Знаменитая русская (Дорошевич)/ДО
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| Знаменитая русская[1] |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 200. |
По паспорту она — Вѣра Жело.
Въ Парижѣ ее прозвали Револьвера Жело.
Нѣтъ въ мірѣ уголка, гдѣ бы не знали этого имени.
И мнѣ хотѣлось бы вскрыть эту славу, какъ вскрываютъ волдырь. Небольшой, но надоѣдливый.
Досадно, въ концѣ-концовъ, что на такомъ здоровомъ и крѣпкомъ организмѣ, какъ русское общество, появляются такіе прыщи.
Разбирая «славу» г-жи Револьверы Жело, я думаю, что никогда еще плохая актриса изъ грошевой мелодрамы не дѣлала такого шума.
А всѣ ея слова, жесты, позы напоминаютъ очень заурядную актриску изъ самой грошевой мелодрамы.
Что такое Вѣра Жело?
— Она училась въ Парижѣ.
Какой вздоръ!
Она училась, какъ тотъ анекдотическій студентъ, которымъ хвасталась его мать.
— Ужъ такъ-то учится мой сынъ! Такъ-то учится! Каждый годъ съ факультета на факультетъ переходитъ!
Шататься въ Сорбонну и въ Collège de France[2], двери которыхъ открыты для всѣхъ, любознательныхъ и любопытныхъ, еще не значитъ учиться.
Она слушала такъ, что придется, въ свободные часы между завтракомъ и обѣдомъ.
Безо всякой системы. Безо всякаго желанія что-нибудь дѣйствительно изучить.
Астрономію, исторію литературы, химію, римское право.
На какую лекцію попадетъ.
Въ Латинскомъ кварталѣ, гдѣ живетъ дѣйствительно учащаяся, дѣйствительно работающая русская молодежь, ни ея ни ея несчастной подруги Зелениной не знали.
А когда узнали, не признали ихъ своими.
— Онѣ не имѣли ничего общаго съ нами.
Вѣра Жело просто молодая дѣвушка, которой хотѣлось жить въ Парижѣ подъ предлогомъ якобы ученья.
— Она подвергалась преслѣдованію и была оскорблена.
— Какъ?
— Вы подверглись насилію? — спросилъ ее докторъ.
— О, нѣтъ! До этого бы я не допустила! — отвѣчала она со смѣхомъ.
Что же съ ней случилось?
Какъ ее оскорбили?
Словомъ, жестомъ, намекомъ?
Предсѣдатель суда умолялъ ее:
— Откройте же намъ эту тайну!
Молчаніе.
— Васъ стѣсняетъ публика? Публика будетъ удалена! Передъ вами будутъ только судьи, которымъ вы должны сказать все, какъ на исповѣди. Ваша тайна умретъ здѣсь. Но судьи, присяжные должны знать правду!
Мелодраматическое молчаніе.
Такія шаржированныя скромности бываютъ только въ очень плохихъ мелодрамахъ.
Въ концѣ-концовъ эта «драматическая пауза» была похожа на невольную паузу, которую дѣлаетъ человѣкъ, когда ему рѣшительно нечего сказать.
— О, она подверглась страшному оскорбительному преслѣдованію!
Я имѣлъ удовольствіе видѣть передъ собой госпожу Вѣру Жело во время суда въ теченіе цѣлаго дня.
Удовольствіе, говоря по правдѣ, не изъ особенныхъ.
Скажу словами Гейне:
— Если бы прекрасная Елена была похожа на нее, бѣдная Троя не была бы разрушена, и Гомеръ не написалъ бы своей «Иліады»! Троянской войны не было бы![3]
Съ такой внѣшностью можно ходить гдѣ угодно, объѣхать весь міръ одной или оставаться вдвоемъ.
Это — счастливая внѣшность, потому что она безопасна.
Но что вы хотите!
Есть такія барышни изъ города Николаева! Oh, la, la![4] За ними ухаживали даже гимназисты пятаго класса! А одинъ четвероклассникъ хотѣлъ и совсѣмъ застрѣлиться!
