1895.
правитьЗАМУЖНІЯ ДАМЫ
правитьЖена Діониса Гоггарти.
правитьНѣсколько лѣтъ тому назадъ Королевскую гостинницу въ Лемингтонѣ зачастую посѣщала, между нами будь сказано, противнѣйшая старая ирландка съ дочерью. Ирландка эта имѣла законное право носить фамилію Гама. Покойный ея мужъ, маіоръ Гамъ, былъ отличнѣйшимъ офицеромъ королевской британской службы, котораго, кромѣ дражайшей его супруги и смерти, никто никогда побѣдить не могъ. Вдова оплакивала своего мужа въ самомъ хорошенькомъ люстриновомъ платьѣ, какое ей только удалось раздобыть, и окаймляла громадныя визитныя карточки, которыя разсылала своимъ знакомымъ изъ аристократическихъ и вообще, благородныхъ кружковъ, полосою ламповой сажи, шириной, по меньшей мѣрѣ, въ полдюйма.
Къ величайшему прискорбію надо сознаться, что эту вдовушку многіе у насъ называли не маіоршею Гамъ, а г-жею Гаммонъ. Почтенная вдова очень любила распространяться о себѣ самой и о своей роднѣ (собственной своей роднѣ, такъ какъ она ни въ грошъ не цѣнила родню мужа). Особенно охотно бесѣдовала г-жа Гамъ о прелестяхъ родительскаго своего замка Моллойвилля, находившагося въ графствѣ Майо. Она была рожденная Моллой и, хотя я передъ тѣмъ никогда не слыхалъ о такой фамиліи, но, тѣмъ не менѣе, долженъ заключить изъ разсказовъ маіорши, что Моллои являлись на самомъ дѣлѣ древнѣйшей и знаменитѣйшей дворянской фамиліей въ этомъ ирландскомъ графствѣ. Припоминаю себѣ также, что какъ-то пріѣзжалъ повидаться съ тетушкой молодой человѣкъ съ громадными рыжими бакенбардами и узкими нанковыми брюками, — въ зеленомъ сюртукѣ и галстухѣ, приколотомъ булавкою ужасающихъ размѣровъ. Послѣ двухдневнаго пребыванія въ Спа, онъ сдѣлалъ предложеніе дѣвицѣ С., объявивъ, что въ случаѣ отказа вызоветъ на дуэль ея отца. Онъ ѣздилъ въ шарабанѣ, запряженномъ парой разношерстныхъ лошадей (если не ошибаюсь, одна караковой, а другая — сѣрой масти). Г-жа Гамъ съ гордостью представляла его, какъ своего племянника Кэстльри Моллоя-Моллойвилльскаго. Мы всѣ единогласно находили его несноснѣйшимъ изъ снобовъ тогдашняго сезона, а потому сердечно обрадовались, когда въ Спа пріѣхалъ судебный приставъ, имѣвшій важное дѣло до упомянутаго молодого человѣка.
Этимъ исчерпывалось рѣшительно все, что я лично зналъ про Моллойвилльскую семью, но, гдѣ бы вы ни встрѣтились съ вдовою Гамъ и о чемъ бы ни завели разговоръ, вы непремѣнно услышали бы что-нибудь про эту семью. Если вы поподчуете почтенную вдовушку за обѣдомъ зеленымъ горошкомъ, она отвѣтитъ:
— Ахъ, сударь, послѣ великолѣпнаго горошка у насъ въ Моллойвиллѣ, никакой горошекъ меня особенно уже не соблазняетъ. Такъ вѣдь, милѣйшая Джемима? Горошекъ поспѣвалъ у насъ всегда еще въ началѣ іюня и за первое его блюдо отецъ имѣлъ привычку дарить старшему своему садовнику гинею. (У насъ въ Моллойвиллѣ было три садовника). Отецъ посылалъ всегда гарнецъ горошка перваго сбора, при соотвѣтственной запискѣ, нашему сосѣду и пріятелю, милѣйшему лорду Морруфету. Какой прелестный замокъ и паркъ у этого Морруфета! Не правда-ли, Джемима?
Стоитъ только проѣхать мимо окна какому-либо экипажу, для того, чтобы маіорша принялась тотчасъ же расхваливать великолѣпіе моллойвилльскихъ каретныхъ сараевъ, гдѣ, кромѣ разной мелюзги, стояли четырехмѣстная коляска, дорожный дормезъ и парадная карета. Подобнымъ же образомъ она считала своей обязанностью сообщить всѣмъ и каждому точное число выѣздныхъ лакеевъ, камердинеровъ, горничныхъ, поваровъ, кухарокъ и судомоекъ въ Моллойвиллѣ, причемъ называла всѣхъ ихъ по именамъ. Эта непріятная женщина устраивалась такъ, чтобы принимать участіе во всѣхъ прогулкахъ и увеселительныхъ поѣздкахъ, которыя организовались сообща обитателями Королевскаго отеля. Однажды, при посѣщеніи Варвикскаго замка, она дала намъ понять, что извѣстная большая аллея вдоль берега рѣки, являющаяся однимъ изъ лучшихъ украшеній этого замка, во всѣхъ отношеніяхъ уступаетъ главной аллеѣ Моллойвилльскаго парка. Я былъ бы не въ состояніи сообщить такъ много подробностей о г-жѣ Гамъ и ея дочери, если бы не ухаживалъ въ то время за молоденькой барышней, папаша которой жилъ въ Королевскомъ отелѣ, пользуясь медицинскими совѣтами доктора Джефсона.
Джемима, которую г-жа Гамъ, всегда призывала въ свидѣльницы, несомнѣнно доводилась ей родной дочерью. Обращаясь къ ней, вдовушка всегда употребляла выраженія: «Радость души моей, Джемимочка! Милое мое дитя, Джемима!» или наконецъ, «Джемима, мой ангелъ!» По собственнымъ словамъ г-жи Гамъ, она приносила своей дочери колоссальныя жертвы. Одному небу извѣстно, сколько затратила она денегъ на ея учителей, — отъ сколькихъ болѣзней ее выходила и сколько неизреченной материнской любви въ нее затратила! Мать и дочь обыкновенно входили въ комнату не иначе, какъ обнявшись. За обѣдомъ, въ антрактахъ между перемѣнами блюдъ, мать нѣжно пожимала руку своей дочери, а если на лицо оказывались двое или трое молодыхъ людей, вдовушка не упускала случая многократно цѣловать ненаглядную свою Джемиму въ продолженіе послѣобѣденнаго чая.
Что касается до дѣвицы Гамъ, то, хотя ее я нельзя назвать хорошенькой, справедливость запрещаетъ мнѣ объявить ее некрасивой. Она была такъ себѣ, середка на половину, — завивала волосы локонами и носила на головѣ ленточку, — цѣла четыре романса, которые послѣ мѣсяцевъ двухъ знакомства страшно надоѣдали, — сильно обнажала свои плечики, — обладала склонностью носить во множествѣ дешевыя украшенія: кольца, брошки, діадемы, флакончики для духовъ и, какъ намъ казалось, — была очень мило одѣта. Почтенная старушка Рысеглазова утверждала, однако, будто всѣ платья Джемимы и ея матери были по нѣсколько разъ перешиты и выворочены. Если вѣрить этой старушкѣ, то Джемима проводила почти всѣ ночи напролетъ въ штопаньѣ чулокъ, что отражалось до крайности неблагопріятно будто бы даже на ея глазахъ.
Глаза у дѣвицы Гамъ были дѣйствительно слабоваты и съ раскраснѣвшимися вѣками, но за то отличались большою величиной и выразительностью. Она умѣла ими пользоваться и употребляла ихъ въ дѣло противъ каждаго сколько-нибудь приличнаго неженатаго мужчины, имѣвшагося въ наличности. Вдовушка участвовала на всѣхъ балахъ по подпискѣ, — сопровождала на извощикѣ всѣ охоты съ борзыми, — аккуратно посѣщала англиканскую церковь, гдѣ ея Джемима пѣла громче всѣхъ, за исключеніемъ развѣ пономаря, но всѣ эти усилія оставались тщетными. Ни одинъ англійскій джентльменъ не обнаруживалъ смѣлости, достаточной для того, чтобы предложить руку и сердце ангелу Джемимѣ, хотя счастливый супругъ этого ангела непремѣнно удостоился бы приглашенія въ Моллойвилль и могъ бы наслаждаться тамъ созерцаніемъ трехъ выѣздныхъ лакеевъ, трехъ садовниковъ и трехъ большихъ собственныхъ экипажей. Старушка Рысеглазова разсказывала, будто, за послѣднія восемь лѣтъ, мать съ дочерью перебывали въ Тунбриджѣ, Гаррогетѣ, Брейтонѣ, Ромсгетѣ и Чельтенгемѣ, но что имъ нигдѣ не везло. Желанный женихъ не попадался на удочку! Дѣло въ томъ, что вдовушка, въ заботахъ о радости своей души, мѣтила слишкомъ уже высоко. Подобно многимъ своимъ соотечественникамъ и соотечественницамъ, она глядѣла съ презрѣніемъ на всѣхъ, кто жилъ собственнымъ трудомъ, или же коммерціей. Сама она къ тому же отличалась рѣзкими манерами, эксцентричнымъ костюмомъ и хвастовствомъ, которыя не могли нравиться англійскимъ помѣщикамъ средней руки, ставящимъ, какъ извѣстно, выше всего спокойствіе. При такихъ обстоятельствахъ Джемима все еще оставалась на рукахъ у своей мамаши, въ качествѣ нѣжнаго и непорочнаго цвѣтка, начинавшаго, быть можетъ, слегка уже увядать и осыпаться.
