Я…въ Л…нъ.
Съ пятью картинками.
Санктпетербургъ.
Въ Императорской Типографіи
1811 года.Съ дозволенія Санктпетербургскаго Цензурнаго Комитета. Маія 13 числа. 1811 года.
Выслушай, любезный читатель, приключенія моей жизни, которыя я тебѣ повѣствовать намѣренъ. Надѣюсь, что многоразличныя горести и нещастія мною претерпенныя, обратятъ на себя твое вниманіе.
Я родился въ 1632 году въ городѣ Іоркъ. Отецъ мой, по имени Крузе, нажившій какъ купецъ довольно богатое имѣніе, избралъ сей городъ для препровожденія въ немъ остатка жизни своей.-- Но ахъ! колкимъ превратностямъ подвержена бываетъ жизнь человѣческая! — Въ то самое время, когда мы воображаемъ себя на верьху блаженства; вдругъ какой-либо нечаянной случай свергаетъ насъ съ онаго въ величайшую бездну. Отецъ мой, преодолевъ съ помощію Божіею всѣ трудности, съ каковыми сопряжена бываетъ торговля, полагалъ во мнѣ единственное свое благополучіе, a особливо видя ежедневно развивающіяся мои способности. Но это было не надолго. Мною овладѣло сильное желаніе странствовать по морю узнавши мое намѣреніе, онъ впалъ въ глубокое уныніе. Однимъ утромъ призвалъ онъ меня къ себѣ въ комнату и спрашивалъ о причинѣ глупаго моего желанія. «Что побуждаетъ тебя, сынъ мой, говорилъ онъ, къ безразсудному желанію оставить твое отечество и родительской домъ твой, гдѣ проводишь ты жизнь свою въ довольствіи и щастіи? Повѣрь, мой сынъ, куда бы ты не заѣхалъ, водою ли, или сухимъ путемъ, нигдѣ не найдешь ты такой земли толь щедро надѣленной всѣми удобностями жизни; нигдѣ ненайдешь ты народа, которому бы предоставлено было столько свободы и выгодъ, ни же климата толь соотвѣтствующаго твоему сложенію, какъ въ твоемъ отечествѣ нынѣ безразсудно тобою оставляемомъ. Ежели, продолжалъ онъ, мои родительскія увѣщеванія могутъ тронутъ твое сердце, то прошу тебя, истреби въ мысляхъ твоихъ безумное твое желаніе. Ты сдѣлаешься посмѣшищемъ всего свѣта, который сочтетъ тебя или невѣжею или развращеннымъ юношею. Подобное намѣреніе можетъ только быть извинительно въ другихъ случаяхъ, естьлибъ, на примѣръ, ты былъ сынъ какого нибудь, бѣдняка, или попавшись въ дурныя общества испортилъ бы свою нравственность. Въ такомъ случаѣ намѣреніе странствовать по свѣту для исправленія нравственности или разстроенныхъ обстоятельствъ, можетъ быть извинительно. Но будучи со всѣхъ сторонъ обезпеченъ, будучи нѣжно любимъ родителями твоими, и по своимъ дарованіямъ болѣе уважаемъ, нежели другой какой либо юноша, для чего съ такимъ упорствомъ отказываешься отъ всѣхъ оныхъ благъ? Повѣрь мнѣ, сынъ мой, ежели ты не послушаешься моего родительскаго совѣта, и будешь настоять въ своемъ намѣреніи, то испытуешь много горести и нещастія». Сіи слова по справедливости должны бы памятны быть для каждаго добронравнаго юноши, но на меня никакого не произвели дѣйствія. Я былъ непреклоненъ въ предпринятомъ своемъ намѣреніи, и съ первымъ кораблемъ, изъ Гулла отправлявшійся поплылъ благополучно въ Лондонъ. Мнѣ тогда было 19 лѣтъ отъ роду. Однажды находясь въ обществѣ съ нѣсколькими шкиперами, и разговаривая съ ними, объявилъ имъ свое желаніе видѣть свѣтъ. Одинъ изъ нихъ мнѣ отвѣчалъ, что ежели я согласенъ сопутствовать ему въ Гвинею, то возметъ меня съ собою безъ всякой платы. Я весьма охотно согласился на его предложеніе, и семь дней спустя, корабль нашъ снявшись съ якоря пустился въ море. По отплытіи нашемъ изъ Дюновъ подулъ пресильной вѣтръ, и мы подошли уже къ Канарскимъ островамъ, какъ вдругъ напалъ на насъ морской разбойникъ, который принудилъ корабль нашъ къ здачѣ и отвезъ насъ, какъ плѣнныхъ, въ Салейскую гавань. Жестокости, которыя претерпѣвалъ я въ семъ рабствѣ, возбудили во мнѣ твердое намѣреніе уйти при первомъ удобномъ случаѣ.