Онѣ увѣрены. Стоитъ появиться въ Парижѣ, — весь Парижъ потеряетъ голову!
— Въ Парижѣ любятъ красивыхъ женщинъ.
Онѣ перевернутъ весь Парижъ!
Люди почтенные, съ именемъ, бросятъ все: семью, положеніе, и побѣгутъ за ними.
И въ Николаевѣ мечтаютъ:
— Какъ меня будутъ преслѣдовать въ Парижѣ! Воображаю!
Это — забавная манія. Смѣсь маніи величія съ маніей преслѣдованія.
Онѣ — прекрасныя нимфы, и весь міръ, переодѣвшись въ фавновъ и сатировъ, гонится за ними по пятамъ.
Конторы, банки закрыты. Биржа бездѣйствуетъ. Офицеры взяли отпуски. Всѣ жены покинуты.
Судьбѣ было угодно превратить этотъ водевиль въ трагедію.
Но, въ качествѣ истинной актрисы грошевой мелодрамы, г-жа Вѣра Жело продолжаетъ играть мелодраму.
Зеленина умираетъ.
Револьвера требуетъ у слѣдователя:
— Отпустите меня! Я хочу быть у ея одра!
— Но, mademoiselle[5], какъ же я васъ отпущу?
— На честное слово! Я даю мое честное слово!
— Я не имѣю права, mademoiselle[5].
И г-жа Жело огорошиваетъ слѣдователя трескучей фразой изъ плохой мелодрамы:
— Вы не знаете, что такое честное слово русскаго человѣка! Когда какой-нибудь русскій даетъ слово, это самая надежная гарантія! Такъ принято въ нашей странѣ!
Въ маленькомъ театрикѣ такая фраза, выкрикнутая во все горло, вызвала бы бурю аплодисментовъ.
— Громко, чортъ возьми, сказано! Bis![6]
— Вѣру Жело судили.
Вѣру Жело никогда не судили!
Никогда.
Старались вывести изъ неловкаго, конфузнаго положенія г. Эмиля Дешанеля, отца президента палаты депутатовъ.
Этотъ мелодраматическій выстрѣлъ ранилъ репутацію старика. И ее надо было возстановить. Вотъ все, чѣмъ занимался судъ.
Насталъ самый страшный моментъ французскаго процесса.
Изъ своего темнаго угла поднялся прокуроръ.
Этотъ страшный французскій прокуроръ, который, протягивая костлявую руку къ подсудимому, прямо говоритъ:
— Я требую его головы!
Съ бородкой и лицомъ Мефистофеля, худой какъ скелетъ, въ тогѣ огненнаго цвѣта, онъ, дѣйствительно, былъ похожъ, если не на сатану, то на одного изъ его аггеловъ.
И вдругъ случилось что-то необыкновенное.
Сатана заговорилъ какъ купидонъ.
Онъ требовалъ оправданія г-жи Вѣры Жело!
— Отпустите ее съ миромъ. Ну ее!
Стоило для этого такъ рядиться! Это во Франціи называется «судить»?
И при видѣ переполненнаго театра, куда собрался весь свѣтъ и полусвѣтъ Парижа, мелодраматическая артистка, конечно, не могла не сыграть самой эффектной сцены.
Драматически потрясая руками, она съ паѳосомъ кричала, обращаясь къ Эмилю Дешанелю:
— О, простите меня, monsieur[7]! О, простите меня! О, клянусь, что я ошиблась!
Если бы это происходило въ настоящемъ театрѣ, всякій рецензентъ написалъ бы на другой день:
— Г-жа Вѣра Жело очень утрированно провела свою роль. Ей не хватало простоты, естественности и искренности. Мелодраматическая фальшь рѣзала ухо. Такъ нынче ужъ не играютъ! Такъ можно играть развѣ еще въ Торжкѣ или Карасубазарѣ! А на порядочной сценѣ это не терпимо!
