Вотъ слово о гибели и разрушеніи славы Вукубъ-Какикса, Семи-Попугайнаго, двумя Юными погубленнаго, изъ коихъ одинъ назывался Гунахпу, а другой назывался Сбаланкэ: Гунахпу, Метальщикъ Шаровъ, Стрѣлокъ изъ Сарбакана, и Сбаланкэ, Тигръ Малый, Тигренокъ-Ягуаръ.
По-истинѣ, это были боги. И видя надменнаго, какъ высокомѣрился онъ, и видя все зло, имъ замысленное предъ ликомъ Сердца Небесъ, сказали они, эти Юные: Не благо, чтобъ было такъ, и не живъ еще человѣкъ на землѣ.
И вотъ попытаемся мы и метнемъ шаръ, и внѣдримъ недугъ въ его яства, онъ положитъ конецъ богатствамъ его, драгоцѣннымъ его камнямъ, драгоцѣннымъ его металламъ, изумрудамъ его, всѣмъ украшеніямъ его, которыми столь кичится онъ. Или всѣ будутъ такъ?
Не для того, чтобъ раздуть его славу, существуютъ въ мірѣ богатства. Такъ да будетъ, сказали Юные, и каждый изъ нихъ положилъ на плечо сарбаканъ.
Было же у этого Семипопугайнаго два сына, и первый былъ Ципакна, и второй былъ Кабраканъ: Ципакна, Пѣтушья Шпора, Кабраканъ, Землетрясеніе. Имя же ихъ матери, супруги Вукубъ-Какикса, было Чимальматъ, что значитъ Спѣшная.
Дѣломъ Ципакны было—катать великія горы, Чикакъ, Макамобъ, Гулицнабъ, и другія горы, что возникли съ возсіяніемъ зари, въ ночь одну ихъ создало могущество Ципакны.
Также и Кабраканъ двигалъ горами по волѣ своей, и великія горы и малыя были имъ сотрясаемы.
Итакъ, сыновья Вукуба-Какикса сочетались съ нимъ въ дѣлѣ надменности. Смотрите, это я, что есмь Солнце, говорилъ Семипопугайный.— Это я, что сотворилъ землю, говорилъ Пѣтушья Шпора.—Это я, что сотрясаю небеса, это я, что сотрясаю землю, говорилъ онъ, что звался Землетрясеніе.
Такъ сыновья Вукуба-Какикса присваивали себѣ все величіе, по примѣру отца своего.
И въ этомъ увидѣли зло тѣ Юные. Но въ тѣ времена наша первая мать и нашъ первый отецъ еще не были созданы. И рѣшена была этими Юными смерть надменныхъ вмѣстѣ съ ихъ разрушеніемъ.
Вотъ теперь слово о выстрѣлѣ изъ сарбакана, что направленъ былъ двумя Юными въ Семипопугайнаго. Мы разскажемъ о гибели каждаго изъ нихъ, этихъ надменныхъ, что такъ величались.
У этого Вукуба-Какикса было огромное дерево, изъ тѣхъ, что зовутся Нанцэ, и плодъ имѣютъ круглый, и малый, и желтый цвѣтомъ, и сладкій вкусомъ, и очень благовонный. Въ этомъ было питаніе Семипопугайнаго. Каждое утро онъ приходилъ къ дереву Нанцэ, и всходилъ на вершину его, чтобъ взглянуть на плоды, а плоды были съѣдены Гунахпу и Сбаланкэ.
И подстерегая Вукуба-Какикса, у подножія дерева, спрятались Юные въ листву, межь тѣмъ какъ Вукубъ-Какиксъ приходилъ, чтобъ броситься на плоды, въ чемъ было его пропитаніе.
И метнулъ Метатель Шаровъ свой шаръ изъ сарбакана, и попалъ онъ шаромъ Вукубу-Какиксу въ щеку: тотчасъ же тотъ испустилъ великіе вопли, и упалъ съ вершины дерева на землю.
Гунахпу побѣжалъ къ нему быстро, чтобъ поскорѣй овладѣть имъ, но Вукубъ-Какиксъ схватилъ его за руку, и дернулъ, и съ силою вырвалъ ее изъ плеча.
