17-го марта 1856 года отецъ мой праздновалъ свой пятидесятилѣтній юбилей службы въ офицерскихъ чинахъ, и мнѣ хотѣлось чѣмъ-нибудь особеннымъ почтить этотъ день, но по разнымъ причинамъ я предпочелъ не придавать никакой оффиціальности этому семейному празднику; а потому и ограничился тѣмъ, что просилъ постоянно обѣдающихъ у меня офицеровъ выпить за вдовье моего дорогого юбиляра. Недѣли двѣ спустя я получилъ письмо, которымъ отецъ меня увѣдомлялъ, что 17-го марта государь назначилъ его шефом[1] 4-й роты л.-гв. Сапернаго баталіона, которымъ онъ командовалъ въ 1816 году, подарилъ ему картину[2] съ портретами нѣкоторыхъ офицеровъ и нижнихъ чиновъ баталіона и продлилъ еще на нѣсколько лѣтъ получаемую имъ аренду. Бывшіе и настоящіе подчиненные отца сдѣлали подписку и собрали капиталъ, на проценты котораго, съ высочайшаго соизволенія, положили содержать воспитанника (пансіонера генерала Дена) въ Николаевскомъ инженерномъ училищѣ. Все это меня чрезвычайно обрадовало, а предстоявшій миръ, въ скоромъ заключеніи котораго уже никто не сомнѣвался, давалъ мнѣ право надѣяться, что отецъ благополучно оставитъ кронштадтскую свою тяжелую обязанность, а по назначеніи великаго князя Николая Николаевича инспекторомъ по инженерной части—и должность инспектора и, наконецъ, послѣ продолжительной, дѣйствительно примѣрной, службы, поѣдетъ отдыхать въ Козенице.
Не помню котораго именно числа, но, кажется, еще въ мартѣ, дошло до насъ извѣстіе объ окончательномъ заключеніи мира; почти никто въ нашемъ отрядѣ не спрашивалъ какою цѣною купленъ миръ, всѣ ему обрадовались; но армейскіе разсчетливые офицеры, любящіе усиленные оклады военнаго времени, призадумались и пріуныли. Я не упоминаю здѣсь о впечатлѣніяхъ моихъ при близкомъ знакомствѣ съ офицерами армейскихъ полковъ того времени; впечатлѣнія эти были тяжелыя, мое національное патріотическое, а равно и военное чувство оскорблялись часто понятіями и поведеніемъ (нѣкоторыхъ) офицеровъ. Въ нравственномъ отношеніи, солдатъ нашъ стоялъ въ то время несравненно выше нашихъ офицеровъ, но я утѣшаюсь тѣмъ, что я вывожу это заключеніе изъ видѣннаго и испытаннаго мной только въ 7-й пѣхотной дивизіи, хотя не могу умолчать и о томъ, что бывшіе гвардейскіе офицеры, командовавшіе курскими дружинами, а именно Рыльскою, С—въ, и Льговскою, И—въ—отличались корыстолюбіемъ, ....... вообще честный и безкорыстный полковой командиръ (въ 1840-хъ гг.) былъ что-то неслыханное и невидѣнное, въ родѣ той птицы, что французы называютъ «le merle blanc».
Я забылъ сказать, что когда я принималъ полкъ, къ нему была прикомандирована курская дружина; командиръ ея (маіоръ Я—въ) уже былъ преданъ суду за разныя противозаконныя дѣйствія и неприличное поведеніе, а на его мѣсто былъ назначенъ, по выбору генерала Ушакова, маіоръ И—кій, не помню изъ какого Егерскаго полка; когда я опрашивалъ эту несчастную дружину, не было ни одного рядоваго, который бы не принесъ мнѣ жалобы на своего батальоннаго и ротныхъ командировъ, которые не только не выдавали опредѣленнаго довольствія нижнимъ чинамъ, но еще обижались возбужденнымъ ими самими ропотомъ и, при всякомъ случаѣ, рвали бороды и колотили ратниковъ. Само собою разумѣется, что этотъ И—кій немедленно былъ преданъ суду и несчастные курскіе землепашцы, неожиданно сдѣлавшіеся воинами, вскорѣ были отправлены по домамъ.
