Въ 1853 году, 6-го декабря, я былъ назначенъ флигель-адъютантомъ и немедленно отчисленъ въ свиту.
На другой день я представлялся государю Николаю Павловичу. Какъ вспомню теперь, въ 1869 г., какъ государь подошелъ ко мнѣ, какъ обнялъ, поцѣловалъ и какъ сказалъ:
— „Я знаю, я увѣренъ, что ты будешь отличнымъ и безъотказнымъ адъютантомъ“, — такъ и теперь сердце бьется сильнѣе, что же дѣлалось со мной тогда? Къ счастью, слова государя не требовали отвѣта, а то врядъ-ли я былъ бы въ состояніи говорить отъ сильнаго чувства и волненія.
Едва успѣлъ я сдѣлать 127 визитовъ, всѣмъ лицамъ, составлявшимъ въ то время la maison militaire, какъ государь приказалъ мнѣ отправиться въ Бѣлую церковь, осмотрѣть тамъ 6-й саперный батальонъ и ускорить выступленіе его въ Севастополь.
Во время этой поѣздки, впервые познакомился я съ ухабами. Зима была снѣжная, мнѣ приходилось ѣхать по пути, по которому тянулись безконечные обозы, и потому по дорогѣ, представлявшей одинъ рядъ сплошныхъ ухабовъ громадныхъ размѣровъ, меня бросало въ кибиткѣ до того, что не только заснуть не было никакой возможности, но, во избѣжаніе ушибовъ, надо было постоянно крѣпко держаться обѣими руками за подушки и сильно упираться въ стѣны кибитки спиной и ногами. Этимъ только, ужасно утомительнымъ, средствомъ я могъ избавиться отъ ушибовъ, уже оставившихъ на мнѣ слѣды, когда я былъ менѣе опытенъ въ началѣ поѣздки.
Въ Кіевѣ я познакомился съ бывшимъ тогда генералъ-губернаторомъ, кн. Илларіономъ Илларіоновичемъ Васильчиковымъ. Но мое порученіе не требовало никакихъ объясненій съ мѣстною властью и потому мое знакомство заключалось только въ томъ, что̀ я всегда называлъ simagrées mondaines (свѣтскія кривлянья).
Въ Бѣлой церкви мнѣ приготовили квартиру у помѣщика гр. Владислава Браницкаго, и какъ онъ жилъ въ одномъ домѣ съ женатымъ братомъ, то меня пригласили обѣдать къ графинѣ, рожденной Голынской, мужъ которой, Александръ, былъ въ отсутствіи. Это былъ прощальный обѣдъ, даваемый Браницкимъ офицерамъ 6-го сапернаго баталіона, уже 20 лѣтъ расположеннаго въ имѣніи Браницкихъ.
Враждебное польское чувство къ русскимъ я, жившій такъ долго съ поляками въ Царствѣ, испыталъ впервые здѣсь, въ Кіевской губерніи. Око проглядывало и чувствовалось всюду и потому пребываніе мое въ Бѣлой церкви, не смотря на свѣтскую любезность хозяйки и предупредительную учтивость графа Владислава, оставило во мнѣ грустное, тяжелое чувство. Къ счастію, пробывъ сутки въ Бѣлой церкви, я успѣлъ осмотрѣть батальонъ, за неимѣніемъ хорошаго писаря, — собственноручно написать донесеніе государю и присутствовать при выступленіи батальона. Потомъ я еще нагонялъ его на дневкѣ въ Бараньемъ полѣ и, благословивъ окончательно въ дальнѣйшій путь, ускакалъ въ Петербургъ. Государь благодарилъ меня такъ милостиво за мое „собственноручное подробное донесеніе“, какъ онъ самъ выразился, что я былъ не только обрадованъ, но и озадаченъ такою неожиданною и незаслуженною похвалою.
Недолго мнѣ пришлось отдыхать отъ ухабовъ въ Петербургѣ. Ровно недѣлю послѣ возвращенія моего изъ Бѣлой церкви, государь потребовалъ меня къ себѣ въ маленькій кабинетъ (въ которомъ онъ впослѣдствіи скончался) и приказалъ мнѣ ѣхать въ Николаевъ, а оттуда въ Одессу и, наконецъ, въ Бендеры. Въ Николаевѣ надлежало мнѣ осмотрѣть строящіяся тамъ батареи, по берегу рѣки Буга, и исправить все, что мнѣ покажется неправильнымъ или не достигающимъ цѣли. Государь приказалъ мнѣ сказать барону Сакену, что я получилъ приказаніе озаботиться пріисканіемъ хорошаго соотвѣтствующаго назначенію помѣщенія въ Тирасполѣ и Бендерахъ для склада провіанта, по требованію фельдмаршала перевозимаго съ большимъ трудомъ и расходомъ изъ Одессы, чтобы не дать возможности непріятелю сжечь и овладѣть огромнымъ количествомъ хлѣба, — до 200,000 четвертей.
При этомъ государь сказалъ:
— Если, однако, ты не пріищешь нужныхъ строеній, которыхъ можно было бы занять подъ магазинъ, то надо устроить бунты.
Я не зналъ значенія сего послѣдняго слова, въ чемъ сознался государю, который тотчасъ же въ подробности разсказалъ что̀ требуется для сооруженія бунта. Государь затѣмъ приказалъ условиться съ генераломъ Ѳедоровымъ насчетъ наряда рабочихъ на крѣпостныя работы въ Бендерахъ. Впослѣдствіи оказалось, что государь имѣлъ свѣдѣнія о значеніи и состояніи Бендерской крѣпости, когда онъ сказалъ мнѣ въ заключеніе всѣхъ своихъ приказаній:
— Однимъ словомъ, сдѣлай такъ, чтобы, по крайней мѣрѣ, уланы не могли ея взять приступомъ.
Отъ военнаго министра мнѣ было дано предписаніе, содержащее вкратцѣ все, что государь говорилъ подробно, и 5,000 р. на расходъ въ Бендерахъ. Деньги эти я, разумѣется, въ день пріѣзда своего въ Бендеры, передалъ подъ росписку начальнику инженерной команды, подполковнику Казанцову.
Для обезпеченія постоянно затруднительной переправы чрезъ Днѣстръ, государь приказалъ построить два моста на плотахъ или галерахъ, съ тѣмъ, чтобы одинъ изъ нихъ, въ случаѣ надобности, могъ быть спущенъ къ низовьямъ Днѣстра. Средства для постройки этихъ мостовъ должны были быть доставлены по распоряженію мѣстнаго гражданскаго начальства.
Генералъ Ѳ*** немедленно командировалъ въ мое распоряженіе состоявшаго при немъ полковника фонъ-Чуди, для наряда рабочихъ, и своего адъютанта, поручика Б***, для распоряженій по закупкѣ и доставленію матеріала для мостовъ.
Баронъ Дмитрій Ероѳеевичъ Сакенъ, о которомъ я много слышалъ анекдотовъ какъ о несноснѣйшемъ педантѣ и ханжѣ, показался мнѣ очень кроткимъ, хорошимъ человѣкомъ, но не поразилъ меня ни предпріимчивостью, ни рѣшительностью. Впослѣдствіи я его узналъ гораздо ближе и хотя къ человѣку я получилъ искреннее уваженіе, но къ нему, какъ начальнику, не получилъ того довѣрія, которое умѣютъ внушать подчиненнымъ люди съ твердыми убѣжденіями, съ сильною волею, умѣющіе, вѣруя въ себя, возбуждать и распространять между своими подчиненными увѣренность, иногда, можетъ быть, и неосновательную, но всегда необходимую для всякаго военнаго предпріятія.