Но ахъ! цѣлые три года находился я въ самой жестокой неволѣ и сія несносная перемѣна моего состоянія ввергла меня въ несказанное уныніе. Между тѣмъ открылся къ спасенію моему чудесной случай. Однажды по утру господинъ нашъ, вошедши къ намъ въ кельи, сказалъ что онъ для угощенія своихъ пріятелей желаетъ имѣть рыбы, и ежели кто изъ Европейскихъ невольниковъ искусенъ въ рыболовлѣ, то дозволяетъ ему отправиться въ море, взявъ съ собою одного арапа съ мальчикомъ. Я, желая возпользоваться симъ предложеніемъ, вызвался тотчасъ наловить ему рыбы столько, сколько онъ желаетъ. Онъ тотчасъ на ето согласился, и между тѣмъ, какъ арапъ съ означеннымъ мальчикомъ приготовляли для нашего отъѣзда лодку, я спѣшилъ запастись нужною пищею, a также взялъ съ собою два ружья, мѣшокъ пороху, дроби и пуль; ибо я почиталъ сіе самымъ удобнѣйшимъ для побѣга случаемъ запастись такимъ образомъ, вышли мы изъ гавани съ тѣмъ, чтобы ловить рыбу. Долго ловили мы рыбу безъ удачи, и потому сказалъ я арапу: это мѣсто не удачливо поѣдемъ далѣе. Арапъ, не представляя себѣ моего умысла, поднялъ парусъ, a я, сидя на рулю, правилъ отъ берегу далѣе. Потомъ, остановившись, посадилъ на руль мальчика, и когда арапъ наклонился на край лодки, чтобъ закинуть неводъ, я вдругъ схватя его подъ ноги, выбросилъ за бортъ. Потомъ схватя одно изъ лежащихъ y меня ружей, и приложась на него сказалъ ему: возвращайся къ берегу, ты умѣешь хорошо плавать; я хочу отсюда бѣжать, искать прежней своей вольности. Знай же притомъ, что естьли ты поупрямишься и ухватишься за бортъ, то я тебя застрѣлю; прощай! Арапъ, вынырнувши изъ воды, плылъ дѣйствительно за судномъ, и догнавши началъ уже хвататься за бортъ онаго. — Однако видя мою рѣшительность, онъ поворотясь поплылъ къ берегу и я думаю, что онъ, будучи искусенъ въ плаваньѣ, щастливо добрался до онаго. Такимъ образомъ отогнавши его, оборотясь къ мальчику, который назывался Ксури, началъ ему говорить: «если ты хочешь мнѣ быть вѣренъ и послушенъ; то я сдѣлаю тебя щастливымъ; но иначе принужденъ буду и тебя бросить въ воду.» Мальчикъ сталъ увѣрять меня въ преданности своей ко мнѣ столь простосердечно что я, безъ всякаго опасенія ему повѣрилъ. Поднялся весьма сильный вѣтръ, и въ скоромъ времени скрылись отъ насъ владѣнія Императора Марокскаго. На другой день, какъ мы, держась берегу плыли къ какой-то намъ неизвѣстной сторонѣ, вдругъ послышался намъ ужасный визгъ. Ксури весь задрожалъ отъ страху, да и я былъ его не бодрѣе, какъ услышали плывущаго къ судну нашему ужаснѣйшаго звѣря. Онъ былъ отъ насъ уже весьма близокъ, и для того выстрѣлилъ я по немъ изъ ружья, и принудилъ его воротиться къ берегу.