Кажется, въ апрѣлѣ 1856 года, Смоленскій пѣхотный полкъ получилъ приказаніе перейти на сѣверную сторону Севастопольскаго рейда и занять мѣсто уже выступившаго Тобольскаго пѣхотнаго полка. Одинъ изъ моихъ близкихъ сосѣдей по бивуачному расположенію на Бельбекѣ, ***, обнаружилъ, по заключеніи мира, такую способность къ торговымъ оборотамъ, что я не могу не умолчать о его дѣятельности. Селеніе Біюкъ Сіопрелль, гдѣ была расположена его калужская дружина, немедленно по заключеніи мира сдѣлалось большимъ складомъ контрабандныхъ товаровъ, а самъ князь—пособникомъ разныхъ французскихъ и итальянскихъ промышленниковъ, привозившихъ всевозможные съѣстные припасы и напитки, получаемые моремъ въ Камышѣ и Балаклавѣ для сбыта нашимъ войскамъ. Кн. *** faisait l’article, какъ говорятъ французы, и кормилъ и поилъ у себя разную иностранную сволочь, а самъ уже собирался оставить свою дружину и ѣхать въ Петербургъ. Передъ отъѣздомъ онъ предложилъ мнѣ взять у него выписанные имъ изъ Москвы разные запасы и вино; я объявилъ ему сколько и чего именно я хочу взять, въ убѣжденіи, что все мнѣ будетъ доставлено au prix de revient. Оказалось, что ***, приславшій мнѣ счетъ, принятый мною, безспорно, съ полнымъ довѣріемъ, выговорилъ себѣ 50 проц. со ста барыша.
Извѣстіе о заключеніи мира пришло къ намъ чрезъ непріятельскую главную квартиру и затѣмъ немедленно во всѣхъ окрестностяхъ Севастополя нельзя было сдѣлать шагу не встрѣтивъ любопытныхъ французовъ или англичанъ. Сіи послѣдній рыскали толпами, верхомъ въ ненавистныхъ мнѣ красныхъ кафтанахъ; гордость, сильно уязвленное національное чувство непривычнымъ, небывалымъ пораженіемъ причиняли мнѣ нравственныя страданія, заставлявшія меня ожидать съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ приказанія оставить Крымскій полуостровъ. Но моимъ испытаніямъ суждено было продолжаться еще долго… Еще до перемѣщенія моего полка на сѣверную сторону Севастополя, было получено приказаніе назначить опредѣленное число самыхъ видныхъ кавалеровъ въ гвардію; этихъ нижнихъ чиновъ, какъ было сказано въ приказѣ по дивизіи, немедленно помѣстить отдѣльно отъ прочихъ, довольствовать улучшенною пищею и обмундировать заново. Если я здѣсь привожу этотъ приказъ по 7-й пѣхотной дивизіи, то это, конечно, не для того, чтобы укорять тѣхъ, которые дѣлали подобныя распоряженія безсознательно, не чувствуя и не понимая, насколько они этимъ унижаютъ какъ отдающихъ, такъ и получающихъ подобныя приказанія, а для того, чтобы покаяться въ непростительномъ возмущеніи и дурномъ примѣрѣ, данномъ мною подчиненнымъ. Я объявилъ публично, что въ Смоленскомъ полку солдаты получаютъ сполна все, что на нихъ отпускается, что никакой улучшенной пищи на указанныя средства быть не можетъ, что отдѣлять отличныхъ солдатъ отъ прочихъ, какъ отдѣляютъ свиней, предназначенныхъ на убой для откармливанія, я не позволю,—и запретилъ. Что касается обмундированія, то я ему не препятствовалъ, но приказалъ заготовить фуражныя шапки изъ выслужившихъ срокъ мундировъ, какъ по положенію слѣдуетъ, говоря, что мнѣ желательно, чтобы государь спросилъ: «что это за гадость?»