Генералъ Ѳ—въ произвелъ на меня своею наружностью самое непріятное впечатлѣніе. Хотя я часто обвинялъ себя въ томъ, что я слишкомъ довѣряю впечатлѣнію, произведенному на меня наружностью людей, я былъ убѣжденъ послѣ перваго свиданія съ Ѳ—мъ, что онъ хитрый и на все готовый человѣкъ. Три дня спустя мои инстинктивныя предположенія вполнѣ оправдались. Не смотря на особенное высочайшее повелѣніе, вслѣдствіе тайной сдѣлки съ купцами дозволено было тремъ судамъ, нагруженнымъ хлѣбомъ, выйти въ море. Это происшествіе надѣлало много шума. По высочайшему повелѣнію было наряжено слѣдствіе, но мнѣ неизвѣстно кто его производилъ и чѣмъ оно окончилось. Ѳ—въ до окончанія его умеръ. Во время весьма продолжительнаго служенія своего въ Новороссійскомъ краѣ, онъ составилъ себѣ значительное состояніе. Онъ купилъ очень дешево прекрасное, но пустынное имѣніе въ Бессарабіи, и, употребляя.... свою власть, насильственно заселилъ это имѣніе безпаспортными бѣглыми изъ Россіи. Къ несчастію Ѳ—ва, это имѣніе носило громкое и извѣстное въ Россіи имя Кагулъ. Это дало поводъ князю Александру Сергѣевичу Меншикову спрашивать говорившихъ съ нимъ про Ѳ—ва — „вы думаете, что Румянцевъ, — нѣтъ Ѳ—въ — кагульскій герой“ — затѣмъ слѣдовало повѣствованіе…
Полковникъ фонъ-Чуди, прослуживши весь свой вѣкъ въ полиціи, былъ, что называется, тертый калачъ. Онъ не признавалъ никакихъ затрудненій, когда надо было исполнить волю начальства, но и всякое состраданіе было чуждо его сердцу. Онъ наряжалъ на работу въ Бендеры болгаръ и молдаванъ, составлявшихъ населеніе окрестностей Бендеръ, безплатно, не заботясь о томъ, имѣютъ ли они средства прокормить себя. Убѣдившись, что люди, наряжаемые на работу, въ бѣдственномъ положеніи, я просилъ барона Сакена и генерала Ѳ*** — назначить имъ заработную плату или, по крайней мѣрѣ, устроить кухни и продовольствовать ихъ изъ котла, — но всѣ мои просьбы остались безъ послѣдствій. Выведенный изъ терпѣнія, я доложилъ государю по возвращеніи въ Петербургъ, что справедливость требуетъ вознагражденія рабочихъ, но что по сіе время несчастные бессарабскіе поселяне работаютъ даромъ. Государь удивился, что мои просьбы на этотъ счетъ не были уважены, и предписалъ немедленно расчитать всѣхъ рабочихъ по 15 коп. сер. въ сутки. Были ли получены эти деньги тѣми, кому онѣ слѣдовали — that is the question (вотъ вопросъ). Вѣроятнѣе всего — не получены; впослѣдствіи я имѣлъ неоднократно случай удостовѣряться, что желаніе правительства справедливаго расчета имѣло послѣдствіемъ лишь безплодную потрату огромныхъ суммъ; такъ я приведу впослѣдствіи ужасающій примѣръ мнимой выдачи крестьянскимъ семьямъ денегъ за зачетныя рекрутскія квитанціи на невозвратившихся изъ Крыма ратниковъ курскаго ополченія.
Если бы я имѣлъ тогда хотя маленькую часть своей настоящей опытности, я бы не предоставилъ этихъ распоряженій и выдачъ земской полиціи, хотя бы подъ руководствомъ г. фонъ-Чуди.
Поручикъ Б*** поражалъ меня своею неспособностью, фанфаронствомъ и неграмотностью. У меня сохранились доказательства послѣдняго, а именно нѣсколько его собственноручныхъ рапортовъ ко мнѣ. Въ настоящее время мнѣ страшно объ этомъ вспомнить, потому что этотъ самый Б.[1] достигъ чина полковника, хочетъ быть генераломъ.
Въ Одессѣ мнѣ, къ счастью, не было дѣла до постройки и вооруженія приморскихъ батарей. Онѣ были построены во всѣхъ отношеніяхъ непростительно дурно, а городскіе жители непремѣнно прибавляли: „и дорого“. Предпринимая эту постройку, порученную, не знаю по какой причинѣ, кавалерійскому или артиллерійскому полковнику Гонгардту, что нынѣ (1869 г.) атаманъ Новороссійскаго казачьяго войска, никто не озаботился провѣрить точность гидрографическихъ картъ Чернаго моря, составленныхъ въ 1820-хъ годахъ, а потому оказалось, что въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ наши карты показывали глубину въ 4 и 6 футъ, непріятельскія суда нашли глубину въ 12 и 16 футъ и потому безпрепятственно становились на якорь въ такихъ мѣстахъ, которыя не были обстрѣливаемы нашими батареями, вооруженными весьма неудовлетворительно, только частью старыми чугунными 24 ф. пушками. Прочія орудія были еще меньшаго калибра. На мортирной батареѣ, построенной близь дачи Ланжерона, я засталъ мортирныя платформы, поставленныя задомъ напередъ.
Въ Бендеры я пріѣхалъ въ двадцатыхъ числахъ марта 1854 г. и согласно данной мнѣ инструкціи немедленно во всей подробности осмотрѣлъ эту крѣпость. При этомъ былъ моимъ cicerone подполковникъ Казанцевъ, въ которомъ я не замѣтилъ ни свѣдѣній, ни практическаго ума, а просто..... гарнизоннаго офицера, а не инженера. Онъ мнѣ не умѣлъ ничего объяснить, а говорилъ: „слушаюсь, какъ прикажете“ и т. п. Къ счастью моему, скоро послѣ того были присланы отличные офицеры, въ числѣ которыхъ Струве, занимающійся теперь сооруженіемъ мостовъ на желѣзныхъ дорогахъ и пріобрѣвшій большую извѣстность какъ инженеръ-механикъ. Бендеры, послѣ взятія этой крѣпости гр. Панинымъ въ 1770 г., послѣ двухъ мѣсячной осады, и кн. Потемкинымъ, безъ выстрѣла, въ 1789 г., оставались въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ ее оставили турки — за исключеніемъ того, что при туркахъ были устроены отличные водопроводы, и что въ 1854 г. недостатокъ воды былъ весьма ощутителенъ и что надо было возить съ большими затрудненіями мутную и вредную воду изъ Днѣстра. Кромѣ невыгоднаго положенія Бендеръ, ибо окружающая мѣстность съ юга и запада командуетъ крѣпостью, она отличается совершеннымъ отсутствіемъ сводчатыхъ помѣщеній для гарнизона; единственный старый турецкій пороховой погребъ оказался сводчатымъ, но, по удостовѣренію коменданта, не безопасенъ, по случаю трещинъ, замѣченныхъ въ сводахъ. Начальникъ херсонскаго инженернаго округа, ген.-лейт. Лехнеръ, съ заносчивостью, опровергалъ это мнѣніе коменданта, генерала Ольшевскаго, но ничего не доказывалъ и, наконецъ, когда я его спросилъ, какъ же считать пороховой погребъ — годнымъ или опаснымъ, потому что я обязанъ донести объ этомъ государю, старый Лехнеръ сказалъ:
— Донесите государю, что я его считаю прочнымъ и что когда непріятель будетъ бомбардировать Бендеры, я лягу на порохъ подъ самыми трещинами свода.