Ксури совѣтовалъ мнѣ, поворотивъ судно, плыть за нимъ въ слѣдъ; но я не разсудилъ предаваться еще въ большую опасность, и для того приказалъ ему продолжать путь прямо, a между тѣмъ опять зарядилъ ружье свое, не имѣя недостатка въ порохѣ. Теперь мы для пресной воды, въ которой крайне нуждались, принуждены были сойти на берегъ. Ксури хотѣлъ было итти одинъ, но я на это никакъ не согласился. Мы приближались, къ берегу, такъ какъ намъ возможно было подойти, и взявъ съ собою ружья и двѣ кружки для налитія воды, вышли на берегъ. Мы исходили почти цѣлую милю, наконецъ, мальчикъ мой, увидя вдали низкое мѣсто, нашелъ тамъ превосходный ручей. Наполнивши водою наши кружки, мы лишь только хотѣли оставить cie неизвѣстное мѣсто, какъ вдругъ мальчикъ мой вскричалъ: «посмотри, сударь, посмотри!» Я по указанію его взглянувъ на то мѣсто, увидѣлъ несказанной величины льва, въ тѣни подъ горою спящаго. Немедленно взялъ я самое большое изъ имѣющихся при мнѣ двухъ ружей, и приложась онымъ въ самую голову звѣря выстрѣлилъ. Но это едва было не стоило мнѣ жизни, и ты любезной читатель, лишился бы тогда удовольствія слышать мои похожденія. Ибо мнѣ только удалось перебить ему лапу пополамъ; почему онъ вскочивъ устремился на насъ съ величайшею яростію, и я едва только успѣлъ еще выстрѣлить, и къ щастію попалъ ему въ голову, отъ чего онъ протянувшись испустилъ съ ужаснѣйшимъ ревомъ послѣдній духъ свой. Я не оставилъ принести въ то же время искреннѣйшее благодареніе мое Всевышнему за толь чудесное наше избавленіе, и потомъ съ поспѣшностію возвратились къ нашему судну. Тутъ Ксури, указывая на львиную кожу и на меня, совѣтовалъ мнѣ содрать съ него шкуру; что исполнили мы въ короткое время, и потомъ возвратились благополучно въ наше судно. Кожа сія высохши, оказалась весьма теплою и для одежды удобною. И дѣйствительно; даже теперь, когда я разсказываю тебѣ свои похожденія надетъ на мнѣ камзолъ сдѣланный изъ львиной кожи, которой служитъ мнѣ уже нѣсколько лѣтъ.
Продолжая такимъ образомъ путь свой дней съ десять, увидѣли мы жителями населенной островъ, которые всѣ были нагіе и черные. Мнѣ хотѣлось было пристать къ берегу; но Ксури удержалъ меня отъ того, совѣтуя мнѣ держать далѣе отъ берега; ибо они имѣли въ рукахъ длинныя палки, которые онъ называлъ копьями, и сказывалъ, что они тѣмъ бросаютъ искусно и далеко. Вскорѣ потомъ поднялась сильная буря. Весь горизонтъ вдругъ покрылся черными тучами подобно самой темной ночи. Море такъ взволновалось, что никакой не было надежды къ тому, чтобъ судно наше могло выдержать сильные удары волнъ, которыя то горою поднимались, то опять въ бездну погружались. Наконецъ нещастный Ксури мой сдѣлался имъ жертвою. Нашла на насъ подобная великой горѣ волна, которая, захвативъ его изнуреннаго отъ слабости, погрузила въ бездну.
