Дѣйствительно, 12-го марта Провидѣнію угодно было допустить, чтобы пресѣчены были дни Павла I и тѣмъ самымъ и общественныя и частныя бѣдствія; налоги росли съ каждымъ днемъ, а съ ними вмѣстѣ и гоненія. Сколько разъ я благодарила Создателя, что я была избавлена отъ обязанности являться при дворѣ въ царствованіе Павла! Сколько мнѣ пришлось бы перенести горя и тревоги, такъ какъ природа отказала мнѣ въ искусствѣ притворяться, столь необходимомъ при общеніи съ государями и еще болѣе съ ихъ приближенными, и на лицѣ моемъ ясно отражались отвращеніе, презрѣніе и негодованіе, волновавшія мою душу. Павелъ былъ невыносимъ со своимъ прусскимъ капральствомъ, невыносимъ и въ томъ, что придавалъ какое-то сверхъ естественное значеніе своему царскому сану; онъ былъ трусливъ и подозрителенъ, постоянно воображалъ, что противъ него составляются заговоры, и всѣ его дѣйствія являлись только вспышками, внушенными настроеніемъ минуты; къ несчастію, онѣ чаще всего были злы и жестоки. Къ нему приближались со страхомъ, соединеннымъ съ презрѣніемъ. Какъ мало походила ежедневная жизнь его придворныхъ на времяпрепровожденіе лицъ, имѣвшихъ счастіе быть приближенными къ Великой Екатеринѣ! Не роняя своего достоинства, она была доступна всѣмъ и въ обращеніи съ ней не было и тѣни раболѣпнаго страха; она своимъ присутствіемъ вызывала чувство благоговѣйнаго почтенія и уваженія, согрѣтаго любовью и благодарностью. Въ частной жизни она была весела, любезна, привѣтлива и старалась заставить забыть свой санъ. Даже если бы возможно было, чтобы его потеряли изъ виду хоть на одну минуту, у всѣхъ было такое ясное сознаніе великихъ качествъ, которыми одарила ее природа, что представленіе о ней всегда связано было съ чувствомъ благоговѣйнаго уваженія.
Возвратившись въ Москву, мой братъ разсказалъ нѣкоторымъ лицамъ произнесенное мною пророчество и меня стали осаждать вопросами, на которые я рѣшительно не могла отвѣтитъ, такъ какъ сама не отдавала себѣ отчета, какимъ образомъ, эта мысль засѣла у меня въ головѣ. Спустя нѣкоторое время мой братъ получилъ письмо отъ новаго императора, вызывавшаго его въ Петербургъ для принятія участія въ дѣлахъ.
Вскорѣ въ Троицкое пріѣхалъ мой племянникъ, Татищевъ[1], присланный чтобы просить меня отъ имени императора пріѣхать. Не въ моемъ возрастѣ и не съ моими немощами и взглядами на придворную жизнь было спѣшить воспользоваться приглашеніемъ государя и фигурировать при дворѣ. Я оставила своего племянника у себя всего три дня, дабы онъ могъ провести нѣсколько дней съ матерью и родными въ Москвѣ, и посовѣтовала ему поскорѣе вернуться на свой постъ, опасаясь, чтобы кто-нибудь его не занялъ въ его отсутствіе (какъ это часто бываетъ при наступленіи новаго царствованія). Я дала ему письмо къ государю, въ которомъ, поблагодаривъ его за память обо мнѣ, выразила ему сожалѣніе, что не могу немедленно летѣть въ Петербургъ, въ виду того, что мое разстроенное здоровье не позволяетъ мнѣ предпринять сейчасъ это путешествіе, но что при первой возможности я удовлетворю свое горячее желаніе повергнуть предъ нимъ чувства своей глубокой преданности. Въ концѣ апрѣля я уѣхала изъ Троицкаго, дабы застать еще въ Москвѣ моего брата Александра. Мы рѣшили, что онъ поѣдетъ впередъ, а я останусь еще недѣлю въ Москвѣ, чтобы возстановить свои силы и вмѣстѣ съ тѣмъ избѣгнуть задержекъ и путаницы съ почтовыми лошадьми, которыхъ потребовалось бы довольно много для насъ обоихъ.