Я объ этомъ не доносилъ, но впослѣдствіи разсказалъ объ этомъ государю.
Бо́льшая часть исходящихъ угловъ и всѣ рвы не были обстрѣливаемы; но не входя здѣсь во всѣ подробности всего, что я нашелъ или, правильнѣе, чего не нашелъ, скажу только, что Бендеры ни въ какомъ случаѣ не заслуживали названія крѣпости, и я себя утѣшалъ только тѣмъ, что какъ бы то ни было, а государя приказаніе будетъ исполнено и, конечно, уланы не будутъ въ состояніи взять штурмомъ эту крѣпость лишь по названію.
Любопытно мнѣ было отыскать какіе-нибудь слѣды преданія или легенды продолжительнаго пребыванія близь Бендеръ Карла XII. Къ удивленію моему, всѣ старожилы отзывались полнымъ невѣдѣніемъ, указывая только на селеніе Варницы, въ трехъ верстахъ отъ крѣпости, гдѣ, по ихъ словамъ, былъ разбитъ лагерь Карла. Дѣйствительно, въ указываемомъ ими мѣстѣ правильныя неровности почвы даютъ право полагать, что на томъ мѣстѣ что-нибудь было, но болѣе ничего.
Желая исполнить какъ можно лучше словесное приказаніе государя насчетъ устройства склада для хлѣба, перевозку котораго настоятельно требовалъ главнокомандующій, я обратилъ на этотъ предметъ особенное вниманіе, но скоро убѣдился, что въ крѣпости, приводимой въ оборонительное состояніе, весьма чувствителенъ недостатокъ помѣщенія, и что объ устройствѣ бунтовъ въ крѣпости и о загроможденіи внутренняго пространства легко воспламеняющимися постройками — и думать нельзя; я объ этомъ сдѣлалъ представленіе, причемъ препровождалъ и разсчетъ громаднымъ издержкамъ, безъ которыхъ не можетъ обойтись исполненіе требованія генералъ-фельдмаршала, доказывалъ, что уничтоженіе всего находившагося, въ то время, въ Одессѣ хлѣба не повлечетъ за собою тѣхъ убытковъ, которые окажутся отъ спасенія этого хлѣба перевозкою за 100 верстъ. Послѣдствія вполнѣ оправдали мое мнѣніе. Съ неслыханными усиліями перевезено было изъ Одессы въ Тирасполь 17,000 четвертей хлѣба, и эта операція, несмотря на то, что нѣмецкіе колонисты взялись, движимые чувствомъ патріотизма, перевозитъ этотъ хлѣбъ безплатно, обошлась въ 96,000 р. сер. Тогда только убѣдились, что выгоднѣе остальной хлѣбъ оставить въ Одессѣ.
9-го апрѣля 1854 г. у меня набралось нѣсколько вопросовъ, разрѣшеніе которыхъ зависѣло отъ барона Сакена, и потому я поѣхалъ въ Одессу, признаюсь, не безъ радости, хотя на время покидая уныніе наводящіе Бендеры. Въ Одессу я пріѣхалъ въ тотъ же день, въ 11 часовъ вечера, и остановился въ Европейской гостинницѣ. Взбираясь по лѣстницѣ въ указанное мнѣ помѣщеніе, встрѣтилъ я А. П. Озерова, бывшаго нашимъ повѣреннымъ въ дѣлахъ при Оттоманской портѣ и послѣ разрыва нашего съ Турціей переѣхавшаго на временное жительство въ Одессу.
А. П. Озеровъ, съ нѣкоторымъ волненіемъ, тутъ же сообщилъ мнѣ подробности переговоровъ, происходившихъ, въ тотъ день, между непріятельскими адмиралами и барономъ Сакеномъ, что дерзкія требованія адмираловъ оставлены безъ отвѣта и что уже нѣтъ сомнѣнія, что, съ разсвѣтомъ, Одесса подвергнется бомбардированію, что всѣ жители оставили городъ, что онъ семейство свое перевезъ въ отдаленное предмѣстье — Молдаванку, и, наконецъ, что, только-что передъ тѣмъ, пріѣхалъ вновь назначенный генералъ-губернаторъ, ген.-ад. Анненковъ. Однимъ словомъ, любезнѣйшій Александръ Петровичъ спѣшилъ мнѣ сообщить всѣ городскія новости; я его отъ всей души благодарилъ, думая про себя: никогда я никуда болѣе кстати не пріѣзжалъ, и вспомнилъ любимое изреченіе Sandoz’а: «voyons voir».
На другой день въ 6 ч. утра — поспѣшно взошелъ ко мнѣ А. П. Озеровъ и разбудилъ, говоря, что непріятель уже открылъ огонь по городу. Я вскочилъ, въ одну секунду одѣлся и отправился отыскивать барона Сакена. Когда я пришелъ черезъ безлюдныя улицы на набережную къ Ришельевскому монументу, моимъ глазамъ представилась великолѣпная картина — непріятельская эскадра вытянулась почти вся въ одну линію, полукругомъ, загнувъ свой правый флангъ къ Пересыпи[2] и занимая, къ моему удивленію, тремя большими пароходами ту часть залива, которая, по нашимъ свѣдѣніямъ, недоступна, по мелководію, большимъ судамъ. По временамъ слышны выстрѣлы и на ясномъ голубомъ небѣ въ разныхъ мѣстахъ показываются маленькія бѣлыя облачки отъ разрыва въ воздухѣ бомбъ и гранатъ. Съ восхищеніемъ взглянувъ на все это и полагая, что я застану бар. Сакена на одной изъ прибрежныхъ батарей, я началъ спускаться по Ришельевской лѣстницѣ. При этомъ я испыталъ къ своему горю et avec une profonde humiliation (и съ глубокой обидой) что значитъ кланяться непріятельскимъ снарядамъ. Въ то самое время какъ въ воздухѣ разрывало гранаты, надъ моей головой пролетѣлъ испуганный голубь, и отъ его полета по свѣтлой каменной лѣстницѣ, ярко освѣщенной солнцемъ, промелькнула тѣнь — все это вмѣстѣ произвело на меня впечатлѣніе какъ будто надъ самой головой у меня разорвало бомбу — и я поклонился..... Никогда не забуду этого мгновенія; оно сейчасъ же смѣнилось другимъ, въ которое я успѣлъ отдать себѣ отчетъ впечатлѣнія и почувствовалъ, не смотря на мое совершенное одиночество, что я покраснѣлъ, что мнѣ стыдно!..... Но спрашивается — стыдно чего? Самаго естественнаго чувства самосохраненія. Но оттого и цѣнится храбрость — что она составляетъ торжество надъ самымъ натуральнымъ инстинктивнымъ чувствомъ; такъ разсуждая, я далъ себѣ слово наблюдать за собой, впрочемъ, не допуская и мысли, чтобы я могъ оказаться трусомъ.
Я отправился на батарею № 6, получившую впослѣдствіи названіе Щеголевской. Она одна по своему расположенію и по занятой позиціи непріятелемъ могла успѣшно дѣйствовать, но за то и сама болѣе другихъ подвергалась опасности.
Прапорщикъ Щеголевъ довольно удачно посылалъ снаряды въ бока непріятельскихъ пароходовъ, выстрѣлами опредѣливъ разстояніе судовъ отъ берега.