Противъ этого послѣдняго распоряженія сильно возсталъ А. К. Ушаковъ, но я настоялъ на своемъ. Что-же оказалось? Въ августѣ, когда я видѣлъ моихъ смоленскихъ кавалеровъ, въ день представленія ихъ государю штабъ-офицеромъ, приведшимъ въ гвардейскій корпусъ выбранныхъ нижнихъ чиновъ изъ 3-го корпуса, на нихъ были новыя фуражки изъ офицерскаго сукна. Впослѣдствіи я узналъ, что генералъ Ушаковъ, считая меня вероятно сумасшедшимъ, приказалъ заготовить нужное число фуражекъ для нижнихъ чиновъ Смоленскаго полка въ другомъ полку, а деньги за нихъ были отъ меня вытребованы, когда я былъ уже въ Рославлѣ на постоянныхъ квартирахъ.
Въ подтвержденіе того, что я говорилъ уже прежде о совершенномъ незнаніи нашими офицерами мѣстности, прилегающей къ Севастополю, и отсутствіи въ нашей главной квартирѣ топографическихъ плановъ, я долженъ сказать, что въ одно прекрасное утро явился ко мнѣ генеральнаго штаба штабсъ-капитанъ Вессель съ просьбою отъ начальника корпуснаго штаба назначить въ его распоряженіе 8 нижнихъ чиповъ для съемки окрестностей Севастополя. Я сначала не повѣрилъ, потомъ совѣтовалъ ему отложить эту работу до ухода непріятеля, говоря, «какъ вы не понимаете, что это позоръ», объяснялъ и повторялъ то же самое и начальству, но видя, что они не понимаютъ причинъ моего сопротивленія, я имъ просто объявилъ: «такъ берите для этихъ работъ, уличающихъ насъ въ преступномъ невѣдѣніи, изъ другихъ полковъ; смоленцевъ я не дамъ», и не далъ.
Я не хвастаю, я каюсь; конечно, я бы никогда не позволилъ подчиненному мнѣ полковому командиру оказывать мнѣ такимъ образомъ явное сопротивленіе, но за то я могу также поручиться, что я никогда не согласился бы заявить нелѣпыя или унизительныя требованія для моихъ подчиненныхъ и для русской арміи[3].
Многіе изъ нашихъ офицеровъ ѣздили, за невозможностью побывать въ Парижѣ, въ созданный войною, сколоченный изъ досокъ городокъ, близь Камышевой бухты и названный французами «Kamiesch» для разныхъ закупокъ, а въ особенности для развлеченія, потому что у французовъ былъ и театръ и «café chantant». Въ числѣ другихъ пріѣзжалъ ко мнѣ мой старый товарищъ по бессарабской тоскѣ, Романъ Ивановичъ К***. Онъ пріѣхалъ къ моему обѣду и просилъ лошадей, чтобы на другой день съѣздить въ Камышъ. Провели мы цѣлый день вмѣстѣ, а потому у насъ много было разговоровъ о прошедшемъ; я заставлялъ его разсказывать о его похожденіяхъ съ того времени, что мы не видѣлись, но запомнилъ только одинъ его разсказъ или, правильнѣе, наивную его исповѣдь касательно даннаго ему порученія взорвать Очаковскія укрѣпленія.
— «Повѣришь ли, говорилъ онъ мнѣ, всевозможныя мѣры были мной тщательно приняты; пороху я не жалѣлъ, онъ былъ разсыпанъ и по валгангу и на платформахъ, и представь себѣ»...
Я живо его перебилъ, говоря: представляю — все осталось цѣло.
— Какъ ты отгадалъ? спросилъ меня на это Романъ Ивановичъ—и довершилъ этимъ вопросомъ мое смущеніе и глубокую грусть; вотъ, думалъ я, секретъ всѣхъ нашихъ неудачъ и одна изъ причинъ постыднаго мира. Бывшій адъютантъ генералъ-фельдцейхмейстера, артиллеристъ, .................... не только былъ пораженъ бездѣйствіемъ пороха, разсыпаннаго по валгангу, но даже не далъ себѣ труда доискаться причины поразившаго его явленія. Послѣ приведенія здѣсь въ точности этого воспоминанія, я чувствую и понимаю необходимость сказать, что я ничего не выдумалъ, ничего не преувеличилъ, а записалъ съ точностью дѣйствительно невѣроятный разговоръ..................................................