Я пріѣхала въ Петербургъ въ маѣ мѣсяцѣ и съ удовольствіемъ увидѣлась съ государемъ, котораго научилась любить за послѣднія 12 лѣтъ; но меня еще больше обрадовало, что красота его супруги составляла малѣйшее ея украшеніе. Меня привлекли къ ней ея умъ, образованіе, скромность, привѣтливость и тактъ, соединенный съ рѣдкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски безъ малѣйшаго иностраннаго акцента.
Однако я съ грустью видѣла, что Александръ окружилъ себя молодыми людьми, небрежно относившимися къ особамъ преклоннаго возраста, которыхъ императоръ и безъ того старался избѣгать, вслѣдствіе своей застѣнчивости (объясняемой, кажется, глухотою). Четыре года царствованія Павла, пытавшагося превратить своихъ сыновой въ капраловъ, были потеряны для науки и умственнаго ихъ развитія. Вахтъ-парады и обмундированіе войскъ занимали его главнымъ образомъ. Я предвидѣла, что даже доброта государя и твердые принципы гуманности и справедливости не оградятъ его отъ того, что съ одной стороны его приближенные вполнѣ овладѣютъ его довѣріемъ, а съ другой — министры и высшія должностныя лица будутъ дѣлать все, что угодно. Я уѣхала изъ Петербурга въ іюлѣ и, несмотря на далекое разстояніе, отправилась въ бѣлорусское имѣніе и затѣмъ занялась приготовленіемъ къ коронаціи экипажей и гардероба, который я совершенно запустила за послѣднія семь лѣтъ. Мнѣ нечего было одѣть. Я заняла въ байкѣ 44.000 руб.; изъ нихъ 19.500 руб. употребила на уплату долга сына по векселю, 11.000 руб. на уплату долга моего племянника Дмитрія Татищева, а остальное истратила на отдѣлку своего московскаго дома и на приготовленіе къ участію въ торжествахъ коронаціи, причемъ я не стремилась къ особой роскоши, но хотѣла соблюсти приличествующій моему положенію декорумъ. До отъѣзда я получила обѣщаніе государя, что при первомъ производствѣ Кочетова, моя племянница, будетъ сдѣлана фрейлиной, а князь Урусовъ, женившійся на моей племянницѣ Татищевой, камеръ-юнкеромъ.
Я пріѣхала въ Москву за двѣ недѣли до ихъ величествъ. Въѣздъ ихъ въ городъ совершился съ большой торжественностью и великолѣпіемъ. Въ кортежѣ участвовали болѣе пятидесяти придворныхъ и столько же частныхъ каретъ. За каретами ихъ величествъ и императорской фамиліи слѣдовалъ экипажъ, въ которомъ сидѣла принцесса Амалія, сестра императрицы, и я, какъ первая статсъ-дама императорскаго двора. Затѣмъ ѣхали статсъ-дамы, фрейлины, высшія должностныя лица и т. д.
Ихъ величества поѣхали прямо въ Кремль и слушали молебенъ въ соборѣ. Такъ какъ я не люблю церемоній, этикета и празднествъ, я не стану больше о нихъ распространяться. Впрочемъ, всѣ коронаціонныя торжества другъ на друга походятъ; скажу только, что молодой императоръ и его прелестная супруга завоевали сердца всѣхъ москвичей. Во время пребыванія ихъ величествъ въ старинной резиденціи нашихъ государей, представляющей изъ себя цѣлый особенный міръ, вслѣдствіе своей обширности и различія между собой ея жителей — въ ней можно встрѣтить обычаи и манеры современныхъ европейцевъ, рядомъ съ пережитками татарскихъ нравовъ и чистымъ патріархальнымъ бытомъ — во время пребыванія тамъ ихъ величествъ я вела весьма утомительную жизнь. Дворецъ, въ которомъ они жили, былъ въ 9 верстахъ отъ моего дома и я почти каждый день ѣздила ко двору, предполагая, что буду полезной императрицѣ Елизаветѣ, указывая ей множество мелочей, неважныхъ по существу, но которыми не слѣдовало пренебрегать для того, чтобы произвести то хорошее впечатлѣніе, какое я отъ всего сердца желала ей оставить по себѣ. Она сказала брату, что я была ея ангеломъ-хранителемъ и что она безъ меня не съумѣла бы справиться со своимъ новымъ положеніемъ. Моя горячая привязанность къ ней заставляла меня безропотно переносить утомленіе и скуку церемоній, этикета, составлявшихъ придворную атмосферу, столь удушливую для простой деревенской жительницы, какою была я; личный интересъ никогда бы не побудилъ меня къ этому. Послѣ отъѣзда двора въ Петербургъ, я вернулась къ своему обыкновенному образу жизни и въ началѣ марта, какъ всегда, уѣхала въ Троицкое.