Тогда отпустилъ Гунахпу Семипопугайнаго, но не были Юные имъ побѣждены.
А Вукубъ-Какиксъ, неся руку Гунахпу, направился домой, куда прибылъ, держась за свою челюсть.
Что приключилось съ милостью твоей?—спросила его Чимальматъ, супруга его.—Что же иного?—отвѣтилъ онъ. Эти два злые метнули въ меня шаръ изъ сарбакана, и сдвинули челюсть мою.
Вотъ отчего сдвинута челюсть моя, и зубы мои болятъ нестерпимо; руку несу я виновнаго въ этомъ; вырвалъ ее и несу въ огонь, чтобъ висѣла она надъ очагомъ, пока не придутъ ее взять эти духи злые, сказалъ Вукубъ-Какиксъ, вѣшая руку Гунахпу надъ огнемъ.
А Метальщикъ Шаровъ и Тигренокъ-Ягуаръ, посовѣтовавшись межь собою, заговорили со Старцемъ, а волосы этого Старца по-истинѣ были всѣ бѣлые, и со Старицею, а Старица была по-истинѣ вся согнута и вдвое перегнута старостью.
Великій-Вепрь-Бѣлый было имя Старца, Великій-Бѣлый-Дикобразъ было имя Старой. И Юные такъ имъ сказали:—Соизвольте сопроводить насъ, чтобъ взять нашу руку у Семипопугайнаго. Мы же пойдемъ сзади васъ, а вы скажете: Это дѣти дѣтей нашихъ, что насъ сопровождаютъ; отецъ ихъ и мать ихъ умерли. Потому они слѣдуютъ за нами повсюду, куда намъ угодно позволить имъ слѣдовать; ибо наше ремесло—вытаскивать червей изъ зубовъ.
Такъ скажете вы, и Вукубъ-Какиксъ взглянетъ на насъ какъ на дѣтей, и мы будемъ тамъ, чтобъ давать вамъ совѣты наши, сказали Юные.—Весьма хорошо, отвѣчали имъ Старые.
Тутъ они отправились въ путь, къ той окраинѣ, гдѣ Семипопугайный лежалъ на передней части своего трона; Старецъ и Старица прошли тогда предъ нимъ, а Юные шли сзади, и когда проходили они передъ домомъ царя, чу, крики и вопли послышались, которые по причинѣ зубовъ своихъ испускалъ Вукубъ-Какиксъ.
И увидѣлъ Старыхъ. Откуда идете вы, предки мои?—тотчасъ сказалъ имъ царь.—Мы идемъ дорогою, чтобъ чѣмъ-нибудь промыслить,—отвѣчали они.—А чѣмъ же вы промышляете? И не дѣти ли это ваши сопровождаютъ васъ?—Отнюдь нѣтъ, господинъ нашъ: то дѣти дѣтей нашихъ; но вотъ мы прониклись къ нимъ жалостью, и, раздѣляя нашу пищу, даемъ имъ половину.
И царь всталъ по причинѣ боли зубовной, и съ усиліемъ онъ заговорилъ: Заклинаю васъ, имѣйте жалость и ко мнѣ. Въ чемъ ваше знанье, и что вы врачуете?—Мы только вытаскиваемъ червей изъ челюсти; и мы врачуемъ боли глазного шара, и мы вправляемъ кости, владыка нашъ,—отвѣтили Старые.
Это весьма хорошо. Излѣчите же меня возможно скорѣе, прошу васъ, вылѣчите зубы мои, которые по-истинѣ заставляютъ меня мучиться каждый день; ибо я не имѣю ни отдыха, ни сна изъ-за зубовъ моихъ и изъ-за глазъ моихъ, которые болятъ.
Два злые духа метнули въ меня шаромъ изъ сарбакана и оттого не могу я болѣе ѣсть ничего; сжальтесь же вы надо мною, ибо все движется во рту моемъ, зубы мои и челюсти.