Бар. Сакена уже не было на батареѣ. На полѣ я встрѣтилъ какого-то жандарма, спѣшилъ его, прельстивъ золотымъ, и, вскочивъ на лошадь, поскакалъ отыскивать бар. Сакена по направленію, указанному мнѣ на батареѣ однимъ изъ артиллеристовъ. Взобравшись на гору, я засталъ Дмитрія Ероѳеевича со всѣмъ его штабомъ у дома кн. Воронцова. Я объяснилъ ему, что пріѣхалъ по дѣламъ службы и что какъ ему теперь недосугъ принимать доклады, то я прошу позволенія — состоять при немъ. Въ свитѣ, къ которой я такимъ образомъ присоединился, находились, между прочими, и вновь прибывшій генералъ-губернаторъ, положеніе котораго было видимо неловкое. Будучи начальникомъ, онъ былъ въ неизвѣстномъ мірѣ и потому, не смотря на явное желаніе, онъ не могъ разыгрывать никакой роли. Начальникъ штаба генерала Савена, генералъ Т—ковъ, и безъ того некрасивой наружности, — не могъ не занимать любознательнаго наблюдателя особеннымъ выраженіемъ своего лица — (l’air effaré) (растерянный видъ), на которомъ слишкомъ откровенно обнаруживались впечатлѣнія, подъ которыми онъ находился. Когда къ нему обращались, видно было, что онъ не слышетъ и не понимаетъ, — все вниманіе его было поглощено результатами выстрѣловъ непріятеля. Еще болѣе плачевную роль разыгрывалъ штабсъ-ротмистръ М—мъ, адъютантъ бар. Савена. Но сей послѣдній не обращалъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія. Мы переѣзжали съ мѣста на мѣсто, но всегда возвращались на набережную. Непріятельскіе снаряды не дѣйствовали разрушительно, какъ можно было ожидать, по случаю особенности матеріала, изъ котораго построены всѣ одесскіе дома. Мягкій камень поглощалъ въ себѣ снаряды, а разрушительнаго сотрясенія не оказывалось. Бо̀льшую часть бомбъ не разрывало. Непріятель дѣйствовалъ также изъ бомбическихъ орудій 120 ф. ядрами; такое ядро попало на моихъ глазахъ — въ монументъ герцога Ришелье и, отколовъ уголъ пьедестала, осыпало насъ пескомъ, поднятымъ осколками гранита. Замѣтивъ толпу всадниковъ близь Воронцовскаго дома — непріятель сталъ стрѣлять по насъ шрапнелевыми гранатами. Но дѣйствительно хорошо, т. е. сильно обстрѣлянною оказалась только Щеголевская батарея. Эта батарея защищалась сколько могла, но ея непростительная постройка была причиною того, что она могла наносить вредъ непріятелю только двумя орудіями, а напослѣдокъ лишь однимъ. Кромѣ того, на полѣ, близь самой батареи, оставался не сломаннымъ какой-то балаганъ, онъ загорѣлся отъ непріятельскихъ выстрѣловъ, а отъ этого пожара, котораго не успѣли потушить, произошелъ взрывъ и положилъ конецъ дѣйствіямъ Щеголева. Стрѣльба непріятеля оказалась ниже всякой критики; если бы только десятый процентъ выпущенныхъ имъ снарядовъ попадалъ въ батарею, то конечно и слѣдовъ ея не осталось бы; къ счастью, всѣ почти снаряды чрезъ нея пролетали и этимъ объясняется, что оказалось на этой батареѣ лишь два подбитыхъ орудія и одинъ испорченный мерланъ. Изъ артиллерійской прислуги только одинъ убитый и трое раненыхъ и контуженныхъ нижнихъ чиновъ.
Во второмъ часу пополудни, замѣтивъ, что нѣсколько лодочекъ отдѣляется отъ ближайшихъ къ Пересыпи пароходовъ и что онѣ направляются къ берегу, я поѣхалъ съ капитаномъ Глинкой (не могу припомнить у кого онъ былъ адъютантомъ) на Пересыпь и засталъ тамъ слѣдующее: два баталіона Томскаго и Колыванскаго полковъ стояли въ сомкнутыхъ баталіонныхъ колоннахъ подъ выстрѣлами маленькой непріятельской флотиліи, подъ предлогомъ, что они составляютъ прикрытіе, выдвинутому впередъ къ морскому берегу, дивизіону легкой № 3 батареи 14-й артиллерійской бригады.
Непріятельскіе катера были вооружены небольшими орудіями и ракетными станками. Этихъ катеровъ я насчиталъ до 18. Наши легкія орудія дѣйствовали совершенно безъуспѣшно и видно было, какъ наши ядра падали въ воду; картечью же не стрѣляли, не смотря на то, что̀ сказано въ реляціи, потому что непріятель не подходилъ на картечный выстрѣлъ.
Когда я пріѣхалъ къ этимъ батальонамъ, я засталъ полное безначаліе: съ нашей стороны уже было нѣсколько убитыхъ и раненыхъ, при мнѣ взорвало одинъ зарядный ящикъ и подбило два орудія. Нелѣпость всего, что я тутъ увидѣлъ, меня взбѣсила, но отсутствіе начальства и моя пассивная по неволѣ роль не позволяли мнѣ и думать о какой-либо иниціативѣ. Наконецъ, я рѣшился сказать двумъ штабъ-офицерамъ, что имъ слѣдуетъ, по моему мнѣнію, прикрыть свои баталіоны за домами и что я немедленно поѣду доложить бар. Сакену — что эти войска совершенно безполезно теряютъ людей. Видимо было, что цѣль непріятеля заключалась въ томъ, чтобы ракетами поджигать городъ, потому что кромѣ гребцовъ и артиллерійской прислуги на катерахъ никого не было.
Не смотря на это, въ реляціи было сказано, что непріятель покушался сдѣлать высадку на Пересыпь.
Реляція, между прочимъ, повѣствовала:
«Непріятельскіе желѣзные пароходы, не требующіе большой глубины, для окруженія практическаго мола[3], сверхъ чаянія, подходила близко къ берегу и одинъ изъ нихъ отдѣлился къ предмѣстью Пересыпи съ гребными судами, которыя конгревыми ракетами зажигали суда на практической гавани и строенія въ предмѣстьѣ Пересыпи и пытались сдѣлать высадку. Но встрѣченныя картечью изъ 4-хъ[4] полевыхъ орудій легкой № 3 батареи 14 артиллерійской бригады, подъ прикрытіемъ 6-ти ротъ резервнаго и запаснаго батальоновъ Томскаго и резервнаго батальона Колыванскаго и Егерскихъ полковъ, поставленныхъ въ засадѣ, обращены въ бѣгство къ судамъ и, преслѣдуемыя, ядрами, имѣли значительную потерю. У насъ же убито и ранено нѣсколько человѣкъ и подбито два лафета».
Возвращаясь отъ этой поэзіи къ дѣйствительности, я поѣхалъ отыскивать бар. Сакена и встрѣтилъ его ѣдущаго на дрожкахъ съ ген. Анненковымъ у артиллерійскаго дома. Я доложилъ Дмитрію Ероѳеевичу о положеніи на Пересыпи несчастныхъ батальоновъ, безъ всякой пользы теряющихъ людей, и просилъ позволенія поставить ихъ внѣ дѣйствія непріятельской артиллеріи. Генералъ Сакенъ не успѣлъ еще отвѣчать, какъ ген. Анненковъ сказалъ мнѣ при Сакенѣ:
— Эти батальоны поставлены по распоряженію начальства, слѣдовательно должны стоять.