Читатель конечно избавитъ меня отъ описанія чувствуемаго въ таковыхъ случаяхъ душевнаго смущенія. Оно только тому извѣстно, который самъ находился въ подобныхъ нещастіяхъ.
Хотя я и крайне жалѣлъ о потерѣ вѣрнаго моего Ксури; однакожь будучи толико самъ озабоченъ, я едва могъ объ немъ подумать; ибо чрезъ нѣсколько минутъ и я самъ вмѣстѣ съ судномъ былъ поглощенъ волною. Не возможно выразить словами тогдашнихъ моихъ чувствованій, a особливо, когда я на дно погружался. Правда, что я умѣлъ плавать; но за великимъ изнуреніемъ моихъ силъ къ тому не доставало. Меня бросило на берегъ, гдѣ вода разшедшись оставила меня на песку полумертваго. Опамятовавшись и собравши послѣднія силы, всталъ я на ноги съ тѣмъ, чтобъ сколько возможно пробраться далѣе; но нашедшая вдругъ вторично волна совсемъ меня покрывши отнесла далѣе въ море, и конечно бы я задохнулся, еслибъ не умѣлъ плавать. Между тѣмъ нашла еще другая волна; но она была меньше первыхъ, за тѣмъ, что было близко берегу. Потомъ поплылъ я къ нему, a хотя и нашла опять на меня вода; однакожь унести съ собою уже не могла, и я вышелъ на твердую землю, сѣлъ на одну вышину, презирая стремящіяся на меня волны. Наконецъ видя себя совсѣмъ въ безопасности, взглянувъ на небо благодарилъ я Бога за спасеніе моей жизни; къ чему за нѣсколько предъ тѣмъ минутъ не было нималѣйшей надежды.
Послѣ того началъ осматриваться, гдѣ я нахожусь, и какъ мнѣ жить будетъ; и сколь велика была прежде радость моя, видя себя еще живаго, столь чрезвычайная слѣдовала потомъ и горесть, когда представлялъ себѣ бѣдное мое положеніе. Я былъ мокръ, голоденъ и слабъ безъ всякой надежды ко укрѣпленію истощенныхъ силъ своихъ. Вездѣ предстояла въ глазахъ моихъ ужасная смерть. По наступленіи же ночи, опасаясь хищныхъ по ночамъ бродящихъ звѣрей, искалъ себѣ безопаснаго убѣжища. Не нашелъ онаго, я влѣзъ на густоe подобное ели дерево, и укрѣпясь въ сучьяхъ онаго, дабы во время сна не упасть, отъ великой усталости заснулъ такъ проснулся тогда, какъ солнце уже взошло на горизонтъ весьма высоко. Никогда и ни кто, вѣроятно, въ такомъ нещастіи не препроводилъ ночь такъ спокойно, какъ я,
Недалеко отъ того мѣста гдѣ я присталъ, была великая и крутая гора. Взошелъ на оную чрезъ великую силу увидѣлъ я, что нахожусь на островѣ, гдѣ кромѣ козъ, зайцовъ и великаго множества птицъ разнаго рода, другихъ тварей было не видно. Тутъ объяли меня тысячи самыхъ мрачныхъ мыслей. Я сталъ воображать себѣ, что Провидѣніе спасло жизнь мою для того только, чтобы приготовить меня къ ужаснѣйшей еще и мучительнейшей смерти. Однакожь въ то же время сталъ я раскаяваться въ несправедливости таковыхъ моихъ сужденій, и съ полною довѣренностію къ мудрому промыслу Божіему восклицалъ: «Дерзкой; ты, котораго Богъ избавилъ столь чудесно отъ неминуемой смерти; сколь неблагодарно поступаетъ предаваясь ропоту. Этотъ островъ обилуетъ козами, зайцами и птицами, могущими доставлять тебѣ пищу. Пріучись только ихъ ловитъ, и неужели я въ етомъ не успѣю. Я умоляю бога только о томъ, чтобъ страна сія не была обитаема хищными звѣрями, которымъ бы могъ достаться въ добычу». Но благодаря Бога, я не имѣлъ причины сего опасаться; ибо на всемъ семъ островѣ не было ни одной человѣческой души кромѣ меня; да и хищныхъ звѣрей бояться было не чего. На семъ островъ прожилъ я около пятьнадцати дней, питаясь во все сіе время частію молокомъ, (ибо я, поимавъ нѣсколько молодыхъ козъ, приучилъ ихъ къ себѣ) частію же птицами, коихъ ловилъ я во множествѣ выставляемыми на ночь сѣтями.