И когда ее защитникъ вопіялъ, указывая на ничего не понимающаго по-французски Зеленина:
— Взгляните на этого молодого русскаго, который пріѣхалъ, чтобъ взять съ собой mademoiselle[5] Вѣру Жело! Быть-можетъ, мы присутствуемъ при зарожденіи романа! Сѣнь деревьевъ, окружающихъ могилу несчастной Зелениной, осѣняетъ двухъ полюбившихъ другъ друга молодыхъ людей. Эта любовь на краю могилы. Я вижу этотъ блѣдный, трогательный образъ Зелениной, которая поднимается изъ могилы и благословляетъ молодую чету!
Г-жа Вѣра Жело въ это время «судорожно рыдала», чтобъ дать возможность защитнику перейти къ послѣдней части заранѣе написанной и красиво прочитанной рѣчи.
— О, не плачьте, mademoiselle[5] Вѣра! О, не плачьте! Счастье еще ждетъ васъ впереди!
Г. Зеленинъ не могъ протестовать потому, что онъ не понималъ, что про него говорили.
Г-жа Вѣра Жело не могла протестовать противъ такого способа защиты, возмущающаго всякое нравственное чувство, потому что…
Любовь на краю могилы. Убійца, выходящая замужъ за брата убитой.
Развѣ могла актриса, да еще мелодраматическая отказаться отъ такой роли?!
И вотъ теперь г-жа Револьвера Жело угощаетъ весь міръ своимъ «самоубійствомъ».
Войдемъ на секунду въ положеніе этой актрисы.
Судъ конченъ. Шумъ тоже.
Послѣ парижскаго шума г-жа Жело погрузилась снова въ «николаевскую неизвѣстность».
Человѣкъ, имя котораго гремѣло, не можетъ ужъ больше выносить неизвѣстности.
Это чувство хорошо знакомо всѣмъ: литераторамъ, артистамъ, художникамъ, «знаменитымъ» преступникамъ, «извѣстнымъ» скандалистамъ.
Онъ долженъ заставлять о себѣ говорить.
Въ тишинѣ онъ чувствуетъ себя похороненнымъ.
Тишина давитъ его, какъ земля могилы. Онъ задыхается. Задыхается отъ неизвѣстности.
И вотъ мелодраматическое самоубійство.
Снова «слава».
Снова она своей маленькой персоной интересуетъ весь міръ.
Корреспонденты бѣгутъ на телеграфъ:
— Вѣра Жело, знаменитая Вѣра Жело покушалась на самоубійство.
Газеты печатаютъ всѣ подробности:
— Самоубійство знаменитой, той самой Вѣры Жело!
Какая новая роль!
— Не выдержала мученій совѣсти!
Нѣтъ человѣка, который не говорилъ бы о ней:
— Вѣра Жело покушалась на самоубійство!
Г-жа Вѣра Жело никогда не покушалась на самоубійство.
Для человѣка, который хотѣлъ бы покончить со своими грѣшными днями, Парижъ представляетъ массу отличныхъ способовъ.
Эйфелева башня имѣетъ 300 метровъ высоты. Не-угодно ли? Одобрено многими англичанами.
Каждые полчаса въ Парижъ приходятъ и изъ Парижа уходятъ десятокъ поѣздовъ.
Сколько колесъ!
И для человѣка, который хочетъ покончить съ собою навѣрняка, вовсе не надо итти на берегъ Сены и кидаться въ воду, непремѣнно на виду у матросовъ, которые стоятъ около спущенныхъ въ воду лодокъ.
Для самоубійцы это не находчиво.
Сцену «самоутопленія» Вѣры Жело для Торжка, напримѣръ, можно бы считать проведенной прелестно.
Подойдя къ берегу, г-жа Револьвера Жело на виду у матросовъ сбросила шляпу.
— Обратите вниманіе! Первый сигналъ! Сейчасъ буду топиться!
У галлереи торжковскаго театра заняло бы при этомъ духъ.
Затѣмъ она сбросила еще что-то. Второй звонокъ!
Наконецъ по третьему звонку, бросилась въ воду и поплыла.
Самоубійство было проведено по всѣмъ правиламъ.
Когда матросы подъѣхали въ лодкѣ, г-жа Жело обратилась къ нимъ съ эффектной фразой.
Она могла говорить и не спѣшила захлебнуться.
— Оставьте меня. Я хочу умереть!