Какъ разъ въ это время стоялъ въ Уйдонскихъ казармахъ стодвадцатый пѣхотный полкъ, младшимъ врачемъ въ которомъ числился г-нъ Гоггарти, рослый, широкоплечій, но худощавый мужчина съ громадными ручищами, широчайшими колѣнями и бакенбардами, напоминавшими цвѣтомъ морковь самаго яркаго колера. Вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ честнѣйшій малый, когда-либо державшій въ рукахъ ланцетъ. Какъ свидѣтельствовала объ этомъ ужо его фамилія, Гоггарти принадлежалъ къ одной національности съ г-жею Гамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ этотъ прелестный малый обладалъ нѣкоторыми чертами характера, общими со вдовушкой и, между прочимъ, почти въ одинаковой степени съ нею хвастался своей роднею. Не знаю, въ какой именно мѣстности Ирландіи царствовали когда-то его предки, но, безъ сомнѣнія, они были монархами, подобно предкамъ многихъ тысячъ иныхъ ирландскихъ фамилій. Семьѣ Гоггарти удалось не въ примѣръ другимъ обезпечить себѣ и теперь въ Дублинѣ почетное положеніе.
— Моего отца знаютъ тамъ также хорошо, какъ и статую короля Вильгельма. Онъ ѣздитъ въ собственной своей каретѣ!
Насмѣшники, какихъ вездѣ встрѣчается немало, воспользовались этимъ, для того чтобы прозвать младшаго врача «Гоггарти безъ собственной кареты» и не преминули навести о немъ справки у г-жи Гамъ.
— Скажите, пожалуйста, сударыня, когда вамъ случалось ѣздить изъ Моллойвилля на балы къ вицекоролю, или жить въ столичномъ вашемъ отелѣ на Фицъ-Уильямской площади, встрѣчались вы когда-нибудь въ обществѣ съ знаменитымъ докторомъ Гоггарти? — говорили они.
— Вы говорите про хирурга Гоггарти съ Глочестерской улицы? Да вѣдь это заядлый папистъ! Неужели вы думаете, что Моллои сядутъ за одинъ столъ съ подобною личностью?
— Да вѣдь онъ считается однимъ изъ знаменитѣйшихъ врачей въ Дублинѣ и ѣздитъ тамъ въ собственномъ своемъ экипажѣ.
— Ахъ, пожалуйста, не говорите мнѣ про него! Это ужасный человѣкъ! Онъ держитъ свою аптеку и сдѣлалъ всѣхъ своихъ сыновей лекарями. Четверо изъ нихъ: Уликъ, Филь, Теренцій и Денни служатъ въ арміи, а младшій Чарльзъ живетъ пока при отцѣ и разноситъ больнымъ лекарства. Впрочемъ, откуда я могла бы знать что-нибудь объ этихъ противныхъ папистахъ? Мать ихъ, рожденная Боркъ изъ Боркстоуна въ Каванскомъ графствѣ, принесла съ собою въ приданое хирургу Гоггарти двѣ тысячи фунтовъ. Она была протестантка, и я положительно не понимаю, съ чего это ей пришло въ голову выдти замужъ за противнаго ничтожнаго аптекаря и къ тому же паписта.
Судя по основательности свѣдѣній, имѣвшихся у вдовушки, я прихожу къ заключенію, что дублинцы интересуются своими ближними въ такой же степени, какъ и обитатели англійскихъ городовъ. Весьма вѣроятно также, что разсказы г-жи Гамъ объ юныхъ Гоггарти, разносившихъ лекарства паціентамъ своего родителя, были въ сущности справедливы. По крайней мѣрѣ, когда одинъ изъ прапорщиковъ стодвадцатаго полка вздумалъ изобразить нашего Гоггарти выходящимъ изъ аптеки съ корзинкою лекарствъ подъ мышкой, почтенный врачъ былъ до такой степени взбѣшенъ этой каррикатурой, что непремѣнно вызвалъ бы прапорщика на дуэль, если бы въ дѣло по вмѣшались другіе офицеры.
Слѣдуетъ замѣтить, что Діонисъ Гоггарти обладалъ легко воспламеняющимся темпераментомъ. Судьбѣ было угодно, чтобы изъ всѣхъ инвалидовъ, посѣтителей, молодыхъ помѣщиковъ сосѣдняго Варвикскаго графства, молодыхъ бирмингемскихъ фабрикантовъ и заводчиковъ, молодыхъ офицеровъ изъ сосѣднихъ казармъ и т. д. и т. д., — судьбѣ было угодно, чтобы къ несчастью для дѣвицы Гамъ и для самого Діониса, онъ оказался единственнымъ мужчиной, на котораго хоть сколько-нибудь подѣйствовало очарованіе ея прелестей. Младшій штабъ-лѣкарь Гоггарти отличался въ проявленіяхъ своей любви величайшей нѣжностью и скромностью. Надо сознаться, что онъ питалъ къ г-жѣ Гамъ глубочайшее уваженіе и, въ качествѣ наивнаго добраго малаго, признавалъ на сторонѣ этой дамы большую родовитость и преимущество аристократическаго воспитанія. Развѣ могъ онъ, младшій штабъ-лѣкарь, обладавшій всего лишь тысячью фунтовъ, оставленныхъ ему въ наслѣдство тетушкой Китти, — развѣ могъ онъ надѣяться, чтобы внучка Моллоя Моллойвилльскаго когда-либо снизошла до замужества съ нимъ?
Какъ бы ни было, воспламененный любовью и вдохновленный нѣсколькими бокалами выпитаго вина, Гоггарти, страстная любовь котораго служила цѣлому стодвадцатому полку басней, уступилъ настояніямъ подтрунивавшихъ надъ нимъ товарищей и однажды, на пикникѣ въ Кенильвортѣ, осмѣлился сдѣлать формальное предложеніе.
— Не знаю, мистеръ Гоггарти, сознаете-ли вы въ данную минуту, что говорите съ рожденной Моллой? — величественно возразила ему г-жа Гамъ, когда покраснѣвшая Джемима, по установленному обычаю, предложила своему обожателю переговорить съ мамашей. Вдовушка бросила на злополучнаго жениха взглядъ, отъ котораго Діонисію слѣдовало бы собственно говоря провалиться сквозь землю, схватила пальто и шляпку и поспѣшно приказала подать наемную свою карету. Покинувъ такимъ образомъ Гоггарти въ состояніи невыразимаго отчаянія и полнѣйшаго упадка духа, г-жа Гамъ не преминула разсказать всему Лемингтону о томъ, что сынъ какого-то аптекаря-паписта дерзнулъ свататься за ея дочерью.
Предложеніе вступить въ законный бракъ, откуда бы оно ни исходило, ни въ какомъ случаѣ не вредитъ дѣвушкѣ.
Подавленное состояніе молодого врача изумляло большинство полковыхъ его знакомыхъ и городскихъ товарищей, такъ какъ барышня, за которой онъ сватался столь неудачно, не была красавицей и, сколько извѣстно, наврядъ-ли могла разсчитывать на какое-нибудь приданое. Діонисъ Гоггарти въ свою очередь производилъ впечатлѣніе человѣка, не склоннаго къ романтическимъ увлеченіямъ. Со стороны могло показаться, что онъ предпочитаетъ хорошій бифштексъ и стаканъ пунша самой очаровательной женщинѣ.
Не подлежитъ, однако, сомнѣнію, что въ этомъ застѣнчивомъ, неловкомъ и на видъ не обтесанномъ молодомъ человѣкѣ таилось болѣе горячее и болѣе способное къ вѣрности сердце, чѣмъ въ большинствѣ великосвѣтскихъ франтовъ, способныхъ заткнуть за поясъ Аполлона Бельведерскаго. Я, лично, напримѣръ, не могу даже и понять, какимъ вообще образомъ человѣкъ можетъ влюбиться и ставлю способность влюбляться въ заслугу ея владѣльцу независимо отъ того, на какой именно предметъ она направлена. Это послѣднее обстоятельство, т. е. выборъ предмета любви, я считаю столь же неподлежащимъ волѣ самого паціента, какъ, напримѣръ, заболѣваніе черной оспой, или же выборъ цвѣта собственныхъ волосъ. Къ величайшему общему изумленію, младшій полковой врачъ Діонисъ Гоггарти былъ глубоко и серьезно влюбленъ. Говорятъ, будто Гоггарти однажды чуть не зарѣзалъ упомянутаго уже молодого прапорщика большимъ столовымъ ножомъ за вторую каррикатуру, изображавшую леди Гаммонъ и ея Джемиму въ фантастическомъ паркѣ, окруженныхъ тремя садовниками, тремя каретами, и тремя выѣздными лакеями. Онъ не позволялъ надъ ними подшучивать, сдѣлался угрюмымъ и раздражительнымъ, проводилъ время преимущественно въ лазаретѣ и сравнительно рѣдко посѣщалъ офицерскій клубъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ утратилъ также и аппетитъ, пересталъ поглощать за обѣдомъ громадныя количества говядины и пуддинга, къ которымъ такъ хорошо приспособился его желудокъ, а послѣ обѣда, когда со стола снимали скатерть, молодой врачъ вмѣсто того, чтобы выпить двѣнадцать рюмочекъ и угостить насъ отборными ирландскими мелодіями, которыя бывало пѣлъ до невозможности пронзительнымъ и хриплымъ голосомъ, — удалялся къ себѣ въ комнату, или одиноко прогуливался взадъ и впередъ по казарменному двору, или наконецъ, садился на свою сѣрую кобылу и, бѣшено пришпоривая ее, мчался во всю прыть по дорогѣ въ Лемингтонъ, гдѣ все еще проживала, но уже невидимо для него, Джемина Гамъ.