Разговорившись о К***, не могу не разсказать объ оригинальномъ выигранномъ мною у него пари. Не помню въ которомъ году, (Романъ Ивановичъ былъ еще генералъ-маіоромъ свиты), повстрѣчались мы съ нимъ въ Кирочной или Фурштадтской улицѣ; онъ остановилъ меня и сообщилъ новость—о кончинѣ инспектора артиллеріи генерала Гилленшмидта; видя, что это извѣстіе принято мною чрезвычайно равнодушно,—онъ продолжалъ говорить съ озабоченнымъ видомъ: «кто-то будетъ назначенъ на его мѣсто?»
— Я тебѣ скажу, отвѣчалъ я,—Н. И. К.
Спокойствіе и увѣренность, съ которыми я это говорилъ, его поразили, тѣмъ не менѣе онъ сказалъ, прежде всего: «не можетъ быть», а потомъ сталъ допрашивать меня,—почему я такъ положительно это утверждаю? Я объяснилъ.....................
Иванъ Романовичъ обидѣлся, заспорилъ и, наконецъ, предложилъ пари, что К. не будетъ назначенъ инспекторомъ. Чрезъ три дня высочайшій приказъ доставилъ мнѣ нѣсколько бутылокъ шампанскаго. Скончавшійся генералъ Гилленшмидтъ, бывшій прежде начальникомъ артиллеріи дѣйствующей арміи, былъ человѣкъ добрый и честный, но слабый и необыкновенно ограниченный; своею безотвѣтственностью и подобострастіемъ онъ сдѣлался однимъ изъ любимыхъ приближенныхъ лицъ ген.-ф. кн. Паскевича еще на Кавказѣ, потомъ, не смотря на самую обыкновенную механическую службу, возвысился въ чинахъ, и наконецъ, кажется въ 1849 г., достигъ высшей степени по артиллерійскому вѣдомству, не смотря на то, что плохо говорилъ по русски, (происходилъ онъ изъ мѣщанъ города Выборга). За годъ до его смерти, по случаю 60-ти лѣтняго его юбилея въ офицерскихъ чинахъ, ему давали обѣдъ, говорили спичи и пили за его здоровье. Бѣдный инспекторъ артиллеріи, не приготовившійся отвѣчать, благодарилъ, какъ умѣлъ, запинаясь и въ заключеніе предложилъ тостъ за «успѣніе артиллеріи».
Для похоронъ генерала Гилленшмидта свита государя собралась въ лютеранской Анненской церкви; государь Николай Павловичъ уже давно пріѣхалъ, объѣхалъ войска, наряженныя для погребенія, и остановился у входа въ церковь; морозъ былъ жестокій, а пасторъ Безе съ неисчерпаемымъ краснорѣчіемъ чрезвычайно пространно поминалъ заслуги и достоинства покойнаго; должно быть это продолжалось очень долго и государь что-нибудь сказалъ коменданту бар. Зальцу; что именно—я не знаю, достовѣрно только то, что вдругъ вбѣжалъ въ церковь генералъ Зальцъ и, приблизясь къ каѳедрѣ, громко сказалъ пастору: hören Sie auf, der Kaiser wartet («кончайте, императоръ ждетъ»). Amen («Аминь»), сказалъ пасторъ въ тоже мгновеніе.........
.... Эти воспоминанія увлекли меня далеко назадъ, а потому спѣшу возвратиться въ Крымъ, къ тому положенію, въ которомъ насъ тамъ застали заключеніе мира и весна 1856 г.