Однажды въ полдень пошелъ я по своему обыкновенію въ лѣсъ посмотрѣть, не попалось ли чего-нибудь въ сѣть мою; но какимъ былъ я пораженъ ужасомъ, когда увидѣлъ на пескѣ человѣческую ступень. Я встрепеталъ отъ страху воскликнувъ: «милосердый Боже! Что я вижу?» ибо я былъ увѣренъ, что сія ступень была чужая, потому что она была больше моей и совсѣмъ свѣжа, и что при томъ болѣе мѣсяца не бывалъ я въ сихъ мѣстахъ. Стремглавъ побѣжалъ я въ свое жилище, которое будучи обсажено вокругъ деревьями, уподоблялось пещерѣ. Здѣсь бросился почти безъ памяти на кучу высушенныхъ листьевъ, служившихъ мнѣ нѣсколько лѣтъ вмѣсто постели, и провелъ такимъ образомъ безъ сна и пищи трои сутки. Мысль, что островъ сей обитаемъ кромѣ меня еще другими человѣческими душами, a можетъ быть людоѣдами, которые бы конечно и меня съѣсть за грѣхъ не почитали, до крайности меня тревожила. Наконецъ понудилъ меня голодъ итти за пищею, и безъ сумнѣнія никогда ни кто не оставлялъ своего убѣжища съ такимъ великимъ страхомъ, съ какимъ я оставлялъ оное. На каждомъ почти шагу останавливался и оглядывался я на каждый листочекъ на деревѣ вѣтромъ колеблемый, приводилъ меня въ трепетъ. Наконецъ страхъ мой мало по малу совсѣмъ миновался; я сталъ думать, что видѣнная мною человѣческая ступень могла быть я моею собственною, а слѣдовательно и съ сей стороны успокоился. Однакожь не долгое время спустя разъувѣрился я въ своемъ мнѣніи. Въ одинъ день, пошелъ опять искать себѣ пищи, увидѣлъ я въ полумили отъ себя пять лодокъ наполненныхъ Индейцами, которые съ величайшимъ усиліемъ спѣшили пристать къ берегу. Я подкрался какъ можно ближе, желая узнать ихъ умыслъ. Подъѣхавши вышли они всѣ на берегъ, a въ лодкѣ остались только двое изъ нихъ, кои будучи вмѣстѣ связаны, поднимали пронзительный вопль. Потомъ развели они большой огонь, потащили одного изъ сихъ послѣднихъ на берегъ, перерѣзали ему горло, пожарили его мясо на огнѣ и ѣли оное.-- Что можетъ быть ужаснѣе сего гнуснаго зрѣлища? Однакожь благоразуміе удерживало меня въ покоѣ, не смотря на великій страхъ мой. Когда они съѣли сего нещастнаго до самыхъ костей его, то готовились приняться и за другаго. Но лишь только они развязали его, и хотѣли поразить смертельнымъ ударомъ, вдругъ сей нещастный съ удивительнымъ проворствомъ вырвался изъ рукъ ихъ и бросился бѣжать въ лѣсъ. Онъ направилъ путь свой прямо къ тому мѣсту, гдѣ было мое убѣжище, почему я весьма безпокоился о собственной своей безъопасности.