Лемингтонскій лѣтній сезонъ закончился съ отъѣздомъ молодежи, посѣщавшій тамъ морскія купанья, и вдовушка тоже удалилась въ свое обычное мѣстожительство. Гдѣ именно она проживала остальные мѣсяцы въ году мы, я думаю, не вправѣ у нея освѣдомляться, такъ какъ она, по слухамъ, оказывалась въ ссорѣ съ своимъ моллойвилльскимъ братцомъ и кромѣ того «была слишкомъ горда, чтобы висѣть у кого-нибудь камнемъ на шеѣ».
Впрочемъ, не одна только вдовушка Гамъ покинула Лемингтонъ. Вскорѣ послѣ того стодвадцатому полку предписано было изготовиться къ походу. Онъ дѣйствительно выступалъ изъ Уйдонскихъ казармъ и былъ переведенъ изъ Варвикскаго графства на какую-то другую стоянку. Тѣмъ временемъ къ Гоггарти почти совершенно уже вернулся прежній его аппетитъ, хотя несчастная любовь къ ангело-подобной Джемимѣ сохранилась безъ всякаго умаленія. Настроеніе духа молодого врача оставалось поэтому мрачнымъ и суровымъ. Говорятъ, будто въ этотъ періодъ жизни онъ написалъ нѣсколько поэмъ на тему злополучной своей любви. Дѣйствительно, длиннѣйшій отрывокъ одной изъ такихъ поэмъ въ стихахъ, начертанныхъ имъ собственноручно (и, надо сознаться, въ достаточной степени дикихъ), былъ обнаруженъ на листѣ бумаги, служившемъ оберткой для деггярнаго пластыря, прописаннаго отъ простуды полковому адъютанту, поручику Чихачеву.
Представьте же себѣ, какъ удивились всѣ знакомые Діониса Гоггарти, когда три года спустя въ газетахъ напечатано было слѣдующее объявленіе:
«Сочетались бракомъ въ Монкстоунѣ, 12-го сего мѣсяца, Діонисъ Гоггарти, эсквайръ, штабъ-лекарь стодвадцатаго королевскаго пѣхотнаго полка, съ Джемимой-Амеліей-Вильгельминой-Моллой, дочерью покойнаго маіора Ланселота Гама, внучкой покойнаго и племянницей нынѣшняго Борка-Бодкина Блекъ-Моллоя, эсквайра, изъ Моллойвилля, что въ графствѣ Майо».
Неужели истинная любовь, наконецъ, вознаграждена? подумалъ я, положивъ газету на столѣ. Меня охватили воспоминанія о прежнихъ временахъ, — о старой хвастуньѣ-вдовушкѣ, постоянно высматривавшей жениха для дочери, которую заставляла носить такое глубокое декольте, — о моихъ друзьяхъ и пріятеляхъ въ стодвадцатомъ пѣхотномъ полку, — о маленькой каретѣ доктора Джефсона, запряженной въ одну лошадь, — объ охотахъ въ Варвигскомъ графствѣ и… о Луизѣ С… но къ чему говорить здѣсь про нее? Неужели добросердечный наивный ирландецъ удостоился, наконецъ, награды за свою вѣрную любовь? Что же, если ему не пришлось взять тещу въ приданое за женою, то онъ, пожалуй, не остался въ убыткѣ! Черезъ годъ сообщено было въ военной газетѣ о выходѣ въ отставку штабъ-лекаря стодвадцатаго пѣхотнаго полка Гоггарти и о назначеніи на эту должность Августа Роѳзея Піявкина, по всѣмъ вѣроятіямъ, шотландца, о которомъ, какъ лицѣ совершенно постороннемъ и лично мнѣ незнакомомъ я считаю совершенно излишнимъ распространяться.
Прошло еще нѣсколько лѣтъ, въ продолженіи которыхъ я нельзя сказать, чтобы особенно пристально слѣдилъ за житьемъ-бытьемъ Діониса Гоггарти и его супруги. Говоря откровенно, я все это время даже и не думалъ объ этой супружеской четѣ, когда однажды, въ Кингстоунѣ, близь Дублина, бродя вдоль прибрежья и глазѣя по примѣру прочихъ посѣтителей этого морского купанья на Гутскій холмъ, увидѣлъ приближавшагося ко мнѣ высокаго сухопараго мужчину, украшеннаго громадными рыжими бакенбардами, видѣнными мною, казалось, гдѣ-то уже передъ тѣмъ. Это былъ несомнѣнно Діонисъ Гоггарти, успѣвшій уже состарѣіься на цѣлыхъ десять лѣтъ со времени нашего послѣдняго свиданья. Нельзя сказать, чтобы онъ измѣнился за это десятилѣтіе къ лучшему, такъ какъ сдѣлался, повидимому, еще угрюмѣе и сухопарѣе, чѣмъ прежде. На плечѣ у него сидѣлъ молодой джентльменъ въ грязномъ костюмѣ шотландскаго горца, съ лицомъ, чрезвычайно похожимъ на самого Діониса и выглядывавшимъ изъ подъ засусленнаго берета, украшеннаго помятыми черными перьями. Другой рукой Діонисъ везъ легонькую дѣтскую колясочку съ зеленымъ каленкоровымъ верхомъ, въ которой лежала дѣвочка лѣтъ приблизительно двухъ. И дѣвочка, и мальчикъ ревѣли изо всей силы, словно стараясь перекричать другъ друга.
Какъ только Доінисъ меня увидѣлъ, лицо его утратило меланхолически-глупое, недоумѣвающее выраженіе, которое носило передъ тѣмъ. Онъ выпустилъ дышло колясочки, поставилъ мальчугана на землю и бѣгомъ бросился ко мнѣ на встрѣчу, оставивъ свое потомство неистово ревѣть на дорогѣ.
— Клянусь Богомъ, вѣдь это Фицъ-Будль! Фицъ! Помните вы еще меня? Я Діонисъ Гоггарти стодвадцатаго пѣхотнаго полка. Мы съ вами видѣлись частенько въ Лемингтонѣ. Послушай, Моллой, замолчи и перестань орать! Джемимѣ совѣтую тоже прикусить язычекъ! Слышите, дѣтвора, что я вамъ говорю? Не знаю, какъ кому, а мнѣ очень пріятно взглянуть на стараго знакомаго. Какъ вы, однако, разжирѣли, Фицъ! Случалось вамъ когда-нибудь передъ тѣмъ бывать въ Ирландіи? Не правда-ли, вы очарованы ею? Признайтесь, что это и въ самомъ дѣлѣ дивная страна?
Я, разумѣется, счелъ долгомъ отвѣтить въ утвердительномъ смыслѣ на этотъ вопросъ, съ которымъ, какъ я замѣтилъ, большинство ирландцевъ находятъ нужнымъ обращаться ко всѣмъ, неимѣющимъ чести быть ихъ соотечественниками. Умиротворивъ дѣтвору яблоками, купленными у сосѣдней торговки, мы съ Діонисомъ разговорились о временахъ минувшихъ. Я поздравилъ его съ женитьбой на прелестной дѣвушкѣ, которою всѣ мы восхищались, выразивъ надежду на то, что онъ съ нею счастливъ и т. п. Судя по внѣшнему виду, положимъ, нельзя было заподозрить, чтобы онъ чувствовалъ себя особенно счастливымъ, или даже вообще жилъ, какъ говорится, припѣваючи. На немъ была поношенная сѣрая шляпа, таковые же брюки, старый форменный сюртукъ и большіе сапоги въ заплатахъ. Богатые люди обыкновенно не ходятъ въ такихъ костюмахъ.
— Ахъ, — отвѣчалъ онъ со вздохомъ на мои вопросы, — съ тѣхъ поръ, Фицъ-Будль, много воды утекло. Жена моя теперь уже не та красавица, какою вы ее знали прежде. Голубчикъ Моллой, будь милымъ мальчикомъ! Бѣги скорѣе къ мамашѣ и скажи ей, что у насъ будетъ обѣдать джентльменъ-англичанинъ. Вы, разумѣется, вѣдь, отобѣдаете у меня, Фицъ?
Я согласился раздѣлить съ нимъ трапезу, хотя душечка Моллой категорически отказался выполнить желаніе своего папаши и доложить матери о вашемъ покорномъ слугѣ.
— Ну, что же, я доложу о васъ самъ, — объявилъ улыбаясь Гоггарти. — Теперь же кстати пора обѣдать, а мой домикъ отсюда всего лишь въ какихъ-нибудь ста шагахъ. Пойдемте туда всѣ вмѣстѣ!
Мы дѣйствительно направились цѣлой процессіей къ дому Гоггарти, принадлежавшему къ группѣ маленькихъ одноэтажныхъ домиковъ, образовавшихъ нѣчто вродѣ деревушки. Передъ каждымъ домикомъ имѣлся палисадникъ, а надъ дверьми, въ большинствѣ случаевъ, красовалось какое-нибудь пышное названіе. Къ дверямъ домика моего пріятеля прибита была позеленѣвшая, ржавая мѣдная доска съ надписью: «Хирургъ Гоггарти», а къ дверному косяку надъ колокольчикомъ прикрѣпленъ былъ овальный щить, на которомъ красовалось большими буквами: «Новый Моллойвилль». Колокольчикъ, какъ и слѣдовало ожидать, быль оборванъ. Передній дворикъ или палисадникъ, за отсутствіемъ должнаго ухода, имѣлъ какой-то одичавшій заброшенный видъ. Вокругъ поблекшей лужайки, посерединѣ этого дворика стояли торчмя нѣсколько большихъ грязныхъ каменьевъ, очевидно долженствовавшихъ изображать скалы. Изъ большей части оконъ новаго Моллойвилля вывѣшивались разноцвѣтныя тряпки и платья. Обвѣтшавшее парадное крыльцо накрыто было поломаннымъ трельяжемъ, на который отказывалось взбираться предназначенное для того захирѣвшее вьющееся растеніе.