Число кладбищъ, въ окрестностяхъ Севастополя, если не ошибаюсь, доходило до 33-хъ. На этихъ могилахъ уже не возвышалось никакихъ насыпей; такъ какъ убитые предавались землѣ десятками и даже сотнями, то весьма естественно, что со временемъ небольшіе курганчики, насыпанные на могилахъ, не только сравнялись съ землею, но даже на большихъ могилахъ представляли видъ совершенно обратный, т. е. плоскую воронку. Даже мимо кладбищей непріятно было проѣзжать по случаю зараженнаго воздуха тяжелыми испареніями. Попечительное начальство не оставило безъ вниманія этого обстоятельства, столь опаснаго для общественнаго здравія, но вмѣсто того, чтобы еще раннею весною пригласить военное начальство посредствомъ нижнихъ чиновъ обнести кладбища канавами, а вынутою землею засыпать толстымъ слоемъ могилы, болѣе другихъ того требующія, новороссійскій генералъ-губернаторъ сдѣлалъ представленіе министру внутреннихъ дѣлъ о своихъ опасеніяхъ на счетъ могущей распространиться заразы отъ большаго количества небрежно зарытыхъ труповъ. Министръ внутреннихъ дѣлъ, по здравомъ обсужденіи предусмотрительнаго представленія, приказалъ командировать чиновниковъ на мѣсто для ближайшаго разсмотрѣнія дѣла, но безъ особыхъ полномочій. Въ числѣ этихъ чиновниковъ былъ Варпаховскій; пріѣзжавшій ко мнѣ въ то время, когда я по собственной иниціативѣ и на свой страхъ[4] производилъ необходимыя работы на главномъ кладбищѣ вблизи расположенія моего полка. Я считалъ это необходимымъ въ гигіеническомъ отношеніи для моего полка и былъ увѣренъ, что православное войско не только безропотно, но усердно и охотно понесетъ труды, съ цѣлью почтить память своихъ храбрыхъ товарищей, павшихъ жертвами за отечество, и предохранить ихъ послѣднее жилище отъ прогулокъ скота и проѣзда по могиламъ представителей некрещеннаго населенія Крыма. Я не ошибся, и въ то время, когда писались чиновниками разные проекты, ближайшее къ расположенію моего полка большое кладбище было обнесено въ краткій срокъ глубокою канавою, были сдѣланы для входа ворота и надъ главными могилами, т. е. надъ тѣми, въ которыхъ покоилось наибольшее число невинныхъ жертвъ войны[5], были насыпаны возвышенія и поставлены кресты.
Извѣстій объ утвержденныхъ высшимъ начальствомъ мѣропріятіяхъ по представленію генералъ-губернатора до меня не доходило, не смотря на то, что я оставилъ Сѣверную сторону Севастополя лишь 23-го іюня 1856 г. Утромъ занимался я приготовленіями для предстоявшаго намъ продолжительнаго похода, а по вечерамъ я дѣлалъ дальнія прогулки верхомъ, на моемъ любимомъ ногайскомъ скакунѣ Мурваридѣ[6] (по случаю его безукоризненной бѣлизны это названіе ему дано А. П. Озеровымъ). Въ эти вечера я объѣзжалъ окрестности Севастополя и изучалъ непріятельскія осадныя (траншейныя работы); заѣхалъ даже разъ въ нашъ славный Севастополь, но видъ этихъ развалинъ, краснорѣчиво напоминавшихъ безслѣдныя усилія моего отца заблаговременно оградить нашъ единственный военный портъ въ Черномъ морѣ отъ постигшей его участи, и душевныя страданія покойнаго, для меня дѣйствительно незабвеннаго, государя Николая Павловича, послѣ первыхъ извѣстій о нашихъ неудачахъ въ Крыму, вдругъ такъ живо представились моему вооораженію, и сердце мое такъ заныло, что я жестоко пришпорилъ неповиннаго ретиваго Мурварида и спѣшилъ какъ можно скорѣе оставить эти мѣста скорби и печали. Я скакалъ во всю прыть и чуть было не столкнулся, не доѣзжая спуска къ Черной рѣчкѣ, съ прелестною амазонкою, сопровождаемою нѣсколькими французскими офицерами; впослѣдствіи я узналъ, что эта прекрасная брюнетка была жена генерала Базена.