Трое изъ Индѣйцовъ побѣжали за нимъ въ слѣдъ; a я видя, что въ семъ случаѣ нужно было и мнѣ взять сильнѣйшую предосторожность, срубилъ поскорѣе себѣ съ дерева большую дубину, и приготовился принять ихъ. Вдругъ подбѣжалъ ко мнѣ весь запыхавшись тотъ самый Индѣецъ, который за нѣсколько предъ тѣмъ минутъ находился въ рукахъ сихъ варваровъ. Онъ оцѣпенѣлъ увидѣвъ меня здѣсь, и воображая себѣ, что избавился отъ одной опасности для того только, чтобъ подвергнуться другой, хотѣлъ было отъ бѣжать; однакожь мною былъ въ томъ упрежденъ. Тогда повергся онъ навзничь и схватя одну изъ ногъ моихъ, поставилъ оную себѣ на голову. Я сіе почелъ изъявленіемъ его покорности и желанія оказать мнѣ свои услуги, въ чемъ я ни мало не обманулся нашелъ въ немъ усерднѣйшаго и вѣрнаго слугу, какого только желать себѣ можно. Чтожъ касается до его гонителей, то они лишась надежды его поймать, возвратились къ берегу и уѣхали.
Съ самаго времени какъ оставилъ свое отечество и жилъ на семъ островъ, дѣлалъ я каждый день вырѣзы на одномъ деревѣ; что служило мнѣ вмѣсто календаря. Симъ-то образомъ зналъ я и въ своей пустынѣ когда было воскресенье, которое всегда мною проведено было въ молитвѣ. По моему календарю узналъ я, что Индѣецъ мой избавленъ мною былъ въ пятницу, и потому не припомня по скорости другаго прозвища, назвалъ его пятницею. Сотоварищь мой въ скоромъ времени научился меня разумѣть; и поелику онъ былъ весьма трудолюбивый малой, то я теперь началъ жить гораздо спокойнѣе нежели прежде. Онъ каждый день ловилъ для меня столько дичи, что оной достаточно было для насъ обоихъ. Въ такомъ положеніи спокойно прожили мы цѣлыя пять лѣтъ, не бывъ болѣе посѣщаемы прежними варварами.
Однажды усмотрѣли мы пять лодокъ съ индѣйцами, которые плыли прямо къ нашему берегу. По увѣренію Пятницы, что онѣ посѣщаютъ насъ въ томъ же самомъ намѣреніи, какъ и прежніе, приказалъ я ему принести изъ нашего жилища двѣ большія дубины, сказавъ ему: «послушай-ко Пятница, теперь нѣчего робѣть! стань подлѣ меня и помоги мнѣ предъупредить гнусные замыслы сихъ варваровъ.» — «Охотно, охотно, любезный баринъ, былъ его отвѣтъ.» Зная по опытамъ его честность, я твердо могъ на него положиться, и посему рѣшился употребить всѣ силы свои къ отвращенію того ужаснаго зрѣлища, которое они намъ готовили. Между тѣмъ возвратился слуга мой, запасшись двумя превеликими дубинами, a Индѣйцы выступили на берегъ, и такъ не оставалось намъ ни минуты медлить. Съ таковымъ вооруженіемъ побѣжали мы имъ на встрѣчу и приближились къ нимъ шаговъ на 50, стали за весьма толстый дубъ, который насъ совершенно отъ нихъ скрывалъ. Восьмеро Индѣйцевъ влекли за собою пятерыхъ тѣсно связанныхъ вмѣстѣ плѣнниковъ, которыхъ побросавъ въ яму, начали уже дѣлать гнусныя свои надъ сими нещастными приготовленія. Видя пылающій уже пламень, я вздрогнулъ и сказалъ Пятницѣ: «теперь ты долженъ собраться совсѣми твоими силами, и мужественно помогать мнѣ. Теперь