— Домикъ у насъ маленькій, но очень уютный, — сказалъ Гоггарти. — Я пойду впередъ, Фрицъ. Можешь положить шляпу здѣсь на цвѣточный горшокъ, а затѣмъ поверни налѣво и попадешь какъ-разъ въ гостиную.
Весь домъ былъ проникнутъ насквозь запахомъ жаренаго лука и торфянаго дыма, свидѣтельствовавшихъ, что обѣдъ и въ самомъ дѣлѣ скоро будетъ готовъ. Это подтверждалось также шипѣньемъ сковороды въ сосѣдней кухнѣ, гдѣ горничная, она же и кухарка, тщетно старалась успокоить плакавшаго навзрыдъ третьяго ребенка. Какъ только мы вошли, все юное поколѣніе Гоггарти принялось ревѣть хоромъ и составило, нельзя сказать, чтобы очень интересное для слушателей, тріо.
— Это ты, Діонисъ? — вскричалъ рѣзкій пронзительный голосъ изъ темнаго угла гостиной, куда мы вошли, и гдѣ на столѣ, покрытомъ грязною скатертью, сервированъ былъ обѣдъ. Нѣсколько бутылокъ и блюдо съ холодными остатками жареной бараньей ноги стояли на сосѣднемъ дряхломъ фортепіано. — Ты всегда опаздываешь, Гоггарти. Принесъ ты водку отъ Пулана? Ручаюсь, что у насъ въ домѣ не осталось ни капли!
— Милочка, я вмѣсто того привелъ тебѣ стараго общаго нашего пріятеля, согласившагося раздѣлить съ нами сегодня трапезу, — сказалъ Діонисъ.
— Надѣюсь, онъ не заставитъ насъ долго медлить съ обѣдомъ? — спросила его жена.
Вопросъ этотъ привелъ меня въ нѣкоторое изумленіе, такъ какъ я стоялъ, какъ разъ передъ нею.
— Онъ уже здѣсь, душечка Джемима, — отвѣчалъ Діонисъ, глядя на меня. — Это мистеръ Фиць-Будль. Ты часто видѣлась съ нимъ въ Варвикскомъ графствѣ.
— Мистеръ Фицъ-Будль? Очень рада свидѣться съ вами! — сказала Джемими, вставая и привѣтствуя меня любезнымъ книксеномъ.
Оказалось, что она совершенно ослѣпла.
Очевидно было также, что причиною утраты зрѣнія у г-жи Гоггарти натуральная оспа. На глазахъ она все еще носила повязку, лицо совершенно распухло и было страшно изуродовано этой ужасной болѣзнью. Одѣтая въ грязномъ капотѣ, она сидѣла въ углу и занималась какимъ-то вязаньемъ. Со мною она говорила совершенно инымъ голосомъ, чѣмъ съ своимъ мужемъ. Къ нему она обращалась прямо по ирландски, а со мною бесѣдовала на отвратительнѣйшемъ изъ всѣхъ языковъ, а именно на англо-ирландскомъ нарѣчіи, причемъ лѣзла изъ кожи вонъ, стараясь поразить меня настоящимъ изящнымъ великосвѣтскимъ англійскимъ произношеніемъ.
— Давно уже изволите вы быть въ Исландіи? — спросила она меня. — Я увѣгена, мистеръ Фицъ-Будль, что жизнь здѣсь кажется вамъ совсѣмъ вагвагской… Съ вашей стогоны было очень великодушно навѣстить насъ запгосто. Надѣюсь, Гоггагти, что ты догадаешься поставить вино въ ледъ. Здѣсь такая жага, что мистегъ Фицъ-Будль съ непгивычки совсѣмъ гастаетъ.
Въ теченіе нѣкотораго времени Джемима вела со мною такой великосвѣтскій разговоръ, и я долженъ сознаться, что, отвѣчая на одинъ изъ ея вопросовъ, порядкомъ покривилъ душею. Я увѣрилъ ее, будто она ничуточки не перемѣнилась, хотя на самомъ дѣлѣ, ни подъ какимъ видомъ ея бы не узналъ, если бы случайно встрѣтился съ нею, гдѣ-нибудь на улицѣ. Сдѣлавъ рукою многозначительный жестъ, она посовѣтовала мужу принести изъ погреба вино и шепнула мнѣ, что Гоггарти исполняетъ у себя самъ должность дворецкаго.
Бѣдняга, сообразивъ, что именно надлежало въ данномъ случаѣ предпринять, поспѣшно сбѣгалъ въ городъ, откуда не замедлилъ вернуться съ фунтомъ телячьихъ котлетъ и парочкою бутылокъ вина.
— Здѣсь что-ли будутъ кормить дѣтей картофелемъ съ масломъ? — спросила высунувшись изъ дверей босоногая дѣвушка съ растрепанными длинными черными волосами, ниспадавшими ей на лицо.
— Накорми ихъ въ дѣтской, Лиза, и пришли сюда, какъ ее бишь… Эдвардсъ.
— То есть значитъ кухарку, сударыня? — спросила дѣвушка.
— Позови ее сейчасъ же сюда! — вскричала несчастная Джемима.
Вслѣдъ затѣмъ сковорода перестала шипѣть и красная, какъ ракъ, женщина, несомнѣнно ирландка, вошла въ комнату, вытирая себѣ лицо передникомъ и спрашивая, что угодно отъ нея барынѣ.
— Проводи меня въ уборную, Эдвардсъ. Мнѣ, право, неприлично показываться въ такомъ дезабилье мистеру Фицъ-Будлю.
— Право же мнѣ некогда! — возразила Эдвардсъ. — Баринъ побѣжалъ къ мяснику, а вѣдь надо же кому-нибудь посмотрѣть за плитой.
— Все это пустяки. Мнѣ непремѣнно надо переодѣться! — воскликнула г-жа Гоггарти, вслѣдствіе чего Эдвардсъ, утеревъ себѣ еще разъ лицо и руки передникомъ, смиренно покорилась судьбѣ, подала руку барынѣ и повела ее наверхъ въ мезонинъ.
Мнѣ пришлось просидѣть полчаса въ гостиной наединѣ съ моими размышленіями. По прошествіи этого времени Джемима сошла внизъ въ старомъ желтомъ атласномъ платьѣ, выставлявшемъ напоказъ несчастныя, изуродованныя оспой плечики. На головѣ у нея былъ нарядный, но до чрезвычайности безвкусный чепецъ, выбранный, безъ сомнѣнія, самимъ Гоггарти. Бѣдняжка была вся увѣшена ожерельями, браслетами, серьгами и тому подобными украшеніями изъ золота, гранатъ, перламутра и т. п. Она принесла съ собою такой сильный запахъ мускуса, что онъ заглушилъ благоуханіе печенаго лука и торфяного дыма, когда Джемима провела старымъ батистовымъ платкомъ, обшитымъ желтоватыми кружевами, по своему угловатому изуродованному оспой лицу.
— Такъ, значитъ, мистеръ Фрицъ-Будль, вы узнали бы меня вездѣ сразу? — спросила она съ усмѣшкой, долженствовавшей быть самой обворожительной, — Я, признаться, была заранѣе увѣрена въ этомъ. Правда, что оспа лишила меня зрѣнія, но все-таки она, слава Богу, не попортила мнѣ лицо.
Несчастная женщина не знала, до какой степени ее изуродовала болѣзнь. Окружающіе тщательно скрывали это отъ нея. Принимая во вниманіе тщеславіе, адскую гордость, сумасбродство и эгоизмъ этой женщины, я нахожу, что едвали хорошо сдѣлали оставляя ее въ такомъ заблужденіи.
Сомнѣваюсь, впрочемъ, чтобы существовала, какая-либо возможность вывести жену моего пріятеля изъ заблужденія и направить ее на путь истинный. Есть люди, которые находятся, если можно такъ выразиться, за чертою возможнаго на нихъ воздѣйствія. Ихъ не проймешь никакими совѣтами, разъясненіями и доводами. Если мужчина или женщина надѣлены достаточной дозой глупой самоувѣренности, они не станутъ признавать никакого авторитета. Самоувѣренный болванъ не послушается никого и ни подъ какимъ видомъ не убѣдится въ собственной своей неправотѣ. У него не можетъ быть угрызеній совѣсти. Онъ никогда не сомнѣвается въ томъ, что поступаетъ совершенно правильно и доставляетъ своими поступками удовольствіе окружающимъ. Онъ всегда увѣренъ въ успѣхѣ, считаетъ излишнимъ особенно вникать въ чувства и мнѣнія другихъ лицъ и питаетъ уваженіе единственно лишь къ себѣ самому. Развѣ можно привести дурака къ сознательному убѣжденію, что онъ и въ самомъ дѣлѣ глупъ? Онъ точно также не можетъ видѣть собственной глупости, какъ не можетъ видѣть своихъ ушей. Драгоцѣннѣйшимъ качествомъ такой дурацкой самоувѣренности является неизмѣнное ея самодовольство. Мы встрѣчаемъ цѣлыя миріады людей этой категоріи, эгоистовъ, скупцовъ, невѣждъ, грубыхъ несдержанныхъ скотовъ, дурныхъ сыновей, гадкихъ отцовъ и матерей, ни разу въ жизни не ознаменовавшихъ себя добрымъ дѣломъ.