По вечерамъ я обыкновенно, въ одиночествѣ, пилъ чай предъ своей палаткой, при свѣтѣ двухъ походныхъ фонарей. Этотъ свѣтъ былъ виденъ на большое разстояніе, на совершенно ровной мѣстности, и часто привлекалъ ко мнѣ генерала Бялаго, моего бригаднаго командира. Въ одно изъ такихъ его посѣщеній онъ объявилъ мнѣ, что уже получено росписаніе постоянныхъ квартиръ для нашей дивизіи, и что Смоленскому полку предстоитъ расположиться въ городѣ Рославлѣ, Смоленской губерніи, на Московско-Брестскомъ шоссе, въ 375 верстахъ отъ Москвы. Затѣмъ я получилъ изъ главной квартиры е. в. приглашеніе прибыть въ Москву въ августѣ мѣсяцѣ и присутствовать при священномъ коронованіи государя. Послѣднее меня чрезвычайно обрадовало; я въ ту же минуту составилъ не совсѣмъ законный проектъ употребить во зло это высочайшее приглашеніе, для того чтобы не только какъ можно скорѣе оставить свой полкъ, хозяйскія дрязги, которыя приходились мнѣ ужъ слишкомъ не по сердцу, но и для посѣщенія моего отца, уже переѣхавшаго, какъ я это предвидѣлъ, на жительство въ Козенице. Затѣмъ я каждый день съ большимъ нетерпѣніемъ ожидалъ выступленія полка, чтобы, благословивъ его на почти трехмѣсячный походъ, оставить его на первой дневкѣ и скакать безъ отдыха въ Козенице.
Карлъ Егоровичъ Врангель, старый мой знакомый, былъ назначенъ, по отъѣздѣ изъ Крыма генерала Лидерса, командовать войсками, расположенными въ Крыму. Въ началѣ іюня этотъ новый начальникъ производилъ инспекторскіе смотры всѣмъ войскамъ, въ томъ числѣ и Смоленскому полку, состояніемъ котораго остался доволенъ. Послѣ повѣрки суммъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, одинъ изъ моихъ ротныхъ командировъ хотѣлъ было, прикарманивъ ротныя деньги, запечатать пустой ящикъ, но продѣлка эта была замѣчена товарищами, которые заставили его не только положить деньги обратно въ ящикъ, но и подать въ отставку.
Карлъ Егоровичъ пробылъ у меня цѣлыя сутки; это былъ хорошій, добрый и словоохотливый старикъ; онъ мнѣ много разсказывалъ о своей долголѣтней службѣ и, между прочимъ, одинъ эпизодъ, чрезвычайно оригинально обрисовывающій государя Николая Павловича и гр. Алексѣя Ѳедоровича Орлова. Генералъ Врангель, командуя драгунскою дивизіею, пользовался особеннымъ вниманіемъ покойнаго государя; будучи разъ въ Петербургѣ, куда пріѣзжалъ представлять ко двору свою дочь, недавно предъ тѣмъ назначенную фрейлиною, и крайне нуждаясь въ деньгахъ, обратился онъ къ гр. Орлову съ просьбою исходатайствовать ему аренду. Гр. Орловъ обязательно взялся за это, но между тѣмъ время проходило, Врангель не получалъ никакого отвѣта, а нужда усиливалась и срокъ отпуска истекалъ. Предъ отъѣздомъ, въ видѣ исключенія[7], вѣроятно по слабости государя къ драгунскому корпусу, генералъ Врангель получилъ дозволеніе откланяться государю въ Зимнемъ дворцѣ и былъ принятъ въ кабинетѣ въ присутствіи нечаянно находившагося тамъ графа Алексѣя Ѳедоровича Орлова.
— «Въ надеждѣ, что гр. Орловъ уже докладывалъ государю о моей просьбѣ», говорилъ Карлъ Егоровичъ, «я вопросительно посматривалъ на Орлова, думая, что мнѣ, можетъ быть, слѣдуетъ поблагодарить государя за оказанную милость, но Орловъ избѣгалъ моего взора».