Весьма хорошо, владыка нашъ. Это червь заставляетъ тебя страдать; довольно перемѣнить твою челюсть, вынувъ дурные зубы твоего величества.—Хорошо ли это будетъ—вынимать мои зубы? Ибо лишь съ зубами—я царь, и вся краса моя—въ зубахъ и въ кругломъ шарѣ глазъ моихъ.
Мы вставимъ тотчасъ другіе въ обмѣнъ, кости чистыя и свѣтлыя на мѣсто старыхъ. А эти кости чистыя и свѣтлыя были ничѣмъ инымъ, какъ зернами бѣлаго маиса.
Весьма хорошо: извлекайте же зубы мои, и придите мнѣ на помощь. И тогда извлекли зубы у Семипопугайнаго. Но ему не вставили ничего, кромѣ зеренъ бѣлаго маиса въ обмѣнъ, и тотчасъ всѣ увидѣли, какъ блестятъ эти зерна маиса во рту его.
Тотчасъ величіе его пало, и пересталъ онъ казаться царемъ. Вырвали у него его зубы, что были изъ драгоцѣнныхъ камней и сіяли ослѣпительно во рту его. А когда врачевали глаза Вукуба-Какикса, исцарапали шаръ его глазъ, и вовсе лишили его богатствъ его.
Но не былъ онъ въ состояніи это почувствовать: еще видѣлъ онъ хорошо, но то, въ чемъ была его гордость, было у него отнято, по совѣту Гунахпу и Сбаланкэ, двухъ Юныхъ.
И умеръ тогда Вукубъ-Какиксъ, надменный, между тѣмъ какъ Гунахпу вернулъ себѣ руку свою, и умерла, равно, Чимальматъ, жена Семипопугайнаго.
Таково было разрушеніе роскошествъ Вукуба-Какикса; взялъ у него врачеватель изумруды и камни самоцвѣтные, коими онъ величался на землѣ.
Старецъ и Старица, это содѣлавшіе, были существами чудесными. И взявши вырванныя руки Юныхъ, они вправили ихъ и укрѣпили, и все было хорошо.
Единственно, чтобъ смерть Вукуба-Какикса удостовѣрить, пожелали они дѣйствовать такъ: ибо имъ неугодно было, чтобы столь кичился онъ. И отправились въ путь послѣ сего Юные, свершивши все по слову Сердца Небесъ.
И вотъ дѣянія Ципакны, первороднаго сына Вукуба-Какикса. Я создатель горъ,—говорилъ Пѣтушья Шпора.
И вотъ, когда купался Ципакна у берега рѣки, проходили четыреста Юныхъ, влача стволъ великаго дерева, чтобъ сдѣлать изъ него столбъ для дома своего; четыреста Юныхъ вмѣстѣ шли, срубивъ исполинское дерево, чтобы было оно главнымъ стропиломъ дома ихъ.
И тогда Ципакна, выйдя изъ воды, пришелъ къ тому мѣсту, гдѣ было четыреста Юныхъ, и сказалъ: Что дѣлаете вы, о, дѣти?—Лишь влачимъ вотъ это дерево, которое не можемъ мы поднять на плечи наши.—Я отнесу его,—отвѣтилъ онъ. Куда нужно идти мнѣ, и какую услугу долженъ я вамъ оказать?
Лишь главное стропило для дома нашего просимъ мы тебя отнести къ намъ.—Весьма хорошо,—отвѣчалъ онъ. И, съ силою поднявши древо, онъ взвалилъ его себѣ на плечи и принесъ его ко входу въ домъ, къ дому четырехсотъ.
Хорошо, оставайся же съ нами, юноша. Есть ли у тебя отецъ и мать?—Болѣе нѣтъ ихъ у меня, отвѣчалъ онъ.—Ахъ, такъ, продолжали они, завтра тебя мы возьмемъ еще, чтобъ отмѣтить другое дерево для стропила нашему дому.—Хорошо, отвѣтилъ Ципакна.
Тутъ четыреста Юныхъ держали совѣтъ: Вотъ этотъ юноша, говорили они, какъ поступимъ мы, чтобы могли мы убить его? Ибо не благо это, чтобы онъ творилъ такое, и одинъ поднималъ бы такое древо.