Чтобы не особенно увлекаться этимъ отступленіемъ, побудившимъ насъ перейти изъ Новаго Моллойвилля, что близъ Кинкстоуна въ Ирландіи, въ безпредѣльное пространство, населенное самонадѣянной глупостью, замѣтимъ, что г-жа Гоггарти, поскольку я имѣлъ честь ознакомиться съ нею и ея мамашей, принадлежала къ категоріи только что упомянутыхъ особъ. Она была преисполнена сознаніемъ собственнаго достоинства, которое было очень трудно проглатывать вмѣстѣ съ гадкимъ обѣдомъ, поданнымъ послѣ долгой проволочки, наконецъ, на столъ, благодаря стараніямъ бѣдняги Діониса. Джемима не преминула пригласить меня въ Моллойвилль, увѣряя, что ея кузенъ будетъ очень радъ меня тамъ видѣть и преподнесла мнѣ почти такое же количество моллойвилльскихъ анекдотовъ, какимъ имѣла привычку угощать въ былыя времена ея мамаша. Я замѣтилъ, что Діонисъ вырѣзалъ для нея лучшіе куски бифштекса, которые она потомъ и съѣла съ величайшимъ аппетитомъ. Съ такимъ же аппетитомъ она пила и спиртные напитки, которыми ее угощали.
— Мы, ирландки, любимъ отъ времени до времени выпить стаканчикъ пунша, — говорила она шутливымъ тономъ.
Діонисъ, въ свою очередь, приготовилъ ей большущій стаканъ такого крѣпкаго грога, что я и самъ, кажется, съ трудомъ лишь могъ бы его одолѣть. Она много распространялась о своихъ страданіяхъ, о принесенныхъ ею жертвахъ, о роскоши, въ которой жила до свадьбы, однимъ словомъ, затрогивала цѣлую сотню темъ, обработываемыхъ въ разговорѣ дамами, желающими наговорить своимъ мужьямъ непріятностей.
Добрякъ Діонисъ вмѣсто того, чтобы злиться на это постоянное, надоѣдливое и безстыдное нытье, каждое слово въ которомъ являлось для него оскорбленіемъ, какъ будто даже поощрялъ жену вести такой разговоръ. Дѣйствительно ему нравилось слушать разсказы Джемимы о ея собственныхъ достоинствахъ и преимуществахъ, — о богатствѣ и знатности ея родни. Онъ оказывался до такой степени забитымъ и затиснутымъ подъ башмакъ, что словно гордился своимъ рабствомъ, воображая, будто грандіозное величіе жены должно отражаться также и на немъ самомъ. Меня чуть не тошнило отъ этой бабы и безсердечнаго ея эгоизма, а между тѣмъ онъ глядѣлъ на меня, какъ бы ожидая выраженія самой глубокой симпатіи и бросалъ мнѣ чрезъ столъ взгляды, краснорѣчиво говорившіе: «Какое талантливое существо моя Джемима, и какъ ловко было съ моей стороны заручиться такой женой!»
Когда дѣти сошли внизъ, г-жа Гоггарти ихъ выбранила и прогнала опять въ дѣтскую (чѣмъ, признаться, нимало не огорчила автора этихъ страницъ). Просидѣвъ съ нами за обѣденнымъ столомъ значительно дольше, чѣмъ бы слѣдовало, она соблаговолила, наконецъ, уйти и освѣдомилась, намѣрены-ли мы пить кофе въ гостиной или въ ея будуарѣ.
— Разумѣется, мы будемъ его пить здѣсь! — воскликнулъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ Діонисъ.
Минутъ десять спустя Эдвардсъ привела намъ обратно радость его души, а вслѣдъ затѣмъ подала и кофе. Послѣ кофе супругъ Джемимы попросилъ, чтобы она пропѣла что-нибудь для мистера Фицъ-Будля. Ему очень хотѣлось бы слышать какой-нибудь изъ старинныхъ любимыхъ его романсовъ.
— Неужели? — спросила Джемима съ усмѣшкой, еще болѣе исказившей распухшее ея лицо.
Діонисъ съ торжествомъ подвелъ ее къ разбитому старому фортепьяно, подъ аккомпаниментъ котораго она и принялась пѣть осипшимъ, визгливымъ голосомъ тѣ самые противные старинные романсы, которые мнѣ такъ надоѣли въ Лемингтонѣ десять лѣтъ тому назадъ. Гоггарти, откинувшись на спинку кресла, съ очевиднымъ наслажденіемъ слушалъ ея пѣніе. Мужья всегда поступаютъ, впрочемъ, подобнымъ же образомъ и съ наслажденіемъ слушаютъ романсы, доставлявшіе имъ удовольствіе въ девятнадцатилѣтнемъ возрастѣ. Большинство англійскихъ романсовъ принадлежитъ именно къ такимъ антикамъ. На меня лично производитъ всегда сильное впечатлѣніе, когда я слышу джентльмена, лѣтъ такъ подъ семьдесятъ или восемьдесятъ, напѣвающаго дрожащимъ голосомъ стародавнюю мелодію, являвшуюся свѣжей новинкой, въ то время, когда онъ самъ находился еще въ періодѣ расцвѣта. Если супруга такого джентльмена играетъ на фортепьяно и поетъ, можете быть увѣрены, что онъ считаетъ старинные свои романсы 1788 года во сто кратъ лучше всѣхъ новѣйшихъ музыкальныхъ произведеній. На самомъ дѣлѣ ему никогда не доводилось слышать ничего, кромѣ этихъ романсовъ. Когда престарѣлая чета чувствуетъ себя въ особенно хорошемъ расположеніи духа, пожилой джентльменъ обниметъ, бывало, столь же пожилую свою супругу за талью и скажетъ ей: «Спой, милочка, какой-нибудь изъ нашихъ любимыхъ романсовъ!» Она садится тогда за фортепьяно и поетъ старческимъ дрожащимъ голосомъ, но въ то время, когда она поетъ, для нея расцвѣтаютъ опять на мгновенье дивныя розы молодости. Передъ ней воскресаютъ балы въ Ранелагѣ и она съ напудренными волосами и длиннымъ шлейфомъ танцуетъ тамъ опять менуэтъ.
Оказывается, что я позволилъ себѣ опять отступленіе. Дѣло въ томъ, что пока Джемима завывала, я наблюдалъ за выраженіемъ лица ея мужа и, смѣю увѣрить, что это было для меня несравненно пріятнѣе, чѣмъ вслушиваться въ раздиравшія ухо фальшивыя ноты. Діонисъ былъ очевидно на верху блаженства. Онъ находилъ пѣніе и аккомпаниментъ одинаково божественными и кромѣ всего прочаго имѣлъ на самомъ дѣлѣ законное основаніе радоваться. Дѣйствительно, его Джемима приходила всегда отъ собственнаго своего пѣнія въ хорошее расположеніе духа. Вмѣстѣ съ тѣмъ она изъявляла готовность пѣть не иначе какъ въ томъ случаѣ, когда чувствовала уже себя лучше обыкновеннаго. Діонисъ намекнулъ мнѣ на это, когда мы бесѣдовали съ нимъ наединѣ въ продолженіи десятиминутнаго отсутствія его супруги, удалившейся, какъ уже упомянуто, изъ столовой въ будуаръ. Поэтому-то мы привѣтствовали окончаніе каждаго романса восторженными браво и рукоплескали какъ сумасшедшіе.
Таковы были мои наблюденія надъ житьемъ-бытьемъ хирурга Діониса Гоггарти и его супруги. Надо полагать, что мнѣ удалось видѣть это житье-бытье съ лицевой стороны, такъ какъ бѣдняга Діонисъ неоднократно вспоминалъ впослѣдствіи объ очаровательномъ вечерѣ, проведенномъ нами въ Кингстоунѣ. Очевидно онъ и по сіе время считаетъ, что его пріятель остался въ восхищеніи отъ этого вечера. Имущественное положеніе І'оггарти заключается въ слѣдующемъ: онъ получаетъ пенсію въ размѣрѣ половиннаго жалованья; отецъ оставилъ ему въ наслѣдство около сотни фунтовъ стерлинговъ и кромѣ того у него имѣется тысяча фунтовъ, завѣщанныхъ теткой. Жена Діониса должна была бы получать отъ матери шестьдесятъ фунтовъ ежегодно, но, разумѣется, никогда не получала ни гроша. Медицинской практики у Діониса нѣтъ, такъ какъ все его время посвящено уходу за Джемимой и дѣтьми, которыхъ онъ моетъ, одѣваетъ, носитъ и водитъ гулять, или, какъ мы это видѣли, катаетъ въ колясочкѣ. Нельзя поручить это служанкѣ, такъ какъ она должна оставаться къ услугамъ милѣйшей слѣпой Джемимы. Г-жа Гоггарти, въ качествѣ больной, лежитъ въ постели до часа, завтракаетъ тамъ и полдничаетъ. Пятую часть всего годичнаго дохода Діонисъ затрачивалъ на то, чтобы катать свою супругу въ креслѣ на колесахъ, причемъ на его обязанности лежало ходить опредѣленное число часовъ возлѣ этого кресла. Затѣмъ подавался обѣдъ, къ которому зачастую являлся любитель изъ духовнаго званія (такихъ очень много въ Ирландіи и г-жа Гоггарти питаетъ къ нимъ глубочайшее уваженіе), восхвалявшій Джемиму всюду, какъ образецъ христіанскаго смиренія и добродѣтели. Такимъ образомъ она пріобрѣла себѣ во всемъ околодкѣ репутацію мученицы, съ истинно христіанскимъ терпѣніемъ переносящей свои страданія.
У каждаго, разумѣется, свой вкусъ. Я, напримѣръ, вовсе не находилъ, чтобы въ семьѣ Гоггарти вѣнецъ мученичества украшалъ именно чело ангелоподобной Джемимы.