Государь много говорилъ о его любимыхъ драгунскихъ полкахъ, но, наконецъ, видя, что аудіенція приходитъ къ концу и вспомнивъ всю затруднительность моего положенія,—призвавъ на помощь всю свою энергію,—я рѣшился лично представить государю свою просьбу, и началъ было: «Государь, у меня къ вам большая просьба»; какъ только вымолвилъ я эти слова, выраженіе лица государя мгновенно измѣнилось и онъ такъ грозно взглянулъ на меня, что вся моя рѣшимость меня оставила, а когда государь, перебивая меня, сказалъ: «Что? что?», я ему отвѣтилъ—«просьба моя заключается въ томъ, чтобы вы приказали выслать въ мою дивизію учителей изъ гвардіи для усовершенствованія пѣшаго строя».
Чело государя опять просвѣтлѣло и онъ обѣщалъ исполнить мою просьбу, а гр. Орловъ говорилъ мнѣ, выходя отъ государя, «ну, братъ, ты ловко вывернулся»,—а объ арендѣ ни полслова, я же былъ такъ озадаченъ двойнымъ усиліемъ, что не настаивалъ на моей просьбѣ, и съ трудомъ уѣхалъ изъ Петербурга, едва успѣвъ занять незначительную сумму денегъ.
Карлъ Егоровичъ былъ женатъ на дѣвицѣ Шафнагель; онъ самъ разсказывалъ Владиміру Саввичу Семека[8], что будучи назначенъ командиромъ л.-гв. конно-егерскаго, что нынѣ драгунскій, полка—ему не чѣмъ было сдать свой армейскій полкъ; обстоятельства были до того затруднительны, что приходила даже мысль о самоубійствѣ. За нѣсколько дней до пріѣзда вновь назначеннаго полковаго командира, кто-то посовѣтовалъ ему занять денегъ у господина Шафнагеля; скрѣпя сердце, Врангель отправился въ домъ этого господина просить въ займы 30 тысячъ рублей ассигнаціями.... У него онъ и познакомился съ его дочерью.
Примѣчанія править
- ↑ Не всѣмъ въ настоящее время извѣстно значеніе, которое въ то время придавалось подобному отличію; чтобы объяснить его наглядно, я укажу на примѣры: до 1840-хъ годовъ только члены императорской фамиліи назначалась шефами гвардейскихъ частей; первымъ изъ простыхъ смертныхъ, назначенныхъ шефомъ гвардейской роты, былъ ген.-ф. кн. Паскевичъ—Преображенской роты, потомъ ген.-ф. кн. Волконскій—Семеновской; послѣ нихъ получилъ это отличіе инженеръ-генералъ Н. И. Денъ, а потомъ въ разное время гр. Ридигеръ былъ шефомъ роты Семеновскаго полка и, наконецъ, гр. С. Ѳ. Апраксинъ былъ награжденъ такимъ же отличіемъ въ Кавалергардскомъ полку.
- ↑ Находится теперь (1872 г.) въ моемъ маленькомъ Козеницкомъ кабинетѣ. В. Д.
- ↑ Я считаю положительно унизительнымъ наивно сознаться предъ торжествующимъ непріятелемъ въ такихъ промахахъ, которымъ наши враги обязаны своими успѣхами гораздо болѣе, чѣмъ своимъ собственнымъ достоинствамъ. В. Д.
- ↑ Страхъ былъ не великъ, 1-е, потому что я былъ убѣжденъ въ необходимости того, что дѣлалъ, а къ тому же пріѣзжавшій въ то время ко мнѣ будущій оберъ-прокуроръ святѣйшаго сѵнода, а въ то время начальникъ штаба войскъ, оставшихся въ Крыму, Ал. Петр. Ахматовъ—не находилъ словъ для одобренія моихъ предпріятій.
- ↑ Эти могилы отличались отъ прочихъ не только своими размѣрами, но и тѣмъ, что въ особенности надъ ними образовались углубленія. В. Д.
- ↑ Персидское названіе жемчуга. В. Д.
- ↑ Въ то время назначенныхъ пріемовъ у государя Николая Павловича не было — представлялись ему во время развода, а во дворцѣ только исключительно, вслѣдствіе особыхъ приказаній. В. Д.
- ↑ Начальникъ штаба 3-го пѣхотнаго корпуса, впослѣдствіи начальникъ 6-й пѣхотной дивизіи.В. Д.