Сакенъ, вѣроятно, былъ озадаченъ этимъ непрошеннымъ вмѣшательствомъ только что прибывшаго генералъ-губернатора, но ничего не сказалъ и поѣхалъ къ преосвященному Иннокентію, а я, по глупости, тогда только догадался, что сохраненіе людей иногда совсѣмъ не входитъ въ разсчетъ попечительнаго начальства, и что если бы не было поставленныхъ на убой томцевъ и колыванцевъ, то и не было бы блистательной реляціи слѣдующаго содержанія:
«Богъ видимо оцѣнилъ защитниковъ вѣры, царя и чести Россіи: при смертоносномъ огнѣ непріятельскихъ орудій большаго калибра, дѣйствовавшихъ ядрами, бомбами и картечными гранатами, потеря наша состоитъ изъ 4-хъ нижнихъ чиновъ, раненыхъ: полковника Мещерскаго[5], нижнихъ чиновъ 45 и контуженныхъ нижнихъ чиновъ 12».
11-го апрѣля, по случаю Свѣтлаго Христова Воскресенія, я отправился христосоваться къ начальству, при этомъ, разговорившись наединѣ съ бар. Сакеномъ, сообщилъ ему, что много толкуютъ о какомъ-то покушеніи непріятеля сдѣлать высадку, но что я положительно удостовѣряю, какъ очевидецъ (ни Сакена, ни Анненкова не было на Пересыпи), что этого не было. Не смотря на это, донесеніе было отправлено въ тотъ же день къ государю, съ вышеприведеннымъ украшеніемъ мнимой высадки.
Впослѣдствіи, когда я поздравилъ бар. Сакена, по случаю полученія имъ ордена св. Андрея за отличное отраженіе непріятеля, онъ мнѣ говорилъ, вѣроятно, вспоминая то, что ему говорилъ послѣ христосованія, „что ему досадно и больно, что въ донесеніи къ государю было упомянуто о небываломъ намѣреніи непріятеля сдѣлать высадку“.
Въ день 10-го апрѣля 1854 г., въ Одессѣ, среди города, можно было умереть голодною смертью тому, кто не довольствовался изъ котла въ какой нибудь ротѣ или не имѣлъ своего хозяйства; гостинницы и лавки были закрыты, единственная баба, продававшая крашеныя яйца, была убита бомбою, вмѣстѣ съ мужикомъ, торговавшимъ у ней яйца. Жители также, безъ исключенія, выѣхали за городъ, но, къ моему счастью, оставалось въ городѣ хлѣбосольное семейство А. М. Абаза. Въ 7-мъ часу, когда уже давно не было слышно ни одного выстрѣла, я отправился къ нимъ и засталъ у нихъ много военныхъ, давно предупредившихъ меня, и оказалось, что въ цѣломъ домѣ не осталось ничего съѣстнаго, кромѣ хлѣба и соленыхъ огурцовъ, но за то шампанскаго сколько угодно. Три дня спустя, 14-го числа, непріятельская эскадра снялась съ якоря и ушла по направленію частью въ Константинополь, частью въ Севастополь, а я немедленно отправился въ Бендеры наблюдать попрежнему за ходомъ работъ.
Не говоря о невыносимой скукѣ, на которую я былъ осужденъ въ Бендерахъ, мое тамъ положеніе представляло много затрудненій.
Въ дѣлѣ инженерномъ, строительномъ я вовсе не былъ компетентенъ, а на мѣстѣ не было ни одного человѣка, совѣтами котораго я могъ бы воспользоваться. Кромѣ того, я имѣлъ случай ежедневно убѣждаться въ своей неопытности, а это не могло не останавливать моей врожденной, въ то время еще не ослабѣвшей, энергичной дѣятельности. По пріѣздѣ моемъ въ Бендеры, послѣ бомбардированія Одессы, я засталъ тамъ отзывъ военнаго министра, которымъ онъ меня увѣдомлялъ, что государь вполнѣ одобрилъ сдѣланныя мной распоряженія въ Николаевѣ. Это меня чрезвычайно обрадовало и утѣшило, и вотъ почему: расположеніе и постройка Николаевскихъ батарей зависѣли отъ морскаго вѣдомства, и предоставленною мнѣ властью я отмѣнилъ предположеніе кн. Меншикова и хотя и доносилъ ему въ Севастополь о причинахъ, побудившихъ меня измѣнить устройство Николаевскихъ батарей и увеличить ихъ число постройкой большой батареи, въ видѣ сомкнутаго укрѣпленія близь села Богоявленскаго, но не получилъ отъ него отвѣта. Впослѣдствіи артиллерійскій офицеръ, капитанъ Пестичъ, увѣдомилъ меня письмомъ, что кн. Меншиковъ изъявилъ полное согласіе на сдѣланныя много распоряженія и подтвердилъ адмиралу М. Б. Берху усилить средства для скорѣйшаго окончанія начатыхъ работъ. Въ концѣ апрѣля у меня опять накопилось много дѣлъ, которыя требовали словесныхъ объясненій съ бар. Сакеномъ и ген. Лехнеромъ, начальникомъ дунайскаго инженернаго округа, и потому 28-го апрѣля я опять отправился въ Одессу. Баронъ Сакенъ принялъ меня какъ стараго знакомаго, и обѣщался немедленно исполнить все, о чемъ я его просилъ; ген. Лехнеръ оказался также очень податливымъ.
Такимъ образомъ, приведенный въ пріятное расположеніе духа, я рѣшилъ, что могу себѣ дозволить пробыть денька два въ Одессѣ, повидаться съ своими знакомыми и насладиться городского жизнью, отъ которой я начиналъ отвыкать въ Бендерахъ.
А. П. Озеровъ съ семействомъ, М. Д. Непокойчицкая, сестра А. Д. Герстенцвейга, моего товарища и пріятеля, Николай Ивановичъ Крузенштернъ и нѣсколько молодыхъ людей изъ штаба главнокомандующаго давали мнѣ возможность весьма пріятно провести нѣсколько дней въ Одессѣ, которая, послѣ удаленія непріятельской эскадры, совершенно успокоилась. Большая часть жителей возвратилась, общественная жизнь оживилась и даже показались объявленія, обѣщавшія, въ непродолжительномъ времени, представленія итальянской оперы.
30-го числа, въ 8 ч. утра, я сидѣлъ у раствореннаго окна своей квартиры Европейской гостинницы и наслаждался великолѣпнымъ весеннимъ утромъ, въ ожиданіи чая; вдругъ подскакалъ къ моему окну гр. Медемъ, штабсъ-ротмистръ Бѣлорусскаго гусарскаго полка, состоявшій ординарцемъ при бар. Сакенѣ, и прежде всего выразилъ свое удивленіе, видя мое спокойствіе, а потомъ и разсказалъ, что море покрыто такимъ густымъ туманомъ, что ничего нельзя различить на самое близкое разстояніе, но что, судя по шуму на берегу моря, близь дачи Картаци, надо полагать, что близь самаго берега сталъ на мель непріятельскій пароходъ. Къ этому онъ добавилъ, что войска уже направлены къ этому мѣсту и что баронъ также туда поѣхалъ.
Я немедленно собрался, а въ это же время пріѣхавшій А. П. Озеровъ предложилъ мнѣ свою коляску и мы вмѣстѣ отправились удовлетворять свое любопытство. Проѣхавъ дачу, принадлежавшую одесскому городскому головѣ Картацци, мы застали уже снявшуюся съ передковъ батарею и, какъ мнѣ сперва показалось, стрѣлявшую въ воду. По повѣркѣ оказалось, что англійскій пароходъ Tiger сѣлъ на мель такъ близко отъ берега, возвышающагося отвѣсно надъ моремъ на 16 саженъ, что его можно было видѣть только съ самаго края обрыва. На столь близкое разстояніе наши снаряды производили страшно разрушительное дѣйствіе. Англичане хотя не стрѣляли, но, по близости къ высокому берегу, не могли наносить намъ ни малѣйшаго вреда. Непріятель скоро самъ въ этомъ убѣдился и весь экипажъ Тигра сдался военноплѣннымъ, немедленно перевезенъ на берегъ, положилъ оружіе[6] и былъ отправленъ подъ конвоемъ въ карантинныя помѣщенія.