На слѣдующій годъ я поѣхала въ Бѣлоруссію, чтобы достроить и освятить новую церковь, сооруженную мною на большой площади въ Кругломъ, а затѣмъ въ іюлѣ мѣсяцѣ отправилась въ Петербургъ, куда къ тому же времени долженъ былъ пріѣхать мой братъ Семенъ. Каково было мое негодованіе, когда я услышала, что лица, окружавшія государя и обыкновенно враждовавшія между собой, однако въ одинъ голосъ поносили царствованіе Екатерины II и внушали молодому монарху, что женщина никогда не съумѣетъ управлять имперіей. Въ противовѣсъ ей они восхваляли до небесъ Петра I, этого блестящаго деспота, этого невѣжду, пожертвовавшаго полезными учрежденіями, законами, правами и привилегіями своихъ подданныхъ ради своего честолюбія, побудившаго его все сломать и все замѣнить новымъ, независимо отъ того, полезно ли оно или нѣтъ; нѣкоторые невѣжественные или льстивые иностранцы провозгласили его создателемъ великой имперіи, задолго до него игравшей бо̀льшую роль, чѣмъ та, которая выпала на ея долю въ его царствованіе.
Я каждый разъ, какъ представлялся къ тому случай, откровенно и, можетъ быть, слишкомъ горячо высказывала свое мнѣніе по поводу проповѣдуемыхъ новыхъ дектринъ. Однажды всѣ министры, составлявшіе новое и нѣсколько нелѣпое правительство, а также и нѣкоторые изъ интимныхъ друзей государя, обѣдали у моего брата Александра; они навели разговоръ на Екатерину, критикуя вкривь и вкось всѣ ея дѣянія и не умѣя отличить злоупотребленій, которыя князь Потемкинъ допустилъ въ военномъ дѣлѣ, и недобросовѣстности или невѣжества исполнителей отъ чистоты и глубины намѣреній императрицы, всегда обращенныхъ къ благу и преуспѣянію имперіи. Мой братъ Семенъ присоединился къ нимъ. Это вызвало во мнѣ чувство, которое я не хочу и, пожалуй, теперь и не съумѣю описать. Моя рѣчь, сказанная противъ этихъ нареканій, дышала искренностью и горячностью, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ. Все это меня взволновало до такой степени, что я опасно заболѣла. Не могу не упомянуть, что дверь моя осаждалась посѣтителями и посѣтительницами, спѣшившими узнать о моемъ здоровья; я видѣла въ этомъ доказательство любви и уваженія, которыя еще питали къ памяти великой государыни и благодѣтельницы Россіи.
Слова, произнесенныя за обѣдомъ у моего брата, стали темой всѣхъ разговоровъ въ городѣ; всѣ пріѣзжали выразить мнѣ свое сочувствіе. Я бы охотно обошлась безъ него, если бы исполнилась хоть одна моя мечта о счастьѣ родины или хоть одна изъ истинъ, которыя я старалась распространять, принесла бы плоды. Я нашла, что Петербургъ сильно измѣнился со времени императрицы. Въ немъ были либо якобинцы, либо капралы; я умышленно употребляю слово «капралъ», потому что всѣ военные, отъ солдата до генерала включительно, только и занимались постоянными и многочисленными ученіями и усвоеніемъ себѣ строгой военной выправки.