Выроемъ великій ровъ, и мы уронимъ и бросимъ его въ тотъ ровъ. Спустись въ ямину и выбрось землю оттуда, скажемъ мы ему; и когда онъ туда спустится, мы сбросимъ внизъ большое дерево, и быстро умретъ онъ въ оврагѣ томъ.
Такъ говорили между собою четыреста Юныхъ, и вырыли ровъ они весьма глубокій, и призвали потомъ Ципакну. По-истинѣ, мы тебя почитаемъ, сказали они; спустись же и рой еще землю, ибо больше мы уже не можемъ, было сказано ему.
Весьма хорошо, отвѣтилъ онъ. И спустился въ ровъ. И, воззвали къ нему: Глубоко ли ты спустился?—Да, отвѣтилъ онъ и началъ рыть землю, но началъ онъ рыть другой ровъ, чтобы спастись.
Онъ зналъ, что его искали убить, въ то время какъ будетъ онъ рыть этотъ ровъ, и сбоку онъ вырылъ другой. Скоро ли будетъ готово?—спросили его сверху четыреста Юныхъ.—Еще рою, отвѣтилъ онъ, еще рою, но я васъ позову снизу, когда кончу рыть,—сказалъ Ципакна изъ глубокаго рва.
Но совсѣмъ онъ не рылъ глубокаго рва, который былъ имъ нуженъ, чтобъ ему предназначить въ гробницу; ровъ спасенія рылъ онъ себѣ. И воззвалъ къ нимъ Ципакна, но не прежде, чѣмъ онъ вошелъ въ это углубленіе другое.
Придите, чтобъ вынести землю вмѣстѣ съ обломками скалъ;—ибо поистинѣ глубоко я сошелъ внизъ. Или не слышите голосъ мой, къ вамъ кричащій? Но вотъ доходитъ до меня вашъ голосъ, какъ звукъ и какъ два звука, въ своемъ отраженіи, слышу два отзвука эха, и знаю, гдѣ вы.
Такъ говорилъ изо рва Ципакна, и продолжалъ кричать изъ глубины.
И вотъ то великое древо, что они принесли для дома своего, съ силой примчали юные, это великое древо, и внизъ они бросили его въ глубину изрытаго рва.
Пусть никто ничего не говоритъ; подождемъ, чтобы онъ закричалъ и умеръ, говорили они одинъ къ другому, шепча и прикрывая ротъ и глядя другъ другу въ глаза, межь тѣмъ какъ низвергали древо.
И вотъ Ципакна заговорилъ еще и испустилъ крикъ, но лишь однажды далъ онъ услышать свой голосъ, когда падало древо внизъ.
О, какъ преуспѣли мы въ томъ, что мы ему сдѣлали. Умеръ онъ, умеръ. Если бъ онъ продолжалъ начатую работу свою, конецъ былъ бы намъ: первый онъ сталъ между нами, первый надъ нами, коихъ четыреста Юныхъ.
Такъ говорили они, веселясь и ликуя: Что намъ дѣлать теперь еще? Дѣлать вино три дня, и три дня его пить, при основаніи дома нашего, дома, въ которомъ четыреста Юныхъ.
И молвили: Завтра мы увидимъ; и послѣ завтра мы еще посмотримъ, не сойдутъ ли муравьи въ землю, чтобъ унести этотъ трупъ: тогда успокоится сердце наше, и изопьемъ мы нашего вина, сказали они.
Ципакна же слышалъ во рву все, что говорили Юные. И на второй день внезапно пришли муравьи, идя и уходя великими толпами, чтобъ собраться подъ древомъ, и одни несли волосы Ципакны, а другіе—его ногти.
И, видя это, воскликнули Юные: Что жь, онъ поконченъ, злосчастный? Видите, какъ муравьи показались и собрались великими толпами, одни несутъ его волосы, а другіе влачатъ его ногти, вотъ какое свершили мы. Вотъ что они говорили другъ другу. Но Ципакна былъ живъ. Онъ обрѣзалъ себѣ волосы на головѣ, и отпилилъ себѣ ногти своими зубами, чтобы дать ихъ муравьямъ. И потому Юные думали, что онъ умеръ.