Впослѣдствіи, когда мнѣ довелось разговориться съ Діонисомъ на интересную тему его женитьбы, онъ сообщилъ мнѣ:
— Обстоятельства этой женитьбы были самыя романтичныя и трогательныя, какія вы только можете себѣ представить. Вы знаете, какое глубокое впечатлѣніе произвела на меня милая Джемима, когда мы стояли еще въ Уйдонскихъ казармахъ. Съ перваго же раза, какъ я ее увидѣлъ и услышалъ очаровательный ея романсъ: «О черноокая дѣва Аравіи»… я почувствовалъ въ глубинѣ своего сердца, о чемъ и сообщилъ въ тотъ самый вечеръ ближайшему моему начальнику, старшему штабъ-лекарю Турникетову, что она является для меня именно черноокою дѣвой Аравіи. Я не утверждалъ, что Джемима и въ самомъ дѣлѣ аравитянка, такъ какъ зналъ, что она родилась въ Шропскомъ графствѣ, но во всякомъ случаѣ какъ нельзя лучше сознавалъ, что ей суждено сдѣлать меня счастливѣйшимъ или несчастнѣйшимъ изъ людей. Вы знаете, что я посватался за ней въ Кенильвортѣ, получилъ отказъ и чуть было не застрѣлился? Впрочемъ, нѣтъ, вы этого не знаете, такъ какъ я никому объ этомъ не разсказывалъ. Тѣмъ не менѣе я былъ очень близокъ къ такой развязкѣ. Какое, подумаешь, счастье, что я не покончилъ тогда съ собою! Представьте себѣ, вѣдь Джемимочка все время была въ меня влюблена!
— Неужели? — спросилъ я съ нѣкоторымъ изумленіемъ, припоминая себѣ, что если дѣвица Гамъ была и въ самомъ дѣлѣ влюблена тогда въ доктора, то любовь ея выражалась до чрезвычайности страннымъ образомъ. Съ другой стороны мнѣ было извѣстно, что чѣмъ сильнѣе любитъ женщина, тѣмъ искуснѣе она скрываетъ свою любовь.
— Да-съ, представьте себѣ, что моя черноокая дѣва была по уши влюблена въ своего Діониса. Кому бы это могло придти тогда въ голову? — задумчиво проговорилъ добрѣйшій мой пріятель, а затѣмъ добавилъ: — Я знаю объ этомъ изъ самаго достовѣрнаго источника, а именно отъ родной ея матери. Нельзя сказать, чтобы мы были съ вдовушкой большими друзьями, но она положительно удостовѣрила меня въ томъ, что Джемима была влюблена въ мою особу всѣ эти три года. Разскажу вамъ теперь, при какихъ обстоятельствахъ это было доведено до моего свѣдѣнія.
"Послѣ того, какъ насъ вывели изъ Уитонскихъ казармъ, мы простояли цѣлыхъ три года въ Коркѣ. Нашъ полкъ былъ уже на очереди къ отправленію въ колоніи, и намъ оставалось пробыть на родинѣ всего лишь какой-нибудь годъ. Какое счастье, что дорогая Джемимочка рѣшила, наконецъ, высказать мнѣ свои чувства! Въ противномъ случаѣ, наша судьба сложилась бы совершенно иначе. Богъ знаетъ, довелось-ли бы намъ даже свидѣться когда-нибудь другъ съ другомъ. На все, однако, какъ говорится, воля Божія. Такъ и тутъ. Возвращаясь съ парада, вдругъ я увидѣлъ у открытаго окна даму, сидѣвшую возлѣ другой особы прекраснаго пола, которая казалась не совсѣмъ здоровой. Первая изъ этихъ дамъ, одѣтая въ самый глубокій трауръ, вдругъ вскрикнула:
— Да вѣдь это, прости Господи, мистеръ Гоггарти, докторъ въ стодвадцатомъ пѣхотномъ полку!
— Я какъ будто узнаю этотъ голосъ, — замѣтилъ я поручику Усачеву
— Благодарите Бога, что вамъ не довелось познакомиться съ нимъ покороче, — возразилъ онъ. — Вѣдь это маіорша Гаммонъ. Готовъ поручиться, что она опять охотится за женихами для своей несчастной дочери. Въ прошломъ году она ѣздила на охоту въ Батъ, а въ позапрошломъ въ Чельтсигэмъ, гдѣ ее знаетъ, кажется, всякій встрѣчный и поперечный.
— Я былъ бы вамъ очень обязанъ, если бы вы воздержались отъ непочтительныхъ замѣчаній о миссъ Джеминѣ Гамъ, — сказалъ я Усачеву и добавилъ: — Она принадлежитъ къ одной изъ лучшихъ ирландскихъ фамилій и, кромѣ того, я сочту личнымъ для себя оскорбленіемъ каждое слово, обидное для дѣвушки, которой я сдѣлалъ когда-то предложеніе.
— Ну, такъ что же, женитесь на ней, коли хотите, — женитесь и проваливайте въ тартарары! — угрюмо объявилъ Усачевъ.
«Жениться на ней!» Отъ одной мысли объ этомъ голова у меня пошла кругомъ. Множество мыслей, одна сумасброднѣе другой, зароилось у меня въ мозгу. Само собой разумѣется, что послѣ полудня я опять поднялся на холмъ, но дорогѣ къ плацъ-параду. Сердце у меня страшно забилось, когда я подошелъ къ дому, гдѣ жила вдовушка. Онъ, какъ и этотъ домъ, назывался Новымъ Моллойвиллемъ. Вообще, гдѣ бы г-жа Гамъ ни поселилась мѣсяцевъ на пять или на шесть, она даетъ своему жилищу наименованіе Новаго Моллойвилля. Такъ дѣлала она, когда проживала въ Маллоу, Бондонѣ, Слито, Кэстльборгѣ, Фермоѣ, Дрогедѣ и чортъ знаетъ гдѣ еще. Жалюзи были, однако, спущены и хотя мнѣ казалось, что я вижу кого-то за ними, на бѣднягу Діониса Гоггарти не обратили ни малѣйшаго вниманія. Вмѣсто того, чтобы идти въ офицерскую столовую, я прогуливался взадъ и впередъ мимо оконъ, въ надеждѣ хоть мелькомъ увидѣть Джемиму, но такъ и ушелъ ни съ чѣмъ. Это не помѣшало мнѣ на слѣдующій день прогуливаться опять подъ ея окнами. Фактически вѣрно, что я питалъ къ ней такую же сильную любовь, какъ и за три года передъ тѣмъ. До тѣхъ поръ, пока я увидѣлъ Джемиму, я никого еще не любилъ. Поэтому-то, когда мнѣ довелось полюбить, я былъ вполнѣ убѣжденъ, что моя любовь окончится только съ жизнью.
"Не зачѣмъ разсказывать вамъ, какъ долго приходилось мнѣ странствовать подъ окнами моей милой Джемимочки! Наконецъ, благодаря молодому Кэстльри Моллою, мнѣ удалось попасть въ ея домъ. Вы, разумѣется, помните его въ Лемингтонѣ, а теперь онъ, пріѣхавъ въ Коркъ присутствовать на шлюпочной гонкѣ, обѣдалъ обыкновенно въ нашей офицерской столовой и очень со мною сдружился. Такъ видите-ли, попавъ въ ея домъ, я тотчасъ же приступилъ къ дѣлу. Сердце мое было слишкомъ переполнено, для того чтобы я могъ еще долѣе медлить.
"Ахъ, Фицъ, никогда не забуду я дня и минуты, когда меня ввели въ гостиную. (Замѣчу кстати, что въ состояніи душевнаго волненія Діонисъ принимался жестоко коверкать англійскій языкъ. Попытки передать это русскимъ читателямъ оказались бы тщетными, а потому умѣстнѣе всего будетъ отъ нихъ отказаться). Увидѣвъ мамашу Гамъ, я утратилъ всякое самообладаніе и повалился на полъ, словно прострѣленный пулею на вылетъ сквозь грудь.
— Милостивѣйшая государыня, — сказалъ я ей, — я умру тутъ же на мѣстѣ, если вы не отдадите мнѣ Джемимы!
— Боже мой, мистеръ Гоггарти, — возразила она, — вы захватили меня совсѣмъ врасплохъ. Милѣйшій племянникъ мой Кэстльри, не лучше ли тебѣ будетъ оставить насъ на минутку однихъ?
"Онъ закурилъ сигару и ушелъ, а я все еще продолжалъ лежать на полу, чувствуя себя положительно не въ состояніи подняться на ноги.
— Встаньте, г-нъ Гоггарти, — продолжала вдовствующая маіорша. — Не стану отрицать, что неизмѣнное ваше постоянство и нѣжная почтительность чувства, которое вы питаете къ моей дочери, произвели на меня глубокое впечатлѣніе. Не стану отрицать также, что и Джемима питаетъ къ вамъ, быть можетъ, такое же чувство. Несмотря на все это, я должна остаться при прежнемъ своемъ рѣшеніи, такъ какъ не могу выдать дочь свою замужъ за католика.
— Извините, сударыня, если я вамъ замѣчу, что я такой же протестантъ, какъ и вы сами. За матушкой дано было порядочное приданое, и родители ея настояли на томъ, чтобы всѣ ея дѣти были воспитаны въ англиканской вѣрѣ.
— Это совершенно мѣняетъ обстоятельства дѣла, — объявила вдовушка, закатывая глаза подъ потолокъ. — Совѣсть не дозволила бы мнѣ ни на минуту успокоиться, если бы я выдала радость моей жизни за паписта. Развѣ я могла бы привезти его даже когда-либо съ собою въ Моллойвилль? Разъ, что этого препятствія, однако, не существуетъ, я не считаю себя вправѣ разлучать молодыя любящія сердца. Я вѣдь привыкла жертвовать собою въ интересахъ ненаглядной моей дочурки, а потому сдѣлаю это и теперь. Вы увидите ее, милую, дорогую, кроткую страдалицу, и узнаете вашу судьбу изъ ея собственныхъ устъ.