Густой туманъ, покрывавшій море и бывшій, вѣроятно, причиною гибели Тигра, разсѣялся къ 11 часамъ утра, и тогда мы замѣтили вдали два приближающихся парохода. Предполагая, что это спутники Тигра, и что они попытаются подать помощь погибающему пароходу, участь экипажа котораго не могла быть имъ извѣстна, бар. Сакенъ приказалъ гранатами зажечь и взорвать Тигръ. Онъ былъ ужъ объятъ пламенемъ и мы ожидали взрыва, когда прочіе пароходы подошли на дальній выстрѣлъ и открыли по насъ огонь. Къ удивленію моему — за нашими 12-ю орудіями были построены войска и между прочими два полка уланъ!
Къ счастію, непріятельскіе выстрѣлы не могли наносить намъ большаго вреда, такъ что послѣ двухъ часоваго обстрѣливанія берега у насъ оказалась весьма незначительная потеря, а именно убитыхъ два артиллериста и 3 артиллерійскія лошади и контуженныхъ 2 артиллерійскихъ офицера.
Когда непріятельскіе пароходы удалились, а отъ взорваннаго Тигра остались видными надъ водой лишь однѣ трубы, я отправился обратно въ городъ, гдѣ далъ слово обѣдать у А. М. Абаза. Въ одно время со мной вошла въ домъ и хозяйка, т. е. старушка, мать хозяина, и съ жаромъ разсказала намъ, что и она ѣздила съ какою-то компаніонкою посмотрѣть на англичанъ по любопытству. „Пришли мы, говорила она, къ самой батареѣ, какъ вдругъ стали стрѣлять, мы испугались, бросились бѣжать, но не зная дороги, натыкались на солдатъ, которыхъ умоляли вывести насъ къ экипажу. Во время этихъ переговоровъ раздался крикъ: „ложись“, — мы, батюшка мой, и легли — да вставать-то ужъ и не посмѣли, повѣрите ли — по сіе время пролежали..... какъ насъ не затоптали, право, я и понять не могу, видно, Богъ спасъ“.
Вечеромъ я былъ на оперномъ представленіи, давали „La ligna del regimento“.
— Конечно, думалъ я, возвращаясь домой измученный и сонный, мнѣ ужъ никогда не придется такъ оригинально и разнообразно провести день. Утромъ подъ непріятельскими выстрѣлами, потомъ въ большомъ городѣ, въ которомъ все совершенно спокойно, какъ во время мира, на отличномъ обѣдѣ, а вечеромъ на представленіи италіянской оперы.
Когда по городу разнесся слухъ, что взято въ плѣнъ множество англичанъ, толпы жителей бросились на встрѣчу плѣннымъ, въ томъ числѣ, на дрожкахъ прежней конструкціи, бѣловласый дюжій купчина; этотъ старикъ, подъѣхавъ къ англичанамъ, оставилъ дрожки, перекрестившись три раза — крикнулъ, «здорово, бусурмане!» и немедленно затѣмъ — закупилъ всѣ лотки снующихъ разнощиковъ и кормилъ съ большимъ усердіемъ матросовъ, которые, проработавъ цѣлую ночь въ надеждѣ сойти съ мели, дѣйствительно были очень голодны.
Послѣ всѣхъ этихъ событій, которымъ мѣстнымъ начальствомъ придавалось бо̀льшее по возможности значеніе, приступили къ работамъ, чтобы воспользоваться остатками погибшаго англійскаго парохода. Оказалось, что машина, за исключеніемъ нѣкоторыхъ поврежденій, еще годится для употребленія, такъ равно и нѣсколько чугунныхъ орудій, но какъ орудія эти были подъ водой, предполагалось ихъ подвергнуть испытанію, прежде чѣмъ сдѣлать изъ нихъ какое либо употребленіе. Новый генералъ-губернаторъ, описывая всѣ послѣднія событія въ донесеніи государю, просилъ дозволенія, въ память гибели „Тигра“, поставить два изъ орудій, съ него взятыхъ, по обѣ стороны Ришельевскаго монумента на приморскомъ бульварѣ Одессы. Я ничего объ этомъ не зналъ; гуляя разъ вечеромъ по бульвару, встрѣтилъ я Н. Н. А—а очень озабоченнаго; послѣ обычныхъ привѣтствій онъ мнѣ сказалъ; „Знаете, какое несчастье? сегодня стрѣляли изъ англійскихъ орудій“!
— Что же, перебилъ я его, кого нибудь при этомъ ранили или убили?
— Нѣтъ, слава Богу, были приняты мѣры предосторожности.
— Такъ что же, какое несчастье?
— Два изъ этихъ орудій разорвало, а послѣ этого не найдется двухъ одинаковыхъ.
Я въ недоумѣніи смотрѣлъ на генералъ-губернатора.
— Да помилуйте, я сдѣлалъ представленіе, чтобы поставить два орудія на бульварѣ.
Я весь превратился въ вопросительный знакъ, рѣшительно ничего не понимая; тогда онъ отвѣтилъ протяжно, съ горькою печалью въ голосѣ: „а симетрія?“
Послѣ всѣхъ одесскихъ занимательныхъ событій, Бендеры показались бы мнѣ невыносимымъ мѣстопребываніемъ, если бы не весна, поздняя, давно жданная, со всѣми своими прелестями.
Весна украсила Бендеры цвѣтущими акаціями и огромными жасминными деревьями, которыми было обсажено крыльце дома турецкаго коменданта. Эти деревья, которыхъ я нигдѣ не видалъ кромѣ Бендеръ, были въ то время покрыты мелкими, но весьма душистыми цвѣтами. Необозримыя степи Херсонской губерніи были покрыты дикими тюльпанами и гіацинтами, но кромѣ того меня въ особенности поддерживала надежда скораго возвращенія въ Петербургъ. Всѣ работы были въ ходу, а предположенное инженернымъ департаментомъ усиленіе бендерской крѣпости передовыми люнетами требовало радикальнаго измѣненія, потому что было сдѣлано безъ соображенія съ условіями мѣстности. Приготовивъ необходимые планы и составивъ критическій разборъ проектовъ департамента, въ половинѣ мая я рѣшился отправиться въ Петербургъ и обо всемъ, до моего порученія относящемся, доложить лично государю.
23-го мая (1864 г.) возвратился я въ Петербургъ, а 24-го, въ 8 час. утра, я уже ожидалъ прохода государя въ галереѣ нижняго этажа петергофскаго дворца[7], по которой онъ обыкновенно проходилъ послѣ своей ежедневной утренней прогулки, идя заниматься и принимать министровъ въ свой оффиціальный кабинетъ. Мнѣ и теперь становится весело на душѣ, когда я вспоминаю взглядъ Николая Павловича, завидѣвшаго меня; не знаю, дѣйствительно ли онъ любилъ меня или было имъ принято за правило принимать радостный видъ при представленіи возвращающихся адъютантовъ, но его лицо, вся фигура подтвердили его слова:
— „Очень радъ тебя видѣть“.
Послѣ обмѣна нѣсколькихъ словъ, онъ мнѣ назначилъ въ тотъ же день часъ для доклада. При этомъ докладѣ онъ неоднократно хвалилъ и, наконецъ, одобрилъ все уже сдѣланное и новыя предположенія, но съ тѣмъ, что я долженъ предварительно какого либо исполненія получить согласіе инспектора по инженерной части, присовокупляя: „Ты его еще не видалъ, я тебѣ разрѣшаю къ нему съѣздить въ Кронштадтъ[8]“.