настала рѣшительная для насъ минута, естьли не одержимъ побѣды надъ сими жестокими людоѣдами, то мучительнѣйшая смерть будетъ нашимъ удѣломъ.» Теперь съ необычайнымъ усиліемъ и проворствомъ, устремились мы на нихъ, подобно разъяреннымъ львамъ, и въ самое краткое время шестеро изъ сихъ бездѣльняковъ отъ нашихъ ударовъ пали мертвы на пескѣ, a двое остальныхъ не видя ко спасенію своему никакого средства кромѣ моря, опрометью бросились въ оное и вѣроятно потонули. Послѣ таковой побѣды возвратился я къ помянутымъ пятерымъ бѣднякамъ, которые съ трепетомъ ожидали конца ихъ бѣдственной участи. Однакожь я скоро вывелъ ихъ изъ сего заблужденія, увѣривъ ихъ въ моемъ дружественномъ къ нимъ разположеніи. Взглянувши на бѣднаго Пятницу, я почелъ-было его совсѣмъ лишеннымъ ума своего, пока не узналъ причины его чрезвычайной радости, его не изъяснимаго восхищенія. И что было сему причиною? — Между сими плѣнниками, толь щастливо нами избавленными, находился и отецъ Пятницынъ. Прочіе четверо были Испанцы, захваченные за нѣсколько дней предъ тѣмъ симъ дикимъ народомъ, который имѣлъ гнусное обыкновеніе поядать всѣхъ тѣхъ, которые на войнѣ попадались имъ въ руки. Теперь было насъ числомъ семеро, и къ неожиданному нашему щастію одинъ Англинскій корабль на возвратномъ его пути занесенъ былъ противнымъ вѣтромъ на нашъ островъ. Мы развели ночью большой въ лѣсу огонь для того, чтобъ увѣрить находящихся на семъ кораблѣ людей въ томъ что нашъ островъ былъ обитаемъ. На другое утро пріѣхало къ намъ на берегъ дватцать вооруженныхъ матросовъ, коихъ мы, угостивъ какъ можно лучше, скоро увѣрили въ дружественномъ нашемъ разположеніи. Они за таковой ласковый нашъ пріемъ отблагодарили насъ равнымъ великодушіемъ, принявъ всѣхъ насъ на свой корабль и доставивъ благополучно до Ливерпуля, откуда отправился въ Іоркъ. Но, ахъ! горесть и уныніе овладѣли мною, когда разспрашивая о своихъ родителяхъ я услышалъ, что безразсудный, жестокій отъѣздъ мой, былъ причиною безвремянной ихъ смерти, приключившейся вскорѣ по отъѣздѣ моемъ изъ Гулла.
Не могу довольно выразить тебѣ, любезный читатель мой, словами, въ коликую былъ я погруженъ печаль, почитая себя единымъ виновникомъ ихъ смерти. И хотя досталося мнѣ послѣ ихъ довольно богатое имѣніе, которымъ могъ бы провести дни свои въ довольствіи и щастіи, однакожь угрызенія совѣсти моей не допуская меня къ сему, отравляли жизнь мою. Положеніе мое есть самое мучительнѣйшее; не вкушаю я ни малѣйшаго спокойствія души, и даже теперь почитаю себя за нещастнѣйшаго въ свѣтѣ человѣка. Ахъ, сколько ни проливаю теперь слезъ, сколько ни разкаяваюсь въ безразсудномъ своемъ предпріятіи, заставившемъ меня оставить родителей своихъ и пренебречь нѣжныя ихъ увѣщанія; ничѣмъ не могу облегчить печали, снѣдающей сердце мое. Я долженъ наконецъ признаться, что съ сего нещастнаго времени начались горести и бѣдствія, наперевывъ постигавшія меня въ продолженіи жизни моей.