Она думала, что матросы сейчасъ же приподнимутъ шапки:
— Ахъ, pardon, mademoiselle![8] Мы не знали, что вы хотите! Ради Бога, простите, что вамъ помѣшали! Будьте здоровы, тоните!
И издали посмотрятъ, какъ она это сдѣлаетъ.
Но матросы ее вытащили. Противъ всякихъ ожиданій!
Г-жа Вѣра Жело никогда не покушалась на самоубійство.
Доказательство налицо.
Обставляя «самоубійство» всѣми возможными мелодраматическими эффектами, она заблаговременно послала префекту полиціи письмо:
— Я — Вѣра Жело. Пріѣхала въ Парижъ и кончаю самоубійствомъ потому, что хочу быть похороненной непремѣнно рядомъ съ моей несчастной жертвой Зелениной. Это мое послѣднее желаніе.
И послѣ этого она идетъ… топиться.
Для чего?
Для того, чтобъ ея тѣло Сена отнесла куда-нибудь за предѣлы Парижа?
Чтобъ ея трупъ всплылъ черезъ нѣсколько дней гдѣ-нибудь далеко, распухшій, неузнаваемый, и былъ похороненъ въ разрядѣ неизвѣстныхъ самоубійцъ, гдѣ-нибудь въ общей могилѣ?
«Погруженіе самого себя въ воду и добровольное невыхожденіе изъ нея», какъ писалъ въ протоколѣ одинъ околоточный надзиратель, совершенно особый способъ самоубійства.
Топятся, обыкновенно, люди, которые не хотятъ, чтобъ ихъ трупъ былъ найденъ.
Это способъ болѣе или менѣе вѣрный скрыть свой трупъ.
И для человѣка, который хочетъ, чтобъ его трупъ былъ узнанъ и похороненъ непремѣнно въ извѣстномъ мѣстѣ, этотъ способъ самоубійства самый неподходящій.
Сами факты находятся въ противорѣчіи со словами, и мы можемъ смѣло сказать, что тутъ было покушеніе на шумъ, а не на самоубійство.
— Но позвольте! Не слишкомъ ли далеко вы заходите въ своемъ отрицаніи? Учиться не училась, покушенія на красоту никакого не было, было только желаніе порисоваться, обратить на себя вниманіе: «Вотъ я какая!» Покушенія на самоубійство тоже не было…
Я даже думаю, что никакой Вѣры Жело на свѣтѣ не существуетъ.
Мнѣ все время кажется, что это «знаменитая» психопатка процесса Мироновича, г-жа Семенова, назвалась Вѣрой Жело и продолжаетъ морочить публику.
Это, несомнѣнно, второе изданіе истерички и психопатки Семеновой.
Изданіе исправленное и дополненное.
Екатерина Семенова довольствовалась шумомъ на всю Россію.
Вѣрѣ Жело нуженъ шумъ на весь міръ.
Она — Наполеонъ среди истеричекъ.
Посмотрите, какъ ихъ объединяетъ даже общность вкусовъ.
Екатерина Семенова, если вы помните, была большой любительницей бравыхъ околоточныхъ надзирателей, и за хорошаго околоточнаго надзирателя, какъ Безакъ, готова была, по ея словамъ, итти хоть на преступленіе.
Г-жа Вѣра Жело питаетъ тоже слабость къ полицейскимъ.
— И для комиссара полиціи готова на самопожертвованіе.
Она должна кончить свои дни. Совѣсть мучитъ ее невыносимо.
Но когда комиссаръ въ полицейскомъ участкѣ уговариваетъ ее бросить это вредное намѣреніе, она даетъ ему слово:
— Обѣщаюсь, что больше никогда не буду покушаться на самоубійство!
Она готова претерпѣвать какія угодно мученія совѣсти. Пусть! Разъ комиссаръ полиціи объ этомъ проситъ!
Это «больше никогда не буду» звучитъ удивительно дѣтски-забавно у этого «трагическаго» персонажа.
Слѣдователя она тоже увѣряла:
— Отпустите! Я больше не буду искать моего оскорбителя. А если встрѣчу, стрѣлять больше не буду!