Затѣмъ онъ протянулъ мнѣ руку, говоря: „еще разъ спасибо, но съ такимъ выраженіемъ и чувствомъ, что невозможно было несчитать себя награжденнымъ не по заслугамъ. Незабвенный Николай Павловичъ имѣлъ особенный даръ благодарить, — его благодарность имѣла особенное свойство воодушевлять людей и подготовить ихъ на всевозможные труды и самопожертвованія.
Пребываніе мое въ Петергофѣ до августа я могу считать самымъ пріятнымъ временемъ моей жизни; государь былъ постоянно особенно ко мнѣ милостивъ; это выражалось очень часто и весьма разнообразно. Когда онъ ѣздилъ въ Кронштадтъ, онъ всегда бралъ меня съ собой, а разъ даже прислалъ за мной великаго князя Константина Николаевича, заставшаго меня въ халатѣ, въ разговорѣ съ Альбединскимъ. 3-го іюля утромъ государь, встрѣтивъ меня въ саду, сказалъ мнѣ, что онъ съ императрицею поѣдетъ въ Саперный лагерь въ 11 часовъ и прибавилъ: „совѣтую и тебѣ туда прокатиться“.
Оказались, что государь, вспоминая въ этотъ день свое назначеніе генералъ-инспекторомъ по инженерной части, два дня послѣ своей свадьбы, хотѣлъ побывать съ государыней въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, гдѣ 36 лѣтъ тому назадъ впервые былъ привѣтствованъ саперами — какъ главный ихъ начальникъ и шефъ. Онъ туда пріѣхалъ съ Александрою Ѳедоровною и былъ очень милостивъ съ окружившими его саперами. Въ этотъ день я въ первый разъ обѣдалъ у государя въ Александріи — въ cottedge’ѣ. Кромѣ меня были приглашены: начальникъ инженеровъ Андрей Андреевичъ фонъ Цуръ-Мюленъ, котораго солдаты называли Цырмуленъ, и мой старый и добрый командиръ Николай Филиповичъ Хомутовъ. Кто не видалъ Николая Павловича въ Александріи, тотъ, конечно, не имѣетъ понятія о простотѣ и очаровательности его обращенія въ семейномъ кругу; тутъ можно было забыть, что онъ Бѣлый царь и самодержецъ всея Руси, но грандіозность и прелесть его личности всегда сохранялась и привлекала къ нему сердца даже людей, не раздѣлявшихъ его понятій, даже осуждавшихъ его систему, его дѣйствія. На тѣхъ, которые его видѣли въ первый разъ, онъ производилъ поражающее, даже смущающее, впечатлѣніе.
Мнѣ говорила княгиня Елизавета Алексѣевна Паскевичъ, что во время пребыванія государя въ Варшавѣ, совпавшаго съ проѣздомъ генерала Ламорисіера, ѣхавшаго въ Петербургъ представителемъ французской республики, она повезла M-me Lamoriciere смотрѣть городъ. Послѣ прохожденія войскъ государь подъѣхалъ къ ихъ коляскѣ и привѣтствовалъ ихъ очень любезно, сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ г-жѣ Lamoriciere, которая совсѣмъ растерялась, и какъ только государь отъѣхалъ, республиканка очень наивно и скоро проговорила: „Comme il est beau, votre empereur! mais comme il impose! que lui ai-je dit? Je suis sûre que je lui ai répondu à tort et à travers“. („Какъ хорошъ собою вашъ государь! но какая у него внушающая наружность! что я сказала ему? я увѣрена, что я отвѣчала ему не впопадъ).
Въ теченіи іюня и іюля мѣсяцевъ, я чувствовалъ себя необыкновенно спокойнымъ и счастливымъ, но какъ ничего совершеннаго въ сей жизни не бываетъ, то и у меня была печаль.
Отецъ мой видимо слабѣлъ. Въ концѣ іюля у него былъ легкій нервный ударъ, послѣ котораго языкъ не то чтобы отнялся, но говорить онъ сталъ плохо. Это продолжалось не долго и благодаря особенной преданности и попечительности о больномъ Бориса Антоновича Шванебаха, его адъютанта, почти не отлучно находившагося при немъ, кромѣ его и меня никто не зналъ въ Кронштадтѣ о случившемся.
Въ половинѣ августа государь приказалъ мнѣ опять ѣхать въ Бендеры, а оттуда въ главную квартиру кн. М. Д. Горчакова.
Въ Бендерахъ мнѣ предстояло осмотрѣть произведенныя и еще производившіяся работы, обезпечить хорошія и надежныя помѣщенія для пороха, кромѣ того получить приказанія.
Пробывъ нѣсколько дней въ Бендерахъ, я отправился на Кишиневъ и Скуляны въ Яссы. Приближаясь къ первой станціи отъ Кишинева, поздно вечеромъ, камердинеръ мой Иванъ занемогъ холерою, и при этомъ выказалъ необыкновенное малодушіе, громко молился и прерывалъ свои молитвы жалостными просьбами не покидать его, не дать ему умереть и т. п.
Пріѣхавши на станцію, единственную комнату для пріѣзжающихъ я нашелъ занятою и путешественники, укрывавшіеся въ ней отъ сильной грозы, отказались впустить въ нее моего больнаго. Меня это взорвало; я силою въ нее взошелъ, выломавъ замокъ, и засталъ въ ней испуганнаго старика съ пистолетами въ рукахъ.
Этотъ старикъ оказался бывшій сербскій господарь Милошъ Обреновичъ; при видѣ флигель-адъютанта, онъ успокоился, положилъ свои пистолеты, а я ему объяснилъ исключительность своего положенія и извинялся за причиненное ему безпокойство. Впослѣдствіи я встрѣчался съ Милошемъ въ Одессѣ, какъ старый знакомый, и съ удовольствіемъ убѣдился, что онъ не сердится на меня за страхъ, испытанный имъ по моей шалости при безцеремонномъ вторженіи моемъ въ занимаемую имъ комнату, ночью, во время грозы, среди Сергіевскихъ лѣсовъ, пользовавшихся весьма дурною репутаціею, по случаю довольно часто повторявшихся разбоевъ.
Этотъ страхъ Милоша объяснялся еще тѣмъ, что успѣвъ вывезти значительные капиталы изъ Сербіи, онъ всегда возилъ съ собою много денегъ и большія богатства въ драгоцѣнныхъ камняхъ.
Убѣдившись, что въ станціонномъ, совершенно одинокомъ, домѣ среди лѣса я рѣшительно не имѣю возможности доставить ни малѣйшаго пособія моему Ивану, я рѣшился ѣхать во что бы то ни стало до Сергіева. Въ этомъ гнусномъ городишкѣ я пробылъ двое сутокъ, по истеченіи которыхъ уѣздный врачъ, усердно ходившій за моимъ больнымъ, объявилъ мнѣ, что я могу ѣхать. Я немедленно поскакалъ въ Скуляны, куда прибылъ вечеромъ и сейчасъ же распросилъ, кто изъ женъ военныхъ, находящихся въ Молдавіи, временно пребываютъ въ Скулянахъ, а это потому, что мнѣ было извѣстно общее запрещеніе семействамъ военныхъ чиновъ слѣдовать при мужьяхъ за границу. Оказалось, что графиня Канкрина (Valerien), Екатерина Александровна Тимашева, графиня Сакенъ и т. д. уже давно живутъ въ Скулянахъ. Я немедленно отправился къ нимъ, очень пріятно провелъ у нихъ вечеръ и, возвращаясь домой, совершенно забылъ, что я не въ Петербургѣ.