— Вы, сударыня, назвали миссъ Гамъ страдалицей. Развѣ она была больна? — вскричалъ я.
— Неужели вы объ этомъ не слышали? — воскликнула, въ свою очередь, вдовушка. — Неужели вы не знаете о страшной болѣзни, которая чуть не оторвала отъ меня моего ангела Джемиму и не унесла ее въ лучшій міръ? Да, г-нъ Гоггарти, въ продолженіи цѣлыхъ девяти недѣль я ухаживала за ней день и ночь, не смыкая ни на минутку глазъ. Ровнехонько девять недѣль пробыла она на рубежѣ между жизнью и смертью, и я переплатила за это время доктору восемьдесятъ три гинеи. Теперь Джемима выздоровѣла, но у нея сохранились лишь остатки прежней красоты. Тяжкая болѣзнь, а также и нѣчто другое, о чемъ я, впрочемъ, считаю излишнимъ теперь вамъ говорить, нанесли ей жестокій ударъ. Я должна на минутку оставить васъ одного и приготовить ненаглядную мою дочь къ такому странному и совершенно неожиданному для нея посѣщенію.
«Не стану разсказывать вамъ, что произошло между мной и Джемимой, когда, наконецъ, меня ввели въ темную комнату, гдѣ находилась бѣдная страдалица. Развѣ можно описать чувство восторга, отъ котораго меня всего бросило въ дрожь, когда я ощупью разыскалъ несчастную исхудавшую руку Джемимы. Она не выдернула этой руки изъ моей, и я вышелъ изъ комнаты объявленнымъ ея женихомъ. Теперь я имѣлъ возможность доказать Джемимѣ всю искренность моей любви. Объ этомъ свидѣтельствовало завѣщаніе, составленное въ ея пользу три года тому назадъ, поздно вечеромъ, послѣ того, какъ мнѣ отказали. Написавъ завѣщаніе, я хотѣлъ тотчасъ же застрѣлиться, но сообразилъ, что меня признаютъ тогда лишившимъ себя жизни вслѣдствіе умопомѣшательства, и что мой братецъ Микъ станетъ чего добраго оспаривать послѣднюю мою волю. Въ первое время я согласился жить единственно лишь для того, чтобы она могла воспользоваться потомъ моей смертью. Тогда у меня имѣлась всего только 1.000 фунтовъ стерлинговъ, но съ тѣхъ поръ отецъ оставилъ мнѣ въ наслѣдство еще двѣ тысячи. Само собой разумѣется, что я завѣщалъ Джемимѣ все свое состояніе до послѣдняго гроша. Вскорѣ состоялась наша свадьба и по брачному контракту я подарилъ ей эти три тысячи фунтовъ, которыя во всякомъ случаѣ, достались бы ей такъ или иначе. Представьте себѣ только, что мнѣ долгое время но позволяли взглянуть на бѣдную дѣвушку, такъ что я даже и не подозрѣвалъ, до какой степени безпощадно и жестоко обошлась съ ней оспа. Можете вообразить себѣ, мой другъ, какія страшныя душевныя муки я испыталъ, увидѣвъ, наконецъ, все еще дивные остатки прежней ея красоты.»
Въ образѣ дѣйствій этого прекраснѣйшаго человѣка мнѣ представлялось особенно трогательнымъ то обстоятельство, что ему никогда не приходила даже и въ голову возможность отказаться отъ женитьбы на дѣвушкѣ, являвшейся фактически совсѣмъ не тою, которую онъ когда-то любилъ. Напротивъ того, онъ питалъ къ ней такую же нѣжность и преданность, какъ и въ тѣ времена, когда бившія на эффектъ, но, между нами будь сказано, не особенно обворожительныя прелести миссъ Гамъ плѣнили въ Лемингтонѣ его сердце. Жаль, что такое благородное сердце попалось въ ловушку и оказалось отданнымъ на жертву жадному эгоизму и тупоумному тщеславію. Слѣдовало-ли признать для Діониса счастьемъ, или, напротивъ того, бѣдствіемъ, самообманъ, вслѣдствіе котораго онъ упорствовалъ въ своемъ смиреніи и продолжалъ восхищаться эгоистичнымъ глупымъ существомъ, которое избралъ себѣ кумиромъ?
— Вскорѣ послѣ моей свадьбы съ Джемимой, нашъ полкъ получилъ назначеніе въ Ямайку, гдѣ находится еще и теперь. Меня собирались произвести въ старшіе штабъ-лекари, но жена не хотѣла и слышать объ отъѣздѣ изъ Европы и объявила, что разлука съ матерью разобьетъ ея сердце. Я вышелъ тогда къ отставку и нанялъ этотъ домикъ, прибилъ къ дверямъ мѣдную доску съ обозначеніемъ моей профессіи и такимъ образомъ заявилъ о своей готовности лечить страждущихъ, преимущественно же наружными болѣзнями. Не моя въ томъ вина, если здѣсь не оказывается для меня медицинской практики. За все время моего пребыванія тутъ навернулись всего только два паціента, да и то одного изъ нихъ пришлось упустить, такъ какъ меня не было дома. Я какъ разъ тогда возилъ мою жену по морскому прибрежью въ креслѣ, на колесахъ. Другой паціентъ, къ которому меня потребовали ночью, оказался нищимъ, который разшибъ себѣ голову. Тѣмъ не менѣе, жена даритъ меня ежегодно ребенкомъ. Долговъ у насъ, слава Богу, нѣтъ и могу сообщить въ качествѣ секрета, долженствующаго остаться между нами, что въ отсутствіе тещи я чувствую себя въ достаточной степени счастливымъ.
— Какъ! Неужели вы не ладите съ старухой-маіоршей? — освѣдомился я.
— Не стану увѣрять, чтобы мы съ нею ладили. Это было бы, впрочемъ, и не въ порядкѣ вещей, — отвѣчалъ Діонисъ съ легкой усмѣшкой. — Съ своимъ пріѣздомъ она переворачиваетъ, какъ говорится, весь домъ вверхъ дномъ. Мнѣ приходится тогда спать въ чуланѣ, гдѣ чистятъ кухонную посуду. Она ни разу еще не выплачивала причитающагося Джемимѣ ежегоднаго дохода въ шестьдесятъ фунтовъ стерлинговъ. Кромѣ того, съ прибытіемъ маіорши водворяется у меня на жительство цѣлое племя Моллоевъ конныхъ и пѣшихъ, которые въ конецъ вытѣсняютъ меня изъдома.
— Скажите на милость, дѣйствительно-ли Моллойвилльское помѣстье такое уже великолѣпное, какимъ его расписывали? — разсмѣявшись спросилъ я, снѣдаемый любопытствомъ.
— Безъ сомнѣнія, великолѣпное, — отвѣчалъ Діонисъ. — Къ замку прилегаетъ чудный дубовый паркъ, раскинувшійся на протяженіи двухсотъ акровъ. Жаль только, что всѣ деревья тамъ вырублены еще прежними владѣльцами. Утверждаютъ, что Моллойвилльскій садъ былъ когда-то самымъ лучшимъ во всей западной Ирландіи, но теперь онъ страшно запущенъ. Всѣ стекла изъ оранжерей и парниковъ употреблены на починку оконъ въ помѣщичьемъ домѣ, и я лично не могу признать такое ихъ употребленіе предосудительнымъ. Ежегодный доходъ съ принадлежащихъ къ помѣстью фермъ и угодій простирается до пяти тысячъ трехсотъ фунтовъ стерлинговъ, но онъ поступаетъ полностью на уплату процентовъ и погашенія по закладнымъ. Кромѣ того, имѣется достаточное количество другихъ долговъ, необезпеченныхъ закладными.
— Двоюродному брату вашей жены, Кэстльри Моллою придется все-таки получить порядочное состояніе?
— Да, разумѣется, ему кое-что перепадетъ, но онъ съумѣетъ протереть, какъ говорится, денежкамъ глаза. Это человѣкъ, неспособный скряжничать, пока ему еще вѣрятъ въ долгъ. Представьте себѣ, что и я то жe имѣлъ глупость поставить свою фамилію подъ однимъ изъ его вексельковъ. Кредитору не удалось изловить самого Кэстльри, и онъ нашелъ поэтому для себя гораздо удобнѣе уцѣпиться здѣсь въ Кингстоунѣ за мою особу. Собственныхъ денегъ у меня не оказалось и изъ этого вышла такая исторія, что просто не приведи Господи. Г-жа Гамъ объявила, что я подрываю репутацію всей ея семьи. Всѣ мои капиталы переведены на Джемиму, а потому я могъ выплачивать долгъ лишь помѣсячно изъ причитавшейся мнѣ пенсіи. Кэстльри, въ качествѣ порядочнаго человѣка, предложилъ мнѣ какое угодно удовлетвореніе. Само собой разумѣется, что ничего большаго онъ и сдѣлать не могъ. Онъ почти никогда, вѣдь, не бываетъ при деньгахъ.
— Отъ души вѣрю! Надѣюсь, вы съ нимъ и до сихъ поръ остались пріятелями?