И на третій день начался ихъ праздникъ, и всѣ Юные опьянились. И всѣ четыреста Юныхъ были пьяны, и не оставалось у нихъ больше разумѣнія. И хижина ихъ была опрокинута надъ головою ихъ Пѣтушьей Шпорой, и всѣ они были разрушены.
Ни одинъ, и ни два не спаслись изъ этихъ четырехсотъ Юныхъ, ибо были убиты они Ципакной, сыномъ Вукуба-Какикса.
Такова была смерть этихъ четырехсотъ, о которыхъ говорятъ, равно, что вошли они въ созвѣздіе, именующееся Множествомъ, хотя, быть можетъ, это лишь вымыселъ.
Мы разскажемъ здѣсь также о пораженіи Ципакны двумя юными, чье имя Гунахпу и Сбаланкэ.
Вотъ, въ свой чередъ, пораженіе и смерть Ципакны, который былъ побѣжденъ Гунахпу и Сбаланкэ.
Что ранило сердце этихъ двухъ Юныхъ, это, что четыреста Юныхъ были убиты Ципакной. Лишь рыбой и раками питался онъ, и это была его пища единственная каждаго дня. Днемъ онъ гулялъ, ища пищи, а ночью взваливалъ горы на плечи свои.
И сдѣлали Гунахпу и Сбаланкэ притворнаго рака весьма огромнаго, и украсили голову его широколиственнымъ растеніемъ, которымъ означаются въ сихъ странахъ дни побѣдъ. Листы этого растенія, что зовется экъ, распространяются въ лѣсахъ повсюду.
И сдѣлали ему изъ этого большія клешни, а малыя сдѣлали изъ съѣстного, и сдѣлали ему панцырь изъ камня, и придали ему видъ настоящаго рака.
И ввели они этого рака-черепаху въ глубину пещеры у подножья великой горы, и имя той горы Меаванъ, и чаяли они побѣды надъ Пѣтушьей Шпорой.
Потомъ пошли эти Юные навстрѣчу Ципакнѣ, идя по берегу рѣки.—Куда идешь ты, юноша? спросили они Ципакну.—Никуда не иду, сказалъ онъ, лишь пищи себѣ я ищу, о, юноши, отвѣтилъ Пѣтушья Шпора. А какая такая пища?—Лишь рыба и раки; но ничего не могу я найти здѣсь; вотъ ужь второй день, какъ пересталъ я ѣсть, и прямо помираю отъ голода, сказалъ онъ двумъ Юнымъ.
Есть тамъ ракъ въ глубинѣ рытвины, сказали они; по-истинѣ огромный это ракъ, и славная это была бы для тебя закуска. Только онъ насъ укусилъ, когда мы хотѣли его взять, и страхъ напалъ на насъ. Ни за что не пойдемъ мы теперь его брать, сказали Гунахпу и Сбаланкэ.
Пожалѣйте меня, подите покажите мнѣ его, о, юноши, сказалъ имъ Ципакна.—Ни за что въ мірѣ мы на это не согласимся. Поди ты самъ; потеряться тутъ невозможно; иди по берегу рѣки, и придешь ты къ подножью высокой горы; звенитъ она въ глубинѣ рытвины; иди туда и придешь, сказали Гунахпу и Сбаланкэ.
Горе мнѣ, горе мнѣ! Гдѣ же находится она, о, юноши? Подите покажите мнѣ ее; здѣсь много есть птицъ, вы можете, идя, стрѣлять въ нихъ изъ сарбакана, а я ужь знаю, гдѣ они, сказалъ Пѣтушья Шпора.
Смиреніе его умягчило Юныхъ. Сумѣешь ли взять его, сказали они, ежели мы возвратимся изъ-за тебя? Ибо мы болѣе не пытались, онъ хотѣлъ укусить насъ, когда мы сошли туда и наклонились, чтобъ взять его. И страхъ овладѣлъ нами, а ужь вотъ почти что его ухватили. Поэтому ты наклонись, и ты войди самъ туда.