Зная акуратность и форменность барона Сакена, выѣзжая на другой день изъ Скулянъ въ Яссы и полагая возможною встрѣчу съ Дмитріемъ Ероѳеевичемъ, я положилъ возлѣ себя въ коляску каску и шарфъ, чтобы имѣть возможность съ особеннымъ военнымъ приличіемъ явиться, хотя бы въ полѣ.
Предусмотрительность моя оказалась весьма полезною. Подъѣзжая къ Яссамъ, я встрѣтилъ бар. Сакена, объѣзжавшаго верхомъ войска, расположенныя бивуакомъ; я представился ему въ шарфѣ на большой дорогѣ. Онъ мнѣ очень обрадовался и требовалъ, чтобы я ѣхалъ прямо къ нему обѣдать. Въѣзжая въ Яссы, я встрѣтилъ запыленнаго и измученнаго товарища, гр. Крейца, ѣдущаго въ невыносимой каруцѣ въ Петербургъ съ донесеніемъ отъ кн. Горчакова, главная квартира котораго еще не прибыла въ Яссы. Въ этомъ городѣ меня ожидало ужасное разочарованіе. Я считалъ Яссы, правда, неизвѣстно на какомъ основаніи, европейскимъ городомъ и потому, не безъ непріятнаго чувства, долженъ былъ убѣдиться въ противномъ. Узенькія невымощенныя улицы, дрянные дома, отсутствіе садовъ и гуляній, вотъ въ главныхъ чертахъ вѣрное описаніе города Яссъ. На базарныхъ площадяхъ постоянно двигается и шумитъ толпа грязнаго и празднаго народа; вечеромъ огромное собраніе порядочныхъ и роскошныхъ экипажей, въ голой степи, называемой kono, rendez-vous ясскаго beau-mond’а.
На другой день моего пріѣзда городъ сталъ оживляться появленіемъ многихъ лицъ главной квартиры нашей отступающей отъ Дуная, къ сожалѣнію далеко не побѣдоносной, арміи.
26 августа я присутствовалъ при молебствіи и парадѣ. Бар. Сакенъ — игралъ роль главнаго начальствующаго лица, а бар. А. Н. Б. исправлялъ должность генералъ-губернатора или даже какого-то жалкаго, но сильно раздражительнаго господаря. Этотъ баронъ привелъ меня въ ужасъ (странностью) своего поведенія въ обращеніи съ публикой. На этомъ парадѣ онъ разсердился на какого-то молдаванскаго офицера, не видѣвшаго его и потому не успѣвшаго посторониться. Онъ схватилъ его за эполетъ и дернулъ такъ, что этотъ офицеръ чуть-чуть не упалъ. Потомъ когда при прохожденіи войскъ церемоніальнымъ маршемъ публика выдвигалась впередъ, чтобы лучше видѣть войска, онъ ее осыпалъ бранными словами. Я былъ пораженъ и огорченъ, думая о впечатлѣніи, которое подобное поведеніе должно было оставить въ жителяхъ Яссъ.
Наконецъ, прибылъ въ Яссы главнокомандующій, кн. Михаилъ Дмитріевичъ Горчаковъ. Въ разговорѣ съ нимъ о моемъ порученіи онъ мнѣ сказалъ, что ему очень досадно, что недостатокъ надежной переправы при устьяхъ Днѣстра заставляетъ его направлять войска не по прямому пути въ Херсонскую губернію, а на Бендеры. На это я ему предложилъ спустить одинъ изъ мостовъ, построенныхъ подъ моимъ наблюденіемъ, до селенія Маяки, оговаривая, впрочемъ, что мосты, построенные въ Бендерахъ, окажутся, вѣроятно, недостаточными для Днѣстра—при селеніи Маяки[9], но онъ, не обращая на эти послѣднія слова вниманія, во все горло закричалъ: „Kotzeboue, Kotzeboue, voilà notre sauveur: il nous donne un pont!“ (Коцебу, Коцебу, вотъ нашъ спаситель, онъ даетъ намъ мостъ). Затѣмъ, не получая никакихъ приказаній, я хотѣлъ откланяться, но князь меня остановилъ: „non, non, je vous garde, vous resterez auprès de moi, j’ai besoin de vous“ (нѣтъ, нѣтъ, я не отпускаю васъ, вы останетесь при мнѣ, вы мнѣ нужны) и т. д. Все это съ тою скороговоркою, которая была свойственна благородному Михаилу Дмитріевичу. Мнѣ, однако, этого очень не хотѣлось, военныя дѣйствія были окончены, или, по крайней мѣрѣ, таковыхъ не предвидѣлось для арміи, находившейся подъ командою кн. Горчакова, въ близкомъ будущемъ, а я надѣялся въ нѣсколько дней окончить все, что мнѣ оставалось сдѣлать въ Бендерахъ, и скакать въ Петербургъ на Вонлярово, гдѣ должна была окончательно рѣшиться моя участь, такъ какъ я имѣлъ основаніе считать себя помолвленнымъ съ Анною Александровною Вонлярлярскою. По этимъ причинамъ, я сталъ увѣрять кн. Горчакова, что мнѣ оставаться при немъ невозможно, что я еще не окончилъ своего порученія, и что когда оно будетъ окончено, то мнѣ предстоитъ лично отдать отчетъ государю. Послѣ нѣкоторыхъ возраженій со стороны князя, мнѣ удалось настоять на своемъ и я на другой день съ радостью простился съ Яссами и Молдавіею.
Примѣчанія править
- ↑ Послѣ удаленія генерала Ѳ*** отъ должности генералъ-губернатора, этотъ Б. перешелъ къ барону Сакену, а потомъ къ генералу Анненкову. При первомъ онъ прикидывался святошею, при второмъ весельчакомъ, и кромѣ того прибѣгалъ къ разнымъ — пріемамъ, чтобы сдѣлаться не только пріятнымъ своему начальству, но и необходимымъ. В. Д.
- ↑ Низкая и отдаленная часть города — близь моря, восточнѣе самаго города. В. Д.
- ↑ На оконечности этого мола находилась № 6 Щеголевская батарея.
- ↑ Ихъ оставалось уже только два. В. Д.
- ↑ Онъ былъ только контуженъ. В. Д.
- ↑ Изъ этого оружія я сохранилъ на память одинъ штуцеръ огромнаго калибра. В. Д.
- ↑ Въ то время особыя представленія назначались очень рѣдко; обязанные же являться адъютанты становились тамъ, гдѣ государь проходилъ, и въ случаѣ надобности въ объясненіяхъ, онъ самъ для этого назначалъ время и тогда принималъ въ своемъ кабинетѣ. В. Д.
- ↑ Весною 1854 г., во время моего отсутствія, отецъ мой, не смотря на болѣзненное состояніе — долженъ былъ, но настоятельному требованію государя, принять должность военнаго генералъ-губернатора Кронштадта и командовать расположенными тамъ войсками на правахъ командира отдѣльнаго корпуса въ военное время. В. Д.
- ↑ Впослѣдствіи оказалось, что не только мой мостъ былъ слишкомъ коротокъ—для ширины Днѣстра при селеніи Маяки, но что по случаю топкихъ, на значительное разстояніе, береговъ рѣки нельзя было достигнуть моста, не устроивъ предварительно плотинъ, т. е. гатей, на что не было ни времени, ни средствъ, ни распоряженія, такъ что войска, направленныя на Маяки, должны были перемѣнять маршрутъ и, сдѣлавъ огромный крюкъ, подняться вверхъ по Днѣстру, чтобы переправиться подъ Бендерами. В. Д.