— Да, но съ вдовствующей маіоршей у него вышла перепалка и, смѣю сказать, что онъ порядкомъ отдѣлалъ свою тетушку. Онъ укорялъ ее въ томъ, будто она возила Джемиму по всей Великобританіи, предлагая ее въ жены всѣмъ холостымъ мужчинамъ. Подумаешь, какъ это было тяжело для бѣдной Джемимочки, чуть не умиравшей отъ любви ко мнѣ! Какъ только Джемима оправилась отъ оспы, которую схватила въ Фермоѣ (жаль, что меня тамъ не было и что я не могъ за нею ухаживать), старуха маіорша сказала своему племяннику: «Кэстльри, зайди-ка въ казармы и отыщи въ военной газетѣ, гдѣ именно стоитъ теперь стодвадцатый пѣхотный полкъ!» Узнавъ, что нашъ полкъ расположенъ въ Коркѣ, она безотлагательно переѣхала туда на жительство. Изъ всего этого я прихожу къ заключенію, что во время болѣзни Джемимы любовь этой бѣдняжки ко мнѣ обнаружилась сильнѣе чѣмъ когда-либо и тронула, наконецъ, материнское сердце маіорши. Очень можетъ быть даже, что мать Джемимы дала обѣтъ, вслучаѣ выздоровленія дочери, выдать ее за меня, если я опять за ней посватаюсь, а потому въ глубинѣ души желала встрѣчи со мною. Кэстльри утверждаетъ, что если бы полкъ отправился уже въ Ямайку, то она розыскала бы меня и тамъ.
— Я въ этомъ нимало не сомнѣваюсь, — подтвердилъ покорнѣйшій слуга читателей.
— Развѣ можно представить себѣ болѣе сильнее доказательство любви? — воскликнулъ Діонисъ. — Страшная болѣзнь моей милочки, повлекшая за собой потерю зрѣнія, разумѣется, разстроила ея здоровье и невыгодно отразилась на ея характерѣ. Она, понятно, не можетъ сама присматривать за дѣтьми, а потому возиться съ ними приходится главнымъ образомъ мнѣ-Характеръ у Джемимы сталъ тоже, безъ сомнѣнія, неровнымъ. Во всякомъ случаѣ вы видите сами, какое это утонченное, изящное, чувствительное существо и можете себѣ представить, что такой грубый мужланъ, какъ я, зачастую долженъ выводить ее изъ себя!
Діонисъ простился со мной, объявивъ, что долженъ разыгрывать теперь роль няньки и отправиться съ дѣтьми гулять. Думаю, что исторія его жизни можетъ навести на кое-какія полезныя размышленія холостяковъ, собирающихся перейти въ категорію женатыхъ, или же утѣшить неимѣющихъ такого намѣренія, но тяготящихся своимъ одиночествомъ. Женитесь, господа, если вамъ угодно! Промѣняйте комфортъ и вкусный обѣдъ въ клубѣ на холодную баранину и женины папильотки у себя дома. Откажитесь отъ чтенія порядочныхъ книгъ и другихъ удовольствій холостой жизни, а взамѣнъ того обзаведитесь женами и дѣтьми, но во всякомъ случаѣ прежде, чѣмъ рѣшиться на такой шагъ, обдумайте его хорошенько! Я убѣжденъ, что вы воспользуетесь добрымъ совѣтомъ, подкрѣпленнымъ такими назидательными примѣрами. Совѣты всегда до чрезвычайности полезны влюбленнымъ. Ихъ всегда выслушиваютъ и исполняютъ. Влюбленый какъ нельзя лучше сознаетъ, вѣдь, себя Въ ненормальномъ положеніи, и убѣжденъ, что сужденіе посторонняго человѣка имѣетъ несравненно болѣе шансовъ быть правильнымъ, чѣмъ его собственное. Когда, при видѣ хорошенькой дѣвушки онъ чувствуетъ, что его охватываетъ дивное любовное помѣшательство, онъ всегда воздерживается отъ рѣшительнаго шага и предварительно обдумываетъ, каковъ именно характеръ этой красавицы, — сколько за ней приданаго, — какими именно имущественными средствами располагаетъ онъ самъ и можетъ-ли составиться изъ нихъ обоихъ сколько-нибудь подходящая супружеская чета!.. Ха, ха, ха, ха!.. Къ чему говорить такія глупости? Я самъ былъ влюбленъ ровнехонько сорокъ три раза въ особъ прекраснаго пола всевозможныхъ ранговъ и состояній и женился бы на каждой изъ нихъ, если бы только мнѣ это дозволили. Царь Соломонъ былъ мудрѣйшимъ изъ людей, а сколько, позвольте спросить, имѣлось у него женъ? Развѣ не служитъ вся вообще исторія доказательствомъ, что любовь одолѣваетъ даже и мудрѣйшихъ? Пусть же это послужитъ для васъ, достопочтенные читатели, предостереженіемъ! Знайте, что если васъ угрожаетъ заполонить въ свои сѣти любовь, усложненная какими-либо нежелательными условіями, то съ вашей стороны окажется верхомъ безразсудства полагаться на собственное благоразуміе для одержанія надъ нею побѣды. Истинное мужество заключается въ такомъ случаѣ въ томъ, чтобы своевременно бѣжать отъ опасности.
Перехожу теперь къ послѣдней и, пожалуй, наиболѣе грустной главѣ жизнеописанія бѣдняги Діониса. Мнѣ довелось встрѣтиться съ нимъ еще разъ при такихъ обстоятельствахъ, которыя и побудили меня внести его супругу въ коллекцію Нашихъ Женъ.
Въ іюнѣ мѣсяцѣ прошлаго года я пріѣхалъ въ Ричмондъ. Замѣчу кстати, что болѣе очаровательное мѣстечко для лѣтняго отдыха трудно отыскать на всемъ протяженіи Великобританіи. Тамъ я случайно увидѣлъ, грѣвшагося въ солнечныхъ лучахъ на террасѣ, стариннаго моего пріятеля, отставного штабъ-лекаря стодвадцатаго полка. Онъ сильно похудѣлъ, состарѣлся и казался во всѣхъ отношеніяхъ въ гораздо худшемъ положеніи, чѣмъ въ нашу предшествовавшую встрѣчу.
— Скажите на милость, вы, значитъ, переѣхали сюда изъ Кингстоуна? спросилъ я, пожимая ему руку.
— Да, — подтвердилъ онъ.
— А ваша супруга и семейство, разумѣется, тоже здѣсь въ Ричмондѣ?
— Нѣтъ, — возразилъ онъ, грустно покачавъ головою, и впалые глаза бѣдняги наполнились слезами.
— Праведный Боже, Денни, что съ вами случилось? — спросилъ я у моего пріятеля, сжимавшаго тѣмъ временемъ мнѣ руку словно въ тискахъ.
— Они меня бросили! — воскликнулъ онъ, наконецъ, въ страстномъ порывѣ горя.
Эти слова вырвались у него изъ груди съ такой болью, что онъ вынужденъ былъ немедленно опуститься на скамью.
— Да, они меня бросили! — продолжалъ онъ, судорожно сжимая большущіе свои кулаки и дико потрясая исхудавшими руками, — Теперь, мистеръ, Фицъ-Будль, у меня не осталось больше никакихъ иллюзій. Джемима меня бросила, а вы сами знаете, какъ я ее любилъ и какъ мы были счастливъ! Теперь я совершенно одинокъ, но могу утѣшаться тѣмъ, что скоро умру и что она же въ сущности меня и убила!
Повѣсть, которую онъ мнѣ разсказалъ, приправляя ее бурными, страстными сѣтованіями, неупотребительными у болѣе хладнокровныхъ моихъ соотечественниковъ англо-саксонской расы, была на самомъ дѣлѣ очень простая. Теща водворилась у него въ домѣ и выгнала оттуда его самого. Все имущество было передано имъ по брачному контракту женѣ. Джемима никогда его не любила, — подъ конецъ откровенно созналась ему въ этомъ и положительно выгнала его вонъ безсердечіемъ своего эгоизма, — наглой своей неблагодарностью и злостью. Сынъ его умеръ, а дочерямъ, по его мнѣнію, удобнѣе рости у Моллоевъ, чѣмъ у него. Такимъ образомъ онъ остался одинъ какъ перстъ и жилъ, или лучше сказать умиралъ, на свою пенсію, составлявшую всего только сорокъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ.
Злоключенія Діониса Гоггарти вѣроятно теперь уже окончились. Обѣ негодяйки, сдѣлавшія его несчастнымъ, безъ сомнѣнія, не прочтутъ этой истинной повѣсти: онѣ никогда ничего не читаютъ, за исключеніемъ душеспасительныхъ повѣстей и разсказовъ. Вообще онѣ до чрезвычайности набожны и я бы желалъ, достопочтенный читатель, чтобы мы съ вами посѣщали храмъ Божій также усердно какъ и онѣ. Примите во вниманіе, что онѣ негодяйки не вслѣдствіе своей набожности, а несмотря на таковую. Онѣ слишкомъ глупы, для того, чтобы могли понять и по достоинству оцѣнить смиреніе, — слишкомъ слѣпы, чтобы разсмотрѣть нѣжное, дѣтски-наивное доброе сердце въ невылощенной грубой оболочкѣ. Онѣ увѣрены, что поведеніе ихъ относительно бѣдняги моего друга было безукоризненно правильнымъ и что онѣ проявили при этомъ истинно христіанскую добродѣтель. Друзья и пріятельницы жены Діониса Гоггарти считаютъ ее мученицей грубаго дикаря мужа, а на ея мать смотрятъ, какъ на ангела, спасшаго бѣдняжку изъ рукъ этого варвара. Въ дѣйствительности онѣ, вѣдь, только обманули, обобрали и бросили Діониса. Благодаря изумительному самодовольству, которымъ надѣлены здѣсь на землѣ дураки и дуры, онѣ не испытываютъ ни малѣйшихъ угрызеній совѣсти по поводу своего подлаго образа дѣйствій и даже, напротивъ того, считаютъ свое безсердечіе явнымъ доказательствомъ и необходимымъ послѣдствіемъ непорочной своей добродѣтели и набожности.