы его седой,
И взором обвела сердитым
Весь двор, и бешенством горя
Пред всеми била по ланитам
С безумным хохотом царя.
И царь ей нежно улыбался
И робко потуплял свой взор,
А вкруг царя надменный двор
Меж тем дрожал и пресмыкался.
«И много доблестных владык
И много судий непреклонных
На путь деяний беззаконных
Подвиг лукавый женский лик.
Царь Соломон, пророкам равный,
Воздвигший храм Царю царей,
Светильник мудрости державный,
Краса израильских мужей,
Презрев, в безумстве несказанном,
Еговы грозного закон,
Перед бездушным истуканом
Склонялся в прах челом венчанным,
В угоду своенравных жен.
И сам борец непобедимый,
И крепкий мышцею Самсон
На персях женщины любимой
Рукою нежной побежден.
Мы помним чудное преданье,
Когда суровый бич войны
Егова гневный в наказанье
Послал стране обетованья
Из Ассирийския страны;
Тогда по всей земле Сионской
Израиль в ужасе стенал
И с грозной ратью вавилонской
Никто сразиться не дерзал;
Но в вражий стан стопою верной
Проникла юная вдова, —
И с плеч могучих Олоферна
Скатилась грозная глава,
И мощный враг бежал в смятеньи, —
И так Израиля сыны
Спаслись от рабства и плененья
Могучей прелестью жены.
«И много царств ты сокрушила,
И много царств спасала ты —
Всепокоряющая сила,
Волшебство женской красоты!
Кто целомудрием высокий,
Кто муж без страсти и порока
Не ведал никогда в крови
Желанья тайного любви?..»
— Никто, никто! В порыве страстном
Воскликнул царь и все кругом, —
Да, взором женщины всевластным
Все в мире движется земном!
«Нет! Не жена красою тленной
Над миром властвует земным,
Воскликнул юноша, мгновенно
Объят наитием святым,
Нет, в мире есть иная сила —
Его незыблемый оплот,
Всех сил могучее кормило,
Как путеводное светило,
Она нас к пристани влечет.
Что́ тверже власти и закона,
Грознее копий и мечей,
Сильнее силы, выше трона,
Яснее солнечных лучей?
Что́ старше солнца и вселенной,
Что́ все века и племена
Переживет в красе нетленной?
Что́ в мире вечно, неизменно? —
Святая истина одна.
Ни плеск, ни грозный вопль народный,
Ни гнев царя, ни ласки жен
Ей не скуют язык свободный;
Не сокрушат в борьбе бесплодной
Ее незыблемый закон,
Ни ложной мудрости потоки,
Ни гнев стихий, ни бег веков,
Ни силы тьмы, ни лжепророки,
Ни козни темные жрецов.
И тщетно мнят безумцы злые
Ей путь свободный преградить.
Ее сокровища святые
От глаз народных утаить:
Она железные затворы
Бесплотной силой сокрушит,
Пройдет моря, раздвинет горы, —
И в мраке дремлющие взоры
Внезапным светом озарит.
Пускай царить обман преступный,
И голос правды изнемог,
И суд творит судья подкупный,
И за твердыней неприступной
На троне высится порок!
Но солнце Истины проглянет, —
Падет увенчанный обман,
Закон расслабленный воспрянет
И с трона рушится тиран.
Да! Истина все поборает!
И Тот, Кто миром управляет,
Ей власть незримую вручил —
Да движет всем, все озаряет,
Как свет светов, как сила сил.
«Падут леса, иссякнут воды
И неба синего вдали
Померкнут звезды, и народы
Сотрутся в прах с лица земли,
Но над бездушною громадой
И тьмой разрушенных миров,
Неугасимою лампадой
В надзвездной области духов,
Перед лицом Отца вселенной,
Средь горних кущ и райских вод,
В красе бесплотной, неизменной,
Святая Истина взойдет».
Умолкнул отрок вдохновенный
И взор блистающий огнем
Потупил кротко и смиренно
Пред умилившимся царем.
И царь, и двор, и все собранье,
Благоговения полны,
Хранили долгое молчанье,
Потоком дум увлечены;
Но пред безмолвною толпою
Царь с тропа радостно восстал
И крепко царственной рукою
К груди растроганной прижал
Витию юного, и строго
Взглянул на подданных, и рек:
«Вот друг мне посланный от Бога —
Без лжи и лести человек,
Своим помощником и братом
Его отныне нареку,
Осыплю почестями, златом,
И властью царской облеку.
Подайте скипетр, багряницу,
И перстень, первый из перстней,
И впречь велите в колесницу
Заповедных моих коней!
Пускай на стогнах Вавилона
Величьем царским окружен,
Как друг царя, опора трона,
И как верховный страж закона,
Пред весь народ предстанет он».
—Не нужно мне награды тленной,
Вещает юноша смиренный:
Ни колесницы, ни коней
Ни злата из казны твоей,
Ни блеска царственного сана...
Но есть в земле моих отцов,
Близь вод священных Иордана
Забытый храм Отцу миров.
Воими жь Израиля моленье,
И повели, всесильный царь,
Поднять тот храм из разрушенья:
В нем Бога истины алтарь![2]
- ↑ Древние персидские цари пили воду только из реки Хоаспа Даже в самых дальних походах бочки с этою водою сопровождали их повсюду.
- ↑ Этот рассказ относится ко времени построения второго храма иерусалимского. Царь Дарий, всегда показывавший расположение к своим иудейским подданным, при восшествии на престол обещал допустить их к возобновлению храма и возвратить им всю церковную утварь, хранившуюся в Вавилове со времени пленения, но исполнил свое обещание только во второе лето своего царствования, вследствие прения между тремя юношами о
том, что всего сильнее.
Так повествуется объ этом событии во второй книге Ездры.