Весьма хорошо, отвѣтилъ Ципакна, приближаясь вмѣстѣ съ ними къ горѣ. Потомъ, придя, онъ спустился въ стремнину, на дно ея, гдѣ, въ сторонѣ, лежалъ большой ракъ, являя спину очень красную; на днѣ стремнины спрятали они колдованіе свое.
Весьма хорошо, промолвилъ Ципакна, обрадованный. Хотѣлось бы мнѣ, чтобъ онъ уже былъ во рту у меня. Ибо по-истинѣ онъ помиралъ отъ голода. И онъ хотѣлъ попытаться лечь плашмя на животъ, чтобы такъ войти въ пещеру, а ракъ началъ двигаться предъ нимъ.
Тогда онъ отодвинулся. Что же, не взялъ еще ты его?—спросили Юные.—Нѣтъ, еще началъ онъ двигаться, а то бы я совсѣмъ ужь его схватилъ. Но быть можетъ лучше мнѣ войти туда.
И снова онъ началъ входить въ пещеру ползкомъ, и видны уже были только концы его ногъ,—какъ великая гора, снизу подрытая, сорвалась и покрыла его грудь. И не вернулся болѣе Пѣтушья Шпора, и былъ онъ превращенъ въ камень.
Таково было, въ свой чередъ, пораженіе Ципакны, юными Гунахпу и Сбаланкэ. Это онъ, говоритъ древнее сказаніе, былъ тотъ, что дѣлалъ горы, и былъ первороднымъ сыномъ Вукуба-Какикса, Семипопугайнаго.
У подножья горы, чье имя Меаванъ, былъ побѣжденъ онъ, и способомъ сверхприроднымъ былъ побѣжденъ второй изъ тѣхъ, что величались. Остается еще одинъ, и вотъ слово о немъ.
Такъ, третій изъ тѣхъ, что величались, былъ вторымъ сыномъ Вукуба-Какикса, Семипопугайнаго, и имя его было Кабраканъ, Землетрясеніе. Это я тотъ, что разрушаю горы, говорилъ онъ.
И его побѣдили также Гунахпу и Сбаланкэ, поразили Кабракана Метальщикъ Шаровъ и Тигренокъ-Ягуаръ.
Возговорилъ Ураганъ, Молнія въ изломѣ и Ударная Молнія, возговорили они къ Гунахпу и Сбаланкэ:—
Да будетъ, въ свой чередъ, приниженъ и второй сынъ Семипопугайнаго; такова наша воля: ибо не благо это, то, что они дѣлаютъ на землѣ, не благо, что возвеличиваютъ славу свою, до этой степени величія и могущества; такъ да не будетъ болѣе.
Привлеките его кротостью туда на Востокъ, сказалъ еще Ураганъ, говоря къ Юнымъ.
Весьма хорошо, могучій владыка, отвѣтили они. Дурно это, то, что мы видимъ. Ибо не вы ли—Миръ, не вы ли—Сердце Неба? прибавили Юные, слушая то, что сказалъ имъ Ураганъ.
А Кабраканъ въ это время двигалъ горами и шевелилъ горы. Чуть ударитъ ногой по землѣ, и разорвутся тотчасъ великія горы, и малыя горы тотчасъ разорвутся по причинѣ удара ноги его.
Тогда-то онъ встрѣченъ былъ Юными. Куда идешь ты, о юноша?—сказали они Кабракану, Земли Сотрясателю.—Я не иду никуда: я лишь сокрушаю здѣсь горы, ибо я тотъ, что ихъ низлагаетъ, и въ этомъ мое безпрерывное занятіе, былъ его отвѣтъ.
И сказалъ Кабраканъ, въ свой чередъ, Гунахпу и Сбаланкэ: Въ чемъ есть цѣль прихода вашего? Не знаю я этого лица. Какъ называетесь вы?
Нѣтъ у насъ имени, молвили они, мы лишь охотимся, мечемъ шары изъ сарбакана, ловимъ клеемъ птицъ въ горахъ; мы сироты, и нѣтъ у насъ ничего, о, юноша. Мы лишь пробѣгаемъ горы, большія и малыя, юноша. Но запримѣтили мы великую гору, и тамъ, гдѣ она, видно великія пропасти; истинно, высится она на великую высоту, и такъ высока она, что превышаетъ вершины всѣхъ горъ.