Все «больше не буду».
Когда она попадется въ бѣду, она трусливо хнычетъ:
— Больше не буду!
Когда ей сходитъ съ рукъ, она думаетъ:
— Какъ бы еще прошумѣть на весь міръ?
Такова эта m-lle[5] Геростратъ или, вѣрнѣе, m-lle[5] Вѣра Добчинская, которая желаетъ, чтобъ весь міръ зналъ о ея существованіи.
Право, она не стоила бы никакого вниманія, если бы не представляла собою любопытнаго общественнаго явленія.
Раздумывая надъ этой Револьверой Жело, я полагаю, что она — жертва той самой профессіи, которой я имѣю честь и высокое удовольствіе заниматься.
Жертва журналистики. Журналистики, которая можетъ сказать про себя, перефразируя слова Мефистофеля:
— Стремясь всегда къ добру, творю я много зла.[9]
Добчинскіе, желавшіе, чтобъ «и въ Петербургѣ знали: живетъ, молъ, въ такомъ городѣ Петръ Ивановичъ Добчинскій»[10], были, конечно, всегда.
Но раньше «извѣстность» не была такъ легко достижима.
Теперь, благодаря намъ, журналистамъ, вамъ стоитъ сдѣлать что-нибудь очень хорошее или какую-нибудь гадость, статую или скандалъ, и ваше имя завтра получитъ извѣстность!
Но сдѣлать статую можетъ не всякій. А потому большинство предпочитаетъ скандалъ.
Есть тысячи «скандальныхъ знаменитостей», которыя дорожатъ, однако, своей извѣстностью, такъ же, какъ дорожатъ ею литераторъ, художникъ, артистъ, докторъ, адвокатъ.
Каждый изъ моихъ коллегъ, порывшись въ своей памяти, найдетъ десятки такихъ странныхъ господъ.
Его бранишь въ печати. Надъ нимъ смѣешься.
И онъ питаетъ къ тебѣ какую-то нѣжность, «влеченье, родъ недуга»[11].
И чѣмъ чаще вы на него нападаете, тѣмъ его нѣжная привязанность дѣлается глубже и сильнѣе.
— Когда же этотъ человѣкъ на меня обидится?
Никогда!
— Чего ему нужно?
Видѣть свое имя въ печати.
Только.
Это не манія величія. Они не требуютъ, чтобъ ихъ выхваляли или прославляли.
Психіатрамъ слѣдуетъ ввести въ свою номенклатуру еще одинъ терминъ:
— Манія извѣстности! Или «страхъ предъ неизвѣстностью».
Это настоящая болѣзнь, и болѣзнь, которая свирѣпствуетъ эпидемически.
Растетъ вмѣстѣ съ ростомъ газетъ.
Мы ежедневно отравляемъ массу людей. Мы сводимъ съ ума, чортъ возьми!
Это тоже «стремленіе къ безсмертію»
Пародія на Алкивіада.
Примѣчанія
править- ↑ Г-жа Вѣра Жело стрѣляла въ Парижѣ въ профессора Collège de France Эмиля Дешанеля, который якобы покушался на ея честь. Но не попала и ранила насмерть свою подругу Зеленину.
- ↑ фр. Collège de France — Коллежъ де Франсъ. Прим. ред.
- ↑ Необходим источник цитаты
- ↑ фр. Oh, la, la! — Вот это да! Прим. ред.
- ↑ а б в г д е фр. Mademoiselle — Мадемуазель. Прим. ред.
- ↑ итал. Bis! — Бисъ! Прим. ред.
- ↑ фр. Monsieur — Месье. Прим. ред.
- ↑ фр. Pardon, mademoiselle! — Извините, мадемуазель! Прим. ред.
- ↑ І. В. Гёте «Фаустъ». Ч. I. Рабочая комната Фауста. Прим. ред.
- ↑ Н. В. Гоголь «Ревизоръ. Дѣйствіе IV. Явленіе VII». Прим. ред.
- ↑ А. С. Грибоѣдовъ «Горе отъ ума. Дѣйствіе IV». Прим. ред.