подъѣхалъ къ ихъ коляскѣ и привѣтствовалъ ихъ очень любезно, сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ г-жѣ Lamoriciere, которая совсѣмъ растерялась, и какъ только государь отъѣхалъ, республиканка очень наивно и скоро проговорила: „Comme il est beau, votre empereur! mais comme il impose! que lui ai-je dit? Je suis sûre que je lui ai répondu à tort et à travers“. („Какъ хорошъ собою вашъ государь! но какая у него внушающая наружность! что я сказала ему? я увѣрена, что я отвѣчала ему не впопадъ).
Въ теченіи іюня и іюля мѣсяцевъ, я чувствовалъ себя необыкновенно спокойнымъ и счастливымъ, но какъ ничего совершеннаго въ сей жизни не бываетъ, то и у меня была печаль.
Отецъ мой видимо слабѣлъ. Въ концѣ іюля у него былъ легкій нервный ударъ, послѣ котораго языкъ не то чтобы отнялся, но говорить онъ сталъ плохо. Это продолжалось не долго и благодаря особенной преданности и попечительности о больномъ Бориса Антоновича Шванебаха, его адъютанта, почти не отлучно находившагося при немъ, кромѣ его и меня никто не зналъ въ Кронштадтѣ о случившемся.
Въ половинѣ августа государь приказалъ мнѣ опять ѣхать въ Бендеры, а оттуда въ главную квартиру кн. М. Д. Горчакова.
Въ Бендерахъ мнѣ предстояло осмотрѣть произведенныя и еще производившіяся работы, обезпечить хорошія и надежныя помѣщенія для пороха, кромѣ того получить приказанія.
Пробывъ нѣсколько дней въ Бендерахъ, я отправился на Кишиневъ и Скуляны въ Яссы. Приближаясь къ первой станціи отъ Кишинева, поздно вечеромъ, камердинеръ мой Иванъ занемогъ холерою, и при этомъ выказалъ необыкновенное малодушіе, громко молился и прерывалъ свои молитвы жалостными просьбами не покидать его, не дать ему умереть и т. п.
Пріѣхавши на станцію, единственную комнату для пріѣзжающихъ я нашелъ занятою и путешественники, укрывавшіеся въ ней отъ сильной грозы, отказались впустить въ нее моего больнаго. Меня это взорвало; я силою въ нее взошелъ, выломавъ замокъ, и засталъ въ ней испуганнаго старика съ пистолетами въ рукахъ.
Этотъ старикъ оказался бывшій сербскій господарь Милошъ Обреновичъ; при видѣ флигель-адъютанта, онъ успокоился, положилъ свои пистолеты, а я ему объяснилъ исключительность