Я вернулась въ Москву поздней осенью, но все-таки поѣхала еще въ Троицкое; я была своимъ собственнымъ архитекторомъ, садовникомъ и управляющимъ, и слѣдовательно, не могла надолго отлучаться изъ Троицкаго, такъ какъ земля требовала постоянныхъ заботъ и ухода.
Я умолчу о нѣсколькихъ послѣдующихъ годахъ, не представляющихъ ничего интереснаго для читателя. Огорченія, поражавшія мое сердце, отягчали мою жизнь; они были такого свойства, что мнѣ хотѣлось бы ихъ скрыть отъ самой себя, и я не рѣшаюсь разсказывать о нихъ читателямъ. Императоръ былъ столь милостивъ, что взялъ на себя уплату моего долга въ банкъ; въ концѣ августа 1803 г. сердце мое было утѣшено гораздо большей и драгоцѣнной для меня радостью: прибытіемъ миссъ Уильмотъ, родственницы моей нѣжной и ближайшей подруги, m‑me Гамильтонъ, дочери туамскаго епископа. Миссъ Уильмотъ пріѣхала ко мнѣ въ Троицкое и своими бесѣдами, совмѣстнымъ чтеніемъ, кротостью и привѣтливостью внесла къ мою жизнь тихія радости, безцѣнныя и незамѣнимыя для нѣжной дружбы и любознательнаго ума.
Я имѣла удовольствіе познакомиться съ отцомъ[2] этого ангела-утѣшителя, посланнаго мнѣ Небомъ и нѣжными заботами мистера Уильмота и m‑me Гамильтонъ. Ея родители такъ заботливо развивали ея умъ и сердце, что она вызывала восхищеніе всѣхъ людей, способныхъ ее оцѣнить. Съ какой радостью мое любящее сердце воздаетъ ей должную справедливость и какъ глубоко оно цѣнитъ довѣріе ея родителей, отпустившихъ ее къ женщинѣ, нуждавшейся въ смягченіи ея жгучаго горя и привѣтствовавшей окончаніе каждаго дня какъ облегченіе тяжкаго и горестнаго бремени, которое судьбѣ угодно было наложить на ея печальную жизнь. Никогда, никогда не съумѣю я довольно вознаградить ее за все то, что она для меня сдѣлала. Мое уединеніе стало для меня раемъ и оно сдѣлалось бы имъ въ дѣйствительности, если бы ........ но это отъ нея не зависитъ.
За то я для нея сдѣлала то, чего отъ меня не могли добиться мои родственники и друзья, и чего мнѣ очень не хотѣлось: я написала эти мемуары, такъ какъ она этого непремѣнно желала. Она единственная владѣлица ихъ съ тѣмъ условіемъ, что они появятся только послѣ моей смерти.
Заканчивая ихъ, я смѣло утверждаю, что я писала только истинную правду, которой придерживалась даже въ тѣхъ случаяхъ, когда она не говорила въ мою пользу, и пропустила только то, что могло бы повредить нѣкоторымъ лицамъ; однако читатель ничего отъ этого не потерялъ.
Если я проживу еще нѣкоторое время, я запишу разные случаи изъ царствованія Екатерины, справедливо прозванной Великой, напомню всѣ благодѣтельныя начинанія этой государыни и проведу параллель между ею и Петромъ I, котораго ошибочно сравнивали съ этой геніальной женщиной, стоявшей несравненно выше его и поднявшей Россію на высоту великой державы, внушающей страхъ и уваженіе всей Европѣ.
Въ заключеніе я могу сказать со спокойной совѣстью, что сдѣлала все добро, какое было въ моей власти, и никогда никому не сдѣлала зла; я отомстила забвеніемъ и презрѣніемъ за несправедливости, интриги и клеветы, направленныя противъ меня; я исполнила свой долгъ по мѣрѣ силъ и пониманія; со своимъ чистымъ сердцемъ и честными намѣреніями я вынесла много жгучаго горя, которое вслѣдствіе моей слишкомъ большой чувствительности свело бы меня въ могилу, если бы меня не поддерживала моя совѣсть, свидѣтельствовавшая о чистотѣ моей жизни; я безъ страха и тревоги, безтрепетно и спокойно смотрю въ глаза приближающейся смерти.