Такъ что мы не могли тамъ взять ни одну птицу, ни двѣ, передъ этой горою, о, юноша. Но вѣрно ли это, что ты опрокидываешь всѣ горы? сказали Гунахпу и Сбаланкэ Кабракану.
А вѣрно ли, что вы видѣли такую гору, какъ вы говорите? Гдѣ она? Я увижу ее и брошу на землю. Гдѣ вы ее видѣли?—Тамъ, вонъ тамъ она, въ сторонѣ восходящаго Солнца, отвѣтили Юные.
Хорошо. Покажите же мнѣ дорогу, идите впередъ.—Нѣтъ, нѣтъ: нужно, чтобъ ты былъ посреди насъ, мы справа и слѣва пойдемъ, ибо несемъ мы съ собою сарбаканы наши, и если увидимъ птицъ, будемъ стрѣлять въ нихъ.
И веселые пошли они, пробуя свои сарбаканы. И нацѣливаясь изъ сарбакановъ, не клали они въ дуло земляного шара, лишь сами дули въ него и такъ сбивали птицъ.
И весьма былъ удивленъ Кабраканъ. Тутъ Юные развели костеръ, и принялись жарить птицъ на огнѣ; но они натерли тѣхъ птицъ бѣловатою рыхлой землей, что зовутъ тицатэ, и бѣлою пылью ихъ осыпали.
Вотъ что ему мы дадимъ, чтобъ возбудить въ немъ аппетитъ этимъ вкуснымъ дымкомъ, что отсюда выйдетъ. Эта птица будетъ погибелью его. Подобно тому, какъ земля, нашими заботами, облечетъ ее всю кругомъ, на землѣ сразимъ мы его и землею покроемъ его, какъ облаченіемъ.
Пора подумать о томъ, чтобъ создать разумное созданіе въ часъ, когда скоро взойдутъ посѣвы и покажется бѣлый день, сказали про себя Юные.
И такъ какъ свойственно живому желать ѣсть и растирать пищу зубомъ, возжелаетъ сердце Кабракана этой птицы, говорили между собою Гунахпу и Сбаланкэ.
Итакъ жарилась эта птица и принимала цвѣтъ, вращаясь на вертелѣ, сокъ изъ нея текъ во всѣ стороны вмѣстѣ съ жиромъ, испуская пріятный дымокъ.
И вотъ овладѣло Кабраканомъ весьма сильное желаніе поѣсть этой птицы, такъ что слюною наполнился ротъ его, и зѣвота раскрыла хотящій ротъ его, и слюни и пѣна оттуда потекли, по причинѣ весьма вкусной птицы. Тогда спросилъ онъ: Что же это за яство, что приготовили вы тамъ? По-истинѣ, нѣтъ ничего такого вкуснаго, какъ дымокъ, который я обоняю. Дайте же мнѣ земного этого, прибавилъ онъ.
Тогда дали Кабракану птицу, и въ этомъ была его погибель. Только что кончилъ онъ ѣсть ее, какъ снова пустились они въ путь, направляясь къ той сторонѣ, гдѣ восходитъ Солнце, къ мѣсту, гдѣ была великая гора.
И вотъ Кабраканъ не имѣлъ уже силы, шатались его ноги, тряслись его руки, по причинѣ того, что натерта была птица той бѣловатой разсыпчатой землей: и не могъ онъ ничего сдѣлать съ горами, и былъ безсиленъ сокрушить ихъ.
Тогда связали его Юные, руки его связали они за спиною его, и такъ на него смотрѣли, и шею связали вмѣстѣ съ ногами, и растянули его на землѣ, и похоронили въ ней.
Таково было пораженіе Кабракана, чье имя было Землетрясеніе, поразили его Метальщикъ Шаровъ и Тигръ Малый, юные Гунахпу и Сбаланкэ. Но нельзя сосчитать всего, что сотворили они на землѣ, ибо весьма были велики ихъ дѣянія.